Дженнифер Линн Барнс

Стертая аура

Благодарности

Я выражаю глубокую благодарность трем женщинам, без которых история Лисси никогда бы не увидела свет. Моему агенту Элизабет Хардинг, чьи советы и предложения всегда попадали в точку и чья поддержка сделала работу на редкость приятной; Кристе Марино, замечательному редактору, за неоценимую помощь, нескончаемый энтузиазм и всегдашнюю готовность помочь мне прогулять занятия; и моей маме — Марше Барнс, которая терпеливо сносила все мои терзания из-за поправок, опечаток и нестыковок сюжета, была вынуждена прочесть не менее пяти вариантов этого романа — спокойно и невозмутимо, — а также дала множество ценных советов, за что я ей очень благодарна. Мне очень повезло, что я работала вместе с вами.

Хочу сказать спасибо Сьюзи Инхоуф — за неоценимую помощь, Нихе Махаян, Марико Ямагучи и Биллу Барнсу — за поправки к ранним вариантам книги. И, конечно же, я ни за что не справилась бы без горячей поддержки моей семьи и друзей. Спасибо за ваш энтузиазм, за ночные разговоры и слова ободрения, за то, что не уставали слушать мои восторженные монологи о литературных агентах, издателях, редакторах и обложках по крайней мере пару раз в неделю.



Людям, которые помогли мне выжить в старшей школе без помощи магического Взгляда.

Мама, папа, Джастин и Челси, эта книга — для вас.

1

Синий

Тьма.

Оглядываюсь… ничего не видно, хотя вокруг явно творится что-то странное... очень странное... по спине бегут мурашки. Почему я ничего не вижу? Ослепшая, перепуганная — даже земля подо мной трясется от страха. И вдруг кругом вспыхивает пламя, и я начинаю различать ИХ. Три переплетенных между собой круга, три разноцветных кольца на серебряном поле. Бабушка, мама, Лекси, я... Пол... Пламя и краски, краски и свет, и тьма. Тени и свет. Тени, и свет, и краски... и ничего.



Я распахнула глаза, отчаянно хватая ртом воздух. Где я? Почему лицо прижато к стеклу? Я бормотала во сне? И что за незнакомки глядят на меня из соседней машины?

Отлепившись от окна и пытаясь хоть как-то привести в порядок мысли, я незаметно ощупала подбородок — не течет ли слюна. Уф-ф-ф! Два дня в машине вместе со всей семьей. От такого удовольствия у любого слюнки закапают.

— Ты снова с нами, Лисси? — спросила с переднего сиденья мама.

Я бы глянула на нее с неодобрением (неужели так трудно запомнить, что меня теперь надо называть Фелисити, а не Лисси?), но не смогла оторвать взгляд от соседнего окна. Верней, от того, что за ним творилось.

Помните тех мифических тварей, у которых вместо волос змеи, а посмотришь на них — и они обратят тебя в камень? Горгоны, что ли... Так вот, от взглядов трех девушек из соседней машины я окаменела по полной программе.

Блондинка за рулем сладко улыбалась и смотрела мне прямо в глаза, словно говоря: да-да, я смеюсь именно над тобой (ха! слюни потекли!), а не вместе с тобой, и нечего на меня таращиться. Я бы и сама с удовольствием отвернулась, но сил хватило только на то, чтобы перевести взгляд на ее соседку, Девушка с длинными, темными волосами, презрительно изогнув изящную бровь, глядела на меня свысока. Уж не знаю, как у нее это выходило — она сидела в крохотном кабриолете, а я — в солидном внедорожнике — и все-таки.

Я снова попыталась отвести глаза и не смогла. Остолбенела. Истукан с мокрым подбородком.

Делать нечего — пришлось смотреть на последнюю пассажирку. Крашеная блондинка, она удостоила меня презрительным взором на целые четыре секунды, а потом перевела его на свои безупречные ногти. Ну, разумеется — французский маникюр куда интереснее.

— Что тебе снилось?

Голос Лекси наконец-то вернул меня к действительности, и я оторвала взгляд от соседней машины. Правда, через несколько секунд украдкой посмотрела туда снова, но девушки уже потеряли ко мне всякий интерес и, обогнав нас слева, умчались вперед.

— Пол?

Я угрожающе сощурилась, по Лекси никогда не волновали подобные мелочи.

— Тебе снился Пол! — радостно прошептала моя младшая сестра, тараща глаза. — Да?

На ее симпатичном личике заиграла понимающая улыбка.

На Лекси невозможно долго сердиться, даже если очень хочется. Как невозможно забыть о том, что первые же ровесницы, которых я встретила при въезде в штат, увидели меня с расплющенным о стекло носом. Да еще эти слюни...

— Лисси! Тебе! Снился! Пол? — не отставала Лекси.

— Не только, — пробормотала я, опасливо покосившись на маму. Она не знала про нас с Полом, хотя и знать-то по большому счету было нечего, но мне не хотелось тратить остаток пути на игру в вопросы-ответы. Лекси намек поняла и, наконец замолчала. Я глядела в окно на проплывающие мимо деревья и телеграфные столбы, невольно высматривая маленький голубой автомобильчик. Скоро деревья слились в сплошную зеленую стену, я перестала страдать по поводу расплющенного носа и погрузилась в воспоминания.



Пол Картер — мой сосед, лучший друг и соучастник детских проказ. Пол, который дразнил меня Лисси-Крысси и утверждал, что это классное прозвище. Пол, который всегда умел рассмешить, если мне бывало грустно. Пол, который держал меня за руку, когда мы пошли в детский сад, и сидел со мной за одной партой в школе. Пол.

Я вспомнила, как он стоял на берегу, глядя, как отъезжает наша машина, — в темных волосах белели песчинки, а в глазах, подозрительно поблескивало. А еще — он поцеловал меня. Я была без ума от Пола Картера даже тогда, когда он обсыпал меня песком в детском саду, а теперь он поцеловал меня — перед тем как, я, мама, папа и Лекси загрузились в машину и отправились через полстраны неизвестно куда. Поцеловал всерьез, по-настоящему. То была наша последняя встреча. Мы хотели прошвырнуться по пляжу, а потом посмотреть какие-нибудь дурацкие ужастики — и ни слова о том, что я уезжаю. Не хотелось, тоскливых прощаний. Все шло по плану, и вдруг этот поцелуй — как гром с ясного неба!

Даже не гром, а такой идиотский механический визг, вроде того, что издают герои мультиков, когда их лупят молотком по голове. Из легких куда-то исчез весь воздух, сердце перестало биться.

А теперь я в сотнях километров от Пола и вообще от какого-либо человеческого жилья, и все, что у меня осталось, — это ракушка (его подарок на мое шестилетие), последние слова («Я буду скучать по тебе, Лисси-Крысси») и память о том, как он стоял тогда на берегу. Вокруг его тела мерцал темный полуночно-синий свет, на фоне которого песок казался особенно белым. Синева медленно колыхалась, пока ее обладатель молча смотрел, как я уезжаю от него навсегда.

Вспомнив цвет Пола, я прикусила губу. Он всегда был синим и темнел год от года, пока, наконец не приобрел оттенок штормовой волны.

Я попыталась отогнать ненужные мысли. Мы едем через всю страну, чтобы начать новую жизнь, и уверенность в том, что Пол никогда не явится в Оклахому, чтобы забрать меня обратно, пойдет мне только на пользу. Я решила стать обычной, а это значит — никаких сияний. Отвернувшись от окна и крепко зажмурившись, я постаралась подавить в себе ту часть сознания, которая видела цветные ореолы.

— Бесполезно, — сообщила с переднего сиденья мама.

Даже не повернулась посмотреть, что я делаю! Как все-таки раздражают иногда ее способности. Говорят, у каждой мамы есть материнский инстинкт. С моей все гораздо хуже. От нее вообще ничего не скроешь, кроме, разумеется, истории с Полом — если это вообще можно считать историей.

— Что бесполезно? — спросила Лекси, которая понятия не имела, чем я занимаюсь.

Отец только молча перестроился в другой ряд.

— Его нельзя просто прогнать, — добавила мама, наверное, в сотый раз за последние две недели.

Я промолчала.

Нельзя? Это мы еще посмотрим.

Лекси тут же надулась.

— Не понимаю, почему ты так стараешься избавиться от Взгляда? — недовольно спросила она. — Вот если бы он появился у тебя не сразу, если бы пришлось подождать и помучиться, ты бы им так не швырялась. — Сестра расстроенно поглядела на маму.

— Он обязательно придет и к тебе, Лекси, — пообещала та.

Отец прибавил звук радиоприемника. Он не любил разговоров о Взгляде, особенно в последнее время.

По словам мамы, все женщины в нашей семье обладают тем или иным сверхъестественным даром — способностью видеть то, чего не замечают другие. Сама она, к примеру, видит на расстоянии. Запросто может сказать, что происходит вдали от того места, где она находится. Когда я была маленькой и терялась, мама точно знала, где меня найти. Ее Взгляд всегда помогал искать пропавших.

А мой неизвестно, на что годен, разве только подтверждает, что и я не совсем нормальная. А что тут подтверждать, особенно после размазанного по стеклу носа — девицы в синей машине уже и так все поняли.

С тех пор, как я себя помню, я смотрела на мир иначе, чем другие дети. Людей вокруг меня — даже в телевизоре, на экране — окружали небольшие подвижные цветные сияния. Мама называла их аурами. Я, когда была маленькой, — красками.

А теперь стараюсь вообще не называть. Хотя по-прежнему вижу, кто как окрашен, и понимаю, что значит каждый из цветов. Из-за этого мне очень трудно встречаться с новыми людьми, даже если их ауры ведут себя совершенно спокойно, как у тех девушек из автомобили. В старой школе все шло совершенно нормально, однако голливудские фильмы вечно обещают, что человека, перешедшего в другую школу, да еще посреди учебного года, да еще в старших классах, ждут всяческие ужасы. С другой стороны — я ведь из Калифорнии. А тут Оклахома. Очко в мою пользу.

— Ну что ж, Оклахома, так Оклахома, — пробормотала я вслух.

Мама с любопытством взглянула на меня, я тут же опустила глаза и осмотрела свои руки. Сегодня они зеленые, хотя я не представляю себе, что это означает. По моему опыту, у большинства людей один основной цвет, который многое говорит об их характере, и хотя его оттенки меняются в зависимости от обстоятельств, а свечение то вспыхивает, то пригасает, сама краска остается неизменной.

Мама зеленая, а значит, очень заботливая. Оттенок всегда зависит от ее настроения, а яркость — от поступков. Так же, кстати, как и у других. Когда я была маленькой, я всегда узнавала тех, кто недавно сделал что-нибудь очень плохое, потому что их краски тускнели, выцветали и приобретали зловещий оттенок, у которого нет названия, но который заставлял меня дрожать от ужаса. Я называла его стертым. Почему-то в четыре года мне казалось, что это слово очень подходит к тому жуткому цвету — так я объясняла маме.

Папа у нас очень солидный, золотисто-коричневый.

А Лекси — ярко-розовая. А вот мои собственные краски все время меняются. Когда я гляжу на свои руки, каких только цветов мне не приходится видеть, и точно так же то один, то другой цвет окрашивает мою ауру. Я закрыла глаза. Так мне не нужно гадать, почему у меня сегодня именно зеленый день. Кроме того, пока я притворяюсь, что сплю, мама ничего не спросит про Пола.

— Некоторые были бы рады получить, наконец, Взгляд, — не унималась Лекси.

Даже не открывая глаз и не владея маминым ясновидением, я знала, что сестра смотрит на меня с недовольством. Ей уже тринадцать, а до сих пор ни малейших признаков фамильного дара. Я, правда, считаю, что Лекси повезло гораздо больше, чем мне. Она без проблем вливается в любую компанию. Не сомневаюсь, что через пять минут после того, как она войдет в наш новый дом, у нее появится не меньше пяти новоиспеченных лучших подруг, которые начнут считать ее самой классной девчонкой на Земле, и как минимум четверо поклонников, обожающих ее с первого взгляда.

По моему нескромному мнению, талант ладить с людьми — куда больший дар, чем любые сверхъестественные возможности. А Лекси, разумеется, не согласна. Трава всегда зеленей на соседском газоне, ну и так далее. Я, постаралась не думать о том, что в данный момент я и сама тут сижу зеленее некуда.

— А о чем-нибудь другом разве нельзя поговорить? — раздраженно спросил с переднего сиденья папа.

И чем это он так недоволен? Сам ведь решил уехать из дома, вернее, они с мамой решили. А теперь ворчит так, будто это я сорвала его с места и тащу через полстраны все дальше и дальше от старых друзей, и — может быть — любви всей его жизни.

— Ты несправедлива, — заметил мой внутренний голос.

— Заткнись, — посоветовала я.

— Сама заткнись, — немедленно отозвался голос.

Я застонала вслух. И кто только придумал эту самую совесть?

— А вот другие совести прощают своим хозяевам минуты слабости! — беззвучно укорила я.

И вздохнула. В суперматче между Лисси Джеймс и внутренним голосом победил голос, потому что в глубине души я и сама знала, что родители точно так же, как и я, не хотели никуда переселяться. Я достаточно взрослая, чтобы понимать, почему нам пришлось уехать.

Убили маленького мальчика, преступник до сих пор не найден — даже тело полицейские обнаружили только, благодаря маминой помощи.

Она увидела его внутренним взором и подсказала полиции, где искать. А те, кто не верит во всякие Взгляды, начали подозревать ее. Мама и раньше помогала в расследованиях, вернула домой десятки пропавших детей, и это всех устраивало. А одна-единственная неудача мгновенно перечеркнула все успехи.

Честно говоря, у нас теперь нет особого выбора. Дома стало небезопасно. Люди, которые еще вчера в маме души не чаяли, внезапно возненавидели ее. Краски нашего прибрежного города померкли с тех пор, как обезображенное тело четырехлетнего Коди Парка нашли в заброшенных доках — в точности там, где предсказала мама.

И мамино сияние тоже потускнело. Она до сих пор не может простить себе промаха. Вот и сейчас, пока я ругалась сама с собой, зеленый свет сжался и плотно охватил ее голову, мрачный и почти неподвижный. Потом вдруг вспыхнул, но туг же потемнел еще сильнее, почти до черноты — скорее всего, мама вновь представила себе тело Коди и в который раз обвинила себя в смерти мальчика.

Понятно, что отец и слышать не хочет ни о каком Взгляде. Я и сама не рвусь о нем говорить. Пропади он пропадом, я и так сыта — дальше некуда.

Запертая на заднем сиденье родительской машины, я мрачно глядела в окно и размышляла о том, почему жизнь — такая мерзкая штука. Что мы оставили за спиной? Настоящий рай! А что получили? Фаст-фуд, дурные сны и Оклахому — штат, в котором трава ненормально зеленая, а в голубых кабриолетах раскатывают невероятно крутые длинноволосые красавицы. Или в Оклахоме говорят не «крутые», а как-то еще? Мы с друзьями всю жизнь считали, что у всех оклахомцев двойные имена, а еще они обожают сельские праздники с народными танцами.

Я сразу решила, что уж плясать меня никто не заставит. Даже если эти Мэри Сью, Анна Бет и Берта Джой (так я мгновенно окрестила девиц) и остальные четверо подростков этого штата будут настаивать изо всех сил.

Мама поглядела на меня и тихонько фыркнула. Я спохватилась, что выгляжу, наверное, не лучшим образом — упрямая, надутая.

— Слушай, тебе обязательно надо порепетировать перед зеркалом, — искренне посоветовала Лекси.

Я попыталась прожечь ее взглядом. Не вышло. Розовое сияние было таким безмятежным, а голос — таким дружелюбным, так что я не выдержала и улыбнулась. Черт бы побрал эти краски.

— Почти приехали, — объявила мама так, будто тут было чему радоваться. — Ой, смотрите — библиотека! — воскликнула она настолько по-детски, что, казалось, сейчас добавит: «Тут книжки живут!»

— Ну, порадуй же мать! — велел внутренний голос. — Смотри, у нее даже краски ожили. Неужели тебе приятней, когда она грустит?

Я не нашлась, что ответить, и второй раунд матча «Лисси — внутренний голос» снова закончился не в мою пользу.

Лекси высунулась из окна, с любопытством озирая окрестности. Аккуратный носик и маленький рот на ее хорошеньком личике удачно гармонируют с огромными голубыми глазами. Волосы очень светлые и совершенно прямые.

А я русая, глаза — карие, и черты лица у меня ни мелкие, ни крупные. Мы с Лекси совсем не похожи, и я не могу сказать, кому повезло больше. Сколько бы ни исполнилось Лекси — она всегда будет выглядеть моложе своего возраста, а мой слишком широкий лоб тоже никуда не денется. Лекси идет любопытная гримаска, но я уверена на девяносто семь процентов, что она долго репетировала ее перед зеркалом.

— О чем ты думаешь, Лекс? — подавив очередной зевок, спросила я.

— О школе и Оклахоме, — не поворачивая головы, ответила Лекси.

Моя младшая сестра всегда думает то, что говорит, и говорит то, что думает. С ней бывает нелегко, и она любит репетировать гримасы перед зеркалом, зато никогда не врет. Если говорит: о школе и Оклахоме, значит, о школе и Оклахоме. Единственный обман, который она может себе позволить, — промолчать о каком-нибудь событии, о котором не хочет сообщать всем и каждому.

По лицу Лекси я поняла, что она все еще размышляет о Взгляде. В последнее время она только о нем и мечтает. И когда только поймет, что от него одни хлопоты, и перестанет грезить о дне, когда в ней тоже проснутся необычные силы?

Впрочем, вслух эти мысли я высказывать не собираюсь. С ярко-розовыми вообще ужасно трудно спорить, а мне в ближайшее время понадобится немало сил: на новый город, новую школу, на то, чтобы стать, наконец, нормальной, что бы там ни говорила мама. Все обещания тут же вылетели у меня из головы, как только мы завернули за угол и увидели женщину, которая, наклонившись, надевала поводок на какого-то маленького, пушистого зверька.

Женщина улыбнулась и помахала. Собака (или чересчур, мохнатая крыса?) возбужденно затявкала.

— Какие дружелюбные здесь соседи! — с удивлением отметил папа.

Я открыла было рот, но слова застряли на языке. Даже через окно я разглядела ауру женщины: красную, с тонкой струйкой того безымянного цвета, от которого у меня сжимался желудок, а по спине бежали мурашки.

Стертый!...

Нет, несмотря на все дружелюбие и явную любовь к песику-крысику, с этой соседкой мы дружить не будем. Недавно, она сделала что-то ужасное, что-то такое, отчего ее сияние потускнело и кое-где полностью выцвело, пусть и не целиком, а только в виде прожилок.

Тени и свет. Тени, и свет, и краски.

Вспомнив свой сон, я передернулась и отвела глаза от женщины как раз вовремя, чтобы заметить у соседнего дома маленький голубой кабриолет.

— Вот и приехали, — возвестил папа.

Я только вздохнула — мы свернули на дорожку, от которой рукой было подать до голубой машины. Ну и соседи у нас: горгоны и стертый. От одной только мысли голова начинает раскалываться.

«Добро пожаловать в Оклахому, Лисси Джеймс, — мысленно поздравила я себя. — И не важно, нравится тебе тут или нет».

2

Фиолетовый

Первой наружу выпрыгнула Лекси, после нее выползла я. С раннего утра мы были заперты в машине, глаза отвыкли от яркого света — я потерла их, поморгала. Интересно, в Оклахоме всегда так солнечно? Недовольно жмурясь, я повернулась на звук маминого голоса:

— Правда, красивый дом?

При этих словах ее аура вздрогнула и съежилась, цвета померкли. Мне показалось, будто на меня нацепили темные очки. Я прищурилась, гадая, не испортилось ли у мамы настроение, но нет — возглас о красивом доме был искренним, грустью тут и не пахло.

Я пожала плечами. Наверное, здесь и впрямь такое яркое солнце, что все остальное по сравнению с ним кажется тусклым. И вообще — у меня полно проблем, не связанных с аурами, например: убедить себя, что в Оклахоме далеко не один голубой кабриолет, и придумать, как потактичней сообщить маме, что я думаю о нашем новом доме.

— Он... — начала я и осеклась, не в силах подобрать нужных слов.

— Он большой, — пришла мне на помощь Лекси. — И старый. — Она помолчала, улыбнулась. — Выглядит, как дом с привидениями, хотя на самом деле, их тут, конечно же, нет.

— Ты уверена? — спросила я и нарочно пошевелила бровями — знала, что Лекси это не нравится.

— Уверена, — твердо ответила сестра. — И знаешь, Лисси, ты бы все-таки тренировалась перед зеркалом, а то выглядишь как-то по-дурацки. Люди решат, что ты у нас не в своем уме.

— А я и есть не в своем уме, — чуть слышно ответила я.

Мама метнула взгляд в мою сторону, однако промолчала. Она подошла к двери и повернула ручку. Дверь открылась без труда, и я с удивлением поглядела на папу. Неужели не заперто?

— Тут многие не запирают дома, — совершенно правильно истолковав мой взгляд, ответил отец. — Это ведь маленький городок.

— Ну, не такой уж маленький, — бодро прочирикала Лекси. — Как ты думаешь, среди соседей найдутся мальчики моего возраста?

Если найдутся, спорить готова — через неделю они будут есть у нее с рук.

Едва я ступила на крыльцо этого ветхого недоразумения, которое мои родители называли домом, из комнаты раздался радостный вопль:

— Кэти!

— Кори!

Услышав дядино имя, мы с Лекси переглянулись и рванули внутрь. Дядю мы обожаем, как болельщики — футбол.

Интересно, я уже доросла до того, чтобы звать его просто по имени? Стоит произнести: «дядя Кори», и мне как будто бы снова девять.

— Как поживают мои девочки? — Огромный, как медведь, дядя обхватил нас обеих сразу.

— Лучше не бывает, — отозвалась я.

Кори улыбнулся, а я отступила на шаг назад и наконец-то разглядела его. Вокруг дяди разливалось теплое, золотистое сияние, не такое темное, как у отца, но и не лимонно-желтое, цвета теннисных мячиков, как у многих моих приятелей-подростков. Его аура колыхалась спокойно и уверенно и была очень большой, гораздо больше, чем у всех окружающих.

— Выглядишь неплохо, — похвалила я дядю.

Судя по цвету, он был просто счастлив.

Кори поднял бровь.

— Правда? — негромко переспросил он.

Как и все мужчины нашей семьи, дядя с детства наслушался разговоров о Взглядах, но сам никакими способностями похвастаться не мог. Именно поэтому его так любила Лекси, а я от всей души одобряла всегдашний дядин скептицизм. Он меня подбадривает. Мама правильно угадала — не хочу я никакого дара. Одаренный — значит не такой, как все; не такой, как все — значит ненормальный.

Для дяди Кори я ничем не отличалась от остальных подростков, и мне это страшно нравилось.

Мое внимание привлекла серебристая вспышка за окном. Я застонала. За всю свою жизнь я встречала только одного человека с серебряной аурой. Бабушку. Подбежав к окну, я увидела, как она шествует по двору с бумажным пакетом в руках.

Отсюда было плохо видно, но мне показалось, что вокруг нее развевается ужасно яркий, оранжевый балахон. Не знаю точно, что должна носить милая старушка, мать двух детей и бабушка двух внучек, но уж точно не оранжевые балахоны.

— Сюда!

Я вытаращила глаза, и все же послушно выскочила обратно на крыльцо. Бабуля никогда не подбирает слова, чтобы собрать нас вместе. Просто выкрикивает первую пришедшую на ум команду, и все, к кому она обращается, послушно сбегаются на зов. Иногда это ужасно бесит, особенно если бегать приходится мне.

Лекси вышла следом.

— Бабушка пришла! — неизвестно зачем возвестила она.

Розовое сияние съежилось, и хотя я не поняла, что это значит, мне почему-то захотелось обнять сестру. Лекси подняла на меня грустные глаза.

— Как ты думаешь, очень видно? — шепотом спросила она, пока бабушка была еще далеко.

— Что видно?

Лекси расстроенно пожала плечами.

— Ты же знаешь. Что у меня до сих пор нет никакого Взгляда.

Так вот почему она чуть не плачет! Мне тут же расхотелось отвечать. Более того — я с трудом подавила горячее желание отшлепать Лекси. Я-то думала, бедная девочка переживает из-за того, что мы переехали, а она, оказывается, грустит, потому как бабуля вот-вот заметит, что у внучки до сих пор не прорезался Взгляд.

— Вот вы где, золотые мои внучата! — воскликнула бабушка таким гулким и звучным голосом, что грузчики, заносившие в дом коробки, остановились на нас поглядеть.

— Работать! — тут же рявкнула она.

Грузчики немедленно потащили коробки дальше.

— Привет, — сказала Лекси, спускаясь с крыльца и обнимая бабушку.

Та несколько секунд глядела на нее, наморщив лоб, а потом стиснула так крепко, что я испугалась — вдруг Лекси сейчас лопнет.

— А ты выросла, волшебная моя девочка, — сказала бабушка.

Лекси, казалось, ничуть не смущало такое обращение. С другой стороны, «волшебная девочка» звучит куда приятней, чем Лисси-Крысси.

— А как ты поживаешь, утренняя Лисси?

Понятия не имею, откуда она берет эти прозвища, хотя будь я посмелей, могла бы и предположить.

Я обняла бабушку, удивляясь, почему она пахнет корицей, чесноком и землей одновременно.

— Как я выгляжу? — осведомилась она, выпустив меня из стальных объятий.

Стараясь не обращать внимания на одежду — а это и впрямь оказался дикий оранжевый балахон, — я послушно пригляделась. Вокруг бабушкиного тела разливалось серебряное сияние, хотя по сравнению со светом солнца смотрелось оно не очень-то ярко.

— Все такая же серебряная, — ответила я.

Бабушка будто ждала чего-то еще.

— И ничего больше? — наконец удивилась она. — А как насчет ширины?

Я непонимающе заморгала.

— Насыщенности? Подвижности? Что ты можешь сказать о яркости, контрасте, оттенке?

— Н-н-ну-у... — пробормотала я, — ты словно стоишь в тени.

«Или будто я надела темные очки», — добавила я про себя.

— Я и стою в тени, — заметила бабушка. — Уперев руки в бока, она раздраженно вздохнула и повернулась к маме. — Ты что, ничему не научила ее, Кэтрин?

Посмотрев на мамино лицо, я еле сдержалась, чтобы не улыбнуться. Похоже, дела ее плохи. Бабушка называла дочь по имени, только когда очень сердилась.

— А зачем меня учить? — пришла я на помощь маме, хотя в глубине души сомневалась, стоит ли раскрывать рот. — Подумаешь — краски. Если хочешь знать, они мне давно надоели.

Я заметила, что с каждым моим словом бабушка становится все мрачнее и мрачнее, и догадывалась, что своими руками рою себе могилу, но уже не могла остановиться.

— Тоже мне, большое дело — какие-то цвета.

— Большое, — почти спокойно повторила бабушка. Вот только дышала она тяжело. — Это и впрямь большое дело. Не могу поверить, девочки, что ваша мать совсем с вами не занималась.

— Перестань, мама, — вмешался дядя Кори. — У Кэт полно дел, а у девочек и школа, и дополнительные занятия, и с друзьями пообщаться надо. Некогда им думать про твои дурацкие суеверия.

Бабушка не обратила на сына ни малейшего внимания. Они с Кори спорили уже много лет. Доктор с научным складом ума, он никак не мог поверить, что Взгляд действительно существует, и не слушал ни сестру, ни мать. Однажды он объяснил мне, что все это — фамильная легенда и психологический феномен. Я потом выучила эти слова: «психологический феномен», мне казалось, они делают меня умнее. Даже решила ввернуть их в какой-нибудь подходящей беседе.

— Девочки будут заниматься со мной! — объявила бабушка.

Я встревоженно глянула на маму. Ведь она не позволит пытать нас какими-то колдовскими уроками, особенно теперь, когда знает, как я отношусь к своему так называемому Дару? Да и Лекси не переживет ежедневных напоминаний о том, что у нее до сих пор не открылось никаких способностей.

Мама всегда была неглупой женщиной и попыталась угодить всем.

— Прекрасно, мамочка, — согласилась она. — Только, разумеется, не каждый день, ведь они уже завтра идут в школу. А вот пара уроков в неделю — как раз то, что нужно.

Я посмотрела на маму так, будто у нее выросли оленьи рога. Да уж лучше бы выросли — хоть пальто можно было бы вешать, а то никакой от нее пользы.

— Отлично! — воскликнула бабушка и обернулась на звук шагов. — Гости! — провозгласила она.

Лужайка перед домом внезапно заполнилась безупречно одетыми, спортивными девушками. Посмотрев на них повнимательней, я заметила, что одна, та, что слева, с бледно-зеленой аурой, выглядит гораздо старше остальных — лет на тридцать — тридцать пять. Остальные были моложе, почти мои ровесницы, и даже не глядя на их ауры, я поняла, что мы уже виделись.

К нам явились горгоны. Можно было только надеяться, что они: а) не обратили внимания на расплющенный нос и б) вообще не узнают меня теперь, когда мое лицо не размазано по оконному стеклу. Я пыталась не глядеть на них слишком пристально, но удержаться не смогла. Все три загорелые, ухоженные и модно подстриженные — само совершенство. Если бы не ауры, я бы решила, что передо мной какие-то манекены. Однако ауры были, и мне наконец-то представилась возможность рассмотреть их по-настоящему. Лучше бы не смотрела.

Две из них оказались фиолетовыми. Не сиреневыми, не лиловыми. Фиолетовыми. Ненавижу фиолетовый. Ни разу не встречала приятных фиолетовых людей. Хитрые, как кошки, и почему-то все без исключения любят точить об меня свои коготки. Одна из девиц улыбнулась мне, и ее жутковатое сияние тут же встало дыбом.

Я улыбнулась в ответ. Если она пытается быть вежливой с новой соседкой, не станем ее отталкивать, даже если меня мутит от фиолетового.

— Эмили, Лила, — обратился к гостьям дядя Кори, — это моя сестра Кэти, ее муж Патрик и их дочери — Лисси и Лекси.

И этот забыл, что меня следует называть Фелисити! Если я не могу рассчитывать даже на дядю Кори, на кого тогда вообще можно рассчитывать?

Дядя повернулся к нам.

— Позвольте вам представить: Эмили Ковингтон и ее дочь, Лила.

Темноволосая, та, что глядела на меня из машины, подняв брови.

— Мы с Эмили работаем в одной больнице. Лила учится в старшей школе.

Никогда не видела Кори таким сдержанным и официальным.

Мы с Лилой посмотрели друг на друга. Ни слова ни говоря, она кивнула на подруг. Стоявшая слева крашеная блондинка в слишком узком сарафане — тоже фиолетовая — вежливо улыбнулась. Однако аура ее при этом так плотно прижалась к телу, что улыбка показалась мне такой же фальшивой, как и чересчур высокая грудь.

— Это Трейси, — сказала Лила. Потом замешкалась и не сразу представила третью девушку. Та недовольно сощурила глаза. Почти незаметно — если бы ее аура цвета фуксии не затряслась от злости, я бы, наверное, не обратила на это внимания.

«Бр-р-р-р, — с отвращением подумала я. — Некоторым цветам надо просто запретить окрашивать ауры. К примеру, фуксии».

— И Фуксия.

Мне понадобилось не меньше минуты, чтобы сообразить, что Фуксия — имя последней из девиц. Я открыла рот, но не смогла ничего выдавить. Фуксия? Фуксия?! Кто догадался обозвать этого ребенка Фуксией?

— Привет! — бодро сказала Лекси, как всегда, сориентировавшись первой. — Я пойду в восьмой, в среднюю школу. Так что мы будем в разных зданиях, но если у вас есть что рассказать про восьмые классы, ушки у меня на макушке.

Старшая гостья улыбнулась моей сестре, явно очарованная такой приветливостью по отношению к незнакомцам. Далее Лила, выглядевшая слишком взрослой для дочери Эмили, позволила себе натянутую гримасу, которую сама, видимо, считала приветливой улыбкой. Фуксия внимательно рассматривала свои ногти. Трейси, с по-прежнему прижатой к лицу аурой, не обратила на Лекси ни малейшего внимания.

Над лужайкой повисла долгая, неловкая пауза, мама, начала сверлить меня глазами. Пришлось представиться:

— Меня зовут Фелисити, — пробормотала я, с трудом выговаривая полное имя после того, как долгие годы называла себя просто Лисси. — Я пойду в старшую школу, во второй.

Лила одарила меня взглядом, в котором ясно читалось: «Можно подумать, это кому-то интересно».

Я почувствовала, что краснею. Вот такие они — фиолетовые. Вечно заставляют человека чувствовать себя законченным тупицей.

— А может, покажете Лисси и Лекси окрестности? — предложила дочери Эмили, обменявшись взглядами с дядей Кори. Зеленая аура потянулась к золотой, золотая подалась навстречу, они ласково соприкоснулись. Я отвела глаза. Тоже мне, радость — видеть, как дядя мысленно флиртует, да еще с кем — с матерью лиловой Лилы!

Лила широко улыбнулась нам с Лекси. Даже слишком широко — специально, чтобы угодить взрослым.

— К сожалению, мы как раз собрались в гости к Фуксии. — Она растерянно пожала плечами, и я бы купилась на этот жест, если б ее аура в этот момент не потемнела почти до черноты. — Может быть, в следующий раз… — Лила помолчала и оглядела меня с головы до ног. — Или, хочешь, идем с нами, — предложила она таким тоном, будто только об этом и мечтает.

Фуксия было нахмурилась, однако быстро повеселела.

— Да! — поддержала она высоким пронзительным голосом. — Пойдем!

— Не пожалеешь, — подала голос и Трейси.

О боже! Из ее уст это прозвучало как: «Вот ты и попалась, детка».

Чувствую, весело мне придется...

— Конечно, сходи, Лисси, — сказала мама. — Распаковаться всегда успеем.

«Ну, спасибо, мамочка, — мысленно поблагодарила я. — Огромное спасибо!»

А вслух на удивление спокойно спросила:

— А ты, Лекси?

Мне и самой хотелось бы думать, что я позвала сестру исключительно, чтобы та не заскучала, но, по правде говоря, я просто боялась остаться с Горгонами наедине.

— Я лучше здесь погуляю, — отозвалась Лекси. — Наверняка поблизости живут мои ровесники. Может быть, дядя Кори и Эмили помогут мне с ними познакомиться?

«Ровесники» в данном случае значит «мальчики». Предательница.

Лила молча стояла на лужайке, поджидая меня. Я сделала шаг ей навстречу и углом глаза заметила, как одновременно полыхнули золотой и бледно-зеленый. Невольно обернувшись, я поглядела на дядю Кори и Эмили. Дядина аура будто пустила побеги — то тут, то там из нее тянулось что-то, похожее на золотистые щупальца. Я потрясла головой и заморгала — все тут же вернулось на свои места.

— Так ты идешь или нет? — Резкий голос Лилы вернул меня к действительности, я вздрогнула.

Фиолетовый. Вот не повезло, так не повезло: мой дядя обнимается аурой не с кем-нибудь, а с матерью фиолетовой девочки.

— Иду, — ответила я.

Лила кивнула и без единого слова повернулась и пошла вдоль по улице. Фуксия и Трейси за ней. Прикусив губу, я потрусила следом.

И почему я не умею отказывать?

3

Фуксия

Поездка в кабриолете Фуксии могла бы стать даже увлекательной, если б не компания. Три жуткие ауры в одном крохотном автомобильчике. Не самый приятный отдых.

— Представляете — вот так, запросто! Да кем она себя считает? Как будто любая может пойти в магазин и купить такие же туфли!

Мне показалось, что свою гневную тираду Трейси закончит словами: «За такое казнить мало!».

Но она тряхнула головой и продолжила:

— Она во всем копирует тебя, Лила. Если подумать — так это просто ужасно.

Лила обернулась к ней с переднего сиденья и посоветовала:

— А ты не думай.

Похоже, болтовня о том, что какая-то одноклассница осмелилась купить какие-то там туфли, раздражала ее не меньше, чем меня. Фиолетовое сияние вокруг Трейси недовольно запульсировало, я непроизвольно повернула голову, но аура уже успокоилась, а ее обладательница улыбалась мне — слаще некуда.

Ой-ой-ой...

— Вот, значит, что носят в Калифорнии?

Я опустила глаза на свои джинсы и футболку. Просторные, помятые и абсолютно непохожие на то, во что были одеты остальные пассажирки кабриолета. С другой стороны, Трейси имела в виду всю Калифорнию, а не меня лично. Может, она и не издевается? В смысле, здесь все-таки Оклахома. И если я скажу им, что в Калифорнии так и ходят, что у Натали Портман точь-в-точь такие же джинсы, они просто улыбнутся и кивнут? Я — дочь большого города и несу свет культуры бедным, Богом забытым оклахомцам.

— Да, что-то в этом роде, — кивнула я, стараясь не обращать внимания на недоверчивый взгляд Трейси.

— Ну понятно, калифорнийцам незачем переживать из-за того, как они выглядят... — сказала Фуксия, нажимая на сигнал.

Похоже, бедные заброшенные оклахомцы не спешат воспользоваться светом культуры.

— ...и уж тем более думать об одежде. Конечно, обычный средний человек в Калифорнии вряд ли противнее людей из других штатов, но поскольку у него там рядом Голливуд и актеры с актрисами, по сравнению с ними он просто урод, ясно?

Я изо всех сил постаралась ее понять, но у меня ничего не вышло. Логика Фуксий моему уму неподвластна.

— Ну, если ты знаешь, что все равно никогда не станешь Джей Ло или Риз Уизерспун, к чему стараться? — объяснила Фуксия. — Правда, Лисси?

— Правда, — ответила я прежде, чем успела сообразить, что, собственно, подтверждаю.

— Знаешь, только без обид, здесь тебе придется обратить хоть какое-то внимание на внешность, — равнодушно посоветовала Лила.

Я вытянула шею, пытаясь рассмотреть ее ауру, но с моего места были видны только собранные в хвостик темные волосы, окутанные фиолетовым сиянием. Интересно, ее слова — это пожелание или угроза?

А может, и то, и другое?

— Симпатичная машина. — Я никогда не умела изящно менять темы, но надо было хоть что-то сказать: разговор о Калифорнии явно зашел не туда.

— А, эта? — небрежно отозвалась Фуксия. — Прошлая была гораздо лучше, но папочка чуть со злости не лопнул, когда я ее разбила.

— Не прошлая, а прошлые, — поправила ее Лила.

— Да какая разница, — пожала плечами та. — Ты ведь еще не водишь, Лисси?

— Нет. — Похоже, односложные ответы — именно то, что нужно. — Мне шестнадцать только через два месяца.

— Забавно, — хихикнула Фуксия. — А выглядишь младше.

Нет бы мне ограничиться односложным ответом...

— Ну так вот: говорила я на днях с Джейсоном Хеа, — перебила Фуксию Лила.

— И что он сказал? — Одна только мысль о том, что сказал неведомый мне Джейсон, заставила ауру Фуксии нетерпеливо задергаться из стороны в сторону. Меня замутило.

— Да так. Поболтали о том, о сем.

Фуксия свернула налево, подъехала к дому и только открыла рот, чтобы продолжить расспросы, как Лила выскочила из машины.

— Ну что, идем? — поторопила она, и по тому, как замерла аура Фуксии, стало ясно: не я одна поняла, что Лила не желает больше разговаривать о Джейсоне Хеа.

Я вылезла из машины и, оказавшись рядом с соседкой, постаралась получше рассмотреть окружавшие ее тело цвета. К моему удивлению, они как будто посветлели, стали почти сиреневыми. Я с интересом вгляделась в ауру и вдруг почувствовала странный холод во всем теле.

Три переплетенных круга, три разноцветных кольца на серебряном поле.

Я моргнула с усилием — раз, другой, третий, и непонятные образы исчезли.

— Тебе что-то в глаз попало? — насмешливо спросила Трейси.

У меня забрезжила смутная догадка, что учиться моргать мне тоже придется перед зеркалом.

— Да, — подтвердила я, искоса взглянув на Лилу.

Через пять минут я обнаружила, что оказаться в одной машине с двумя фиолетовыми и фуксией по имени Фуксия — еще не самое страшное. Бывает кое-то и похуже.

— А у тебя есть парень?

Оказаться с двумя фиолетовыми и фуксией в одной комнате.

Мне тут же вспомнился Пол. Пол на берегу, Машущий мне на прощание. Пол, который катается но дивану рядом со мной, хохоча над какой-то идиотской комедией. Пол...

— Гляньте-ка! Покраснела...

— И как же его зовут?

— Он из Калифорнии?

— Симпатичный?

— А вы уже делали это?

Они забросали меня вопросами, а их ауры изминались и закручивались, сливаясь по краям одна с другой и заполняя всю комнату вихрем фиолетового и розового, розового и фиолетового, так что у меня голова закружилась.

— Ну... он не то, чтобы мой парень. — Я старалась не встречаться глазами ни с одной из гарпий.

— Он тебя бросил?

— О господи, знаю — он тебе изменил!

— Ты ведь еще девушка, да?