Огни, разложенные с вечера, ночью погасли, так как их не поддерживали. Зачем? Летом не боятся прохлады. Но жены рудокопов с наступлением утра опять развели огонь, чтобы приготовить завтрак.

Педро Вицента встал раньше всех, но не для того, чтобы принять участие в этих кулинарных приготовлениях, которые он глубоко презирал. Если он поднялся в такой ранний час, то по иным причинам, о которых полагал до поры до времени никому не сообщать. Он с вечера предупредил своего обычного спутника по охоте, Генри Тресиллиана, что с появлением зари он думает взобраться на гору, чтобы поискать там дичи - зверей или птиц.

Гамбузино, заслуженный охотник, взял на себя обязанность снабжать дорогою караван свежим мясом; но до сих пор ему еще не представлялось случая сдержать свое обещание, так как даже то малое количество дичи, на которое он рассчитывал в дороге, вследствие засухи перекочевало в другие места.

Надо было наверстать потерянное время. Педро по опыту знал, что на этой покрытой деревьями вершине горы, откуда стекал ручей, снабжавший озеро водою, водились птицы и четвероногие животные. Он сообщил молодому англичанину, что им могут встретиться там бараны и антилопы, может быть, даже медведи, но что они наверное найдут там диких индейских петухов, перекликающихся между собою тем звонким криком, от которого произошло их мексиканское название guajalote.

Надо ли было ему объявлять о своем желании раньше других овладеть горой? Генри Тресиллиан не имел никакого повода подозревать что-либо. Он ничуть не догадывался, что у гамбузино была другая, более важная причина, чтобы предпринять это восхождение на гору. Сам Генри был большой любитель охоты и естественной истории, поэтому он с радостью ухватился за мысль сопровождать Педро. Затерявшаяся гора, без сомнений, приберегла для него много диковинок, которые станут и щедрой наградой за трудность восхождения. Если же говорить все начистоту и если бы не было слишком нескромным открыть нашим читателям сокровеннейшие мысли молодого англичанина, то мы должны были бы добавить, что он предпринял это восхождение с тайным намерением принести сеньорите Гертруде, если удастся, какой-нибудь редкий цветок для ее коллекции, или птицу с блестящими перьями, или другой какой трофей, за который он был бы награжден очаровательной улыбкой прекрасной дамы сердца.

Вследствие всех этих причин в ту самую минуту, когда Педро вылез из-под повозки, под которой он провел ночь, закутавшись в одеяло, Генри Тресиллиан откинул угол палатки и явился совсем уже одетый. На нем был английский охотничий костюм, который очень шел ему. Можно было подумать, что он со своей сумкой через плечо и двуствольным ружьем в руках собирается пострелять фазанов где-нибудь в своем поместье или куропаток где-то на полях Европы, а не идет в чащобы, в которых вряд ли до него бродили благородные охотники.

Что касается гамбузино, то на нем был тот же живописный костюм, что и вчера; вооружен он был штуцером самой лучшей системы и той небольшой короткой шпагой, которую в этой местности называют мачете, а иногда также кортантой.

Так как обо всем у них было условлено еще с вечера, то они наскоро поздоровались и отправились на поиски завтрака. Вскоре одна из жен рудокопов любезно предложила им по чашке шоколада и по маисовой лепешке, называемой по-мексикански tortilla enchilada. Они наскоро выпили предложенный им шоколад, проглотили несколько кусков сухих и твердых, словно сделанных из кожи, маисовых лепешек, составляющих необходимую принадлежность мексиканского обеда, и потихоньку выскользнули из корраля.

Педро горел нетерпением отправиться в путь. Причиной его нетерпения было, без сомнения, желание увидеть то место на Затерявшейся горе, место золотоносной залежи, открытое им во время прежних скитаний. Но его явно что-то тревожило и угнетало; он был мрачен и рассеян; обыкновенно довольно разговорчивый, он угрюмо молчал. Генри безмолвно следовал за ним.

Восхождение на Затерявшуюся гору началось тотчас же после того, как они вышли из лагеря. Восхождение это можно было совершить не иначе, как только карабкаясь по крутому подъему ущелья, обычно прорытого водами находившегося на вершине горы источника, который бури и зимние дожди часто превращали в поток. Во время нынешней засухи это было каменистое крутое место, почти вертикально подымавшееся от равнины к вершине между двумя высокими скалистыми стенами. Посередине протекал ручей, в котором теперь было очень мало воды.

- Уф! - произнес Генри. - Я предпочел бы взобраться по веревочной лестнице.

- Подъем действительно довольно крут, - ответил Педро, - но это единственное место, откуда можно подняться прямо на вершину.

- Разве нет другого пути? - спросил Генри.

- Ни малейшего. С других сторон Затерявшаяся гора представляет собою не что иное, как нагроможденные друг на друга скалы. Это как бы естественная крепость, созданная по капризу природы и защищенная со всех сторон целым рядом пропастей, доступных только для птиц. Даже антилопы не могут взобраться туда, и если мы встречаем их там наверху, то они или родились там или добрались тем же путем, что и мы.

- Да это настоящая козья тропа, - сказал Генри, который забавлялся, наблюдая как камни катились из-под его ног. Надо было идти зигзагами, чтобы не упасть,

- Будьте осторожны, сеньор! - закричал Педро, заметив, как смело его спутник шагает по скользким камням. - Будьте осторожны: малейшее сотрясение маленького камня может повлечь за собою большой обвал, и если обломки покатятся из-под ваших ног, то они могут обрушиться на лагерь и там кого-нибудь задавить.

Молодой человек побледнел при мысли о последствиях, которые могло иметь его безрассудство. Генри тут же представилось, что их друзья уже подверглись по его вине величайшей опасности.

- Успокойтесь! - сказал ему гамбузино. - Если бы случилось какое-нибудь несчастье, то мы бы наверное услышали.

- Ах! Вы меня испугали, - произнес Генри, - но вы правы, надо за собой следить.

Восхождение продолжалось.

Через некоторое время охотники поднялись почти на высоту пятисот футов и очутились на ровном лесистом месте.

Пройдя по нагорной равнине расстояние в 300 или 400 метров, они очутились на лужайке. Взойдя на нее, мексиканец воскликнул: \"El ojo de agua!\" Выражение el ojo de agua (глаз воды) мексиканцы употребляют для обозначения какого-нибудь источника или, по крайней мере, места, откуда источник выходит из-под земли. Генри Тресиллиан знал уже это выражение и тотчас понял, что хотел этим сказать его спутник. Почти посреди лужайки, журча, из расщелины скалы вытекал родник, чистый, как хрусталь, и образовывал небольшой круглый водоем, откуда брал начало впадавший в озеро ручей, по течению которого охотники шли до сих пор.

Гамбузино взял бизоний рог, висевший у него на ремне через плечо, и наклонился к источнику.

- Я не могу противостоять искушению, - сказал он. - Несмотря на огромное количество воды, которое я выпил вчера после продолжительной жажды, мне кажется, что я никогда не напьюсь досыта.

Рог был наполнен и в ту же секунду опорожнен.

- Восхитительно! - произнес Педро, снова наполнив рог.

Генри последовал его примеру; чаша, вынутая им из сумки, была из серебра. Золотая и серебряная посуда вообще не редкость у владельцев россыпей в Соноре.

В ту минуту, когда они хотели снова пуститься в путь, они услыхали хлопанье крыльев и увидели на краю лужайки несколько больших птиц, важно расхаживавших одна за другой; птицы эти время от времени наклонялись, чтобы проглотить насекомое или поклевать травяных семян. Это были индейские петухи, о которых говорил Педро. Они были так похожи на своих родичей, которых мы часто встречаем на птичьем дворе, что Генри без труда узнал их, находя, однако, что они гораздо красивее своих домашних родственников.

Старый петух открывал шествие; он выступал с достоинством, чрезвычайно гордясь своим высоким ростом и блестящими перьями, которые под лучами восходящего солнца отливали всеми цветами радуги. Окруженный индюшками и индюшатами, он имел вид султана в серале.

Вдруг петух поднял голову и тревожно вскрикнул.

Слишком поздно! Почти одновременно грянуло четыре выстрела, и старый петух, а вместе с ним три его подруги, растянулись на земле. Остальные птицы улетели с дикими криками и с громким хлопаньем крыльев.

По-видимому, им впервые приходилось иметь дело с такими хитрыми убийцами.

- Для начала это довольно недурно, - произнес гамбузино. - Что вы скажете на это, дон Генрико?

- Я не желаю ничего другого, как только продолжать в том же духе, ответил Генри, отлично знавший, что прекрасные перья индейских петухов будут достойно оценены Гертрудою. - Но что мы станем с ними делать? - добавил он.Не можем же мы таскать их с собою?

- Зачем? - возразил мексиканец. - Оставим их тут, на земле; мы подберем их на обратном пути. Ах, да! - с живостью добавил он: - Здесь должны быть волки и шакалы, и мы по возвращению можем найти одни только перья. Спрячем-ка их в безопасное место.

На это потребовалось немного времени. В мгновение ока ножки птиц были связаны вместе, охотники повесили птиц на самую высокую ветвь какой-то питагайи2. Хитер был бы тот шакал, который достал бы индюшек! Какое животное могло взобраться по длинному колючему стволу этой породы кактуса?

- Наши птицы в безопасности, - произнес гамбузино, снова заряжая ружье. В путь! Надо надеяться, что нам, кроме того, попадется хороший представитель семейства четвероногих. Но придется долго ходить, так как наши выстрелы должны были напугать всю дичь в окрестности.

- Поверхность вершины не так велика, - сказал Генри. - Далеко ходить не придется.

- Она больше, чем вы думаете, сеньор, потому что представляет собою непрерывный ряд холмов и долин в миниатюре. Поспешим, голубчик, так как у меня есть основательные причины желать как можно скорее достигнуть противоположной стороны вершины.

- Что за причины? - спросил молодой англичанин, пораженный беспокойством, отразившемся на лице Педро, а также тем, что таинственный тон гамбузино не был притворным. - Могу я узнать их? - добавил он.

- Разумеется, можете. Я бы уже сказал о них как вам, так и другим, если бы был уверен в своих предположениях, но я не желал без достаточного основания распространять тревогу среди рудокопов. Кроме того, - проговорил он как бы про себя, - может быть, это был вовсе и не дым...

- Дым! - повторил Генри. - Что это вы хотите сказать?

- Я говорю о том, что я видел вчера в то время, когда мы прибыли к берегам озера.

- Где вы видели?

- На северо-востоке, довольно-таки далеко от нас.

- Но допустим даже, что это был дым. Какое нам до этого дело?

- Вы ошибаетесь, сеньор. В этой части света дым имеет громадное значение. Он может указывать на присутствие опасности.

- Опасности? Вы смеетесь надо мной, сеньор Вицента!

- Нисколько, голубчик. Ведь не бывает же дыма без огня, не правда ли?

Генри сделал головой ироническое движение, обозначавшее, что эта истина всем известна.

- Далее, - продолжал Педро, - огонь в льяносах могли разложить только индейцы. Теперь, я надеюсь, вы меня поняли?

- Разумеется, понял. Но я полагаю, что в той части Соноры, где мы теперь находимся, можно встретить только индейцев опатов, нравы которых совсем не дики и на которых мы привыкли смотреть как на наших друзей с тех пор, как они изменили своим обычаям и приняли цивилизацию.

- Селения опатов находятся довольно далеко отсюда, и притом в стороне, противоположной той, где я видел дым. Если я не ошибаюсь, то огонь, дым от которого я видел, разложили вовсе не опаты, а люди, похожие на них только цветом кожи.

- Вероятно, также индейцы?

- Апачи.

- Это было бы ужасно, - пробормотал молодой англичанин, достаточно долго живший в Арисне и потому знавший, какой кровавой репутацией пользуется это племя.

- Я надеюсь, однако, - сказал он немного погромче, - что они довольно далеко от нас.

- Я бы желал этого от всего сердца, - ответил Педро. - Если бы они напали на наш караван, то многим из нас грозила бы большая опасность быть оскальпированными. Но, голубчик мой, не станем пугаться, пока не убедимся, что нам действительно грозит опасность. Как я уже вам сказал, я не вполне убежден в высказанном мною предположении. Суматоха началась почти в ту же минуту, когда мне показалось, что я вижу дым, и я должен был сосредоточить свое внимание на том, что происходило в караване. Когда я снова взглянул на то место, я ничего уже не мог разглядеть.

- Может быть, это была пыль, поднятая ветром? - сказал Генри.

- Дай-то Бог! Я несколько раз посматривал ночью на горизонт, но не заметил ничего подозрительного. Однако несмотря на все это, я не могу быть спокойным. Это выше моих сил!.. Когда побываешь в плену у апачей, хотя бы только один час, то поневоле с трепетом в душе путешествуешь по местности, где грозит опасность встретиться с ними. Что касается меня, то у меня есть основательные причины не забывать о своем пребывании у них в плену. Взгляните-ка!

Мексиканец поднял одежду и показал своему спутнику выжженную у него на груди мертвую голову.

- Вот что сделали со мной апачи. Вы видите, они и не думали о моей смерти. Они только имели намерение превратить меня в мишень для стрельбы, чтобы показать свою ловкость. Я сумел вовремя убежать и спас, таким образом, свою жизнь. Понимаете ли вы теперь, дорогой мой, почему я горю нетерпением поскорее достичь такого места на этой вершине, с которого я мог бы проверить свои опасения? А, дьяволы! Если б они были у меня в руках, с каким удовольствием я отомстил бы им!

Говоря это, охотники шли, однако, все вперед, хотя подвигались с трудом, так как попавшийся им хворост и лианы загораживали путь. Неоднократно они встречали следы красного зверя, и, проходя по какому-то песчаному месту, Педро указал своему спутнику на следы, оставленные животным из семейства диких баранов, называющихся по-мексикански карнеро.

- Я был уверен, что они нам попадутся, - сказал он. - Не будь я Педро Вицента, если весь караван не попробует сегодня жареной баранины. Однако не надо терять драгоценного времени. Пора начинать охоту... Но что это такое?..

На некотором расстоянии от них только что послышался шум, похожий на тот, который производит животное, взрывая копытом землю. Шум этот скоро повторился еще несколько раз. Его сопровождало какое-то сопение.

Гамбузино нагнулся, положил Генри на плечо свою руку, чтобы помешать ему двигаться, и прошептал ему на ухо:

- Это - карнеро. Так как зверь сам идет под наши выстрелы и не старается уйти от нас, воспользуемся этим.

Генри только того и желал, чтобы разрядить оба ствола своего ружья.

Охотники стали тихонько подкрадываться к дичи, прячась за деревьями, и скоро достигли другой лужайки, где паслось стадо животных, которых с первого взгляда можно было принять за оленей. Генри Тресиллиан сделал бы, может быть, эту ошибку, если бы он не заметил у них вместо оленьих рогов - бараньи. Это были дикие бараны, которые настолько же отличаются от наших домашних, насколько борзая собака отличается от таксы.

Их ноги не были коротки, хвост не был толст, а шерсть не была пушиста.

У них была гладкая и мягкая кожа, стройные ноги, мускулистые и гибкие, как у лани.

Стадо состояло из самцов и самок. Один старый баран обладал спирально загнутыми рогами, более толстыми, чем рога других баранов, и притом такими длинными, что невольно возникал вопрос, каким образом их владелец мог прямо держать свою голову под такою тяжестью. Он, однако, подымал ее еще с большой гордостью. Это он ударял ногою и с шумом вбирал в себя воздух, что было услышано доном Педро. Он еще раз повторил этот маневр, но его подстерегали, и сквозь листья на него был уже наведен ружейный ствол.

Блеснули два огонька, раздались два выстрела, и старый баран упал мертвым на землю. Другие животные оказались более счастливыми. Две пули Генри скользнули по их рогам, как по стальной броне, и они благополучно удрали целыми и невредимыми.

- Черт побери! - вскричал гамбузино, приподнимая свою добычу. - Нам нынче не повезло. Вот даром потерянный выстрел.

- Как так? - удивленно переспросил молодой англичанин.

- Как можете вы меня об этом спрашивать, сеньор? Черт возьми, какое зловоние!

Генри, приблизившийся было к барану, убедился, что Педро прав. Баран испускал отвратительный запах, - гораздо хуже, чем пахнет от козла.

- Невыносимо! - в свою очередь сказал он.

- Что за безумие даром потратить пулю на животное, которое нельзя есть! продолжал гамбузино. - Ведь, собственно говоря, я убил его не из-за шкуры, не из-за его феноменальных рогов, а потому что не обратил внимания, что это за животное!

- О чем же вы думали? - спросил Генри.

- О дыме!.. Отправимся-ка в путь: что сделано, того уже не поправишь. Не станем больше толковать об этом и предоставим убитого барана шакалам. Чем скорее они его уничтожат, тем будет лучше... Тьфу!.. Идемте поскорее отсюда!

Глава V

ПИР БОГАТЫРЕЙ

Если белые встали с зарею, то краснокожие поднялись еще раньше, потому что они точно так же, как и звери, чаще совершают свои грабежи ночью, чем днем. К этому присоединилось еще желание достигнуть Наухампы-Тепетля до наступления жары. Во-первых, дикари были далеко не равнодушны к удобствам, а, во-вторых, для успеха предприятия требовалось, чтобы их лошади находились в хорошем состоянии, поэтому они решили не утомлять их ездою по полуденной жаре. Вот почему койоты были на ногах уже задолго до рассвета. Они двигались в полумраке, точно красноватые призраки, сохраняя глубокое молчание не потому что боялись обнаружить перед врагами свое присутствие (они были уверены, что они одни), а потому, что таков уж был их обычай.

Первым их делом было поставить на новое место лошадей, съевших уже всю траву вокруг кольев, к которым они были привязаны; вторая их мысль была о том, как самим позавтракать. Для этого, благодаря вчерашним приготовлениям, им стоило только приподнять крышку оригинальной печи, чтобы достать оттуда вполне готовое кушанье.

Пять или шесть индейцев взяли на себя эту не особенно приятную работу. Они сначала сняли пригоршнями прокаленные и дымящиеся куски дерна. Земля, превратившаяся в горячую золу, требовала более осторожного обращения, но дикие повара знали, как снять ее, и скоро под нею показалась обуглившаяся лошадиная шкура, которую, однако, нельзя было еще вытащить на свет Божий. Одним ударом ножа кожа была разрезана, и от вкусного кушанья распространился по всей округе аппетитный запах.

Действительно, это была отличная еда, как на наш вкус, так и на вкус дикарей: не говоря о конском мясе, которое некоторые любители находят очень вкусным, если оно известным образом приготовлено, - мецкаль и сам по себе может сойти за очень приятное блюдо. Он не похож по вкусу ни на одно из известных нам кушаний. Он немного напоминает по цвету и по сладковатому привкусу вареный в сахаре лимон, но он тверже лимона, и цвет его гораздо темнее. Когда его едят в первый раз, то на языке ощущаются как бы уколы тысячи маленьких жал; испытываешь неподдающееся точному определению ощущение, не имеющее в себе ничего приятного, пока к нему не привыкнешь. Но это ощущение скоро проходит, и все те, кто из любопытства отведал мецкаля, весьма скоро начинают ценить его по достоинству. Многие высокопоставленные мексиканцы смотрят на него как на блюдо, составляющее предмет роскоши, и его продают очень дорого в Мехико и в главных городах Мексиканской республики.

Мецкаль - любимое блюдо апачей; как только распорядители лаконично произнесли слово \"готово!\", вся толпа койотов с жадностью набросилась на горячее еще кушанье и, не заботясь об ожогах пальцев, рта, принялась с остервенением уписывать его. Скоро не осталось ни крошки, и если лошадиная шкура не подверглась опасности быть съеденной, то только потому, что дикари наелись досыта; но если бы они были голодны, то съели бы и ее с аппетитом. На этот раз они ее предоставили своим четвероногим тезкам - шакалам.

После этого пиршества дикари принялись за курение. У индейцев Америки, к числу которых принадлежали койоты, употребление табака вошло в обычай. Оно существовало там задолго до открытия Америки Христофором Колумбом. У каждого койота оказалась своя трубка для курения и кисет, наполненный более или менее хорошим табаком. Курили они, по обыкновению, молча; когда трубки были выкурены и положены на прежнее место, дикари поднялись, отвязали своих лошадей, тщательно сложили веревки, предназначенные для связывания пленных, захватили свой скудный багаж и по общему сигналу вскочили на лошадей. Затем, как и накануне, они выстроились по двое в ряд в длинную колонну и пустились в путь рысью.

Лишь только последний краснокожий оставил лагерную стоянку, как животные сбежались толпою, чтобы занять их место. Этими новыми пришельцами были волки, которые жалобно выли всю ночь. Привлеченные запахом мяса убитой лошади, они только ждали отъезда дикарей, чтобы принять участие в пиршестве.

Вскоре койоты перестали видеть Затерявшуюся гору. Это было следствием постепенного уклона местности. Впрочем, путь был им так хорошо знаком, что они нисколько не беспокоились об этом и не старались отыскать гору снова.

Чтобы сберечь силы своих мустангов, они ехали умеренной рысью; к тому же им нечего было спешить, так как у них было достаточно времени, чтобы прибыть к горе до наступления жары.

Вопреки своему обыкновению, они на этот раз громко разговаривали друг с другом и смеялись во все горло. Они хорошо выспались, еще лучше позавтракали и совсем не боялись никакого нападения. Несмотря на это, более по привычке, они машинально поглядывали вокруг себя и обращали внимание даже на мелочи.

Вдруг они увидали мельком то, что навело их на размышления. Это была стая птиц с черными перьями. Что же здесь необычайного, и почему появление этих птиц могло возбудить подозрение индейцев? Причина заключалась в том, что птицы, летевшие над их головами, были коршуны двух видов, галлинацы и цопилоты, эти знаменитые подметальщики улиц в Мехико, которые, вместо того чтобы описывать концентрические или спиральные круги, как это они обыкновенно делают, быстрым летом направлялись в какое-то определенное место, куда их, по-видимому, привлекала какая-нибудь падаль.

Их было такое бесчисленное множество, что они образовывали на небе длинную черную полосу, и все они летели друг за другом в одном направлении, и именно в том самом, которого держались индейцы, то есть к Наухампе-Тепетлю.

Что привлекало коршунов к Затерявшейся горе?

Этот вопрос сильно занимал койотов. Они могли разрешить его не иначе, как одними догадками. Очевидно, там должно было находиться что-нибудь покрупнее, чем труп антилопы или дикого барана, иначе коршуны не полетели бы так. Нисколько не возбуждая в дикарях беспокойства, это зрелище подстегнуло, однако, их любопытство, и они поехали поскорее.

Когда Затерявшаяся гора снова очутилась у них на виду, они вдруг остановились. Какой-то красноватый столб подымался с южной стороны горы. Не был ли это расстилавшийся над озером туман, в котором отражались солнечные лучи? Нет, это было совсем другое. Их зоркие глаза узнали в этом столбе дым костра, и дикари тотчас же догадались, что другие путешественники предупредили их и разбили лагерь у подножия Наухампы-Тепетля.

Но что это были за путешественники? Опаты? Вряд ли. Опаты, - индейцы манзы или рабы, как о них презрительно отзываются другие индейские племена, разбойничающие в пустыне, - народ трудолюбивый, они спокойно живут в своих селениях и занимаются только земледелием и скотоводством. Никакого основания не было думать, что это миролюбивое племя забрело так далеко от своих жилищ. Да и зачем пришли бы они туда? Вероятнее всего, что это был отряд белых, искателей того блестящего металла, за которым они охотятся повсюду, даже во владениях индейцев, в пустыне, где часто находят вместо золота мучительную смерть.

- Если это бледнолицые, то мы накажем их за дерзость.

Таково было решение, принятое койотами.

Пока они рассматривали подымавшийся столб дыма, чтобы по нему определить число зажженных костров, а отсюда уже предположить, сколько было людей, которые разложили эти костры, другой дым, - вернее говоря, беловатый дымок, похожий на крохотное облачко, - поднялся с вершины горы и почти моментально рассеялся в воздухе. Хотя дикари ничего не услыхали, однако они заключили, что причиною дыма был ружейный выстрел. В разреженной атмосфере льяносов зрение имеет перевес над слухом: звуки слышны лишь на довольно близком расстоянии. Находясь от горы в десяти милях, индейцы с трудом услыхали бы даже пушечный выстрел.

Они еще пребывали в нерешительности, когда второе облако дыма взвилось в другом месте горы и рассеялось, как и предыдущее. На этот раз краснокожие вполне поняли, в чем дело. Лагерь белых расположен был на берегу озера, а на вершине горы находились охотники. Но что за люди были эти белые? Вот этого-то не знали койоты. Может быть, это был отряд рудокопов, а может быть, регулярное мексиканское войско, и это сильно меняло дело. Не то чтобы они боялись встречи с солдатами, совсем нет - их племя часто имело стычки с мексиканскими войсками, но в таком случае им пришлось бы действовать совершенно иначе. Если бы они были уверены в своем первом предположении, то прямо поскакали бы к лагерю и смело напали на него, между тем как во втором случае им необходимо было пустить в дело военную хитрость.

Поэтому, вместо того чтобы продолжать путь всем вместе, как прежде, они разделились на два отряда, из которых один поехал направо, а другой налево, чтобы окружить лагерь бледнолицых с обеих сторон.

Если огромные коршуны, заслонившие собою небо, летели к Затерявшейся горе с целью устроить себе там пир на славу, то индейцы понимали: их надежда имела основание.

Глава VI

ИНДЕЙЦЫ

Мы оставили наших охотников в ту минуту, когда они быстро удалялись от старого барана, павшего под выстрелами дона Педро.

Генри не разделял мнения своего товарища. Он находил, что спирально загнутые рога карнеро стоили того, чтобы взять их; поэтому, хотя, строго говоря, этот трофей по правилам охоты и не принадлежал ему, он решил забрать рога с собою на обратном пути. Какой эффект производили бы эти гигантские рога, отделанные в старинном английском стиле!

Взгляд, брошенный на гамбузино, мгновенно разрушил все эти замыслы. Мексиканец казался час от часу все более и более озабоченным, и Генри, знавший причину этой озабоченности, стал также чувствовать сильную тревогу. И тот и другой хранили молчание. Оба были заняты прокладыванием дороги среди заграждавших путь лиан и ветвей. Все эти препятствия замедляли их путь; поэтому всякий раз, когда Педро приходилось пускать в дело свой мачете, он произносил энергичные проклятия, число которых соответствовало количеству срубаемых им при этом ветвей.

Останавливаясь, таким образом, чуть ли не на каждом шагу, охотники употребили более часа на то, чтобы пройти расстояние меньше одной мили. Наконец они выбрались из чащи и достигли противоположного края вершины горы. Там перед ними открылись безграничные просторы льяносов, и они могли охватить взором пространство, по крайней мере, в 20 миль к северу, западу и востоку. Им не понадобилось долго смотреть, чтобы открыть то, что их интересовало. С вершины легко можно было заметить густой вихрь желтоватого цвета.

- Теперь это уже не дым, - произнес гамбузино, - а пыль, поднятая толпою всадников, которых тут, наверно, несколько сотен!

- Может быть, это дикие мустанги, - сказал Генри.

- Нет, сеньор, на этих мустангах сидят верхом всадники, в противном случае пыль, поднятая ими, совсем бы иначе ложилась... Это индейцы!

Педро быстро повернулся по направлению к лагерю.

- Черт побери! - воскликнул он. - Что за глупость была разложить огонь! Лучше было бы уж совсем не завтракать!.. Это я виноват, так как я должен был предупредить их. Теперь уж поздно об этом думать. Индейцы, без сомнения, уже заметили этот дым, а также и дым наших выстрелов, - добавил он, качая головою. - Ах, дорогой мой, мы с вами сделали хуже чем ошибку!

Генри ничего не отвечал. Да и что бы он мог ответить?

- Какое несчастие, что я не попросил дона Эстевана одолжить мне его подзорную трубу, - продолжал Педро, - впрочем, я достаточно хорошо вижу простым глазом, чтобы убедиться, что мои опасения, к несчастию, начинают сбываться. Наша охота окончена, сеньор, и нам придется вступить в битву до захода солнца, а может быть, даже до полудня!.. Смотрите! Вот они разделились...

В самом деле, облако пыли и темная масса, находившаяся под ним, отделились друг от друга; очертания сделались резче, определеннее; теперь можно было более явственно отличить лошадей, всадников и оружие, сверкавшее на солнце.

- Это индейцы, едущие на войну, - произнес гамбузино тихим голосом. - Если это апачи, то да защитит нас небо! Я точно не знаю, что означает этот маневр; они увидали дым наших костров и думают, вероятно, напасть на нас врасплох, сразу с двух сторон. Поспешим назад, в лагерь. Нельзя терять ни одной минуты, даже ни одной секунды!

На этот раз охотники недолго пробыли в дороге. Они пробежали, задыхаясь, весь тот путь, который прорубили в чаще; пробежали мимо карнеро, мимо источника, мимо индюшек, висевших на их питагайе, не останавливаясь и даже не думая о том, чтобы захватить с собою убитую дичь.

Все в лагере рудокопов находилось в движении. Мужчины, женщины и дети все были на ногах и все за работой. Одни поливали водою иссохшие колеса телег, другие чинили упряжь и седла; третьи занимались тем, что выпускали лошадей на свежие пастбища, и, наконец, некоторые снимали кожу с быка и рубили его на куски.

Женщины и молодые девушки находились около костров, на которых готовили пищу; вооружившись маленькими палочками, они взбивали ими варившийся в глиняных горшочках шоколад. Другие, стоя на коленях, растирали между двумя камнями вареные маисовые зерна, из которых приготовляются маисовые лепешки.

Дети играли на берегу озера. Они вошли по лодыжку в воду и рылись в грязи, как утята. Те из них, которые были постарше, смастерили себе удочки из палок, веревок и загнутых булавок и пытались ловить рыбу. Хотя озеро было расположено в пустыне, однако оно изобиловало рыбками серебристого цвета. Ручей, впадавший в озеро, почти пересыхавший летом, был притоком Горказита; по временам он становился довольно многоводным, так что рыба могла пробраться в него из реки.

Посреди кораля были разбиты три палатки: одна - четырехугольная, очень большая, и две другие - поменьше, их форма напоминала собою колокол. Средняя, большая, была занята доном Эстеваном и сеньорою Вилланева; палатку, расположенную справа от нее, занимала Гертруда со своею служанкой-индианкой, а расположенную слева занимал Генри Тресиллиан и его отец. Теперь все три палатки были пусты. Роберт Тресиллиан вместе с мажордомом (так называется в Мексике и южной Америке вожак каравана мулов) осматривал лагерь; его сын, как мы уже знаем, сопровождал Педро, а все семейство Вилланева прогуливалось по берегу озера, на котором ветер поднимал легкую зыбь.

Гулявшие предполагали уже вернуться обратно, как вдруг восклицание, раздавшееся с вершины оврага, произвело во всем лагере тревогу.

- Индейцы!

Каждый с любопытством поднял голову.

Педро и Генри Тресиллиан показались на вершине отлого нависшей над лагерем скалы; они еще раз повторили свое восклицание и, соскочив со скалы, пустились вниз с горы, рискуя сломать себе шею. Когда они благополучно скатились с горы, встревоженная толпа забросала их вопросами, на которые они могли ответить одним только словом:

- Индейцы!

Отстранив от себя докучавшую толпу, они поспешили туда, где их ожидали Вилланева и его компаньон, успевший уже присоединиться к своему товарищу.

- Где вы видели индейцев, дон Педро? - спросил Роберт Тресиллиан.

- В льяносах, к северо-востоку.

- Уверены ли вы, что это индейцы?

- Да, уверен, сеньор. Мы видели вооруженных всадников, которые не могут быть не кем иным, как только краснокожими.

- На каком приблизительно расстоянии находятся они от нас? - спросил дон Эстеван.

- Когда мы их заметили, они были на расстоянии около 10 миль, - может быть, даже больше, чем 10, - и они еще не успели намного приблизиться сюда, потому что мы употребили всего с полчаса, чтобы спуститься с горы.

Прерывистое дыхание охотников и их раскрасневшиеся лица указывали на быстроту, с которою они бежали. Их обратный бег был настоящими скачками с препятствиями.

- Это большое счастье, что вы их увидали на таком далеком расстоянии, снова начал дон Эстеван.

- Ах, сеньор! - сказал Педро. - Они довольно далеко от нас, но они скоро будут здесь. Они заметили наше присутствие и скачут к нам, чтобы окружить нас. Такой легкой кавалерии недолго сделать 10 миль по хорошей ровной дороге.

- Что же вы посоветуете нам делать, дон Педро? - спросил старый воин, с озабоченным видом крутя ус.

- Прежде всего, - ответил гамбузино, - не следует оставаться на этом месте. Как можно скорее снимемся с лагеря. Через час, может быть, уже будет поздно.

- Объясните, пожалуйста, Педро! Я вас не понимаю: сняться с лагеря? И куда перенести его?

- Туда, на вершину, - ответил проводник, указывая на Затерявшуюся гору.

- Но мы не сумеем втащить туда наверх наших животных, и у нас не хватит времени, чтобы перенести туда весь наш багаж.

- Стоит ли беспокоиться об этом! Мы можем считать себя счастливыми, если нам удастся спасти самих себя.

- Стало быть, вы полагаете, что следует все это кинуть?

- Да, синьор! Все, если понадобится. Я сожалею, что не могу посоветовать ничего лучшего, но другого выхода нет, и нам придется прибегнуть к этому средству, если мы дорожим своей жизнью.

- Как! - вскричал Роберт Тресиллиан. - Оставить все, что у нас есть: наш багаж, наши машины и даже наших животных? Это было бы непоправимым несчастьем! Наши люди храбры и отлично вооружены; мы сумели бы постоять за себя.

- Невозможно, дон Роберт, невозможно. Насколько я мог заметить, краснокожих приходится, по крайней мере, десять против каждого из нас, и мы наверняка будем разбиты. Далее, если бы мы и смогли сопротивляться им днем, то ночью они нашли бы способ сжечь нас, бросая в нас головни и смоляные факелы. Наш багаж так сух, что вспыхнет, как спичка, при малейшей искре. Мы должны защищать женщин и детей; только там, наверху, они могут быть в безопасности.

- Но кто вам сказал, - не унимался Роберт Тресиллиан, - что эти индейцы нам враги? Может быть, это отряд опатов?

- О нет, это не опаты! - вскричал гамбузино. - Эти индейцы снаряжены в военный поход, и я почти уверен, что это апачи.

- Апачи! - повторили все окружающие тоном, обнаружившим тот ужас, который внушали эти страшные дикари всем обитателям Соноры.

- Это не опаты и не манзы, это индейцы другого племени, - продолжал Педро, - они едут из владений апачей, у них нет с собою ни поклажи, ни женщин, ни детей, и я ручаюсь, что они вооружены с ног до головы, так как отправляются в какую-то военную экспедицию.

- В таком случае, - нахмурив брови, мрачно произнес дон Эстеван, - нам нечего ждать от них пощады.

- Нам нечего ждать даже какого бы то ни было снисхождения с их стороны, добавил гамбузино. - Мы даже не имеем права надеяться на это после того, как поступили с ними капитан Перец и его товарищи.

Каждый из рудокопов знал, на что намекал Педро. Мексиканские солдаты незадолго до того произвели разгром целого отряда апачей, обманув их обещанием заключить с ними мир. Это была настоящая резня, совершенная с поразительною жестокостью и с поразительным же хладнокровием, - резня, каких, по несчастию, насчитывается довольно много в летописях пограничных войн.

- Я уверен, - твердо произнес гамбузино, - что нам угрожает нападение апачей, которые многочисленнее нас. Было бы безумием ожидать их тут. Взберемся на гору, заберем с собой все, что только можно унести, и оставим все остальное.

- Вы уверены, что там мы будем в полной безопасности? - спросил Тресиллиан.

- Как в хорошо защищенной крепости, - ответил Педро. - Никакая крепость, построенная человеческими руками, не выдержит сравнения с Затерявшейся горой. Двадцать солдат могли бы там защищаться против нескольких сотен и даже, может быть, тысяч человек. Мы можем поблагодарить Бога за то, что нам встретилось такое надежное убежище и так близко от нас.

- Нечего колебаться, - сказал дон Эстеван, перекинувшись несколькими словами со своим компаньоном. - Мы многое теряем, оставляя здесь поклажу, но другого выхода не видно. Приказывайте, сеньор Вицента, мы будем вам повиноваться во всем.

- Я могу отдать только одно приказание, - воскликнул гамбузино, - все наверх!

При команде Педро во всем лагере, за четверть часа перед тем совершенно тихом и спокойном, поднялись тревога и суета, которых невозможно описать. Каждый бегал и суетился, тут и там раздавались крики и плач. Матери собирали вокруг себя детей и со слезами прижимали их к своей груди. Им уже мерещились занесенные над головками детей индейские копья и ножи.

Все произошло так внезапно, что рудокопы сначала не знали, за что приняться; когда же они, наконец, немного пришли в себя, дело пошло у них на лад, и все дружно поспешили к ущелью, которое открывало путь к вершине горы.

Скоро весь крутой склон ущелья снизу доверху был покрыт людьми.

Со своею обычною предусмотрительностью рудокопы прежде всего позаботились поместить в безопасное место своих жен и детей. Они приняли все необходимые предосторожности для того, чтобы последние беспрепятственно добрались до вершины; однако даже и при этом те не раз падали на каменистой тропе, разбивали себе колени и обдирали руки. Но в спешке они не замечали ран в ушибов.

Когда женщины без серьезных потерь достигли вершины горы, мужчины поспешили обратно к корралю. Им жаль было оставлять свое имущество врагу, и они пытались спасти все, что только было можно.

Сначала, опасаясь за свою жизнь, они действовали очень осторожно и не отходили далеко, но когда один из посланных для наблюдения за окрестностями с вершины горы, вернувшись, донес, что краснокожих еще не видать, рудокопы поняли, что у них есть возможность спасти хоть часть своего добра.

- Забирайте прежде всего боевые припасы и провиант! - кричал Педро Вицента, пользуясь своими полномочиями. - Это необходимо на случай осады. Затем заберем все, что сумеем, - орудия, машины, веревки, парусину; но начать надо с пороха и съестного.

Ему повиновались беспрекословно. Немного спустя ущелье представляло еще более оригинальный вид: толпа людей, тяжело нагруженных, беспрестанно двигалась с равнины на вершину горы и обратно. Они трудились в поте лица, подымались вверх, спускались вниз и снова без отдыха подымались, каждый раз принося на гору новые тюки добра. Новая партия отправлялась только по приказанию распорядителя. Это перетаскивание имущества было похоже на хорошо организованный конвейер. Одни, добравшись до лагеря, снимали с повозок добро, выбирали наиболее ценные вещи и связывали их, чтобы легче было унести. Другие проворно развязывали тюки, открывали коробки, выбрасывая все содержимое, чтобы воспользоваться упаковочным средством. Очень скоро в коррале ничего почти не осталось, кроме орудий, машин и самих повозок.

Если бы Гремучая Змея и его воины могли предвидеть, что хозяева лагеря сами так его обчистят, они предпочли бы заморить своих мустангов, но поскорее доехать. Впрочем, индейцы и так двигались вперед довольно быстро; караульные, поставленные рудокопами, не замедлили дать знать об их приближении. Рудокопы забрали напоследок еще кое-что из вещей, в том числе две небольшие круглые палатки, после чего поспешили взобраться на гору.

Несколько человек все же замешкались на равнине. Это были хозяева лошадей, которые с печалью в сердце расставались с преданными животными. Лошадей никак нельзя было увести с собой. Разве могли они пробраться по тропинке, годной для коз, антилоп или же для животных, обладающих когтями? В какие руки попадут несчастные животные? Какая участь их ждет?

О том же думали возницы и погонщики мулов, которые также любили вверенных им животных.

Но времени терять было нельзя. Пора было прощаться. Послышались восклицания: \"Лошадка, лошадка моя милая!\" \"Мулик, мулик дорогой!\" \"Прощай, да хранит тебя Бог!\" К этим нежным словам они добавляли тысячи проклятий в адрес тех, кто вынуждал их разлучиться со своими любимцами.

Педро был взволнован чрезвычайно. Все его будущее зависело от успешной эксплуатации открытой им золотоносной залежи, и теперь, на его глазах, надежды эти внезапно рухнули. Даже если допустить, что рудокопы избегнут смерти, все самые дорогие машины будут наверняка разрушены врагами, и кто знает, окажется ли фирма \"Вилланова и Тресиллиан\" в состоянии возместить такие потери. Эти мысли приводили Педро в ярость. Но делать было нечего, и он последовал за остальными на вершину горы. Товарищи Педро был уже довольно далеко, за исключением Генри Тресиллиана. Последний никак не мог расстаться с Крузадером. Стоя подле своего коня, он ласково гладил его рукой по лоснящейся шкуре. Слезы бессилия текли из глаз молодого человека. Увы! Он ласкал Крузадера в последний раз!.. Благородное животное как будто понимало своего господина: оно смотрело на него своими большими умными глазами и жалобно ржало.

- Мой славный Крузадер, - бормотал молодой англичанин, - мой бедный друг. Знать, что я должен расстаться с тобою и что ты достанешься какому-то презренному краснокожему... О, это жестоко, очень жестоко!..

Крузадер ответил на эти слова жалобным ржанием. Без сомнения, он разделял печаль своего господина, которого так любил!

- Пусть поцелуй будет нашим последним прощанием, - произнес Генри, прикладывая свои губы к шелковистой морде Крузадера.

И он ушел, широко шагая, стараясь побороть душевное волнение.

Рудокопов уже не было видно, когда Генри Тресиллиан вступил в ущелье. Нельзя было терять времени, но молодой англичанин, не сделав и ста шагов, обернулся. Он услыхал топот скачущей лошади. Не одинокий ли это индеец? Нет, это был Крузадер, не желавший расставаться со своим господином. Достигнув начала крутого подъема, славный конь пытался вскарабкаться по нему. Но все его усилия были напрасны. Всякий раз, когда он ставил передние ноги на камни, камни начинали осыпаться, и он падал на колени. Он несколько раз начинал все сначала, и все его попытки сопровождались жалобным ржанием, которое до слез трогало Генри Тресиллиана.

Молодой человек быстро продолжал свое восхождение, чтобы не видеть этого мучительного зрелища, но на середине подъема остановился, чтобы бросить последний взгляд на своего верного друга. Крузадер неподвижно стоял на том же месте; он отказался от мысли последовать за своим господином и временами громко издавал печальное ржание, свидетельствовавшее о его горе и отчаянии.

Глава VII

ГРЕМУЧАЯ ЗМЕЯ

На верху обрыва Генри Тресиллиан нашел своего отца и дона Эстевана. Они руководили оборонительными работами. Мужчины набирали повсюду в пути камни и подавали их товарищам, находившимся на площадке. Они образовали цепь, так что можно было принять их за повстанцев, устраивающих баррикаду. По словам Педро, Затерявшаяся гора сама по себе могла заменить самую сильную крепость и устояла бы против любой артиллерии. Эти камни предназначались для другого: они должны были служить метательными снарядами в случае нападения краснокожих.

Каждый работал с таким усердием, что скоро на краю оврага образовался парапет в форме подковы. Что бы ни случилось, мексиканцы теперь могли быть уверены, что у них не будет недостатка в средствах защиты.

Что касается остальных рудокопов, они вместе с женщинами и детьми помогали на лужайке убирать в безопасное место все, что только можно было унести из лагеря. Некоторые, еще не оправившись от волнения, ходили взад и вперед и с жаром обсуждали положение дел; другие, более храбрые и спокойные, приводили в порядок неприбранные ящики и тюки, разбросанные на земле, и спокойно ждали дальнейших событий.

Сеньора Вилланова и ее дочь, окруженные прислугой, составили отдельную группу. Молодая Гертруда пристально смотрела на то место, где появлялись поднявшиеся на гору люди, и взглядом словно спрашивала о чем-то вновь прибывших. Она заметно беспокоилась. Ей сказали, что Генри Тресиллиан не ушел из корраля вместе со всеми, и она боялась, как бы он не опоздал и не подвергся какой-либо опасности.

Никто еще не думал раскидывать палатки и располагаться в них; все еще надеялись, что дело кончится ложной тревогой и что скоро можно будет избавиться от всякого страха.

Так как мнение гамбузино относительно того, к какому племени принадлежали индейцы, было основано, в сущности, только на предположениях, дон Эстеван послал его снова в разведку. На этот раз он доверил ему свою подзорную трубу и условился о сигналах. Один ружейный выстрел должен был означать, что враги не направлялись уже более к Затерявшейся горе; два выстрела означали, что они близко: три - что нечего более бояться; четыре - что, наоборот, это шайка из враждебного племени, намеревающаяся расположиться лагерем. Из этого можно было бы, пожалуй, заключить, что Педро уносил с собою целый арсенал оружия, тогда как с ним был только его штуцер да два пистолета старой системы и средней дальнобойности; присоединившийся к нему по пути на гору Генри Гресиллиан пожелал сопровождать его; он был вооружен, как мы помним, двуствольным ружьем.

Условившись обо всем, два разведчика направились к узкой тропинке.

Проходя мимо Гертруды и ее матери, Генри обменялся с ними несколькими словами.

- Успокойтесь, - сказал он им, - мы здесь в безопасности, и нам положительно нечего бояться.

Гертруда наивно восхищалась каждым проявлением смелости своего друга. Она находила, что он проявил героизм, оставаясь один на равнине, и необычное поведение Крузадера казалось ей вполне естественным. Она лучше, чем кто-либо, знала, как молодой англичанин любит свою лошадь и какими заботами он ее окружил; она сама полюбила красавца Крузадера, который так нежно брал сахар из ее руки и который так же гордо гарцевал в диких льяносах, как и на улицах Ариспы; она охотно отдала бы все, что имела, чтобы уберечь его от краснокожих.

Педро и его спутник через несколько минут достигли того места вершины, которое должно было служить им наблюдательным пунктом. Они тотчас же увидели, что индейцы уже очень близко.

- Выстрелите два раза, голубчик, - сказал гамбузино, настраивая подзорную трубу. - Постарайтесь сделать промежуток после первого выстрела, чтобы они не могли ошибиться в том, что мы хотим им сообщить.

Едва смолкло эхо выстрелов, как Педро вскрикнул:

- Caramba! Я не ошибся! Это апачи!.. И хуже того - койоты, самые кровожадные, самые страшные из всех индейцев! Скорей, скорей, - продолжал он, не оставляя наблюдения, - возьмите мои пистолеты и выстрелите еще два раза.

Два новых выстрела последовали один за другим. Дикари остановились, взглянули в сторону стрелков и, по-видимому, начали совещаться. Их движения уже можно было различить простым глазом; благодаря своей подзорной трубе Педро рассмотрел одну деталь, которая вызвала у него гневное восклицание:

- Клянусь всеми дьяволами, это Гремучая Змея!

- Гремучая Змея! - повторил Генри, менее заинтересованный этим странным именем, чем видом самого гамбузино. - Вы его знаете, Педро?

Гамбузино снова посмотрел в трубу.

- Да, - продолжал он тем же тоном, - это, конечно, он! Я ясно вижу на его груди безобразную мертвую голову, послужившую образцом для той, которой он меня наградил. Это та самая шайка краснокожих, предводительствуемая Гремучей Змеей, которая поступила со мною так, как я вам рассказывал сегодня утром, дон Генрико. Горе нам, если мы попадем в их руки. Мы будем преданы ужасной смерти! Гремучая Змея будет упорно нас осаждать, чтобы голодом принудить нас к сдаче.

- Но если мы сдадимся тотчас же, - сказал с насмешкой Генри, - может быть, он будет милостив?

- Милостив, он!.. Берегитесь подобной мысли! Можно ли серьезно об этом говорить! Или вы забыли резню Переца?

- Никоим образом.

- Ведь эти койоты, изменнически убитые капитаном Перецом, составляли часть того племени, которое мы видим перед собой. Гремучая Змея об этом помнит, и, насколько это будет зависеть от него, мы поплатимся за виновных!

Сказав это, гамбузино замолчал. Он передал подзорную трубу Генри и оставался некоторое время погруженным в свои мысли, обдумывая возможные средства выйти из такого трудного положения, которое многие другие, может быть, нашли бы совершенно безнадежным. Но если ярость была известна дону Педро Виценте, то отчаяния он не знал.

Индейцы, предводительствуемые Гремучей Змеей, снова направились на северо-восток; другое племя дикарей обогнуло гору по направлению к северо-западу.

- Если мои расчеты меня не обманывают, - сказал Генри Тресиллиан, - число этих апачей доходит по крайней мере до пятисот.

- По моему подсчету приблизительно столько же, - ответил гамбузино. - Что делать против такого количества?

- Подождать ночи, напасть на них врасплох и пройти, - сказал Генри со всем пылом юности.

- Было бы безумием пытаться это сделать, сеньор, - сказал Педро Вицента, во-первых, потому, что на этих индейцев трудно напасть врасплох; а во-вторых, нам нужно защищать женщин и детей, нас же так мало. Нам нужно беречь те немногие силы, какие у нас есть.

- Так вы советуете нам бегство? - сказал Генри.

- Почему же нет, если бы оно было возможно? - отвечал гамбузино. - Нельзя считать бесчестьем бегство перед врагом, который так подавляет нас своею многочисленностью. К несчастью, бегство для нас так же невозможно, как и сражение.

- Невозможно? Почему?

- Ах, сеньор, - возразил Педро с недовольным жестом, - разве вы забыли, что мы бросили наших лошадей и что нельзя спастись пешком в пустыне? Предположим даже, что нам удастся присоединиться к ним, но ведь вы не хуже меня знаете, в каком состоянии мы их оставили.

- Тогда, - сказал Генри Тресиллиан, - нам остается только защищаться на этой площадке!

- Вот именно, сеньор, об этом-то и нужно дать знать как можно скорее.

- Ну что ж, если нападение невозможно... Недурно будет показать этим проклятым дикарям, что они так просто до нас не доберутся.

Глава VIII

НАПАДЕНИЕ НА ЛАГЕРЬ

На площадке дон Эстеван не оставался в бездействии. Бывший военный, привыкший к отчаянным схваткам, он беспрепятственно принял начальство над войском, и его признанный авторитет при теперешних обстоятельствах мог оказать лишь самое полезное влияние.

Указав женщинам и детям наименее опасное место, он с большим хладнокровием готовился к защите: велел зарядить ружья, раздать заряды и устроить нечто вроде арсенала, где порох и пули могли сохраниться от сырости.

Как внимательный военачальник дон Эстеван прежде всего постарался определить положение, чтобы быть в состоянии судить о слабых пунктах и осмотрительно и осторожно распределить посты.

По его мнению, относительная многочисленность индейцев не могла сама по себе внушать особые опасения. Восемьдесят решительных и хорошо вооруженных человек в такой недоступной позиции, какую занимали рудокопы, могли не бояться врага, даже более многочисленного, чем койоты, а импровизированная крепость имела приблизительно такое количество защитников.

Эти люди, можно бы сказать, эти авантюристы, большею частью привыкшие к опасности во всех ее формах, сами почувствовали необходимость сомкнуться и доверить свою участь предусмотрительности и осторожности одного. Они, как по наитию, поняли необходимость дисциплины в присутствии внезапно появившихся врагов, которые казались тем опаснее, что сами заимствовали оружие и тактику у регулярных войск. Таким образом, власть дона Эстевана была признана как бесспорная необходимость.

Рудокопы, построив сильную баррикаду из камней, которая должна была им служить и защищающим парапетом и арсеналом для ядер, казалось бы, должны были только терпеливо ждать сигналов гамбузино, но трудно быть терпеливым в подобном случае.

Несколько секунд, протекших между двумя последними выстрелами, были полны томительного ожидания. Кто эти индейцы, друзья или враги? Какие у них намерения? Последовала минута нерешительности. Увы! Едва звук третьего выстрела замер вдали, как четвертый положил конец всякой неизвестности. Вопрос был решен.

- К несчастью, это апачи! - сказал Эстеван своему товарищу.

Но опасность была большей, чем предполагал дон Эстеван. Педро скоро должен был дать знать ему об этом.

- Койоты! - закричал ему гамбузино, как только приблизился настолько, чтобы быть услышанным. - Шайка Гремучей Змеи! - прибавил он тише, подходя.

Присутствующие переглянулись с испугом. Эти слова не нуждались в комментариях.

Действительно, нельзя было ждать пощады от родственников и друзей воинов, перебитых капитаном Перецом. Что за дело было койотам до того, что жители Ариспы и сами рудокопы глубоко порицали этот варварский поступок? Со времени этого преступления бледнолицые, кто бы они ни были, стали для индейцев заклятыми врагами, которых следовало безжалостно истреблять.

Лицо дона Эстевана невольно омрачилось.

- Стало быть, - сказал он, - вы уверены, дон Педро, что перед нами шайка Гремучей Змеи?

- Я в этом уверен, - отвечал тот. - Я так близко видел этого разбойника, что узнал бы его из тысячи, да и ваша подзорная труба дала мне возможность различить даже его тотем - эмблему, которую он носит на своей груди и которою украсил мою.

Подобно тому, как служители некоторых фламандских церквей отдергивают занавеси, закрывающие дорогие картины, чтобы показать их путешественникам, так и Педро распахнул свою рубашку и показал всем своим собеседникам произведение искусства, которое он уже показывал Генри Тресиллиану. Каждый слышал об этом характерном знаке предводителя койотов, и теперь никто уже не сомневался, что имеет дело с Гремучей Змеей и его шайкой.

Когда рудокопы пришли в себя от первого, вполне естественного волнения, дон Эстеван, с тем спокойствием, которое его никогда не покидало, объяснил им положение дел. Начальник понимал, что надобно прежде всего не допустить паники и предохранить от всякого подобного чувства людей, положившихся на его опытность. Поэтому он выказал совершенную уверенность в успехе, но не скрыл возможных и даже неминуемых трудностей осады, которая только начиналась.

Впрочем, естественная крепость, занимаемая рудокопами, была так неуязвима, что открытого нападения можно было не опасаться. Если же, однако, Гремучая Змея отважился бы на это, его встретили бы достойно.

Рудокопы были хорошо вооружены. Им нечего было бояться недостатка в боевых и съестных припасах, если только расходовать их предусмотрительно, а источник, находившийся тут же, дарил им свежую воду.

Не убаюкивая себя иллюзиями, можно было надеяться, что, несмотря на численное меньшинство осажденных, могло представиться благоприятное обстоятельство, которое позволило бы им напасть на дикарей или попросту убежать от них.

Надежда так сильно укоренилась в человеческом сердце, что даже в такие критические часы, которые переживали рудокопы в начале этой осады, большая часть из них предвидела уже освобождение. Каждый, не скрывая от себя опасностей, имел решимость презирать их и надежду победить.

Чтобы наблюдать движение врагов и не быть замеченными ими, защитники площадки скрылись за своим парапетом. У них перед глазами была часть льяносов, в виде треугольника, по сторонам находились перпендикулярные скалы, окружавшие площадку; почти весь лагерь заключался в этом пространстве.

Прошел еще почти час до прибытия индейцев.

Лошади и мулы, предоставленные самим себе у подножия Затерявшейся горы, казалось, не думали удаляться. Не зная будущего, которое их ожидало, они мирно паслись на лугу или купались в речке. Они наслаждались отдыхом, который вполне заслужили после нескольких долгих дней тяжкого пути.

Немного подальше неподвижно стояло стадо антилоп, пришедших утолить жажду и выкупаться, но испуганных видом повозок на том месте, где накануне еще ничего не было, и потому готовившихся убежать при малейшем шуме.

Напротив, коршуны не имели сомнений; вид больших белых повозок привлекал их, и эти птицы целой стаей опустились на ограду корраля. Одни оспаривали друг у друга остатки быка, убитого рудокопами на завтрак, другие бродили вокруг четырехугольной палатки, которая не была унесена, садились на открытые ящики, с любопытством рассматривали разбросанные вещи и казались настоящими владельцами лагеря.

Вдруг произошла перемена одновременно среди всех животных, крылатых и четвероногих, домашних и диких. Антилопы понюхали воздух и умчались, как туча стрел, пущенных из невидимых арбалетов. Коршуны полетели, но не удалились, а только поднялись на среднюю высоту и парили над лагерем, махая своими широкими черными крыльями. Наконец, лошади, мулы и рогатый скот, внезапно обезумевшие, забегали взад-вперед со ржанием или ревом.

- Что такое с ними? - спросил Генри Тресиллиан.

- Они почуяли краснокожих, - отвечал гамбузино. - Мы сейчас увидим эту проклятую породу.

В самом деле, в это время краснокожий всадник в сопровождении многих других выезжал со стороны треугольника, который был виден осажденным, а спустя немного времени другая колонна начала развертываться с противоположной стороны. Оба войска растянулись приблизительно на расстоянии мили от Затерявшейся горы, как будто индейцы решились не подходить к ней. Но мексиканцы знали, что это только маневр, чтобы лучше окружить лагерь.

- Если бы они знали наверное, где мы находимся, - прошептал Педро, - они не тратили бы впустую время и силы. Они, вероятно, воображают, что мы в состоянии сопротивляться им на равнине, и хотят окружить нас с двух сторон.

Никто не отвечал ему. Сцена, происходившая перед ними, поглощала всеобщее внимание. Со своего места они не упустили из виду ни одного движения неприятеля.

Несметный кордон всадников медленно развертывался вокруг Затерявшейся горы. Уверенные в том, что добыча не может ускользнуть, койоты не торопились. Их оружие и щиты сверкали на солнце, как блестящая чешуя. Как будто две огромные допотопные змеи двигались навстречу одна другой.

Еще не было видно арьергарда, когда средние части обеих колонн соединились на середине полукруга, который они описали.

Сколько было индейцев? Рудокопы не знали этого наверняка, но они увидели их уже достаточно, чтобы оценить данный гамбузино совет - уклониться от неравной битвы.

Койоты повернулись лицом к неприятелю правильно и дружно, точно солдаты, исполняющие маневр перед своим генералом, после чего они остановились, и пять или шесть индейцев, выйдя из рядов, начали разговаривать и жестикулировать.

Дон Эстеван не мог ничего понять по их жестам; он передал свою зрительную трубу Педро, которому были лучше известны обычаи краснокожих.

- Гремучая Змея советуется со своими помощниками, - сказал гамбузино. Наши повозки приводят их в замешательство... Без сомнения, они воображают, что имеют дело с солдатами, и они слишком осторожны, чтобы попытаться напасть на лагерь налегке.

Гамбузино угадал верно, если только говорить наверняка значит угадывать. Неожиданный вид повозок был причиной внезапной остановки индейцев.

Эти хозяева пустыни, эти владельцы льяносов не всегда проходят по своим владениям без труда и опасностей, и коварство их племени вошло в пословицу. Они действуют всегда с величайшей предусмотрительностью. Повозки, присутствие которых так сильно их удивило, могли принадлежать обыкновенным путешественникам, рудокопам, торговцам или эмигрантам, но могли принадлежать и военным, а при сомнении всегда лучше остерегаться.

Гремучая Змея приказал своему войску остановиться и созвал начальников, чтобы условиться с ними относительно лучшего способа нападения на бледнолицых. У индейцев главный предводитель не имеет абсолютной власти: он должен, даже на войне, предлагать свой план на обсуждение и не действовать без согласия других.

Койоты легко решили вопрос относительно присутствия мексиканских солдат. Не задумываясь, они дали отрицательный ответ: никакой стражи не было вокруг корраля, не видно было нигде никакого мундира. У солдат были бы часовые. Между тем окрестности казались пустынными, а лошади, мулы и рогатый скот были оставлены без присмотра.

Это обстоятельство могло бы показаться странным всякому другому, но не койотам, которые отлично знали, что их приближение наводит ужас не только на белых, но и на принадлежащих белым животных, так что они иногда срываются с привязи. К чему же было беспокоиться? Они убедились, что не ошибаются, думая, что это стоянка не военных, а штатских, в противном случае животные были бы более дисциплинированы, и солдаты стояли бы уже под ружьем.

Лагерь был окружен, оставалось напасть на неприятеля.

По данному знаку краснокожие зашевелились. Ряды их сгущались по мере того, как они стягивали свой круг, чтобы замкнуть в него всех животных, иначе они могли упустить их, а между тем добыча была завидная.

Нечего было и думать напасть на лагерь днем. Бледнолицые, вероятно, уже давно заметили индейцев и приготовились к отпору. Незаметно было следа их, но что же в этом удивительного? Они скрылись за повозками, а постоянное движение животных взад и вперед мешало их видеть.

Такое поведение белых указывало на их намерение защищаться. Одной причиной больше, чтобы подходить с особенной осторожностью, даже, может быть, было бы лучше совсем оставить мысль о немедленном нападении. В темноте будет легче победить врагов, силу которых индейцы не знали.

Индейцы приблизились еще немного, стараясь постоянно держаться на расстоянии выстрела; к их великому удивлению, сколько ни смотрели они повсюду - между повозками, под колесами, в промежутках между тюками, сложенными рудокопами для укрепления корраля, - они не заметили никакого присутствия человека. Это было непонятно.

В своем изумлении они были готовы увидеть во всем этом колдовство.