КИТЕЖ

Сборник фантастики



Радуга миров

Сергей Казименко

Напрягите воображение



— Этот Джайк — последний болван! — сквозь зубы процедил адмирал, стараясь скрыть раздражение.

Если бы не представитель Союзников, с утра торчавший в рубке, адмирал Пинкер без промедления устроил бы полковнику Джайку такой разнос, что тот запомнил бы этот день до конца своей жизни. Но давать волю гневу перед Союзником было в высшей степени неразумно. Союзники должны видеть флот единым и сплоченным организмом, в котором не может быть никаких разногласий, в котором подчиненные неукоснительно выполняют волю начальства, а у начальства нет причин для недовольства подчиненными.

Адмирал снова взял в руки бланк с только что полученным донесением и прочитал еще раз:


“Нами сегодня, 11.96.27.12, приняты сигналы бедствия от планетоида “Аттаил”, находящегося в секторе БШ Северной полусферы. Планетоид “Аттаил” три часа назад был атакован автоматическими снарядами кренбов. Характер повреждений планетоида пока не ясен, однако, судя по поступающим сигналам, он практически небоеспособен. В соответствии с п. 89.4 Устава мною, с учетом обстановки, для эвакуации остатков гарнизона выделено четыре транспорта типа “Колпак” и крейсер охранения “Баонг”. Командир отряда прикрытия полковник Джайк”.


— Вы будете отвечать, мой адмирал? — не поворачивая головы, спросил советник Барро.

— Нет! — рявкнул адмирал. — Пусть этот болван сам убедится в своей глупости. Посмотрим, какую рожу скорчит после всего этого его превосходительство Координатор.

Адмирал терпеть не мог Координатора Аргелана, которого знал еще по училищу и который всегда умудрялся обходить его в звании. Но если еще год назад неприязнь эта была чисто абстрактной, поскольку пути их практически не пересекались, то теперь, когда Аргелана назначили Координатором всех операций в этом районе Галактики, от одного упоминания его имени адмирал Пинкер приходил в ярость. Это состояние, правда, было для него весьма обычным. Подчиненные не зря прозвали его Кипятильником, и редкий день проходил без того, чтобы хоть один из офицеров штаба эскадры не получал от адмирала разнос за какой-нибудь незначительный проступок. Попадало не только штабным — всем, кто попадался Кипятильнику под руку, причем полковнику Джайку в последнее время доставалось больше других, потому что приходился он на свою беду каким-то дальним родственником Координатору Аргелану — слишком дальним, чтобы надеяться на протекцию со стороны Координатора, но недостаточно дальним, чтобы надеяться на снисхождение со стороны адмирала.

— Мне нужны последние данные разведки, советник, — буркнул наконец адмирал, немного успокоившись.

— Существенных изменений за последние часы не отмечено, мой адмирал. Продолжается сосредоточение сил противника на южном участке, вблизи скопления ПТЛ-66. Отмечена некоторая активизация в центральных секторах. В остальном — без изменений.

— Мне это не нравится. Мне это очень не нравится. Почему, черт побери, они не реагируют на наши перестроения, а информацию об этом “Аттаиле” восприняли сразу же? Как вы это можете объяснить?

— Боюсь, мой адмирал, они поняли, что стоит за этими перестроениями. Во всяком случае, пока что они действуют оптимальным образом и не открывают нам путь для нанесения флангового удара. Что же касается “Аттаила”, то еще не факт, что именно они его атаковали, мой адмирал.

— Что вы хотите этим сказать?

— Не исключено, что сигнал бедствия, полученный Джайком, не соответствует, так сказать, действительности. Но, думаю, нам нет нужды гадать, что там произошло. Так и так мы скоро получим донесение о ходе спасательной операции.

— Какая спасательная операция, советник? Вы в своем уме? — Адмирал не привык выбирать выражения и не собирался отступать от своей манеры выражаться из-за какого-то штатского.

Советник Барро понял это при первой же их встрече и решил не обращать внимания на постоянные выпады Кипятильника. В конце концов, непосредственным начальником советника тот не был и повлиять на его судьбу практически был не в состоянии. Что же касается манеры общения, то советнику приходилось работать с людьми и менее воспитанными. В конечном счете главное — дело, и пока манеры адмирала не мешают ему делать свое дело, их можно игнорировать. Потому советник ответил как ни в чем не бывало:

— Джайк выслал транспорты и крейсер охранения. Думаю, в любом случае этот маневр не останется незамеченным. Кренбы как-то да прореагируют на него, и мы получим дополнительную информацию.

— Пр-р-роклятые камнееды! — вполголоса, не забывая о Союзнике, прорычал адмирал.

Присутствие Союзника все больше действовало ему на нервы. Тем более теперь, когда обстановка все больше накалялась. Союзник!.. Адмирал прекрасно понимал, кому и зачем понадобился союз с этими Липучками, как окрестили их люди после первых же контактов. Только политиканам, которые такими вот союзами, связывающими военных по рукам и ногам, стремятся оправдать свое существование. Ни один из военных никогда не пошел бы на такую глупость. Даже ненавистный Аргелан — и тот, будь у него возможность выбора, не стал бы рассуждать. О чем и зачем рассуждать, если для полного подчинения Липучек хватило бы нескольких крейсеров? Через полгода все их миры были бы нейтрализованы, а при сопротивлении попросту уничтожены, и это было бы оптимальным решением проблемы в сложившейся ситуации. Но политиканы, конечно, никогда не станут так поступать. Хотя бы просто затем, чтобы не остаться без работы, они станут заключать всяческие соглашения с кем угодно и по какому угодно поводу. И вот из-за всего этого он, боевой, заслуженный адмирал, один из тех, на ком держится могущество Элвы, кому Элва обязана тем, что флот ее расширил сферу жизненных интересов элвиан до размеров Галактики, вынужден терпеть присутствие этого чудища в своей боевой рубке и еще думать при этом о том, чтобы не дай бог не нарушить протокола. Проклятье, да и только!

Адмирал обернулся и бросил быстрый взгляд на Союзника. Тот с утра не изменил положения, устроившись в одном из кресел третьего ряда. Возможно, он попросту спал. Рядом с креслом стоял, пожирая начальство глазами, рядовой с пузырьком талька в руках. Брюки его, как и весь пол вокруг кресла с Союзником, были усыпаны белым порошком, чтобы никто не прилип к тем местам, которых союзничек соизволил коснуться. Пожалуй, рядовой даже несколько переусердствовал, но у него были на то веские причины. Его предшественник, занимавший этот пост с утра, уже получил десять суток карцера за то, что кто-то из высших офицеров разбил себе нос, ступив в один из оставленных Липучкой следов. Будь моя воля, подумал адмирал, вновь поворачиваясь к пульту, эти Союзники сидели бы закупоренными в бутылках и вылезали бы оттуда лишь для того, чтобы что-нибудь склеить. Все равно никакой пользы в боевых действиях от них быть не могло. Но эти мысли адмирал, конечно, не высказал. Изменить протокол не в силах даже сам Координатор, а малейшее отступление от него чревато немедленной отставкой. Бывали такие случаи.

— Мне не нравится, как вы работаете, советник, — раздраженно сказал адмирал, еще не решив, на ком сорвать злость.

— Чем вы недовольны, мой адмирал?

Советник даже не повернул головы, рассматривая что-то на своем экране. Его мало волновало отношение адмирала. Тот волен был как угодно самодурствовать на вверенном ему флоте, но не вправе был бы даже задержать советника, если бы тому вздумалось отбыть назад на Элву. И в то же время дело, ради которого прибыл на флагманский корабль советник Барро, имело для адмирала Пинкера огромное значение. Именно это обстоятельство, эта зависимость от какого-то штатского, его подчеркнутое, как казалось адмиралу, нежелание соблюдать нормы, принятые на военном флоте, — за исключением разве что обращения “мой адмирал”, которое советник вставлял чуть ли не в каждую фразу, — с каждым днем раздражало адмирала все больше. Ему казалось, что такое поведение, да еще на глазах у подчиненных, роняет его авторитет и расшатывает дисциплину. Но сделать что-то, кроме высказывания бесконечных придирок к результатам, получаемым советником, он был не в состоянии.

— Вы третьи сутки твердите мне о дополнительной информации, — процедил адмирал сквозь зубы. — И ничего не даете взамен. Вас прислали как крупнейшего специалиста в информационном планировании, и я считал, что вы в состоянии помочь в подготовке операции. Но где она, ваша помощь, если противник не реагирует на все ваши уловки?

— Я пока не в состоянии управлять флотом противника, мой адмирал. У меня нет такой возможности. Но кое-что предсказать я в состоянии буду. Вскоре… И случай с планетоидом пришелся очень кстати.

Адмирал пробормотал чуть слышно какое-то ругательство и повернулся к своему пульту, стараясь не замечать ни советника, ни Союзника, пропади они все пропадом.

Конечно, особых причин для беспокойства пока что не было. Подготовка к операции развивалась по плану, флот занимал исходные позиции для нанесения решительного удара по сосредоточению сил кренбов, разведка докладывала, что на решающих участках уже был достигнут необходимый для успеха перевес. Еще немного, и можно будет отдать приказ о начале операции. Решительный удар всеми силами флота, и через две-три недели силы кренбов будут сломлены, и их центральные планеты окажутся беззащитными перед мощью завоевателей. Тогда можно будет диктовать проклятым камнеедам условия капитуляции, не особенно заботясь об их формулировке, потому что победитель всегда в состоянии толковать эти условия в желаемом для себя смысле.

Но на душе у адмирала было неспокойно. Потому что так уже было однажды.

Восемь лет назад точно такая же операция, подготовленная предшественником Пинкера, адмиралом Саннеквором, должна была принести элвианам победу в затянувшейся войне с кренбами. Завершись та операция успешно, и имя Саннеквора навсегда вошло бы во все учебники по военной стратегии. Но теперь это имя старались не вспоминать, потому что с ним было связано одно из самых непонятных и досадных поражений в истории галактической экспансии элвиан. Второй флот, которым командовал Саннеквор, был практически полностью уничтожен, и только после длительного анализа произошедших тогда событий эксперты пришли к выводу, что причиной жестокого поражения было не применения кренбами какого-то сверхоружия, не предательство кого-то из высшего руководства и не ошибочные действия отдельных подразделений. Причиной поражения был самый элементарный просчет разведки в оценке реальных сил и реальных возможностей противника. И хотя урок был учтен, и разведка у адмирала Пинкера работала великолепно, тревога за судьбу операции и тяжкие предчувствия возможного поражения не оставляли его. Только потому и согласился он на присутствие штатского, непосредственно ему не подчиненного, в боевой рубке флагманского корабля, когда ему предложили прислать в помощь одного из лучших специалистов Элвы по информационному планированию.

Но штатский этот, советник Барро, пока что не оправдывал возлагавшихся на него надежд.

Личный стюард адмирала неслышно возник рядом.

— Обед готов, мой адмирал, — доложил он, получив разрешение говорить.

— Хорошо, сейчас буду, — ответил адмирал и, выждав пару минут, отправился к себе в каюту вслед за стюардом.

Офицерский камбуз на флагмане сделал бы честь любому самому фешенебельному ресторану, и обдумывание очередного меню, равно как и сама еда, позволяли адмиралу отвлечься от повседневных забот. Те, кто хорошо изучил характер адмирала — а постепенно любой самодур обрастает именно такими подчиненными, — прекрасно знали, что всякого рода просьбы, особенно личного характера, имеют наилучшие шансы на удовлетворение в перерывах между едой и обдумыванием меню, когда Кипятильник находится в наиболее благоприятном расположении духа.

Но сегодня был неудачный день. Адмирал даже не сумел пообедать как следует. Едва он приступил ко второму — были поданы фаршированные омелотские альчаки под черным соусом с салатом из агирусов — как загорелся сигнал срочного вызова. Чертыхнувшись, адмирал положил руку на панель связи, и перед ним возникло лицо советника.

— Извините, мой адмирал, что отрываю вас от еды, — сказал тот, — но события развиваются несколько… я бы сказал, неожиданно.

— Вы о чем, советник? — спросил адмирал, закипая. Этот штатский даже доложить не мог по-человечески.

— Только что прибыли люди от Джайка. С ними несколько спасенных с “Аттаила”.

— Что? — от удивления у адмирала отвисла челюсть. — Вы что, издеваетесь?

— Нет, мой адмирал. Я только что разговаривал с ними. Эти люди действительно прибыли с планетоида “Аттаил”, подвергнувшегося внезапной атаке кренбов.

С минуту, наверное, адмирал молчал, с трудом соображая, что бы это все могло означать. Наконец отодвинул тарелку — есть ему уже не хотелось, — решительно встал, снял с шеи салфетку и бросил ее в сторону подскочившего стюарда.

— Хорошо, я сейчас буду, — сказал он советнику и вышел из каюты.

Этот советник просто сошел с ума, думал он, шагая по коридору к рубке. Спасенные с “Аттаила”! Бред! Или же с ума сошел этот идиот Джайк, что было бы совсем неплохо. Или же все это интриги с целью выставить его, адмирала Линкера, идиотом в глазах командования. Планетоид “Аттаил”, черт бы его побрал! Еще трое суток назад никто — в этом адмирал был абсолютно уверен — не знал и не мог ничего знать об этом планетоиде. Адмирал сам предложил это название, когда советник Барро выдвинул свой план дезинформации противника. “Аттаил” — не более чем один из двух десятков фиктивных объектов, которые никогда не существовали иначе, как в памяти БМК — Большого Моделирующего Компьютера флагманского корабля. Раз кренбы отреагировали на появление “Аттаила”, значит, их разведка каким-то образом добралась до памяти БМК, что, в общем-то, заранее предполагалось возможным. Агентура кренбов работала великолепно, и потому при планировании операции заранее учитывалось то, что многие ее детали будут известны противнику столь же хорошо, как и командованию элвиан. На это, в сущности, и делалась ставка, поскольку многочисленные планы дезинформации противника, разработанные совершенно независимыми друг от друга группами при штабе адмирала, должны были создать у получивших их кренбов немыслимую путаницу. Советник Барро сумел добиться того, что даже сам адмирал не знал теперь, как же будет развиваться операция в действительности. Он лишь в общих чертах представлял себе несколько альтернативных вариантов, и только в ходе сражения должен был сделать окончательный выбор. К тому моменту данные, полученные разведкой кренбов, потеряют какую-либо ценность, потому что успех и поражение будут зависеть уже не от знания намерений противника, а просто от сложившегося на разных участках соотношения сил. То, что кренбы попытаются атаковать “Аттаил” — фиктивный объект, существующий лишь в памяти БМК, — было вполне ожидаемым событием, этот шаг помогал в уточнении характеристик их обороны. Но никто не ждал, что на флагманский корабль могут прибыть спасенные с “Аттаила”. Никто не мог ожидать этого, и меньше всех — сам адмирал Линкер.

Советник встретил адмирала у входа в рубку.

— Где они? — рявкнул адмирал.

— В боксе номер четыре, мой адмирал.

— Я хочу их видеть.

— Дело ваше.

Адмирал с трудом подавил желание размазать этого штатского по переборке, повернулся и вошел в шахту. Уже внизу, перед боксом, он спросил у советника:

— Вы успели с ними поговорить?

— Да, мой адмирал. Они прибыли сразу же после того, как вы покинули рубку, и никто не осмелился прервать вашу трапезу. Мне пришлось начать расследование самостоятельно. Я не только успел поговорить с ними. Я успел проверить все, что было можно. Эти спасенные — элвиане, мой адмирал. Самые обыкновенные элвиане.

— Вздор!

— Их появление удивляет меня не меньше, чем вас. Но это самые обыкновенные элвиане. Мы проработали версию о том, что это могут быть агенты кренбов или переориентированные пленные, и пришли к выводу, что прибывшие и в самом деле служили в гарнизоне планетоида “Аттаил”.

— Вздор! — снова рявкнул адмирал и подошел ко входу в бокс.

Плита, закрывающая вход, отъехала в сторону, двое часовых вытянулись по стойке смирно.

За прозрачной стеной, делившей бокс пополам, сидело пятеро. При виде адмирала все они вскочили на ноги. Вид у них был несколько помятый. У одного была повязка на голове, другой держал руку на перевязи.

— Доложите, — сказал адмирал.

Старший из пяти, по форме капитан службы регенерации, выступил вперед. Один вид этого типа коробил взгляд адмирала. Куртка его была чем-то перемазана и не застегнута до верха, пилотка съехала набок, да и стоял он как-то косо. Конечно, чего уж там ждать от этих регенераторщиков. Наверняка этот капитан успел наложить в штаны от страха, когда начали рваться снаряды кренбов, подумал адмирал, и его ярость сменилась обычным для строевика презрением к представителю технических служб флота.

— К-капит-тан Т-таглер, мой адмирал, — немного заикаясь, сказал регенераторщик. — Личный номер сто двенадцать восемьсот сорок восемь дробь одиннадцать А. Начальник шестого сектора регенерации западной полусферы планетоида “Аттаил”. Час назад доставлен на флагман транспортом класса “Колпак”.

— Что вы делали в момент нападения?

— Стоял на посту, мой адмирал.

— Опишите, что произошло.

— Произошло несколько взрывов, мой адмирал. Мы были отрезаны от соседних помещений. Связи не было. Потом стало падать давление, и я приказал закрыть герметические переборки. До прибытия спасателей мы успели выяснить характер повреждений, запустили резервные атмосферные генераторы, сумели восстановить сообщение с рядом соседних отсеков и вывести пострадавших. К сожалению, командный отсек, как выяснилось, был уничтожен, а доступ в главную рубку был перекрыт аварийной реакторной зоной. Спасатели взорвали остатки планетоида, даже не попытавшись добраться до тех, кто остался в центральных отсеках, мой адмирал.

— Вы что, критикуете действия спасателей, капитан? — спросил адмирал, наливаясь кровью. В возмущении — а всякое выражение несогласия с начальством вызывало в Кипятильнике возмущение — он уже напрочь забыл о том, ради чего спустился в бокс.

— Да, мой адмирал, — ответил регенераторщик, еще не понимая, чем ему это грозит. — Мы почти добрались до главной рубки, когда прибыли спасатели и начали принудительную эвакуацию.

— Молчать! Адъютант! Запишите, — не оборачиваясь в сторону неизвестно откуда подскочившего адъютанта, сказал адмирал. — Капитана… э-э-э…

— Таглера, мой адмирал, — подсказал адъютант.

— Капитана Таглера за оспаривание действий старших по званию в карцер на десять суток. Все!

— Я офицер, мой адмирал, — сказал Таглер, побледнев.

— Ты не офицер, а дрянь! Паникер! Пятнадцать суток карцера за пререкания! — И адмирал, повернувшись, вышел из бокса.

— Не понимаю, зачем вы это сделали, мой адмирал, — сказал советник, пока они поднимались к рубке.

— Здесь вам не парламент. Здесь боевой флот в боевой обстановке. И каждый должен поступать строго по уставу. Если такие, как этот Таглер, будут позволять себе критиковать действия начальства, я, адмирал, не буду знать возможных последствий своих приказов.

Как будто вы можете их сейчас знать, подумал советник. Но, конечно, не сказал этого вслух. С Кипятильником не стоило связываться. Тем более теперь, после этого в высшей степени странного случая. Уже давно, после того как поступило первое сообщение о том, что “Аттаил” атакован, у советника Барро зародилось странное, невероятное предположение, которое все объясняло. Сразу же проверить это предположение советник не решился. Но мало-помалу, по мере того, как отпадали все прочие разумные объяснения, предположение это казалось все более близким к истине. Когда же на флагман доставили спасенных с “Аттаила”, когда он лично убедился в их реальности, в том, что имеет дело с настоящими, живыми людьми, хотя еще трое суток назад ни их, ни “Аттаила” в природе не существовало, советник был почти на сто процентов убежден в истинности своей догадки.

Но как поступить дальше, он еще не решил.

— Итак, советник, — сказал адмирал, когда они вновь оказались на своих местах в рубке. — Я жду ваших объяснений. Надеюсь, вы скажете на этот раз что-либо вразумительное.

— Надо еще кое-что проверить, мой адмирал, — ответил советник.

— Черт бы вас побрал с этими проверками! — заорал вдруг адмирал. — Я слышу это от вас уже много дней подряд. Если в этом и состоит вся помощь, которую вы в состоянии оказать, то на черта вы мне сдались, советник? Извольте или отвечать немедленно, или катитесь к дьяволу с моего корабля!

— Как вам будет угодно, мой адмирал. — Советник был совершенно спокоен, и это его спокойствие еще больше уязвило адмирала Пинкера.

Повернувшись к пульту БМК, советник набрал какие-то коды и, кивнув в сторону экрана, сказал:

— Вот ситуация трое суток назад. Наши силы сосредоточены таким образом, чтобы исподволь готовить фланговый удар по противнику. Вот здесь, на правом фланге, нами имитируется повышенная активность с тем, чтобы отвлечь внимание кренбов от истинных наших намерений. Одновременно, как вы помните, в память БМК были введены данные о ряде фиктивных объектов, в том числе и об этом планетоиде “Аттаил”, для того, чтобы проверить, что знает о содержимом памяти БМК наш противник. В целом — вместе с фиктивными объектами — ситуация такова, что, как мы видим, наш отвлекающий маневр на правом фланге не должен привести к ожидаемому в обычных условиях перестроению противника. Наоборот, противник должен сосредоточить все свои силы на центральном направлении, что и наблюдается в действительности.

— Я и без вас вижу, что наблюдается в действительности, — буркнул адмирал. — Вы изложите свои соображения.

— Ну, во-первых, естественно было бы предположить, что противнику и в самом деле стали известны наши сверхсекретные данные. И он, не веря своим глазам, не веря тому, что показывают приборы, не доверяя своей разведке, наконец, атаковал бы пустоту. В этом случае мы бы знали, что наш план дезинформации удался. Через сутки примерно противник понял бы свою ошибку, но было бы уже поздно. Поэтому, когда пришло донесение от Джайка об атаке на планетоид “Аттаил”, я поначалу подумал, что все идет в соответствии с этим сценарием. Но меня смутили слова о сигнале бедствия. Объект, которого не существует, такого сигнала подать не может.

— Вы это очень верно заметили, советник, — ехидно вставил адмирал. — А как же эти спасенные?

— Вот именно — спасенные. Когда они прибыли, естественно было предположить, что противник сам забросил на место фиктивного планетоида свой объект. Хотя бы для внедрения в наши ряды ментально переориентированных пленных — помните те диверсии трехлетней давности? Но дело в том, что мы научились распознавать таких пленных, и я гарантирую, что спасенные к ним не относятся. Поэтому, мой адмирал, остается лишь одно объяснение. Но вам придется напрячь воображение.

— Я попробую, советник, — сказал адмирал, поджав губы.

— Объяснение таково: “Аттаил” — действительно существовал. С того момента, как мы ввели информацию о нем в память БМК. И существовал он именно и только потому, что мы сделали это.

— Что? — адмирал даже выпучил глаза от удивления. — Да вы издеваетесь надо мной, советник.

— Нет, мой адмирал. Я просто высказываю единственное разумное предположение, которое объясняло бы все происшедшее. Я же говорил вам, что нужно напрячь воображение. Получается так, мой адмирал, что мы создали дополнительные силы флота, просто-напросто введя данные о них в память БМК. Это факт, мой адмирал, из которого можно извлечь практические выводы.

— Какие?

— Напрягайте воображение, мой адмирал. Представьте, что будет, если мы снова введем в память БМК какие-то данные. Помнится, Координатор Аргелан отказался выделить нам дополнительный отряд фрегатов для патрулирования?

— Вы хотите сказать, что мы сами можем создать этот отряд? Я правильно вас понял, советник?

— Да.

— И он будет участвовать в боевых операциях наравне с остальными силами? Так, как если бы поступил к нам обычным порядком?

— Да, мой адмирал. Именно это я и хочу сказать.

— Чушь!

— Что нам мешает попробовать?

— Пробуйте, но это чушь, советник.

Через час адмирал уже не думал, что это чушь. Потому что к тому моменту на борт флагмана уже прибыл командир отряда фрегатов и доложил адмиралу о готовности приступить к патрулированию. Через шесть часов этот отряд встретился с силами кренбов, брошенными на прикрытие правого фланга, и разбил их уже на вторые сутки боев. Правда, ценой немалых потерь. Но адмирала теперь потери мало заботили. Что потери, если он в любой момент мог бросить в бой новые подкрепления? В горячке завязавшегося сражения адмирал забыл обо всем на свете — и о еде, и о Союзнике, который периодически отправлялся на отдых, а затем вновь появлялся в рубке, и о советнике Барро. Лишь временами, когда требовались новые подкрепления, адмирал обращался к советнику с заданием и тут же бросал в бой свежие силы. В руках у адмирала вдруг оказалось оружие невиданных прежде возможностей, и он как ребенок наслаждался этой новой игрушкой. Только когда силы кренбов были наконец сломлены, когда их флот практически перестал существовать, адмирал пришел в себя. Передав командование дежурному офицеру своего штаба и отдав необходимые приказания, он удалился на отдых.

На другой день советник Барро удостоился чести быть приглашенным на обед в адмиральскую каюту.

— Итак, советник, — сказал адмирал, когда они приступили к десерту, подняв тосты за победу, за флот и за расширение сферы жизненных интересов Элвы. — Операция закончилась полным успехом. Но для полноты картины я хотел бы добавить к своему флоту пару линейных кораблей.

— Нет ничего проще, мой адмирал. Но на вашем месте я не стал бы торопиться.

— Почему это? — адмирал насторожился.

— Ну потому хотя бы, что человеку не дано быть богом. Нельзя безнаказанно изменять и нарушать законы природы, нельзя создавать что-то из ничего, мой адмирал. А то, что происходило с нами, есть именно нарушение законов природы. Думаю, не надо быть философом, чтобы это понять. И мне лично очень не нравится такое положение, в котором мы с вами оказались.

— Черт побери, советник! Говорите прямо, не надо всех этих отступлений!

— Хорошо, мой адмирал. Дело, видите ли, в том, что всего этого, — советник сделал широкий жест рукой, — в природе не существует.

— Как это?

— Очень просто. То, что мы с вами видим вокруг себя, — не более чем порождение той же БМК. Напрягите воображение, и вы поймете, что это единственное возможное объяснение. Ведь мы с вами вводили в БМК информацию, и она каким-то образом немедленно сливалась с окружавшей нас действительностью. Значит, сама эта действительность — не более чем порождение той же БМК. Я это проверил, мой адмирал. Знаете, что час назад я изменил скорость света в вакууме.

— Что?

— Скорость света в вакууме, мой адмирал. Она действительно изменилась. Интересный факт, не так ли?

— З-значит, — сказал адмирал, запив свое изумление изрядной рюмкой коньяка, — з-значит, все то, что произошло с нами — не более чем какая-то штабная игра? И побед, нашей победы, на самом деле не было? Вы это хотите сказать, советник?

— Если бы так, мой адмирал, если бы так… Дело несколько сложнее. И неприятнее для нас с вами. Если бы все это было просто штабной игрой, нам с вами, например, никогда не удалось бы встретиться с теми же спасенными с “Аттаила”. Но мы встречались с ними. И со всеми остальными тоже. И всему этому есть лишь одно объяснение… — Советник замолчал и задумался, глядя в пустоту перед собой.

— Какое же? — Адмирал вдруг почувствовал, что холодеет от страха. Черт его побери, этого советника, с его дурацкими предположениями!

— Какое? Да просто дело в том, мой адмирал, что и мы с вами не более чем порождение того же БМК. Просто каким-то образом мы получили возможность влиять на моделируемые им процессы. И это, честное слово, совсем не смешно, мой адмирал.

На какое-то мгновение адмиралу показалось, что все вокруг исчезло, — настолько чудовищны были слова, сказанные советником. Но уже через секунду он взял себя в руки. Он знал, что ему следует делать дальше.

— Советник Барро, — сказал он громко. — Я обвиняю вас в измене и в пораженческих настроениях. Властью адмирала флота я сажаю вас под арест. Адъютант! — крикнул он. — Арестовать этого человека! В одиночку его! И никаких контактов с внешним миром, никаких разговоров с охраной!

— Мне жаль вас, мой адмирал, — сказал советник, выходя из адмиральской каюты.

Но он напрасно жалел адмирала. Того ждала впереди блестящая военная карьера. За несколько лет он достиг звания Главнокомандующего всеми вооруженными силами Элвы. Его флоты вдоль и поперек избороздили Галактику, подавив малейший намек на возможное даже в будущем сопротивление. Его власть была столь велика, что любое его распоряжение, каким бы нелепым оно ни казалось, немедленно исполнялось. Все члены Парламента вставали при его появлении, и все единогласно голосовали за его законопроекты. Он не отменял конституцию — он ее попросту игнорировал. Он чувствовал свою силу и был счастлив. И ему не надо было думать о том, как объяснить все происходившее с ним. Ему незачем было напрягать воображение.

Он был девятнадцатым адмиралом, психопрограмму которого советник Барро — реальный, живой советник Барро — пропустил через свой БМК. Он был девятнадцатым потенциальным диктатором, девятнадцатым завоевателем Галактики!..

Советник устало вздохнул и выключил БМК, отправив в небытие адмирала Линкера и всю завоеванную им Вселенную. Найти среди адмиралов такого, который не стремился бы к абсолютному господству. Нет, ему, советнику Барро, дали нереальное задание.

Андрей Кужела

Старые друзья



Дед Никола сидел у окна на некрашеной шаткой табуретке и с любопытством глядел во двор. За забором детского сада среди почерневших осенних кустов бегали малыши. Прохожие торопливо и целеустремленно шагали сквозь легкий туман. Опустив ладони на теплые чугунные ребра батареи отопления, дед наблюдал за уличными событиями и одновременно прислушивался к звукам, раздающимся в квартире: сосед Евгений пришел с подругой и теперь звякал на кухне посудой, хлопал дверцей холодильника и поругивался, открывая консервы. Подруга время от времени смеялась.

В воздухе повис мелкий дождь, по стеклу извилистыми дорожками заскользили капли. Воспитательница раскрыла зонт, заботливо собрала детей в пеструю стайку и увела их внутрь здания. Дед провел ладонями по батарее и вздохнул. Потом поднялся с табуретки и включил телевизор.

Меж редких пальм мелькали фигуры в маскировочном обмундировании, горели постройки, ветер кружил над землей пепел, вооруженные парни с осатанелыми лицами орали на непонятном языке. Изображение на экране дрожало: видимо, камера прыгала в руках оператора. Какие-то люди бежали через поле, среди передовой группы бегущих взорвалась мина, люди остановились, попятились, но вооруженные парни подхлестнули их автоматными очередями, и несчастные в ужасе кинулись в рассыпную. Парни наблюдали за возникающими грязно-желтыми смерчами взрывов, скалились и сплевывали.

Когти невидимого хищного зверя тронули сердце деда Николы. Дед торопливо провел кулаком по глазам и переключил программу. Красивые девушки в пляжных нарядах изящно двигались под музыку. Дед увлекся, забыл про зверя, стал улыбаться и даже разок прищелкнул пальцами. После девушек включили мотобол: игроки, доведенные выхлопными газами и ревом моторов до белого каления, бестолково гоняли по площадке. По третьей программе показывали фортепьяно. Дед Никола выключил телевизор, вернулся к окну и снова устроился на табуретке. Вытряхнув из пачки папироску, он чиркнул спичкой, прикурил, выпустил дым к форточке. Пригревшись у батареи, затих. Полумрак и монотонность дождя погрузили его в думы: рассеянный взгляд скользнул по крышам, и устремился в затянутое тучами небесное пространство.

Когда дед опамятовался, то увидел, что папироска погасла и упала на подоконник. Он бережно пристроил ее на край потрескавшейся керамической пепельницы — на потом. На дворе совсем уже стемнело, в детском саду погасили свет, и только редкие прохожие появлялись на улице.

Будильник не тикал. Дед решил позвонить по телефону, чтобы узнать точное время. Он набрал номер и стал ждать ответа, тихо улыбаясь: абсолютно одинокий человек, дед был искренне благодарен всему тому в мире, что доброжелательно замечало его существование, будь то городская справочная служба или доверчивый голубь, севший на карниз за окном. Время всегда сообщала одна и та же умная дама в седом парике, стальных очках и черном атласном платье; белый кружевной воротничок туго охватывал ее шею. Чтобы иметь возможность говорить, даме приходилось оттягивать воротничок тонким сухим пальчиком. Дама была крайне строгих манер и никогда ни с кем не вступала в лишние разговоры, как бы ее ни упрашивали. Деду Николе нравилось представлять так, хотя он отлично знал, что на другом конце линии находится вовсе не дама, а особое автоматическое отвечающее устройство.

— Двадцать два часа, сорок пять минут, тридцать четыре секунды, — сказало устройство, а потом добавило: — М-м…

Голос был низкий, слегка шипящий.

— М-м… — произнес голос, выдержав паузу.

Что-то было не так, как всегда.

— Двадцать два часа, сорок пять минут, тридцать девять секунд, сто семьдесят восемь миллисекунд…

Это был мужской голос!

Мужчина негромко кашлянул, будто прочищая горло, и затих, как бы ожидая, что скажет дед Никола. На линии что-то шебаршило и потрескивало.

— Двадцать два часа, сорок пять минут, пятьдесят одна секунда, шестьсот семьдесят семь миллисекунд, девятьсот три микросекунды, — сказал мужчина.

Деду Николе сделалось не по себе, и он положил трубку. Присел на диван и принял на всякий случай капли, так и не поняв, который же теперь час. “Фанера-гвозди…” — растерянно пробормотал дед. Некоторое время он хмуро разглядывал корешки книг, стоящих на единственной в его комнате полке, затем тряхнул головой с обесцветившимися, редкими, но непослушно торчащими волосками, и снова набрал код справочной времени. Специальная дама поправила очки, наморщила напудренный носик, исправно отозвалась, вытянула губы трубочкой и наконец старательно запищала сигналами отбоя. Дед в задумчивости отошел от аппарата.

Заглянув в холодильник на кухне, он обнаружил, что небольшой продовольственный запас, оставленный им на вечер, исчез — видимо, молодежь остро нуждалась в закуске. Усмехнувшись, дед стал заваривать чай. Потом с двумя ломтями хлеба выпил большущую кружку, обжигаясь и удовлетворенно отдуваясь. Чай подействовал благотворно: прошла неясная тревога, и дед Никола, вернувшись к себе в комнату, вскоре спокойно уснул.

Предрассветную тишину раскололи громкие и сердитые возгласы: Жека уточнял отношения с подругой. Отношения были сложные: подруга нервно взвизгивала, а Жека в ответ хрипел и квакал, словно помятый саксофон. Продолжая перебранку, они собрались и ушли на работу. “Видать, капризная у него старуха”, — подумал дед Никола. Окончательно просыпаться ему не хотелось: с некоторых пор дед стал замечать, что лучше всего себя чувствует не утром и не вечером, а во сне.

Дед поглядел в окно и улыбнулся: малыши во дворе детского сада как всегда резвились, звонко галдели и шустро раскручивали карусель. Погода стояла холодная. В лужах плавал ледок — ночью были заморозки.

Дед чувствовал себя разбитым и вялым. Он принял обычный набор лекарств и нехотя попил чаю, насыпав сахару побольше. Потом ему захотелось на свежий воздух, он оделся потеплее и вышел из дома. Ушел подальше от суматошных улиц, от бешеных машин и мечущихся людей. Заложив руки за спину, бродил в тихом старинном парке среди застывающих голых деревьев, глядел с сожалением на поникшую, стелющуюся по земле траву, покрытую седой изморозью.

Он обедал в столовой, где являлся завсегдатаем: кассирша, зная его рацион, выбила чек еще до того, как дед переставил тарелки с прилавка на поднос. После обеда дед Никола сидел на скамейке в том же любимом парке и кормил крайне обнаглевших от холода воробьев, неторопливо кроша припасенную для них горбушку.

Темнеть начало рано, и деда потянуло домой, в тепло. По дороге он зашел в универсам, купил на ужин банку морской капусты в соусе. Идти было трудно, дед чувствовал, что сильно устал; знобило, донимала ломота в ногах, покалывало сердце. Дед даже не закурил. Дома он поел, принял капли и лег на диван, закутавшись в одеяло.

За стеной подруга Жеки отчаянным голосом наставляла любимого уму-разуму, но любимый где-то хватанул лишнего и на все упреки отвечал или “н-ну” или “э-э”. Отзвуки их нелепого диалога, словно стрелы, вонзались в мозг деда Николы. Дед накрыл голову подушкой, но вскоре ему сделалось душно и жарко. Заснуть не удавалось, он беспокойно ворочался с боку на бок. Намаявшись, отбросил одеяло и сел. “Сколько можно зудеть, фанера-гвозди?!” — зло подумал он о Жекиной знакомой и посмотрел на будильник. Будильник не тикал. Дед вспомнил, что вчера забыл его завести, потому что какой-то мужчина заморочил ему голову по телефону.

Дед Никола вышел в коридор. Подняв телефон со столика, он занес его к себе в комнату, сердито подталкивая длинный шнур ногой. Он набрал номер — дама отозвалась, и дед завел будильник, передвинув стрелки. “А где же тот шепелявый?” — подумал дед. Он повторил набор цифр — дама была настороже. “Где шепелявый?..” — еще более удивился дед Никола. Он решил, что вчера в темноте мог набрать не тот номер, по которому узнают время. Отсутствие мужского голоса заинтересовало его, он даже отвлекся от своих недугов. Он набрал наугад несколько номеров, но услышал только прерывистые сигналы. Деда Николу разобрало любопытство. Он стал накручивать диск аппарата, перебирая разные комбинации цифр. Попадал к сердитым абонентам, приходилось извиняться, но до мужчины, сообщающего время низким, слегка шипящим голосом, так и не дозвонился.

Ночью ему не спалось: как-то само собой получилось, что дед Никола отправился по тропинке памяти в глубокие дебри минувшего, удивляясь подчас неожиданным открытиям, которые совершались на этом обратном пути. Иногда не верилось, что припоминаемое и впрямь происходило с ним: тогда дед тянулся к тумбочке, доставал заветную шкатулку с письмами, фотографиями, разными предметами, излучающими нечто родное и успокаивающее, и находил какое-нибудь материальное подтверждение собственным мыслям. Но эти немые свидетели его бытия не умели сочувствовать — они ничего не ведали ни о его счастье, ни о страданиях, ни о чудесном огне, который зажигали когда-то в душе надежды, ни о горечи, оставленной несбывшимся. Напомнить об этом могли только люди, с которыми бок о бок была прожита жизнь, а таких людей дед Никола давным-давно рядом уже не видел. Бывали печальные минуты, когда ему казалось, что он как бы и не жил на белом свете — все меньше подтверждений своему прошлому он замечал вокруг. Он вдруг вспомнил, что был женат. Когда автомобили в их городе можно было пересчитать по пальцам, первая жена погибла в аварии. Со второй развела война. В третий раз дед Никола жениться не стремился — что-то в душе, необходимое для этого, разрушилось. После жестокого приступа ностальгии по былому, дед Никола отчетливо понял, что и сам он медленно исчезает. И тут он вспомнил про телефонного “шепелявого”, который был и куда-то пропал.

Дед записал на оторванном календарном листке комбинации цифр, которые еще не испробовал. Согнувшись у настольной лампы, долго смотрел на выписанные столбиком номера и постукивал по столу авторучкой. Комбинации цифр выглядели просто и вместе с тем странно: никогда в жизни дед такими номерами не пользовался. Потом он вдруг подумал, что вчерашний выход на канал “шепелявого” мог произойти вовсе не от того, что он ошибся номером. Возможно, он набрал верный номер, но случайно набрал его как-то по-особенному… Поразмыслив, дед пришел к выводу, что “сбой”, скорее всего, произошел на второй цифре, потому что первую цифру обычно набираешь более внимательно.

Не удержавшись, дед перенес телефон на диван, устроился поудобнее и для начала набрал обычный код службы времени.

Ответила дама.

Дед повторил вызов, но уже с некоторой задержкой поворота диска при наборе второй цифры. И тогда из трубки раздалось:

“М-м…”. Это был мужской голос. Дед Никола затаил дыхание.

— Два часа, тридцать минут, восемь секунд, — сообщил мужчина.

Дед нажал рычажок и прервал связь. Он принял капли, а затем снова набрал прежний номер, притормаживая диск.

— М-м… — прошуршало издалека.

Дед возликовал: поворот диска следовало замедлять, когда палец двигался между шестеркой и тройкой!

— Два часа, тридцать три минуты, четырнадцать секунд, сто пять миллисекунд, — сказал голос.

Дед Никола зажмурился.

— Куда я попал? — спросил он.

— Никуда.

Дед взволнованно глотнул воздух.

— Что? — спросил вдруг мужчина.

— Ничего, — ответил дед Никола.

Наступила пауза.

— Простите, вы кто? — спросил дед.

Мужчина в трубке простуженно кашлянул. Дед подождал немного и спросил снова. Мужчина кашлянул погромче.

— Говорить не хотите?.. Извините.

— Почему же, отнюдь, — вдруг отозвался шепелявый. — Меня так зовут.

Дед задумался.

— Если я правильно понял, то вас зовут…

И дед тоже суховато кашлянул.

— Не так, — возразил мужчина. — Это не мой спектр.

— Извините, не получается по-вашему, — на всякий случай сказал дед, допустив, что разговаривает с иностранцем.

— Ладно, — сказал голос. — Тогда зови меня Карх.

— Хорошо, — согласился дед. — Скажите… э-э… Карх… Вероятно, я разбудил вас? Мне-то, знаете, не спится…

— Нет.

— Значит, не помешал?.. А вы, наверное, на работе?..

— Нет. Карх уже сделал все. Теперь Карх просто ждет.

— Понятно, — дед облегченно вздохнул: разговор, кажется, налаживался.

— А меня зовут Никола.

— Карх запомнит.

Дед записал имя незнакомца на листок календаря, а потом поинтересовался:

— Послушайте, Карх, почему вы не идете домой, если сделали свою работу?

— Куда же идти? Здесь очень удобно.

— Вы, наверное, на телефонной станции?

— Карх тут. В линии.

— В линии?

— Да. В междукристаллическом пространстве.

Дед Никола решил, что наконец угадал, с кем имеет дело: он представил себе комнату, где сидел артист, окруженный множеством телефонных аппаратов. Артист рассказывал всем желающим небылицы, и, разумеется, не даром: теперь по почте придет счет и нанесет коварный удар по дедову пенсионному бюджету.

— Карх не артист, — успокоил шепелявый мужчина. — Карх полярный робот.

Дед не знал, что ответить, поэтому из вежливости сказал:

— Очень приятно познакомиться.

— Не знаю, — почему-то усомнился тот, которого звали Карх.

Дед задумался. Теперь ему представилась совсем другая комната, далекая и темная, на Северном полюсе, в которой стоял, подобный стальному сейфу на лыжах, полярный робот, внутри которого глухо ворчал мотор, а на боку медленно крутились покрытые инеем шестеренки.

— Что же вы делаете на полюсе?..

— Карх не на полюсе. Карх в междукристаллическом пространстве.

— Это где?..

— Тут. В линии.

— Н-н-да… — протянул дед озадаченно. — Ничего я не пойму. Каков ты из себя-то?

Теперь словно бы задумался робот Карх.

— Карх не знает, — ответил он.

— Как же так? — удивился дед. — Может, похож на что?.. Карх помолчал немного и сказал:

— Похож на песок. Все песчинки связаны. Связи-струны. Песчинки — суть кванты поля. Формы нет. Оптимальная среда функционирования — металл. Предназначен для зондирования структур атомарного ранга. В сущности, Карх — поле.

— Погоди-ка, я капли приму… — и дед Никола потянулся к тумбочке.

— Зачем капли?

— Чтобы лучше функционировать, — усмехнулся дед.

— Может, напряжение не то? — поинтересовался Карх.

— Может, и не то, — согласился дед. — Большое напряжение. Всю жизнь.

— У вашей цивилизации очень много больших напряжений. Карху тоже приходится быть настороже. Вообще в этой галактике сохраняться трудно. Разрушаюсь.

— Что поделаешь, — дед Никола махнул рукой. — Время не щадит. Я вот тоже разрушаюсь. Лежу и разрушаюсь.

— Молекулярные связи нарушены, — сказал Карх.

— Чего только не нарушено, — согласился дед.

— Карх знает.

— Откуда же ты знаешь? — дед удивился.

— Тому, кто сам поле, не составит труда понять другое поле.

— Какое другое?.. — насторожился дед.

— В сущности, и ты — поле.

— Нет, — сказал дед Никола. — Я не поле. Я читал, что люди почти на девяносто процентов состоят из воды.

— И вода — поле. Вернее, система. Вещество — суть система квантов поля. Кванты полей связаны собственными полями, которые не что иное, как… м-м… общность других меньших квантов, которые в свою очередь связаны взаимно полями, и те, опять же, суть собрание субэлементарных квантов поля — объектов тоже, но о них рассказать нельзя, потому что их как бы нет вовсе, ибо на их уровне уже и времени будто нет…

— Так…

— Но и субэлементарные кванты поля тоже связаны полями, и это, по-видимому, без предела, хотя Карх сам не проверял… Но в галактике Карх зондировал, Карх понимает, как должны правильно функционировать атомарные системы, подобные системе Никола, знает о типичных обрывах связей в континууме таких систем.

Дед почувствовал жестокую ломоту в пояснице: необходимо было немедленно лечь под одеяло.

— О-ох, — простонал он. — Связать бы эти Связи…

— Карх умеет настроить. Тебе надо?

— Надо, дорогой, надо, — тихо сказал дед Никола. — Ох…

— Карх сделает. Установит контакт с твоими молекулами и скажет им, как они должны вести себя. Карх знает. Не клади трубку.

Дед медленно осознавал услышанное. Потом рывком поднялся и сел. Зверь тот час царапнул лапой сердце, заставил деда вскрикнуть и опять осторожно лечь.

— Ты… что же… прямо сейчас скажешь?..

— Да.

— Как же ты?.. Погоди! — дед Никола вдруг испугался. — Внушать, что ли, будешь? Гипноз?!

— Увидишь, — пообещал Карх.

— Да как же по телефону-то?! Не бывает так! — дед Никола заподозрил, что за всеми замысловатыми речами Карха кроется какой-то большущий обман.

— Карх может. Это вроде как переставить кипричи.

— Кирпичи, — поправил дед и тотчас еще более засомневался.

— Кирпичи: имею в виду кванты поля, — пояснил Карх.

“Эхма! Ну, дела!.. Что же делать-то?” — подумал дед. А потом решил, что, возможно, он просто несколько отстал от современности и на самом деле в форме обслуживания, которую предлагает полярный робот, ничего необычного нет.

— Скажи — это больно, когда переставляют… кванты поля?.. — спросил он.

— Карх не знает. Ему не бывает больно. Не больно тоже не бывает. В междукристаллическом пространстве это не имеет смысла.

— Славненько у вас… в междукристаллическом… — с трудом проговорил дед: он чувствовал, что совсем ослаб, голова кружилась. Он сдавил виски средним и большим пальцами.

— Начинай, Карх, — сказал дед. — Терять мне нечего… Но если увидишь, что не получается, — оставь как было!

— Карх гарантирует. Трубку не клади.

Раздался звук, похожий на клокотание пламени. Дед невольно отвел трубку подальше от уха. Вдруг он увидел перед собой какие-то прыгающие искорки. Он очень удивился и лежал не шевелясь. Комнату заполнил какой-то туман, который стал стискивать и пощипывать деда Николу. Кругом появились расплывчатые светящиеся облачки. Они приблизились к деду и даже слегка коснулись его, а потом удалились извилистыми путями к стенам. Внезапно полумрак длинными росчерками пересекли от окна к двери тонкие золотистые нити. Они остались висеть в воздухе и трепетали, будто на ветру, а светлые облачки засновали между ними. Дед Никола зажмурил глаза — захватило дух, словно он поехал на санях с огромной горы…

* * *

Наступило утро. Сосед барабанил в дверь и нетрезво гнусавил, требуя телефон. Дед вынес ему аппарат, и Жека, прислонясь к стене, стал набирать номер непослушным, срывающимся с диска пальцем. “Ч-черт! Ди-авол!.. — ругал он не пойми кого, шмыгая распухшим носом. — З-з-заступлю! З-заступлю с-с обеда, сс-атана!” Дед предложил ему капли, но Жека брезгливо отказался.

— Напрасно, — улыбаясь, сказал дед Никола. — Капли — кванты сути.

Евгений дыхнул одеколонными парами и, трясясь, ушел к себе досыпать.

Вдоль улицы мела легкая поземка. Дед плотнее закутался в шерстяную кофту, с тревогой подумав о предстоящих зимних холодах. Первый снег, впрочем, его почему-то обрадовал. Он ощущал себя отдохнувшим и вдруг сообразил, что не помнит, когда последний раз такое с ним творилось. Он заметил, что не зябнет, как это бывало обычно по утрам. Ему хотелось двигаться, он чувствовал голод. Дед потянулся и с хрустом распрямил сутулую спину, удивляясь, почему раньше ему не приходило в голову разогнуться. Глянув на себя в зеркало, он увидел, что за ночь щеки и подбородок успели зарасти добротной черной щетиной. Он заметил, что лицо посвежело, кожа слегка разгладилась и порозовела. Прислушавшись к своему телу, дед неожиданно пришел к поразительному выводу: у него ничего не болело! “Ну, Карх…” — дед от удивления развел руками. Он хотел немедленно позвонить полярному роботу, но тут некое туманное умозаключение, которое оставалось пока неосознанным и не оформилась вполне, вызвало беспокойство у деда, и он решил повременить со звонком.

Настроение его все улучшалось: дед даже несколько раз принимался напевать оптимистические марши. Днем ему принесли пенсию. К этому времени дед успел с чувством большой ответственности побриться, и почтальонша задержала на нем свой взгляд несколько дольше, чем требовалось для совершения обычных финансовых операций. Этим она произвела бурную мобилизацию сил деда и так воодушевила его, что немного позже в продуктовом магазине он решился на покупку сразу десяти килограммов картошки.

Весь день он был занят полезными делами: сварил борщ, подмел в комнате, устроил небольшую стирку и прочитал три газеты. Потом, пока было светло, дед Никола гулял: интересовался многообразными проявлениями общественной жизни, бурлящей вокруг. На пути — чаще возле магазинов — встречал незнакомых, таких же не спешащих стариков, охотно вступал с ними в беседы, перекидывался несколькими фразами, выслушивал какой-нибудь стародавний анекдотец и сам рассказывал что-либо из новостей уличного или всемирного масштаба. Он внимательно рассматривал витрины, читал рекламы, изучал афиши: обнаруживал много интересного и непонятного. Приглядываясь к прохожим, дед приметил, что одеты они не так, как он, и что усов “щеточкой” теперь совершенно никто не носит. Мода раньше не занимала деда, но теперь он вдруг почувствовал желание приобрести какую-нибудь вещь, соответствующую современной эпохе: ему очень понравилась замшевая шапка вроде жокейки с длинным козырьком и блестящими заклепками по бокам, которую он увидел на продавце пирожков. Вечером дед посетил кинотеатр, но кино его огорчило: показывали ракетную перестрелку в океане, скалящихся парней с гранатометами и таких же парней с простреленными головами.

По дороге домой он вдруг заметил, что не хромает. Один раз он даже осторожно прокатился по застывшей на тротуаре ледяной луже, накатанной до глянца детворой.

В парадном дед заглянул в почтовый ящик и неожиданно обнаружил письмо. Дед подумал, что произошло какое-то недоразумение: ему не от кого было получать писем. На конверте были красиво выведены его фамилия, имя и отчество. Отправителем письма значилась пионерская организация районной школы. В конверте оказался двойной тетрадный лист.


“Уважаемый Николай Кириллович!
Приглашаем Вас на торжественную пионерскую линейку, посвященную встрече ветеранов! У нас Вы увидитесь со своим старым другом Геннадием Петровичем Заботиным, которого мы смогли разыскать. Надеемся, что Вы чувствуете себя хорошо, и очень просим Вас подготовить выступление, в котором Вы расскажете нам что-нибудь познавательное из своей трудовой жизни. Адрес вашего друга…”


Дед Никола от удивления тряхнул головой: из письма следовало, что они с Генкой Заботиным живут в одном городе. Генка Заботин пропал в первые дни войны. “По всему Союзу искал!” — поразился дед. “Как они сумели?” — подумал он о пионерах. Потом нахмурился: искать-то искал, однако с тех пор прошло лет двадцать… Потрясенный, дед Никола медленно побрел вверх по лестнице, не отрывая глаз от конверта, который держал перед собой в вытянутой руке.

Только в комнате он сообразил, что прочитал письмо, не надев очки. Дед стал прикрывать ладонью то один, то другой глаз и, глядя на полку с книгами, убедился, что стал действительно лучше видеть: запросто прочитывал названия на книжных корешках. Открытие так изумило деда Николу, что он в растерянности опустился на диван и подумал, что надо бы принять капли на всякий случай, поскольку шокирующие неожиданности непременно должны отразиться на самочувствии. Но болезненных симптомов не было и тогда он встал и пошел к телефону.

— Почтеннейший Карх! От меня вам поклон. Чувствую себя замечательно. Сегодня не принимал лекарств.

— Станет лучше, — заговорщицким тоном пообещал полярный робот. — Карх указал структуре программу метаморфоз. Жди. Станет лучше.

— Благодарю, благодарю, — сказал дед.

— Если надо, Карх может еще что-нибудь сделать.

— Спасибо, в другой раз, — отказался дед, чувствуя, что ему надо побыть немного в покое. Он вдруг нахмурился.

— Кстати… Я вот спросить хочу… Долго ли будет продолжаться мое облегчение, уважаемый Карх?.. Если оно всего лишь на день — другой, то лучше не дразните меня и оставьте следовать путем, предначертанным судьбой. Тем более что за долгие годы я успел более-менее примириться с неизбежностью стандартного финала…

— Система Никола будет функционировать верно, пока Карх исправен или пока Карха не отзовут из этой галактики. Карх не знает, когда это может произойти.

— То есть как отзовут? Кто?..

— Свои.