ПОСЛЕ ГИППОКРАТА
Явка с повинной
Естественно, не моя. Но я столько понаписал о больных, медиках и разных людях, что хочется как-то отметиться.
И вот я напрягаю воображение.
Звонит домофон, я распахиваю дверь и впускаю за стол многочисленных людей. Они едва помещаются, иным женщинам недостает места..
Среди рассевшихся вкруг стола: Горавтотранс, Собес, Горздрав, Госнаркоконтроль, ФСБ, милиция, прокуратура, Ленэнерго, Ленгаз, ФНС, соседи снизу, сверху и раком, сберкасса и почта, юристы, судьи, замужние тести, агенты и дилеры, армия, флот, авиация, СЭС, ГБР, а также девушки, со слезами на глазах увидевшие Иегову.
Они все смущенно молчат, а я все чувствую себя обязанным их чем-то развлечь.
И начинаю рассказывать, как кот ухитрился насрать на кухне с самого утра. Я приношу им в доказательство тряпку, и они отшатываются в волнении.
Качество жизни
Качество жизни! сколько в этом звуке.
Вот я читаю про рассеянный склероз.
Он сидит в коляске, ноги спастичные, не чувствует почти ни хрена, речь скандирована, умом ослабел, глотает хреново, смеется не по делу, эйфоричен - и ему лечат сексуальную дисфункцию.
Специальными средствами, в том числе - импотенцию.
Возникает вопрос: не лечить?
Я не знаю. Возможно, рядом вьется курочка-ряба, для которой он мил, как и прежде, за такого и вышла, когда он еще ронял гармонь только изредка. Но я бы сто раз подумал. Есть же телевизор, в конце концов. А силденафил дорогой и вряд ли поможет.
Но ему же хочется себя ощущать! Ведь всякому хочется! Место на кладбище, купленное наперед - тоже качество жизни?
Но как ему жить? Качественно. А качества нет и не будет. Тогда наступает иллюзия качества в виде измученной курочки-рябушки, катетера, локтевого изучения предстательной железы. Очередной вопрос для марксистов: что делать?
Кто виноват - ясно, врачи-убийцы, но поговаривают на вирус. Напрасно, его не шлепнешь в подвале.
Плотницкая история
Бомж отморозил ногу.
Нассал себе в валенок.
Взяли пилить. Конечность. Чтобы совсем отпилить. Анестезиолог сделал местную анестезию, сидит в стороне, курит.
Бомж лежит, ему не видно, что там такое пилят, только слышно. Пила визжит!
Оживлен и доволен:
- Хорошая у вас пила! Я сам плотник...
Сон
Снились лекарства. Очень интересно.
Я сидел перед полной докторшей-терапевтом и просил анафранил.
- Вы знаете, - сказала она мне воодушевленно, - анафранила нет, но зато есть панскам. Посмотрите, побочное действие одно и то же.
Я превратился в сияющего профессора-экзаменатора, наслаждающегося моментом.
- Скажите, - спросил я вкрадчиво, - от чего лечит панскам?
Она молчала.
- Ну, скажите, - допытывался я, зная, что не скажет.
Она продолжала молчать.
- От за-по-ра, - внушительно произнес я по слогам, как маленькой. - А анафранил...
Она знала и спохватилась, и раскрыла рот, чтобы сказать, но я не дал:
- От депрессии, - договорил я за нее. - А побочное действие у них одно и то же. Поняли?
Вся красная, она кивнула. Хотела втереть мне очки. Я же даже наяву знаю, что никакого панскама не бывает.
Мы стояли посреди Невского проспекта, я отвернулся, она двинулась в сторону Дворцовой площади.
- Увидимся, - улыбнулся я ей, зная, что этого никогда не случится.
Чревобесие
Как у кого горячка, так все заражаются.
Один все просил шашлыка с пивом, так на другой день вся палата хотела пиццу и гамбургер.
Не может быть
Делирий, белая горячка.
Клиент, запертый в изолятор, сломал железную дверь, дал в морду санитару и сломал ему руку. Потом доктор его связал и ушел.
Утром, коллега:
- Представляешь! - говорит. - Дверь сломал, говорит! Руку сломал, говорит! Я его галоперидолом...
- А чего там?
- Так бредит же...
- Да нет, правда...
Кулёв
К вечеру у меня созрел диагноз: это грипп, не вполне обычная и потому особо гнусная форма.
Я его узнал безошибочно.
Ну, что можно сказать о гриппе?
Грипп разносит Кулёв.
Кулёв - обтекаемый мужчина лет сорока пяти, из рабочих, мой давнишний пациент.
Помню, как раз началась эпидемия гриппа, а я лечил Кулёва от радикулита и велел ему прийти на прием через три дня.
Кулёв вбежал в кабинет. Лицо его распухло, глаза слезились. Он сел на стул, подался ко мне и, разбрызгивая слюну мне в лицо, закричал, что заболел гриппом. Он прямо-таки подался ко мне, шумно дышал.
Перед этим он послушно высидел в очереди ко мне, общаясь с людьми.
Я заболел через несколько часов.
Наверное, на днях мне случилось где-нибудь соприкоснуться с Кулёвым, и вот наступили последствия.
Я уверен, что птичий грипп тоже разносит Кулёв, потому что у некоторых существ имеется, как выражаются медики, особая тропность к разного рода заразе
Говорящая бабушка
Лежала говорящая бабушка, 100 лет. Так и написано на койке: Век. Сломала бедро. И ей решили забить туда железный гвоздь.
Все: да на что?
Хорошая такая бабушка. Все что-то искала в себе, очень любила покушать. Марлечку жевала какую-то. Шесть подклюк из себя выдрала с растворами, а они ж подшитые, и выпила все из трубочек, все капельницы.
Гвоздь забили.
Ну, померла через недельку. Батюшка там ничего, дело знает. Пошепчет - и через пару часов отходит.
Еще возмущался кто-то: плохо лечили.
Хостел
Есть такой фильм ужаса \"Хостел\". Там в одном кадре вид - прямо из операционной токсовской больнички. Колоколенка там. Доктор с мяском.
Два рояля
Приемное отделение.
Два привязанных человека.
Белая горячка и инсульт. Инсульт лопочет:
- Бла-бла-бла-бла.
Горячка. Возмущенно: бла-бла-бла.
- Черте что. - возмущается инсульт.
Из разговора
- Знаешь, какое главное врачебное правило?
- Не навреди?
- Нет. Прежде чем что-то сделать - подумай.
- А это не одно и то же?
- Не совсем...
Глядя в телевизор
С удовольствием ухватил за отмороженный конец телепередачу о нагом старце Порфирии Иванове. Сей старец был свят и подобен богу, ходил в подштанниках зимой и после смерти трое суток оставался теплым.
Последователи считают, что старец жив. Учитель осеменил одну свою ученицу. Планировалось следующее: она должна была родить, но после дитя у нее отберут и будут кормить исключительно совокупной биоэнергией всех ивановцев, пока старец не вселится в него и не продолжит жить дальше в тех же самых хоругвеносных трусах.
Любопытно, что эксперимент остановила милиция. Старца отвели в участок и оштрафовали, а ученицу - в роддом.
Но ивановцы верят, что младенца подменили, и старец жив назло милиции.
По-моему, таким методом должны размножаться очень многие отечественные объединения, группировки и собрания. Правда, тогда наступит демографическая катастрофа, а это противоречит планам правительства.
Мне в больнице бабуля-заведующая совала листовку старца, а ей больные дали, хотя старца уже и не было в живых. Там была поэма, называлась \"Детка\".
\"Детка\" не просто поэма, но и некое учение, вроде чучхе. Детку надо воспринять.
Как это там было? \"Здесь, на этом на бугре...\"
Нет, не помню.
Мероприятие
Он взволнованно прижимал руки к груди и настаивал:
- Доктор, у меня на носу культурное мероприятие!...
- Я вижу, - кивал доктор, вынимая йод и бинты.
Две грани
Размышляя на неврологические темы, я пришел к заключению, что некоторые аспекты человеческого бытия в неврологии не уничтожаются, а наоборот - доводятся до крайности.
Людей можно грубо разделить на два типа: тех, кто ни хрена не понимает, что им говорят, и тех, кто все понимает, но сами не в состоянии связать пару слов, потому что Бог не дает рогов бодливой корове.
После приличного инсульта эти качества разбегаются по полюсам.
Помню, была у меня одна больная, когда я некоторое время бесславно заведовал отделением в Сестрорецком Курорте. Она абсолютно ничего не понимала, в том числе и себя саму, и на все говорила \"Исин\".
- Исин. Исин.
Сидим мы с медсестрой в моем кабинете и готовимся приступить к выяснению отношений. Распахивается дверь: стоит, в цветастом халате.
- Исин! Исин!
Медсестра - прикуривая и лениво поворачивая голову:
- Что опять Исин?..
Я смотрел мягко и доброжелательно.
После моего лечения наметилась положительная динамика, и эта женщина расширила свой словарный запас. Она стала говорить \"Исин Тудум\".
- Исин Тудум!... Исин тудум! - настойчиво, с заклинающими интонациями.
И был очень старенький и очень симпатичный профессор, с которым стряслась противоположная беда. Он все понимал, но на все обращения разводил руки и горестно говорил:
- Ничего нет, лапочка. Ничего.
Как он был прав.
Голова
Я почти не читаю газет.
Я их начитался на всю жизнь, когда работал в больнице. Покупал ежедневно штуки по четыре и разгадывал все четыре кроссворда, и еще сканворд успевал.
Но иногда газета мне все-таки попадает в руки.
Продолжаю читать газету, которую начал позавчера. Называется АиФ. Там что ни статья, то откровение: вырастили зубастых кур и так далее. И напечатано интервью с директором НИИ трансплантологии.
Директор в ответ на вопрос корреспондента ответил, что технически пересадить голову можно, но его смущают моральные аспекты.
Я, наверно, совсем отстал от современной науки. Но шесть лет тому назад, в больнице, у нас было принято считать, что при анатомическом перерыве спинного мозга наступает дело-дрянь и ни хрена не восстанавливается. Как же они будут шить эту голову?
И мораль, конечно, имеет место. Если у кого-то голова больная, а туловище здоровое, то туловище можно взять в качестве донорского симптомокомплекса. Определяется ли личность головой? Каким именем будут называть акцептора туловища? И не явится ли акцептором само туловище, то есть все наоборот, а дающий голову - донором?
Но идея заманчивая, конечно. Это всем будет только лучше, если поймать какого-нибудь дебила, отпилить ему голову и пришить новую - от писателя, скажем, который скоро скончается от цирроза печени.
Обыденное
Меня надо приковать наручниками к батарее и никуда вообще не выпускать, потому что расстройство не то что сплошное, а просто одно и то же, одинаковое, изо дня в день.
Пошел в аптеку за анальгином.
Передо мной - гладкая дородная дура (это я заранее, потому что потом там были поиски денежки в кошельке, спрашивание мешочка, отказ купить мешочек за два пятьдесят, спрашивание о бесплатном мешочке, сожаление по поводу отсутствия в природе такого мешочка - все это ерунда, я и не буду про это писать); спросила валидол.
\"И вот этих четыре штучки, как они называются\" (променад через всю аптеку): Аскорбиночка!
Аптекарша, которой я всегда почему-то побаиваюсь, не расслышала. Ей послышалось, что нужен арбидол, а не валидол.
- Взрослый или детский?
- А давайте и взрослый, и детский...
Детский валидол, умереть.
На разбирательство ушло еще какое-то время, и мне расхотелось анальгину.
Ингерманландия
Поступила старушка.
Курлы-бурлы, да бурлы-курлы. Буйная, привязали.
Рядом сосед лежит, вокруг него советские самолеты летают.
Вот они так лежали курлы-бурлы, а потом он ей вдруг злобно говорит:
- Дура!
А она ему:
- Сам дурак!
Доктор заинтересовался: а по-каковски же вы это говорите?
- Вам этого не понять. Это очень древнее эльфийское наречие.
Доктор даже грузить ее не стал галоперидолом, чтобы другая смена послушала.
К истокам
Мы вернемся к истокам. Когда гуманной медициной гуманно правили гуманные Мудров, Пирогов... его заспиртованные препараты до сих пор где-то хранятся как образцы врачебного мастерства. Кудесник, пильщик, топограф.
Срезы такие анатомические. Мясные.
Доктор пришел к главному и сказал, что ему надоело лечить белую горячку галоперидолом. Для тех, кто боится этого слова, применим эвфемизм: ставить галочку.
Не надо больше ставить галочку.
Надо похмелять.
Главный растроганно согласился.
- Я теперь полсоточки ставлю, - трубит доктор. - Достаточно, да. На подносе стоят, обычно стаканчика три. Спиртик, конечно. Трое обычно и выступают.
Слуга государев
Я отработал вечернюю смену в петергофской поликлинике, выпил пивка, сел в электричку и поехал домой.
В тамбуре вместе со мной курили сотрудники Петергофского Музея-Дворца-Заповедника. Это были Петр Первый и его дружок Меншиков.
Переодетые, они были много пьянее меня.
Между нами завязалась дружеская беседа.
Царь Петр все больше курил, балагурил Меншиков.
Я рассказывал, что работаю участковым доктором-невропатологом. Что очень много и долго работаю, очень стараюсь, очень люблю людей, особенно пожилых. Что ни с кого не беру денег - и это правда. Что принимаю без номерка. Что я еще очень молод и верю в то, что все может быть замечательно.
У Меншикова слезились глаза. Петр в треуголке молчал и смотрел в окно на проплывавший мимо колхоз Красные Зори.
- Не меняйся! - с чувством попросил Меншиков, повидавший - надо думать - государевых докторов. - Только не меняйся!...
Я обнял его.
Он только качал головой и умиленно смотрел на меня, не веря в ангела.
- Я не изменюсь, - торжественно пообещал я Меншикову.
Но я обманул его. Я изменился.
Бред на двоих
Есть такой психиатрический термин.
Рассказали мне тут историю, как к доктору пришла семейная пара, где муж все время трагически молчал, а жена жаловалась на свекровь. За то, что та пару лет назад наорала на нее в лифте.
Знаете, я бы насторожился сразу после лифта, который пару лет назад. Ко мне ведь такие приходили.
Люди считают, что невропатолог - от нервов. Что он утешает, если нервничаешь, когда на них наорут в лифте пару лет назад. Они не понимают, что я человек грубый, что мне милее радикулит или инсульт, а в их случае - перелом основания черепа. Вот они и жаловались на. Разное.
Посмотрел, кусил, назвал змеей.
На эти случаи у нас во дворе поликлиники имелся двухэтажный желтый домик с безотказным доктором Милокостом, который принимал всех, кого я к нему отправлял. В этом психиатрическом домике они исчезали навсегда., ко мне ни один не вернулся. А от меня на всякий случай, сразу - нейролептики, да потяжелее, чтобы обида и скорбь двухлетнего образца отступили на заданные позиции.
Хайрулла и Вольдемар
Народ пьет черт-те что.
Уже непонятно, инсульт ли это, или что-то другое.
Невропатолог пишет: инсульт, моторная афазия. Но при моторной афазии обычно хочется что-то сказать, да никак не выходит! А этой не хочется ни хера.
Хайрулла зовут.
Лежит голая, довольная, ноги раскинуты. Катетер торчит из уретры, мочевой.
Доктор походил-походил, плюнул, ушел.
На следующий день привезли мужика по имени Вольдемар. Он месяц пил с товарищами, а потом замолчал и перестал быть интересен как собеседник. Друзья вызвали Скорую.
Привезли, стало быть, Вольдемара. И был он такой же, как Хайрулла.
Доктор пошел к Хайрулле.
- Хайрулла! Мужика хочешь?
- Да!
Афазия моментально прошла.
И вот их каталки состыковали. Оба тянутся друг к другу, оба голые, оба с катетерами в уретре. И привязаны оба крепко-крепко, к своим каталкам. Чтобы никуда, значит, не делись. Не дотянуться им друг до друга.
Моча между тем собирается в резервуары.
Какой-то обряд надо изобретать, что ли, для такого вот биологического единения. База есть, нужна культурная надстройка.
Культурный пласт
И вот, как мы с вами выяснили, пьют непонятно что.
Один лежит и требует себе права на звонок. Один звонок. На работу.
Вращает глазами, орет в телефон:
- Заберите меня отсюда! У меня здесь на ногах... (по нарастающей, воет и трубит) ...кандалы! по девяносто килограммов каждый! И на руках кандалы - по семьдесят пять килограммов!...
А второй, бывший интеллигент, гоняет бесов. И обращается со строгой просьбой:
- Прошу изъять резину из канала.
- Что?!...
Галоперидол вне очереди.
Потом до доктора дошло: это клиент просил катетер вынуть. И выразился витиевато, потому что культурный пласт не пострадал.
Про пункцию
Все-то ее боятся.
И я боялся.
Делать.
В обоих случаях сильно влияет безрассудное начало. Клиент боится, потому что ни хрена в этом не понимает и думает, что сейчас из него выпустят давно растворившийся мозг. А доктор, если боится, то лишь потому, что он не хирург.
Потому что ничего особенного в пункции нет. Любому хирургу смешно это делать и западло, поэтому он зовет невропатолога. Но в хирурги идут особенные люди. Им подсознательно хочется и нравится резать, а хирургия - полезная и продуктивная сублимация. Это необычная публика. А невропатологи ближе к обычным людям, к терапевтам, и даже чуть дальше - к санитарам и ассенизаторам.
В общем, я не любил делать пункцию. Брать функцию, как выражались клиенты.
Ибо мне с самого начала не везло с материалом.
Первую в жизни пункцию я сделал в бездыханному человеку густо-лилового цвета. Его нашли где-то, и привезли, и он уже не реагировал ни на что. И никто не имел понятия, как с ним быть, а коли так - надо сделать все, что получится. И позвали меня, юного интерна, прокалывать эту чудовищную шкуру лилового гиппопотама - в общем-то, уже покойного.
Подготовка к пункции - совсем другое дело. Надмеваешься. Потому что подсознательно ты все-таки хочешь ощущать себя человеком, способным резать. Но не являешься им. При колпаке и маске против обычного облика - какая маска, какой колпак в инсультной палате? Сестра почтительно подает тебе марлевые шарики с йодом и спиртом, ты весь расписываешь себя в смысле рук, чтобы потом показывать дома: смотрите, неблагодарные, какие я делаю важные, сложные и опасные вещи. Но все это быстро заканчивается. Пора колоть. И вот я колол это тело, наверняка чего-то напившееся, и не было в нем ни мозгов, ни жидкости, в которой они плавают. Я выдоил из него какие-то жалкие капли чего-то. Может быть, это был концентрат китайской жизненной энергии ци. И описал эти капли в истории болезни еще неровным, неопытным слогом.
Потом-то я научился писать.
Впрочем, ко мне и тогда не придрались. Все равно он помер к чертям от парамедицинских причин. Никто так и не понял, от чего конкретно.
Я почему это все пишу? Натолкнулся на рассказ о докторе из Норильска, этаком современном Базарове, который заразился СПИДом, был уволен и от голода скончался в общаге. Ну, верится в это с известным трудом. Но заразиться можно.
В моей последней больнице - их было много - я исполнил первую пункцию на полу, в приемном покое. Потом выяснилось, что это был человек-туберкулез. У него везде был туберкулез, он и помер от него через полчаса, но пункцию я ему сделать успел - не совсем удачную, но там уж не до капризов было. Проколол его непосредственно в уличной грязи, топоча зимними сапогами, без маски и перчаток, наугад, не глядя - совал, куда удавалось засунуть, потому что он еще извивался немножко, чтобы его запомнили хорошенько.
И до сих пор я вот кашляю.
Как закашляюсь, так мне не остановиться. До кругов перед глазами. Снимки какие-то делали, да ничего не увидели, но это ерунда. Важно ведь, кто смотрит и как. И куда.
Я еще курю, конечно.
Может быть, дело в этом.
Тихушник
Вот обо всех я понаписал за свою докторско-литераторскую жизнь, а про эту категорию забыл.
Ну, какой он?
Он тихий, чуть полноватый, невысокого роста, лет сорока пяти, с залысинами. Маленькие глаза, спортивный костюм.
Я одного такого классического запомнил, когда сдавал посуду лет тридцать назад. Там была страшная очередь, а он подошел сбоку к прилавочку, с сеточкой, и встал. И стоит. Голубые глаза, детсадовский взор. Никакого скандала.
Правда, когда он рассвирепел, стало иначе...
В глазах случилось что-то такое песчаное, от ящерицы, и губы поджались навсегда.
Это и есть тихушник.
Он распознается на второй-третий день. Все нарушают режим, скандалят, требуют уколов и процедур, а этот - нет. И еще у него вечно завязано не то ухо, не то зубы, платком с бантиком на макушке.
Моя коллега секла таких с полоборота. Тихушник, говорила она, та еще, сволочь.
Ни разу не ошиблась.
Сколько я таких выписал ночью за растерянно-невменяемое состояние - не перечесть.
Снова День Медработника!
Он миновал опять.
Ничего особенного. Он закончился.
Поступила флегмона по имени Маблахуй Аблахуевич.
Потом наркоту отпиливали ногу по причине открытого перелома. Наркота перелом веселил, и он горячо шептал доктору: \"Ты же понимаешь, я наркот, ты сделай мне дозу побольше\", а доктор кивал: хорошо-хорошо, ложись на бочок. Сейчас тебе будет маргарин в спину, он круче героина, он сразу в мозг поступит.
Охуенно лежит наркот. Предвкушает.
А потом озадачился: а чего это у меня ноги немеют, не тот блядь приход, наебали! И доктор ему объяснил, что вышел новый приказ Минздрава: всем наркотам и алкашам моментально парализовать ноги, чтобы больше уже никуда не ходили, блядь, за герычем и водярой.
А потом уже 11 вечера. Хирурги пьяные играют в шахматы, один спит. Сыграй со мной! А куда же играть, если все падает.
Доктор вышел в пустынный коридор.
Навстречу ему двигалось существо на четвереньках. Если движется, то все-таки живое - может, скажет чего? Но ничего не сказало, у него были ампутированы стопы. Оно куда-то ползло, одинокое, по делу.
К истории медицины
Были, между прочим, времена, когда и слова-то такого почти не существовало: психотерапия.
Какая психика, если имеется собачья павловская кора, в той или иной мере дефектная? Она же сердце?
И это было не когда-нибудь, а еще лет 25 тому назад..
О психотерапии не заикались ни в неврологии, ни даже в психиатрии. Все это подавалось как-то хитрожопо: дескать, что-то есть, но лучше не любопытствовать.
У нас был огромный мединститут со своей поликлиникой, и вот там имелся один-единственный психотерапевт Муравьев.
На него приходили посмотреть умышленно.
\"Очень стремен\", - говорили о нем полушепотом.
Я и сам заходил.
В нашей полунаркотической и антисоветской среде он слыл человеком мистическим, даже масоном. Поговаривали, будто он не просто так. Будто он знает нечто, а потому ого-го, и лучше к нему не соваться, это очень опасно. Вполне и зарезать могут в темном переулке, если спросишь слишком о многом.
Он мог и от армии отмазать, и в дурку положить, и опалить василисковым взглядом.
Ну, я и забрел к нему с обычной песенкой про беспричинный плач - мне отчаянно не хотелось ехать в колхоз.
Это был огромный, суровый, усатый мужчина, которому совершенно не шел белый халат. Вида такого, что недолго и в Брежнева выстрелить - мало того: такие планы уже зреют. Глаза навыкате, гробовое молчание, пятнистые руки.
Он выгнал меня на хер. Выписал рецепт на пустырник и выгнал, а мог аминазином ударить..
До сих пор коленки дрожат. Ведь мог же он быть масоном и магистром, носителем тайного знания обо всем.
Конверсия
Для тех, кто не знает - это так раньше называлась истерия. Но истерики- то хитрые бестии и быстро учатся. Как только их мостики в дугу, слепота и параличи перестали производить впечатление, они напридумывали себе кучу новых малопонятных симптомов.
Лежит, бывало, одна подобная в палате, а через неделю у ее соседок уже все такие же симптомы. Да. И у нее, соответственно, ихние.
Очень трудно было с ними работать.
Лаской, лаской - и на выписку.
Но был у меня клиент, которому такая конверсия была ни к чему, ибо его сам Господь наградил-конвертировал в неразменную монету. Здоровый, косая сажень в плечах, наглый донельзя, глаза вытаращены и молодой совсем. Ему вырезали абсцесс мозга, и эта штуковина не повлияла ни на что, кроме левой руки.
Во всем здоровяк, а левая рука - словно плеть. И не придерешься.
Весь прямо лучится здоровьем.
И ведь ничем ему не помочь, рука не заработает.
Конечно, он был первым в очередь на цебребребрезин, и брекекекек, и прочие труднопроизносимые редкие препараты, и бабушек шугал из приемной, гаркал на них: тихо! Доктор работает!
Я его не переносил.
Он приходил без номера, запросто, без приглашения усаживался, швырял кепку на койку.
- Ну что, доктор, как она жизнь? С цебребребрезинчиком как?
Да будет, понятно. Тебе-то будет.
С рукой он своей обращался небрежно, как с девичьей косой. Закинет ее куда-нибудь или демонстративно упакует в карман. С победным при этом видом: вы, доктор, хотя и с рукой, но история нас рассудит...
- Ну, я пошел?