Валерий Смирнов

Операция «Гиппократ»

Глава первая



Когда Славка Моргунов пришел до Капона, тот сладострастно облизывал ложку из-под кефира, с ностальгией вспоминая былые годы.

– Как дела, Капон? – на всякий случай спросил Славка, поудобнее рассаживаясь в колченогом кресле.

Старик Капон посмотрел на своего гостя, с понтом тот две минуты назад сменил смирительную рубаху на малинового цвета пиджак и спортивные штаны.

– Какие дела, Слава? – внимательно изучил ложку Капон перед тем, как последний раз лизнуть ее. – Или вы не зырите – я выгляжу на миллион. Купонов. Знаете, когда-то у моряков был девиз: погибаю, но не сдаюсь. Так я уже согласен сдаться, хотя бы потому, что не могу купить себе тельняшку. А эти цены… Как хорошо было раньше…

– Или! – ответил Моргунов. – Раньше вы были генералом при погонах и экономке. Только помните, я тогда сказал – Капон, вам еще рано выходить в отставку…

– Подумаешь, генерал… – не поддержал Моргунова Капон, – тогда за меня заботилась родина. Даже когда я перестал быть генерал и стал директор кино… Нет, еще до того. Обо мне, может, родина еще лучше думала, чем за подрастающее поколение. Нет, вы посмотрите, Слава, какие падлы из них выросли… Но тогда всем было хорошо. А что, мне было плохо, если в тюрьме кормили лучше, чем я это имею сегодня? Слушайте, Моргунов, вы не знаете, сегодня в тюрьме кормят регулярно?

Славка стал ожесточенно плевать через левое плечо и стучать по исцарапанному журнальному столику.

Капон пристально посмотрел на него вставным глазом и заметил:

– Только не бейтесь головой об стенку, а то она упадет еще раньше, чем вчера весь дом на Втором Заливном.

– Знаете, Капон, – тихо сказал Моргунов, – думаю, что сегодня в тюрьме не слаще, чем на воле… Но на свете и отоплении вы явно сэкономите.

– Спасибо за хорошие слова, кореш, – подгреб до себя тщательно облизанную ложку Капон и с грустью разглядел ее в упор. – Хоть кто-то за последнее время сказал что-то веселого. Все вокруг так ноют, нет никакой возможности нормально работать. Слава, откуда развелось столько фраеров, которые перехватили наших замашек? Нет, не подумайте, я не сидел сложа руки на пузе, потому что возраст есть возраст, хотя жить еще хочется.

– Да, они прямо-таки захватили нашу производственную нишу, – поддержал старого приятеля Моргунов. – Эти банки… компании… совместные всякие «Трахинвесты»… Раньше, если в Одессе нужно было плюнуть в лучшего афериста, так, кроме вас, не в кого было и прицелиться. А теперь? Пусть хоть весь город плюется, в вас ни разу не попадет, а на остальных слюней не хватит. Или я не прав?

Слушайте сюда, Капон, мы сейчас можем говорить нуднее телевизора, но от этого вряд ли прибавится настроения. Если вы по-прежнему хотите мечтать за попасть на нары с ихними шаровыми калориями, так я вам не компаньон. Только поймите: или мы сейчас должны закрутить такую маму, чтобы выскочить, или… Хотя от такой жизни скорее всего пойдешь на кладбище, чем куда вам мечтается…

– Скажите, Моргунов, – подозрительно спросил Капон, – а чем вы сейчас занимаетесь?

– Сейчас я безработный воин-интернационалист, но на этом еще можно сыграть пару недель… А до того, Капон… Какая жизнь у меня была до того, как я записался в солдаты… Или офицеры… Я был хозяином страхового агентства…

– Так чего вас призвали в армию? – съязвил Капон.

– Я сам в нее пошел, – важно сказал Моргунов. – А что, вы забыли, как хорошо быть генералом? Боже, сколько мы тогда заработали… Знаете, на страховом агентстве я бы заработал куда больше, если бы не эта скотина Шапиро…

– Тот самый вечный жених Шапиро? – расширил единственный глаз Капон. – С кем вы связались, Моргунов?

– А что я мог делать? Я пришел до вас по старой памяти и поцеловал замок двери. Вы же тогда были директором агентства, устраивающего телкам браки с американцами и козлам роботу за границей…

– Нет, тогда я был председатель Совета ветеранов партизанского движения, – уточнил Капон. – До того, как стал рекламным агентом этого… Тьфу, старость. Ну, короче, лекарство от ожирения… Две недели вкалывал, как проклятый, пока на всех клиентов разом не напал понос. И что, эти фраера не похудели на своих унитазах? Гадом буду… Некоторых так выворачивало, о жратве думать боялись…

Капон судорожно сглотнул слюну.

– Знаете, Капон, вы просто прирожденный доктор, – польстил Моргунов, – Я вам больше скажу, вы – лучший врач в городе. Так, как вы, лечить людей от бабок мало кто умеет. А вы облизываете ложку вместо того, чтобы тряхнуть стариной…

– Так вы тоже, Слава, не пальцем деланый. Но, судя на вас, чересчур смахиваете на обворованного командировочного из среднеазиатского региона. На вокзале работаете?

– Если бы, – вздохнул Моргунов. – Я же вам говорил – от фраеров житья нет. Что сейчас людям обворованный командировочный, когда развелось немеряно этих беспризорных мамочек с детями, инвалидов войны… Слушайте, их же с каждым годом всё больше делается… Вы были инвалидом войны?

– Пока еще нет, – осторожно ответил Капон.

– И не надо. Я уже был этим инвалидом. Капон, ничего хорошего, так что…

– Так что, Моргунов, вы связались с Шапиро. Он всю жизнь служил в армии… А что он имеет делать сейчас?

Моргунов скрипнул зубами.

– Лучше потеряйте этого Шапиру из своего лексикона, а то у меня возникнет инсульт. Эта подоночная тварь сегодня наверняка уже служил в Пентагоне, чтоб его посадили на электрический стул…

– Что вы такое несете, Слава? Разве можно желать этого живому человеку, даже если оно Шапиро?

– Ша, – ответил Моргунов, нервно достав окурок «Мальборо» из кармана. – Ему уже всего можно желать. Я организовал страховое агентство, я подобрал этого отставника Шапиру и устроил его генеральным менеджером до самого себе, а он… Капон, если не я, он бы подох, потому что дошел до того, что не закадрил бы даже макаку с зоопарка, а не бабу…

– Вы просто на него злитесь, Слава. Он же был…

– Подумаешь, был… Вы тоже были генерал, и где сегодня ваш золотой запас? Он был… Кем он был, этот гнойник? Засранным подполковником, у которого жена и дочь погибли в автокатастрофе… Да, он клеил на эту залипуху баб и чистил их, словно уже в те годы существовало налоговое… О, Капон, может, нам в инспектора налоговой службы податься?

– Вы бы еще помечтали стать таможенником, Слава. Так что этот малоразвитый Шапиро?

– Этот Шапиро отмотал последний срок и стал похожим на облезлую обезьяну. Тридцать лет он был подполковник, но сейчас бабы перестали клевать на вояк. Им подавай всяких директоров-шмеректоров и прочих дилеров. Так эта скотина, кроме подполковника, ничего не понимала, вдобавок такой возраст… Ему не жениться, а о душе надо думать…

– Но-но, Слава, ша в тональностях, – резко сказал Капон.

– Перестаньте сказать, – отмахнулся Моргунов. – За присутствующих помолчим… Хотя… Хотя, что сравниваете себя с этой засушенной гнидой? Вас просто надо откормить и приодеть. А этот придурок, чтоб он подох сегодня вечером, а еще лучше прямо уже… Я его кормил, Капон. Я купил ему красный пиджак. Он был похож в нем на человекообразное, а не на того существа, которое уже не было способно ни на дурных баб, ни на подполковника… Что подполковник… Этот штопаный гандон даже на прапорщика не тянул. И что я имею в благодарность? Вот этот пиджак. За неделю до того, как я собирался рвать когти вместе с кушем, этот подонок… Боже, если ты есть, грохни его в той Америке… А если тебя нет, пускай Шапиро всё равно подохнет… Капон, у него уже был какой-то гарант. Липовый наверняка, но он выскочил… Вместе с кассой. А теперь под стенами моего агентства лазят лохи с плакатами, а я хожу в спортивных штанах без карманов…

– А что менты?

– Менты говорят: руководство компании вернет вклады. Интересно, что еще могут говорить менты?

– Скажите, Слава, как вы соскочили с такого дела? – подозрительно спросил Капон.

– На что это вы намекаете? – зашипел Слава. – Если бы мы не были столько лет… Нет, Капон, я не имею права на вас обижаться. Другому бы уже так дал в морду, что вставной глаз улетел за такой же челюстью. Что за дешевые мансы, Капон? Или вы меня не знаете? Страховая компания маленькая, не то, что другие, а я был ее спонсор. Директриса там зарплату получала, государство налоги хавало? Вот пусть теперь они между собой разбираются.

– А директриса хоть ничего? – поддел приятеля Капон.

– Для меня дело – впереди паровоза. Или вы… Как вы могли так за меня подумать, Капон? Это чистые деловые отношения. Да она мне по гроб жизни обязана. Кто бы ее директрисой назначил, кроме меня? Вы видели, чтобы кто-то из дворников шел прямо в директора? И вообще, не это уже главное. Главное, чтобы сучий Шапиро, чтоб он так дожил до завтра, как я заработал на этой операции… Его же судить мало. Он ограбил не только меня, пусть он сдохнет за это, а всех вкладчиков нашей компании.

– Что творится в мире, – бросил голодный взгляд на тщательно облизанную ложку Капон. – Воры в законе женятся, блатные обкрадывают нищих стариков… Конец света, по идее, должен последовать за такими увертюрами, а, Моргунов?

– Не берите меня на понт, Капон. Обкрадывают нищих стариков… Я, между прочим, создал свое агентство через год после того, как по телевизору выступил президент Кравчук. Он сказал, чтобы все тащили деньги в сберкассы, потому что рубль перестает ходить по Украине… Ему можно, а мне нельзя? Зачем тогда сражались за независимость? Или в моей страховой компании деньги этих фраеров сохранились намного хуже, чем в их сберегательных кассах? Так что, Капон, кончайте этих глупостев, если вам до сих пор непонятно, кто у кого набирается замашек.

И вообще, воровские традиции – отжившие понятия. Почему министр имеет право работать, а вору в законе этого нельзя? Они же в конце концов граждане одного государства. И оба стараются, кто как умеет. Так что, если вы считаете, я ссучился, когда сделал страховое агентство, так я вам отвечу: вы сильно отстали от жизни. Если Стакан – администратор культурного общества, Рыжий Боцман возглавляет какой-то благотворительный фонд, а Сивка держит аж четыре фирмы, тогда кого считать ворами в законе? Может, тех, кто их выдумывает? И перестаньте смотреть на свою ложку, Капон. От ваших пламенных взглядов на ней вряд ли прибавится сметаны. Вы что, отнесли свои рубли в сберкассу на радость бригады Кравчука? Так скажу вам по секрету – вы ошиблись. Рубль таки ходит по Украине. Один до сорока купонов.

– У меня и с этим купоном напряжение, – откровенно признался Капон.

– Тогда кончайте нервничать за других нищих и давайте наварим. Для отмазки вашей совести могу сказать одно. Не переживайте, мы вряд ли сможем сделать людей чересчур слабыми на кошелек, потому что не в состоянии конкурировать с государством. Так что давайте работать, если вы перестали мечтать за попасть на нары с их трехразовым питанием.

Капон уже не был в силах сопротивляться моргуновскому напору, потому что его вставная челюсть настойчиво напоминала за свои полузабытые функции.

– Слава, – вздохнул Канон, – считайте, вы меня уболтали. Только если вы снова хотите, чтобы я стал генерал…

– Кончайте, Капон. Ну какой из вас генерал? Сегодня из вас генерал смотрится не больше, чем из меня директор страхового агентства. Вы хоть помните, какие морды у генералов? И взгляды у них совсем другие, если даже не иметь ввиду ваш вставной глаз, который тоже излучает дикое желание набить живот хоть чем-то. Нет, Капон, начинать надо с низов…

– Только учтите, Слава, сейчас в ходу другие понты. На предпоследнего защитника Брестской крепости уже мало кто клюнет. Хотя я согласен быть сержант из этой самой крепости, и нехай немцы бьют в меня прямой наводкой гуманитарной помощью.

– Вы просто аферист, Капон, – не сдержался Моргунов, – кончайте эти дешевые мансы…

– Можно подумать, ваши рассказы были задороже…

– Или нет, Капон? Вспомните, вы были генералом. Может, вам тогда чего-то не хватало? Вы же сами попросились в отставку, потому что вам уже некуда было девать деньги. Или я не прав, Капон?

Капон недовольно засопел, но вслух не рискнул высказаться.

– Вот именно. Вы могли быть генералом еще пару лет. Но вам было не много денег. Нет. Вам было мало генеральского звания. И тогда вы решили украсть миллион долларов у КГБ… Ладно, Капон, не дергайтесь руками…

– Знаете, что, Моргунов, – начал пыхтеть Капон, – кто старое помянет… Или вам хочется быть сильно похожим на меня?

– Ни разу. У нас и так на двоих три глаза. Так что не будем вспоминать за старое. Лучше давайте трусить фраеров.

– Так где вы имеете предложить?

– Только заработать. Разве этого мало?

– И что мы будем вытворять?

– Мы должны быть ближе до народа, как того требует родина. И партия… Кстати, Капон, у меня завалялась такая партия гандонов…

– Знаете, Моргунов, такая партия уже была. Зато что она может требовать сегодня?

– Как раз сегодня она может требовать. И не только она. Сейчас развелось столько этих партий. Каждая из них чересчур страдает за народ… Я аж удивляюсь, как это народ до сих пор не вымер от их повышенных забот… Да, так вот что я вам скажу, Капон. Чем похожи люди друг на друга, кроме как местами внешним видом и желанием урвать побольше? Что их всех объединяет?

– Они ходят в трусах… И жрут, – сглотнул слюну Капон.

– Правильно. Но, кроме жрут, они еще родятся и умирают.

– Вы хотите открыть похоронное бюро?

– А почему вы не поинтересовались за роддом, Капон?

– Потому что сейчас люди чаще идут на тот свет, чем появляются на этот.

– Нет, Капон, мы не будем открывать похоронное бюро. Я же говорил: во всех этих делах мы не тянем конкурировать с государством.

– Слава, так что же вы всё-таки имеете сказать?

– Я хочу сказать, что все люди жрут, но не каждому по карману ананасы. И банковская мебель далеко не для их поголовно. Вместе с компьютерами и одеждой из Парижа, которая последний крик моды образца восьмидесятых. Зато все люди болеют. Пускай не всем по карману лекарства. Но тут уже выбора нет. Это не мебель. Один мучается в кровати «Роксана», другой делает то же самое на дешевой раскладушке. Так что каждый человек рыпается без лишних взглядов на портмоне, потому что хочет выжить. Даже если его медленно ведут на тот свет с помощью пенсии. Вы меня понимаете, Капон?

– Я всегда понимал вас, Слава. Особенно теперь. Как будет называться наша фирма?

– Я думаю, вроде «Гиппократ», мне эта кликуха нравится. Мы не станем драть с людей миллионы за просроченные копеечные лекарства, которых на Западе такие завалы… Нет, Капон, мы станем лечить их нетрадиционной медициной. Во всяком случае, постараемся, чтобы людям было легче. Или, по крайней мере, никто не умер. У меня есть такой специалист… Доктор астрологопарапсихологических наук. Двадцать лет провел в одном из монастырей Тибета, действительный член Академии…

– И кто же это? – подозрительно спросил Капон.

– Как кто? – удивился Слава. – Это вы.

– Хорошо. Я согласен быть академик. Это не труднее, чем генерал. Но вы представляете, сколько денег потребует такая афера?

– Очень много, – чистосердечно, как на следствии, признался Моргунов. – Я вижу, Капон, вы хотите спросить, где мы их возьмем? Нам предстоит их заработать – вот что я вам отвечу. Я счастлив, что вы уже хотите быть доктором околовсяческих наук. Но я вам уже говорил – начинать надо с низов. Этим мы сейчас и займемся.

Глава вторая



Иные люди чересчур придают значения всяких слов, даже если не сильно их понимают. Но при этом почему-то стараются придать своим мордам такой умный вид, с понтом знают всё на свете еще лучше того, кто им такие слова лепит. Это учли Капон вместе с Моргуновым, когда стали шариться между квартир старого района города, озабоченные за своих сограждан не хуже правительства.

Перед тем, как приступить до работы, Славка лично обследовал улицы, на которых жили фраера, не подозревавшие, что очень скоро до них заявятся те, благодаря кому они имеют шанс зажить еще счастливее. Моргунов бродил по улицам и благодарил судьбу, что контейнеры с мусором вывозят так регулярно, как питался Капон в последнее время. Иногда он сильно радовался возрастающему благосостоянию народа, особенно, когда его зоркий взгляд ловил в контейнерах банановые лушпайки и пустые коробки от всяких «Самсунгов». Моргунов соображал: дома, возле которых недра контейнеров забиты такими фактами материального благополучия, нужно обслуживать в первую очередь.

Завершив разведку, Славка толкнул обручальное кольцо из самоварного золота, скороговоркой рассказывая покупателю-лоху за то, как его, командированного из Сухуми, ограбили знаменитые на весь мир одесские паразиты. На вырученные деньги он отоварился в «Гастрономе» и заскочил до Капона.

Старый аферист уже не мечтал облизывать ложку. Он смотрел на стол, заваленный жратвой, и даже вставной глаз Капона излучал необоримое чувство голода.

– Это не для вас, Капон, – сказал Моргунов, по-быстрому набивая рот. – У работяги должен быть вид, как у того бобика на морозе. Или как у вас, что сейчас почти одно и то же.

– А вы, Слава? – жалобно спросил Капон, мечтая, чтобы Моргунов выскочил из комнаты хотя бы на минуту.

– Так я же сейчас начальник, – ответил Моргунов, глотая добычу. – Вы видели когда-то начальника с голодным видом? Нет, Капон. На морде руководства должна быть написана сытость и глубокое отвращение до всего происходящего. Можете взять кусок хлеба, но на большее не рассчитывайте. Вам нужно смотреть на меня, закалять волю и вживаться в роль. Я для чего достал новые брюки и галстук? Для того, чтобы вы говорили с пациентами при осоловелом виде? Ни разу. Так что добирайте понтов. Тем более, что они натуральные. И не забудьте ключевую фразу.

Ключевую фразу аферист со стажем не забыл, хотя иногда вместо вопля «ГПР!», Капону очень хотелось жалобно сказать: «Подайте, Христа ради», – что гораздо больше соответствовало его внешнему виду и внутреннему состоянию.

Капон звонил в намеченную квартиру и на вопрос «Кто там?» отвечал – «ГПР!». Самое смешное, ему открывали. Даже такие двери, которые могли бы украшать не жилое помещение, а какой-то там форт Нокс. Потому что у порога стоял старик в обшарпанной робе, с набором инструментов и тощий до такой степени, с которой может конкурировать только скелет индийского йога.

А что такое «ГПР»? Если бы Капон знал, так, может быть, и признался. Но он имел представление об этом слове не хуже, чем те, до кого нарывался у гости. А потому терпеливо объяснял всем любопытным: он из «Одесгаза» и заявился для того, чтобы проверить в состоянии ли их АГВ выдержать пониженную подачу топлива, чем непременно порадует руководство зимой, которая уже тоже на пороге.

Люди охотно переставали подозревать Капона в каких-то уголовных намерениях. Они давно привыкли до того, что если руководство гарантирует отсутствие воды, снижение подачи газа, выключение электроэнергии или еще какую-нибудь гадость, так этому нужно верить безоговорочно.

Другое дело, если бы Капон стал разоряться: от руководства можно ждать чего-то путного – так кто бы его пустил до хаты? А так старый рецидивист при разводных ключах попадает даже за бронированные двери и начинает проверять состояние всяких газовых приборов, имея о них такое же представление, как гинеколог за устройство межконтинентальной ракеты.

Первым делом, Капон, кряхтя, доставал из старого портфеля с инструментами полоску бумаги с оттрафареченной надписью «Проверь тягу!» и клеил ее до АГВ, сильно переживая вслух, как у него уже не хватает никаких денег на клей для такой повышенной заботы о безопасности безалаберных людей. Клиентам Капона сразу начинало становиться стыдно, потому что деятель из Одесгаза ненавязчиво объяснял: возможно, своей бумажкой он уже спас их от потенциального взрыва. Или они не слышали, как на Малой Арнаутской грохнуло АГВ, потому что на нем не было полезной поклейки и ни одна уже покойная сволочь из той хаты ни разу не сунула свой шнобель на эту самую тягу?

Тщательно разглаживая бумажку на корпусе агрегата, Капон продолжал пугать летальными исходами до такой степени, что некоторые стали думать: а может, таки да правительство сильно заботится за них? Особенно когда говорит, что не мешало бы отключить газ полностью? Напрасно себе так думали. Потому как Капон уже размышлял, чем бы дальше порадовать хозяев хаты. И если он узревал на кухне неподалеку от газовой плиты какие-то сохнущие шмотки на веревках, так уже был готов прыгать от радости на месте, хотя на пустой желудок это делать затруднительно.

И пускай некоторые несознательные агэвепользователи объясняли служащему «Одесгаза», что у них пожилые родители или маленькие дети, а потому пеленки и прочие ползунки не успевают сушиться, Капон был непреклонен в своем стремлении отвести от людей беду. Вы что, с ума поехали, верещал Капон, газ горит, бебехи висят, а на Большой Арнаутской как раз из-за этого в свое время дом взорвался. Ну взорветесь вы со своими детьми – хрен с вами. Это ваше право, как свободных граждан, – хотите живите, хотите сохните белье. Но при чем здесь остальные жильцы? Или весь дом подал заявку за коллективный полет поближе до неба? Ша, граждане, вверенной мне властью отключаю газ. Прийдете на дисциплинарную комиссию, в аккурат через неделю-другую, заплатите штраф за нарушение правил противопожарной безопасности, а уже потом, может быть, вам разрешат пользоваться газом и создавать новые угрозы для жизни окружающих. Всё, граждане, где мой пломбиратор?

Капон не успевал достать пломбиратор из портфеля вовсе не потому, что его там не было. Между нами говоря, в портфеле Капона было чего хочешь, но только не пломбиратор. А зачем ему такой механизм, если после угрожающего жеста в сторону этого самого портфеля, люди хватали за руки Капона и делали на себе вид, что для них он главнее председателя Верховного Совета и даже начальника ЖЭКа. И вообще, они по-пионерски клянутся: больше этого не будет, честное слово. Все бебехи поснимают, пусть даже дети страдают, но не до такой же степени, когда всё взорвется или, еще хуже, просто отключат газ. Капон делал вид, с понтом не замечает, как в его карманы хорошо себе заметно суются купюры всевозможных стран мира разного достоинства.

Так другой на его месте, погрозив для верности еще раз, тихо бы шел проверять другие хаты. Но Капон вместо этого еще больше пропагандировал о взрывных и других летальных последствиях, пока не раздавался звонок.

Некоторые люди пугались: может, до них приканала очередная ревизия? С «Водоканалтреста» или телефонной станции, чтобы перед тем, как получить пару копеек, рассказать за наводнения и поражение током по телефонному проводу. Но Капон их успокаивал тем, что, тревожно зыркая но дверь вставным глазом, кололся – это, наверняка, новый начальник его участка. И тут же прямым текстом характеризовал своего руководителя: зверь и придурок, который безнаказанно обнаглел до того, что не берет бабки. Зато большей радости от жизни, чем отключить кому-то газ, у него не бывает.

Перед тем, как запустить в хату начальника Моргунова, жильцы судорожно снимали шмотки и резали канаты над газовыми плитами, пользуясь, что старый мастер Капон – приличный человек, уже получивший на лапу.

Моргунов вкатывался на жилплощади при галстуке и пренебрежительном виде до всей окружающей среды. Он грозно отчитывал Капона за то, как мастер слишком долго проверяет хату, а значит, здесь явно что-то не в порядке. Или нет? Или Капон давно не заслужил пенсию, грозил Моргунов, а старик опускал голову с таким виноватым видом, что сердобольные жильцы, если бы не зверь-начальник, тут же добавили бы ему наличмана на карман.

Так этот скотинистый начальник вместо того, чтобы поскорее вывалить за дверь, повоспитывав своего подчиненного, начинал вызверяться на всех остальных, выясняя, где их газовая книжка. Очень многие люди вообще не имели представления об этой самой книжке, но даже те, у кого она была, рано радовались своей предусмотрительности и бережному отношению до документов.

Моргунов, тщательно изучив газовую книжку, рычал: ее нужно было заменить два года и три месяца назад, и тут же командовал Капону, чтобы он доставал свой пломбиратор. Так представляете себе, чего гнал Славка, когда газовой книжки на хате в упор не было? Он нес такое, что некоторые слабонервные уже явственно представляли самих себя примерзших до холодных батарей. Тем более Моргунов, презрительно растягивая губы, гарантировал – скоро ударят морозы. Гидрометцентр уже верещит: холода будут до того сильными, что когда в этой хате отключат газ, то в свое время прописанных здесь будут отбивать ломами от кроватей. После такого обнадеживающего коммюнике Славка спокойно шел к выходу, скомандовав еще раз Капону приступать до трудовой деятельности с помощью пломбиратора. И если Капон за две минуты не сделает вид двух больших разниц между жильцами этой квартиры и «Одесгазом», так его ждет давно заслуженный отдых, а также пенсия, от которой старик еще быстрее протянет ноги, чем некоторые другие в связи со страшными морозами.

Когда дверь за начальником захлопывалась, жильцы тарабанили Капону такое, о чем обычно говорят за людей только на их похоронах. Они несли: отзывчивее Капона природа еще не создавала, а потому он…

Капон, горестно обхватывая голову руками, шептал всякие гамлетовские глупости: как он бы, со всем сердцем, до людей, навстречу их желаниям, но начальник – падло, скотина и где-то даже гнойный пидар, только и ждет выгнать кадрового старика на пенсию. А на пенсии, понятно и без напоминаний руководства, остается только зубы на полку ложить, даже если они не вставные, как у Капона.

Жильцы сочувствовали Капону, но продолжали терендеть за свои проблемы. И, когда их вопли достигали жалобного апогея, Капон, стукнув себя по лбу, вспоминал: у него где-то завалялась одна газовая книжка. Только ради таких хороших людей он оторвет книжку от сердца, нехай в свое время заплатил за нее пять долларов. Капон грустно замолкал и дожидался, пока жильцы не начинали горячо умолять его, клятвенно заверяя: они вернут все расходы и даже приплатят за беспокойство. Больше того, некоторые стремились всучить мастеру стопроцентную предоплату, хотя он за это даже не намекал.

В течение трех дней Капон торговал чистыми газовыми книжками, с понтом обзавелся персональной типографией, попутно снимая бабки за канаты на кухнях и увеличивая свой тариф по поводу безопасности населения после появления на хатах Моргунова.

Но в некоторые квартиры Капона просто не пускали. Так он и не сильно в них рвался, особенно когда по виду хозяев определял – они вполне тянут купить не только АГВ, но и персональный шмат газопровода с небольшим месторождением всяких полезных ископаемых. Несмотря на то, что Капона не пускали дальше порога, особо сармачные жильцы давали ему пару долларов, лишь бы проверяющий из «Одесгаза» побыстрее растворился за дверью вместе с инструментом и не действовал им на нервы своим пролетарским видом.

Когда Моргунов подсчитал, сколько заработано на проверке подготовки города к зиме, он с трудом сделал недовольный вид.

– Слава, а почему именно «Одесгаз»? – любопытствовал Капон, уничтожая пятую банку импортного йогурта. – По-моему, сейчас гораздо выгоднее проверять электричество. Никаких книжек не нужно. Успевай только гарантировать: мы постараемся зимой не отключать ваш дом – и подставляй карман. Или еще легче. Можно просто кинуть намек фраеру прямым текстом: мы не знаем, где и когда будут делать счастливую жизнь при свечах, но, если не взнесешься, так тебе точно вырубят свет.

– Перестаньте ваших дешевых мансов, Капон, – чуть раздраженно сказал Славка, прикуривая «Кэмел». – Мы не можем конкурировать с энергетикой. К тому же сейчас на этом люди таки да зарабатывают. В моем районе почему-то стали резко рваться провода, будто на них напала эпидемия. А потом по хутору, с понтом невзначай, начинает курсировать машина «Одесэнерго» и ребята чинят всё подряд за наличный расчет, не отходя от тротуара.

– Интересно, Слава, с каких пор вы стали бояться конкуренции от фраеров? – сыто ухмыльнулся Капон. – Можно подумать, этот «Одесгаз»… Кстати, а почему именно он?

– Как почему? – удивился Моргунов. – Потому что я живу возле типографии.

– Купили эти книжки за бутылку?

– Я бы мог наварить, Капон, и сказать – да, купил. Но разве между нами когда-то стояли дешевые обманы, вроде бутылки? Понимаете, Капон, они весь брак выкидывают в контейнеры… В прошлом году, помню, перед Новым годом, календари делали, некоторые им почему-то не подходили. Так местным ханыгам они подошли. Алканафты вытянули календари из мусорника и потащили их по магазинам и парикмахерским. Все распродали. За две недели до того, как эти мало чем похожие от забракованных календари появились у магазинах. Вы думаете, типография сильно требовательная только до такого товара? Ха! Вы хоть знаете, сколько газет я имею на шару, благодаря ихнему соседству? Газеты какие хочешь. Ни один человек в городе не в состоянии читать столько прессы, как я, карман у него не резиновый… Ну и газовые книжки, сами понимаете, с того же мусорника.

Капон молча кивал головой и лениво распечатывал очередную банку йогурта, не помышляя лишний раз облизать ложку.

– Кстати, Капон, – продолжил Моргунов. – Нам пора продолжать операцию. Эти копейки так, для начала. Пора собирать команду. Зря вам газеты не по карману.

Моргунов небрежным жестом вытащил из кармана жменю газетных вырезок.

– Вы еще не разучились читать, Капон? Учтите, очень скоро вам предстоит стать доктор психоневрологических или, как там их, наук. Оторвитесь на минуту от вашего занятия и вспомните, какие бывают буквы.

Капон подтащил вырезки до себя и стал зачитывать вслух:

– Опытный преподаватель поможет при подготовке абитуриентов… Так, чего? А… Продаю двух-трех-четырехкомнатные квартиры… Изготовление из собственных материалов… Ну, это уже прямо в дугу… Очаровательная брюнетка, предпочитающая орогенитальные контакты, ищет богатого и щедрого спонсора… Сто способов избавления от атеросклероза с помощью народной медицины… Вот это, кажется, по нашей части.

– Здесь всё по нашей части, Капон, – хохотнул Моргунов. – Знаете, что общего во всем этом халоймысе?

– Не берите на понт, Слава, – бросил Капон, прежде чем дорваться до йогурта. – Здесь столько общего, как между мной и теми, кому я из великодушия не отключил газ. Точно помру ради блага народа.

– Так вот, Капон, – не обратил внимания на рассуждения подельника Моргунов. – Эти объявления объединяет телефонный номер. И знаете, кому он принадлежит? Вашей бывшей экономке Майке Пилипчук, товарищ генерал в отставке. Сами понимаете, Майка торгует квартиры и генитальные контакты вместе со склерозами не от хорошей жизни.

Глава третья



Начальник жилищно-коммунального управления № 25 Ленинского района Спиридонов неласково смотрел вперед себя напротив облезлого рабочего стола. Спиридонова давно сосало под ложечкой, он уже несколько раз доставал из ящика бутылку, но не решался подлечиться, слыша гул за дверью кабинета. Да, совсем озверел народ, подумал управдом, и обнаглел до беспредела. В прежние годы вел себя гораздо тише. И ничего, пять-шесть часов стояли. А теперь, видите ли, разоряются, зачем здесь у меня стульев нет. У, гады! Им в коридоре стулья поставить, как начнут рассиживаться, динамитом не выбьешь. А без стульев еще куда ни шло. Старики нудные, нет, чтоб дома тихо болеть, в поликлинику анализы таскать, прутся сюда и пьют с меня кровь ведрами. Хорошо, что, стоя, больше трех часов не выдерживают.

Спиридонов горько вздохнул, услышав в коридоре, вопль паспортистки Наташи: «А ну, помолчали, граждане! А то, если будете шуметь, больше никого не приму! Вас полно, а нервов у меня уже нет».

Это точно, подумал начальник. Вот Наташке хоть двадцать два, а эти гады-паразиты со своими нудностями из нее уже все соки выдоили. Вчера даже на меня по привычке гаркнула… Правда, потом вроде как извинялась, даже дышала так страстно и пищала, не как обычно. Наверняка симулировала, сучка, понабиралась замашек у этих посетителей. Они тоже в глаза такие ласковые, собаки бешеные, а сами, небось, мне такого желают, чего и я им. Зря табличку «Совещание» на двери повесил, лучше бы куда-то урыл с концами. Теперь сиди и жди, пока Наташка их разгонять не примется.

Спиридонов вздохнул. Ну чего вы претесь сюда, граждане, со своими проблемами? Совсем ничего не понимаете, кончилось время бесплатных развлечений. Я сам этот шифер с трубами последний раз только в рекламном ролике видел. Вместе со своим бывшим сантехником, который в артисты подался. До чего, пьянь болотная, натурально рекламировала водку «Спотыкач», аж я слюни глотал. Он, небось, водкой за счет фирмы какой-то нажирается, а я за свои кровные здесь и выпить не моги. Вдруг какой-то паразит ко мне все-таки пробьется.

Зачем мне здесь сидеть? Сантехника нет, труб нет, дворники разбегаются, а все подвалы уже кончились. Три дня назад последний продал. Эх, знать бы, в какую цену заброшенные подвалы пойдут. А тогда, тьфу, дурак, за ящик водки сто квадратных метров отдавал. Поумнел, но поздно, где теперь новые подвалы искать? Всё ушло, как в песок. Вместе с квартирами. Мои квартиры эти паразиты выкупают, будто они ихние, а не государственные.

Какого такого государственные? Разве в нашем районе это государство или предыдущее хоть один дом построило? Хрен вам, а не дом, дорогие граждане. Зато квартплату драть – это завсегда пожалуйста. И чуть что не то, граждане не к государству бегут, а ко мне. Можно подумать, я хозяин этих всех домов. Дворник не желает за десять баксов в месяц метлой махать, мастер, гад такой, еще хуже. Наладился отопление включать всего за тридцать долларов с дома, не может на мировые цены перейти. И никакого уважения к руководству – откидывает ровно половину, волюнтарист собачий…

Спиридонов рассуждал бы до конца рабочего дня, но в его кабинет влетела Наташка при таком виде, что начальник испугался – вдруг кто из руководства пожаловал? Тогда мастеру точно придется расценки поднимать.

– Николай Николаевич, – успокоила Спиридонова подчиненная. – Тут к вам…

– Занят! – гаркнул управдом, чтобы доказать, кто здесь настоящий хозяин, и осекся.

Следом за Наташкой до кабинета вплыла не роскошная бикса, центровая телка, шикарная шмара, а самая настоящая дама. Такая, которую он полчаса разглядывал на обложке журнала «Космополитен», а потом отгавкивался почему опоздал на совещание по улучшению обслуживания населения, пускай даже всем известно, как погано бегает среди города общественный транспорт.

Дама распространяла запах точно таких духов, которые всунул Спиридонову на 23 февраля один крутой фирмач, арендующий бывший красный уголок. Спиридонов сперва хотел подарить эти духи Наташке, но пожмотился и дождался Восьмого марта, чтобы доказать жене – кроме нее, для мужа других стерв не существует.

Рядом с дамой в безукоризненном черном костюме стоял странный старик, прижимающий к животу руку в кожаной перчатке, намекающей, что это не столько человеческое тело, как зато пластмассовый протез. На голове старика была красная феска. Чуть поодаль у стены расположился мужчина полусреднего возраста в мятом костюме, распространявший по кабинету вполне отечественные запахи.

– Герр Спиридонофф, – обратилась к начальнику дама, тщательно подбирая слова. – Мы есть представители международного общества Красного Креста и благотворительного фонда Желтого Полумесяца.

Дама повела глазом в сторону Наташки.

– У тебя что, работы нет? – спросил подчиненную Спиридонов. – А вы, герры, прошу садитесь, миль пардон. А также вы, товарищ, господин то есть.

Человек в мятом костюме подождал, пока Наташка громыхнула за собой дверью, достал из кармана красную книжицу и представился:

– Депутат горсовета, замначальника здравотдела, председатель подкомиссии по вопросам социальной защиты Мышьяков.

Спиридонов радостно закивал головой, словно молчащие дама и старик решили его усыновить.

Мышьяков сходу убавил ему настроения и раскомандовался в чужом кабинете до такой степени, какую может себе позволить только высокое руководство. Он бережно усадил живописную пару на измызганные стулья и стал рассказывать Спиридонову, какие недостатки прут из его работы. Гул граждан из коридора служил неплохим фоном рассуждений Мышьякова, и он дошел до такого запала, что несколько раз стукнул кулаком по столу перед носом Спиридонова.

Дама в черном спасла управдома от депутатского нагоняя. Она ласково посмотрела на Мышьякова, отвела его карающую десницу в сторону, и тот по-быстрому закрыл рот, успев скороговоркой протарабанить: работа быстро покрывающегося испариной Спиридонова станет предметом тщательного изучения.

В это время старик чего-то брякнул Мышьякову на непонятном языке, и народный избранник прилип до стены, с понтом родился декоративным жэковским украшением.

Пока Мышьяков делал из себя вид статуи, дама рассказала Спиридонову, что общество Красного Креста и Фонд Желтого Полумесяца разыскивают господина Канцельбогенштраузинера, проживающего в данном районе, чтобы одарить его завещанием недавно усопшего у Нидерландах родственника.

Управдом Спиридонов стал потеть еще больше, чем когда его воспитывал Мышьяков. Столько дел, умом тронуться можно. Забыл о таком важном звонке, на международный скандал нарвался. Всё из-за этой сучки Наташки, до того она своими воплями памороки забивает. Орет, тварюка таким благим матом, будто ей не начальник расположение оказывает, а посетители одолевают…

Ишь, приперлись, депутат долбаный, старикашка трухлявый и… Ах, ты, курва противная, на такую и у пьяного не встанет.

Сам виноват. Ведь звонил Василенко из райотдела, предупреждал – придут до тебя люди, какого-то типа ищут. Нет, эти сволочи не виноваты. Всё из-за Василенки-придурка. Ну, правильно, эти иностранцы с депутатом, небось, с области начали. Область звякнула в город, город в район. А району куда работу сваливать? Только на меня.

Человека им найди. Менты сами искать не хотят. На иностранцах при депутате наживешь не больше, чем на тех типах, которых они находят на полях орошения, чтоб вам всем вместе туда провалиться. Хорошо, что выпить не успел, у депутата, небось, нюх, как у моей стервы, и мордой даже они чем-то схожи, тьфу, пакость…

В это время дама в черном, решив, что герр из полуподвала плохо понял ее полуиностранную речь, повторила свою просьбу. Народный депутат продолжал делать вид украшения у стены, старик держался с таким видом, будто человечество обязано молиться на его красную феску.

Спиридонов не знал, где эти самые Нидерланды, и под угрозой физической расправы не повторил бы фамилию разыскиваемого на подвластной ему территории. Тем не менее он горячо заверил всех присутствующих, что лично приложит все силы и отыщет нужного таким хорошим людям этого самого Канцелярского-Зинера, пусть даже он проживает в том самом доме, где куски карниза постоянно сыпятся на головы всем желающим.

Соотечественник Спиридонова отлепился от стены и заявил: если тот приложит все силы, значит, его работа не станет предметом тщательного изучения, и тут же заткнулся под добрым взглядом протезированного в феске. Старик снова что-то повелительно рявкнул, и Мышьяков выскочил в коридор с такой скоростью, словно там шла раздача очередных депутатских мандатов.

Дама улыбалась Спиридонову так чарующе, что тот очень слабо заметил, как в нагрудный карман его пиджака порхнула двадцатидолларовая купюра. Спиридонов нежно посмотрел на прекрасную даму, а потом с тревогой в сторону старика.

– Хозрасчэт! – внятно сказал инвалид при феске. – Йес?

– Яволь! – ответил Спиридонов и добавил, что к завтрашнему вечеру…

Так к завтрашнему вечеру ничего не случилось, потому что поднятые по тревоге дворники, мастера и даже электрик, околачивавшийся в вытрезвителе куда чаще, чем на работе, прочесали весь подведомственный хутор и нашли в нем какого хочешь добра, даже Выхристенкобера, но только не этого самого Канцельбогенштраузинера. Оборзевший электрик нагло допил водку, стоявшую на столе перед седеющим на глазах руководством, а потом заметил: такого золота, как этот самый Канцельбруннер нужно искать не среди здесь, а поближе до еврейского кладбища.

Спиридонов уже дошел до того состояния, когда ему привиделся Мышьяков с вытекающими последствиями. Это мой последний шанс, уболтал сам себя Спиридонов и купил бензин для «аварийки» на собственные трудовые накопления. Через четыре часа Спиридонов слабо напоминал из себя строгого руководителя, потому что скакал от радости гораздо выше могильной плиты с полуистлевшейся надписью «Канцельбогенштраузинер».

Бомжи, которые сделали Спиридонову экскурсию за булку хлеба и полбутылки любимого напитка электрика, клялись здоровьем всех обитателей кладбища: второго Канцельманцеля здесь в упор никогда не наблюдалось.

На следующий день управдом доложил иностранной делегации и народному избраннику Мышьякову: этот самый счастливчик, до которого привалило наследство, разыскан. Я такой, подчеркнул Спиридонов, в любом деле не подведу. Сказали за этого Канцеля – и пожалуйста, раскопал. Или, если нужно, таки да раскопаю, лишь бы команда сверху поступила, желательно в письменном виде.

Мышьяков так ласково посмотрел на Спиридонова, что он невольно съежился, хотя несколько минут назад уже задумывался по поводу еще одной зеленой купюры.

Дама в черном на теле и старик с красным на голове о чем-то переговаривались на иностранном языке, пока у Спиридонова не зашумело в ушах от непривычных акцентов. Полчаса люди беседуют, не размахивая руками, и до сих пор ни один из них муттер не помянул. Пусть они иностранцы, но всё-таки живые люди, а вопрос непростой, по всему видать.

Пока управдом терялся в догадках, как это можно спорить нехай на иностранном языке, но без матери и рукоприкладства, старик что-то таки да сказал чересчур резко. Дама сделала виноватый вид и обратилась до Спиридонова без банкноты в прекрасной руке.

Согласно завещанию нидерландского Канцельбогенштраузинера, если его одесский родственник не будет разыскан или числится среди тех, кому от этой жизни даже лекарств не требуется, так наследство нужно поделить среди других личностей. Тех, кто был друзьями и опорой этого заховавшегося под черной плитой счастливчика.

Когда и таковых не найдется, деньги следует разделить среди наиболее нуждающихся жильцов района, а также имеющих особые льготы, и, на худой конец – малохольных. В это время молчавший до сих пор Мышьяков делает из себя вид рупора и прыгает до стола Спиридонова. Он размахивает руками и горячо мелет: скоро праздники, а народные избранники даже не имеют списка ветеранов данного ЖЭКа, чтобы осчастливить их по старой памяти от имени неувядающей советской власти.

Управдом гарантировал список депутату Мышьякову, а также близких нидерландского наследника вместе со всеми льготниками и убогими, проживающими на подвластной ему территории.

Когда Мышьяков вышел в коридор, прекрасная дама снова одарила Спиридонова чарующей улыбкой и купюрой, за достоинство которой он не мечтал. И пусть герр Спиридонофф не переживает, расходы по розыску дорогих усопшему людей предусмотрены завещанием, а потому замечательный старик снова добавил волшебное слово «Хозрасчэт».

Начальник Спиридонов завязал обращать внимание, что тротуары перестали мести даже раз в неделю. Он мобилизовал все службы на розыски близких и дорогих Канцельбогенштраузинеру людей. Зато через три дня началось такое, что сходу заретушировало в сознании Спиридонова образ народного депутата с его угрозами по оргвыводам и списками ветеранов различного значения.

Выход из положения нашла Наташка. Она предложила: всех прущих на прием знакомых и друзей покойного наследника зачислять в список ветеранов, чтоб они сгорели с этими праздниками и подарками, которые придумывают изнывающие от безделия депутаты. Тем более, среди близких наследника с кладбища ветеранского контингента хватало.

Несмотря на то, что разыскивая покойника при привалившим из-за кордона счастьем, Спиридонов не нашел на своем хуторе никаких концов, так теперь до него косяком пошел клиент, который, как оказалось, уже слабо что помнит в этой жизни, кроме взаимоотношений с рано ушедшим от всех прекрасным человеком Канцельбогенштраузинером.

И нехай прямых родственников у такого богатого жмура в упор не находилось, так уже с вечера в очередь до служебного помещения записывались внучатые племянники со стажем и двоюродная сестра троюродного брата покойного претендента на голландское наследство.

Последняя перекличка очереди состоялась в шесть часов утра. Стоявшие в ней скопом словно вернулись в те незабываемые времена, когда были чуть моложе, а без давки в очереди становилось невозможно не то, что купить кило мяса, но и получить шаровый набор продуктов по низким ценам в связи с юбилеем Октября.

Правда, из списков чуть не вычеркнули свекра сестры деверя тещи покойного со звучной фамилией Пердунович, который объяснил свою отлучку чересчур пошатнувшимся здоровьем.

У всех здоровье, орала очередь, в полном составе надвигаясь на болящего, вот симулянт паршивый, всего одну ночь постоять не может, как чувствовал, до чего хорошего доведет жизнь, и двадцать лет назад обзавелся костылями. Пшел вон, вас здесь не стояло!

Только после того, как Пердунович предъявил справку размером с простыню, зачитанную вслух срочно собранной по такому поводу комиссией из активистов, толпа смягчилось. И больше того, слушая эпикризы, каждый явственно представлял их на собственных организмах. Потому, дойдя до пункта насчет несдержанности в голове и ниже пояса, очередь позволила Пердуновичу костылять внутрь себя. В наказание за отлучку во время третьей переклички его опустили на десять номеров ниже, выдвинув на бывшее место Пердуновича ветерана гражданской войны, как имеющего особые льготы по сравнению с другими счастливчиками, у которых номера их очереди значились на ладони шариковой пастой.

Утром началось такое, о чем не мог догадываться Шекспир со своими антисоветскими рассказами. Если бы этот Уильям посидел рядом со Спиридоновым, он бы самолично разорвал свою дешевую туфту за короля Лира и накатал совсем другое собрание сочинений. Так в кабинете управдома таки да было чего послушать и без этого Шекспира с его устаревшими трагедиями.

О том, каким замечательным гражданином и членом партии был товарищ Канцельбогенштраузинер полчаса вбивала в голову Спиридонова внебрачная дочь покойного, бывшая по совместительству первой пионеркой Одесщины. Она так убедительно рассказывала из себя всякие душещипательные подробности за жизнь и деятельность папаши, изредка поправляя выскакивающую навстречу Спиридонову челюсть, что тот по-быстрому сделал вид – он привык доверять людям, а не документам. А потому, волнуясь и заикаясь, сумел-таки вставить свое слово в монолог пионерки, моментально записав ее в список прямых наследников, в перечень ветеранов, а также до графы убогих.

К концу рабочего дня управдом стал сильно подозревать: он тоже является для покойного не посторонним человеком. Дело дошло до того, что этот самый Канцельбогенштраузинер приснился начальнику в виде бывшего секретаря парткома ЖЭКа Васергиссера, постоянно призывавшего дворников мести вперед к победе коммунизма и эмигрировавшего в государство Израиль при первой же возможности.

На третий день в районе не оказалось ни одного ветерана, который бы не являлся родственником или хорошо знакомым дорогого ему Канцельбогенштраузинера, пусть даже очень многие не могли в связи с повальным возрастным склерозом произнести больше половины его фамилии.

Управдом хорошо себе понял, что свалившееся на покойного наследство – это не слепой фарт. Судьба просто выбрала самого достойного, жившего на земле спиридоновской вотчины. Оказывается, Канцельбогенштраузинер не только спас во время войны трех бывших ворошиловских стрелков, одновременно завалившихся в жэковский офис, но и воевал вместе с ветераном Анисимовым на берлинском направлении. Хотя один гражданин с голодным блеском в глазах утверждал: он вместе с дорогим Канцелем доблестно трудился в тылу на оборонном заводе, Спиридонов записал его в наследники и ветераны без второго слова. Как и заявившегося ординарца покойного, верой правдой, служившего ему в войсках восставшего против сталинизма Власова.

Ближе к вечеру Спиридонов стал постепенно двигаться мозгами. Потому что слабо понимал, как это покойному удавалось в одно и то же время ковать победу в тылу, служить в разведке Первого Украинского фронта, воевать против большевиков на территории временно оккупированной ими Германии, защищать правопорядок в Новосибирске, сражаться с карпатскими агрессорами всех мастей и работать в сигуранце города Констанцы. Когда начальник вспомнил, что при всём этом у нидерландского наследника имелись три боевые подруги и двенадцать жен, потерявших на дорогах лихолетья разные документы, он стал подозревать, что лично был знаком с таким выдающимся засекреченным ракетостроителем, выплатившим интернациональный долг Афганистану в качестве морского пехотинца. Ближе к рассвету Спиридонов проснулся с диким воплем: «Даешь Канцельбогенштраузинера!», а потому напился не так, как привык, а прямо среди ночи.

Заграничная делегация при народном депутате не могла не заметить, как сильно перепарился Спиридонов, вкалывая на благо народа. Управдом действительно аж спал с лица и успел похудеть, потому как многие вместо того, чтобы бегать, куда давно привыкли, с утра пораньше, устраивали такие очереди у его кабинета, с понтом здесь вырос гибрид собеса, районной поликлиники и клуба по интересам.

Пока дама в черном костюме и старик с неподвижной рукой наперевес доводили Спиридонова до последней стадии умопомрачения какой-то кипой бумаг, депутат Мышьяков, получив громадный список ветеранов, убогих и прочих льготников районного масштаба, убежал на экстренное совещание по социальной защите населения.

От имени общества Красного Креста и фонда Желтого Полумесяца иностранцы вынесли господину Спиридонову благодарность, попутно подняв ему настроение тем, что оскорбили человеческое достоинство управдома стодолларовой банкнотой. На прощание старик произнес с турецким акцентом слово «Хозрасчэт», а дама, мешая русские и немецкие слова, заверила Спиридонова – через несколько месяцев они вернутся с наследством, и тогда уже точно жители этого ЖЭКа станут самыми богатыми в городе, благодаря самоотверженной работе герра Спиридонова, которому, согласно воле нидерландского покойника, полагается один процент от его гигантского состояния.

Глава четвертая



Славка Моргунов долго думал, в какой звонок ему ткнуть пальцем, чтобы побыстрее сделать кого-то счастливым. Возле гигантской двери коммуны было налеплено столько этих самых звонков, что для очередного нашлось бы место исключительно на обугленном потолке парадного.

Согласно жэковского списка, в этой коммуне проживало несколько пациентов Моргунова. Славка сверил паспортные данные своих бумажек с надписями вокруг двери и понял, что нервы, которые он потратил на воспитание Спиридонова, подохли не напрасно.

Моргунов тщательно изучил фамилии жильцов, выбрал наиболее понравившуюся и решительно придавил пуговку звонка с наклеенной над ним бумажкой «Мадам Целкин».

В ответ на звонок дверь открыл небритый мужик с суровым выражением между макушкой и семейными трусами.

Он пристально посмотрел на Моргунова, с понтом решал: сбросить его с лестницы уже или перед этим дать в морду, а потом спросил:

– А ты из какой церкви?

– Причем здесь церковь, товарищ? – строго спросил на всякий случай вспотевший Славка. – Я народный депутат Мышьяков. Проверяю, нет ли каких желаний среди моих избирателей.

Мужик почему-то вытер руки об волосатую грудь, а потом извинился:

– Ну, хоть другой власти дождались. Не церковной… Тут, понимаешь, три раза на день ходят – то баптисты, то евангелисты, а сегодня так вообще чересчур малоразвитые лысые в желтых покрывалах. Так что, товарищ, не обижайся, хотя на одного из них ты чересчур смахиваешь…

– Вы Целкин будете?

– Не, – спокойно ответил мужик. – Я Панкратченко. А Целкин… Это опять сучьи дети… Ейная фамилия Цельник, стебется подрастающее поколение со старухи. Значит, пора этих маленьких сволочей опять поджопниками воспитывать. Ничего святого за душой у бывших пионеров.

– То-то я смотрю, – продемонстрировал мужику свои бумажки Моргунов, – у меня такой фамилии не значится. А Цельник точно есть. Ну так что, дома она или ты меня дальше на площадке держать будешь?

Моргунов за свою жизнь побывал на разных хатах. Но чтобы в одном коридоре насчитать сорок шесть счетчиков – такого он еще не видел.

– Мама Бася, – заорал мужик в пустом стометровом коридоре, и двери мгновенно захлопали с нездешней силой. Коридор моментально заполнил народ. Славке даже показалось, что он находится среди демонстрации за права человека.

– Чего повылазили? – гаркнул Панкратченко. – Засуньтесь взад или забыли – чересчурное любопытство доводит исключительно до кладбища. Верка, я кому сказал? Тебе, сука, давно туда пора!

Мужика, по всему видать, уважали до такой степени, что после его ласковых слов коридор очистился, словно вдоль него палили из гаубиц.

Тем не менее, Панкратченко продолжал пропагандировать в пустоту коридора:

– Верка, сука! Скажи своему выблядку, если не снимет бумажку от звонка, я его вместо нее повешу. Разом с его, как он думает, папочкой, которому на том свете уже два года прогулы пишут!

Мужик доверительно прошептал в ухо Славки:

– Только ты никому не говори, что депутат… А то живым отсюда вряд ли выйдешь. Даже маме Басе.

Панкратченко постучал в одну из дверей, засунул в комнату голову и заорал так, что Славка подпрыгнул на месте:

– Мадам! Тут до вас…

Войдя в комнату, Славка увидел толстую до невозможного старуху, полулежащую на кровати.

– Здравствуйте, товарищ Цельник, – бодро поздоровался Моргунов, – я народный депутат Мышьяков. Праздники скоро, вот мы и решили ко дню Великого Октября сделать подарки ветеранам войны и труда. Не желаете приобрести праздничный набор продуктов с огромной скидкой по такому поводу? Средств, к сожалению, на всех не хватает, самую малость берем.

– А может мне от вашей власти ничего не надо, а? – противным скрипучим голосом ответила старуха. – Вы мне уже столько подарков сделали…

– А как же иначе, товарищ ветеран? – по-своему понял ее Моргунов. – Вы же воевали, страну из руин подымали, кто ж о вас забудет ко дню Победы или Великому Октябрю. Только разве это правильно, когда люди сами ходят за пайками, в очереди давятся? Нет, теперь всё по-другому будет, с доставкой на дом. Так что, товарищ ветеран, вам положен набор, будьте добры… И не иначе. Но если хотите, пусть ваш сын…

– У меня детей нет, – отрезала старуха.

– Как? А этот… Панкратченко. Явно на фамилию папы записан…

Старуха сурово посмотрела на народного избранника и сказала:

– Толька мой сын? Чем иметь такого сына, я бы сделала аборт. У него же в голове столько мозгов, как в моей заднице, хотя мне и вытворяли трепанацию черепа… Вы рассказываете – это мой сын? Это наш позор… Я говорила его маме, царствие ей небесное, чтобы лупила его, когда он начал… Что я вам буду чирикать, молодой человек? Если вам надо всучить мне селедку под телекамерой, считайте, что забота за меня уже состоялась. Скажите, только честно, вам надо именно забота о Цельниках, Панкратченки вас не устраивают?

– Почему вы так считаете, мамаша? – ошарашился Моргунов.

– Потому что оттого, – хмыкнула десятипудовая мадам. – Мне сейчас трудно ходить. Но когда я порхала среди кухни даже при таком весе… Да, тогда здесь явлением были Панкратченки, а не Цельник, как сегодня. Вы видели, сколько счетчиков электричества навешано в коридоре? Так один из них был Панкратченков, зато почти все остальные Цельников и других Абрамовичей… А теперь Цельник, как раньше Панкратченко. Так что, наверное, вы попали по адресу.

– Извините, мамаша, то есть, товарищ ветеран, мне еще много работы, – сухо сказал Моргунов, – но когда вам трудно ходить, так вам принесут подарок прямо сюда. Дадите сто девяносто две тысячи и распишитесь в ведомости.

– Я чувствую, за такие деньги вы хотите одарить меня набором костей, на которых не претендуют собаки, – начала мадам, однако Моргунов поднялся и пресек ненужные базары:

– Напрасно вы не верите в порядочность людей. До свидания, товарищ ветеран.

Мужик в семейных трусах одиноко курил в коридоре.

– Идем, – обратился он до Моргунова, – дверь за тобой замкну. Сейчас столько жулья лазит. Раньше входная дверь всю дорогу открытой была. Даже ночью иногда не закрывали. А теперь… Счетчик как-то и тот слямзили.

– Слушай, ты чего ее мамой называешь? – спросил на прощание Моргунов.

– Так ее раньше все так называли. Все пацаны с нашей хаты. У нее своих детей не было, так она на чужих поехала. Муж ее с фронта не вернулся… А так, может, и были бы свои дети, хрен его знает… Тогда голодно было. Видишь, на первом этаже подоконник широкий, где окно фанерой заколочено? Сколько себя помню, столько заколочено. Так на том подоконнике всю дорогу стоял примус, и Бася жарила на нем бычки. Тогда бычка в море было, как грязи… Мы из школы шли, слюни глотали. Так даже те, кто их несильно глотал, мимо размеров мамы Баси не проскакивал. Она всем этих бычков скармливала. Я тебе, депутат, скажу… Если бы не бычки… На них и выросли все пацаны и девчонки с нашей парадной. И все ее сначала в шутку, а потом на полном серьезе мамой называли. Сейчас только я ее так зову, по старой памяти. Все давно разъехались, кто на тех бычках вырос, один я остался… Так что, депутат, если Верка за нее какую-то херню пишет, так я ей башку отобью, нехай третий срок намотаю.

– До свидания, товарищ Панкратченко, – сказал Моргунов.

– Только смотри, депутат, не доводите до грехов своими умными решениями. Чтобы я из товарища в гражданина не превратился. Между нами, старуха таки да мозгами немножко тронутая… Но я тебе так скажу – побольше бы таких тронутых, чем умных, как Верка. А кто бы не тронулся на ее месте, когда всю семью на глазах из пулемета… Да, старуха иногда делает что-то такое… Но это можно простить собственным родителям, почему же не хотят прощать другим старикам? Верка что, не мечтает дожить до старости? И доживет, если выступать не будет.

Мужик в семейных трусах закрыл дверь, а Моргунов долго изучал списки ветеранов, пока не понял: управдом Спиридонов включил в один список весь контингент, без разделений на ветеранов войны, труда и таких, как мадам Цельник.

Глава пятая



Через две недели после того, как депутат Мышьяков лично побывал у избирателей, а Капон перестал терроризировать собственную макушку красной феской, в жизни этой парочки при Майке Пилипчук произошли кое-какие изменения по поводу здоровья. Если вы думаете, что капоновской шобле было легко с утра до вечера пересчитывать купоны, так глубоко себе заблуждаетесь. Капон начинал жаловаться, до чего у него перегреваются мозги через три часа этой арифметики, Моргунов чувствовал острую нехватку слюны, которая при пересчете наличмана была ему задороже любого калькулятора. Что касается Майки, разучившейся рассуждать с немецким акцентом, то на плечи этой хрупкой женщины подельники свалили всю остальную сильно физическую работу.

Майка, груженная пересчитанными купонами тяжелее мула, только успевала сливать это золото на «книжке». На третий день после активного Майкиного вмешательства в сферу политики Национального банка базар стал подозревать: в этом мире что-то весьма нагло происходит без его участия и немедленно задул курс «зелени». А как же иначе, когда какая-то клиентка устраивает постоянный сброс карбованца мешками, так, может, и другим пациентам начали выплачивать пенсии и долги по зарплате.

После того, как Майка слила очередной мешок купонов, среди базара упорно зациркулировал слух: сельское хозяйство получило очередной кредит. Что бывает с купоном, когда государство, не надеясь на реальную отдачу, сыпет его в эту прорву, все уже убедились на собственном опыте, за который, как известно, надо платить, даже когда ты этого не хочешь.

Курс бакса для начала прыгнул на двадцать процентов, и такое доброе начинание не осталось незамеченным. Доллары принялись скупать усиленными темпами даже банкиры, которые за отдельную плату всегда держат руку на пульсе экономики, хотя сами себе хорошо понимают, что этого самого пульса у явного кандидата в покойники можно нащупывать с большим трудом.

Когда Майка слила остатки наличмана, ведущие экономисты страны уже гудели за причины нового нашествия инфляции, вешая всем лапшу на уши, отчего оно состоялось.

В очередном витке цен специалисты и нардепы обвиняли кого хотите, только не капоновское шобло. И в самом деле, при чем здесь Майка с ее мешками, когда шахтеры опять бастуют, Туркестан орет, что ему мало платят за газ, учителям не вовремя выплатили зарплату, а планета Сатурн пошла явно нездоровыми пятнами?

В магазинах, срочно закрытых на переучет для поднятия цен, шла привычная работа, и даже подорожавший стакан семечек намекал своим видом – доллар имеет тенденцию всосать завтра в себя гораздо больше карбованцев, чем жрет сегодня. Национал-патриоты снова доказывали, насколько глубоко всех нас вставляет Международный валютный фонд с его вредными кредитами, левые вспоминали, как прежде десятилетиями не менялась цена на колбасу, пусть ее на прилавках никогда не было, правые требовали трибуналов, а центристы не были такими припарками, чтобы обращать внимание на зачуханный карбованец, когда вели все расчеты, словно поголовно состояли в обществе «зеленых», отметая распространенное обвинение в явной голубизне своих лидеров.

Народ загудел, по привычке восхваляя свое руководство придурками, пидарасами и прочими эпитетами, что было явной неправдой, хотя цены и поперли вверх. Ничего себе придурки, которые почему-то всегда становятся богаче, когда остальные делаются беднее. Всем бы быть такими пидарасами, так этот самый Совет Европы быстренько запросился вступить до нас на любых условиях.

Хрен его знает, чем там занимается этот заплывший от жира Совет Европы, но явно затолстевший Капон в это время тоже держал совет на своей хате, решая извечный вопрос нашей интеллигенции «Что делать?». Ну, может, эти всякие чернышевские да сих пор не знают, что делать, как бы ни старалась жизнь их хоть чему-то научить. Так Моргунов с Капоном – это вам не какие-то там революционные и прочие демократы. Их мало харило, что делать, зато больше волновал вопрос – как именно? А вот «как» они умели неплохо, и потому им было забить болт на это пресловутое «что».

Пилипчук, прекратившая даже мысли за торговлю всем, чем промышляют более крутые конкуренты, занимавшиеся Майкиными делами под вывесками своих фирм, внимательно прислушивалась к разговору своих непосредственных руководителей.

– Знаете, Слава, нам нужно не останавливаться на достигнутом прямо уже, – глубокомысленно заметил Капон. – И вкладывать деньги в это… производство.

– Разве я кричу «нет!»? – повел плечами Моргунов. – Только сейчас нужно сработать чуть иначе. Но продолжать оказывать услуги населению. Реальные услуги – вот что я имею вам сказать… Бедные люди, столько дешевых аферистов развелось… Прямо-таки позорят нашу профессию. Я бы их всех стрелял мордами об стенку. Вы представляете: они берут с людей деньги и ничего не дают им взамен. Куда катится общество, Капон?

– Перестаньте этих глупостей, – сощурил единственный глаз генерал в отставке и погладил коленку своей бывшей экономки. – Если вы хотите отмазать мою совесть – так напрасно стараетесь. Я уже в порядке с чувством глубокого удовлетворения потребностей. А когда такое происходит, начинаешь меньше думать за других. Потому что нужно заботиться за себя. Тем более, вы сами говорили, как сменили масть воры в законе.

– Что вы такое гоните? – обиделся Славка. – Разве мы не дали людям напечатанные через три копирки приглашения? Или я не взял взятку у этого управдома, вернув нашей команде затраченные на него средства? Или вы можете сказать… Ага, Капон, вы уже забыли, как глотали слюни перед ветеранской коробкой? Вспомните, вы же сильно хотели запустить руку на «Салями». И что я сказал? Я сказал «Нет, Капон. Это принадлежит народу». Так разве в конце концов народ не получил обещанного?

Народ таки да получил обещанное, хотя всю жизнь верил обещаниям властей, ровно как они того стоили. Спустя три дня после визита Моргунова до своей избирательницы Целкин, в ее жизни произошло событие, которое навсегда засело в голове старухи, пускай она у мадам не чересчур сильная.

Мадам Целкин за долгие годы жизни привыкла до того, что ей всю жизнь что-то обещают. То коммунизм в восьмидесятом году, то отдельную квартиру спустя двадцать лет. Хотя старуха пережила год гарантированного коммунизма, она прекрасно понимала даже больной головой, что к двухтысячному году может получить отдельную квартиру на жилмассиве Таирова. Или на поселке Котовского, где тоже есть кладбище. А тут народный избранник обещал какой-то дешевый подарок за сто девяносто две тысячи до праздника. Так если бы он надурил, неужели мадам Целкин до такого давным-давно не привыкла?

Депутат Мышьяков удивил старуху тем, что сдержал свое слово. Вся коммуна сбежалась смотреть, чего притаскали соседке, и при этом толпа невольно делала рефлексы подопытных павловских собак с его экспериментами по добыче слюней из живых организмов. Посыльный старичок еле пробился сквозь соседей, окруживших коробку, чтобы ветеран Цельник расписалась в ведомости за ее получение.

Когда соседи увидели, как за вонючие сто девяносто две тысячи одаривают убогих, они стали сильно жалеть, что родились без дефективных симптомов на мордах. Даже те, кто и без вмешательства природы вел себя так, словно имел постоянную прописку в дурдоме на Слободке. Так, может быть, эти соседи были таки да малохольные? Потому что за сто девяносто две тысячи такую коробку к празднику ветерану Цельник – это тоже можно ехать мозгами. Порцию яда, а не такой подарок было бы вполне логично ожидать в качестве очередной заботы за пенсионеров.

Но соседям было некогда заниматься логическими размышлениями, чего еще хорошего можно ожидать от жизни; они только думали за содержимое коробки с ее далеко не кабачковой икрой, ананасом, «Салями», бутылкой шампанского, а также какими-то совершенно неизвестными нормальным людям продуктами.

Посыльному Капону не удалось по-быстрому выскочить из коммуны. Каждый из соседей орал, что он тоже имеет заслуги перед страной. Посыльный заикался и бледнел, но решительно отказывался от денег, которые ему хотели навязать за еще сорок пять таких праздничных наборов.

– Вы что, граждане, – орал этим оборзевшим шаровикам Капон, – совсем чересчур ополоумели? Давать мне деньги! Я – человек государственный, маленький по такому поводу. Сказали: отнеси ветерану коробку, отнес. Скажут: отключи ему свет, отключу. И вообще, нельзя быть доверчивым в такое время. Столько жулья развелось! Вон одна женщина прикинулась работницей собеса, втерлась к людям в доверие, взяла у них деньги на дефицитные лекарства – и что? Теперь ее никто найти не может, даже наша доблестная милиция, у которой процент раскрываемости неуклонно ползет кверху.

Коробка на столе мадам Целкин перебивала все доводы Капона, благополучно выскользнувшего за дверь. Через день коммуна делала моргуновской шобле такую рекламу по всему хутору, что этого эффекта вряд ли бы дало Останкино. Слухи о волшебной коробке распространялись энергичнее очередной эпидемии гриппа и по-быстрому доползли даже до тех, кто давным-давно рассматривал на себя, с понтом бесплатного приложения к кровати.

Капон, Моргунов и одетая под учительницу Майка только успевали обходить хаты по списку, любезно предоставленного Спиридоновым, и сверять данные паспортов, непременно выясняя все подробности – от гражданства до прописки. Потом эти доктора от наличных, между прочим, выясняли: способны ли их пациенты заплатить сто девяносто две тысячи за набор продуктов? Потому что в одну из хат привезли подарок, а сто девяносто две тысячи там в упор не оказалось. Практически все опрошенные тут же предъявляли капоновской шобле такую гигантскую сумму, и очень многие просили забрать ее уже, чтобы в руках государственных служащих она оказалась целее, чем по месту прописки. Потому как на эти деньги в последнее время напала прямо-таки эпидемия, и они имеют манеру исчезать неизвестно куда, пусть даже цены на хлеб стабильно растут исключительно для блага народа.

Майка, Моргунов и Капон шли навстречу пожеланиям населения. Они брали у людей деньги, а взамен совали какой-то листок с оттрафареченной плохо разборчивой надписью, который непременно нужно будет отдать тому, кто привезет коробку, доверху набитую всякими вкусностями. Помните, как при золотом товарище Сталине этим добром были завалены все магазины, с грустью вспоминал Капон, и растроганные ветераны словно возвращались в давно забытую молодость, когда «Москвич» стоил десять тысяч старыми, то есть девятьсот рублей, которые уже тоже устарели.

В течение недели были отработаны все адреса. Капон, несмотря на возраст, старался не отставать от более молодых компаньонов, хотя иногда проклинал разыгравшийся радикулит. Это только с виду карбованцы такие легкие. Попробуйте их потаскать на горбу в таком количестве, как Капон, и сходу начнете благодарить Бога, что они небольших размеров, иначе радикулит мог бы разыграться даже у культуриста. Так что говорить за Капона и Моргунова, когда Майка, далеко не этот самый культурист, а дама хрупкого телосложения, но всё равно справлялась с возложенной на нее задачей в виде мешка известно с чем. Именно эти самые мешки и вызывали панику на «книжке» и прочих биржах, а вовсе не шахтеры с их постоянными воплями из-под земли, как утверждали с пеной на губах многие экономисты.

После того, как Пилипчук перековала так называемые наличные в то, что население действительно считает деньгами, Моргунов остался недоволен ее внешним видом, хотя во время совещания разомлевший Капон изредка, по старой памяти, поглаживал коленку своей бывшей экономки.

– Майка, посмотри, на кого ты похожа, – совестил девушку Моргунов. – Когда у меня был носовой платок, он мог показаться театральной занавеской против твоей юбки. Конечно, тебе есть что демонстрировать, но сейчас нужно быть скромнее, а то у Капона может подняться только давление. И скажу тебе прямо: давление Капона нам даром не надо по любому поводу.

– Хорошо, Славчик, – согласилась Майка, закинула нога на ногу и стала повнимательней прислушиваться до слов руководства.

Капон заерзал на месте, а потом переключил свое внимание с Майкиной одежды до банки сметаны.

– Значит так, мадам, – командовал дальше Моргунов. – Вы сейчас не учительница в клифте с мусорника и не путана при такой юбке без одежды под блузкой. Вы теперь получаете деньги на развитие производства. И становитесь деловой женщиной. Гораздо деловее, чем приканала с этих Нидерландов в своем старушечьем наряде, где грудь выпирает на два размера больше. Поэтому одевайтесь, с понтом наше казино заложило само себя, лишь бы рассчитаться с вашим выигрышем. Или я не прав, Капон?

Капон отбросил в сторону совершенно необлизанную ложку и заметил:

– Или, Слава. Только, Маечка, ты сейчас живешь в такой маленькой квартирке… Меньше бывает разве что могила. Но туда мне еще рановато, зачем говорить за тебя? Так что мы идем снимать тебе хату… Кстати, Слава, нам с вами тоже нужно деньги на развитие производства… Я же не могу всю дорогу ходить в феске на голове, а ваш костюм советского инженера, по идее, должен проживать в том контейнере, откуда вы разодели Майку перед тем, как она вскрывала фраеров.

– Не переживайте, Капон, – залыбился Славка. – Костюм уже там. Вместе с рубашкой и галстуком. Но мой малиновый пиджак сейчас ляжет исключительно в масть.

Глава шестая