Зингер Исаак Башевис
Последний Шлемель, или Рассказы мальчика, выросшего в Варшаве
Исаак Зингер
Последний Шлемель, или Рассказы мальчика, выросшего в Варшаве
Предисловие Ольги Мяэотс
Перевод: Ольга Мяэотс
Жизнь - это память1
Чудо великое свершилось тут.
Надпись на дрейдле2
Если романы и новеллы Исаака Башевиса Зингера, написанные для взрослых, постепенно входят в круг чтения русскоязычного читателя, то рассказы и сказки, написанные им для детей, пока мало известны. Между тем в литературном наследии Зингера произведения для детей занимают особое место. В изящных миниатюрах воплотились самые главные мечты и надежды писателя, с особой яркостью раскрылось удивительное мастерство великого рассказчика.
Зингер считал себя именно рассказчиком - сочинителем историй и именно этот талант называл своим главным литературным достоинством.
К детской литературе писатель обратился уже сложившимся мастером, сказки и рассказы для детей как бы подводят итог его литературной карьере.
Почему именно сказки для детей? В интервью последних лет Исаак Башевис Зингер признавался, что литературная атмосфера эпохи вызывает у него глубокое разочарование, и указывал: \"Великая трагедия современной литературы заключается в том, что она все больше внимания уделяет объяснению, комментированию и все меньше - собственно событиям\"3 .
Объясняя свое увлечение детской литературой, писатель обосновывал его именно желанием противопоставить настоящий рассказ - увлекательный, динамичный, написанный ярким живым языком, жиденькому бесформенному повествованию, отягощенному морализаторством и псевдосимволикой. \"Пусть не все со мной согласятся, но я считаю, что мы живем в эпоху, когда литература все больше стремится к дидактичности и утилитарности\"4, - отмечал Зингер.
Полемизируя с критиками и теоретиками литературы, утверждающими, что литература призвана объяснять жизнь, помогать человеку понять себя самого и найти свое место в мире, подменяя тем самым философию, психологию, социологию и другие науки, Исаак Башевис Зингер был убежден, что литература в первую очередь - развлечение, и любое навязывание ей несвойственных функций неизбежно приводит к ее разрушению. Назначение писателя - сочинять истории, а не переделывать мир. Однако литератору, не следующему в русле модных течений все труднее найти себе читателя. Если сочинение не нуждается в комментариях и толкованиях, оно не привлекает внимания публики.
\"Я обратился к детям, потому что вижу в ребенке последние убежище от взбесившейся литературы, стремящейся к саморазрушению\"5, - заявил Зингер в своем интервью в 1969 году. Напечатанная на первой странице \"Книжного обозрения \"Нью-Йорк Таймс\", эта фраза звучала как литературная декларация.
----------------------------------------------------------------------
1 Singer Isaac Bashevis Love and Exile: A Little Boy in Search of God, Etc. - N.Y., 1984, p. 72.
2 Еврейская игрушка - волчок для игры и гадания.
3 Singer, Isaac Bashevis On Literature and Life. Arizona, 1979, p. 10.
4 \"New York Times Book review\", 1969, nov., № 9, с. 66.
5 Т а м ж е, с. 1.
----------------------------------------------------------------------
С тревогой и сожалением говоря об упадке взрослой литературы, Зингер противопоставляет ей литературу для детей, качество которой, по его мнению, неуклонно растет. В детях он видит истинных читателей, которые оценивают искусство по одному единственно верному критерию: нравится - не нравится. \"По собственному опыту я знаю, что ребенку нужны хорошо сочиненные истории, логичные и написанные ясным языком, а иллюстрации к ним призваны украшать текст, а не затуманивать его\"1.
Литературные заслуги писателя отмечены самыми высокими литературными премиями. В 1970 году книга \"День удовольствий: рассказы о мальчике, выросшем в Варшаве\", в которой он пересказал для детей отдельные новеллы из сборника \"В суде отца моего\", была удостоена Национальной книжной премии США. Получая награду, Зингер произнес речь, в которой сформулировал причины, заставившие его предпочесть детскую аудиторию взрослой.
\"Я мог бы назвать сотни причин, подтолкнувших меня писать для детей, но... я назову лишь десять из них:
1. Дети читают книги, а не рецензии, им нет дела до критиков.
2. Дети не читают для того, чтобы познать самих себя.
3. Они не читают для того, чтобы избавиться от чувства вины, побороть жажду протеста или чтобы справиться с одиночеством.
4. Им нет дела до психологии.
5. Они ни в грош не ставят социологию,
6. И не пытаются понять Кафку или \"Поминки по Финнегану\".
7. Дети не утратили веры в семью, ангелов, демонов, ведьм, гоблинов, логику, ясность изложения, пунктуацию и прочий устаревший хлам.
8. Им нравятся интересные истории, а не комментарии к ним; они не читают сносок и послесловий.
9. Если книга скучная, они без стеснения зевают и не боятся осуждения.
10. Дети не ожидают от любимого автора, что он спасет человечество, и, какими бы маленькими они ни были, понимают: это ему не по силам. Лишь взрослые лелеют подобные заблуждения\".
Спустя восемь лет в речи на банкете по случаю присуждения ему Нобелевской премии Зингер вновь повторил эти тезисы, что подтверждает: \"уход в детскую литературу\" был для писателя важным продуманным решением.
\"Я не делаю различия между теми произведениями, которые пишу для взрослых, и теми, что сочиняю для детей. В них царит один и тот же дух, одинаковый интерес к сверхъестественному. Я даже упоминаю одни и те же города и местечки. В наше время, когда литература постепенно теряет свое предназначение и искусство рассказывать истории предается забвению, дети остаются самой лучшими читателями\", - пишет Зингер в предисловии к сборнику \"Как Шлемель отправился в Варшаву\"2.
----------------------------------------------------------------------
1 \"New York Times Book review\", 1969, nov., № 9, с. 66.
2 Singer Isaak Bashevis. When Shliemel Went to Warsaw and Other Stories. N.Y., 1968.
----------------------------------------------------------------------
Несомненно, обращение к детям - это не просто желание сменить аудиторию на более отзывчивую. Исаак Башевис Зингер не мог не сознавать, что, обращаясь ко взрослым, он говорит с прошлым и настоящим, и лишь дети дают ему желанный выход в будущее, дают веру и оптимизм.
В красивой и мудрой новелле \"Нафтали-сказочник и его конь Сус\" Зингер создал поэтичный образ странствующего сказителя. Герой рассказа, книгоноша Нафтали, всю жизнь ходил от села к селу, сочинял истории и рассказывал их всем, у кого была охота слушать. Вечный странник, он не обзавелся ни домом, ни семьей, но жизнь его не прошла бесследно: истинный творец, Нафтали сумел соединить в своих сказках прошлое и будущее, и труд его оказался бессмертным. Незамысловатый сюжет перерастает в мудрую притчу, ибо: \"Пока будущее не наступило, нам не дано предугадать, что оно принесет. Настоя
щее - лишь миг, а прошлое - длинная история. Те, кто не рассказывает историй и не слушает их, живут лишь настоящим, а этого недостаточно\".
Главной темой, питавшей творчество Исаака Башевиса Зингера, была судьба еврейского народа. И ее отражение в мировой судьбе. Кто-то из критиков назвал Зингера писателем, который \"на мертвом языке пишет о мертвом мире\". Но Зингер не верил, что мир, породивший его, исчез навсегда, - слишком много жизненной энергии, красоты, мудрости и даже чудаковатости было заключено в тех людях, которых он встречал в Варшаве и Билгорае, в крошечных местечках и на больших дорогах. Как писатель он знал: мир, о котором рассказывает литература, остается жить.
\"Башевис Зингер личным усилием удерживает от сползания в забвение мир своего детства - мир предвоенной еврейской Варшавы, и мир своей юности веселый мир еврейских артистов, поэтов, художников, и родной и душный мир штетла, отлетевший в вечность вместе с дымом труб крематориев\", - писала переводчица Наталья Рубин-штейн1.
Книги Исаака Башевиса Зингера, пожалуй, лучшее свидетельство ушедшей эпохи. Однако писателю было важно не просто сохранить память о прошлом, но показать: под остывшим пеплом тлеет огонь и, значит, возможно возрождение.
\"Все остается жить и ничего не теряется во времени\", - так заканчивается сказка \"Сон Менше\", герой которой, мальчик-сирота, попадает в зачарованный замок, где живут его умершие родители, где хранится память о его предках и где в запертых комнатах бережно собраны свидетельства его собственной жизни - старые игрушки, одежда, из которой он вырос, подарки, которые получал по праздникам, а еще - звуки счастливых разговоров, песни и смех, голоса родителей и друзей, странные видения, являвшиеся ему в снах и... даже мыльные пузыри! В удивительном замке, \"где ничто не исчезает\", мальчику приоткрывается и его будущее, тот путь, который ему предстоит пройти, прежде чем он вернется в сказочный замок, чтобы навсегда воссоединиться с теми, кого любил и память о ком всегда живет в его сердце.
\"Литература помогает нам сохранить память о прошлом во всем многообразии его проявлений... Для писателя и читателей все герои остаются жить вечно. В реальной жизни многие из людей, о которых я пишу, давно покинули этот мир, но для меня они по-прежнему живы и я надеюсь, что они позабавят читателей своей мудростью, странными верованиями, а порой и своей глупостью\", - пишет Зингер в предисловии к первому сборнику сказок \"Коза Злата\"2.
Произведения, написанные Зингером для детей, можно разделить на три группы - воспоминания о собственном детстве, пересказы библейских легенд и сказки, основанные на фольклорных мотивах. Фольклор, древние предания - вот корни, питающие национальную культуру, та почва, которая определяет формирование личности человека. Именно сказки дали Зингеру возможность обратиться к самым главным первоисточникам еврейской культуры, воссоздать, пусть лишь на книжных страницах, атмосферу жизни народа - населив ее строгими раввинами и оборотистыми торговцами, мечтателями и чудаками, шлемелями и мудрецами из Хелма.
Сказка привлекала Зингера еще и своей способностью превращать самые невероятные события в логичные и достоверные. \"Я всегда стремился показать читателю, что, даже если жизнь представляется нам хаотичной, она не столь бессмысленна, как нам кажется\"3. И в самом деле, сказка, развивая традиционные сюжетные линии, в то же время поражает многообразием форм их художественного воплощения. Заданность сказочного сюжета и непредсказуемость его развития с наибольшей полнотой отражают представление Зингера о мироустройстве, где все предопределено, но путь каждого человека от рождения до смерти непредсказуем. \"Я верю, что создатель вселенной имел план... Я верю в доброго Бога, а не в злого. Но и добрый Бог может причинить немало бед малым существам, не понимающим его замысла... Мы малы и ничтожны, Бог велик и милосерден\"4.
----------------------------------------------------------------------
1 Башевис-Зингер И. Гаснущие огни. - Иерусалим, 1990. - С. 13.
2 Singer I.B. Zlateh the Goat and Other Stories. N.Y. 1966.
3 Singer, Isaac Bashevis On Literature and Life. Arizona, 1979, p.10.
4 Т а м ж е, с. 12-13.
----------------------------------------------------------------------
Писателя манят тайны мира, скрытые и в большом, и в малом. В произведениях Зингера иррациональное, чудесное присутствует постоянно, но лишь в сказках оно обретает новые силы и становится главной пружиной, позволяет верить, что возможно все и счастливый конец закономерен и предопределен вечным порядком мироустройства.
Сказочные чудеса предполагают наличие специальной \"волшебной среды\" колдунов, гномов, демонов, королей и принцев, заколдованных дворцов, таинственных кладов, - всеми этими \"реалиями\" щедро пересыпаны сказки Зингера. И порой уже не разберешь, демон или праведник держит волшебный дрейдл , определяющий судьбу героев. И становится жутко и страшно, и радостно оттого, что наперед знаешь: зло будет повержено и изгнано \"в тот край, где ни люди не ходят, ни скотина не бродит, где небо из меди, а земля из железа\".
Писатель вспоминал, что в детстве истории о демонах и нечистой силе были в семье своеобразным средством воспитания: \"Чтобы не пропало мое рвение к вере, старшие рассказывали мне бесконечное множество сказок - про диббуков1, про колдовство и про дома с привидениями, про мертвецов, встающих из могил\". Осознание опасного соседства удивительного мира, населенного сверхъестественными существами - бесами, ведьмами, домовыми, - придавало жизни маленького Итчеле особый терпкий привкус, расширяло границы реального мира, и, главное, будило фантазию, тем самым способствуя воспитанию будущего писателя.
Конечно, сказки Исаака Башевиса Зингера - не только для детей: они вобрали в себя золотые крупицы памяти об ушедшей жизни, о мире и людях, навсегда, казалось бы, канувших в прошлое. Если в романах, прославивших Зингера на весь мир, писатель воссоздал историю еврейского народа - от Средних веков до трагических дней Катастрофы, объединив детали быта, смятение страстей и духовные искания в объемное полотно, то в сказках оживают мечта, фантазия и... вера в чудо.
Вера в чудо, напряженное ожидание его - важная черта еврейской ментальности, а сказки, наполненные чудесами и волшебством, как бы подтверждают реальность и оправданность наших надежд.
И все же самые важные чудеса происходят незаметно для глаз: они повсюду, потому что сама жизнь чудесна. Удивительно тонкой и лиричной сказкой оборачивается последняя новелла в сборнике \"День удовольствий\" \"Шоша\" (не путать с одноименным романом!). Автор вспоминает свое детство на Крохмальной улице в Варшаве и свою подружку-соседку девочку Шошу, для которой когда-то темными вечерами сочинял удивительные истории: \"Я рассказывал девочкам, что у моего отца есть сокровища, которые он хранит в пещере в лесу. Я хвастался тем, что мой дед якобы был королем Билгорая, и уверял Шошу, что знаю заклятие, которое, стоит произнести его вслух, обратит мир в прах\". Рассказ - сложное переплетение сказочных сюжетов, роящихся в голове мальчика, его страхов, надежд, пробуждающихся чувств. Минули годы, автор вырос, и, покидая навсегда родину, приходит проститься с двором, где прошло его детство. Он стал писателем, у него своя семья и свой путь в жизни, но память о темных вечерах и о девочке с косичками сохранилась в его сердце.
И происходит чудо: открыв ту самую заветную дверь, автор встречает рыженькую девочку - точь-в-точь Шоша! - которая узнает его, потому что слышала о нем от матери, выросла на его рассказах.
Оказывается, прошлое не уходит, оно может существовать параллельно с настоящим, оживая в нашем сердце от любого пустяка - запаха свежих булочек, скрипа старых половиц или стрекотания сверчка за печкой. Только постигая тайну жизни, ошибаясь, приходя в отчаяние и поднимаясь вновь, мы постепенно начинаем понимать, как важно найти в жизни волшебное слово - то, что возродит из праха дорогой нам мир.
Исаак Башевис Зингер признавался, что, будучи пессимистом в отношении \"малого мира\" людей, он остается оптимистом, когда речь идет о вселенском мироустройстве.
\"Пессимизм творческого человека - это не упадничество, но выражение страстного желания спасти человечество. Поэт, развлекая читателей, одновременно пытается постичь вечные истины, смысл бытия. На свой лад он пробует разгадать загадку времени и перемен, найти причину страданий, обнаружить любовь даже в бездне жестокости и несправедливости. Как бы странно ни звучали эти слова, я часто мечтаю о том, что, когда изживут себя многочисленные социальные теории и человечество устанет наконец от войн и революций, именно поэт, которого Платон изгнал из своей Республики, встанет, чтобы спасти нас всех\", - этими словами Исаак Башевис Зингер закончил свою Нобелевскую речь.
C пессимизмом глядя на современный литературный процесс, Зингер не мог не хранить в душе надежду на возрождение литературы: \"Я верю, что литературе для взрослых еще суждено возродиться и возрождение это произойдет именно через литературу детскую\"2.
----------------------------------------------------------------------
1 Злые духи, вселяющиеся в человека.
2 \"New York Times Book review\", 1969, nov., № 9.
----------------------------------------------------------------------
Взгляд большого художника всегда оригинален и зачастую кажется парадоксальным. Иногда нам бывает трудно согласиться с мастером, но прислушаться к нему необходимо.
Кто я
Я родился в городке Радзимине недалеко от Варшавы, столицы Польши, 14 июля 1904 года. Мой отец, Пинхос Менахем Зингер, был раввином и очень религиозным человеком. У него были голубые глаза, рыжая борода и длинные черные пейсы. Моя мать, Батшеба, дочь раввина из Билгорая, что неподалеку от Люблина, тоже была рыжеволосой. Как и положено было благочестивой замужней женщине, она коротко стриглась и носила парик.
В начале 1908 года, когда мне было три, наша семья переехала из Радзимина в Варшаву. Там мой отец стал раввином на одной из самых бедных улиц - Крохмальной. Дом, в котором я вырос, в Америке назвали бы трущобой, но в те дни он не казался нам так уж плох. По вечерам мы зажигали в квартире керосиновую лампу. Такие удобства, как горячая вода и ванна, были нам неизвестны, а туалет находился во дворе.
На Крохмальной жили в основном бедные лавочники и разнорабочие, но попадались среди местных обитателей и образованные, как, впрочем, и уличная голытьба, воры и мошенники.
Когда мне исполнилось четыре, я стал ходить в хедер1. Каждое утро за мной заходил учитель и отводил меня в школу. Я брал с собой молитвенник, а позже Библию или том Талмуда. Это были единственные мои школьные учебники. В хедере нас в основном учили молиться и читать Пятикнижие. А еще - писать на идиш. У моего первого учителя была длинная белая борода.
----------------------------------------------------------------------
1 Еврейская начальная религиозная школа.
----------------------------------------------------------------------
Когда мы переехали в Варшаву, мой младший братишка, Моше, был еще совсем маленький, сестра, Гинде Эстер, была старше меня на тринадцать лет, а брат, Израиль Иошуа, на одиннадцать. Все мы, кроме Моше, стали впоследствии писателями. Брат так же, как и я, писал на идиш. Его роман Братья Ашкенази переведен на несколько языков, в том числе и на английский.
В нашем доме царил культ учения. Отец целыми днями просиживал над Талмудом. Мать, едва у нее выдавалась свободная минутка, открывала какую-нибудь религиозную книгу. У других детей были игрушки, а мне их заменяли книги моего отца. Я начал \"писать\" еще до того, как выучил буквы: макал перо в чернила и водил им по бумаге. Шаббат был для меня сущим мучением, ведь в этот день писать было нельзя.
В квартире на Крохмальной мой отец вершил раввинский суд. Жители нашей улицы обращались к нему за советом или для того, чтобы он рассудил их спор по законам Торы. В те времена у евреев раввин вершил не только религиозные, но и мирские дела. По сути, отец был одновременно и раввином, и судьей, и духовным наставником. Приходили к нему и просто излить душу. Он председательствовал на свадьбах, которые тоже совершались в нашей квартире, а иногда давал разрешение на развод.
Я рос любознательным. Наблюдал за взрослыми, прислушивался к их разговорам, хоть и не все в них понимал.
Очень рано я стал задавать сам себе вопросы: что случится, если птица все время будет лететь в одну сторону? А что будет, если построить лестницу от земли до неба? Что было до сотворения мира? Есть ли у времени начало? И с чего тогда оно началось? Есть ли предел у пространства? И как может быть у пространства конец, раз оно - пустота?
В нашей квартире на Крохмальной, 10, был балкон. Часами простаивал я на нем, размышляя о том и о сем. В летние дни на балкон залетали разные насекомые: мухи, пчелы, бабочки. Эти крошечные существа очень меня занимали. Что они едят? Где спят? Кто дал им жизнь? По ночам на небе появлялись луна и звезды. Мне объяснили, что некоторые звезды больше земли. Но если они и впрямь такие огромные, то как умещаются на узкой полоске неба над крышами домов? Мои вопросы часто ставили родителей в тупик. Отец втолковывал мне, что нехорошо забивать голову такими сумбурными мыслями. А мама обещала, что я все узнаю, когда вырасту. В конце концов я понял, что и взрослые не знают ответов на все вопросы.
На нашей улице умирали люди. Смерть потрясала и пугала меня, но в то же время мне хотелось постичь ее тайну. Мама, как могла, пыталась меня утешить. Она рассказывала, что после смерти души умерших попадают в рай. Но мне хотелось узнать, что делают души там, в раю? И как там все устроено? Я часто размышлял об ужасах ада, где томятся души грешников.
Меня рано стали волновать людские страдания. Я знал, что прошло уже более ста лет с тех пор, как Польша, разорванная на части и разделенная между Россией, Германией и Австрией, потеряла независимость. Но евреи-то потеряли землю Израиля почти две тысячи лет назад! Отец уверял меня, что, если евреи будут вести себя благочестиво, придет Мессия и вернет всех в Землю обетованную. И все же две тысячи лет ожидания - чересчур долгий срок. И потом, как можно быть уверенным, что все евреи станут соблюдать законы Бога? На нашей улице было полным-полно воришек и всяких мошенников. Такие людишки могли задержать приход Мессии, а то и вовсе превратить его в несбыточную, мечту на веки вечные...
В год, когда я родился, умер великий еврейский лидер Теодор Герцель. Доктор Герцель убеждал евреев не ждать прихода Мессии, а самим создать государство в Палестине. Но как - ведь земля-то принадлежала туркам?
На нашей улице жили революционеры, которые хотели свергнуть с престола русского царя. Они мечтали создать государство, где бы все работали и не было ни бедных, ни богатых. Но как свергнуть царя, если его охраняет столько солдат с саблями и винтовками? И разве может быть так, чтобы не стало бедных и богатых? Всегда одни люди будут жить на Крохмальной улице, а другие на Маршалковской, там, где модные магазины и бульвар с красивыми деревьями. Одни будут жить в больших городах, другие - в забытых Богом местечках. В нашей семье часто спорили об этом. Я слушал и ловил каждое слово.
Мои родители, старший брат и сестра любили всякие истории. Отец часто рассказывал о чудесах, которые совершали раввины, а еще о призраках, демонах и домовых. Так он пытался укрепить нашу веру в Бога и в добрые и злые силы, правившие в мире. Мама любила вспоминать Билгорай, где ее отец-раввин держал в строгости всю общину. Мой брат Иошуа отошел от религии и стал читать светские книги. Он рассказывал мне о Германии, Франции, Америке, о незнакомых народах и племенах, о странных верованиях и обычаях. Он так живо все описывал, словно видел это собственными глазами. Сестра увлекалась романтическими историями о графах, которые влюблялись в простых служанок. Были у меня и собственные фантазии. Очень рано я начал выдумывать разные сказки и рассказывал их мальчикам в хедере. Однажды я досочинялся до того, будто мой отец - король, и так все расписал, что мальчишки решили, что это правда. До сих пор не пойму, почему они мне поверили. Уж я-то, в моей одежонке, вовсе не был похож на принца.
В 1914 году началась Первая мировая война. В 1915-м, когда мне исполнилось одиннадцать, немцы захватили Варшаву. В 1917-м я услыхал необыкновенную новость: русского царя Николая Второго свергли с престола. Солдаты с саблями и винтовками не встали на его защиту, а наоборот, поддержали революционеров. Если такое возможно, как не поверить, что настанет пора, когда не будет ни бедных, ни богатых?
Но до этого, по всей вероятности, было еще очень далеко. В 1917 году в Варшаве царили голод и тиф. Немцы хватали людей на улицах и отправляли на принудительные работы. Наша семья голодала, поэтому было решено, что мама и младшие дети, брат Моше и я, поедут в Билгорай к дедушке, там было легче достать продукты. В ту пору мне исполнилось тринадцать, но, хотя мне уже справили Бар-Мицву1, я все еще не нашел ответа ни на один из мучивших меня вопросов.
----------------------------------------------------------------------
1Вступление мальчика в совершеннолетие.
----------------------------------------------------------------------
Тайны Каббалы
На Крохмальной улице нас знали все. Что ни день мы с моим приятелем Менделем часами слонялись по ней, обняв друг дружку за плечи. Поглощенные выдумыванием всяких историй, мы то и дело натыкались на корзины с фруктами и овощами, принадлежавшие торговкам, и те кричали нам вслед: \"Совсем ослепли, бездельники!\"
Мне было в ту пору лет десять. А Менделю уже одиннадцать. Я был голубоглазый, белолицый, при этом худой, как палка, с тонкой цыплячьей шеей и ярко-рыжими волосами. Пейсы мои вечно развевались, словно их трепало ветром, куртка постоянно расстегивалась, поскольку карманы ее были вечно набиты дешевыми книжками, что продавали по две на грош. Я не только уже мог сам прочесть страницу из Талмуда, но и постоянно совал нос в отцовскую Каббалу, в которой, впрочем, ничего не понимал. На последних страницах этих дешевых книжонок я рисовал цветными карандашами шестикрылых ангелов, двухголовых зверей с глазами на хвосте, рогатых демонов со свиными рылами, змеиными телами и коровьими копытами. По вечерам, стоя на нашем балконе, я вглядывался в усеянное звездами небо и размышлял о том, как все было устроено еще до сотворения мира. Дома все считали, что из меня вырастет безумный философ, вроде того профессора из Германии, который десятилетиями размышлял о загадках бытия и наконец пришел к выводу, что люди должны ходить вниз головой и вверх ногами.
Мендель был сыном угольщика. Раз в несколько недель его отец приносил к нам в дом здоровенные корзины с углем, и моя мать давала ему за работу копейку. Мендель был повыше меня ростом, смуглый, как цыган, а волосы словно вороново крыло. У него были короткий нос и разделенный надвое подбородок, а глаза раскосые - как у татарина. Друг мой ходил в залатанной куртке и рваных башмаках. Их семья жила в одной комнате в доме 13 по Крохмальной улице. Мать Менделя, кривая на один глаз, торговала глиняной посудой на задах рынка.
Нас объединяла общая страсть - придумывание невероятных историй. Нам никогда не надоедало слушать рассказы друг друга. Как-то поздним летним вечером мы шли по Янашскому рынку, вдруг Мендель остановился и сказал, что хочет открыть мне одну тайну: на самом деле его отец вовсе не угольщик. Это он просто для виду притворяется. Взаправду-то он богаче самого Ротшильда. У их семьи в лесу есть настоящий дворец да еще замок на берегу моря, и там полным-полно золота, серебра и бриллиантов. Я спросил Менделя, откуда же у них такое богатство.
- Поклянись своими цицес1, что никому не скажешь.
----------------------------------------------------------------------
1 Кисточки, которые прикреплены к углам прямоугольного молитвенного покрывала - талеса.
----------------------------------------------------------------------
Я поклялся.
- Давай расщепим соломинку.
Мы нашли соломинку и, взявшись за ее концы, обвязались ей, как перевязью. Мендель мечтательно прищурил татарские глаза и расплылся в улыбке, показывая ослепительные белые зубы.
- Мой отец - грабитель, - сказал он.
От этих слов у меня мурашки побежали по спине.
- А кого он грабит?
- Он делает подкопы под банки и уносит оттуда все золото. А еще устраивает засады в лесу и нападает на проезжих купцов. У него есть ружье и сабля. К тому же он колдун и может войти в ствол дерева, даже если там нет никакой щели.
- Тогда зачем он таскает корзины с углем? - удивился я.
- Чтобы полиция не прознала...
Мендель объяснил мне, что отец его промышляет не в одиночку. Он главарь шайки двенадцати сотен разбойников. Отец Менделя посылает их воровать по всему свету, и они приносят ему добычу. Одни плавают по морям и нападают на корабли, другие подстерегают караваны в пустыне. Мой приятель утверждал, что, кроме его матери, у отца еще двенадцать наложниц - все они плененные принцессы. Мендель заявил, что после Бар-Мицвы он тоже станет разбойником. И женится на принцессе, что живет за рекой Самбатон. Она давным-давно ждет не дождется, когда он придет за ней. У нее золотые волосы до пят, а на ногах золотые туфли. Чтобы девушка, не ровен час, не сбежала, отец Менделя приковал ее к столбу железной цепью.
- С чего бы это ей вздумалось сбежать? - удивился я.
- Потому что она тоскует по своей матери.
Я знал - все это выдумки, и даже догадывался, из каких именно книг был заимствован тот или иной сюжет, но все равно истории зачаровывали меня. Мы стояли возле рыбного рынка, где в бочках плескались карпы, щуки, бычки. В четверг женщины покупали рыбу на Шаббат. Слепой нищий, с серой клочковатой бородой, дергал струны мандолины, распевая душераздирающую песню о трагической гибели Титаника. На плече у него сидел попугай и чистил клювом свои перья. Молоденькая жена нищего, проворная, как танцовщица, собирала подаяние в тамбурин. Над кварталом Вола садилось солнце, необыкновенно большое и желтое, словно золотое. А вдали висело огромное зеленовато-желтое облако, сверкавшее, будто волшебная река, текущая по руслу из раскаленных углей. Это напомнило мне об огненной реке в Геенне, той, в которой суждено мучиться грешникам.
Мы с Менделем, хоть и были закадычными приятелями, во всем соперничали друг с другом. Он завидовал мне, что мой отец раввин и что мы живем в квартире из двух комнат с кухней и балконом, и вечно старался доказать, что сильнее, умнее и начитаннее меня. Вот и теперь мне было необходимо придумать историю, которая была бы еще более захватывающей.
- У меня тоже есть тайна, которую я никогда тебе не рассказывал, вдруг выпалил я.
Татарские глаза Менделя загорелись лукавством.
- Какая еще тайна?
Мендель притворно ухмыльнулся и словно подмигнул кому-то невидимому.
- Я знаю Каббалу! - прошептал я.
Глаза Менделя сузились и превратились в щелочки.
- Ты? Откуда тебе знать ее?
- Меня отец учит.
- Разве разрешается учить мальчишку Каббале?
- Я не такой, как другие мальчишки.
- Да ну...! И чему же ты научился?
- Я могу сотворить голубей. Могу сделать так, что из стены польется вино. А могу прочесть заклинание и взлететь под небеса.
- А еще что?
- Могу шагать семимильными шагами.
- А еще?
- Могу стать невидимым. И могу превращать обыкновенные камни в жемчужины.
Мендель принялся крутить свой пейс. Если мои вечно были растрепаны, то его всегда были плотно скручены, словно два маленьких рога.
- Будь это все правдой, ты бы денег имел больше самого большого богача в мире.
- Верно.
- Так почему у тебя их нет?
- Нельзя использовать Каббалу ради собственной выгоды. Это очень опасно. Есть такое заклинание - скажешь его, и небо станет багровым, как огонь, море вспенится, а волны поднимутся до самых небес. И все звери утонут, а дома разрушатся, разверзнется бездна, и весь мир погрузится во мрак.
- И что же это за заклинание?
- Или ты хочешь, чтобы я разрушил весь мир?
- Н-нет.
- Вот вырасту и получу позволение от пророка Илии улететь в Святую землю. Стану жить там в развалинах и поджидать Мессию.
Мендель опустил голову. Он подобрал листок бумаги, валявшийся на земле, и стал складывать из него голубя. Я ждал, что он засыплет меня вопросами, но он упорно молчал. Пожалуй, я слишком расхвастался. Но Мендель сам виноват. Разве не он подначивал меня к бахвальству? Теперь я уже боялся сказанных слов: всем
известно - с Каббалой шутки плохи. Не ровен час, начнут сниться всякие кошмары.
- Мендель, мне домой пора, - сказал я.
- Хорошо, идем.
Мы направились к воротам, которые выходили на Мировскую улицу. Но теперь мы уже не обнимали друг друга за плечи, а шли врозь. Наш разговор не сблизил нас, а наоборот, отдалил. Почему так вышло? Я вдруг заметил, что одежда Менделя совсем ветхая и рваная. Левый ботинок просил каши, и из щели, как из пасти, торчали старые гвозди. Мы вышли на Мировскую улицу, повсюду валялись лошадиный помет, солома, выпавшая из крестьянских телег, гнилые фрукты, выброшенные торговцами. Между двумя городскими рынками стояло здание фабрики, на которой делали лед. Хотя еще не стемнело, на фабрике горел электрический свет. Быстро вращались колеса, двигались кожаные ремни конвейера, зажигались и гасли сигнальные лампочки. Но людей видно не было. Только слышны были жуткие звуки. Сквозь решетку под ногами мы могли видеть стоявшие в подвале баки с водой, которая потом превращалась в лед. Мы с Менделем немного поглазели на эти чудеса, а потом пошли дальше.
- А кто же ее кормит? - вдруг спросил я.
Мендель словно от сна очнулся.
- О чем ты?
- Ну, ту девушку в золотых туфельках.
- Там есть служанки.
Мы были недалеко от второго рынка, когда я вдруг увидел две медные монетки по шесть грошей, они лежали рядышком, словно кто-то их специально положил на мостовую. Я наклонился и поднял их. Мендель тоже их заметил и крикнул:
- Чур, пополам!
Я сразу протянул ему одну монету, но в то же время подумал, что, найди он на улице деньги, нипочем бы не стал со мной делиться.
Мендель повертел монетку и так, и сяк, а потом сказал:
- Если ты можешь превращать камни в жемчуга, зачем тебе шесть грошей?
Я хотел было ему ответить: а если твой отец награбил такие богатства, зачем шесть грошей тебе? Но что-то удержало меня. Я вдруг заметил, какая у моего приятеля желтая кожа и как выступают скулы. Что-то в его лице было особенное, но что, я не мог понять. Уши Менделя были прижаты, а ноздри раздувались, как у лошади. Рот искривился в завистливой усмешке, а глаза пытливо изучали меня.
- И что ты станешь делать со своими деньгами? Конфет накупишь? спросил он.
- Милостыню подам, - ответил я.
- Ага. Тогда - вон нищий сидит.
Посреди улицы на маленькой тележке с колесами и впрямь сидел человек или, точнее, полчеловека, казалось, его перепилили пилой посередине. Руки его сжимали обтянутые тканью деревянные чурбачки, на которые он опирался. На нищем были картуз, козырек которого был опущен на глаза, и рваная куртка. На шее болталась кружка для подаяний. Я прекрасно знал, сколько всего можно купить на шесть грошей: цветные карандаши, книжки, булочки, но гордость не позволила мне колебаться. Я протянул руку и бросил свою монетку в кружку. Калека, словно испугавшись, что я передумаю и потребую назад свое сокровище, покатил прочь так быстро, что едва не сбил прохожего.
Мендель нахмурился.
- А когда ты изучаешь Каббалу? По ночам?
- После полуночи.
- Ну и что там происходит, на небесах?
Я поднял глаза к небу, оно было багровым, с черными и синими штрихами посередине, казалось, приближается буря. Две птицы вспорхнули и, перекликаясь, полетели прочь. Взошла луна. Всего минуту назад еще был день. А теперь наступила ночь. Уличные торговки убирали свои товары. Человек с длинным шестом шел по улице и зажигал газовые фонари. Я хотел ответить Менделю, но не знал, что сказать. Я устыдился своего вранья и словно враз повзрослел.
- Знаешь, Мендель, давай прекратим эти выдумки, - сказал я.
- А что такого?
- Ничего. Просто я не изучаю Каббалу, а твой отец никакой не грабитель.
- С чего это ты так раскипятился? - удивился Мендель. - Шесть грошей жалко стало?
- Вовсе я не раскипятился. Только, если у кого есть замок в лесу, зачем ему целыми днями таскать уголь для Хаима Лейба? И девушки в золотых туфельках у тебя тоже нет. Это все сказки.
- Поссориться хочешь? Не думай, что, раз твой отец раввин, я стану к тебе подлизываться! Может, я и врал, да только правды тебе ни в жизнь не узнать.
- А что мне знать-то? Ты ведь все выдумал.
- Вот вырасту и стану разбойником. Самым настоящим.
- Тогда - гореть тебе в Геенне Огненной.
- Ну и пусть! Зато я влюблен.
Я потрясенно посмотрел на моего товарища.
- Снова врешь.
- А вот и нет. Пусть меня Господь покарает, если вру.
Я знал, что Мендель не станет божиться попусту, и весь похолодел, словно кто-то провел ледяными пальцами мне по ребрам.
- В девчонку?
- В кого же еще? В мальчишку, что ли? Она в нашем дворе живет. Вот поженимся и уплывем к моему брату в Америку.
- И тебе не стыдно?..
- А что тут такого? Иаков тоже был влюблен. Он поцеловал Рахиль. Про это в Библии написано.
- Бабник!
Я пустился бежать. Мендель кричал что-то вдогонку, мне даже показалось, что он гонится за мной. Я мчался, пока не оказался у Радзиминской иешивы1. Перед ее входом молился отец Менделя - высокий сутулый худой мужчина с большим кадыком, лицо его все пропиталось сажей, словно у трубочиста. Его лапсердак был подвязан веревкой. Угольщик раскачивался, кланялся и бил себя в грудь. Мне показалось, что он просит у Бога прощения за сыновнее бахвальство.
У восточной стены стоял мой отец в бархатном лапсердаке, подвязанном белым шарфом, и в шляпе с большими полями. Он раскачивался взад и вперед, и голова его всякий раз касалась стены. В меноре горела одна-единственная свеча. Нет, мне еще не были известны тайны Каббалы. Но я чувствовал, что все, что случилось со мной этим вечером, было исполнено мистического смысла. Мне было так грустно, как никогда прежде. Когда мой отец закончил молиться, я подошел к нему и сказал:
- Папа, мне надо поговорить с тобой.
Отца удивил мой серьезный тон, и он пристально посмотрел на меня своими голубыми глазами.
- Что случилось?
- Папа, научи меня Каббале.
- Ах, вот в чем дело! Но разве ты не знаешь, что в твои годы еще запрещено учить Каббалу? На веки вечные записано, что тайны Каббалы не должны открываться ни одному мужчине, пока он не достигнет тридцати лет.
- Но я хочу начать уже сейчас.
Отец сжал свою рыжую бороду.
- Отчего такая спешка? Ты можешь быть достойным человеком и без Каббалы.
- А правда, что можно разрушить мир божественным заклятием?
- Древние святые умели все. Мы - ничего. Пошли-ка домой.
Мы направились к воротам. Там стояла Ребекка, дочь пекаря, с полной корзиной свежевыпеченного хлеба: булок, рогаликов, длинных батонов. Женщины тыкали хлеб пальцами, и тонкая корочка хрустела от их прикосновений. Мы с отцом вышли на улицу, газовые фонари излучали желтоватый свет. Меж двух столбов вздымавшегося в небо дыма и искр висела огромная кроваво-красная луна.
- А правда, что на луне люди живут? - спросил я.
Отец помолчал немного.
- Почему ты так решил? Ничего неизвестно. Каббала - только для крепких умов. Если человек с неокрепшим разумом погрузится в Каббалу, он может сойти с ума.
Слова отца испугали меня. Я и так чувствовал себя на грани помешательства.
- Глупый мальчик, - вздохнул отец, - подожди, вот вырастешь, и да будет на то воля Божья, женишься, наберешься ума-разума, тогда сам решишь, как тебе поступить.
- Я никогда не женюсь!
- А как же иначе? Или ты хочешь холостяком прожить? Сказано в Писании: \"И сказал Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю\"2. И ты тоже вырастешь, найдешь себе подходящую девушку и женишься на ней.
----------------------------------------------------------------------
1 Религиозное учебное заведение.
2 Бытие. 1.24.
----------------------------------------------------------------------
- Какую девушку?
- Разве можно знать наперед?
И тут я понял, отчего мне так грустно. На улице было полным-полно девушек, но я не знал, которая из них моя будущая невеста. И она, моя суженая, тоже этого не знала. Может, мы покупаем сладости в одной лавке, проходим мимо друг друга, не замечая, и не догадываемся, что будем мужем и женой. Я стал пристальнее вглядываться в толпу. Улица была полна девочек моих ровесниц и тех, кто постарше или помоложе. Одна шла и лизала мороженое. Другая ела ватрушку. Она купила ее в лавке Эсфири и теперь держала двумя пальцами, кокетливо отставив мизинец в сторону. У девочки с книжками и тетрадками под мышкой были красные ленты в волосах, юбка в складку и передник, а ноги в черных чулках были похожи на кукольные. Улица была наполнена ароматом свежевыпеченного хлеба и запахами, которые ветер нес с Вислы и из лесов на пражском берегу. Вокруг фонарей вились миллиарды крылатых существ: мотыльки, бабочки, комары - все они были обмануты искусственным светом и поверили, что ночь - это день.
Я посмотрел вверх: с балконов и из окон тоже выглядывали любопытные девушки. Они болтали, хихикали, что-то напевали. До меня долетали тарахтение швейных машинок и звуки граммофона. За одним окном я разглядел темный девичий силуэт. А что, если девушка следит из-за занавесок именно за мной?
- А можно с помощью Каббалы узнать, кто будет твоей женой? - спросил я отца.
Он остановился.
- Зачем тебе знать это заранее? Достаточно, что на небесах все известно.
Некоторое время мы шли молча. Потом отец спросил:
- Что же все-таки с тобой стряслось?
Фонарные столбы словно поникли, а свет фонарей затуманился - это мои глаза вдруг наполнились слезами.
- Я не знаю.
- Просто ты взрослеешь, сынок. Вот что происходит.
Неожиданно мой отец сделал то, чего никогда прежде не делал: он наклонился и поцеловал меня в затылок.
Шоша
В те времена, когда мы жили на Крохмальной улице, в доме 10, я частенько оставался один по вечерам. Двор у нас был темным, а керосиновые лампы в узких коридорах больше коптили, чем светили. Наслушавшись рассказов родителей о дьяволах, демонах и оборотнях, я боялся выходить за порог, сидел в комнате и читал.
У нашей соседки Баши было три дочери: девятилетняя Шоша, пятилетняя Иппа и двухлетняя Тейбеле. Баша держала лавочку, которая не закрывалась допоздна.
Летом ночи короткие, а вот зимой они тянутся бесконечно. Квартира Шоши была единственным местом, куда я мог пойти в поздний час, но, чтобы добраться до нее, надо было пройти темным коридором. Путь занимал не больше минуты, но каким ужасом была наполнена каждая секунда! К счастью, Шоша, заслышав издали мои торопливые шаги и прерывистое дыхание, спешила распахнуть дверь. Стоило мне увидеть ее, и страх отступал. Шоша, хоть и была старше меня на год, казалась маленькой девочкой, светленькая - русые косички и голубые глаза. Нас тянуло друг к дружке, мы оба любили рассказывать всякие истории, и нам нравилось играть вместе.
Едва я переступал порог Шошиной комнаты, она принималась раскладывать свои \"вещицы\". Игрушки ее состояли из предметов, выброшенных взрослыми: пуговицы от старых пальто, ручка от чайника, деревянная катушка без ниток, фольга из чайной коробки и прочие подобные \"сокровища\". Частенько цветными карандашами я рисовал девочкам людей и животных. Шоша и ее сестренка Иппа приходили в восторг от моих художеств.
В комнате Шоши стояла кафельная печь, за которой жил сверчок. Он стрекотал все долгие зимние ночи напролет. Мне казалось, что он рассказывает бесконечную историю. Но как научиться понимать язык сверчков? Шоша верила, что за печкой живет домовой. Время от времени он помогал по хозяйству, но его все равно побаивались.
Домовой Шоши был горазд на всякие проказы. Бывало, Шоша, отправляясь спать, складывала чулки в туфли, которые ставила под кровать, а утром находила их на столе. Ясно, это проделки домового! Не раз случалось, что Шоша на ночь расплетет волосы, а проснется - домовой вновь заплел их в косы! Однажды Шоша забавлялась тем, что показывала на стене теневой театр, как вдруг тень козлика ожила, соскочила со стены и боднула девочку в лоб. Ясное дело: и тут без домового не обошлось! Как-то раз мама послала Шошу в булочную за свежим хлебом и дала ей серебряный гульден. Шоша уронила монетку в канаву и в испуге с плачем бросилась домой, но вдруг почувствовала, что гульден опять у нее в кулачке. Домовой дернул девочку за левую косичку и шепнул: \"Шлемель\".
Сотни раз слышал я эти истории и каждый раз приходил в восторг. Я тоже любил выдумывать всякие небылицы. Я рассказывал девочкам, что у моего отца есть сокровища, которые он хранит в пещере в лесу. Хвастался тем, что мой дед якобы был королем Билгорая, и уверял Шошу, что знаю заклятие, которое, стоит произнести его вслух, обратит мир в прах.
- Ой, Итчеле, пожалуйста, не говори его! - пугалась она.
Возвращение домой было еще ужаснее, чем путь к Шоше. От историй, которые мы с ней наперебой рассказывали друг другу, страхи мои еще больше усиливались. Мне казалось, что темный коридор кишит всякой нечистью. Я как-то прочел историю про мальчика, которого демоны насильно женили на дьяволице, и боялся, что и со мной может случиться такое. По легенде, эта пара потом жила в пустыне где-то у горы Сеир. Дети у них были наполовину люди, наполовину демоны. Мчась сломя голову по темному коридору, я твердил заклятие, которое должно было уберечь меня от сил тьмы:
Ведьма, сгинь! Рассыпься в прах!
В прах рассыпься! Сгинь!
Когда мы переехали в дом 12 по Крохмальной улице, поздние визиты к Шоше пришлось прекратить. Да и не пристало мальчику-хасиду, изучающему Талмуд, водиться с девчонками. Я скучал по Шоше. Надеялся повстречать ее на улице, но проходили месяцы и годы, а мы так ни разу не увиделись.
Со временем Шоша стала для меня образом прошлого. Я часто грезил о ней наяву, она снилась мне по ночам. В моих снах Шоша представала прекрасной принцессой. Несколько раз мне снилось, что она вышла замуж за домового и живет с ним в темном подвале. Он приносит ей еду, но не позволяет выходить оттуда. Мне виделось: вот она сидит на стуле, привязанная веревками, а домовой кормит ее с ложки вареньем. У него песья голова, а за спиной крылья, как у летучей мыши.
После Первой мировой войны я оставил семью в Билгорае, а сам приехал в Варшаву. Я начал писать, и мои рассказы стали печатать в газетах и журналах. Написал роман \"Сатана в Горае\", в котором описывал дьяволов и демонов прошлых времен. Я женился, и у меня родился сын. Я решил перебраться в Америку, обратился за визой и в один прекрасный день получил ее. Я навсегда покидал Варшаву.
За несколько дней до отъезда ноги сами повели меня на Крохмальную улицу. Я не был здесь многие годы, и мне хотелось еще раз увидеть места, где я вырос.
Улица мало изменилась, хотя дома постарели и обветшали. Я заглядывал во дворы: огромные мусорные баки, босые, полуголые дети. Мальчишки играют в прятки, казаки-разбойники, перетягивание каната, так же как мы двадцать пять лет назад. Девочки скачут через веревочку. Вдруг мне захотелось разыскать Шошу. Я направился к дому, где мы когда-то жили. Боже, ничего не изменилось: та же свалка, облупившиеся стены. Я вошел в коридор, который вел в квартиру Шоши, он был все такой же темный. Я зажег спичку, чтобы отыскать дверь. Господи, что я делаю! Шоше сейчас за тридцать. С чего я решил, что они все еще живут здесь? Даже если ее родители остались на старом месте, Шоша наверняка вышла замуж и переехала. Но, повинуясь необъяснимому порыву, я постучал в дверь.
Никто не ответил. Я потянул ручку (как делал когда-то давным-давно), и дверь распахнулась. Я вошел в кухню, она выглядела точно так же, как кухня Баши двадцать пять лет назад. Я узнал ступку и пестик, стол, стулья. Не снится ли мне все это? Может, это наваждение?
И тут я заметил девчушку лет девяти. Господи, вылитая Шоша! То же бледное личико, те же светлые косички с красными ленточками, та же тонкая шейка. Девочка удивленно, но без испуга смотрела на меня.
- Кого ты ищешь? - спросила она, и я услышал Шошин голос.
- Как тебя зовут? - сказал я.
- Меня? Баша.
- А маму?
- Шоша, - ответила девочка.
- А где твоя мама?
- В лавке.
- Когда-то я жил здесь, - попытался я объяснить, - и мы с твоей мамой играли вместе. Она тогда была маленькой девочкой.
Баша посмотрела на меня своими огромными глазами и спросила:
- Так ты Итчеле?
- Откуда тебе известно про Итчеле? - спросил я. К горлу подступил комок, я едва мог говорить.
- Мама про него рассказывала.
- Да, я Итчеле.
- Мне мама все рассказала. У твоего папы была пещера в лесу, а в ней полным-полно золота и бриллиантов. А еще ты знал слово, которое могло разрушить мир. Ты еще помнишь его?
- Нет, забыл.
- А сокровища?
- Их украли.
- А твой дедушка до сих пор король?
- Нет. Больше нет.
Мы помолчали. Потом я спросил:
- А мама рассказывала тебе о домовом?
- Да, у нас жил домовой, но он пропал.
- Что с ним стряслось?
- Не знаю.