Конн Иггульден

«Гибель царей»

Моему отцу, который декламировал «Vitai Lamparada» с блеском в глазах. И матери, которая объяснила мне, что история — это собрание замечательных рассказов и дат.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА 1

На вершине холма неясно вырисовывались очертания крепости Митилена. По гребням стен двигались огоньки — ночные дозоры обходили укрепления. Дубовые ворота, окованные железными полосами, были закрыты; единственная дорога, идущая по крутому косогору к крепостным воротам, усиленно охранялась.

Гадитик оставил на галере всего двадцать человек. Когда остальные солдаты центурии высадились на берег, он приказал убрать трап, и «Ястреб» отчалил от окутанного тьмой берега острова. Весла почти неслышно касались поверхности воды. Корабль будет в полной безопасности; погасив все огни, он растворится в ночи, и наткнуться на него может только судно, решившее зайти в маленькую бухту Лесбоса.

Юлий со своим отрядом ждал распоряжений. Он старался выглядеть спокойным, хотя после шести месяцев берегового патрулирования ощущал возбуждение перед настоящим делом. Внезапность нападения давала определенное преимущество, но захват крепости — дело непростое и опасное. Юлий знал, что при штурме стен погибнет много воинов.

Он еще раз проверил снаряжение, осмотрел каждую перекладину на лестницах, выгруженных с галеры, обошел солдат, напоминая, что сандалии должны быть обернуты тряпками — тогда они смогут двигаться бесшумно, да и на стены легче будет взбираться. Все было в порядке, и солдаты не жаловались, хотя Юлий проверял их уже третий раз после высадки. Он знал, что люди на него не обидятся. Четверо были ветеранами, в том числе Пелита, который отслужил на галерах десять лет. Юлий сделал его своим заместителем, потому что видел, как уважают Пелиту товарищи. Некогда его обошли по службе, но Юлий подметил заботливое отношение к оружию и снаряжению и уверенность в угрюмом, почти безобразном лице ветерана. Очень скоро Пелита стал надежной правой рукой молодого тессерария.

Остальные шестеро были набраны в римских портах, расположенных на берегах Греции, когда центурион комплектовал экипаж галеры. Естественно, у некоторых было темное прошлое, но, когда на галеру набирают солдат, на это обычно не обращают внимания. Должники и люди, оказавшиеся не в ладах с законом, знают, что служба на море для них — последний шанс выжить. Юлий не мог пожаловаться на подчиненных. Каждый из десятка побывал в боях; из их рассказов можно было составить эпопею об усилении могущества Рима за последние двадцать лет. То были жестокие, суровые люди, не страшащиеся грязной и опасной работы — такой, как резня мятежников в Митилене нынешней летней ночью.

Гадитик обходил отряды, инструктируя каждого офицера. Светоний выслушал, кивнул и отсалютовал. Юлий наблюдал за сослуживцем. Он испытывал к Светонию необъяснимую неприязнь. Уже год они находились на одной галере, но между ними установились отношения, которые можно было назвать холодной вежливостью. Светоний смотрел на Юлия как на мальчишку, которому при случае можно дать подзатыльника. О прежней службе Юлия он ничего не знал и только фыркал, когда молодой офицер рассказывал легионерам о триумфе Мария в Риме, в котором он принимал участие. Для солдат с галеры Рим был далекой сказкой, и Юлий чувствовал, что некоторые считают его бахвалом. Это было обидно, но любая попытка затеять ссору или выяснение отношений грозила понижением в звании. Поэтому Юлий молчал, даже когда услышал, как Светоний рассказывает, что он сделал с одним хвастливым тессерарием — сильно побил и подвесил болтаться на дереве. По тону Светония можно было понять, что он относится к этой выходке как к невинной шутке. Когда же он заметил пристальный взгляд Юлия, то сделал вид, что удивлен, потом жестом приказал своему заместителю следовать за ним и удалился.

Гадитик направился к отряду Юлия, и тот заметил, что Светоний ухмыльнулся в спину центуриону. Юлий отсалютовал и вытянулся, ожидая приказа. Гадитик кивнул и приветствовал его, подняв вверх правую ладонь.

— Если они не знают о нашем прибытии, мы выжжем это гнездо еще до рассвета. Если же их предупредили, то придется драться за каждую пядь земли. Проследи, чтобы доспехи и мечи обмотали тряпками. Нас не должны заметить, пока мы не подберемся к стенам вплотную.

— Слушаюсь, центурион, — тихо ответил Юлий.

— Твои люди нападают с южной стороны, там подъем не такой крутой. Быстро подтащите лестницы к стене. У подножия лестниц поставь по человеку — пусть поддерживают их, чтобы не тратить время на поиски ровного места. Люди Светония уберут стражников у ворот. Их там четверо, можно сделать все без шума. Если услышите крики до того, как доберетесь до стены, бегите к ней. Нельзя дать им опомниться. Все понятно? Хорошо. Вопросы есть?

— Мы знаем, сколько там мятежников, центурион? — спросил Юлий.

Гадитик явно удивился вопросу.

— Мы возьмем крепость, будь их там хоть пятьдесят, хоть пятьсот! Они два года не платят податей, убили своего правителя… Ты что, хочешь дожидаться подкреплений?

Юлий покраснел от стыда.

— Нет, центурион.

Гадитик горько усмехнулся.

— На флоте всегда так. Ничего, ты привыкнешь к постоянной нехватке людей и кораблей, если переживешь нынешнюю ночь. Обойдете крепость и незаметно подберетесь к южной стене. Ясно?

— Так точно, центурион, — отчеканил Юлий и снова отсалютовал.

Поначалу трудно быть офицером, даже младшим. Предполагается, что ты знаешь все, что надо, словно вместе со званием получаешь умение. Юлий никогда не брал крепостей — ни днем, ни ночью, а теперь должен быстро принимать решения, от которых зависит жизнь его солдат.

Он посмотрел на легионеров и вдруг почувствовал решимость. Он не позволит им погибнуть.

— Вы слышали слова центуриона. Продвигаемся тихо, идем россыпью. Вперед.

Солдаты, как один, ударили правыми кулаками по нагрудникам кожаных доспехов. Юлий поморщился, недовольный произведенным звуком.

— И больше никакого шума. Пока не окажемся в крепости, не сообщать, что поняли мои приказы. Не надо орать «так точно», когда будем подбираться к стене, ясно?

Кто-то хихикнул, но чувствовалось, что люди напряжены. Медленно и тихо отряд ушел в ночную тьму. К другим участкам стены отправились еще два отряда по десять человек. Сам Гадитик должен был руководить лобовой атакой на ворота, когда часовым перережут глотки.

Юлий подумал о том, что бесконечная муштра дала свои результаты. Люди беззвучно разделились на двойки и взвалили на плечи четыре длинные лестницы. Место было ровное, и солдаты почти бежали, пригибаясь к земле и стараясь не шуметь. Только бы незаметно добраться до стен, а там уж дело начнется… Неизвестно, сколько в крепости мятежников, поэтому в первой же стычке необходимо перебить их как можно больше.

Заметив, что по стене движутся факелы часовых, Юлий жестом приказал воинам затаиться. Вокруг было очень тихо, лишь сверчки стрекотали в траве. Прошло несколько мгновений: огни стали удаляться.

Юлий нашел взглядом офицера, который командовал другим отрядом, и, пригнувшись, сделал знак рукой — можно продолжать движение.

Он выпрямился, сердце забилось сильнее. Солдаты тоже встали и подняли на плечи лестницы. Теперь они карабкались по скалистому склону, который вел к южному участку стены. Юлию казалось, что топот ног разносится по округе подобно ударам грома.

Люди спешили. Впереди шел Пелита. Карабкаясь вверх по неровному грунту, он тащил передний конец лестницы. Темнота была такой плотной, что даже свет луны не доходил до поверхности земли. Гадитик правильно выбрал время для нападения…

Наконец лестницы подтащили вплотную к стене, подняли и установили их так, чтобы обеспечить максимальную высоту подъема. Один солдат прочно держал лестницу внизу, второй быстро забирался по ней наверх. Спустя несколько секунд половина отряда была уже на стене, оставшимся же внизу пришлось туго — лестницы скользили и шатались на камнях. Одна чуть не упала, и если бы не Юлий, который находился еще у подножия крепости, солдат мог бы разбиться. Цезарь дождался, пока тот не переберется на стену, и посмотрел по сторонам. Воины из второго и третьего отрядов уже совершили подъем, и пока было тихо — тревоги никто не поднимал.

Подвигав лестницу, Юлий установил ее как можно надежнее и полез вверх, цепко хватаясь за перекладины. Опасаясь лучников, он не стал задерживаться на стене и сразу же спрыгнул вниз.

Вскочив на ноги, он увидел своих людей. Они стояли в узком проходе между двух стен на каменистой земле, покрытой чахлой травой. Ловушка, из которой необходимо выбраться как можно скорее, иначе их перестреляют лучники. Внутренняя стена была такой же высоты и располагалась в двадцати футах от внешней. Нападающие оставили лестницы снаружи и оказались в западне, как и рассчитывали древние строители крепости. Юлий выругался про себя; солдаты смотрели на него, ожидая распоряжений.

Внезапно в крепости принялись бить в колокол — кто-то поднял тревогу.

— Что дальше, командир? — с тревогой спросил Пелита.

Стараясь успокоиться, Юлий глубоко вздохнул.

— Если оставаться здесь, считай, мы покойники. Они сбросят вниз факелы и расстреляют нас из луков. Ты самый ловкий, Пелита, поэтому снимай доспехи, возьми веревку и попытайся взобраться на внутреннюю стену. Мы тем временем попробуем добраться до наших лестниц. Высота здесь футов пятнадцать, но если встать на плечи друг другу, можно залезть наверх — это сделают самые легкие — и втащить хотя бы одну лестницу.

На шум, доносившийся из крепости, он не обращал внимания. Мятежники отражали нападение Гадитика, и времени у отряда было очень мало.

Солдаты быстро поняли его план. Трое самых крепких, согнувшись, уперлись руками во внешнюю стену. Еще двое взобрались им на спины, и нижние закряхтели — металлические наплечники и пластины доспехов врезались в тело. Воины молча терпели, но Юлий видел, что долго выдержать такое напряжение невозможно.

Двое последних разделись до набедренных повязок и сняли сандалии. Юлий кивнул, и они проворно полезли по телам товарищей, словно по такелажу на галере. Тессерарий медленно вытащил меч из ножен и стал напряженно всматриваться в темноту.



В двадцати футах от них Пелита прижался лицом к холодному сухому камню стены и обратился к богам с короткой страстной молитвой. Когда он, нащупывая трещины между каменных блоков, начал подъем, пальцы на его руках дрожали от напряжения. Пелита карабкался медленно, отыскивая ногами надежные точки опоры и стараясь не шуметь. Дыхание со свистом вырывалось меж стиснутых зубов, и ему казалось, что кто-нибудь обязательно придет проверить, что это за звук. В какое-то мгновение он пожалел, что взял с собой тяжелый гладий и обмотал тело веревкой, хотя оказаться наверху без оружия было равносильно самоубийству. Но и свалиться вниз на камни тоже не хотелось.

Над головой в отблесках факелов Пелита различал верхний выступ стены. Воин мысленно усмехнулся. Все бросились биться с полусотней легионеров Гадитика. Профессионалы сразу же послали бы разведчиков по всему периметру — проверить, нет ли отрядов, пытающихся проникнуть в крепость на других участках. Пелита гордился тем, что хорошо знает ремесло солдата…

Он пошарил рукой и нашел в стене удобное углубление — за века дожди и ветры потрудились над ее поверхностью. Руки болели от напряжения, когда его ладони наконец легли на парапет, окаймлявший стену поверху. Несколько секунд Пелита просто висел, напряженно прислушиваясь.

Он перестал дышать, но все было тихо. Тогда, решившись, воин сжал челюсти, подтянулся, перебросил сначала одну, потом другую ногу, упал через парапет на площадку и замер. Потом очень медленно и бесшумно обнажил меч.

Пелита оказался на каменном пятачке, от которого в обе стороны вниз шли ступеньки. Он сразу заметил неподалеку остатки чьей-то трапезы — вероятно, здесь перекусывал часовой, который покинул свой пост, когда поднялась тревога. Не остался на своем месте, а бросился отражать нападение. Пелита машинально отметил это нарушение воинской дисциплины.

Он смотал веревку, которой обвязался перед подъемом, и закрепил один конец в кольце, вбитом в стену. Подергав и убедившись в прочности узла, Пелита одобрительно улыбнулся и сбросил свободный конец вниз.



Юлий видел, что воины из других отрядов стараются вжаться во внутреннюю стену — они тоже оставили свои лестницы на той стороне. Конечно, в следующий раз солдаты привяжут веревки к верхним ступенькам лестниц, чтобы, взобравшись на стену, втащить их наверх. Обычно люди сильны задним умом. Гадитику стоило уделить больше внимания подготовке штурма крепости. Однако сделать это было трудно — укрепление располагалось на холме, и заглянуть за стены не представлялось возможным.

Юлий запретил себе осуждать действия начальника, хотя какая-то часть его подсознания уверенно подсказывала, что если бы он командовал центурией, то не послал бы людей в атаку, пока не узнал о крепости все, что необходимо для успеха.

По лицам трех легионеров, стоявших в основании башни из человеческих тел, струился пот, но они молча переносили страшную нагрузку. Сверху донесся скрежет, и на их сторону стены опустилась лестница. Юлий подхватил ее, прислонил к камням, а солдаты спрыгнули вниз с плеч и спин своих товарищей. Нижние, стоявшие в основании пирамиды из человеческих тел, облегченно отдуваясь, разминали затекшие мышцы. Юлий ободрил и поблагодарил их, похлопав по натруженным плечам, и шепотом приказал спешить. Все устремились к внутренней стене.

Из темноты наверху донесся близкий крик, и сердце Юлия тревожно забилось. Он не разобрал слов, но кто-то явно поднимал тревогу. Их заметили, однако теперь у отряда имелась лестница, да и Пелита находился где-то там — со стены свисала веревка.

— Ставьте лестницу подальше от веревки. Трое поднимаются по ней, остальные со мной!..

Не успели римляне начать подъем, как в воздухе засвистели стрелы. Лучники обстреливали солдат из другого отряда, которые в этот момент находились на гребне внешней стены и тоже втаскивали наверх лестницу. Кто-то закричал — стрелы угодили в цель. Юлий насчитал по меньшей мере пятерых лучников. Они били наверняка, предварительно швыряя вниз зажженные факелы. У подножия внутренней стены оставалась тень, и Юлий рассчитывал, что мятежники примут соседний отряд за первых римлян, взобравшихся на внешнюю стену. Они еще не могли знать, что второй отряд притаился прямо под ними.

Юлий крепче сжал рукоять меча и, цепляясь левой рукой, начал подъем по лестнице. В памяти мелькнуло воспоминание о мятеже, в котором год назад погиб его отец. Так вот что чувствуешь, когда первым лезешь на стену!.. Он отбросил все мысли, остановился на перекладине у самого парапета, заглянул за кромку стены и быстро присел — над шлемом просвистел топор, едва не снеся ему голову. Потеряв равновесие, Юлий какое-то страшное мгновение балансировал на последней ступеньке лестницы, потом выправился и перепрыгнул через парапет.

На анализ сложившейся ситуации времени не было. Он отразил мечом второй страшный удар топора, а когда противника развернуло по инерции в сторону, вонзил ему в бок клинок. Мятежник навзничь рухнул на камни. Юлий добил его ударом в грудь. Что-то ударило по шлему, щелкнув по пластине, защищавшей щеку. Из глаз посыпались искры, и Юлий стал отмахиваться мечом, почти не видя противника. По шее на грудь и живот потекло что-то липкое, горячее, но он не обратил на это внимания. Его солдаты спрыгивали с парапета на стену — начиналась резня.

Трое римлян образовали у вершины лестницы клин, давая товарищам возможность беспрепятственно завершить подъем. Легкие доспехи солдат уже покрылись вмятинами от ударов, но их мечи наводили страх на врагов. Юлий видел, как одному бунтовщику развалили голову мастерским ударом снизу вверх — клинок вошел в челюсть и вышел через череп противника.

Их враги были одеты и вооружены довольно пестро — на некоторых старинные доспехи, в руках клинки странной формы, топоры, копья. По внешности они были греками и переговаривались на этом певучем языке. Юлий выругался — один из его воинов закричал и упал, забрызгивая камни черной от света факелов кровью. Вся крепость заполнилась топотом ног и воплями, словно на помощь мятежникам спешила целая армия. Еще двое солдат Юлия спрыгнули на стену и вступили в бой, заставив неприятеля попятиться.

Юлий сделал выпад, которому когда-то научил его Рений, и вонзил гладий в горло врага. Удар был сильным и верным — мятежник замертво рухнул на камни. Кем бы ни были эти бандиты, на их стороне только численное преимущество. Навыки рукопашного боя делали римских солдат практически непобедимыми, и даже эту горстку храбрецов на узком проходе бунтовщики не могли одолеть.

Но воины начинали уставать. Юлий заметил, как один солдат, поразив врага, не смог извлечь клинок из пластин панциря, который, вероятно, передавался из поколения в поколение со времен Александра. Солдат громко и яростно ругался, стараясь вытащить гладий, а умирающий мятежник тем временем достал кинжал и ударил своего убийцу в пах, под нижний край доспеха. Римлянин пронзительно закричал, рухнул на колени и повалился рядом с уже мертвым греком. Меч так и остался торчать у того в груди.

— Ко мне!.. — крикнул Юлий.

Вместе римляне могли пробраться по стене и спуститься в крепость. Невдалеке он увидел ступени, ведущие вниз, и решил прорубаться туда. Волнение прошло, и Юлий наслаждался схваткой. Меч оказался как раз по руке, доспехи давали чувство защищенности, а их веса из-за возбуждения он не замечал.

Внезапным ударом с него сбили шлем, и разгоряченную голову остудил прохладный ночной ветерок. Это было так приятно, что он рассмеялся, шагнул вперед и мощным пинком по вражескому щиту отбросил противника на несколько шагов.

— «Ястреб»!.. — громко крикнул Юлий.

Этого было достаточно. С разных сторон донесся ответный клич, отраженный стенами.

Юлий прыгнул вперед, нырнул под щербатое лезвие, больше похожее на какой-то крестьянский инвентарь, чем на оружие, и ответным ударом перерубил мятежнику ноги. Тот пронзительно закричал и мешком осел на камни.

Все уцелевшие легионеры собрались вокруг Юлия — восемь человек из его отряда и шестеро из того десятка, который попал под стрелы лучников. У ног римлян валялись трупы мятежников. Враги заколебались — запал иссяк, и они не спешили напасть снова.

— Мы — солдаты Рима, — прорычал какой-то ветеран. — Лучшие в мире! Нечего тут торчать, пошли дальше!..

Юлий улыбнулся старому воину и снова выкрикнул название корабля. Он надеялся, что Пелита слышит его, и очень хотел верить — этот уродец останется в живых.



Пелита нашел на крюке плащ и набросил его на плечи, чтобы спрятать тунику и укрыть меч. Без доспехов ему было неуютно, но спешившие мимо люди даже не смотрели на него. Он слышал рев и крики легионеров неподалеку и понимал, что пора вступать в бой.

Ветеран выдернул факел из скобы в стене и вместе с врагами побежал на лязг мечей. О боги, сколько же здесь мятежников!..

Внутри крепость представляла собой лабиринт из полуразрушенных стен и пустых помещений, на захват которых потребуется много часов. В каждой комнате можно устроить засаду, из-за любого угла способна вылететь стрела…

Однако враги пока не обращали внимания на Пелиту. Плутая по темным комнатам, он старался не сбиться с пути, но неожиданно оказался на северной стене. В нескольких шагах от него группа лучников спокойно пускала стрелы, не торопясь выцеливая противника. Очевидно, часть воинов Гадитика еще оставалась снаружи, хотя Пелита слышал голоса римлян во внутреннем дворе у главных ворот. Значит, воротами они овладели, хотя до конца боя еще очень далеко.

Подбираясь к лучникам, он со злостью думал о том, что в крепости собралось не меньше половины жителей Митилены. Один из стрелков заметил Пелиту, но только кивнул и не спеша выпустил стрелу вниз.

В этот же момент Пелита прыгнул и толкнул в спины сразу двух лучников, сбросив их на камни двора. Тела глухо ударились о булыжник, а трое оставшихся стрелков ошеломленно уставились на легионера, который шел на них, отбросив плащ за спину и занося для удара короткий меч.

— Привет, парни!.. — весело и спокойно произнес Пелита, быстро шагнул к ближнему лучнику и ударил его клинком в грудь. Пинком он сбросил грека со стены, и в этот момент стрела пронзила его насквозь, ударив в бок. Из живота торчало только оперение, и, инстинктивно положив на него левую ладонь, Пелита зарычал от боли и ярости. Метнувшись к следующему мятежнику, который трясущейся рукой пытался достать стрелу из колчана, он полоснул его по горлу клинком.

Оставался последний стрелок, тот самый, который успел поразить Пелиту. Он не пытался выстрелить снова, просто завопил и, развернувшись, сиганул со стены, когда легионер направил в его сторону меч.

Тяжело дыша, Пелита опустился на одно колено. Положил гладий на камни, завел руку за спину и постарался ухватиться за черенок стрелы. Воин не собирался вытаскивать стрелу полностью. Если сделать это, то неминуема смерть от потери крови. Сжав скользкий от крови черенок, Пелита протащил его сквозь тело, чтобы оперение не сильно выступало из живота, а потом резким движением сломал в том месте, где стрела вышла из спины. При этом римлянин скрежетал зубами, а когда поднялся на ноги, его качало.

— Надо искать остальных, — пробормотал он, набрав в легкие воздуха.

Шок прошел. Трясущейся правой рукой Пелита крепко сжал рукоять меча, а левую обмотал плащом наподобие щита.



Левой рукой Гадитик ударил налетевшего мятежника в зубы, а правой вонзил меч ему под ребра. Оказалось, что в крепости полно разбойников, гораздо больше, чем он ожидал обнаружить на небольшом острове. Очевидно, мятеж поддержали с материка… впрочем, сейчас думать об этом бессмысленно. Гадитик вспомнил вопрос молодого офицера и свой ответ. Возможно, насчет подкреплений он был и не прав. Трудно сказать, чем закончится эта ночь.

А начиналось все неплохо. Часовых сняли быстро, в мгновение ока. Десяток солдат поднялся по лестницам на стену и открыл ворота. Все было тихо… и вдруг отовсюду повалили мятежники. Узкие улочки и двор за воротами взяли на прицел лучники, обосновавшиеся на стенах, и уже через минуту первый легионер поймал зубами стрелу, пронзившую его череп. От быстрого истребления римлян спасла только непроглядная тьма, которую едва рассеивало пламя факелов.

Легионеры с руганью жались к стенам, спасаясь от света, а мятежники не спешили появляться во внутреннем дворе, который лучники со стен осыпали стрелами. Гадитик перевел дух. Он давно потерял выносливость настоящего сухопутного бойца. Сколько ни тренируйся на корабле, на суше уже через несколько минут боя силы покидают тело. А может, сказывается возраст, неохотно признался себе Гадитик.

— Эти мерзавцы не торопятся, — процедил он.

Конечно, защитники крепости могут засесть в помещениях и рубить всех, кто войдет в дверь, а также обстреливать нападавших из окон. Тогда каждый дом придется брать с бою, за жизнь каждого мятежника платить жизнью легионера. Это очень высокая цена.

Гадитик повернулся к ближайшему солдату, намереваясь отдать приказ, и увидел, что тот с ужасом смотрит себе под ноги. По камням, отражая свет факелов, текла какая-то густая жидкость. Времени на раздумья не было.

— Бежим!.. — закричал Гадитик. — Быстро! О боги, всем бежать!..

Некоторые из молодых, ничего не поняв, замешкались, но опытные легионеры сразу сорвались с места. Гадитик бежал последним, стараясь не думать о лучниках, которые только этого и ждали. Он услышал треск и шум пламени — защитники крепости подожгли разлитый «греческий огонь».

В воздухе свистели стрелы. Одна попала в спину молодому солдату, который бежал рядом с Гадитиком. Парень споткнулся и упал. Гадитик остановился, чтобы поднять раненого, и увидел, что по влажной дорожке к ним стремительно несется пламя. Центурион быстро полоснул солдата мечом по горлу — лучше умереть мгновенно, чем гореть в «греческом огне». Спиной Гадитик чувствовал жар; паника переполняла его, когда он отпрыгнул от обмякшего тела. Сандалии уже напитались темной жидкостью; Гадитик понимал, что если она загорится, то погасить ее будет невозможно. Центурион бросился вслед за своими солдатами.

Свернув за угол какого-то здания, воины наткнулись на лучников. Тех было всего трое, и они запаниковали; лишь один выпустил стрелу, которая прошла над головами римлян. Лучников изрубили в куски. Почти не задержавшись, легионеры побежали дальше.

Языки пламени разогнали ночную тьму. Солдаты облегченно отдувались, радуясь тому, что остались в живых; со всех сторон сыпались проклятия. Люди были полны сил и яростного желания поквитаться с врагами.

Улочка закончилась двориком, в котором римлян поджидала целая толпа мятежников. Последовал залп — четверо легионеров из авангарда рухнули, пораженные стрелами. Через мгновение дворик наполнился лязгом железа и гневными криками — враги сошлись в рукопашной схватке.



Юлий оцепенел, когда увидел реку пламени, тянувшуюся вдоль улочки по левую руку от него. Огонь разогнал черноту ночи, и на площадке в нескольких шагах перед собой он обнаружил троих убитых. Дальше виднелась лестница, ведущая куда-то внутрь крепостной стены. Решение пришло внезапно — сбежав по ступеням, Юлий прыгнул в арочный проем и тут же резко по дуге справа налево взмахнул клинком. Какой-то мятежник, поджидавший римлян в узком проходе, согнулся пополам, прижимая руки к животу. Солдаты, не колеблясь, следовали за командиром. Выбора не оставалось — плана крепости они не знали, времени раздумывать, как соединиться с легионерами Гадитика, не было. Единственный выход — двигаться вперед и разить всех, кто попадется на пути.

После яркого света пожарища внутри крепостной стены оказалось пугающе темно. Лестница привела римлян к веренице пустых помещений. В конце прохода они обнаружили комнату, освещенную единственной масляной лампой, расположенной на стене. Юлий протянул руку, снял светильник и выругался — горячее масло обожгло пальцы. Солдаты переговаривались между собой, как вдруг в стену, осыпая легионеров каменной крошкой, ударили стрелы.

В длинной комнате с низким потолком они были не одни. Здесь находились еще три человека. Двое с ужасом смотрели на римских солдат, забрызганных кровью, третий был привязан к креслу. По одежде Юлий понял, что это римский гражданин. Лицо пленника покрывали синяки, тело истерзано, но глаза жили и светились внезапной надеждой.

Юлий шагнул вперед, с легкостью уклоняясь от стрелы, посланной неверной рукой. Не спеша настиг стрелявшего и уверенным движением тренированной руки перерезал ему горло мечом. Второй мятежник ударил его кинжалом, но нагрудная пластина доспеха отразила удар, и клинок молодого тессерария уложил врага на камни.

Внезапно нахлынула усталость, и Юлий оперся на меч, переводя дух. Он отметил, что вокруг очень тихо — вероятно, они находятся гораздо ниже уровня земли.

— Отличная работа, — произнес человек, привязанный к креслу.

Юлий взглянул на него. Этот римлянин перенес ужасные пытки. Лицо его распухло от побоев, сломанные пальцы неестественно торчали в разные стороны. Тело сводили судороги — видимо, несчастный держался из последних сил.

— Развяжите веревки, — приказал Юлий солдатам.

Когда человек попытался встать, молодой офицер поддержал его — силы покидали измученное тело. Одной рукой пленник задел за подлокотник кресла и мучительно застонал. Глаза его закатились, и он едва не потерял сознание, обмякнув в объятиях тессерария.

— Кто ты? — спросил Юлий.

— Наместник Павел. Можно сказать, это моя крепость.

Мужчина закрыл глаза и вздохнул, одновременно устало и облегченно. Юлий видел его мужество и почувствовал глубокое уважение к этому человеку.

— Еще нет, — заметил он. — Наверху идет бой, и мы должны присоединиться к товарищам. Ты подождешь нас в каком-нибудь безопасном месте. Выглядишь неважно.

В лице наместника не было ни кровинки, кожа посерела, живот ввалился, руки безвольно свисали вдоль тела. По виду ему было за пятьдесят. Юлий подумал, что когда-то этот человек был воином, но время и мирная жизнь забрали его силу — по крайней мере, телесную.

Собравшись с духом, Павел постарался выпрямиться.

— Пока не потеряю сознание, буду с вами. Руки у меня изломаны, сражаться не могу, но хотя бы выберусь из этой крысиной норы.

Юлий согласно кивнул и подал знак двум солдатам.

— Осторожно возьмите его под руки и, если понадобится, несите. Надо идти на помощь Гадитику.

Он побежал по ступенькам вверх, думая уже только о предстоящей схватке.

— Пойдем, господин. Обопрись о мое плечо, — сказал один из легионеров.

Павел закричал, когда солдаты взяли его под руки, но стиснул зубы и справился с приступом боли.

— Вынесите меня отсюда как можно скорее, — велел он. — Кто этот офицер, освободивший меня?

— Это Цезарь, господин, — ответил воин, помогая Павлу подниматься по ступеням.

Они еще не достигли конца лестницы, как силы оставили наместника. Он потерял сознание. Легионеры подхватили его на руки. Теперь маленький отряд мог двигаться быстрее.

ГЛАВА 2

Сулла улыбнулся и жадно отпил из серебряного кубка. От вина щеки его раскраснелись, а блеск в глазах пугал Корнелию, присевшую на указанную ей диктатором кушетку.

Люди Суллы пришли за ней в полдень, в самую жару, когда беременность причиняла наибольшие страдания. Корнелия старалась скрыть плохое самочувствие и страх перед властелином Рима, но руки предательски дрожали, когда женщина приняла предложенный бокал прохладного белого вина. Отпив немного для приличия, она подумала, что больше всего на свете ей хочется перенестись из этих раззолоченных палат в тишину и покой родного дома.

Сулла следил за каждым ее движением, и в наступившем молчании Корнелия чувствовала себя неуютно под его взглядом.

— Тебе удобно? — спросил он.

Было в тоне Суллы что-то, заставившее Корнелию внутренне вздрогнуть.

Спокойно, велела она себе. Ребенок почувствует, что тебе страшно. Подумай о Юлии. Он надеется, что ты можешь быть сильной.

Когда Корнелия заговорила, голос ее звучал почти спокойно.

— Твои люди обо всем позаботились. Они были очень обходительны, только не сказали, зачем ты желаешь меня видеть.

— Желаю?.. Странное ты выбрала слово, — негромко заметил он. — Интересно, может ли мужчина желать женщину, которой осталось несколько недель до родов?

Корнелия ошеломленно посмотрела на Суллу. Диктатор осушил свой кубок и с очевидным вожделением облизал губы. Потом вдруг встал с ложа, повернулся спиной к женщине и наполнил чашу из амфоры, бросив пробку на мраморный пол.

Корнелия как завороженная следила взглядом за тем, как пробка описывает круги на каменной плите. Когда она наконец остановилась, Сулла заговорил, и голос его звучал негромко и интимно.

— Я слышал, что женщина достигает расцвета красоты именно в период беременности. Но это не всегда так, верно?

Он шагнул ближе к Корнелии, расплескав вино из кубка.

— Я не знаю… господин, что…

— О, я таких видел! Растрепанные, ходят вперевалку, кожа потная, прыщавая. Простолюдинки, быдло… Другое дело — истинная римлянка.

Он сел вплотную к Корнелии, и она сделала усилие над собой, чтобы не отшатнуться. Глаза Суллы горели похотью, и женщине хотелось закричать, но кто услышит? Кто посмеет войти?

— Истинная римлянка — созревший плод, ее кожа нежна, а волосы роскошны…

Голос Суллы понизился до хриплого шепота, а ладонь легла на чрево Корнелии.

— Прошу тебя… — шептала она, но он не слушал. Ладонь блуждала по вздувшемуся животу, ощупывая тело.

— О, ты обладаешь этой красотой, Корнелия.

— Прошу тебя, я устала. Мне надо домой. Мой муж…

— Юлий? Очень непослушный молодой человек. Ты ведь знаешь, он не захотел отказаться от тебя. Теперь я понимаю почему.

Его ладонь добралась до грудей молодой женщины. На позднем сроке беременности они набухли, неосторожные прикосновения вызывали болезненные ощущения, и нагрудную повязку Корнелия едва затягивала.

Она в отчаянии закрыла глаза. Сулла взвешивал ее грудь на ладони, и из глаз Корнелии побежали слезы.

— Какой восхитительный плод, — шептал Сулла прерывисто.

Голос его дрожал от страсти. Неожиданно он наклонился и прижался ртом к губам молодой женщины, стараясь протолкнуть свой толстый язык меж ее зубов. От запаха винного перегара Корнелия непроизвольно срыгнула, и Сулла резко отстранился, вытирая губы ладонью.

— Прошу тебя, ты навредишь ребенку, — срывающимся голосом произнесла Корнелия.

Она заплакала, и это не понравилось Сулле. Раздраженно кривя губы, он отвернулся.

— Уходи домой. У тебя из носа течет. Все испортила. Ничего, мы еще встретимся.

Содрогаясь от рыданий, Корнелия вышла из покоев. Сулла взял амфору и вновь наполнил кубок.



Юлий со своим отрядом выскочил в небольшой двор, где отряд Гадитика бился с последними мятежниками, и нанес удар во фланг грекам. Бунтовщики сразу же запаниковали, а римляне получили численное преимущество. Стремительнее замелькали клинки; мятежники один за другим падали под разящими ударами. Через несколько секунд их осталось человек двадцать, и Гадитик грозно закричал:

— Бросайте оружие!

После минутного колебания на камни со звоном полетели мечи и кинжалы. Защитники крепости стояли, тяжело дыша, покрытые кровью и потом, но в их глазах уже появилась надежда остаться в живых.

Легионеры окружили сдавшихся, и Гадитик отдал приказ собрать все оружие. Бунтовщики угрюмо ждали своей участи, сбившись в плотную толпу.

— Теперь перебейте всех, — отрывисто велел центурион, и легионеры бросились на греков. Раздались вопли, но все закончилось очень быстро, и в крепости воцарилась тишина.

Юлий несколько раз глубоко вздохнул, стараясь избавиться от запахов гари и крови, наполнявших легкие. Откашлявшись и сплюнув на камни, он вытер меч об одежду одного из поверженных. Клинок покрылся зазубринами. Потребуется много часов, чтобы выправить его на точильном камне. Лучше получить новый гладий из корабельной кладовой.

Юлий чувствовал легкую тошноту и старался думать о том, что еще предстоит сделать, прежде чем они вернутся на «Ястреб». Он смотрел на двор, заваленный телами, вспоминал гибель отца и запах горящей плоти от погребальных костров.

— Думаю, это были последние, — сказал Гадитик, тяжело дыша. Он был бледен от усталости и стоял, нагнувшись и упираясь ладонями в колени. — Подождем до утра и обшарим каждый закоулок. Может, кто-то притаился во тьме. — Центурион выпрямился, в спине хрустнуло, и он поморщился. — Ты чуть не опоздал, Цезарь. Еще немного, и нам пришел бы конец.

Юлий кивнул. У него было что сказать командиру, но он предпочел промолчать. Светоний смотрел на молодого тессерария, криво ухмыляясь, и прижимал тряпку к пораненной щеке.

Юлий надеялся, что, когда Светонию станут зашивать рану, тому будет не до улыбок.

— Он задержался, спасая меня, центурион, — раздался чей-то голос.

Наместник пришел в себя и уже стоял, опираясь на плечи двух воинов. Кисти его рук покрылись синевой и раздулись.

Гадитик смотрел на грязную тогу Павла, покрытую пятнами крови. Глаза наместника были наполнены страданием, однако голос из разбитых губ звучал ровно и уверенно.

— Наместник Павел?.. — спросил Гадитик.

Павел кивнул, и центурион отсалютовал ему.

— Мы думали, господин, что ты погиб.

— Я тоже так считал… некоторое время.

Правитель поднял голову, слабо улыбнулся и произнес:

— Добро пожаловать в крепость Митилена, римляне.



Когда на пустой кухне Тубрук обнял Клодию, она заплакала.

— Не знаю, что мне делать, — рыдая, говорила женщина, уткнувшись в его тунику. — Он все время домогается ее.

Майн Рид

— Тише… Идем.

Тубрук отстранил Клодию, стараясь унять тревогу, охватившую его при виде измученного, заплаканного лица. Он не слишком хорошо знал няньку Корнелии; обычно это была солидная, здравомыслящая женщина, не склонная расстраиваться по пустякам.

В манграх

— Что случилось, дорогая? Давай присядем, и ты расскажешь мне все по порядку.

– Я живу на юге острова – за Батабано. Мой дом в вашем распоряжении.

Он старался говорить спокойно, хотя сам сильно волновался. О боги, а если ребенок мертв? Что, если случится выкидыш? Он почувствовал, как холод подбирается к сердцу. Тубрук обещал Юлию, что присмотрит за Корнелией, пока его не будет в городе, и все вроде бы шло прекрасно. В последние месяцы Корнелия была немного замкнута, но многие молодые женщины пугаются страданий, неизбежных при родах.

Так сказал мне знакомый пассажир почтового парохода «Оспри», когда мы входили в пристань Гаваны.

Клодия позволила усадить себя на скамью возле очага. Она присела, даже не смахнув сор со скамейки, и это еще больше встревожило Тубрука. Он налил ей чашу яблочного сока, и Клодия стала пить, судорожно вздрагивая от рыданий.

— Расскажи мне, в чем беда, — попросил Тубрук. — Многие трудности можно преодолеть, даже если они кажутся неразрешимыми.

Тот, кто так щедро предложил мне свой дом, был коренным жителем «вечно верного острова». Но он из тех, кто не очень доброжелательно смотрит на эту верность. Напротив, мой собеседник – сторонник «Куба либре».[1]

Он терпеливо ждал, пока она выпьет сок, потом осторожно принял от Клодии чашу.

– Мой дом в вашем распоряжении.

— Это все Сулла, — сказала женщина. — Он мучает Корнелию. Она не хочет рассказывать подробностей, но его люди могут явиться за ней хоть днем, хоть ночью, и госпожа возвращается вся в слезах. А ведь она беременна!

Я знал, что обычно такая фраза ничего не значит: это пустая формальность. Но я знал также, что дон Мариано Агуэра сделал свое предложение искренне и рассчитывал, что оно будет принято.

Тубрук побледнел от гнева и схватил ее за плечи.

— Он сделал ей больно? Причинил вред ребенку?..

Он продолжал уговаривать:

Клодия высвободилась из его рук.

– Если вам нравятся развлечения на природе, я покажу вам кое-то такое, что вы еще не видели.

— Еще нет, но с каждым разом дело все хуже. Она говорит, что Сулла постоянно пьян и… трогает ее, — произнесла она дрожащими губами.

Это было сказано человеку в костюме для стрельбы, с дополнительными карманами для патронов.

Тубрук на секунду закрыл глаза, чтобы успокоиться. Его волнение выдавали только крепко сжатые кулаки, а когда он заговорил, в глазах появился пугающий огонь.

— Ее отец знает?

– К тому же, – говорил кубинец, – помимо природы, могу предложить вам и другие развлечения. Я холостяк, живу в одиноком «богио»[2] с сестрой, которая ведет хозяйство. Это необразованная креольская девушка, манеры которой не напомнят вам фешенебельных леди Лондона и Парижа. Но могу поручиться, что у нее горячее сердце и она гостеприимно встретит друга своего брата. Ну, кабальеро! Соглашайтесь!

Клодия схватила Тубрука за руку.

Развлечения на природе уже склонили меня к согласию. А упоминание о «необразованной креольской девушке» окончательно заставило принять решение.

— Цинна не должен знать! Это его убьет. Он обязательно выступит с обвинением в сенате и неминуемо погибнет! Нельзя сообщать ему!

– Кон мучо густо,[3] – ответил я дону Мариано.

Женщина говорила все громче, и Тубрук успокаивающе положил ладонь на ее руку.

– Моя сестра, – продолжал он, – сейчас живет у тетки, на окраине города. Мы отправимся туда, заберем ее и поедем в Батанабо.

— От меня он ничего не узнает.

Сойдя с парохода и распорядившись, чтобы наш багаж отправили на железнодорожную станцию, мы сели в воланте[4] и вскоре тряслись между двумя огромными колесами по пригородам Гаваны.

— Мне больше не к кому обратиться с просьбой защитить Корнелию, кроме тебя, — потерянно проговорила Клодия, умоляюще глядя на Тубрука.

Меньше чем через час мы увидели красивый сельский дом, с цветниками и красивым крыльцом с колоннами. На террасе стояла девушка; она словно кого-то ожидала. Когда наш экипаж свернул к дому, она побежала нам навстречу с протянутыми руками и вскоре обняла моего друга; на щеки его обрушился дождь поцелуев, которые доставили бы удовольствие и Сарданапалу.

Я почувствовал, что встретился со своей судьбой. Сердце сказало мне, что это она, та идеальная женщина, которую я искал, женщина, желания которой я всегда должен исполнять – в счастье и в горе, для добра и для зла. Передо мной стояла сама Венера, но не Венера Кипрская, в морской раковине, с волосами того цвета, который легко подделать современными красителями; нет, Венера Киферийская, какой она должна быть в южном климате, с соответствующей фигурой, с золотистой кожей, с алыми щеками, с зубами, подобными нитке жемчужин из ее родного моря, с волосами…

— Ты правильно сделала, дорогая. Она носит дитя этого дома. Я должен знать все, понимаешь? Ошибка здесь недопустима. Это очень важно, согласна?

Бесполезно пытаться описать красоту Энграсии Агуэра.

Остаток этого дня и весь следующий мы провели под крышей тиа,[5] гостеприимной пожилой леди, которая всегда носила на поясе связку ключей.

Женщина кивнула и вытерла заплаканные глаза.

На следующее утро нас отвезли на железнодорожный вокзал Гаваны; мы взяли билеты до Батабано и скоро по каминоде хиерро[6] уже двигались среди таких природных сцен, которые заставляют всегда держать раздвинутыми занавеси на окнах.

— Хорошо, — кивнул Тубрук. — Как диктатор Рима, Сулла пользуется почти полной неприкосновенностью. Можно обратиться с жалобой в сенат, но вряд ли кто поддержит выдвинутое обвинение. Это будет означать для жалобщика смертный приговор. Такое уж у нас «правосудие для всех». А было ли преступление? С точки зрения закона — нет, потому что если Сулла трогал и пугал ее, то только боги могут покарать негодяя.

У уроженца севера, оказавшегося в поезде среди тропической природы, всегда возникают гротескные мысли. Пар, этот символ современной цивилизации, кажется неуместным среди пальм. И когда смотришь, как он вьется среди пальмовых листьев, поневоле возникают мысли о святотатстве. Железный конь несется по первобытному лесу, пар из его ноздрей поднимается среди ветвей величественных фиговых деревьев, испанских кедров и красного дерева. Иногда в вагоне становится темно, словно поезд проходит через туннель. Выглянув в окно, вы видите мощные стволы, переплетенные лианами, словно оснасткой корабля. Множество великолепных орхидей, усеянных цветами; часто они так близко к окну вагона, что можно дотянуться до них ручкой зонтика. Или просто протянуть руку и нарвать букет, за который в Ковент Гардене заплатили бы бешеные деньги.

Клодия снова кивнула.

Наконец мы добрались до конечного пункта – вокзала Батабано.

— Я понимаю…

* * *

— Любое наше действие против Суллы — нарушение закона, а если кто-то отважится совершить покушение на диктатора, то это будет означать смерть для Цинны, тебя, меня, матери Юлия, слуг, рабов, Корнелии и ребенка — для всех. А Юлия выследят, куда бы он ни направился.

В городе мы оставались недолго. Дон Мариано накануне прислал распоряжение, поэтому нас ждал экипаж для багажа и оседланные лошади для нас самих.

— Ты убьешь Суллу? — выдохнула женщина, заглядывая Тубруку в глаза.

Сев верхом, мы выехали и сразу оказались окруженными дикой тропической природой – девственным лесом, которого не касался топор лесоруба; над нашей тропой ветви деревьев образовали арку, а гладкие стволы пальм напоминали колонны большого храма, купол которого – из причудливых узоров листвы.

— Если все, что ты мне рассказала, правда, то я, само собой, убью его, — твердо пообещал он, и Клодия вновь увидела перед собой гладиатора, угрюмого и пугающего.

Иногда лес прерывался, и мы на мгновение видели море и берег – полоски пляжа, с песком, похожим на серебряные опилки, смешанные с золотой пылью, усеянные раковинами всех цветов радуги. Были и кораллы, красные, как губы Энграсии; раковины-жемчужницы, выбеленные до белизны ее зубов. Но потом тропа снова погружалась в тень, темную, как ее волосы, и в этой тени мелькали огоньки – большие кокуйос,[7] символизирующие взгляд ее глаз.

— Он этого заслуживает. Корнелия сможет спокойно доносить ребенка до родов.

Наконец показался и дом – жилище дона Мариано. Не маленькая хижина – богио, как он скромно ее охарактеризовал, а внушительный особняк, с большими воротами, с ведущей от них аллеей из двойного ряда пальм.

Женщина вытерла глаза и заметно успокоилась.

Я увидел первоклассную кофейную плантацию с сотнями рабов, трудившихся на полях.

— Она знает, что ты пошла ко мне? — спокойно спросил Тубрук. Клодия отрицательно покачала головой. — Хорошо. Ничего ей не говори. Ни к чему такие страхи накануне родов.

* * *

— А потом?..

Шесть дней прожил я в раю. Бродил с ружьем по тропическому лесу или собирал раковины на берегу прекрасного Карибского моря. Ездил верхом по кафетал[8] в сопровождении владельца, который красноречиво описывал достоинства своих растений. Еще приятнее были прогулки с его прекрасной сестрой в тени апельсиновых деревьев и пальм. Мы слушали воркование голубей, песни кубинского соловья и крики красного кардинала; но слаще птичьих песен был голос Энграсии Агуэра.

Тубрук задумчиво почесал коротко стриженный затылок.

Однако никогда этот голос не звучал слаще, чем на шестой день, когда мы вдовем шли по лесу. Я был влюблен всей глубиной души; если страсть останется безответной, она поглотит меня. И я собирался признаться в своей страсти, несмотря на все опасения. Вскоре мне предстоит вернуться в Гавану. Уеду ли я полный счастья или с разбитым сердцем? Я должен знать.

— Никогда. Пусть она думает, что это сделал один из его врагов. Их ведь предостаточно… Храни тайну, Клодия. У диктатора есть приверженцы, которые даже спустя годы могут потребовать плату за кровь — если, конечно, правда выйдет наружу. Одно неосторожное слово, поведанное другу, который передаст все приятелю, — и у ваших дверей появится стража. Корнелию и ребенка заберут и подвергнут пыткам.

Час казался благоприятным; к тому же произошло событие, которое можно истолковать как счастливое предзнаменование. С нашей тропы вспорхнули два паломитас, прекрасных маленьких кубинских голубя. Они отлетели недалеко, сели на ветку рядом друг с другом и продолжали ворковать и целоваться. Наше появление их как будто не испугало, и они не собирались улетать; они продолжали ласкать друг друга, пока мы не оказались так близко, что едва ли не могли их коснуться. Они как будто почувствовали, что мы тоже влюблены.

Мы остановились и смотрели на красивых птиц, символ чистой страсти.

— Я не скажу, — прошептала Клодия, глядя Тубруку в глаза.

– Видите этих голубей, сеньорита? – спросил я. – Что вы о них думаете?

Потом отвела взгляд.

– А вы?

Тубрук вздохнул.

– Я хотел бы быть одной из них.

— Теперь расскажи все с самого начала, ничего не пропуская. Беременные часто воображают невесть что. Прежде чем рисковать всем, что мне дорого, я должен быть полностью уверен.

– Какое странное желание – хотеть стать паломита!

– Но только при условии, что кто-то станет голубкой.

Еще целый час они сидели рядом, негромко и спокойно обсуждая страшные вещи. Ладонь Клодии лежала в руке Тубрука, как знак искренней привязанности.

– Кто?

– Донья Энграсия Агуэра.



Она покраснела, но ничего не ответила. Я решительно продолжал. Не время говорить загадками.

– Энграсия, ту ми кверас?

— Я рассчитывал выйти в море со следующим приливом, а не устраивать здесь парад, — сердито сказал Гадитик.

– Йоте кверо,[9] – услышал я ответ, тоже без попытки утаить что-то.

— Тогда считайте, что я труп, — возразил наместник Павел. — Я весь избит, но жив и знаю, как важно показать поддержку Рима. Это заставит задуматься… тех, кто покушался на мое достоинство.

Руки наши соединились; пылающая щека коснулась моей груди, позволив мне прижаться губами к губам слаще меда Хиблы![10]

* * *

— Господин, все бунтовщики, находившиеся на острове, полегли в крепости — вместе с теми, кто прибыл поддержать мятеж с материка. Половина здешних семейств оплакивают сыновей или отцов. Мы им уже показали, какие последствия будет иметь неповиновение Риму. Они не посмеют бунтовать снова.

Седьмой день моего пребывания на плантации должен был стать последним: дело, которым я так долго пренебрегал, требовало моего возвращения в Гавану. Я хотел в этот день совсем отказаться от охоты, но хозяин предложил мне поохотиться на фламинго.

Мы уже собирались выступить, когда к дому подскакал всадник; он отвел дона Мариано в сторону и что-то ему сказал. Говорил он негромко, но судя по его виду и возбужденным жестам, я понял, что дело серьезное. Как только разговор кончился, всадник повернул лошадь и ускакал. Дон Мариано, подойдя ко мне, сказал:

— Вы так думаете? — спросил Павел, криво улыбнувшись. — Плохо же вы знаете этих людей. С тех пор как Афины стали центром мира, они непрерывно сражаются с завоевателями. Теперь сюда пришел Рим, и они борются снова. У погибших остались сыновья, и очень скоро они смогут взять в руки оружие. Этой провинцией трудно управлять.

– Сеньор, мне очень жаль, но я не смогу пойти с вами. Меня неожиданно вызывают в другое место; но пусть это не мешает вашему развлечению. Гаспардо отведет вас туда, где водятся фламинго; и вы сможете подстрелить, сколько захотите, и без моего участия. Я вскоре вернусь, и мы вместе пообедаем. Так что теперь адиос. Хаста ла тарде.[11]

С этими словами он сел верхом и торопливо уехал.

Дисциплинированность не позволила Гадитику продолжать спор. Он очень хотел побыстрее выйти на «Ястребе» в море, однако Павел просил и даже требовал, чтобы ему оставили четверых легионеров в качестве личной охраны. Гадитик собрался было возмутиться, однако несколько ветеранов вызвались добровольцами, предпочтя охоте за пиратами сравнительно привольное житье.

Такое изменение программы и неожиданный отъезд хозяина не показались мне чем-то необычным. Я даже догадывался о причине. Не впервые видел я незнакомцев в его доме, они торопливо приходили и уходили. Что это, как не «Куба либре»?