Урал улыбается







КАК УКРОТИТЬ СЕМЕРИКИНА?

(вместо предисловия) (Евгений Дубровин)



Известно, что насмешки боится даже тот, кто ничего не боится.

В нашей организации работал один человек, назовем его Семерикиным. Был он удивительным склочником. Допустим, издает начальник отдела приказ: «Такой-то объявить благодарность за хорошую работу». Семерикин тут как тут. «Благодарность объявлена неправильно. Я — голос общественности. Если я не скажу вам правду, то кто тогда скажет? Вы объявили ей благодарность потому, что она ваша любовница!»

Немая сцена, инфаркт, инсульт, инвалидность.

И так каждый день. Пробовали Семерикина укротить и так и этак. Ничего не помогает. Наконец нашелся человек, который сказал: «Я укрощу Семерикина». Естественно, ему не поверили.

И вот однажды на собрании этот человек попросил слова и сказал лишь одну фразу: «А Семерикин-то голый!» В том смысле, что он дурак. И теперь при появлении Семерикина сам собой возникал смех. Через месяц «правдолюбец» уволился из нашего учреждения и вообще уехал из города…

Велико значение острого слова. Трудную, ответственную, порой неблагодарную профессию избирает себе сатирик. Высмеивая человеческие пороки, негативные стороны нашей жизни, он всегда обязан помнить: перо сатирика должно быть направлено точно в цель, и эту цель необходимо поразить любыми средствами (имеются в виду художественные средства).

На Урале сложился боевой, довольно многочисленный отряд сатириков и юмористов. Многие из этого отряда известны далеко за пределами региона, другие только учатся. Но их, если так можно выразиться, «курсовые работы» тоже любопытны. Разнообразие стилей, манер, приемов, образов, тем делает сборник интересным, полезным и нужным.

Берегись, Семерикин!



ЕВГЕНИЙ ДУБРОВИН,

главный редактор журнала «Крокодил»

Владимир Печенкин




Писатель из Нижнего Тагила. Автор нескольких книг вполне серьезной прозы, в том числе фантастической повести «Два дня Вериты» и одной книжки юмористических рассказов.




РАЗГОВОР В УНИВЕРМАГЕ



Зашел я как-то в универмаг. Поглядеть, нет ли чего дефицитного. Чего-нибудь вроде брюк. А то в нашем городе в последнее время брючный вопрос сильно заужен.

Ну по отделам прогулялся, на витрины посмотрел, на стенную роспись. Культурненько все. В современном стиле: бетон, стекло, пластмасса и пыль по углам. В общем-то, красивое оформление.

Нашел мужской отдел. Тут жилеты различные, куртки-модерн, балахоны заграничного типа. Пиджаки есть. Но по части штанов жидковато. Есть, правда, ковбойские джинсы с карманами для пистолетов. Но у меня нет привычки таскать с собой пистолеты, да и джинсы мне в коленках жмут. Среди всей этой роскоши продавщица стоит, миловидная такая молоденькая девушка. Спрашиваю ее:

— Товарищ продавец, нет ли у вас штанов поимпортнее?

Молчит. Смотрит в окно крашеными глазками.

— Мне бы, говорю, сорок восьмой размер, будьте добры.

Она никакого на меня внимания.

«Эх, — думаю, — прошли мои золотые годы! Когда был молодой и неженатый, так не то что рядовые продавщицы, директорши дарили мне улыбки. А теперь вон девушка и по долгу службы не смотрит…»

И стало мне несколько обидно. И сказал я продавщице:

— Нехорошо с вашей стороны так относиться к покупателю. Это недостойно звания работника торговли.

Мне показалось, что девушку все же малость задело, потому что глаза у нее чуток потеплели. Но тут встряла какая-то дама:

— Ах, — говорит, — эти мужчины! Выпьют лишнее, и пристают не то что к женщинам, а вот даже к манекенам!

— Позвольте, — говорю я даме. — На кого вы намекаете? Выпивать мне не позволяют жена и больная печень. Могу на вас дыхнуть, ежели не верите. И кто это пристает к манекенам?

Она говорит:

— Да разве ж вы не видите, что это манекен? А продавщица вон там стоит

— Простите, — говорю, — я думал, наоборот. Тут трезвый не сразу сообразит, которая где. Они обе неподвижные и одинаковыми красками раскрашены.

Тогда эта дама убедилась, что я не выпивший, а только в магазинных вопросах неопытный. Объяснила мне что к чему.

— Которое смотрит на покупателя, это называется манекен. А которое на часы глядит, это уже продавщица, она следит, когда ее рабочее время кончится.

— Мерси, говорю я даме. — А вам, девушка товарищ живой продавец, довольно неприлично было молчать, слыша мой оживленный разговор с манекеном.

Она отвела на секунду взор от часов и сказала:

— Вы ж не ко мне обращались, так чего придираетесь.

Дискутировать с ней мне расхотелось. Так и ушел от нее без брюк.



ЛОДЫРЬ КАК ПОЛЕЗНЫЙ ЧЛЕН КОЛЛЕКТИВА



Мы с Ваней Кусачкиным ремонтировали токарный станок.

— Как думаешь, успеем до конца смены? — спросил я.

— Вряд ли. С растакими-то помощниками…

Наши помощники, два мордастых и гривастых парняги, сидели в сторонке на швеллере и болтали о модах будущего года. Мы несколько раз пытались втянуть их в трудовой порыв, но ничего у нас не вышло.

— Муторно смотреть на них, бездельников, — сердился Ваня. — Вот как возьму гаечный ключ да как их…

— Погоди, — сказал я. — Воспитывать надо не гаечным ключом, а вежливым вниманием, доверием и прочей такой гуманностью. Эй, глубокоуважаемые помощники, будьте добры, сходите в инструментальную за электродрелью.

Вежливость всегда производит исключительный эффект: оба парня сразу поднялись и ушли. И больше мы их не видали.

— Интересно, для чего на производстве держат лодырей? — рассуждал Ваня. — Какой от них прок?

— А вот давай спросим мастера. Иван Макарыч! Для чего применяются в промышленности лодыри?

Мастер подошел и озабоченно оглядел станок.

— Давайте, милые, давайте! Сегодня станок чтоб крутился! А то другие участки токарными изделиями задерживаем. Придется вам сегодня на часок-другой задержаться после смены. А? Лодыри-то? А как же без них. Вот было приказано отправить людей на уборочную — кого я пошлю? Вы тут нужны, а от них даже и не худо отдохнуть. На эстафете бегать, на физкультурные мероприятия, на стройку десять человек требуют — опять кого? Опять их.

— Так они и там не работают, а еще больше разбалтываются.

— А уж там за них не я отвечаю. Нет, без лодырей никак нельзя. Вот хоть начальника цеха спросите.

— Ну как, орлы, кипит работа? — бодреньким голосом кричал начальник цеха, подходя. — Давайте, нажимайте, чтобы сегодня же был порядок, а то мне начальство голову снимет. Что? Для чего лодыри? Так в принципе их у нас и быть не должно. Их надо перевоспитывать.

— Пробовали. Но слова не действуют, а реальных мер…

— Нет-нет, только без реальных мер! А то они, знаете, народ обидчивый, лодыри-то. Чуть что — заявление на расчет.

— И пусть. Не будут мешать — скорее план выполним.

— Това-арищи, да мне, что ли, нужны лодыри? Мне они вот как надоели! Но если они уволятся, тогда штатные места окажутся незанятыми. И тогда управление урежет штаты. Значит, сократится и фонд зарплаты. Нет, что вы, без лодырей не обойтись. Так вы, ребятки, уж доделайте сегодня станок. По десятке премии вам выкроим — за счет тех же лодырей.

Начальник и мастер ушли.

— Выходит, лодырь — полезный член коллектива, — сказал Ваня. — Раз такое дело, давай-ка посидим, покурим.





Олег Костман




Корреспондент газеты «Вечерний Новосибирск». Учась в Уральском государственном университете, воспользовался близостью редакции журнала «Урал» и занес туда первый рассказ. С тех пор и печатается.




ТО ЛИ ЕЩЕ БУДЕТ



Нашего нового соседа я увидел на следующий день после его вселения. Он весело шел по двору, бодро мурлыкал: «То ли еще бу-у-дет, то ли еще бу-у-дет…» — и нес скрипку.

«Любитель музыки», — уважительно подумал я.

Назавтра я снова встретил его. Он опять напевал: «То ли еще бу-у-дет…» — и нес альт.

«Ого, — подумал я. — Видно, тут дело серьезней простого увлечения. А вдруг он солист филармонии?» И я с уважением посмотрел ему вслед.

Потом были два выходных дня, и я его не встречал. А когда в понедельник снова столкнулся с ним, то, признаться, просто удивился. Напевая свое неизменное: «То ли еще бу-у-дет», — он тащил виолончель.

«Похоже, что он коллекционер, — решил я. — Да, каких только хобби не бывает! Все же это лучше, чем у чудака из пятой квартиры, который винные этикетки собирает. По крайней мере, не так вредно для здоровья».

В том, что сосед — коллекционер, я окончательно убедился, на следующий день, когда стоял, вжавшись в стенку на площадке четвертого этажа, а он, красный от натуги, хрипя неизменное: «То ли еще бу-у-дет…», — волочил к себе в квартиру контрабас.

Когда еще через день двое молодцов во главе с соседом протащили мимо моей квартиры печально звеневшую арфу, я воспринял это как должное. Сразу же за стенкой три голоса, сопровождаемые импровизацией на арфе, грянули: «То ли еще бу-у-дет…» Из этого я заключил, что соседу также не чуждо и коллекционирование винных этикеток. В тот же вечер я, благодаря стенке, отлично передающей все немногочисленные нюансы и обертоны его голоса, узнал, что рядом со мной живет не лауреат международных конкурсов и не знаменитый коллекционер, а просто труженик фабрики музыкальных инструментов.

— Арфа — мелочь, — сказал он грузчикам, — но мимо нее проходить все же не стоит, потому что она в хозяйстве как-никак пригодится.

Затем он поведал, что может запросто достать три четверти симфонического оркестра. Вопрос только в машине, которая могла бы эти инструменты перевезти. Вскоре машина действительно пришла. Но не та, которую сосед ждал… На довольно продолжительное время соответствующее учреждение взяло на себя заботу как о пропитании, так и о личных вещах нашего коллекционера.

Когда сосед возвратился, милиция помогла ему устроиться на завод, где самым мелким изделием был мостовой кран. Могло ли тут, среди гор металла, свободно развиться какое-нибудь хобби?

Но, видимо, трудности только закаляют характер Однажды вечером я услышал мощный рев моторов, скрежет и лязг. Такой шум могла бы произвести эскадра звездолетов внеземных цивилизаций при посадке на землю. Но когда шум на секунду стихал, можно было отчетливо услышать знакомый припев: «То ли еще бу-у-дет…» Я выглянул в окно. Во двор динозавром вползал шагающий экскаватор.



САМОЕ ГЛАВНОЕ



Петр Сергеевич Кудыкин полноценно отдыхал после напряженной трудовой недели в своей собственной квартире, лежа на своем собственном диване. С чувством глубокой нежности он вспоминал ароматный и сочный мясной пирог, который приготовила к ужину его собственная жена и который теперь, деловито урча, перерабатывала его же, Петра Сергеича, собственная пищеварительная система. Безмятежное спокойствие мягко разливалось по всему его здоровому телу. Впереди было два выходных, и от предвкушения этих двух выходных жизнь казалась прекрасной и удивительной.

Но вдруг извилины его мозга взбудоражила внезапная мысль:

«А главного-то ведь так и не узнаю!»

И он включил телевизор.

Передавали выпуск новостей.

— …диктаторский режим Кошмарии, — взволнованно читал диктор, — совершил очередное злодеяние, расправившись с демонстрантами…

«Там, в Кошмарии этой самой, сейчас, наверно, погода что надо. И солнце светит!» — с тихой ненавистью к диктаторскому режиму подумал Петр Сергеич.

— …землетрясением, происшедшим в четверг на Малых Черепаховых островах, — читал диктор очередное сообщение, — разрушены административный центр и двенадцать прилегающих деревень.

«Землетрясение! У меня и без землетрясения скоро все полетит», — пристально изучая пересекающую потолок трещину, сделал далеко идущий вывод Петр Сергеич.

— …отважный мореплаватель-одиночка, — читал диктор дальше, — готовится к новому рискованному путешествию через Атлантику…

«Ну сколько можно за душу-то тянуть, изверги! — потерял терпение Петр Сергеич. — Давайте скорее про самое главное!»

— По сообщениям бюро прогнозов, завтра в городе и в окрестностях без осадков, — сообщил долгожданную весть диктор. — Ветер слабый, температура утром шестнадцать, днем двадцать два — двадцать пять градусов.

Уф-ф! На душе Петра Сергеича сразу сделалось как-то легко.

«Эх, и отведу же я завтра душу! За всю дождливую неделю отведу! Весь день «козла» во дворе забивать буду!»





Александр Куличкин




Сотрудник газеты «Вечерняя Пермь». Ежедневно из-под его пера выбегает ручеек черных чернил и складывается в реплики, фельетоны, судебные заметки. Иногда ручеек голубеет, и тогда возникают юмористические рассказы…




ЧЕРНАЯ ПАНТЕРА



Это же бешеная неделя. Гастролеров понаехало. Город парализован. По телефону не дозвониться, в трамвай не пробиться. Все созваниваются, договариваются, едут.

Подхожу на остановку. В страшных муках ловлю такси.

— К музею увезешь? — спрашиваю.

— На меня достанешь парочку — увезу.

— Парочку чего? — удивляюсь, хотя сам понимаю, чего.

— Ты же сам понимаешь, чего, — говорит.

Я говорю:

— У меня только директор зоопарка знакомый.

— Вот через него и достань. Ты же к нему вообще-то и едешь.

Такой молодой попался и такой проницательный. Ему бы в ОБХСС работать.

Приезжаю в зоопарк, говорю директору:

— Ваня, мне бы медведя…

— Черного или бурого?

— Лучше белого — он больней кусается.

— Белого не могу. Уже забрали.

— Что же мне делать, Ваня? Очень надо…

— Хочешь обезьянку? Насовсем.

— Дай лучше пантеру. Когти у нее как? В рабочем состоянии?

Пока тащил проклятую, все руки об нее исцарапал. А в такси она стала сидение грызть.

— Вообще-то ее надо было в багажник, — сказал шофер. — Но уж ладно. Ты мне, главное, достань, а сидение жена заштопает.

Водитель он первоклассный. Пантера его без передыху хвостом по глазам хлещет, а он правила движения соблюдает.

— У меня, — говорит, — дома такая же черная кошечка, только поменьше. И не ест ничего. Я ее на комоде держу. Копилка

И вот подъезжаем мы к тому самому зданию. Народу — курочке негде снестись.

— Придется, Вася, помочь, — говорю шоферу — Как бы нашу кошечку не затоптали.

Взяли мы ее на два поводка и пошли. Вася как рявкнет: «Бойся!» — так все сразу шарахаются. А потом оглядываются и шарахаются еще дальше.

Секретарша в приемной даже взвизгнуть не успела, смотрим — она уже руками за люстру уцепилась, да еще и ноги в брючках поджала.

Вхожу в кабинет.

Мне бы по четыре билета на все, что будут показывать.

— Не могу, — отвечает администратор. — Самому ни одного не осталось.

Тогда я кричу:

— Вася, входите!

Вошла наша кошечка, вытерла лапы о ковер…

Тут я замечаю, что администратор не то что за люстру не хватается, а не бледнеет даже, глазом даже не моргнет. Но к сейфу пошел все же. А сейф здоровый — в полкабинета. Все билеты на пятьдесят лет вперед там хранятся, наверное.

Подзывает он меня к сейфу, открывает… И лежит там здоровенный белый медведь и храпит. Дремлет, то есть.

— Пришлось холодильник к сейфу подключить, — доверительно прошептал администратор. — Так что зря свою кошечку побеспокоили…

И тут меня осенило.

— Слушай, — шепчу тоже, — так ты, наверное, Ваню знаешь? Директор зоопарка. Я от него.

— Так бы сразу и говорил! — заулыбался он.

В общем, все обошлось благополучно. Познакомились мы с ним — я и Вася. Билеты достали.

Только секретаршу жаль. Ее, бедную, снять смогли только с люстрой: намертво вцепилась. Так пока и работает с люстрой в руках.





Михаил Воловик




Заместитель главного инженера Уфимского моторостроительного завода и в то же время автор 20 книг поэтической сатиры. Обладатель целой коллекции различных удостоверений, где грамота о присуждении звания заслуженного рационализатора РСФСР хорошо уживается с членским билетом Союза писателей.




ЧИНОВНИК И ПОЧИН



Хоть и должен был по чину

Чин способствовать почину,

Но, без видимых причин,

В стол упрятал Чин почин.

Жить спокойно, — чин по чину, —

Без почина легче Чину.



ТРУД И СЛАВА



Куску необработанному стали

Хотелось знатной стать деталью.



Что сбудутся мечты,

имелись все приметы:

Металл мог плугом стать,

Мог частью стать ракеты.

Для этого пойти б ему под молот,

Изведать жар печи,

узнать закалки холод.

Но он себя особенным считая,

Решил:

— Всем прочим не чета я!

Коль захочу, то как-нибудь

Найду короче к славе путь!

Тут в уголок он ловко закатился

И там живет, ржавея и брюзжа:

«В наш век прославиться нельзя!»



Пока он жалуется слезно,

Его друзья причаливают к звездам.





Андрей Копырин




Студент Свердловского архитектурного института. Показательно, что его карикатуры не прямолинейны, а проекты, наоборот, не выглядят карикатурами.
























Феликс Вибе




Свердловский писатель-юморист, автор пяти книжек юмористических рассказов, редактор отдела сатиры и юмора журнала «Урал», много смеется по долгу службы.




ТРИ МАТЕРИАЛЬНЫХ ПОМОЩИ



Начальник модельного цеха Семен Кузьмич Пудвачов допустил слабость. К нему забежал как всегда запыхавшийся профсоюзный лидер Селиванов и предложил:

— Семен Кузьмич, сегодня последнее в этом году заседание цехкома, а деньги на материальную помощь не все израсходованы. Давайте мы выпишем вам оставшиеся двадцать рублей. Пригодятся на бензинчик.

Это он намекал на пудвачовский оранжевый «Москвич», обычно ожидавший хозяина у ворот цеха.

Семен Кузьмич заколебался. С одной стороны, вроде бы неудобно. Но, с другой, какой дурак откажется от неожиданно прихлынувших двадцати рублей? Тем более ничейных и как бы горящих? Словом, Пудвачов согласился…

Деньги, как обычно, быстро растаяли — таково свойство презренного металла, — и Семен Кузьмич о них, как говорится, и думать забыл, как вдруг наступил час расплаты. Монументально возвышаясь в президиуме цехового профсоюзного собрания и внимая вполуха докладу председателя Селиванова, он вдруг услышал:

— …Всего за отчетный период оказано три материальных помощи: многодетному столяру Несытых, матери-одиночке уборщице Маловой и начальнику цеха Семену Кузьмичу Пудвачову.

Хотя доклад читался в обычной манере монотонных усыпляющих подвываний, Семену Кузьмичу показалось, что посвященный ему абзац прозвучал как орудийный выстрел. По залу эхом пронеслись недоуменный ропот и смешки. Пудвачов готов был просто разорвать Селиванова вместе со всей его профсоюзной документацией, но потом здраво решил, что в подобных делах лучше молча проглотить пилюлю, не поднимая, как говорится, волны. Так он и поступил.

Однако история имела свое продолжение. Где-то через месяц Семен Кузьмич, сидел, ничего не подозревая, на заводской профсоюзной конференции. Сидел рядом с Анфисой Павловной, экономистом соседнего цеха, можно сказать, красивейшей женщиной завода. Пудвачов был в ударе, и после одного из удачных комплиментов обращенное к нему ушко Анфисы Павловны нежно зарделось. Именно в этот момент до шалуна и его дамы донеслось сообщение ревизионной комиссии:

— По модельному цеху оказано три материальных помощи: многодетному столяру Несытых, матери-одиночке уборщице Маловой и начальнику цеха Семену Кузьмичу Пудвачову.

Анфиса Павловна обратила свои прекрасные глаза к Семену Кузьмичу, и опустошитель общественной кассы прочитал в них, что отныне в списке ее знакомых он занимает место где-то рядом с соседским котом, имеющим гадкое обыкновение мяукать по утрам в коридоре…

Через несколько дней начальник цеха увидел в городской газете статью «Куда идут профсоюзные средства?» Без труда он отыскал в ней до боли знакомый абзац: «Три материальных помощи, например, оказаны в модельном цехе…» Затем Семен Кузьмич услышал свое имя сначала по радио, а потом и в телевизионной передаче. Он стал бояться включать электроутюг, ему казалось, что и оттуда в любое время могут раздасться слова: «Три материальных помощи, например…»

Последний удар нанес Семену Кузьмичу директор завода. На очередной планерке, где, как обычно, начальники цехов с увлечением занялись перекладыванием друг на друга тяжелой гири ответственности за отставание, директор неожиданно сказал:

— Прошу все службы учесть критику и вовремя поставлять в модельный цех Пудвачову все необходимое, оказывать ему, так сказать, м-а-т-е-р-и-а-л-ь-н-у-ю п-о-м-о-щ-ь.

Вечером в этот день Семен Кузьмич решительно потребовал у своего сына-второклассника дневник. Найдя в нем двойку, полученную еще на прошлой неделе, он достал ремень и всыпал незадачливому ученику по первое число…

Не будем осуждать родителя за излишнюю суровость: каждому ведь хочется, чтобы наши дети росли умнее нас!



СЛУЧАЙ В РЕДАКЦИИ



Дверь отдела литературы редакции газеты «Время и пламя» отворилась, и вошел очередной посетитель. Это был человек юношеского склада, стремительный в движениях, с длинноватым носом и в современных бакенбардах. Волосы у него тоже были на нынешний манер — давно не стриженные и кудрявые.

«Завивается, нет?» — подумал, гася папиросу, заведующий отделом Матвей Матвеевич.

Впрочем, улыбка вошедшего заведующему понравилась. Она была проницательная и в то же время как бы немного извиняющаяся. По сути дела, улыбка гения.

— Заходите, дорогой мой, садитесь, — сказал Матвей Матвеевич, — и доложите нам честно, что с вами стряслось?

Надо сказать, что в редакции «Время и пламя» с некоторых пор утвердился игривый тон в разговоре с посетителями. Очевидно, это была реакция на царившее здесь еще совсем недавно казенно-бюрократическое: «А вы по какому вопросу?»

— Да вот, стихи — улыбнулся вошедший.

— Это очень кстати, дорогой! — продолжал разыгрывать петрушку заведующий. — Очень и очень! О чем стихи?

— О любви.

— Отлично! Вытаскивайте свои стихи из широких штанин, как сказал Владимир Владимирович, и читайте. Вас выслушают внимательно и с интересом.

Поэт развернул рукопись и стал читать.





— Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты…





Заведующий отделом выслушал стихотворение до конца и не скрыл приятного удивления.

— Слушай, сказал он, — здесь что-то есть. Что-то несомненно есть. Кстати, как тебя, ну имя-отчество?

— Пушкин, — ответил посетитель. — Александр Сергеевич.

— Отлично, Саша, молодец. Не обижаешься, что я тебя так без обиняков? Я ведь старый уже газетный волк. А тебе сколько трахнуло?

— Двадцать шесть.

— О! Не участвовал в семинаре молодых?

— Нет, — сказал Пушкин.

— Жаль, покачал головой заведующий. — Такие семинары дают пользу, дают… Ну ладно, давай-ка сюда свою рукопись-ногопись.

Александр Сергеевич подал исписанный гусиным пером листок.

— У тебя и почерк! — сказал Матвей Матвеевич. — Перепечатать не мог?

— Не мог, — ответил поэт и стал теребить бакенбарду.

— Ну-с, так значит: «Я помню чудное мгновенье…» Помнишь чудное мгновенье. Мгновенье чудное… Ты убежден, Александр Сергеевич, что «чудное» — это то самое, единственное, заповедное, как сказал однажды в «Литературной газете» Евгений Шатько, слово? Чуд-но-е? Чуд? Но? Е?.. Не кажется ли тебе, что тут есть какой-то налет сентиментальности, слащавости? Что-то от «Бедной Лизы», так сказать? Не говоря уже о полной сдаче материалистических позиций нашим заклятым противникам: чудное, чудо, волшебство, мистика и всякое прочее гадание на кофейной гуще… Так, а если не чудное, то какое? Дивное? Еще хуже. Прекрасное? Совершенное? Лучшее? Эффективное? Качественное мгновение? Гм… Слушай, а вот «мгновенье» — это уж точно ни к чему. Вторичность явная!

Газетный волк закрыл глаза и запел:

«Свистят они как пули у виска, мгновения, мгновения, мгновения!..»

Получалось у него совсем неплохо. Композитор Микаэл Таривердиев вполне мог быть удовлетворен таким пением.

Пушкин снова улыбнулся.