Проза

Дэвид Барр Кертли

Приз

Джулиан Серрато. Величайший, выдающийся преступный ум двадцать первого века. Вполне естественно, что его стремились схватить. Всеми силами. И хотели, чтобы это сделал я. У меня имелся план.

Девушка в справочном столе больницы была застенчивой и хорошенькой. Она смущенно отпустила глаза на регистрационный бланк. До чего же длинные ресницы… Я предъявил ей свой жетон.

— Агент Чайлд, — и, кивнув на своего напарника, добавил:

— Это агент Боннер.

Боннер, здоровенный, грубоватый и неловкий, резко бросил:

— Нам нужно видеть Ребекку Кортингтон.

— Сейчас вызову доктора, — пообещала девушка.

Ребекка Кортингтон, завернутая во все белое, неподвижно лежала на кровати. Светлые волосы тщательно причесаны. К руке пластырем приклеена игла, подсоединенная к трубке капельницы. Девушка была поразительно красива. И крепко спала. Доктор проверил показания приборов.

— Ее мозг, — начал Боннер, — как велико повреждение?

— Она не приходит в себя. Вот уже три года в таком состоянии.

— Четыре, — поправил Боннер. Доктор не стал спорить.

— Насколько сохранена память? — осведомился я.

— Трудно сказать. Считаю, что она почти все помнит. Повреждение локальное. Как уже сказано, она не приходит в себя, но…

Мы с Боннером переглянулись.

— Нам бы хотелось поговорить с глазу на глаз, — сказал я. Доктор закрыл за собой дверь.

— Ну, что ты думаешь? — вздохнул Боннер.

— Что нам следовало сделать это раньше.

На самом деле я думал о графике: три месяца, чтобы вырастить ей новое тело. Почти вдвое дольше, чтобы закрепить в том, что осталось от старого мозга, сознание необходимости развивать новый. И еще стоимость — довольно значительная, хотя не чрезмерная. Никакого сравнения с суммой, уже истраченной в ходе этого дела. Боннер пристально оглядел ее.

— Ты вообще встречал кого-то из них? После их возвращения к жизни?

— Однажды. Сенатора Сноу.

— Какой он?

— Как сон о самом себе, — пояснил я, — как полузабытое воспоминание… какие-то детали исчезли, какие-то спутались.

Боннер неловко заерзал. Я видел проступившую на его лице нерешительность. Ему явно не понравилась идея: Ребекка Кортингтон в любой своей ипостаси, живая, здоровая и на ногах. Что же, вполне понятно. Ведь он и поместил ее сюда после всего случившегося. Еще до того, как стал моим напарником. Еще до того, как я стал агентом.

Его голос скрипел, словно щебенка под колесами телеги.

— Я все думаю: представить только, из всех людей, которых можно вернуть назад, из всех людей, именно эта никчемная дурочка получит новую жизнь. Что же в ней такого особенного?

— Должно быть, в ней есть нечто особенное, — ответил я, — если Джулиан Серрато любит ее.



Они заново создали Ребекку Кортингтон. Создали еще более прелестной, чем прежде. Она сидела со сложенными на коленях руками в комнате для допросов и говорила:

— Я умерла. Вы меня скопировали. Зачем?

— Чтобы вы помогли найти Джулиана Серрато, — пояснил я.

— Найти? Но я не знаю, где он, — рассмеялась она. — Мало того, теперь я понятия не имею, как он выглядит. Он меняет свое лицо, голос, отпечатки пальцев. Вам это известно.

— Но вы с ним знакомы. С его манерами, повадками, интонациями, — возразил я. — Он не в состоянии измениться до конца. Вы вполне способны узнать его.

Ребекка откинулась на спинку кресла и уставилась в большое зеркало на стене.

— А где другой агент? Тот, что стрелял в меня?

Я живо представил, как ежится стоящий за зеркалом Боннер.

— Это неважно, — бросил я.

— Очень важно, — парировала она, смерив меня негодующим взглядом. — С чего это я должна вам помогать?

Я спокойно посмотрел ей в глаза.

— Ваша вторая жизнь обошлась недешево. Вы не в состоянии за нее заплатить, но мы простим долг, если Джулиан Серрато окажется за решеткой.

— Вторая жизнь, — хмыкнула она, проводя пальцами по груди.

Последовало долгое молчание. Потом она заговорила снова, бесстрастно и размеренно.

— Сегодня утром я впервые очнулась. Грудь у меня оказалась большой и загорелой. И никаких веснушек.

Она пригвоздила меня к месту потрясающе красивыми глазами.

— В ближайшие недели вы можете оказаться без груди, большой и загорелой. Джулиан Серрато убьет вас, лишь бы вы замолчали.

— Ни за что, — снова рассмеялась Кортингтон. — Вы об этом позаботились. Сделали меня мечтой, его мечтой, призом! Он не убьет меня. Но попытается похитить.

Я свел брови.

— Вы не допускаете, что он на такое способен, — добавила она. — А я уверена в обратном.

Позже мы с Боннером сидели в затемненной комнате наблюдения, не спуская с нее глаз.

— Мне это не нравится, — пробурчал Боннер. — Слишком уж она умна. И наверняка что-то знает и скрывает от нас.

— Кому интересно, что там она знает? — отмахнулся я. — Или думает, что знает. Главное — ее согласие на сотрудничество. Теперь мы прижмем Серрато.

Мы заполнили ее внутренности нашими приборами — приборами для контроля, слежения, убийства. Мы поместили в нее смерть.

Джулиан Серрато, разумеется, это пронюхает. Но не все ли равно? Плевать на то, что он пронюхает. Полагайся он на собственные знания, не приблизился бы и на тысячу миль к нашей новой Ребекке Кортингтон.

Но он не полагается на собственные знания. Только на собственные ощущения.

Он вполне мог бы украсть ее у нас. И оказаться в ловушке. В безвыходном положении. Он не способен ни бросить, ни уничтожить ее. Потому что любит. Но и разрядить тоже не в состоянии, нашу миленькую идеальную бомбу замедленного действия. Пусть сколько угодно тешит себя мыслью, что такое возможно.

Мы вылетели в Атланту, в клинику выдающегося доктора Феликса Мартиндейла. Нас провели в его личный кабинет и оставили ждать. Боннер с пренебрежением рассматривал висевшие на стенах дипломы в рамках. Мартиндейл вошел и прикрыл за собой дверь.

— Чем могу? — осведомился он.

— Вы нужны правительству, — объявил я.

Боннер показал ему снимок Ребекки Кортингтон.

— Вполне возможно, что к вам привезут эту женщину, — продолжал я. — В нее имплантирована стандартная матрица правительственных приборов. Вас попросят их удалить.

— Но почему меня? — удивился Мартиндейл.

— Существует не так много врачей, способных произвести подобную операцию. Вы один из них, — ответил Боннер.

— Кроме того, у вас определенная репутация. Вы уже проделывали нечто в этом роде, — пояснил я.

Мартиндейл попытался было отрицать очевидное, но ему не дали договорить.

— Послушайте, — оборвал Боннер, — это неважно.

Я выждал, пока Мартиндейл успокоится.

— Кроме стандартного набора в ней находится совершенно новая система. Обнаружить такую крайне сложно. Вы можете вообще ее не заметить. Но ни в коем случае не убирайте.

Хриплый шепот вырвался из глотки Мартиндейла.

— Меня убьют…

— Они не узнают, — утешил Боннер. — Только вы способны заметить эти новые приборы, и никто другой.

Мартиндейл решительно тряхнул головой.

— Я не стану рисковать.

— У вас нет иного выбора, — сказал я, поворачиваясь к двери.



Мне позвонили ночью. Шесть агентов были мертвы. Ребекка Кортингтон похищена.

Я прибыл на место как раз перед рассветом. Командный центр был погружен во мрак. Компьютерные мониторы отбрасывали голубоватое сияние на собравшиеся здесь темные фигуры.

— Где она? — спросил я. Боннер отхлебнул кофе и ткнул рукой в один из мониторов.

— В воздухе, к западу от Чикаго. Частный самолет. Примерно каждый час они пересаживаются на другой самолет и курс тоже меняют, так что у нас нет времени организовать атаку.

Я кивнул.

— А приборы?

— Все еще работают. Ни один не вышел из строя. Правда, вряд ли это долго продлится. Похоже, они намереваются привезти ей доктора.

— Мартиндейла?

— Он выехал из Атланты и движется на запад.

Я втянул в легкие побольше воздуха.

— Серрато с ней?

Боннер кивнул на второй монитор. Мы поместили прибор слежения за левым глазным яблоком Ребекки и поэтому видели то, что видела она.

Роскошный салон частного самолета.

Мужчину. Высокого, сильного мужчину, с темными, коротко остриженными волосами, в чудовищно дорогом фиолетовом костюме.

Мы услышали, как Ребекка воскликнула:

— Джулиан!

Мужчина грациозно наклонил голову.

— Так вот он какой, Джулиан Серрато.

— Он играет с нами, — буркнул Боннер. — Знает, что мы наблюдаем. Завтра он изменит все: и лицо, и голос.

— Завтра? — откликнулся я. — Не успеет. Мы возьмем его сегодня.

Ребекка Кортингтон, очевидно, изнемогала от тревоги.

— Джулиан, это ловушка. Все подстроено. Ты должен немедленно исчезнуть. Оставить все. Оставить меня.

Серрато улыбнулся. Широко. Самодовольно.

— Успокойся, Ребекка. Я обо всем позаботился. Хочешь сигарету?

Он предложил ей сигарету, и она взяла. Джулиан расстегнул рукав.

Два лоскута кожи на левом запястье разошлись, и откуда-то возникла телескопическая металлическая рука на шарнирах. Зажатая в ней зажигалка легко скользнула в пальцы правой руки.

— Огоньку? — ухмыльнулся Серрато.

Я обернулся к Боннеру.

Серрато зажег сигарету даме. Та глубоко затянулась. Зажигалка исчезла в недрах его руки. Он нежно сжал плечо Ребекки.

— Я знаю того, кто тебе поможет. Он сумеет избавиться от гнусных штуковин, которыми тебя напичкали. И они ничего не смогут поделать. Ты будешь в полной безопасности, — пообещал Серрато и, усмехнувшись, добавил: — Мы будем в полной безопасности. Вместе.



Сначала исчезло изображение. Потом звук. Один за другим темнели мониторы, по мере того как Мартиндейл медленно обшаривал тело Ребекки хирургическими инструментами, извлекая наши приборы. Были сняты основные локаторный и терминационный приборы. Вернее, их макеты.

Мы затаили дыхание.

Он не коснулся наших секретных имплантатов. Их было всего два: локатор, чтобы отслеживать ее передвижения, и терминатор, которому предстояло убить Джулиана Серрато — если дело дойдет до этого.

Я знал, что дойдет.

Даже после операции Серрато продолжал каждые несколько часов менять самолеты. Наконец, в полной уверенности, что оторвался от слежки, он привез Ребекку Кортингтон в Сиэтл. В пентхаус отеля «Хилтон».

— Романтик, — проворчал Боннер.

— Он у нас в руках, — отозвался я.

Мы вылетели в Сиэтл с штурмовой бригадой. Мы окружили отель агентами. Мы устроили командный пункт в административном здании на другой стороне улицы. Мы разместили на крыше снайперов.

Штурмовая бригада была разделена на четыре группы: одной предстояло атаковать пентхаус, второй — следить за вестибюлем, а остальным двум — блокировать ближайшие лестницы.

Я посмотрел на часы. Начало первого. По командному пункту сновали техники.

— Активировать поле, — приказал я.

Мы распространили над отелем поле подавления. В этот момент всякий, находившийся внутри, должен был лишиться сознания.

— Пошли, — скомандовал Боннер по рации.

Мы наблюдали на мониторах, как штурмовики влетели в здание и рассыпались по вестибюлю, тщательно огибая, однако, раскинутые конечности бесчувственных постояльцев.

Резервные группы заняли места на лестницах. Члены основной группы поднялись на верхний этаж и медленно прокрались по длинному коридору к широким белым дверям, перед которыми в глубоком обмороке валялись телохранители Серрато.

— Открывайте дверь, — шепнул Боннер.

И тут прогремели выстрелы, разнесшие кирпич, штукатурку и краску, разорвавшие мускулы и плоть, раздробившие кости наших агентов. Мы не успели глазом моргнуть, как они были мертвы.

Джулиан Серрато пинком распахнул дверь пентхауса и вылетел в коридор. В каждой руке он держал по пистолету. Пистолеты соединялись с суставчатыми, телескопическими металлическими руками, выскочившими из его плеч. Из груди вымахнула прозрачная пластина, защищавшая лицо.

— Он не упал, — предупредил Боннер. — Повторяю: поле подавления не смогло нейтрализовать Серрато. Агенты, вниз!

Серрато спокойно оглядел трупы и повернул обратно в пентхаус. Один из пистолетов спрятался в плечо, и Серрато свободной рукой схватил оцепеневшую Ребекку Кортингтон, потащил по коридору и скрылся из виду.

— Лестница, группа Б, — окликнул Боннер. — Он идет к вам.

В поле зрения вновь появился Серрато. Вернее, влетел. Выстрелил агенту в горло и снова исчез в холле. Наши люди устремились за ним. Он прикончил одного в дверном проеме, а второго — за углом. Словно раздвоившись, он действовал с молниеносной быстротой. Пули вспарывали бетон. Безжизненные тела агентов катились со ступенек.

— Активизируйте терминатор, — приказал я.

— Нет! — запротестовал Боннер. — Он нужен живым.

Техник растерянно переводил взгляд с него на меня, не зная, кому подчиняться. В этот момент на лестнице появился Серрато с бесчувственной Ребеккой Кортингтон на руках.

— Давайте! — скомандовал я.

Техник нажал какие-то кнопки.

Из прелестных полураскрытых губок Кортингтон выползли металлические щипчики, уродливо распяливая ее челюсти и не давая им сомкнуться. Откуда-то из глубин горла выметнулся зонд и вонзился в плечо Серрато, поразив его электрическим током.

Серрато пронзительно вскрикнул. От боли. Неожиданности. Предательского удара. И снова завопил, когда стала плавиться кожа. Его имплантаты закоротило. Закоротило так, что все они пришли в действие одновременно — пистолеты, ножи, отмычки. Они располосовали его плоть и прорвали одежду. Бесполезные куски металла торчали во всех направлениях. Он щетинился ими, как дикобраз. И, подобно полураздавленному скорпиону, сполз по ступенькам, подальше от посторонних глаз.

— Он все еще жив! — ахнул Боннер.

— Идем! — рявкнул я, выхватывая пистолет.

Мы бросились на противоположную сторону улицы. Группа, разместившаяся в вестибюле, опасливо поглядывала на нас.

— Ждите здесь, — приказал я. — И смотрите, чтобы он не улизнул.

Мы поднялись по дальней лестнице, туда, где ждала вторая группа.

— Удерживайте пост, — бросил я. — Следите, чтобы он не сбежал.

Они мрачно закивали.

Мы с Боннером медленно зашагали по длинному-длинному коридору. Мы ворвались на вторую лестницу с оружием наготове.

Никого.

Пришлось пробираться через раскиданные на полу тела. Мы шли по следам крови — крови Серрато, красной, уже успевшей потемнеть и смазаться. Дорожка вилась все ниже и ниже… ступенька за ступенькой… ступенька за ступенькой…

Мы нашли его на шестом этаже. Он прислонился к стене, опираясь на свои механические конечности. Кровь капала с имплантатов, сбегала по штукатурке, образуя вокруг него похожие на паутину узоры. Да он и был пауком, сидевшим в центре этой кровавой паутины.

Почти мертвым пауком. Дрожащей рукой он пытался вставить в рот сигарету. Наконец это ему удалось. Она свисала из уголка губ. Мы с Боннером подступили ближе, держа его на прицеле.

Серрато протянул нам руку. Что-то вырвалось из-под его левого запястья. Боннер взвизгнул и отскочил.

Но это оказалась всего лишь зажигалка. Серрато невесело рассмеялся и закурил.

Боннер выругался.

Серрато обратил на нас свой темный взгляд и глухо пробормотал:

— Я хочу кое-что сказать вам.

Я наблюдал за его лицом сквозь прицел пистолета.

— Я не Джулиан Серрато.

Сверху затопали спотыкающиеся шаги. Я поднял оружие. Ребекка Кортингтон, держась за стену, сползала к нам по лестнице.

— Добро пожаловать к нам, мисс Кортингтон! — крикнул я. — Все кончено!

Мужчина затянулся и отбросил сигарету.

— То есть как это «не он»? — прорычал Боннер.

— Я его двойник.

Мужчина закашлялся, и кровавые брызги полетели на лацканы его фиолетового пиджака.

— Подмена. Серрато не любит рисковать.

Глаза двойника еще раз обежали сеть смертоносных имплантатов, беспомощно свисавших с обрывков дорогой ткани.

— Я человек действия. Не генератор идей. Не вдохновитель.

Ребекка Кортингтон подковыляла к нам и, встав рядом, бессильно оперлась о мое плечо.

— Я не вдохновитель, — повторил мужчина, — но способен распознать ловушку. Я знаю, что происходит: он хочет, чтобы вы пристрелили меня. И посчитали, что с ним покончено.

Боннер с подозрением уставился на незнакомца.

— Пожалуйста, защитите меня…

Голос двойника слабел с каждой минутой.

— Я могу помочь вам. Многое рассказать.

Ребекка Кортингтон пыталась поймать мой взгляд. И это ей удалось. Она многозначительно скосила глаза сначала на Боннера, потом на мой пистолет.

— Если ты не Серрато, — медленно выговорил Боннер, — тогда где же он сам?

— Не знаю.

Мужчина застонал.

Боннер свирепо ощерился.

И тут Кортингтон завладела пистолетом. В два быстрых шага она очутилась возле Боннера и прижала пистолет к его виску. Он едва успел посмотреть на нее.

— Теперь мы квиты, — бросила она, прежде чем спустить курок. Пуля попала несчастному в висок. Обливаясь кровью, Боннер упал и покатился по полу.

В животе двойника вдруг громко затикало.

— Дерьмо! — прошипел он.

Я выхватил у Ребекки пистолет и потащил ее вниз по лестнице. Мы как раз успели добраться до вестибюля, когда двойник взорвался.

Теперь осталось только доложить директору.

— В мозг Серрато, скорее всего, было встроено нечто вроде регулятора с компенсацией поля подавления. Кроме того, он был запрограммирован на взрыв при захвате или уничтожении.

Директор мрачно кивнул.

— Печально, что с Боннером так вышло. Мне очень жаль, — обронил он и, поразмыслив, осведомился: — А как вам удалось спастись?

— Я как раз провожал мисс Кортингтон вниз. Она не выносит вида крови. Задержись я еще на минуту, меня тоже накрыло бы.

— Да, — хмурясь, кивнул директор. — Вероятно. Обидно, что теперь мы не можем допросить Серрато. Раскрыть все его преступления. Обнаружить, что он еще замышлял.

— Некоторые вещи лучше не вытаскивать на свет Божий, — заметил я.

Наши хирурги удалили последние приборы из тела Ребекки Кортингтон. Я навестил ее в палате.

— Прошу извинить за перенесенные по нашей вине испытания… и позвольте поблагодарить вас за службу. Правительство простит вам долг. Пожалуйста, разрешите проводить вас в аэропорт.

Она долго изучала меня, прежде чем кивнуть.

— Согласна.

Минут десять мы ехали в полном молчании. Потом она повернулась ко мне.

— Спасибо за пистолет. Это было так важно для меня.

— Естественно.

Снова молчание.

— Но ты ужасно рисковал, став одним из них, — укоризненно заметила она.

— У меня был план, — мягко возразил я. — Так или иначе, это был единственный способ. Единственный способ вернуть тебя.

Склонив голову на ее плечо, я вздохнул.

— Ты так нужна мне, Ребекка. Твоя сила, твои идеи. Я ни на что не способен без тебя. Я ничто без тебя.

Она улыбнулась.

— Как долго ты знала? — спросил я.

— С самого начала.

Она погладила меня по руке.

— Я узнала бы тебя в любое время и в любом облике, — заверила она и едва слышно добавила: — Джулиан.


Перевела с английского Татьяна ПЕРЦЕВА


Чарлз Стросс

Ореол

Под плазменным жалом корабельного выхлопа простиралось гигантское море облачных вихрей: оранжевые, коричневые и грязно-серые полосы медленными волнами проползали по раздувшемуся горизонту Юпитера. «Сенджер» приближался к перийовию, глубоко погрузившись в смертоносное магнитное поле газового гиганта — вдоль трубы корабля пробегали вспышки статических разрядов, выгибаясь дугами над фиолетовым выхлопным облаком, отражающимся от магнитных зеркал двигателя. Плазменно-ионный двигатель работал на полную мощность по извергаемой массе — сейчас его удельный импульс был почти таким же низким, как и у термоядерного двигателя, зато скорость разгона частиц плазмы была максимальной. Корабль потрескивал и стонал всем корпусом, совершая маневр в гравитационном поле Юпитера. Через час двигатель отключится, и хабитат направится вверх и в сторону, двигаясь к Ганимеду, а потом спустится обратно, на орбиту вокруг Амальтеи, четвертой луны Юпитера — и источника почти всего материала в кольце Госсамера. Обитатели хабитата не были первыми «законсервированными приматами», добравшимися до субсистемы Юпитера, зато они стали первым исключительно частным предприятием. Канал связи здесь работал редко и нерегулярно, миллионы километров вакуума отделяли их от рассеянных в пространстве сотен микрозондов с «мозгами» не умнее мышиных и нескольких механических динозавров, оставленных NASA или ESA[1]. Сейчас они находились настолько далеко от внутренних планет Солнечной системы, что немалая часть ячеек памяти в их системе связи использовалась как буферный накопитель информации: добираясь до Юпитера, новости успевали изрядно устареть.

Эмбер в компании примерно половины проснувшихся пассажиров с восхищением наблюдала за этой картиной из общего зала. По конструкции общие залы представляли собой длинные цилиндры с двойными стенками, расположенные в центре корабля. В трубах между стенками хранился основной запас жидкой воды. В одном из концов цилиндра располагался видеоэкран, показывающий в реальном времени трехмерное изображение проплывающей под ними планеты; на самом же деле конструкторы корабля заложили в торец цилиндра как можно больше материала, чтобы защитить экипаж от частиц, угодивших в ловушку магнитного поля Юпитера.

— Я могла бы там искупаться, — выдохнула Лилли. — Вы только представьте: нырнуть в это море… — В окне-экране появился ее аватар, скользящий вниз по километрам вакуума на серебристой доске для серфинга.

— Какой у тебя замечательный ожог, — фыркнул кто-то. Неожиданно аватар Лилли, до этого облаченный в переливающийся металлический купальник, приобрел текстуру поджаренного мяса и предупреждающе зашевелил пальцами-сосисками.

— И тебе того же желаю. И окну, через которое ты пролез.

Виртуальный вакуум за окном внезапно заполнился телами, по большей части человеческими. Они корчились, извивались и меняли форму, сцепившись в шутливой схватке — это половина детей на борту начала виртуальное сражение, сбрасывая подсознательный страх. Ведь за тонкими стенами хабитата таилась враждебная окружающая среда — тому порукой был поджаренный аватар Лилли.

Эмбер взяла инфоблокнот и вернулась к работе. Ей предстояло заполнить целую кучу бланков и оформить множество документов, чтобы экспедиция могла начать работу. В голове у нее вертелась пугающая мешанина цифр и фактов. Юпитер весит 1,9х10²⁷ килограммов. Вокруг него вращается двадцать девять лун и примерно двести тысяч мелких тел, кусков камней и обломков всяческого мусора, превышающих по размерам фрагменты колец, ведь у Юпитера, как и у Сатурна, тоже есть кольца, хотя и не столь заметные. К ним надо добавить шесть крупных национальных орбитальных платформ и еще двести семнадцать микрозондов — все они, кроме шести, частные развлекательные платформы. Первую экспедицию с людьми на борту ESA отправило сюда шесть лет назад, за ней последовали два геолога-изыскателя и коммерческий корабль, рассеявший по субсистеме Юпитера полмиллиона пикозондов. А теперь прибыл «Сенджер» и вместе с ним три «банки обезьяньих консервов» — одна с Марса и две с околоземной орбиты. Создавалось впечатление, что вот-вот начнется бурная колонизация — если бы не одна мелочь: имелось как минимум четыре взаимоисключающих Великих Плана, как поступить со стариной Юпитером.

Кто-то ткнул в нее пальцем:

— Эй, Эмбер, чем занимаешься?

Она открыла глаза. Это Сю Ань.

— Мы ведь летим на Амальтею, правильно? Но наш банковский счет находится в Рено, поэтому нам надо заполнить все эти бумаги. Моника попросила меня помочь. Это не просто бред, а полный бред.

Ань наклонилась ближе к экрану блокнота и прочла перевернутый текст.

— Агентство по защите окружающей среды?

— Оно самое. «ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЙ АНАЛИЗ ВОЗМОЖНОГО ВОЗДЕЙСТВИЯ НА ОКРУЖАЮЩУЮ СРЕДУ», форма 204.6б, страница вторая. Мне нужно «перечислить все непроточные водоемы в радиусе пяти километров от зоны добычи полезных ископаемых. Если шахта пройдет ниже уровня грунтовых вод, перечислить все ручьи, водоемы и реки на расстоянии, равном глубине шахты в метрах, умноженном на пятьсот метров, вплоть до максимального расстояния в десять километров ниже по течению в направлении главного уклона водоносных горизонтов или местности. Для каждого водоема составить список всех подвергающихся опасности или включенных в списки охраняемых видов птиц, рыб, млекопитающих, рептилий, беспозвоночных или растений, обитающих в пределах десяти километров…»

— …от шахты на Амальтее? Которая обращается на расстоянии 180 тысяч километров от Юпитера, не имеет атмосферы и на поверхности которой можно схватить смертельную дозу облучения всего за полчаса?

— Ань покачала головой, но тут же испортила весь эффект, захихикав.

Эмбер взглянула вверх. На стену-экран перед ней, где все еще кипела виртуальная драка, кто-то — наверное, Ники или Борис — вывел карикатуру ее аватара. Сзади ее обнимал огромный мультяшный пес с висячими ушами, обильно поливая ее слюной.

— Вот мерзавцы!

Стряхнув первоначальное оцепенение, Эмбер отшвырнула пачку бланков и вывела на экран новый аватар — тот самый, который ее агент придумал накануне вечером: звали его Спайк, и он был очень злым. Спайк немедленно оторвал псу голову, а Эмбер тем временем принялась озираться, пытаясь догадаться, кто из этих хохочущих малолетних идиотов мог быть автором сего послания.

— Дети! Остыньте.

Эмбер обернулась. На развеселившуюся компанию, хмурясь, уставилась одна из Франклинов — темнокожая женщина двадцати с небольшим лет.

— Вас что, и на пятьсот секунд нельзя оставить одних, чтобы вы не затеяли драку?

— Это не драка, а насильственный обмен мнениями, — уточнила Эмбер.

— Ха. — Франклин зависла в воздухе, скрестив на груди руки и изобразив на лице надменное самодовольство. — Мы уже слышали эту сказочку. В любом случае, — она сделала жест, и экран стал пустым, — у меня для вас новость, мерзкие детишки. Нашу заявку утвердили!

Фабрика начнет работать, как только мы выключим двигатель и оформим все бумаги. Настал наш шанс отработать свое содержание…

* * *

Эмбер вспоминала давнюю историю — то, что происходило в ее жизни три года назад.

Она в каком-то двухэтажном сельском доме где-то на западе. Это временное жилище — на тот срок, пока ее мать проводит аудит на мелкой фабричке, где перемалывают отбракованные высокоинтегрированные кремниевые микросхемы для проектов Пентагона. Мать нависает мал ней — угрожающе взрослая в темном костюме и с инфосерьгами в ушах.

— Ты пойдешь в школу, и разговор окончен!

Ее мать — блондинка-мадонна, ледяная дева, одна из самых эффективных охотниц налогового управления: один ее взгляд вгоняет в панику крутых главных администраторов фирм. Эмбер, встрепанная восьмилетняя оторва, пока еще не умеет давать отпор по-настоящему. Через несколько секунд она озвучивает довольно слабый протест:

— Не хочу! — Один из внутренних демонов нашептывает ей, что это неправильный подход, поэтому она вносит коррективы: — Они меня побьют, мама. Я слишком от них отличаюсь. Кстати, я знаю, ты хочешь, чтобы я общалась с детьми моего возраста, но разве не для этого Сеть? Я прекрасно могу общаться и дома.

И вот ведь неожиданность: мать опускается на колени и заглядывает дочери в глаза. Происходит это на ковре в гостиной, декорированной в ретростиле семидесятых годов: сплошной коричневый вельвет и ядовито-оранжевые обои.

— Послушай меня, милая. — Голос у матери хрипловатый, насыщенный эмоциональными приливами, столь же сильными и удушающими, как и духи, которыми она опрыскивает себя перед тем, как уйти на работу, чтобы забить исходящий от клиента запах страха. — Я знаю, что тебе пишет отец, но это неправда. Тебе нужно общество — физическое общество детей твоего возраста. Потому что ты натуральная, а не какой-то искусственный уродец, несмотря на всю начинку в твоем черепе. А натуральным детям, таким, как ты, нужна компания, иначе они вырастут странными, с отклонениями. Ты ведь так много для меня значишь! Я хочу, чтобы ты выросла счастливой, а этого не произойдет, если ты не научишься ладить с детьми своего возраста. Ты станешь киберуродцем, Эмбер. Чтобы сохранить душевное здоровье, ты должна ходить в школу, укреплять свою ментальную иммунную систему. То, что нас не убивает, делает нас сильнее, правильно?

Это грубый моральный шантаж, прозрачный, как стекло. Откровенная манипуляция. Но логический блок предостерегает Эмбер, обращая внимание на эмоциональное состояние матери, намекающее на вероятность рукоприкладства, если она поддастся на уловку: мать возбуждена, ноздри слегка расширены, дыхание учащенное, щеки покраснели. Эмбер — в комбинации со вживленным в голову блоком и метакортексом[2]распределенных киберагентов — в свои восемь лет уже достаточно взрослая, чтобы моделировать, предвидеть и избегать телесных наказаний, но ее миниатюрный вид провоцирует взрослых, которые росли в более примитивную эпоху. Она вздыхает, надувает губки, чтобы дать матери понять: соглашаться дочь не желает, но подчиняется силе.

— Ну… ладно. Если ты так хочешь…

Мать встает, глаза смотрят куда-то вдаль — наверное, велит «Сатурну» прогреть двигатель и открыть ворота гаража.

— Да, я этого хочу, глупышка. А теперь пойди надень туфли. Заеду за тобой после работы. Кстати, у меня есть для тебя сюрприз: сегодня вечером поедем вместе смотреть новую церковь. — Она улыбается, но улыбка не достигает глаз. — Ты будешь хорошей девочкой, договорились?

* * *

Имам молится в гироскопически стабилизированной мечети.

Его мечеть не очень велика, и имам в ней единственный правоверный: он возносит Аллаху молитву каждые семнадцать тысяч двести восемьдесят секунд[3]. Он передает по Сети приглашение на молитву, но в пространстве за Юпитером нет других верующих, и на его призыв откликнуться некому. Время в промежутках между молитвами он посвящает неотложным проблемам жизнеобеспечения и учебе. Ученик Хадита и специалист по системам, основанным на знаниях, Садек участвует в совместном проекте с другими муджтахидами, создающими пересмотренные и согласованные версии всех известных иснад, чтобы создать основу для исследования сути исламской юриспруденции с новой перспективой — той, которая им отчаянно потребуется, если произойдет долгожданный контакт. Если инопланетяне ответят. Может быть, они сумеют разъяснить досадные вопросы, которые терзают ислам в век ускоренного сознания. А на плечи Садека, представителя ислама на орбите вокруг Юпитера, эти вопросы давят особенно тяжко.

Садек — худощавый мужчина с коротко остриженными черными волосами и выражением постоянной усталости в глазах: в отличие от команды хабитата, он один на один со своим кораблем. Первоначально его корабль был иранским отделяемым блоком китайской капсулы «Шеньчжоу-В», с китайским же модулем космической станции типа 921, приклепанным на его хвостовую часть. Однако эта неуклюжая конструкция, словно созданная в шестидесятых годах двадцатого века (блестящая алюминиевая стрекоза, совокупляющаяся с банкой «кока-колы»), имела на носу кокон с хитроумными очертаниями. То был плазменный парус типа М2Р2, построенный на орбите одним из предприятий «Daewoo»; он донес Садека и его тесную космическую станцию до Юпитера всего за четыре месяца, подгоняемый солнечным ветром. Его присутствие здесь могло стать триумфом, однако Садек страдал от острого одиночества — когда он направил зеркала своей компактной обсерватории на «Сенджер», то был поражен его размерами и продуманной внешностью. Уже сам размер корабля свидетельствовал о преимуществе европейского финансирования — полуавтономных инвестиционных фондах с различными протоколами бизнес-циклов, которые сделали возможным развитие коммерческого исследования космоса. Пророк, да пребудет с ним мир, осудил ростовщичество, но наверняка бы задумался, глядя на то, как эти «двигатели капитализма» демонстрируют свою мощь над Большим Красным Пятном.

Закончив молиться, Садек провел на коврике еще несколько драгоценных минут. Он обнаружил, что в этом окружении ему трудно медитировать: если молча стоять на коленях, начинаешь слышать гудение вентиляторов, обонять запах старых носков и пота, ощущать во рту металлический привкус озона, исходящий от генераторов кислорода «Электрон». Трудно приблизиться к Аллаху в этом подержанном корабле, подачке высокомерной России амбициозному Китаю. В конце концов, корабль достался истинно верующим, которые нашли ему гораздо лучшее применение: они запустили эту игрушечную космическую станцию очень далеко, но кто может судить, намеревался ли Аллах отправить людей жить сюда, на орбиту вокруг распухшей гигантской планеты?

Садек покачал головой, потом свернул коврик и, тихо вздохнув, закрепил его возле единственного иллюминатора. На него навалилась тоска по дому, по детству в жарком и пыльном Язде, воспоминания о долгих годах учебы в Куоме, и он укрепил свой дух, обведя взглядом станцию, которая ныне стала ему столь же близкой, как и квартирка на четвертом этаже бетонного дома, где его вырастили родители — рабочий автомобильной фабрики и его жена. Внутреннее пространство станции было примерно со школьный автобус, и каждый клочок поверхности занимали шкафчики, приборные панели и целые слои обнаженных трубопроводов. Возле теплообменника подрагивали два шарика антифриза, словно выброшенные на берег медузы. Он оттолкнулся и пролетел по станции, отыскивая пластиковую бутылочку, которую держал наготове как раз для подобных случаев, потом раскатал чехол с инструментами и велел одному из своих агентов отыскать подходящую суру из ремонтной инструкции: пора заделать это протекающее сочленение раз и навсегда.

Его ждет час серьезной работы, потом он отведает рагу из сублимированной баранины[4]с чечевичной пастой и отварным рисом, выпьет бутылочку крепкого чая, затем займется проверкой последовательности операций очередного маневрирования на орбите. Быть может, если на то будет воля Всевышнего, никаких новых системных сбоев не возникнет, и он посвятит своим исследованиям час или два между вечерней и последней молитвами. А послезавтра, возможно, даже удастся на пару часов расслабиться и посмотреть один из старинных фильмов, которые так его восхищали, потому что помогали проникнуть в чужие культуры. Например, «Аполлон-13». Нелегко быть единственным членом экипажа во время долгой космической миссии, но Садеку еще труднее, потому что ему не с кем поговорить — ведь сигнал до Земли идет целых полчаса. К тому же, насколько ему известно, он здесь единственный верующий на полмиллиарда километров вокруг.

* * *

Эмбер набрала номер в Париже и стала ждать, пока кто-нибудь ответит. Она узнала женщину, появившуюся на экранчике телефона: мама называла ее «крашеная сучка твоего отца». (Как-то раз Эмбер спросила, что такое «крашеная сучка», и мать ее стукнула — не сильно, а просто в качестве предупреждения.)

— Папа там?

Вид у женщины слегка удивленный. Волосы у нее светлые, как у мамы, но явно крашеные и подстрижены очень коротко, по-мужски.

— Oui. To есть да. — Она неуверенно улыбается. — Хочешь с ним поговорить?

— Я хочу его увидеть, — выдаст Эмбер единым духом и стискивает телефон, как спасательный круг. Это дешевая одноразовая модель, приз из коробки с хлопьями для завтрака, и его картонный корпус уже начал размягчаться в ее влажной ладошке. — Мама мне не разрешит, тетя Нетти…

— Тише. — Аннет, которая живет с отцом Эмбер вдвое дольше, чем ют прожил с ее матерью, улыбается. — Ты уверена насчет этого телефона? Твоя мама о нем не знает?

Эмбер оглядывается. Она единственный ребенок в комнате отдыха, потому что время переменки еще не настало, а учителю она сказала, что ей очень нужно выйти.

— Уверена. Фактор уверенности Р₂₀ выше 0,90. — Ее Байесова[5]голова подсказывает, что она не может судить об этом наверняка только на том основании, что мать еще ни разу не застукала ее с недозволенным телефоном, но… черт с ней. У папы не будет неприятностей, раз он об этом не знает, так ведь?

— Прекрасно. — Аннет смотрит куда-то в сторону. — Мэнни, тебя ждет звонок-сюрприз.

На экране появляется папа. Она видит его лицо целиком, и выглядит он моложе, чем в прошлый раз — наверное, перестал носить неуклюжие старинные очки.

— Привет… Эмбер! Ты где? Мать знает, что ты мне звонишь? — Он немного встревожен.

— Нет, — уверенно отвечает она, — это телефон из пачки хлопьев.

— Уфф-ф… Послушай, милая, ты постоянно должна помнить: никогда не звони, если мать может об этом узнать. Иначе она спустит на меня своих юристов с иголками для ногтей и раскаленными щипцами, сказав им, будто это я заставил тебя позвонить. Поняла?

— Да, папочка. — Она вздыхает. — Хочешь узнать, почему я звоню?

— Гм-м… — На секунду он выглядит застигнутым врасплох. Потом серьезно кивает. Эмбер любит отца: он всегда воспринимает ее слова всерьез. Ужасно неудобно брать взаймы телефон у одноклассницы или пробивать туннель через мамашин сетевой брандмауэр[6], кусачий не хуже питбуля, но дело того стоит. — Выкладывай. Хочешь со мной чем-то поделиться? Как твои дела?

Придется говорить кратко: эти одноразовые телефоны позволяют беседовать лишь в рамках заранее оплаченной суммы, а международный тариф у них просто запредельный, и сигнал окончания разговора может прозвенеть в любую минуту.

— Я хочу вырваться, папа. Я серьезно говорю. Мамуля с каждой неделей становится все более чокнутой: теперь она таскает меня по разным церквям, а вчера закатила скандал из-за того, что я разговаривала со своим терминалом. И хочет отвести меня к школьному психоаналитику — а для чего? Я больше не могу делать то, чего она от меня хочет! Я больше не ее маленькая девочка! Всякий раз, когда я пробиваю туннель, она пытается спустить на меня контекстного робота, а у меня из-за этого болит голова: я теперь даже думать ясно не могу! — К своему удивлению, Эмбер начала рыдать. — Вытащи меня отсюда!