Алексей Смирнов

Арабо-израильские войны

Евреи — наши двоюродные братья. Мы сосуществовали на протяжении веков. Сионизм выдвинул проблему, и все стало невозможным между евреями, арабами и христианами. Мы можем жить в одном доме, но никто из нас не может захватить весь этот дом и выгнать из него всех остальных. Гамаль Абдель Насер
События в мире набрали такой темп, что информационные агентства и тележурналисты буквально засыпают нас сообщениями со всех концов света, новостями политическими, экономическими, военными, финансовыми и всеми другими. События прошлого, ХХ века, стали настолько отдаленными по времени, что, скажем, Первая мировая война, когда не только «отсталая» царская армия, но и «передовые» германцы, англичане и французы возили свою артиллерию на конной тяге, — кажется, почти совпадает с походами Александра Великого. Хотя для сведения читателя можем сообщить, что русская армия имела 244 самолета, Германия — 232, Франция — 138, Англия — 56.

Приблизительно так же выглядят для современного читателя сражения периода Гражданской войны в Испании 1936–1939 годов или победы китайской Красной Армии в 1948–1949 годах. Что уж говорить про события первой арабо-израильской войны 1948 года — про них у нас в стране мало кто знает вообще.

Пролог

Этот звук — заунывный звук шотландских волынок — был хорошо известен жителям Иерусалима той поры. В то утро 14 мая 1948 года он стал разноситься по улицам и переулкам этого древнего города гораздо раньше, чем обычно. Жители города уже знали, с чем это связано. Столь ранний звук шотландских волынок означал только одно — британские войска стали покидать их город покидать навсегда. Первыми стали уходить войска, размещавшиеся внутри Старого города (или Старой крепости). Ритмичный марш их колонн громко резонировал внутри узких улиц, и моментами он привлекал внимание обитателей крепости — седобородых старцев и женщин, закутанных в черное.

Их предки в свое время уже видели, как из города уходили другие завоеватели — вавилоняне, ассирийцы, римляне, персы, арабы, крестоносцы и турки…

Самую последнюю колонну, где-то из полусотни солдат, возглавлял майор Саффолкского пехотного полка. Они маршировали по так называемой Улице Евреев, которая выводила их прямо к воротам Сиона. Внезапно офицер подал резкую команду, и взвод свернул налево, в небольшой переулок под названием Ор Хаим-стрит. Через пару минут они остановились у дома под номером три. Майор настойчиво постучал стеком по входной двери. Ждать долго не пришлось: дверь открылась, и навстречу англичанину с невысоких ступенек спустился старик в старомодном сюртуке, жилетке и широкополой шляпе. Это был главный раввин квартала — Мордехай Вайнгартен. Подслеповато щурясь сквозь толстые стекла очков, он с недоумением смотрел на вытянувшегося перед ним офицера.

«Ваша милость! — обратился к нему англичанин. — Начиная с года 70-го ключ к воротам Иерусалима никогда не находился в еврейских руках. Я имею честь вручить его Вам — в первый раз». И офицер протянул раввину ключ, который представлял собой металлическую болванку, на таком же солидном железном кольце. Металл был поражен ржавчиной и имел весьма древний вид. Дрожащими руками священник принял этот дар. Он знал старинную легенду, передававшуюся между евреями из поколения в поколение. Согласно преданию, в последнюю ночь перед падением города под напором римских легионеров императора Тита отчаявшиеся священнослужители передали этот ключ самому сильному из них и тот с криком «Бог! Отныне ты будешь хранителем этого ключа» швырнул его изо всех сил на небо. С тех пор этого ключа никто из евреев не видел. Последовала короткая пауза, от волнения и неожиданности свершившегося престарелый раввин даже не смог найти каких-то достойных слов для ответа.

Офицер продолжил: «Наши отношения были непростыми, но давайте расстанемся друзьями. Счастья Вам и удачи. Прощайте!». Раввин наконец-то пришел в себя. Его первые слова были обращены к Богу: «Благодарю тебя, Господь, что позволил мне дожить до этого счастливого момента». Затем кивком головы он поблагодарил майора и сказал: «Я принимаю этот ключ от имени своего народа. Благодарю Вас».

Последовала команда «Кругом!», и они расстались.

Прижав ключ к груди, раввин было направился в свое жилище, но вдруг замедлил шаг. Его внимание привлек совсем другой звук. Это уже не были волынки. Их заунывное пение удалялось из города, а новый звук становился все более отчетливым и настойчивым. Священник знал опасность этого звука, но на этот раз он уже твердо решил не отправлять ключ на небо, а спрятать его в своем доме.

…Зловещий и нарастающий, звук ружейной стрельбы уже заглушал все другие шумы в городе.

Накануне, то есть вечером 13 мая, самым ярко освещенным зданием в Иерусалиме был так называемый «Правительственный дом», где размещалась официальная резиденция Верховного комиссара Великобритании в Палестине сэра Алана Каннингхэма. В тот момент сэр Алан давал прощальный банкет для высших офицеров своего штаба и ведущих чиновников гражданской администрации подмандатной Палестины.

Официанты в белых перчатках без устали обносили присутствующих офицеров и чиновников шампанским и самыми изысканными французскими винами. Впрочем, и те, и другие отдавали предпочтение своему излюбленному скотч-виски. Те же, кто не был занят употреблением горячительных напитков, без устали вальсировали в центре богато украшенного зала со своими и чужими женами.

Незадолго до 9 часов вечера сэр Алан пригласил к себе своего начальника штаба и предупредил, что он удалится ненадолго, но никто не должен покидать банкет до его возвращения. С несколькими сопровождающими он вышел из «Правительственного дома» и спустился по парадной лестнице. Через минуту его черный «роллс-ройс», эскортируемый двумя броневиками, тронулся в центр Нового Иерусалима.

Там, у входа в радиостанцию «Палестайн Бродкастинг Систем», его встречал арабский директор станции Раджи Сайхун. По его указанию уже несколько раз диктор прерывал текущую передачу и объявлял, что в 21 час будет передано «важное официальное сообщение». Несомненно, радиослушатели уже прильнули к радиоприемникам.

И вот уже простенькая арабская мелодия была остановлена, и диктор торжественным голосом сообщил, что микрофон предоставлен его Высокопревосходительству Верховному комиссару Великобритании сэру Алану Каннингхэму. Ровным, размеренным голосом он объявил, что мандат Британии над Палестиной заканчивается и до истечения завтрашнего дня все английские войска выводятся с этих территорий. Он пожелал народу Палестины счастья и благополучия и от имени британской короны передал им свое прощание. Закончив свою недолгую речь, он поднялся со стула и, коротко кивнув присутствующим, направился к двери. Склонившись в поклоне, Сайхун спросил, не пожелает ли сэр Алан добавить несколько слов от себя лично. «Нет, коротко бросил Каннингхэм, — только сыграйте британский гимн. Я думаю, это будет последний раз, когда он прозвучит на Ваших волнах». Вновь зафырчали моторы, и маленькая колонна из трех автомобилей тронулась в обратный путь.

Вернувшись в резиденцию, сэр Алан сначала проследовал не в банкетный зал, а в свой рабочий кабинет. Из выдвижного ящика стола он достал большой лист бумаги, поверх которого было размашисто написано: «Что осталось сделать». В нижней части этого листа он вычеркнул предпоследний пункт. Итак, назавтра ему осталось исполнить только последний.

В заметно приподнятом настроении он направился в зал. У входа его опять встречали. Здесь были начальник его штаба, несколько приближенных офицеров и мажордом, который отвечал за организацию этого вечера. Именно к последнему обратился Верховный комиссар: «Всем шампанского! И распорядитесь на пару минут остановить музыку — я хочу сказать несколько слов своим офицерам…»

Банкет был продолжен далеко заполночь.

* * *

Наступило утро 14 мая 1948 года. Солнце уже окрасило минареты мусульманских мечетей, шпили синагог и купола христианских храмов Иерусалима. Ровно в 7 утра сэр Алан со своей свитой появился на площадке перед Правительственным домом, где был установлен высокий флагшток. Здесь был выстроен взвод его охраны, небольшой группой стояли гражданские чиновники его британской администрации. Из разных концов города уже разносилось завывание волынок, под звуки которых войска грузились на поданный транспорт.

Сэр Алан еще раз бросил взгляд на присутствующих: там не было ни одного представителя от местных жителей — ни одного еврея или араба, хотя приглашения им были направлены. Это не удивило генерала — по данным шефа его разведслужбы, 160 000 жителей «святого города» только и ждали момента убытия английских войск, «чтобы вцепиться в глотки друг другу».

Начальник штаба подал сигнал, и находившийся тут же горнист стал выводить печальную и щемящую мелодию «отбоя». Генерал вскинул руку к козырьку своей парадной фуражки. Офицер потянул за стропы, и британский флаг медленно поплыл вниз по мачте. В этот момент находившийся на балконе оркестр Хайлендского пехотного грянул мелодию гимна «Боже, храни короля».

Церемония продлилась всего лишь несколько минут. Кивнув головой, сэр Алан отпустил всех присутствующих. Направляясь к автомобилю, он в последний раз окинул взглядом большой сад с роскошным розарием. Вид изысканных цветущих роз всегда приносил успокоение в его душу. «Будет ли теперь кто ухаживать за моими розами?» — невольно подумал он.

На этот раз он сел не в свой любимый «роллс-ройс», а в 4-тонный «даймлер». Этот автомобиль был уникален тем, что в свое время он принадлежал самому королю Георгу VI. Именно в этом бронированном авто он совершал поездки по Лондону, подвергавшемуся осенью 1940 года беспрерывным атакам германской авиации. После окончания войны премьер Климент Эттли настоял, чтобы этот автомобиль был направлен на Ближний Восток для обеспечения безопасности британского комиссара. Упрямый шотландец Каннингхэм упорно отказывался им пользоваться, но в это утро 14 мая, следуя формальным приказам своего офицера безопасности, он был вынужден сесть в этот бронированный монстр.

Офицер оказался прав — длинные колонны британских солдат еще только вытягивались из города, а из узких улочек и переулков уже доносились звуки дружной ружейной стрельбы…

К вечеру того же дня небольшая колонна войск, в центре которой катил бронированный «даймлер», была последней, которая вошла в портовый город Хайфа. Все эвакуирующиеся войска уже погрузились на транспортные суда. На рейде находились авианосец и где-то с полудюжины кораблей, которые составляли ядро британской Средиземноморской эскадры. Только один из них находился у пирса. Это был крейсер «Еуралис», который должен был стать временной резиденцией сэра Алана. Высокий невозмутимый шотландец был последним, который поднялся по трапу. Матросы немедленно стали выбирать швартовы, а оркестр, выстроившийся на квотердеке, грянул прощальную мелодию. Вновь раздался гимн «Боже, храни короля». После этого — видимо, в знак уважения к шотландскому происхождению Верховного комиссара — зазвучала традиционная шотландская мелодия, носившая название, очень подходящее к тому моменту, — «The Highland Lament» («Плач горцев»).

Крейсер уже выходил на рейд, когда сэр Алан, повернувшись спиной к оркестру, последний раз бросил взгляд на Хайфу. Под напором винтов вода бешено бурлила за кормой крейсера, а величественный силуэт горы Кармель, нависавший над этим городом, медленно удалялся у него на глазах.

«Так хорошо все начиналось и так скверно все кончилось», — размышлял Каннингхэм. Он вспомнил, как в декабре 1917 года в Иерусалим, уже оставленный турками, союзниками Германии в Первой мировой войне, входили войска тогдашнего главнокомандующего британскими войсками на Ближнем Востоке лорда Алленби. В тот момент лорд сам возглавлял передовой конный отряд, однако, вступив на площадь прямо на виду у Яффских ворот Старого города, он спрыгнул с коня и отдал поводья адъютанту. Дальше лорд пошел пешком. Он не мог позволить, чтобы копыта лошади топтали те самые каменные плиты, по которым проходил сам Спаситель, неся свой крест. Этот благородный жест английского военачальника был по достоинству оценен жителями города.

И вот тридцатилетняя эпоха владения «святой землей» закончилась. Столько усилий, столько средств, столько жизней было потрачено зря. Подошел капитан корабля и спросил, не пожелает ли сэр Алан со спутниками пройти в отведенные для них каюты. Пожав плечами, Каннингхэм последовал за капитаном.

Спустя некоторое время началась новая прощальная вечеринка, во многом повторявшая банкет накануне. Ближе к полуночи, когда все уже были несколько навеселе, капитан пригласил присутствующих подняться на верхнюю палубу, пообещав всем «один небольшой сюрприз». Как только офицеры вышли на свежий воздух, с кормы крейсера послышалось шипение, а затем хлопки — это стали взлетать осветительные ракеты и взрываться многочисленные петарды, которые составили фейерверк в знак окончания британского мандата над этой территорией. В ночном небе, над морем, но хорошо видимый с берега, расцвел гигантский букет из красно-зелено-оранжевого огня и искр. Зрелище было воодушевляющим, хотя и печальным по своей сути для присутствующих англичан. В это время адъютант Верховного комиссара отвел капитана в сторону и, демонстрируя ему свои наручные часы, стал что-то нашептывать на ухо.

У командира корабля перехватило дыхание — он совершил ошибку, но, к счастью, не смертельную. Он совсем не принял во внимание, что Англия уже перешла на летнее время и в Лондоне, в отличие от Восточного Средиземноморья, было только 23 часа, а не полночь (все исчисление времени во многочисленных тогдашних колониях Англии шло по Гринвичу).

Таким образом, совершив эту оплошность, капитан крейсера одним своим решением сократил британский мандат над Палестиной ровно на один час. Но сэр Алан был снисходителен, и капитан не получил никакого взыскания — ведь по сути этот час уже ничего не решал в судьбах британских подданных, так же как и их империи…

Часть первая

«Самая критическая», или Катастрофа 1948 года

Глава первая

Шаги к катастрофе

Резолюция спецсессии ООН от 29 ноября 1947 года. — Почему обе стороны сразу начали подготовку к войне? — Что такое Баб-эль-Уэд и кто такой Муфтий? — Короли и офицеры на ближневосточной шахматной доске. — Взаимное ожесточение двух противников. — Винтовками и пулеметами уже не обойтись. Болевая точка Еврейского квартала. — И вновь бомбисты. — Город в осаде. Операция Нахсон и сражение за Кастель. — Злодеяния одно за другим. Расстановка сил накануне 14 мая 1948 года.

Решение «палестинского вопроса» было назначено на субботу 29 ноября 1947 года. В этот день после полудня делегаты Генеральной Ассамблеи собрались в пригороде Нью-Йорка, Флашинг Мидоу.

Сверкающий небоскреб ООН на Ист-Ривер тогда еще не был построен, поэтому заседали в приспособленном здании, в зале большого спортивного комплекса, где до этого работал каток с искусственным льдом. Собралось 56 делегаций из 57, которые тогда представляли мировое сообщество.

Им предстояло решить судьбу кусочка земли, прилепившегося на восточном берегу Средиземного моря. Но как нужно и как можно было правильно разделить его между еврейским населением той поры в 600 тысяч человек и палестинскими арабами, жившими там же бок о бок с евреями, но имевшими численность в 1,2 миллиона?

Тем не менее Специальный подготовительный комитет ООН по поручению Генеральной Ассамблеи проделал эту работу, обозначив границы — по крайней мере на географических картах — двух новых государств, еврейского и арабского.

Не решена была только судьба древнейшего города, важнейшего культурного центра всех жителей Палестины, а именно судьба Иерусалима. И евреям, и арабам согласно плана ООН было отказано в суверенитете над этим городом. Специальный комитет ООН рекомендовал, чтобы Иерусалим и его пригороды были переданы под международную опеку и управление. Это предложение было сокрушительным ударом по надеждам всех евреев. Воссоздание еврейского государства без Иерусалима в качестве его столицы было, на их взгляд, попыткой оживить мертвое тело, лишив его души. По тем же мотивам рекомендации Спецкомитета были неприемлемыми и для арабской стороны…

Всего в зале собралось где-то три сотни делегатов. Председательствовал посланник Бразилии, дородный господин по имени Освальдо Аранья. Объявленное слушание вопроса не затянулось, потому что позиции многих, в том числе и трех великих держав, уже были известны.

Для Великобритании, которая правила Палестиной последние 30 лет, после изгнания оттуда турок, союзников Германии, в конце Первой мировой войны, последние два-три года превратились в сущий кошмар. Это было единственное место на планете, где уже после окончания Второй мировой продолжали гибнуть английские солдаты. Британский делегат, сэр Александр Кадоган, заранее известил коллег, что Соединенное Королевство проголосует за раздел Палестины и выведет оттуда свои войска в тот день и час, которые будут назначены.

Также было известно, что по разным причинам, но одинаково «за» будут голосовать главы делегаций США и СССР. Тогда, в самом начале «холодной войны», это будет последним примером такого согласия двух супердержав…

Прения были завершены, и Освальдо Аранья водрузил перед собой корзину со свернутыми бумажками в количестве 56 штук. На каждом листке бумаги было написано название государства, чей делегат должен был тут же сообщить решение «за», «против», «воздержался». Бразилец наугад достал первый листок, развернул его и прочитал: «Гватемала». Зал смолк, и из рядов поднялся посланник этой страны… Легенда гласит, что в этот момент с галереи прессы, со зрительских мест, раздался истошный крик, словно он прилетел из древности, из года 70-го, когда римляне подступили к стенам Старого Храма. И крик прозвучал на их древнем языке иврите: Ана хашем хошийя! — что означало: «Господь, спаси нас!».

…За 10 тысяч километров от этого бывшего катка люди прильнули к радиоприемникам. В одном из домов Иерусалима, вокруг стола, где был водружен ламповый «Филипс», собралась группа мужчин, портреты которых красовались на всех фонарных столбах этого города в рамке Most wanted срочно разыскивается. Это были предводители еврейской армии «Хагана» той поры, а главным среди них был Ицхак Садех. Когда из динамика прозвучало первое «за», он поднял первый тост. «Какой же будет результат голосования?» — опередил его с вопросом один из соратников. «Мне все равно, — ответствовал Садех. — Если Объединенные Нации проголосуют «за», то арабы ответят нам войной, которая будет нам стоить пяти тысяч жизней. Окружающие смолкли, уставившись на Садеха после столь категоричного заявления. — Но если голосование пройдет отрицательно, то… войну арабам объявим мы!» — завершил он.

В телетайпной радиостанции «Палестайн Бродкастинг Систем» каждая поступившая телетайпограмма тут же срывалась с телепринтера, перевод на иврит тут же уносился в еврейскую студию, перевод на арабский — в арабскую, для немедленной передачи в эфир. Хасем Нуссейби, арабский редактор, непрерывно молился, считая, что Аллах не допустит столь жестокой несправедливости к народу Палестины. Наконец поступило последнее сообщение, гласившее: «Генеральная Ассамблея Объединенных Наций 33 голосами «за», 13 голосами «против» при 10 воздержавшихся проголосовала за раздел Палестины». «Все, — подумал Нуссейби, — рубеж перейден, и занавес опустился на наши несчастные головы…» Из соседнего помещения он уже слышал торжествующие возгласы своих коллег из «Иврит-сервис».

Была поздняя ночь, но в еврейской части города в окнах ярко зажигался свет, жители выходили во двор и на улицу, громко окликали соседей, оповещая их о сногсшибательной новости, автомобилисты изо всех сил давили на клаксоны.

Арабский город замер. По радио все еще шла трансляция из Нью-Йорка, и из динамиков звучал полный боли, возмущения и гнева голос сирийского делегата Фареса Эль-Хури: «Трагедия уже началась… Наша земля теперь пройдет сквозь долгие годы войны, и мира не будет на Святых Местах на несколько поколений вперед…»

Это мрачное предсказание, как мы теперь знаем, полностью сбылось.

* * *

Как Париж и Рим в День Освобождения, как Лондон, Нью-Йорк и Москва в День Победы, так и еврейский Иерусалим взорвался криками радости и торжества в ночь и наутро после дня голосования.

Кафе и рестораны были переполнены, вино лилось рекой. Со всех сторон слышался еврейский тост «Ле Хаим!» — «За жизнь!». На центральной улице Бен Яхуда сотни людей танцевали «Хору», тысячи распевали гимн сионистов «Хатиква» (Надежда). Тель-Авив, первый собственно еврейский город Палестины, напоминал в тот момент какую-нибудь латиноамериканскую столицу в пик карнавала. В Иерусалиме, с балкона здания, где размещалось Еврейское Агентство, говорила Голда Меир. Свое эмоциональное выступление дочь плотника из Киева закончила традиционным еврейским возгласом «Мазель Тов!» (Счастья, удачи).

…На обезлюдевших улицах арабской части города царило мрачное молчание. И если одни еще были в состоянии какой-то растерянности и смятения, задавая себе вопрос: что делать? — другие уже знали ответ: надо готовиться к войне (словно следуя словам Ицхака Садеха на другой стороне).

…В тот момент, когда евреи еще танцевали в Новом Иерусалиме, в старой арабской части города десятки шустрых мальчишек уже разносили по данным им адресам записки с нарисованным полумесяцем и арабской вязью, которые произносились как «Э.Г.». Это были инициалы Эмиля Гори, араба-христианина и тем не менее члена Высшего Арабского комитета. Двери любого арабского дома беспрепятственно открывались, как только владельцу предъявлялась эта загадочная записка, после чего хозяин жилища с домочадцами сразу приступал к непонятной на вид работе: он вскрывал панели стен или доски пола, разбирал глиняную печку или лез на затянутый паутиной чердак… И все это для того, чтобы извлечь пару-тройку ружей или пяток револьверов, припрятанных со времен арабского восстания 1936 года. За несколько дней таким образом было «эксгумировано» 800 единиц огнестрельного оружия. Они составили первое ядро арсенала будущих арабских формирований, в преддверии наступающего кровопролития. Эмиль Гори и его коллеги по Высшему комитету могли поздравить себя с первым успехом…

Если для какой-то части евреев приказы Эмиля Гори, нацарапанные на клочках бумаги, представляли собой на тот момент не бEольшую угрозу, чем первое серое облачко от надвигавшегося грозового урагана, то только не для Исраэля Амира, командира еврейской армии «Хагана» в районе Большого Иерусалима. В те дни, когда пацаны еще продолжали разносить по городу зловещие записочки, Амир с приближенными вел лихорадочную «инвентаризацию» наличия боевых сил и средств «Хаганы».

Итог был неутешительный: на первой неделе декабря 1947 года «Хагана» располагала в городе не более чем полутысячей относительно подготовленных людей и приблизительно таким же количеством стрелкового оружия десятков различных моделей, марок и заводов-изготовителей от Мексики до России включительно. Если не принять каких-либо других срочных мер, то с этим количеством бойцов и огневой мощи предстояло защищать сто тысяч еще живых еврейских душ… Конечно, людей можно было набрать гораздо больше, но главной проблемой было оружие, его не хватало катастрофически…

…Со своими черными блестящими волосами, загорелой кожей и носом с горбинкой он выглядел более арабом, чем любой настоящий араб. Однако Абрахам Жиль был евреем. Именно это абсолютное сходство с представителями арабской нации было причиной его нахождения среди густой толпы на «суке» (рынке) Старого города. Абрахам Жиль был членом «арабской секции» только что формирующейся разведслужбы «Хаганы», посланным в числе прочих на ту сторону шпионить за противником. Он медленно перемещался в толпе и вдруг вздрогнул и резко остановился — целая группа местных лавочников, опустив железные жалюзи своих бутиков, спешно рисовали на каждом арабский полумесяц. Это был плохой знак. Он означал, что готовятся «беспорядки» и лавочники не хотели, чтобы их магазинчики перепутали с такими же лавками соседей-евреев и, как следствие, подвергли их разграблению.

…«Беспорядки» не заставили себя долго ждать. Как бурлящий поток воды прорывает земляную дамбу, все увеличивающаяся толпа арабов устремилась из Яффских ворот Старого города по направлению к улице Принцессы Марии. Здесь уже находилась вовремя предупрежденная группа еврейских боевиков, которой командовал молодой офицер по имени Зви Сайнай. Стараясь казаться группой беспечных зевак, они держались позади британского патруля, вооруженного автоматами.

Возбужденная кричащая толпа, размахивая палками, дубинками и металлической арматурой, быстро выходила на уровень еврейского квартала. К своему изумлению, затем к ужасу, Зви увидел, что англичане даже не пытаются преградить им доступ в Новый город. Они вели себя не менее безмятежно, чем лондонские «бобби», наблюдающие за десятком расшалившихся студентов где-нибудь на Пикадилли-Серкус, после сдачи очередного экзамена. До катастрофы оставалось несколько секунд, Сайнай выхватил из-под рубашки свою «Беретту» и произвел несколько выстрелов прямо поверх голов первых подступивших в толпе.

Эти несколько хлопков произвели удивительно парализующее воздействие на первые ряды. Взмахи дубинок остановились, движение замерло, и кто-то воскликнул: «Внимание! У них есть оружие!» Толпа несколько отхлынула назад, в свою очередь полицейские, обернувшись, решили задержать нарушителя порядка, и несколько полисменов устремились к нему. Зви Сайнай бросился в ближайшую лавку и сумел уйти сквозь заднюю дверь.

Беспорядки на улице Принцессы Марии были сорваны, тем не менее в тот день в другой части города был разграблен и сожжен универмаг, называвшийся «Центр Коммерсьяль». Размежевание в городе только углублялось.

Среди этой же толпы прохаживался еще один человек. В отличие от Абрахама Жиля он был настоящим арабом, но в отличие от других он не размахивал прутком арматуры. Одетый в опрятный цивильный костюм, он больше походил на богатенького отпрыска из зажиточной семьи местных буржуа. Его действительное имя было Абдель Азиз Керин, а звание — капитан сирийской армии. В этот день в Иерусалиме он находился проездом перед ответственной командировкой в Европу, а на улицу вышел, намереваясь, так сказать, набраться впечатлений.

Маршрут поездки этого сирийского эмиссара был весьма любопытным — он должен был добраться до Праги, а затем, возможно, и в Брно, где находились знаменитые заводы «Зброевка», крупнейший оружейный комплекс Центральной и Восточной Европы. Там капитану Керину поручалось сделать все максимально возможное в его силах, чтобы реализовать заказ на закупку 10 000 автоматических винтовок, 1000 автоматов и 200 пулеметов.

Этой массой оружия арабская сторона намеревалась решительно склонить баланс сил в свою пользу.

Вот так выглядела обстановка в первой декаде декабря 47-го года.

Иерусалим — самый оспариваемый город в истории человечества — должен был вновь подвергнуться испытанию огнем и кровью.

«Дуглас DC-4» авиакомпании «СвиссЭр», рейс 442 «Тель-Авив — Париж», оставил под собой бурлящую полосу прибоя и выровнял полет над сине-зеленой гладью Средиземного моря. Капитан Азиз Керин отстегнул ремень, с наслаждением вытянул ноги и закурил первую сигарету после взлета. Салон «Дугласа» был достаточно заполнен, и через несколько рядов кресел от Керина сидел другой неприметный пассажир в гражданском костюме.

Если бы заглянуть в его паспорт, мы узнали бы его имя — Александр Убероль, в графе «Род занятий» — коммерческий директор Предприятия общественных работ «Солел боне», возраст, правда, был указан верно — 31 год, а вот подлинное его имя было Эхуд Авриель и к «Солел боне» он не имел никакого отношения, как, впрочем, и к любой другой коммерческой или государственной фирме. Эхуд Авриель зато был известен в совсем других кругах, по поручению которых частенько исполнял весьма «деликатные» миссии. Дорого бы дали Азиз Керин и его начальники, если бы только узнали, что за пару дней до этого рейса Авриеля принимал сам лидер сионистского движения Давид Бен-Гурион. Еще бы дороже они дали, если бы узнали о словах, с которыми ведущий сионист обратился к своему соратнику: «Послушай, Эхуд, война разразится через шесть месяцев, и арабы уже готовятся. В момент ухода последнего британского солдата 15 мая нас атакуют регулярные армии пяти соседних арабских государств. Но еще до этого у нас под носом разгорится такое восстание мусульман, по сравнению с которым события 1936 года покажутся всего лишь игрой детишек на площадке детсадика». (Прогноз оказался абсолютно верным. — Примеч. авт.) После этого Бен-Гурион процитировал из списка, лежащего перед ним: «…10 000 винтовок, миллион патронов к ним, тысяча автоматов, полторы тысячи пулеметов». Из этих цифр читатель поймет, что прогноз был более пессимистичным, раз требовалась такая масса оружия, а оценка подступающих событий очень реалистичной.

Еще бы больше Керин изумился, если б узнал конечный пункт миссии Авриеля, а именно: Прага — Брно — «Зброевка». Но командировочного предписания как такового у последнего не было, а указанный адрес он держал в голове, как, впрочем, и реквизиты женевского банка, со счета которого он имел право распорядиться суммой в 1 миллион долларов под обеспечение этого заказа.

Керин и Авриель еще находились в пути, а в это время в неприметном здании по улице Хаяркон, 44 в Тель-Авиве проходило новое совещание. Лишь очень немногие в то время знали, что по этому адресу в то время размещался подпольный Генеральный штаб «Хаганы». В тот декабрьский день в совещании участвовали лишь трое высших руководителей: Якоб Дори, Игал Ядин и Мишель Сачем. Обсуждался вопрос даже еще более критический для еврейского населения, чем приобретение и доставка современного оружия.

Тон задал Я. Дори: «Грядущая война будет выиграна или проиграна на дорогах Палестины. Наше выживание полностью зависит от того, как мы защитим наши линии коммуникаций. Сачем, вам лично поручается задача обеспечить безопасность наших перевозок…»

Все трое перешли к карте во всю стену кабинета Дори. Это было подлинное произведение искусства, составленное картографами 512-й спецроты армии Его Величества. На 16-ти больших листах-квадратах была отражена вся Палестина — от ливанской границы на севере до пустыни Негев на юге и от моря Средиземного до моря Мертвого по оси «запад — восток».

Почти вся карта была усеяна булавками с красной головкой. Каждая из них означала еврейское поселение «киббуц», тут же очень мелко было написано его название на иврите. Некоторые киббуцы располагались плотной компактной группой, в других местах торчали лишь одиночные булавки, но все до единой были соединены прочерченными красными линиями дорог и коммуникаций. Издали это производило впечатление паутины, причем несколько зловещего вида, и если бы кто из арабов увидел именно эту карту, он бы наверное содрогнулся от страха или отвращения. Но увидеть эту карту им дано не было.

Хотя противник как таковой на этой карте обозначен не был, все трое присутствующих знали, что большую часть горной Палестины (и значительную часть равнинной) контролировали арабы. Любая из этих тонких нитей могла быть перерезана в любой момент, что автоматически приводило к изоляции этой «булавки», а затем, возможно, и к ее «смерти».

Дискуссия шла достаточно плодотворно, просматривая квадрат за квадратом, присутствующие быстро отрабатывали план контрмер для противодействия надвигающейся волне терроризма на дорогах. Вот только лист № 10 стал для них настоящим «камнем преткновения». Там, в отличие от других — толстым красным карандашом, — был оттрассирован маршрут, начинавшийся прямо от уровня моря и через 72 километра достигавший высоты по альтиметру в 760 м. Это была самая известная и самая важная дорога Палестины, соединявшая Тель-Авив с Иерусалимом. Этот путь был известен и существовал, начиная с библейских времен. По нему перемещались караваны древности, маршировали легионы Рима, скакали рыцари-крестоносцы, по своим делам ехали многочисленные купцы, а паломники совершали свой неизменный «хадж» в Мекку и Медину.

Если какой путешественник начинал на своей «легковушке» путь из Тель-Авива, то первую часть он путешествовал в относительной безопасности, вплоть до еврейской придорожной деревни под названием Хулда, дальше начинался спецучасток, где в худшем случае можно было элементарно сложить свою голову. Если путешественнику везло, то через 30 км он невредимым добирался до киббуца Кирьят Анавим, здесь можно было перевести дух, помолиться или прочитать псалом из Торы, благодаря Всевышнего за свое чудесное спасение. Еще десять километров вперед, и после очередного виража дороги перед путешественником разворачивалась величественная панорама пригородов Иерусалима со сверкающим куполом мечети Омара на горизонте.

Этот 30-километровый участок пересекает один из многочисленных горных хребтов Палестины. Там располагается ущелье, которое по-арабски называется Баб-эль-Уэд, что в переводе на русский — «Ворота Долины». Именно здесь и проходит жизненная артерия Тель-Авив — Иерусалим. Два фактора определяли безопасность всего движения по Баб-эль-Уэду. Первый — обрывистые горные склоны по обеим сторонам дороги, густо поросшие кустарником и зарослями средиземноморской ели. В их тени могли скрываться и окапываться не то что снайперы-индивидуалы, а целые отряды «воинов Аллаха». Это было самое удобное место для засад и нападений.

И второе — многочисленные арабские деревни по окрестным хребтам и склонам, как правило, на доминирующих высотах. Они служили и жилищем, и убежищем, и опорными пунктами, оперативными базами и центрами рекрутирования для всех тех, кто был готов противостоять центральной власти. Мягко говоря, «промысел на дорогах» достаточно традиционно практиковался местными жителями, а когда к этому добавились чисто антиеврейские сантименты, вызванные сообщениями о возможном грядущем разделе их родной земли, то образовался такой смертоносный «коктейль», о последствиях которого тогда можно было только догадываться.

Еврейских поселений в этой зоне не было совсем, и опереться было не на кого.

После длительных обсуждений Дори, Ядин и Сачем согласились только о нижеследующем: с учетом многочисленного английского гарнизона, все еще размещавшегося в Святом городе, можно было с уверенностью предположить, что британские власти ни в коем случае не допустят, чтобы движение по этой жизненной артерии было прервано и подвоз продуктов и снаряжения осложнен. Надо полагать, для английских солдат, недавно вновь ставших одними из победителей в очередной мировой войне, не составило бы большого труда, в случае получения соответствующего приказа, быстро расправиться с «придорожными бандитами»… На том и порешили.

Эх, знали бы Дори, Ядин и Сачем, чем обернется позднее для них и всего высшего политического и военного руководства Израиля этот Баб-эль-Уэд! Тогда бы и свой декабрьский «планинг» провели по-иному, и «логистику», то есть мат. тех. обеспечение войск, предусмотрели другую, и нашли бы дополнительные и силы, и средства… Но «нам не дано предугадать…»

Пока констатируем, что ситуация вокруг Баб-эль-Уэда будет обостряться, точнее ухудшаться, день ото дня и постепенно превратится для новорожденного государства сначала в «зубную боль», затем в «головную», пока не приведет в июне 48-го почти что к «инсульту» и едва ли не к смерти всего организма.

Рассказ об этом позднее.

* * *

Молодой офицер Натаниэль Лорх во главе отряда новобранцев из 20 юношей и 6 девушек был направлен в ультрарелигиозный квартал Меа-Шеарим, где они заняли один из пустующих домов. Их первой задачей было осуществлять наблюдение за действиями противника в окружающих арабских кварталах, а второй — быстро пройти «курс молодого бойца», то есть: огневая подготовка, строевая, умение окапываться, обращаться с ручной гранатой, умение пользоваться аптечкой и т. п.

Совместное проживание парней и девушек в одном помещении стало причиной взрыва неподдельного гнева и обвинений в распутстве со стороны религиозной общины квартала. Еще большее негодование вызывал вид марширующих юных сионисток, одетых в шорты, в сандалиях и мужских рубахах, что уж вообще никак не вязалось с образом добропорядочных еврейских девушек. Посыпались жалобы в Верховный раввинат, но, к счастью, дальше им хода не дали…

Вот так проходила подготовка и обучение групп молодых рекрутов «Хаганы», и это начало практиковаться за многие годы до описываемых событий. В подвале еврейской школы или лицея, в потайном дворике профсоюзного клуба молодые люди осваивали приемы борьбы дзюдо, умение собирать автомат, перевязывать раненых, карабкаться по веревке, силой врываться в дом или взрывать на ходу машину. В летнее время под видом студентов, посланных на сельхозработы (как похоже на нас, но только в первой части. — Примеч. авт.), они учились окапываться на местности, отрывать пулеметные гнезда или устраивать окопчик для миномета. Главное, что ограничивало подготовку, в частности огневую, — это крайний недостаток боеприпасов и часто тот единственный патрон, который выдавался «курсанту» для практического выстрела и служил ему вместо выпускного диплома.

Одним словом, подпольная армия «Хагана» была одной из самых динамичных составляющих еврейского общества в тот подмандатный период. Она сумела вдохнуть дух надежды, патриотизма и настроений «мы преодолеем!» во все слои еврейского народа.

…Никакая подобная активность совсем не наблюдалась на противоположной стороне у противника. Западные авторы утверждают, что молодые образованные арабы тех лет, происходящие из зажиточных буржуазных семей, не любили военного дела и не занимались им, оставляя эту обязанность представителям других классов. Редким среди них был человек, который прошел ту или иную военную подготовку. (Сейчас трудно судить, насколько эти утверждения соответствуют действительности, «Интифада» 1987–1993 гг. и текущие столкновения свидетельствуют вообще-то о другом, но, может быть, для 1947 г. это было верно?)

Хасем Нуссейби, тот самый арабский редактор, который так истово молился в ночь Раздела к своему удивлению, обнаружил, что в десятке вилл, окружавших его дом, едва ли найдется 1–2 револьвера, просто для нужд личной самообороны (это подтверждает ту мысль, что арабы в своей массе тогда к войне не готовились). Жители обратились в Высший Арабский комитет за защитой, и решение было найдено. После бесконечного восточного торга, прерываемого нескончаемыми чашечками турецкого кофе, комитет предоставил им десять вооруженных охранников, все происхождением из одной деревни в Самарии, с оплатой по 10 палестинских фунтов каждому в месяц.

В Бека-Ле-От, пригороде Эль-Кодса, населенном мелкими и средними буржуа, три брата Диб решили организовать внутриквартальную милицию самообороны. К своему удивлению, из 5 тысяч жителей они сумели набрать всего-то 60 добровольцев. Под любым предлогом женщины квартала препятствовали, чтобы их сын, муж, отец, брат вступали в милицию. Некоторые поторопились отправить своих детей в Бейрут или Амман. В результате братья Диб были вынуждены обратиться за помощью к единственной другой вооруженной арабской группировке в Эль-Кодсе, то есть к формированиям Муфтия.

За ту же цену в 10 фунтов были наняты 28 человек, все из одной деревни на Севере, которых разместили в гаражах и на террасах, под обязательство, что кормежку им обеспечат жители квартала. Командовал этим отрядом очень колоритный человек, бывший агент полиции по имени Абу Халил Генно. Большой любитель скотч-виски, обладатель взрывного темперамента и громового голоса, он со своей бандой наемников стал подлинным кошмаром для братьев Диб и других жителей. Дневные часы они в основном проводили, «кулача» (по-русски говоря) пустующие дома, а в ночное время приступали к караульной службе. При этом любой пустяк — пробежавший в кустах кот, какой-то необычный звук, дальний выстрел или разрыв в горах — вызывал с их стороны такой шквал беспорядочного огня, что он только приводил в ужас арабов из Бека-Ле-От, равно как и их еврейских соседей.

Вообще владение ружьем или любым другим огнестрельным оружием занимает значительное место в менталитете сельского араба. Оно служит для него таким же подтверждением мужественности, как и рождение мальчика — наследника. Ружье для него — это оружие, но также и самая любимая мужская игрушка. Оглушительные выстрелы в воздух — это непременные атрибуты всех серьезных событий, начиная от свадьбы и включая похороны. (Вспомним, как совсем недавно, во время 3-часового парада своих войск в Багдаде, Саддам Хусейн палил в воздух.) Из этой традиции проистекает природное умение любого араба владеть и пользоваться огнестрельным оружием, так же как и привычка к невероятной растрате боеприпасов — вещь, немыслимая у «Хаганы», где каждый патрон был на счету.

Никто не может отрицать таких качеств, как личное мужество и отвага у простых бедуинов, их горячего патриотизма и любви к родной земле. При хорошем адекватном командовании они превращались в умелого и жестокого противника. Их боевых качеств ни в коем случае нельзя было преуменьшать или недооценивать.

Заблуждение было в другом — Муфтий и его ближайшие соратники искренне считали, что в их распоряжении находится боевая сила, способная всерьез померяться с «Хаганой», а на самом деле они располагали отрядами сельских ополченцев непостоянной численности, слабой дисциплины, без какого-либо понятия приемов современного боя, с полным отсутствием интендантской службы, медицинской службы, средств связи и т. п.

Да и само арабское руководство оказалось не на уровне. Чего стоил только один из их руководителей, которого звали Камаль Ирекат. Он был позер — особенно любил фотографироваться в кавалерийских бриджах и белом тюрбане. Со своими горящими глазами и усами в стиле Панчо Вилья (предводителя мексиканских повстанцев 1910 года. — Примеч. авт.) он считал, что имеет весьма грозный вид. Ему отдают авторство знаменитой фразы, когда он публично поклялся «сбросить евреев в море».

Тем не менее на начало 1948 года положение арабской стороны выглядело достаточно прочным и моментами даже предпочтительным. Численность их населения в два раза превышала население противника. Они могли на вполне законной основе делать закупки оружия, чего не дозволялось евреям. В их руках находилось большинство стратегических высот и позиций, что сразу обеспечивало им серьезное преимущество на местности.

Но самое главное — по радиоволнам и со страниц газет каждодневно звучали голоса братьев-арабов, что палестинцы не останутся одиноки в той складывающейся ситуации. Никогда их арабские соседи не позволят, чтобы Филистын (Палестина) и Эль-Кодс попали в руки сионистов. Со своими танками, артиллерией, авиацией они отомстят за ту жестокую несправедливость, которая уже произошла. Палестинцам осталось только ждать. Их земля будет возвращена им силой арабских регулярных армий.

При этом достаточно часто цитировались заявления некоторых высокопоставленных английских военных, которые говорили: «…в будущей войне победа несомненно будет за арабской стороной… евреи продержатся в лучшем случае 2–4 недели… их разгром неминуем…» Эти заявления с удовольствием повторялись как в аристократических гостиных, так и в уличных кофейнях. Зная всю последующую историю арабо-израильского конфликта, можно сделать два предположения о причинах столь серьезного заблуждения английских официальных лиц:

— частичное (или даже полное) непонимание англичанами складывающейся обстановки;

— англичане традиционно вооружали, оснащали и обучали арабские армии, и заявить в той ситуации что-либо другое — это просто означало бы для них потерю лица с одновременной постановкой под сомнение всей ценности их помощи. На это они пойти не могли.

Декабрьским вечером 1947 года центр Каира бурлил народом. Толпы прогуливавшихся зевак останавливались поглазеть на ярко иллюминированные окна дворца «Каман Адин», который служил официальной резиденцией и дворцом приемов Министерства иностранных дел Египта. Там, в облаках табачного дыма, в тот момент проходила конференция Лиги арабских государств. Присутствовали и принимали участие представители семи стран: Египта, Ирака, Саудовской Аравии, Сирии, Йемена, Ливана и Трансиордании. Восьмым участником был генеральный секретарь этой организации.

Потенциальное могущество собравшихся было достойно уважения. Все вместе они управляли населением в 45 миллионов человек, рассыпанным на 5 миллионах квадратных километров, что по населению превышало всю Палестину в 30 раз, по территории в двести. Они обладали крупнейшими в мире запасами нефти. Пять стран из семи имели регулярные армии, из них три — у Египта, Ирака и Трансиордании — были весьма значительными на региональном уровне.

Присутствующих руководителей связывали общий язык, религия и историческое прошлое. Правда, эти связи были скорее кажущимися, чем реальными. Что их разделяло — так это политика. Различным было и государственное устройство представленных стран. Сирия и Ливан были республиками, скопированными с RF, Республики Франция. Йемен, Трансиордания и Саудовская Аравия продолжали жить в услових феодальных королевств, где сохранялись традиционные племенные структуры. Египет и Ирак представляли собой конституционные монархии по типу британской.

Всю стройность их внешне монолитного союза подрывало внутреннее соперничество. Оно могло быть историческим — уходя ко временам, когда Багдадский халифат конфликтовал с Каирским. Оно могло быть более современным — например, из зависти к разбогатевшим на нефти саудовцем со стороны более обездоленных соседей. Оно могло быть из области фантазий так, иракский режим хотел «проглотить» Сирию, а те, в свою очередь, Ливан.

Однако «палестинский вопрос» отныне доминировал над всеми остальными. Он стал тем эталоном, меркой, по которой измерялся патриотизм и в конечном итоге политический вес того или иного общественного деятеля.

Произнесенные речи, особенно в той части, которая касалась противника, были не просто горячими, а пламенными. Однако в тот момент ораторы совсем не соразмеряли свою риторику с какими-то конкретными делами. Более того, в те декабрьские дни они даже не думали о каких-то потерях или жертвах, которые станут неизбежными, если только ввязаться в серьезный бой с сионистами. Впрочем, звучали иногда и вполне трезвые мысли.

Египетский премьер Махмуд Нукраши Паша заявлял несколько раз: да — за выделение денег и предоставление оружия, нет — что касается египетской армии. Он вполне обоснованно мотивировал это тем, что Египет готовится к борьбе за установление своего суверенитета над зоной Суэцкого канала и отправлять войска на далекий «палестинский фронт», оставляя в тылу англичан, которые смогут легко перерезать линии коммуникаций, чревато серьезным риском.

Принц Фейсал начал с того, что зачитал телеграмму своего суверена, саудовского короля Ибн Сауда, в которой тот говорил, что его единственным желанием было умереть в Палестине «во главе своих войск». Это был весьма благородный жест, но лишенный какой-то субстанции, так как все прекрасно знали, что у Ибн Сауда совсем не было войск. Правда, у него было много нефти.

Иракский премьер Нури Саид Паша в свое время, в 1917 году, был свидетелем, как англичане, при поддержке восставшего арабского населения, освобождали Дамаск и Иерусалим из-под ига турок-оттоманов. Его предложение было простым: «Подождем, пока англичане сами не уйдут из Палестины, и тогда арабские армии, во главе с иракской, обрушатся прямо на Тель-Авив…»

Премьер-министр Ливана Риад Сольх, ветеран освободительной борьбы на Ближнем Востоке, в разное время 6 раз приговоренный к смерти турками и французами, был более категоричен. Он потребовал немедленного развязывания «герильи», т. е. партизанской войны, на всех палестинских землях, — видимо чтобы компенсировать слабость своей армии, которая являлась только символической.

Сириец Джамиль Мардам тоже был за немедленное разворачивание боевых операций в Палестине. Рассчитывая, что Сирия сразу займет здесь главенствующую позицию, он полагал, что это послужит хорошим противовесом экспансионистским устремлениям иракцев и иорданцев.

На протяжении многих часов Абдель Рахман Аззам Паша, генеральный секретарь Лиги арабских государств, был вынужден лавировать между этими часто противоречивыми позициями.

Результатом его работы явились лежащие перед ним четыре странички Меморандума с пометкой сверху «Secret». Суть этого документа вполне умещалась прямо в первой статье, гласившей: «…Лига арабских государств приняла решение… воспрепятствовать созданию еврейского государства и защитить целостность Палестины в качестве арабского государства, единого и независимого».

Далее там говорилось, что государства Лиги совместно выделят в единый фонд защиты арабской Палестины 10 тысяч ружей, 3 тысячи добровольцев и один миллион фунтов стерлингов для финансового обеспечения боевых операций.

И в завершение, иракскому генералу Исмаилу Сафуату поручалась подготовка плана скоординированного вторжения арабских армий на земли Палестины.

На этом декабрьская конференция была завершена. Стоит отметить, что на ней отсутствовали три ведущих персонажа, которые спустя 5–6 месяцев окажутся прямо в центре грядущих событий. Имя первого — Хадж Амин Хуссейни, Верховный Муфтий Эль-Кодса (арабское название Иерусалима).

Муфтий являлся религиозным (и политическим) руководителем всех мусульман в Большом Эль-Кодсе. Он был ярым ненавистником англичан и, видимо, по этой причине все годы Второй мировой провел в таком прелестном городе, как Берлин, где был обласкан и где ему лично покровительствовал один из главарей нацистского режима — Йозеф Геббельс. Его лично принимал сам Адольф Гитлер. Амин Хуссейни безусловно был человеком умным, многоопытным, проницательным, хотя и не лишенным определенных ошибок и заблуждений. К весне 1945 года было ясно, что третий рейх проигрывает войну, и где-то в это время он благополучно исчез из Берлина, не дожидаясь, пока столицу рейха окружат победоносные армии Конева и Рокоссовского. Несомненно, это был вполне мудрый шаг с его стороны, потому что попадись он в руки наших СМЕРШевцев да чекистов, карьера этого политического деятеля завершилась бы не на Ближнем, а где-нибудь на Дальнем Востоке. (Также отметим, что в момент побега он не забыл прихватить с собой пуленепробиваемый жилет — личный подарок фюрера.)

Все из-за тех же «проклятых англичан» Амин Хуссейни не остановился в Эль-Кодсе, а поселился в пригороде Каира, где у него со временем появилась комфортабельная вилла. Он внимательно следил за ходом конференции. Все ведущие участники совершили своего рода «паломничество» на эту виллу, где он принимал их под огромным фотоснимком — панорамой Иерусалима.

Хадж Амин Хуссейни совсем не был настроен на вмешательство регулярных арабских армий, так как вполне резонно опасался, что в этом случае его абсолютная власть в Эль-Кодсе сразу станет под вопросом. Поэтому решения Лиги о выделении ружей, добровольцев и денег его устраивали лучше всего, и он считал, что при благоприятном развитии событий он сумеет побить евреев своими собственными силами. Чтобы создать эти «благоприятные обстоятельства», в этот вечер он принял еще одно важное решение, а именно: вызвать к нему «на инструктаж» самого талантливого и ведущего арабского командира, который столь блистательно зарекомендовал себя за десять лет до этого в ходе арабского восстания 1936 года.

Другой важный персонаж, не принявший участия в работе конференции, был правящий суверен Трансиордании король Абдалла. Прекрасный шахматист, он уже заранее просматривал вероятные комбинации на ближневосточной шахматной доске.

Никто из политических фигур того времени не был ближе к евреям, чем король Абдалла. Покои его королевского дворца в пригороде Аммана освещались электрическим светом, который подавался с еврейской электростанции на северо-западе его страны. Именно в домике директора этой станции он встречался с Голдой Меир в ноябре 47-го. Беседа была долгой и откровенной, и в ходе ее было установлено, что Муфтий Амин Хуссейни является их общим врагом. А когда король удостоверился, что сионисты намерены решительно и серьезно идти на раздел Палестины, он тоже пришел к одному немаловажному решению.

Никто не знал евреев лучше, чем король Абдалла. И его знания о них были совсем другие, чем у того же Муфтия, который представлял последних представления 30-летней (!) давности — в виде тихих ремесленников или забитых учащихся талмудистских школ, безмолвно разбегавшихся, только завидев поднятую арабскую дубинку. Король знал своих еврейских соседей уже совсем в другом качестве, и он достойно оценивал их компетенцию, энергию, напор и целеустремленность в реализации поставленных целей.

Он имел собственное мнение о своих коллегах, собравшихся в Каире. Саму Лигу он называл «мешком, куда сбросили семь голов». Он не любил египтян и особенно короля Фарука, заявляя, что «сын балканского крестьянина никогда не станет джентльменом за одно поколение». А Муфтия он невзлюбил еще со времен их первой и единственной беседы в 1921 году. «Мой отец всегда предостерегал меня от встреч с проповедниками», — говорил Абдалла.

На итоговом Меморандуме Каирской конференции еще не успели просохнуть чернила, а король уже двинул свою первую пешку, точнее офицера… Спустя час его премьер-министр уже входил в гостиную представителя Его Величества в Аммане сэра Алека Керкбриджа. После нескольких обязательных чашечек восточного кофе посланник короля перешел к сути вопроса и изложил видение своего монарха относительно ситуации, складывающейся в Палестине: «…с некоторой долей вероятности, нельзя также исключить, что власть в Иерусалиме может перейти к Муфтию, а он является человеком, наименее способным служить интересам Великобритании в этом регионе.

Также можно предположить, что в этой сумятице в Палестине воцарится такой хаос, которым непременно воспользуются сионисты и в конечном итоге сметут планируемое арабское государство… Однако уже есть некий план, способный предотвратить грядущую катастрофу, так позволено ли будет скромному слуге короля задать достопочтенному сэру Алеку один интересный вопрос: а какова будет реакция Правительства Его Величества, если король в перспективе аннексирует и присоединит к своему королевству ту часть Палестины, которая выделена арабам?»

Третьим человеком, не приглашенным на конференцию, был признанный лидер сионистов, будущий премьер-министр Государства Израиль Давид Бен-Гурион. Впрочем, поступи такое приглашение, он бы и сам туда не поехал.

Конечно, Д. Бен-Гурион отнюдь не сидел без дела. В эти дни со своими приближенными он проводил свое собственное совещание, посвященное разработке мер противодействия. Вот выдержки из его выступления: «…именно в этом городе евреи подвергнутся жесточайшим испытаниям… Город находится в полной изоляции, с другими еврейскими поселениями его связывает единственный путь, который может быть в любой момент перерезан в ущелье Баб-эль-Уэд… Йерушалаим — это наша «ахиллесова пята», и если мусульмане сумеют удушить его, то наше государство умрет, не родившись…»

На несколько необдуманную реплику одного из своих подчиненных: «…неужели можно представить, что арабы из Назарета атакуют нас с помощью танков?» — Бен-Гурион ответил, что никогда не следует недооценивать своего врага и ничто не сможет быть более опасным для новорожденного государства, чем скоординированная атака пяти арабских армий. Вместе с тем не следует переоценивать своих противников, особенно зная их склонность к самому безумному хвастовству, привычку смешивать действительность и риторику, увлекаться химерами, а не готовиться к реальным опасностям.

Их бряцание оружием представляло очень серьезную опасность для еврейского народа, но вместе с тем оно предоставляло еврейской нации и неоценимый шанс. Раз арабы сразу стали заявлять, что они не будут признавать новых границ разделенной Палестины, то«…это позволит нам совершить такие действия и добиться таких результатов, которых мы никогда не достигли бы другим способом. У нас появится право забрать все, что мы только сможем…»

Окружавшие Бен-Гуриона молодые люди — будущие генералы и полковники израильской армии — сразу поняли, о чем собственно идет речь, и им уже не требовалось дополнительных разъяснений.

* * *

Месяц декабрь перевалил на вторую половину. Песни и пляски начала месяца уже давно были забыты. Другие заботы одолевали иерусалимцев, причем одинаковые как для одних, так и для других. Главной из них стала каждодневная стрельба, причем редкие выстрелы снайперов-одиночек все чаще стали сменяться достаточно дружными ружейными залпами. Хуже того, в ход уже пошли «машингеверы», то есть ручные пулеметы, которые тогда в условиях Ближнего Востока считались весьма совершенным оружием. В основном это были германские MG-34, которые к евреям нелегально поступали из Европы, а к арабам чаще всего из Северной Африки, где несколько групп «черных археологов» уже вели раскопки на полях бывших сражений с Afrika korps.

В истории сохранилось описание такого эпизода: прямо с крепостных стен Старого города арабы держали под постоянным обстрелом еврейский квартал Эмин Мойша. «Решить проблему» вызвался боевик Мишка Рабинович. Вместе со своей подружкой по имени Дина он пробрался в дом по авеню Король Георг V, из окон которого раскрывался прекрасный вид на оживленный арабский перекресток у Яффских ворот Старой крепости. Установив пулемет прямо в окне, боевик поднялся с биноклем на крышу здания. Ждать пришлось недолго. При первом выстреле с арабской стороны он подал Дине сигнал, и еврейский «ответ» был ужасен. Нажав на спуск, она держала палец, пока весь магазин не опустел. Наверху Мишка с удовлетворением увидел в бинокль, как с полудюжины прохожих, словно тряпичные куклы, повалились на мостовую. Остальные бросились врассыпную. Быстро спустившись с крыши, он разобрал пулемет, спрятал его, и, обняв Дину за талию, словно парочка влюбленных, они удалились вниз по проспекту.

Следует упомянуть, что на «разборе» того дня боец Рабинович получил замечание, и вышестоящий командир заявил ему: «…твое дело — бой, а не убийство». Только убитым от этого легче не стало.

Даже городское кладбище — последнее место, где евреи и арабы продолжали пребывать в мире и согласии — также оказалось под прицелом. Со второй декады месяца были отмечены случаи обстрела печальных процессий, поднимавшихся на Оливковую гору, чтобы похоронить своих близких.

Итог этих столкновений был грустным. К концу года счет (только непонятно, в чью пользу) составил 175 погибших арабов, 150 убитых евреев и 15 павших британских солдат. Можно констатировать, что арабы и евреи словно соревновались в кровожадности и жестокости для того, чтобы увеличить счет с другой стороны. «Хороши» были и те, и другие.

* * *

…«Битва на дорогах» уже началась. Одиночные грузовики и «легковушки» уже не рисковали проскочить Баб-эль-Уэд в одиночку. «Хагана» перешла на систему конвоев, когда ежедневно две колонны автомашин направлялись из Тель-Авива и две возвращались. Автобусы блиндировались, кабины грузовиков покрывались дополнительными листами металла, но все чаще прибывающие транспорты приходили в пулевых пробоинах, со следами и подпалинами от взрывов самодельных гранат. Самые патетические моменты были обычно по вечерам, когда толпы собравшихся родственников и друзей встречали последний прибывающий конвой на центральной автостанции компании автобусных сообщений «Эггед».

Первые выходящие пассажиры часто были покрыты кровью и импровизированными повязками. Поддерживаемые другими путешественниками, они медленно шли к ожидавшим каретам «скорой помощи». Затем, под радостные восклицания встречавших, в проемах дверей показывались непострадавшие пассажиры. Последними выносили покойных, которых под трагические крики толпы укладывали для опознания тут же на перроне прибытия…

Счет смертей продолжал увеличиваться.

* * *

В этот прохладный декабрьский денек, прямо с раннего утра, десятки людей устремились в один известный им адрес. Они ехали из Яффы, Хайфы, Наблуса, Дженина, Тулкарема и десятка других мест. Конечный адрес следования у всех был единый — арабская деревня Бейт Суриф к югу от Эль-Кодса. К полудню все уже были на месте; еще какой-то час ожидания, и наэлектризованная толпа взорвалась криками восторга и оваций при виде остановившегося запыленного «крайслера», из которого вышел мужчина в европейском костюме, но с традиционным палестинским платком «куфия» на голове. Он был среднего роста, круглолицый, плотно сбитый, в возрасте 40 лет. Его подлинное имя было Абдель Кадер, но большинству он был известен под своим боевым псевдонимом Абу Мусса. Происходя из клана Хуссейни, за два дня до этого он встречался в Каире со своим дядей, Муфтием Хуссейни, который дал ему необходимый инструктаж и одновременно назначил командующим армией, которая отныне должна была противостоять «Хагане». Эта армия уже получила название, которое ныне будет хорошо понятно и российскому читателю, а именно: «Воины Джихада».

Абу Мусса завоевал широкую известность еще в ходе арабского антиеврейского восстания 1936 года, когда он был дважды ранен. Харизматическая фигура, человек необычайного личного мужества, он одним своим появлением мог увлечь в бой сотни и тысячи арабских феллахов. В отличие от многих других соратников Муфтия, он был хорошо образован, но вместе с тем оставался близок к простым людям. Абдель Кадер прекрасно знал добродетели, достоинства и недостатки своего народа, и все это отныне следовало обратить на пользу объявленного джихада…

В гостиной простого каменного дома его с поклонами усадили перед традиционным праздничным блюдом. Это была гора дымящегося риса, обложенного овощами, с цельным запеченным бараном поверху. Все присутствующие приступили к еде, но бедуинский банкет не затянулся. Обтерев губы кончиком «куфии», Абдель Кадер подал знак своим компаньонам, что обед закончен и пора приступать к серьезным вещам. Во многом отличаясь от других соратников своего дяди, Абу Мусса был наименее склонен к словесным всплескам и взрывам. Это действительно был умный, мыслящий человек, который всегда предпочитал говорить по делу и знал, что и как надо сказать.«…Дипломатия и политика не позволили нам достичь наших целей, — констатировал он. Арабский народ Палестины больше не имеет выбора, и нам остается лишь одно: своей саблей защитить нашу честь, достоинство и целостность страны».

Медленно, методично он излагал свою военно-политическую концепцию. Точно так же, как Игал Ядин и Якоб Дори на той стороне, он заявил, что война в Палестине развернется в основном на дорогах. Изолировать киббуцы, нарушить их снабжение, перерезать линии коммуникаций — такова была первостепенная задача «Воинов джихада». Он знал, что никакая другая военная тактика не была лучше знакома мусульманам, чем тактика засад и внезапных нападений на конвои, а возможность безнаказанно «взять трофеи» (то есть пограбить) только воспламеняла их боевой дух. На этих струнах сыграл Абу Мусса, и попадание в цель было стопроцентным. План получил полное одобрение всех присутствующих.

Итак, предположив, что контроль над дорогами обеспечен, можно было переходить к решению следующей стратегической задачи. Палец Абдель Кадера передвинулся к центру развернутой карты. Большое черное пятно под английской надписью Jerusalem означало 100 тысяч евреев, сконцентрированных в одном месте. Арабский командир решительно накрыл это пятно ладонью и произнес: «Джерузалем будет задушен».

* * *

В Иерусалиме, как и во всей Палестине, стратегия «Хаганы» была определена Д. Бен-Гурионом. Она была простой: все, что держат в руках евреи, должно быть сохранено. Ни один еврей не мог оставить свой дом, свою ферму, свой киббуц или свое рабочее место без разрешения. Каждый аванпост, каждое поселение или деревня, как бы они не были изолированы, должны были защищаться, как будто речь шла о самом Тель-Авиве.

Кто действительно и не помышлял о каком-то отъезде, так это жители Еврейского квартала. Это было единственное место в Палестине, где евреи продолжали жить на протяжении уже двадцати столетий, даже после того, как все остальные были рассеяны по всему миру. Еврейский квартал находился внутри самой крепости Старого города, в ее юго-западной части. Внешней границей его служила часть крепостной стены с воротами Сиона и Дунга, а внутри крепости он граничил с кварталами Армянским, Христианским и Мусульманским. Одной своей частью он выходил прямо к Стене плача, которая, как считается, является основанием разрушенного римлянами Храма Соломона, древнейшей иудейской святыни. Вообще Еврейский квартал — это центр иудаизма, место поклонения евреев всего мира. На конец 1947 года на сравнительно небольшой территории стояли 27 синагог, из которых Эли Ханави, Бен Закай и Хурва являлись жемчужинами иудейской архитектуры.

На тот момент население квартала насчитывало неполных 2000 человек, то есть одну десятую численности проживавших в Старом Иерусалиме. В основном это были действительно тихие ремесленники, мелкие торговцы, но в первую очередь «служители культа», включая преподавателей и учащихся многочисленных религиозных школ. Это были люди, строго придерживающиеся традиционного, жестко ортодоксального образа жизни, большую часть времени проводившие в молитвах и песнопениях.

В силу этого они не совсем адекватно воспринимали ту реальность, которая уже складывалась за стенами Старого города. Традиционно у них поддерживались очень хорошие отношения с арабскими соседями, и им просто было непонятно, почему настало время готовиться с ними к войне. С другой стороны, отношения между ними и сионистскими кадрами из Нового города были весьма натянутыми. Это, видимо, и объясняло тот факт, что «Хагана» не смогла хорошо укорениться в Старом городе и насчитывала на 1 декабря ровно 18 «штыков», вокруг которых противник мог в течение минут мобилизовать тысячи мусульманских ополченцев.

Сохранился отчет о «командировке» на «место действия» ведущего эксперта «Хаганы» по вооружениям. Его отчет уместился в полторы рукописных строчки: «…арсенал квартала составляет сейчас 16 ружей (из них 14 исправных), 25 пистолетов, 3 автомата, остальное — ножи».

Единственную постоянную связь между Еврейским кварталом и Новым городом осуществляли автобусы городского маршрута № 2, причем, заходя в Яффские ворота, следующие 800 метров они проезжали практически по «вражеской» территории и их путь мог быть перерезан в любой момент. Поэтому и заторопился Исраэль Амир направить в крепость столько людей и вооружения, насколько это было тогда возможно. В течение декабря было отправлено 120 человек и среди них Моше Русснак, будущий героический командир защитников Еврейского квартала.

* * *

За 4 тысячи км. от Яффских ворот другой еврей приступил к своей части решения задачи по спасению Иерусалима. Его звали Ксиель Федерман, и он был совсем молод (возраст не достиг еще и 25 лет). Будучи удачливым бизнесменом, он сумел разнюхать, где находится один из центральных складов излишков военного имущества союзников. Прямо сказать, «за взятки» его пропустили внутрь огромного складского комплекса в порту Антверпен, Бельгия… У Ксиеля поистине захватило дух… Там не было боеприпасов и оружия как такового; но там были… десятки «хав-траков», то есть полугусеничных бронетранспортеров, десятки, если не сотни, машин «скорой помощи», автоцистерн, тягачей, бульдозеров, джипов, бортовых грузовиков. Тут же грудами лежали палатки, некоторые вместимостью до сотни человек, километры телефонных проводов и шлангов различного назначения, сотни переносных радиостанций, генераторов, осветительных ламп, полевых кухонь и оборудование целых полевых госпиталей. Десятками тысяч были складированы комплекты воинской униформы, ботинки, куртки, шинели, носки, кальсоны, шлемы и подшлемники, медицинские аптечки и бритвенные принадлежности. «Здесь можно оснастить половину всех евреев мира», — подумал он.

Блокнот Федермана распух от многих записей. Среди прочего его внимание привлекли сваленные в кучу предметы непонятного вида. На вопрос «что это?» ему сказали, что это называется US Army pack racks, то есть рюкзаки специальной конструкции, с помощью которых американские пехотинцы переносили особо громоздкие и тяжелые грузы.

На вопрос о стоимости Федерман получил ответ — «один франк за штуку». Внутренне изумившись столь смехотворной цене, Ксиель подумал и записал в блокнот: «Рюкзаки — взять 300 штук».

Через пять месяцев, в самый критический час эти рюкзаки тоже сыграют свою роль в спасении Иерусалима.

Ксиель Федерман выполнил свою часть миссии.

Мрачные, свинцового цвета тучи нависли над городом. Изредка они исторгали очередной заряд мокрого снега, который одинаково ложился на черепичные крыши еврейских домов, так же как и зубцы башен и бастионов Старой крепости. Моментами в просветах показывалась звезда, которая за 1947 лет до этого привела пастухов Иудеи к одному хлеву в Вифлееме. Но никогда мир не казался более отдаленным, а люди доброй воли столь малочисленными, как в том 1947-м.

В эти предновогодние дни разгорелась проблема первого КА, то есть квартала Катамон; затем будут Кастель и Кфар Этцион, — почему-то названия у них у всех начинаются на букву К. Для еврейской нации они станут тем же, что и Смоленск, Новороссийск и Курск для советской за 5 лет до этого (конечно, при неизмеримо меньших масштабах). Но вернемся к Катамону.

Именно, в этом буржуазном квартале, населенном арабами-христианами и зажиточными евреями, обстановка ухудшалась быстрее всего.

К этому его «приговорили» географическое положение и стратегические интересы сторон. Находясь в южной части города, Катамон со своим смешанным населением, где иудеи были в меньшинстве, отрезал кварталы Мекор Хаим и Талбия от основной аггломерации евреев и представлял собой нарыв, который своим разрывом грозил расчленить еврейский Новый город надвое.

Для арабской стороны он представлял собой клин, удачно вбитый между позициями врага, своего рода плацдарм, с которого в заданный день можно было развернуть наступление сразу в двух направлениях.

Командование «Хаганы» решило не ждать этого дня и перехватить инициативу в свои руки. Приступив к реализации своей политики террора и запугивания, в ночь на 1 января еврейские боевики одновременно взорвали сразу 8 домов в Катамоне. Через пару дней был отмечен отъезд ряда арабских семей, очевидно в направлении Бейрута, Аммана и Дамаска.

Одновременно выяснилось и следующее: некоторые евреи, вопреки приказам «стоять насмерть» (что вообще-то не было пустой фразой), также стали покидать свои жилища, предпочитая перебраться со своими семьями туда, где их соплеменники составляли большинство. По большому счету, трудно было упрекнуть в чем-то этих людей, ведь каждый думал о своей семье, своих близких и детях. Правда, была одна большая разница — для евреев не существовало Бейрута, Аммана, Дамаска, — конечным пунктом следования могло стать только море. Тем не менее указание «защищать каждый клочок земли» было нарушено, и если бы эта тенденция возобладала, то она могла в конечном итоге привести к катастрофическим последствиям.

Иерусалим стал первым местом, где эта проблема выявилась, а в Катамоне она стала быстро обостряться.

В город с самыми широкими полномочиями был направлен член Верховного командования Мишель Сачем.

С его прибытием сразу началось заседание штаба обороны. Докладывающий офицер завершил свое выступление, огласив мнение присутствующих, что единственным способом переломить ход событий было бы нанесение решительного удара в Катамоне. В случае удачи арабы получили бы такой шок, что психологический климат в городе был бы сразу изменен, их отъезд ускорился, а выезд евреев остановлен.

…Долгая служба в подпольной армии, в том числе и на высших постах, научила Сачема, где искать то главное звено, которое позволит вытащить всю цепь… Пауза длилась всего лишь пару секунд, после чего он произнес: «Я согласен, только скажите мне, где находится арабский штаб в Катамоне?..»

Присутствующие офицеры затруднились с ответом, и он продолжил: «Хорошо, даю вам сутки, чтобы определиться. Завтра доложите мне в это же время».

…Самое интересное, что никакого арабского штаба на тот момент в Катамоне не существовало. Но произошло следующее: встревоженный уничтожением сразу восьми домов, местный комитет самообороны обратился за помощью, и Абдель Кадер лично направил в Катамон сотню партизан из Хеврона, которыми командовал лично ему знакомый с 1936 года Ибрагим Абу Дайя, по профессии пастух, человек необразованный, но безусловно бесстрашный и преданный общему делу. Во второй половине того же дня, т. е. в субботу 3 января 1948 года, Абдель Кадер, Абу Дайя и Эмиль Гори совершили поездку по Катамону, лично определяя места для размещения караулов ополченцев из Хеврона.

К вечеру они остановились в отеле «Семирамис», приятном трехэтажном здании, где у них была назначена встреча с наиболее влиятельными людьми квартала. Там они пробыли всего полтора часа и после этого благополучно уехали по своим делам дальше.

Разведка действовала быстро, и уже к утру информаторы сообщили, что в Катамоне, по видимости, есть два арабских штаба — один в пансионе «Кларидж», другой в отеле «Семирамис». При этом был особо отмечен факт парковки накануне у отеля в течение полутора часов джипа, характерной песчаной раскраски, что ясно указывало на прибытие каких-то важных лиц из (арабской) пустыни.

В 10 часов утра, в воскресенье 4 января эти разведданные были доложены Сачему. Он попросил показать ему на карте расположение одного и второго штаба. Второй квадратик находился ближе и удобнее к еврейским коммуникациям. Сачем ткнул карандашом: «Итак, это будет «Семирамис».

Приговор был произнесен, до казни оставалось лишь несколько часов.

Сохранилось достаточно подробное описание того дня и, главное, ночи… Еще до наступления темноты информаторы прямо на месте достаточно тщательно изучили все подходы к «Семирамису», также убедились, что здание располагает обширным подвалом, где стоят несущие колонны, а сам подвал «защищен» обыкновенной дверью, причем накинутая на петлю щеколда «закреплена» и удерживается на месте куском проволоки.

В это время другие готовили в рейс два автомобиля, на первом должна была следовать ударная группа из 4-х специалистов-подрывников, прикрывать ее в случае необходимости должна была вторая группа из пяти автоматчиков. К вечеру из всех возможных источников сумели собрать 75 килограммов взрывчатки, тротила (ТНТ); со всеми предосторожностями эти брикеты разместили в двух больших кожаных чемоданах…

…В ту ночь с 4 на 5 января над Иерусалимом разразилась сильнейшая грозовая буря. Беспрерывно хлестал холодный дождь, громовые раскаты заглушали все вокруг. Караульная служба наемников Абу Дайя оказалась не на высоте — из десяти постов, где должны были находиться часовые, семеро остались без таковых, так как они сочли, что уж в такую ночь и такую погоду евреи точно не высунут и носа. Поэтому два авто беспрепятственно подкатили к отелю прямо к назначенному часу «Ч» — 1.00 5 января. Однако один добросовестный караульный все же оказался на месте, два автомобиля с непонятными людьми внутри показались ему подозрительными, и, чуть поколебавшись, он вскинул автомат и дал очередь в их направлении. Боевики высыпали наружу, готовясь открыть огонь. Часовой убедился в их подавляющем численном преимуществе и, решив больше не испытывать судьбу, благополучно исчез с места событий. Чертыхаясь, под потоками проливного дождя, евреи потащили чемоданы с ТНТ к лестнице с подвальной дверью. Там их ждал первый сюрприз — вместо проволоки там висел солидных размеров навесной замок с дужкой. Решив не тратить зря времени, они действовали «как учили» — за ту же щеколду была вставлена ручная граната, чека выдернута, и спустя положенные секунды раздался взрыв. Дверь сорвалась с петель и улетела в подвал. Боевики затопали по внутренней лестнице, спуская чемоданы вниз. При свете фонариков были выбраны две колонны и возле каждой стали размещать брикеты со смертоносной взрывчаткой….

Взрыв «лимонки» наконец-то всполошил обитателей наверху. Один из постояльцев сумел дозвониться до поста британской полиции и сообщить им, что на гостиницу совершено нападение с применением ручной гранаты, срочно нужна помощь… Отвечавший с того конца буркнул что-то нечленораздельное и бросил трубку. Помощь пришла только утром, когда уже было нужно разбирать развалины. Женщины пытались уложить переполошенных детей, мужчины в пижамах, стоя в общем холле, долго дискутировали, стоит ли спускаться вниз под таким дождем…

Бикфордовы шнуры отсырели и не хотели разгораться, наконец-то два характерных оранжевых огонька замерцали во тьме… «Ну все, бежим!» громко крикнул, естественно на иврите, командир. Боевики затопали наверх, как позднее свидетельствовал один из выживших, этот крик и топот он услышал за минуту до взрыва… Автомобили рванули от отеля… спустя секунды взрывчатка сдетонировала, и казалось, все три этажа поднялись в воздух, чтобы затем упасть водопадом камней. Взрыв был слышан всему Иерусалиму…

Погибло 37 человек, такое же количество получили ранения и контузии. Больше всего прибывших утром спасателей поразил вид обезумевшей арабской женщины, которая на руках баюкала оторванную голову своей маленькой дочурки…

* * *

Городской автобусный маршрут № 2 прекратил свое существование. У Яффских ворот арабы возвели огромную баррикаду, и все сообщение с Еврейским кварталом было прервано. Ни одного грамма пищи или литра воды уже не поступало жителям, более того — заканчивалось молоко для младенцев и керосин для приготовления пищи.

Еврейское Агентство обратилось с бурными протестами к британским властям. Последним нужно было бы только отдать приказ, и в течение дня баррикада была бы снесена, но они предложили более простое — на их взгляд решение: эвакуировать Еврейский квартал. Ответом было решительное «нет». Тогда был предложен компромисс: англичане обязались обеспечить сопровождение одного конвоя в неделю при условии, что он предварительно будет подвергнут тщательному досмотру, т. к. доставка любого оружия и боеприпасов была категорически запрещена.

Агентство согласилось, оговорив при этом, что оно не будет побуждать жителей к выезду, на чем так настаивали британцы.

* * *

Помимо официальной «Хаганы» в состав еврейских сил входили и экстремистские группировки «Иргун» и «Штерн». Они с готовностью взялись за осуществление политики «террора и запугивания». Один из таких актов был совершен 7 января. Предварительно с городской СТО был угнан британский полицейский автомобиль-фургон, также имелось несколько припасенных полицейских униформ. В фургон загрузили 200-литровую бочку, набитую взрывчаткой, гвоздями, болтами и гайками. На задание пошло пять человек, впереди рядом с шофером сидел командир группы. Возле бочки расположился Ури Коген, ему предстояло привести этот дьявольский заряд в действие. Два последних «коммандоса» были вооружены автоматами, и им поручалось прикрытие огнем.

Фургон беспрепятственно вкатил в самый центр Арабского города, причем стоявшие на посту «джихадовцы» не обратили на британскую полицейскую машину никакого внимания…. Командир подал сигнал готовности, и Ури Коген привел запал в действие. Автомашина притормозила на остановке, створки задних дверей были распахнуты. Ури толчком скатил бочку наружу. Его поразил вид десятков ошеломленных лиц. «Казалось, они увидели самого сатану». Он поторопился захлопнуть дверцы изнутри. Автомобиль резко тронулся, а толпа, словно под гипнозом, как кролик перед пастью удава, недвижимо стояла на месте. И грянул взрыв… 17 убитых на этот раз. Фургон зигзагами пошел по улице. Спохватившиеся караульные с разных сторон обрушили на него огонь. Машина была остановлена, и диверсанты бросились врассыпную. Троих уложили на месте, один погиб пару дней спустя. Единственный оставшийся в живых Ури Коген — был ранен, прооперирован и дожил до наших дней.

Евреи вновь увеличили счет с той стороны.

«Жизнь для евреев должна стать адом!» — так можно было резюмировать реакцию сторонников Муфтия после совершения этих актов. Они не остались в долгу, и в центре Иерусалима разгорелась война «бомбистов». Тем не менее уничтожение отеля «Семирамис» и кровавое злодеяние на автобусной станции привели к ожидаемым результатам. Отъезд евреев из смешанных кварталов остановился, а арабы стали выезжать из города во все больших количествах. Боевики «Иргуна» и «Штерна» своими действиями сумели вызвать поистине психоз в стане своих противников.

* * *

Всю неделю арабский пастух перегонял свою отару овец с места на место. Со своим подпаском он то удалялся, то приближался к недалекому Эль-Кодсу, при этом внимательно осматривая каждую складку на местности, каменистый склон или неглубокую расщелину. Но это был не простой пастух, а один из предводителей местного «тейпа» по имени Харун Бен Яззи. Он выполнял личное поручение Абделя Кадера, относительно детальной разведки всех подходов к «святому городу».

Настало время претворить в жизнь данное обещание.

Абу Мусса правильно рассудил, что воздвигнуть постоянное заграждение где-нибудь у входа или на выходе из «бутылочного горлышка» Баб-эль-Уэда было бы несложно, но сразу возникал риск серьезной конфронтации с англичанами. Это было бы не в интересах арабов. Поэтому временно была принята более подходящая тактика «летучих засад». В развевающейся «куфии», умело манипулируя винтовкой, Абдель Кадер лично возглавил первую серьезную атаку, когда было сожжено сразу несколько еврейских грузовиков. Абдель Кадер был удовлетворен; оставив указание своим соратникам «действуй, как я», он отбыл по другим делам.

Таким образом, сразу осложнилась ежедневная задача доставки в Иерусалим 30 грузовиков с питанием, необходимым для выживания жителей.

Не перечислить, сколько бед и забот обрушилось на мэра еврейской части Иерусалима Дова Джозефа уже в первые дни 1948 года.

Первая опасность — отсутствие каких-либо серьезных запасов продовольствия. Предвидя дальнейшее ухудшение ситуации, Джозеф дал распоряжение секретно печатать бланки продовольственных карточек.

Жителям также угрожала вторая опасность — умереть от жажды. Водоснабжение шло из местечка Рас-эль-Айн, и город можно было поставить на колени без единого выстрела. Достаточно было одного заряда динамита в удачном месте под акведуком. Дов Джозеф распорядился учесть все возможные подземные емкости, постепенно заполнить их водой и опломбировать.

Электроэнергия. Единственная существующая электростанция требовала для вращения генераторов 3 тонны горючего в день. Необходимо было сделать его запас.

Медицинская помощь. Основной госпиталь находился на горе Скопус, в некотором отдалении от города.

Учитывая возможность его изоляции или блокады, было решено открыть несколько вспомогательных медицинских пунктов в городе, также приступить к созданию банка крови. И наконец, самая критическая задача. После первых серьезных и удачных попыток арабов прервать снабжение города прозвучало предложение эвакуировать женщин и детей. Это сразу бы уменьшило население Иерусалима вполовину, если не на две трети.

После долгих раздумий Дов Джозеф отказался санкционировать этот акт. Соображений было два: столь массовый исход евреев вновь изменит психологический климат в городе, который только-только был поправлен после событий 4 и 7 января. И второе: если дойдет до «серьезного», то наверняка мужчины будут защищать своих близких с большей стойкостью и упорством, чем просто пустые дома.

Дов Джозеф не питал иллюзий относительно судьбы, что ждала их в случае захвата города противником.

Но позволить уйти из города сначала женщинам, потом мужчинам и вновь повторить год 70-й — это было бы недопустимо. Он знал, какая ответственность ложилась на его плечи с этой минуты.

* * *

Опять глубокая ночь (но без дождя). Грузовик остановился у входа в Менора-клуб, в пригороде Иерусалима.

Пять человек, оснащенные на этот раз не динамитом, а слесарным инструментом и веревками, направились вглубь территории этого аристократического заведения. Там на лужайке на невысоких пьедесталах были установлены две небольшие турецкие пушки в качестве одного из символов победы Британии над империей Оттоманов.

Времени для бригады рабочих потребовалось не очень много — орудия были аккуратно сняты и увезены в неизвестном для британской армии направлении.

А утром предводители «Хаганы» могли поздравить себя, что у них появилась своя артиллерия. Факт кражи этих старинных пушек лишний раз свидетельствовал, насколько нуждалась еврейская сторона в тяжелом оружии.

…Спустя пару дней инженеры убедились, что в том состоянии, в каком они есть, пушки уже непригодны для нормальной стрельбы. Тогда они были переделаны в две «давидки» (по имени изобретателя Давида Лейбовича).

«Давидка» представляла собой своеобразный миномет, который стрелял снарядом, изготовленным из куска водопроводной трубы. Снаряд, в свою очередь, набивался взрывчаткой, гвоздями и болтами. Вообще дальность действия и его поражающий эффект вызвали бы только насмешки у профессиональных артиллеристов вермахта или Красной армии. Но ценность «давидки» была в другом — громоподобный оглушительный разрыв снаряда, как правило, сеял панику в стане врага, а паникеры в очередной раз рассказывали, что евреи вновь применили свое «секретное оружие».

Противник, конечно, не оставался в бездействии. Помимо официальных поставок в арабские армии, оружие, так сказать чисто в индивидуальном порядке, выменивалось, выманивалось, похищалось и покупалось в многочисленных британских гарнизонах, еще стоявших в государствах и княжествах Арабского Востока. Как уже говорилось, все больший размах приобретали раскопки в Ливийской и Западной пустыне в Египте.

Но здесь со всей очевидностью в очередной раз проявились все те внутренние разногласия и арабское соперничество, которые так часто сводили на нет все их усилия в борьбе с сионистским противником.

Выкопанное бедуинами оружие сразу становилось предметом спора, и на него претендовали египетские «братья-мусульмане», палестинские арабы и просто уличные бандиты. Караваны грабились, оружие отнималось, и пока очередная партия пистолетов или ружей прибывала в Рамаллах или Наблус, она обычно перекупалась несколько раз. В эту зиму германская винтовка системы «маузер» — часто со следами ржавчины и изношенным механизмом — стоила на «суке» до 100 фунтов, в то время как в чешском оружейном раю под названием «Зброевка», где усердно трудились «коммерсанты» Азиз Керин и Эхуд Авриель, за ее новейший и более совершенный образец запрашивали только четверть указанной суммы.

* * *

Дамаск той зимой был поистине бурлящим городом. Слово Филистын звучало повсюду. На Центральном «суке», там, где традиционно торговали роскошными вышивками и шелками, которыми так славился Дамаск, теперь в открытую предлагали совсем другой товар, в частности германские «маузеры» и французские «лебели», английские автоматы и даже новейшие американские «базуки», которые тогда считались весьма совершенным оружием. В одном из пригородов, совсем недалеко от скромного мавзолея, где захоронен самый блестящий генерал Ислама — Саладин, разместился штаб генерала Исмаила Сафуата, который теоретически объединял под своим командованием все силы, противостоящие еврейским поселенцам (и мировому сионизму).

Эти силы уже включали:

— формирования Муфтия, то есть «Воинов джихада»;

— «Армию освобождения», которую должны были составить добровольцы, финансируемые Лигой;

— и даже регулярные арабские армии.

Однако Сафуат Паша осознавал, что реально его власть распространялась разве что на горстку подчиненных ему офицеров. Впрочем, не отличаясь от многих своих коллег, иракский генерал соединял в себе великолепное «владение глаголом» с решительным отказом посмотреть реальности в лицо. Он уже пообещал арабским войскам «триумфальный марш на Тель-Авив». А в ответ на обращение группы палестинцев, что они не могут атаковать еврейские конвои из-за крайней нехватки оружия, он бросил им: «Бомбардируйте их камнями» (?!).

В его штабе работал молодой и очень способный начальник оперативного отдела, иорданец Васфи Телль. Он провел анализ сложившейся ситуации и написал рапорт, выводы которого гласили: «…с учетом удручающего состояния арабских сил, триумфальный марш на Тель-Авив может закончиться только катастрофой».

Ознакомившись с этим отчетом, Сафуат сделал только одну предосторожность — чтобы этот документ не попал в руки членов Лиги. А в частном порядке он заявил Теллю, что если бы арабские правительства знали об этих опасностях, ни одно из них не взяло бы на себя риск отправить своих солдат в Палестину. (А не такая ли была у нас ситуация в декабре 1994 г.?)

Одним из центров политической жизни в Дамаске в то время был старинный аристократический отель «Ориент палас». Помимо обычных постояльцев, в тот период он был заполнен загадочными личностями, включая, очевидно, шпионов, информаторов, доносчиков, агентов влияния, каждый из которых работал на своего хозяина или на нескольких сразу. Здесь для них было широкое поле деятельности. Но появлялись среди них и весьма значительные персонажи, в частности Муфтий Хуссейни. Вместе со своими сподвижниками он занял целый этаж. Хадж Амин не сидел на месте, активно посещая кабинеты высокопоставленных лиц. При этом он всегда имел таинственный вид, и его непременно сопровождали шестеро телохранителей, за вышитым поясом у каждого торчали по несколько кинжалов и пистолетов сразу. Сам Амин Хуссейни не снимал из-под халата пуленепробиваемый жилет — подарок фюрера, и для этого у него были весьма веские причины, т. к. врагов у него в Дамаске было с избытком.

Его безудержные амбиции превратить Палестину в свою собственную вотчину, таинственные убийства, сопровождавшие его восхождение во власть, упрямство и жестокость в достижении поставленных целей не давали ему шанса сохранить или обзавестись подлинными друзьями в арабском мире. Начиная с декабрьской конференции Лиги он неустанно требовал, чтобы все собранные деньги и оружие передавались именно ему. В принципе он вообще был против создания Армии освобождения с привлечением туда многочисленных добровольцев. «Зачем нужна эта армия иностранцев, когда у меня в Палестине есть тысячи мужчин, готовых вступить в бой, если им только дать оружие?..»

Но в Дамаске Хадж Хуссейни убедился, что он далеко не всесилен, и имел ряд весьма неприятных для его самолюбия сюрпризов. Первый удар — точнее «холодный душ» — он получил от Исмаила Сафуата. Их встреча была далека от сердечности. Иракский генерал впрямую обвинил его в разворовывании средств, краже оружия, коррупции, кумовстве и стремлении назначать на ответственные посты лиц, исходя из политической лояльности, а не военной компетенции.

Генеральный секретарь Лиги Аззам Паша зашел с другого конца, и вообще он действовал тоньше. Он заявил следующее: «…после раскрытия ужасов «Холокоста» мир полон симпатии к евреям, и этим объясняется почти единогласная резолюция спецсессии ООН по разделу Палестины… но будут ли европейские народы столь снисходительны к палестинским арабам, если узнают, что в свое время их руководитель пользовался покровительством Адольфа Гитлера и Йозефа Геббельса?»

И наконец, дал о себе знать король Абдулла. Иорданский монарх впрямую заявил, что будет враждебно относиться к любому правительству в Палестине, если во главе его встанет Муфтий Хуссейни.

К этому времени в Армию освобождения записалось столько добровольцев, что ее уже невозможно было игнорировать. И произошел второй раздел Палестины. Было решено, что вся северная часть страны будет отдана Армии освобождения, Муфтию и его формированиям поручили сектор, где находится ось Иерусалим — Яффа.

И затем Амин Хуссейни потерпел самое серьезное крушение своих надежд. Он вообще-то надеялся если не впрямую подчинить себе Армию освобождения, то хотя бы поставить во главе ее своего человека. Этого не случилось; во главе Армии был поставлен его враг, которого звали Фавзи Эль-Каукджи. Он был уроженец северного Ливана, но со своим оплывшим лицом, толстой шеей и светлыми, коротко остриженными волосами он больше напоминал представителя германской расы. Этой расой он восхищался на протяжении многих лет, начиная со времен Первой мировой, когда молодым лейтенантом турецкой армии начинал свою службу под водительством генерала фон Кройсса. Тогда же на земле Палестины он заработал свою самую почитаемую им награду «Железный крест 2-го класса».

Когда Оттоманская империя рухнула, он работал на англичан против турок, затем против англичан в пользу немцев и т. д. Когда в 1941 году в Ираке разгорелось антианглийское восстание, он, естественно, очутился в гуще событий, получил под это дело «кредиты» в виде денег и оружия, затем он вовремя исчез, «проглотив», как утверждали сторонники Муфтия, «и деньги, и оружие».

Правда, к этому времени он очень вовремя получил ранение и под этим предлогом эвакуировался в Германию, где прошел курс лечения (очевидно, продолжавшийся и за столиками немногочисленных ночных ресторанов, которые еще существовали в стране, проигрывающей войну). Там он увидел очаровательную блондинку и, как восточный принц из «1001 ночи», послал ей на столик два продукта, наиболее ценимых в полуразрушенной столице рейха, бутылку французского шампанского «Вдова Клико» и пачку американских «Camel». С той минуты сердце белокурой Гретхен навсегда принадлежало ее Фавзи, и отныне фрау Эль-Каукджи везде следовала за ним как тень. Совсем другие отношения сложились у него с Муфтием. Хотя вроде бы последний был выше его по положению, «генерал» Эль-Каукджи демонстративно не желал показывать ему своей лояльности или подчиненности. От этого возникла взаимная неприязнь, которая с годами только усиливалась.

Назначение Эль-Каукджи на пост командующего АО объяснялось, видимо, теми соображениями арабских руководителей, что Муфтию и его устремлениям нужно было обеспечить хороший противовес, и во-вторых, армию должен был возглавить не просто политик, а подлинный генерал. И последний тонкий штрих: сирийские власти, очевидно, не совсем доверяли «генералу», поэтому все его выезды из предоставленной виллы контролировались и вообще ограничивались — похоже, сирийцы всерьез опасались, как бы под влиянием той или иной политической фракции Эль-Каукджи вместо киббуцев в Палестине не повел свои войска на министерский квартал в Дамаске.

А войска уже собирались. Радиоволны, объявления в газетах, проповеди в мечетях — все призывали арабов записываться в армию добровольцев для защиты «святых земель». Волонтеры прибывали из перенаселенных кварталов Каира, рынков Алеппо, берегов Тигра и Евфрата, побережья Залива и Красного моря.

Все они устремлялись в Дамаск.

Здесь были рафинированные франкоговорящие ливанцы, образованные сирийцы, египетские «братья-мусульмане», так же озабоченные желанием сбросить свой режим, как и маршировать на Тель-Авив, иракцы, пострадавшие в ходе восстания 1941 года, неграмотные йеменцы и афганцы, черкесы, друзы, курды.

Тут же были идеалисты, авантюристы, воры, грабители, шарлатаны, иными словами, те отбросы общества, которые ненавидели евреев, англичан, французов, свои правительства, для кого объявленный «джихад» был таким же приглашением к будущему грабежу, как и к защите мечети Омара.

Постепенно в бараках местечка Катана, в 40 км от Дамаска, собралась толпа где-то в 4 тысячи человек.

Питание, снабжение, оснащение, экипировка были организованы безобразно. То же самое и с обучением: волонтер, сделавший из своего ружья с десяток выстрелов и метнувший 1–2 учебных гранаты, считался обученным бойцом.

Но были среди них и вполне компетентные в военном отношении люди, а именно: небольшое количество дезертиров из английской армии, немецкие военнопленные, сбежавшие из союзнических лагерей, французы бывшего режима Виши, которые у себя на родине считались преступниками, и даже югославские мусульмане, которые служили в вермахте и прославились своими зверствами в Сербии и Словении. Возврата домой им не было, и они знали, что маршал Тито их всех заочно приговорил к смерти. Вот эти действительно были профессионалами своего дела, в том числе и по «еврейскому вопросу». В случае их успеха киббуцников в северной Палестине ожидала поистине незавидная судьба.

* * *

В те дни, когда Эль-Каукджи и его подчиненные с удовлетворением пересчитывали сотни и тысячи прибывающих добровольцев, в Тель-Авив пришла шифрограмма с другим подсчетом. Эхуд с гордостью извещал Давида, что ему удалось разместить заказы на 25 тысяч ружей, 5 тысяч легких и 300 тяжелых пулеметов, также 50 миллионов патронов. Вместо ожидаемой благодарности он получил телеграмму, которая гласила: «…срочно приступить к закупке танков, пушек и боевых самолетов. О деньгах не беспокойся…»

Авриель понял: за те полтора месяца его отсутствия что-то сильно изменилось на «земле обетованной», раз дело стало так, что винтовками и пулеметами уже не обойдешься.

Вопрос о деньгах всегда является самым непростым на всех уровнях человеческого общества. Деньги нужны всегда. А здесь предстояло создать новое государство, причем в окружении весьма воинственных соседей, которые отнюдь не скрывали своих злодейских намерений. Был отработан план раздобыть эти деньги, и одной из составляющих этого плана стал визит Голды Меир в США. В Нью-Йорк она прибыла рейсовым самолетом, причем в момент прибытия в кошельке у нее была только одна купюра в 10 долларов. Любопытствующий таможенник все-таки не утерпел и спросил: «А как мадам рассчитывает прожить в Америке на столь скромную сумму денег?» — «А у меня здесь семья…» таков был ответ опытной конспираторши-сионистки.

Ее визит продлился месяц с лишним. Практически каждый день она выступала на собраниях и встречах еврейских общин разных городов Америки. Вот суть ее заявлений: «…В ходе последней войны европейское еврейство потерпело национальную катастрофу. В результате развязанного «Холокоста» погибло свыше пяти миллионов наших соплеменников и единоверцев… Сейчас нам предоставлен шанс возродить нашу нацию и государство… но мы находимся во враждебном окружении… Нам не нужно, чтобы парни из Цинциннати или Денвера рисковали своими жизнями для защиты наших жителей в Яффе или Иерусалиме. Более того, понимая все реалии внешней и внутренней политики США, что вам нельзя портить отношения с Великобританией и арабским миром, который вам поставляет нефть, — нам даже не нужно вашего оружия. Нам нужно одно — дайте нам денег! Все остальное мы сделаем сами… Я заклинаю вас дайте нам денег…»

Визит завершился полным успехом. Прибыв в Нью-Йорк с 10 долларами в кошельке, она уехала с 50 000 000, переведенными в банки Тель-Авива, Цюриха, Парижа и Люксембурга. В завершение отметим две вещи: доллар тогда действительно был «золотым», а указанная сумма превышала все доходы Саудовской Аравии от экспорта нефти за весь 1947 год.

Так что денег на танки и самолеты должно было хватить.

Кстати о самолетах. В отличие от Амина Хуссейни и Эль-Каукджи, Давид Бен-Гурион несколько лет провел в Англии, причем он был свидетелем германского «блица», то есть жестоких атак нацистского воздушного флота против городов и военных сооружений Великобритании. Он лично наблюдал, какое морально-психологическое воздействие оказывают современные самолеты, обрушивая свой ракетно-бомбовый груз на население городов и на войска, окопавшиеся на местности. Поэтому на одном из заседаний штаба была поставлена задача — еще не рожденному государству нужен воздушный флот. Но как создать подпольную авиацию в оккупированной стране?

Тем не менее это им удалось. Создание IAF — Israeli Air Force — не является предметом данной книги.

Однако мы считаем необходимым отметить пару фактов, относящихся к началу 1948 года.

В аэроклубе Палестины на тот момент находились четыре официально зарегистрированных самолета марки «Тейлоркрафт». Это была легкая машина с высокорасположенным крылом и кабиной, куда помещались пилот и 1–2 пассажира. (Кстати, именно этот самолет получил кличку «примус» за свое характерное высокое шасси «на три точки».) На каждом из них, на крыльях и хвостовом оперении была нанесена маркировка VQ PAI.

По цене металлолома евреям удалось купить у англичан 20 самолетов абсолютно схожей модели «Остер». Из них механики сумели собрать 13 штук летающих образцов, а маркировка на каждом нанесена все та же — VQ PAI.

Все 13 самолетов интенсивно использовались для обучения пилотов, а озадаченные инспекторы британской гражданской аэронавтики никак не могли установить причины столь ошеломляющей активности самолетиков с маркировкой VQ PAI. Единственное, за чем строго следили евреи — чтобы число аппаратов, одновременно находящихся в воздухе, никогда не превышало четырех. Маленькие невооруженные монопланы служили воздушной «скорой помощью» для удаленных и изолированных киббуцев, сбрасывая им питание и боеприпасы. Они с воздуха следили за ситуацией на дорогах, предупреждая о засадах. Пилоты даже стали практиковать ночные полеты, совершая посадки на отдаленных аэродромах, освещаемых автомобильными фарами.

В Иерусалиме «Хагана» оборудовала импровизированную посадочную площадку у подножья холма, где позднее будет возведено здание израильского парламента. Уклоняясь от пилонов ЛЭП и высоких домов, летчики совершали поистине акробатические трюки, поднимая свои «Остеры» в небо.

Нескончаемый воздушный балет и акробатика четырех самолетиков служили для жителей города воодушевляющим элементом их ежедневного существования.

Кто бы мог предположить тогда, что пройдет совсем немного времени, и в небе Палестины появятся вместо неуклюжих «примусов» и элегантных авиеток совсем другие «боевые птицы», которые своим клекочущим пулеметным огнем калибра 12,7 мм будут столь успешно рассеивать толпы добровольцев АО, вооруженных разве что только не средневековыми мушкетами?

* * *

Месяц январь заканчивался, но перед тем как перейти к событиям 1 февраля, расскажем еще об одном персонаже, еще одном Фавзи, который один стоил десятков, если не сотен рядовых «Воинов джихада».

Его имя было Фавзи Эль-Кутуб, в отличие от других, он был самым что ни на есть настоящим палестинцем, причем родился в арабском квартале Старой крепости. Свою первую гранату он метнул в еврейскую лавку, еще будучи совсем зеленым юнцом, в ходе восстания 1936 года. Позже он хвастался, что таких эпизодов с Mills bomb (официальное название боевой гранаты английской армии) у него было аж 56, по его счету. Такая активность молодого араба привлекла внимание британской полиции, и Фавзи пришлось бежать сначала в Дамаск, затем в Багдад. Оттуда, следуя логике вещей, он перебрался в Берлин, где был представлен Амину Хуссейни. По рекомендации последнего его приняли в школу диверсантов СС, где он в течение года осваивал самые изощренные методы диверсий и саботажа. После этого немцы предложили ему отправиться в Палестину во главе банды диверсантов из пяти человек. По неизвестным причинам он отказался. Такой неблагодарности его германские хозяева снести не смогли, и Фавзи в результате оказался в концентрационном лагере. Самое интересное — в том самом, где содержались еврейские заключенные. Это был один из парадоксов, что самого ярого ненавистника иудеев поместили среди ходячих скелетов, где он едва не отдал Богу душу. Только личное вмешательство и ходатайство Муфтия перед Гиммлером спасло его от смерти. Эль-Кутуб был извлечен из концлагеря и затем какое-то время даже работал на радио, в службе пропаганды на арабском языке.

Конечно, он не был столь умен и прозорлив, как Хадж Амин, и, несомненно, «затянул» со своим пребыванием в Берлине. Город уже был окружен советскими армиями, когда Фавзи наконец-то спохватился. Он переоделся в униформу, снятую с убитого немецкого солдата, и сумел выбраться из Берлина. В суматошные и радостные дни первой декады мая 1945 года он добрался до австрийского Зальцбурга. Там он опять попал в руки полиции, на этот раз американской. Американцы разбирались достаточно долго, но все-таки установили, что перед ними не диверсант калибра Отто Скорцени, а всего лишь безобидный — как он притворился — палестинский араб.

Эль-Кутуб был отпущен, затем уехал во Францию и на корабле с еврейскими беженцами — пребывание в концлагере, несомненно, помогло ему столь успешно замаскироваться под одного из них — убыл в Палестину.

В отличие от Эль-Каукджи, у этого Фавзи никаких проблем с Хадж Амином не было, и он мог приступить к очередному раунду своей личной войны с евреями.

Именно Эль-Кутубу Абдель Кадер поручил самую ответственную миссию: нанести удар прямо в сердце еврейского Иерусалима. Это должно было стать ответом на уничтожение отеля «Семирамис». Вообще-то у знаменитого бомбиста был список из 160 объектов, предназначенных для разрушения, но в данном случае выбор пал на редакцию ведущей еврейской газеты «Палестайн Пост».