Сергей Смирнов

ПРИВЕТ ОТ ЦАРИЦЫ САВСКОЙ

Собачий триллер



В то сумеречное утро, когда я стал злодеем… Так вот, в то серое утро мне больше всего на свете не хотелось просыпаться и здороваться со свалившейся на меня накануне бедой. Но мой будильник не проспишь. Сама царица Савская колотила по моей подушке лапой и спустя пять минут уже тащила меня вон из вонючего подъезда, натягивая повод до хрипоты и удушья. Как всегда на ощупь я ткнул кнопку магнитного замка, со злостью пихнул ногой тяжелую дверь, утро плюнуло мне в лицо мерзлой сыростью, и я, как всегда оскорбленный этим, открыл глаза. Смотреть было не на что. Я снова закрыл глаза и, пока поводырь тянул меня к ближайшему кустику, прикинул, а успел ли сам пописать дома, чтобы теперь не терпеть на холоду. Вспомнил водоворот в белой фаянсовой воронке. Да, дома было намного лучше — белее, теплее и светлее.

Там, в паузе у куста, я как обычно спустил царицу Савскую с поводка. Сделать это сразу, у двери подъезда, сила натяжения никогда не давала. Честно говоря, я вообще не понимаю, до сих пор не понимаю, почему вывожу ее и завожу в дом на поводке, если все остальное время она носится, где хочет, и появляется на глаза, как по часам, ровно через двадцать минут. Ошейник, карабин, поводок — это явно какой-то символический ритуал, привет психоанализу. Но с этими причиндалами мне спокойнее. Нет страха, что она не найдется. Что вот, как пропала с глаз, так я ее уже и потерял. В общем, я на поводке и мне не так одиноко…

В то смутное утро мне очень не хотелось ее отпускать. И правда — только я отщелкнул карабин, как поводок безжизненно повис и я вместе с ним. Здрасте, сказала мне депрессия, с работы тебя выгнали и аккурат вовремя. Я огляделся, ища мое спасение, но где там…

Моей царице семь верст не крюк, хотя она не тот кобель, а как раз наоборот. Просто крови у нее такие: от сибирской лайки и русского спаниеля. Причем лайка мужского рода, то есть папа, а спаниель, наоборот, женского. Такой родовой парадокс. Мне друг-охотник ее подарил, хозяин спаниеля-мамы. На свой же день рожденья. В отсутствие его семейства мы с ним хорошо накатили, а у него в дальней комнате что-то все пищало и скреблось, а он что-то все темнил, когда я спрашивал. И что-то я в конце такое брякнул — мол, я запросто любую мелкую тварь утешу и угомоню, у меня когда-то дочь на руках сразу засыпала, а у бывшей моей жены всегда орала и надрывалась.

Дружок мой задумался, насколько силы позволяли, крепко моргнул и как-то нехорошо ухмыльнулся:

— Ну, как знаешь… Ловлю на слове.

Добрался до двери, приоткрыл ее, словно тигру страшную выпуская, и оттуда со страшной скоростью покатился к моим ногам пестрый, лохматый комок, потом прямо вверх, к моим рукам и сразу затих у меня на ладонях.

— Ну, точно! Признала! Не соврал! — возвеселился мой дружок. — Твоя!

Было видно, что у него камень с сердца упал. Избавился от груза, сволочь. Тут он мне рассказал. Мол, не углядел, типа топить жаль, отдать такого помесёнка чужому человеку, не знающему толк в собаках, опять же жаль, а предлагать своим друзьям, крутым охотникам, стыдно, он им даже ничего не говорил об этом залете. Почему стыдно, я не понял. Дружок наливал, больше себе, у меня руки были заняты. Я боялся, что она запищит-заскулит, и я в конце таки выйду брехуном, тоже стыдно. Я завис, и друг стал меня успокаивать:

— Не пожалеешь, брат… Умница такая будет, не нарадуешься. А если куда ехать, можешь у меня оставить. В любой момент. Будешь с ней по утрам и вечерам бегать, пузо подтянешь, девки молодые заглядываться начнут, ты же хорош, хорош, только огруз маленько от сидячей работы. А красавица будет! Ты посмотри — прямо царица Савская!

Это он и назвал ее «царицей Савской».

— Ну да, — вспомнил я старый голливудский фильм, вороненые локоны ослепительной древней царицы, что охмурила мудрейшего из мудрых, самого царя Соломона, а потом посмотрел на мохнатую теплую котлетину в моих руках. — Шеба!

— Что? — насторожился друг.

Котлетина приподняла один конец, и оттуда на меня уставились две бусинки-маслинки.

— А-а! — догадался и еще больше обрадовался друг. — Да ты пророк прямо! Гляди! Имя годится! Признала! Как ты сказал? Шеба? Ну… слегка с еврейским уклоном выходит… Так это даже в кайф. Чтоб никто не догадался! Принимаем! Ну, за твою чернявую!

Чернявости, правду сказать, было там процентов сорок, и та со временем посветлела. Шеба выросла сероватой, умной, как и обещал друг, крепкой и ладной, хоть и не царицей по внешнему виду. На нее народ не заглядывался, что в свое время и пригодилось. На меня — тоже, хотя я прилежно выводил ее в нужное время и действительно стал бодрее. Проблема, видно, в том, что бегать по утрам и вечерам на пару не получалось. Шеба — этот генетический снаряд — всегда срывается со старта даже не как тот семиверстный кобель, а как болид Феррари, чтобы, как и Феррари, сделать положенный круг и вернуться к началу. Только снимешь карабин — грязь в лицо и нет ее, как сдуло. Шебе нужен простор. Угнаться за ней невозможно, а трусить трусцой от инфаркта на ее фоне как-то позорно.

Ничего не поделаешь, я другой породы. Я — рерайтер. Рвотное словечко, но русское «переписчик» в моем случае еще хуже. Рерайтер — похоже на ретривера и слегка на ротвейлера, которых я терпеть не могу за угрюмо-братковские морды и вязкую носорожью походку.

Так вот, я — рерайтер. По крайней мере таковым был. Хороший рерайтер — уважаемая порода, находка для любого СМИ. Работал я до того поганого утра и предшествовавшего ему не менее поганого вечера в солидной столичной газете о шестнадцати полосах с политическим уклоном и делал в ней из дерьма, то бишь из сочиняемых разными солидными людьми беспомощных, безграмотных, косноязычных текстов всякие завлекательные конфетки. Без лишней скромности, я — хороший рерайтер. Я могу лепет пьяного бомжа без ущерба для смысла стилизовать под откровения библейских пророков, а обморочные камлания любого нормального депутата, страдающего аграфией, превратить в избранные спичи Цицерона. Любая нынешняя выпускница журфака, не способная согласовывать падежи даже со своей мамочкой, имеет хорошие шансы поступить — такое случалось — с правлеными мною текстами на работу в серьезную редакцию и продержаться там пару недель или месяцев, в зависимости от того, когда ее заставят что-нибудь писать и править на ходу.

Конечно, для своего удовольствия я кое-что и сам рожал — очерки, рецензии, обзоры. Тусовался в других изданиях для поддержки формы и связей. Но рерайтинг меня нормально кормил, мазал мне икру на горбушку и наливал то приличной водки, то текилы. И я делал эту работу без резиновых перчаток и не воротя носа. Признаюсь без стыда, эта сервильная, рабская работенка часто приносила мне мазохистское удовольствие (или «садо…», если по отношению к автору). Худо только, когда текст совсем невнятный и ни о чем. Полный сумбур всегда отстаивается его автором-VIPом с параноидальным упорством. И кстати говоря, в этих случаях шеф был всегда на моей стороне, он не глупый человек, при советской власти начинал карьеру в «Труде» и «Гудке», образцовых академиях для любого журналиста.

Зато если какая-то мысль проклевывается и невооруженным глазом видно, что текст уже успел пройти по первому разу через референтов, то, в зависимости от отношения к автору, можно, постаравшись, расставить и завуалировать всякие забавные акценты. Тогда самая либеральная идея вдруг приобретает ясную тоталитарную перспективу, а монархический пыл местного князька разоблачает его в том, что по истории он получал «бананы» и Карамзина в глаза не видал. В первом случае, если подойти к делу грубо, без особых ухищрений, можно поискать в обширном риторическом наследии какого-нибудь диктатора или его цепного пса по части СМИ удачно подходящие фразы и вшить их, не закавычивая… Ну, Геббельса и Муссолини уже давно растащили. Но я нашел богатые месторождения у раннего Чан Кайши и у кое-каких довоенных латиносов, чьих имен не открою. А во втором случае — что-нибудь, к примеру, эдакое, практически масонское из «Манифеста Коммунистической партии»…

Если сильно поднатужиться — пройдет, проскочит, и референты не налетят стаей легавых. Это — не фига в кармане. В читателе — да, кстати, и в самом авторе обратным ходом — оно откладывается на подсознательном уровне, пусть все прочитанное и услышанное он, читатель, тут же и забудет. Такая у меня была теория и практика малых дел.

Но, как известно, чаще всего тонут неумехи и опытные пловцы, а разбиваются чаще всего бездарные и самые опытные водители. Слишком большой и частый опыт всегда ведет к потере бдительности.

Тогда, в пору предвыборной эпидемии, я был в ударе и напек кучу материалов, от которых заказчики кипятком писали. Рукопожатия шефа, бонусы — и я совсем распоясался. Потерял контроль ситуации. И когда шеф, слегка тупясь и морщась, слегка приглушенным голосом и как бы от себя лично попросил меня разжевать статейку какого-то думского «флажка», я неправильно интерпретировал его поведение. Я подумал, что его нагнули и у него самого душа блюет, и значит можно и нужно шинковать с плеча. Ну я и расстарался — поженил там Фиделя Кастро с Фукуямой и вдобавок подлил по вкусу чистой, рафинированной маниловщины.

Сразу не понравилось мне лицо шефа, когда он меня вызвал.

— Это что? — ткнул он пальцем в распечатку, еще мучительней кривясь и морщась. — Я чего-то не пойму. Какая-то странная депутатская позиция тут получается… Он, конечно, не писатель, но… Ты мне скажи честно, ты сам-то разбирался тут? Ты понял, что депутат хочет конкретно сказать? Время еще есть. Может, тебя к нему послать? Он тебе объяснит на пальцах свою позицию.

И тут меня сорвало. Мы в нормальных были отношениях с шефом.

Я тоже скривил кислую рожу, откинулся и сказал:

— Да мудак он, этот «флажок», тупой мудак и больше никто. Нет и не может быть у него никакой позиции. Это наше дело — сделать ему правильную позицию. Хоть так, хоть раком…

И тут я физически ощутил, что свет меркнет. Сразу отовсюду сжимается. А шеф, наоборот, светлеет и белеет, как от передержки экспозиции.

— Ты оборзел совсем, — почти неслышно и жутко прошептал он. — Я тебя с «белым билетом» пущу. Пошел на…

Я встал, как зомби, и вышел. Пришел в отдел, сел, стал думать. Через четверть часа мне просто принесли трудовую книжку — и все. «По сокращению» — ну, не совсем уж подло, но я чувствовал, что главные санкции, как флажки иного рода, как красные флажки на веревочках, меня потом обложат.

Ну, не знал я, не знал, что этот депутат — новый зять шефа. Не знал, а надо было знать, надо было чаще ходить в редакцию, надо было не бросать курить три года назад, а болтать, как раньше, с бабами на лестнице. Ну, не знал я, что шеф уже какой-то месяц в той же затёвой партии, по его настоянию в нее вступил и потому свои родственные и прочие связи первой свежести не афиширует — газетка-то из числа «независимых». А надо было все это знать!

Вот и все. Вечером я допил водку, сколько ее оставалось в доме, а на следующее утро, затемно, Шеба вытащила меня в сырой и мерзлый мир, который не предвещал мне ничего хорошего. Только неотвратимую необходимость выплатить через неделю очередные алименты, а еще через неделю — очередные взносы по кредитам за квартиру и машину.

Утро, которое всегда мудренее вечера, потому что гораздо злее и циничнее, четко и ясно убедило меня в том, что последние сроки наступают и мне полный абзац, поскольку так уж исторически сложилось, что взять денег в ближайшие пару месяцев неоткуда. Последние шальные гонорары я недавно ухлопал, взяв недельный отпуск и укатив с подругой в Венецию. Знатно погуляли… Попела стрекоза… Гонораров, обещанных-положенных в других редакциях, еще не скоро дождешься. Новый кредит мне не дадут, а одалживаться у друзей… а он — один и сам у меня по «зелененькой» до получки чуть не каждый месяц стреляет.

Попал!

Никакого выхода я не нашел, стал зябнуть и решил только одно — пока больше не пить и еще как следует подумать. Двадцатиминутка была на исходе. Я, даже не осматриваясь, подошел к подъезду, набрал код на домофоне… и чуть было не придавил дверью какую-то белую в пятнах тушку, пихнувшуюся вслед за Шебой.

Вместе с Шебой она прокатилась вверх по лестнице к лифту — и тут мы оба уставились на вожделеющую морду.

На улице я озяб, а в подъезде совсем похолодел.

— Ты откуда взялся? — бессмысленно спросил я молодого кобеля-далматина. Так мент, не тратя сил и злости, только для порядка, может спросить мертвецки пьяного работягу, заткнувшего вход в метро.

— Ты кого привела? — еще более бессмысленно спросил я Шебу, хотя мы оба знали, что ее вины тут ни в чем нет.

Вот уж воистину беда не ходит одна!

Я знал, откуда этот кобель и кто его хозяйка. Кобель-далматин из соседнего квартала, через три двора, которые я прохожу, если иногда иду к метро или от метро домой. Хозяйка выходит с ним поутру, пожалуй, позднее всех тамошних собачников и дальше двадцати метров от подъезда не отдаляется, будто сама на цепи. В одной руке поводок, в другой сигарета. Стоит, не шевелится. Высокая такая, красивая, силиконовая деваха с текучими светлыми волосами от Гарньер или вроде того. Явно модель, какая-нибудь провинциальная «миска», может «Череповец», а может «Нефтеюганск». Есть у нее сапоги под далматина и кожаные джинсы под далматина. До конца теплейшего апреля выходила в норке ниже колен, а потом, по майскому холодку, сразу перешла на топ.

Но эта сигаретная красавица была полбеды. А остальные две с половиной — ее муж. Я пару раз оказывался в их дворе — разумеется, без Шебы — в тот момент, когда красавица, модельно пригнувшись, чмокала его в отбивную боксерскую щеку, и он садился в свой бумер, и непонятно было, как он в нем помещается. Мне казалось, что ветровое стекло должно вспучиваться, подпертое его огромным бритым шаром.

Вот теперь я попал так попал!

Первая мысль была — скорее прицепить кобеля на свой поводок и дотащить до его двора: может, хозяйка еще там, ищет, мечется у своего подъезда… А если этот будет упираться, лаять-кусаться? И вообще, что я ей скажу? Какие у нее там тараканы? Может, она уже в истерике, джинсы и сапоги выкидывать собралась! Звонит мужу, он мчится с братками на выручку… Дурное воображение — профессиональная болезнь всех писак.

Я понял одно: было хреново, а стало совсем хреново, и теперь главное успокоиться и не суетиться. И раньше кобели за Шебой увивались, как будто у нее течка, даже если течки не было. Что-то такое, постоянно кипящее у нее с гормонами. Или какой-то загадочной красой она их привлекает, какую людям не разглядеть. До подъезда ее нередко провожали нос-в-хвост, но этим дело и кончалось. Спуску Шеба им тоже не давала, так что особых мер никогда не требовалось… И этот кобель вел себя смирно, уважительно. Так Шеба на его действовала, и сама держалась спокойно и достойно, по-царски, чем и меня успокоила.

Мы поднялись втроем в квартиру. Я насыпал далматину гору сухого корма, пусть объедается, закрыл его на кухне, набрал и распечатал объявление — мол, найден кобель-далматин, — и дал номер мобильника. Пошел расклеивать не сразу, часа через три, а на доме красавицы — в последнюю очередь.

Звонок, что было хорошо, раздался вечером. Разговор получился такой:

— Слушаю.

— Кинг у тебя, мужик?

— Кто?

— Кобель мой, кто!

— Нормальный у вас Кинг. Не нервничает.

Я не решился ответить коротко и прямо. В словах «да» или «у меня», по-моему, таился бы вызов, угроза.

— Ага… Это я, значит, нервничаю, — уточнил мужик. — Ты сиди на месте, я подрулю. Говори адрес.

— Так я его гулять вывел, он запросился, — нашелся я. — Может, это мне с ним легче «подрулить»? Скажите куда…

А то я не знал куда!

Он повелся:

— Ну, подруливай…

Я было взял свой поводок, но успел спохватиться. Достал эластичный крепежный тросик с карабином для автобагажника и повел кобеля на нем. Жутко обожравшийся кобель вел себя паинькой.

Да, чуть не забыл, перед выходом я накатил сто грамм на всякий случай — для анестезии.

Голова-Шар стоял у подъезда в не по моде длиннющей кожаной дохе на меху. Без поводка. Навстречу не пошел. Надо сказать, и кобель к нему не рвался. Хозяин в доме был явно не он.

— Годится, — сказал Голова-Шар, глянув на кобеля в упор и словно прикинув, тот ли. — Ты его еще подержи.

И полез глубоко за пазуху. По волнообразному движению стало ясно, что он крепко принял.

Из глубины души или дохи он вытянул сломанную пополам стопку «зелени», развернул ее и стал отсчитывать. Отсчитал четыре «стольника», развернул веером, как карты, подумал и добавил до пятихатника ровно.

— Бери… Воз… Вознаграждение.

— Много даете, — благородно киксанул я.

Голова-Шар глянул на меня даже не исподлобья, а исподпереносья:

— Ты че, брезгуешь?..

— Нет, — коротко и твердо сказал я и взял деньги.

— Ты не знаешь, мужик, этому кобелю вообще цены нет, — вдруг размяк и подобрел Голова-Шар, расставшись с пятихатником. — Ты не знаешь, мужик. Ты практически спас человека.

Он засунул остатки «зелени» обратно в глубину и полез левой рукой в другую, на правой стороне. А я тем временем догадался о многом, в том числе и о тайном. Видно, «миска» его куда-то уехала, и этим утром ему пришлось выгуливать далматина самому, и он вывел его без поводка. И еще, видать, он побаивается этой своей «миски»…

Из правой глубины он выудил сильно початую бутылку бурбона, опрокинул и протянул мне:

— На, хлебни.

Я, не колеблясь, глотнул. Второго подозрения в брезгливости пережить, наверно, не удалось бы.

— Допивай… — приказал Голова-Шар, сделав рукой движение баскетболиста, отстукивающего мяч по полу. — Ну, хочешь, потом…

Другим, быстрым и очень точным движением он отщелкнул карабин от ошейника и прихватил за него кобеля.

— Я пошел… Бывай.

И он потащил кобеля в подъезд так, будто собирался сразу же его там, на лестничной решетке, и повесить. А я остался и ощутил вокруг себя какую-то очень приятную пустоту. Пятихатника плюс небольшой добавки, которую я мог наскрести, как раз хватало, чтобы пока перекантоваться…

Я двинулся восвояси, и с последним глотком бурбона мне попал в голову странный осадок — мысль. Лукавый шепнул: ведь если этого далматина помножить на сто и один, получится веселенькая сумма!

Самым странным мне теперь кажется то, что на следующее утро в совершенно трезвой голове эта мысль не засохла, а успела пустить глубокие корни. Что-то в мозгах перещелкнуло, я вдруг стал другим человеком.

Знаменитая красивая фраза: кого Бог хочет погубить, того он лишает разума. Ерунда это. Бог никого разума не лишает. Но, наверно, если захочет показать тебе, кто ты есть такой из себя сам по себе, то может просто отойти в сторонку подальше. И тогда ты, хочешь не хочешь, можешь вдруг сделаться натуральным людоедом, сам это прекрасно осознавая, но уже ничуть не беспокоясь…

Короче, что-то у меня тогда в башке перещелкнуло — я остался тот же я, только я-«мистер Хайд». Я был зол на весь мир. Кто может, тот с жиру бесится, а тебе тут ни за что воздух прекрывают… И я решил попробовать. Один раз. Не выйдет или выйдет не в кайф — бросить и забыть.

Я в меру изобретателен. Я составил четкий план.

Натаскать Шебу не составляло никакого труда. Она все понимает с полуслова.

Для начала, в то же утро, я увез ее на прогулку за три других квартала и выпустил. Ровно через двадцать минут она вернулась к машине, а не к подъезду. Пока одна. За следующие десять минут она научилась приносить к машине мой, извините, слегка нестиранный носок темной — не без умысла — расцветки. Собственно, она и не училась, а просто сразу это сделала. Я после того, как она нагулялась вволю, повел ее на поводке в ближайший двор, который от машины не видно, дал ей разок нюхнуть эту гадость, потом незаметно, на ходу, обронил носок с другой руки. Потом завел Шебу за угол, спустил с поводка и только и сказал — «ищи!»

Через пятнадцать секунд я уже сидел в машине с открытым багажником, а еще через пять секунд в багажнике была Шеба с носком.

То, что у меня хечбек, оказалось как нельзя кстати. Но я еще провел тюнинг машины, превратив ее в миниатюрный «воронок»: поставил между салоном и багажником вертикальную перегородку с дверцей, через которую Шеба проскакивала в салон, после чего дверца автоматически запиралась, не пропуская никого следом. В верхней части той перегородки было сделано маленькое окошечко — для газовой струи.

Потом я купил специальный газовый баллончик, предназначенный для защиты от собак. Там состав — что-то вроде собачьего веселящего газа, от которого они сразу соловеют и делаются очень мирными. При небольших дозах — вреда никакого.

Потом я купил дешевую, невзрачную, но очень опрятную на вид строительную спецодежду, пару темных бейсболок с длинными козырьками, темные очки типа «полиция» и, наконец, парик и накладные причиндалы — для грима до полной неузнаваемости. Мне очень хотелось убедить себя, что я придумал именно игру, а не жизнь, дерьмовую игру, важным правилом которой должна стать, в общем-то, дерьмовая, безвкусная, карнавальная маскировка… в свою очередь — вроде обратной связи — напоминающая мне о том, чтобы я совсем не заигрался.

Потом я составил и записал в столбик с номерами свод правил, среди которых главное было — бомбить хозяев явно сытых, с достаточно высоким уровнем дохода (наличие собаки дорогой породы подразумевалось по умолчанию) и не бомбить семьи, в которых есть старики и дети. Нельзя отнимать у людей даже на время самую последнюю и самую первую любовь. Спросите кроху, у которой дома бегает озорной, пушистый комок, кого она больше всех любит. Спрашивайте только, когда маманьки поблизости нет… И лучше, если для статистики спросите у десяти-двадцати крох, это уже будет общественное мнение.

А потом я, целенаправленно прогулявшись там-сям и сделав несколько рекогнесцировок, составил общую, но максимально подробную схему акций.

Вот основные детали схемы. Первое: машина должна находиться в достаточно неприметном, непроходном месте и уж точно не под окнами хозяев собаки. Второе: машина не должна быть видна от основной площадки выгула и, более того, должна быть отгорожена от нее хотя бы двумя непрозрачными препятствиями. Третье: машина должна стоять так, чтобы я, направляясь к ней ни в коем случае не бегом, успевал попасть в нее раньше моей сообщницы и ее жертвы. Четвертое: между оставленной в потаенном месте машиной и местом проведения акции не должно быть никакого трафика, то есть более или менее интенсивного уличного движения как автомобилей, так и пешеходов. Пятое: машина должна быть оставлена там, где имеются удобные отходные пути.

Преступная адреналиновая затея сразу вытравила из меня всю депрессию и уныние, отвлекла от бед, придала бодрости. В этом вся ужасная прелесть противозаконной деятельности. Но тогда я все еще убеждал себя: вот я только попробую, а если что-то пойдет не так, получится какой-то напряг, сразу брошу.

Но первый же блин вышел шикарным блином. Испекся идеально просто. Радости хозяев золотистого ретривера, позвонивших мне через два дня по вывешенному мною объявлению, не было предела.

Все было сделано вечером. Два утра подряд я наблюдал, по каким ориентирам бродит этот ретривер, потом оставил на одной из точек свой носок, потом вывел Шебу на вечернюю прогулку раньше обычного, потом подвез ее к тому двору. Она подняла мой скомканный носок, считай, прямо из-под носа того кобеля, и он дернул за ней, как привязанный. За «билет» на этот немудреный цирковой номер хозяева ретривера отстегнули аж триста баксов, причем, как водится, по своей воле, цену я не назначал.

Теперь я начал вставать по утрам рано, очень рано, раньше Шебы. Много времени стал проводить на свежем воздухе, тренироваться, ведь в критические моменты двигаться нужно было стремительно, но естественно. Подобрал пузо, девки и впрямь заглядываться стали. Видно, у меня в глазах появилась опасная тайна, преступный огонь, на который их тянет, как мотыльков, появилось то самое, практически неотразимое отрицательное обаяние.

Короче, довольно скоро у меня обнаружилась в целом стабильная статья дохода — примерно в штуку, а то и полторы штуки баксов в месяц, — хотя такие солидные вознаграждения, как за далматина и ретривера, были далеко не часты. Плюс к этому я набивал еще кое-какие журналистские приработки. Мне этого вполне хватало.

При этом нельзя сказать, что удача мне уж так покорно сопутствовала. Срывов было достаточно. Шеба не раз возвращалась одна. От многих «мишеней» по тем или иным причинам приходилось отказываться после недельной, а то и больше разработки. Риск оказаться застуканным тоже бывал немалый. Пару раз меня кусали. В одном из парков — а в парках летом и осенью охотиться было очень удобно, только машину приходилось оставлять далеко — я чуть было сам не потерял Шебу. Прождал ее с четверть часа. Уже сердце стало посасывать, когда отправился на поиски. Обнаружил ее и без «дичи», и без «наживки», она заигрывала с каким-то жутко бомжовым, косматым кобелем. Поджала хвост, прижала уши, когда меня увидела. Сил сердиться уже не хватило — все силы в радость встречи ушли.

А однажды вообще вышло весело.

В тот раз не успел я полностью открыть багажник, как вижу такую картину: Шеба стремительно летит в мою сторону со скомканным носком в зубах, позади нее практически нос-в-хвост чешет холеный лоснящийся риджбек, на которого я и охотился, а за ним, едва не давя ему задние лапы, спринтует здоровый мужик-хозяин. Все трое — как на короткой цепочке.

Я поначалу оцепенел, но в последний миг успел-таки захлопнуть крышку «воронка». Шеба ткнулась мне в колени, риджбек въехал ей, типа, в задний бампер. Я невольно посторонился, испугавшись, что меня самого впечатают в задок машины. Но мужик тормознул вовремя.

Он был явно натренирован, даже не запыхался. Повыше меня и лет сорока, то есть существенно старше. Уж не знаю, как бы оно пошло, но только мужика явно смутил мой внешний вид. И черные очки в пол-лица, и бейсболка, и усищи рыжие ковбойские. Аура у меня была опасная. Да и машина не самой крайней марки.

— Ну, ты бы свою суку придержал, — мрачно пробурчал он, оттягивая своего кобеля, — раз уж течет…

Лучшая защита — нападение.

— Нет у нее течки, — отрезал я.

— Так не бывает, — дернул плечом мужик. — Вон как моему крышу двинуло…

— Еще как бывает, — сделал я шаг к нему. — Вот ты, когда в молодости за девками бегал, то кого винил, если попадал?.. Красавицу? Или себя любимого?

Выставлять себя дураком мужик не решился. Только и хмыкнул:

— Ну, а сам-то?..

— То-то и оно, — мудро подытожил я. — Кобели, они всегда на своих хозяев похожи, так что все путем. Так держать!

Мужик совсем не оскорбился. Махнул рукой, будто осу от лица отогнал, и побрел прочь.

А уж самый курьезный случай случился вскоре после того. Конец мая был на дворе.

Нацелился я тогда на роскошного кобеля особо редкой в наших краях породы. Разыскал его на другом конце Москвы, в Коньково. Места там для охоты неудобные, больно уж открытые. Я их так, для «полноты отчета» инспектировал. И вдруг увидел этого красавца, глянул на хозяина и решил: игра стоит свеч. Кобель был японской породы — акита-ину. Мощная такая на вид «лайка» с грудью бойцовой собаки.

Запустил я стандартную разработку, все складывалось нормально. В момент «Х» у меня сзади, в багажнике, загрохотало, я спустил дверцу, Шеба юркнула ко мне в салон, я отъехал на километр, потом, тормознув и не заглянув в багажник, брызнул в «газовое окошко», чтобы кобель и сам не повредился, и не разворотил мне там чего с горя, — и поехал домой.

Приезжаю, открываю багажник… И просто глазам своим не верю, головой трясу и трясу и пытаюсь вытрясти из глаз все эти чудеса.

В багажнике у меня не акита-ину, а валяется там черненький такой, чугунный храпун… Французский бульдог! Валяется и явно собирается откидывать копыта.

У него седые волоски на морде. Старик! Как он не отстал от Шебы на этих своих раскоряках, на этих своих дверных ручках и сам запрыгнул в багажник — просто диво в Книгу Гиннеса! И что он там сделал с конкурентом-акитой, как его подменил, как оттеснил с дороги этого мощного кобеля… вообще, что там произошло, — так и осталось для меня загадкой, аномальным явлением.

Одно было вполне объяснимо — то, что, сделав этот великолепный спурт, тряхнув — да еще как! — стариной, он теперь собрался помирать. Дышал часто, вздрагивал и закатывал глаза.

У меня все внутри сжалось. Не заведя Шебу домой, я со всей компанией помчался в ветеринарку. И оказался прав: у французика совсем сдавало сердце. Его откачивали, кололи сульфокамфокаин и все такое. Попутно выяснилось, что у него и печень никуда. Три ночи я не спал, колол ему сам, что и как велели, еще дважды таскал его в клинику. В хорошие деньги встал мне этот храпастый мордатый дедок.

Хозяйка его тоже не сразу нашлась. Дня через три или четыре после того, как я развесил по коньковским углам собачьи дадзыбао. Я уже стал подозревать с тоской, не придется ли французику до конца его дней выплачивать пенсию в возмещение морального и физического ущерба… Пришла на встречу тощая полусонная девчушка лет семнадцати, с голым пупком и пирсингом в нем, на нижней губе и в носу. Будто еле волокла ноги. И хлопала глазами — еще более круглыми и тупыми, чем у ее чугунка.

Первое, что она сказала:

— А мне тут соседи сказали, что вы объявления повесили. И телефон ваш дали. Спасибо…

— Да, в общем, не за что, — ответил я, уже без всякой досады видя, к чему дело пришло.

— Только у меня денег сейчас совсем нет… Со стипендией худо, — так же полусонно проговорила она и стала смотреть мне в глаза.

А я стал делать вид, что мне все равно.

— Вот насчет вознаграждения… — потянула она дальше, — как скажете…

Ясно было, чего она больше всего хочет, пользуясь случаем и хорошим человеком. А у меня внутри, ниже пупка, кровь стала скисать и сворачиваться.

— Ты учись лучше. Чтобы стипендия была, — только и сказал я ей и прибавил: — Вот что еще. У него печень плохая. Ему специальный корм нужен — для старых собак с больной печенью…

— Ну, я не знаю… — потупилась девчушка и сделалась жалкой-прежалкой. — Он папин был… У меня сейчас с деньгами плохо… А папа умер четыре месяца назад…

Меня просто пригвоздило.

— Ты вот что. Ты приходи завтра на это же место, — велел я ей. — В это же время. Не сможешь, позвони…

Она посмотрела на меня с удивлением и надеждой:

— Не, я приду…

— Приходи. Я принесу что надо.

И не надо было объяснять ей, зачем приду.

На другой день я привез два огромных пакета лечебного питания для четвероногих цирротиков. В каждую ее руку по пакету. Девчушка опешила, ссутулилась под грузом и скисла.

— Ты его все-таки береги, — по-менторски сказал я ей. — Как отцову память хотя бы… Кончатся мешки, позвони — я еще подвезу. Нет проблем.

Она больше не позвонила.

Минуло лето, осень была более удачной и спокойной: мне было на руку, когда рано темнело и поздно светлело. Снежок раз-другой пошел, и я прикинул, что уже почти год, как злодействую, пора бы и меру знать, если не о чести речь. Вот год исполнится, решил я, и завяжу — обиды прошли, нервы успокоились, здоровья прибавилось, кое-какие деньги появились, да и в моих газетных кругах, наверно, все давно улеглось, если шеф, вообще, решился тогда красные флажки на меня развешивать… Скорее всего, он помалкивал: если бы правда вылезла с моей подачи, как ответный залп, вся история ему самому повредила бы не слабо. Это я теперь стал так думать.

Да и получалось, что я уже всю Москву по второму кругу успел объехать. Я слегка расслабился, стал раскидывать мозгами, какие издания брать на прицел, кому звонить.

И вот однажды… Во время по обыкновению замысловатой тренировочной прогулки по всяким дворам, когда я ходил, присматриваясь и прикидывая, как бы я действовал здесь, в этой топографии, я вдруг увидел отличного черного лабрадора президент-класса. Я удивился, что не приметил его раньше — дело было, опять же, в трех кварталах от моего дома, эту местность, я, казалось, перепахал вдоль и поперек. С другой точки зрения, ничего удивительного не было: конкретно в этот двор я не заглядывал месяцев семь-восемь — лабрадор мог подрасти или быть просто новоселом. Здесь стоял элитный дом, построенный и заселенный недавно. Такая новомодная башня, из бетона отлитая, то есть возведенная методом непрерывной заливки и ради фальшивого благородства облицованная красным рядовым кирпичом.

Еще больше мне понравилась хозяйка лабрадора — невысокая и на первый взгляд немного коренастая блондинка лет эдак двадцати восьми. У нее была по-спортивному короткая и тугая косичка. Глаза большие, но глазницы чуть глубже обычного, поэтому казалось, что она немного щурится, приглядываясь к миру, или сосредоточенно прицеливается. Нос очень прямой, четкий, решительный. Рот чуть широковат, но не рыбий. А главное — брови! Брови были с другого лица — черные, плотные, острые. И совсем не умученные пинцетом. Хохляцкие брови у явно натуральной блондинки! Они не огрубляли ее светлого лица, а придавали ему одновременно и экзотическую, и скромную яркость…

Вообще, вся она была спортивная. И кожа на ее лице была по-спортивному подтянутая, как бы немного обветренная, не нежная, не ухоженная и не то, чтобы свежая, а просто здоровая. И движения у нее были точные, ровные, без кокетства, спортивные. И одежда на ней была в стиль — неяркая темно-синяя куртка, в тон ей джинсы и кроссовки. Без шарфа, шея всегда была открытой.

И при этом выглядела она не профессионально спортивной — просто как серьезная девушка, занимающаяся фитнессом или каким-то энергичным видом спорта, требующим регулярных усилий.

Жила она в том элитном доме. Был у нее внедорожник «Хонда» цвета ультрамарин. Мне показалось, что она живет одна, хотя раз я увидел ее выходящей из подъезда вдвоем с крепким мужиком. Они разговаривали и улыбались друг другу как-то очень скупо, флегматично. Впечатление было, что они не спали в одной постели. Он сел в свою «Камри», она — в свой внедорожник, и резко разъехались, не махнув друг другу рукой.

Я был ей не ровня, но посчитал, что повод подходящий, а там видно будет. В общем, не скажешь, за кого я зацепился больше — за кобеля или за его хозяйку.

На этот раз все прошло отлично. Когда лабрадор стартанул за Шебой, я еще успел приметить: «Ничего, приемистый кобель…»

А позже поймал себя на том, что дожидаюсь ее звонка, как школьник — первого звонка своей девушки. И снова вдолбил себе: «Ты ей не ровня. Ты не знаешь, кто она. Не теряй контроль. И вообще, она может оказаться куда опасней, чем тот браток с далматином. Ну-ка, соберись.»

Интуиция у меня была хорошей, думал я в правильном, с преступной точки зрения, направлении… если не принимать во вниманиеать того, что уже сделал, а именно прыгнул с мостков в воду, не зная, глубоко ли дно и что на нем валяется.

«Завязывать надо, вот теперь уж точно завязывать надо!» — думал я.

По телефону она говорила очень приветливо. Тот сладкий голосок даже не вязался с ее образом. Мы условились о встрече. Я устроил дело так — в общем, как обычно, — будто живя в таком-то доме, не слишком далеко от нее, подожду ее вечером у «своего родного» подъезда.

Она пришла без всяких хитростей и прикрас, в той же синей куртке и боевых, видавших виды кроссовках. Пешком пришла. Я поначалу подумал, что не садилась за руль с умыслом — внедорожник подразумевает вознаграждение того же «класса»…

— Вы меня спасли! — сказала она искренне, радостно, совсем без напряжения, с каким нередко приходилось сталкиваться при таких встречах. — Я улетаю завтра, а тут эта история… Как бросить его и улететь? Я уже хотела ломать все дела и билет сдать. Мне вас сам Бог послал.

Меня покоробило:

— Вряд ли…

— Почему это «вряд ли»? — так же искренне удивилась она.

Голосок у нее и вправду оказался немного приторным, но без тембра, изобличающего в женщине примитивный взгляд на жизнь, людей и вещи.

— Вряд ли Бог занимается такими мелочами… — не слишком убедительно пояснил я и невольно добавил совсем лишнее, перемудрил: — И как знать, кто кому и кем посылается…

Девушка посмотрела на меня пристально, с оцепеневшей на несколько секунд улыбкой. Этот взгляд из глубоких глазниц, прищуренный, целящийся, пытливый был испытанием, но его я, в общем-то, предвкушал заранее и выдержал привычно.

Кобель, на мое счастье, забежал ей за спину и, потянув к дому, стал сильно дергать за поводок.

— Подожди, Граф, — терпеливо сказала она.

Кличка кобеля мне не понравилась. Неоригинальная. Я бы даже сказал, по нынешним временам гламурная. Но кто знает, хозяйка ли ее давала… И я чувствовал, что никакого продолжения быть не может, потому что не может быть никогда.

Она достала конверт из внутреннего кармана куртки и протянула мне, не подходя ближе.

— Не нужно, — сказал я, сразу пожалев, что сказал это, и следом порадовавшись, что сказал именно так.

— Берите. — И куда вдруг делся приторный голосок — теперь это уже был голос босса… или тренера, муштрующего своего питомца. — Не взять нельзя. Для вас не знаю, а для меня будет очень плохая примета. Все валиться начнет.

Я пожал плечами, взял конверт и приметил, что он как-то чересчур плотен и тяжеловат.

Мы еще постояли секунд десять молча. Так же пристально, но, казалось, без особого интереса глядя друг на друга.

— Ну, вам удачно съездить… — сказал я, сделал вид, что собираюсь двинуться к двери подъезда, но спохватился. Я же не знал код…

Тогда я глянул на часы и сделал другой вид — будто мне еще куда-то нужно. К примеру, что-то купить в магазине.

Меня тревожило, что она все еще стоит неподвижно, хотя ее Граф уже извелся и отрывает ей руку. Рука ее была сильной и совсем не поддавалась, и сама она стояла уверенно и крепко, другую хозяйку такой кобель-лабрадор давно бы стащил с места.

— И вам удачи, — сказала она, и снова ее голосок заиграл. — Вам она нужна. Вы, наверно, хороший человек.

У меня всякая охота совсем пропала… Я дурно хмыкнул и опять пожал плечами. В общем, повел себя нескладно, надо было уносить ноги. Улыбнулся ей напоследок, как сумел, махнул рукой и пошел в 24-часовой магазин, вывеска которого светила, как прожектор маяка, за переходом. В магазине я даже купил что-то, какую-то нарезку, пару банок пива. Выйдя наружу и оглядевшись, достал конверт и ткнулся носом внутрь. Там была чертова уйма «зелени»! Я посчитал, не вынимая, — там была «штука».

Ровно «штука»!

Я так вспотел сразу, что все лицо защекотало.

«Завязывать надо, теперь уж точно!» — еще ярче, ослепительно красным зажглась мысль-светофор.

Я ткнулся в одну сторону, в другую, вокруг было уже дико темно… Догнать ее, всучить конверт обратно, заорать, что не хрена такими бабками бросаться… Это все вертелось, горело в голове… И всякая идея бабахала в голове жутко глупой, не к празднику петардой!

Ничего уже нельзя было сделать по-умному. Хочешь, отдай эти деньги кому-нибудь, кому они нужнее, и забудь. Кому? Кого такой вклад не попортит?.. Переведи, как Деточкин из фильма «Берегись автомобиля», в какой-нибудь детсад…

На следующий день я не перевел тысячу баксов детсаду или детдому. Я их положил, чтоб полежали. В одном я стал уверен — в том, что это указание свыше и с жизнью пора всерьез разобраться.

А через два дня я снова услышал в трубке ее голос и поначалу не признал, потому что всего мог ожидать, только не этого.

— Кто это?

— Уже забыли?.. Это хозяйка собаки, которую вы нашли.

Я чуть было не спросил, какой-такой собаки.

— Черный лабрадор, — переходя на тренерский тон, с расстановкой сказала она, заметив короткую паузу. — Граф…

Когда она позвонила, я читал в газете довольно занятный аналитический материал, написанный моим знакомым, вник в него и… в общем, опешил: «Я что, забыл ей вернуть кобеля?!» Даже огляделся вокруг, ища его глазами.

— А меня, между прочим, Алисой зовут.

Тут я врубился, откинул газету: «Ну, дела! Страна Чудес…»

— Приятный сюрприз! — сказал я в трубку, вспомнив, что ее деньги не тронуты и аккуратненько так лежат в том же конверте.

— Я вернулась из командировки, — доложилась она. — Меня Граф встретил… Я его у соседей оставляла. А может, стоило у вас. С вами, я точно помню, он лучше себя чувствовал.

«Ну да, мастерства не пропьешь…» — подумал я, впрочем, не без гордости.

— А я чувствую, — продолжала она, — что все равно остаюсь вашей должницей. Я очень хочу с вами увидеться…

Я слушал ее и окончательно переставал понимать, на каком я свете.

— Как вы относитесь к китайской кухне? — спросила она.

— С любопытством.

Вообще, все это было очень любопытно.

— А я отношусь с любопытством к вам, — деловито призналась она. — Я приглашаю вас в китайский ресторан. Только учтите, это я приглашаю вас в ресторан. Понятно? Принимаете?..

— Сюрприз подрастает на глазах, — усмехнулся я, а сердце строчило-ухало, как тяжелый пулемет. — Уже еле в дверь проходит.

Она назвала ресторан и адрес.

По привычке я приехал на место заранее, осмотрелся. Заведение располагалось на окраине города, в спальном районе. Его недавно открыли китайцы. Снаружи выглядело прилично.

Алиса приехала тик-в-тик, и мне бросились в глаза две детали. Первое: она подкатила на такси, а не на своей «Хонде». Значит, ограничивать себя в ресторане не собиралась, и, следовательно, брезжили разные возможности. Второе — и это меня удивило уже менее позитивно: на ней была все та же синяя спортивная курточка. Я пожалел, что явился при параде: на жизнь надо было смотреть проще. Однако у ресторанного гардероба обнаружилось, что куртка прикрывала строгий черный костюм вороненого отлива. Под элегантным пиджачком с лацканами похожими на мачете была белоснежная блузочка. Совсем по-деловому выглядела теперь эта чудесная Алиса. И вообще, в ее прикиде, в ее движениях, мимике мне почудилось что-то лесбийское. Я отогнал впечатление, сочтя его ложным.

Столик был заказан — в уютном полутемном уголке. Принесли меню, объемистое, что «Война и мир». Я полистал его и понял одно: ресторан серьезный, и Алиса выбрала его неспроста, а как знаток. И я признался ей, что в китайской кухне не силен.

— А какое у вас отношение к дичи? — испытующе спросила меня Алиса.

В этом вопросе я нашел для себя много интересных смыслов, но не сделал главного, то есть верного предположения и не насторожился. И сказал:

— К дичи я имею самое положительное отношение.

— Так я и думала, — легко вздохнула Алиса и заказала чем-то необыкновенным фаршированного фазана, а к нему в придачу всякой мелкой всячины.

Вино, однако, было принесено итальянское. У нас обнаружилась одна общая черта: мы оба терпеть не могли китайскую сливовую бормотуху. И у меня прибавилось уважения к Алисе: не всякая девушка отозвалась бы о сладеньком сливовом вине так конкретно, как она.

В остальном наблюдались существенные различия: у нее в руке были палочки, которыми она орудовала очень изящно, хоть и резковато, у меня — вилка.

Она узнала необходимый и вполне правдивый минимум обо мне, а об Алисе я узнал, что она юрист, специализирующийся на сложных страховых случаях. Сдержав злодейскую ухмылку, я подумал, что в случае со своим лабрадором она поступила совсем непрофессионально.

Поговорили мы еще о том и о сем… ну, хоть убейте, не помню о чем. Помню только, что она ела с большим аппетитом, не дразнила меня, ни о чем не расспрашивала назойливо. Я ей что-то рассказывал, она улыбалась и деловито кивала.

После второго бокала я, помнится, стал и вправду допускать некие возможности… а потом решил больше не пить, потому что увидел нечто странное. Я посматривал на ее палочки — и вдруг они стали раздваиваться. То есть их стало четыре. Они сделались очень похожими на ножки какого-то костлявого четвероногого существа, которое мялось на одном месте в тарелке. Я тряхнул головой, еще раз пригляделся, а потом…

Потом — бац! И затемнение…

Я очнулся от яркого белого света, сразу понял, что лежу на кровати, раздетый.

Первым делом страшно обругал себя: ну вот, только начались чудеса, а ты все равно сумел нажраться и все профукал… Да неужто дожил до того, что был готов всего с двух бокалов какого-то «кастелло»?!

…И однако же, заметил я во вторую очередь, очнулся совсем не дома.

Я резко поднялся, встал с кровати, хотел двинуться куда-то — и тут что-то очень уверенно потянуло меня за левую руку. В долю секунды уложилась догадка: так это я у Алисы? И она тянет меня назад в постель? Что, неужто так нажрался, что забыл самое интересное!?

Я посмотрел на руку — и проснулся второй раз. В мире ином. С моего запястья началось познание этого странного мира.

Мою левую руку держал браслет наручника, и от него на метр с небольшим тянулась к металлическому изголовью кровати натуральная железная цепь. Там она крепилась на кованом кольце-завитушке изголовья.

Я огляделся и понял, что нахожусь в подвале. Я сразу, безоговорочно догадался, что это подвал. Светлые стены, плафон с неоном внутри, металлическая лестница в дальнем углу.

Что было в непосредственной близости? Кованая кровать с очень свежим бельем, она стояла придвинутая одной стороной к стене. Рядом — напольная вешалка с моей одеждой. Столик, на нем большая бутылка минералки. У изголовья какой-то очень фирменный совмещенный био-санузел, напоминающий душевую кабину, начиненную кстати унитазом. Между ним и кроватью, на стене, раковина со смесителем и зеркало с полочкой. На полочке — мыльница, помазок, стаканчики, в них станок, зубная щетка и полный тюбик зубной пасты.

Особое впечатление произвела на меня новая щетка в еще нераспечатанном товарном футляре.

Страх? Не помню такого.

Хотя, конечно, мне было очень не по себе.

И сразу — прозрением — я уяснил для себя три вещи. Во-первых, я все-таки не в чеченском плену. Во-вторых, причины и следствия загадкой не представляются: как пишут, «причиной покушения стала его коммерческая деятельность». Я предполагал, что когда-нибудь могу потерять бдительность и меня накроют. Надо было завязать чуть раньше… Третье: раз такие условия, значит, мочить скорее всего не будут. Бить?.. Ну, уж наверно, сразу бы внушили… Поставят на деньги? Посмотрим… Мне терять немного.

Это затеяна какая-то игра, догадывался я. Небезопасная, может быть. Но ведь такие теперь в моде…

«Вот ты какая, Страна Чудес!» — подумал я злорадно и невесело.

От анализа обстановки и дальнейших выводов меня отвлек скрип. По лестнице в подвал спускался здоровый тип со стандартным обликом охранника. Накачанный. Черный костюм, белая сорочка, черный галстук, черные очки. Увидеть такого на улице, зная, что пройдет мимо, — только посмеяться.

Он шел ко мне с подносом. На подносе был стандартный континентальный натюрморт трехзвездного европейского отеля. Кофе в стальном чайничке, круасаны, тосты, сыр, яйца, бекон, мандарины.

Бритый терминатор поставил поднос на столик и двинулся обратно, а я пошел умываться, бриться и чистить зубы. Цепь погромыхивала.

Потом я надел штаны и сел завтракать. Аппетит был. Похмелья не было. Значит, накануне я не нажрался… Клофелином она меня, что ли, повалила?.. Чем точно, я так и не узнал.

Кофе был отличный, и он еще больше убедил меня, что все не совсем уж страшно.

Только я закончил, как снова появился терминатор и так же молча унес посуду на подносе, а я стал искать глазами глазок видеокамеры. Поиски были прерваны появлением Алисы. Она спустилась в подвал совсем без скрипа. В сером свитерке, джинсиках. От нее пахнуло дачным холодком, и я достроил картинку выше подвала: коттедж, коттедж за городом. Логично.

— Доброе утро, — беззлобно поздоровалась Алиса.

— Кто-то сказал, что утро не бывает добрым, — ответил я.

— Кому-то виднее, — согласилась она и встала передо мной так, что не дотянешься.

Я продолжал сидеть на кровати.

— Ты, я вижу, соображаешь, — вдруг перешла она на «ты», но совсем без угрозы.

— В общих чертах, — кивнул я. — Теплый подвал, спасибо.

Она достала из кармана мобильник-раскладушку и легким движением кинула мне точно в правую руку — не нужно было поднимать ее с постели.

— Один доллар СэШэА, — четко выговорила она. — Ровно один. Не больше, не меньше. Это твой выкуп. Звони родным, близким, друзьям… Предупреждаю, все номера милиции заблокированы.

— Догадаться несложно, — кивнул я и приметил свой пиджак, повешенный под пальто.

Без спешки и суеты я положил мобильник на одеяло и залез во внутренний карман пиджака. Бумажник был на месте. Документы, деньги достаточные, кредитка — все было на месте. По ходу дела не нашел своего мобильника и не особо удивился. Все было логично. Порадовало только одно — подвал не слишком глубок, раз ее мобильник может здесь ловить…

— Денег хватает, — сообщил я. — Могу еще полтысячи таких же дураков выкупить.

Она улыбнулась с удовольствием — ни одной злодейской искры в глазах! — и сказала ласково:

— Нет. Тебя должны выкупить. Это — главное правило игры. Тебя должен выкупить кто-нибудь из твоих. Один доллар СэШэА. Ты должен сказать, что ровно один.

И я вдруг понял, что звонить некому, а если бы и было кому, то бесполезно. В «один доллар СэШэА» никто бы никогда не поверил. Я представил себе такую «стрелку» за городом, на которой кто-то из моих знакомых — ну, не бывшая же моя жена и не нынешняя подружка! — отдает «один доллар СэШэА» этому громиле. Полный идиотизм! Никому не объяснишь — «меня украли за выкуп в $1,00». Никого не убедишь — «извини, старик, это серьезно». Никто не поверит никогда — «ты что, до первого апреля не мог подождать?» Вот что значит в буквальном смысле «пропасть ни за грош»!

Алиса с интересом следила за тенями на моем лице.

— Мне некому звонить, у меня нет никого из близких и даже дальних с таким чувством юмора, — признался я, смутно догадываясь, что если правила игры и вправду будут соблюдены, скоро станет не смешно.

Алиса покачала головой:

— Не торопись. Надо хорошо подумать… Неужели ты никому не нужен? Неужели тебя никто не любит?

И меня как ударило. Шеба!

Я мог набрать только номер моего друга-охотника. Что ему сказать? «Возьми на время Шебу и принеси за это доллар»?

Я набрал его домашний номер. Погудело там в пустой квартире. Я набрал номер его мобильника. Он ответил не сразу, а когда ответил, у меня кипяток забурлил в макушке.

— …Так я в Египте, ты что, забыл? В Шарм-эль-Шейхе. Загораю. Со всей своей сворой.

— Когда вернешься?

— Так вчера только прилетел… Через две недели. Что-то случилось? Ты как?

— Нормально. — Во мне проснулось обреченное злорадство. — Тоже, можно сказать, загораю. Пока. Позвоню.

Я кинул ей мобильник, она без лишнего движения поймала. Я достал из кармана визитную карточку, написал на ней домашний адрес, вставил ее в кольцо ключей и кинул вместе с ключами следом. Алиса поймала другой рукой.

— Делай со мной, что хочешь, забирай, что хочешь, — сказал я ей. — Только позаботься о моей собаке. Ее надо выгулять и покормить. Как можно скорее. Сделай сама или пошли этого своего… Она не укусит, если у него мозги есть. Но лучше, если ты. К тебе хоть какое-то доверие есть. Ее зовут Шеба. В честь царицы Савской.

Теперь Алиса стала улыбаться не только ласково, но и, как мне показалось, очень доверительно.

— У меня только один человек, который может принять твои правила, — добавил я. — Но его нет в Москве. Если соблюдать твои хреновы правила, то тебе придется кормить меня еще две недели… Можешь в счет вознаграждения…

— Ты интересней, чем я думала, — признала Алиса. — И насчет царицы Савской… Скажи, ты давно этим занимаешься?

— Какая разница? — пожал я плечами. — Так исторически сложилось… Считай, что кризис среднего возраста.

Она кивнула и ушла.

Я перекантовался день, прождал другой. Она не приходила. Терминатор, похоже, вообще не имел голосовой программы. Я стал нервничать.

Вечером третьего дня крышка подвала поднялась и с подносом спустилась сама Алиса. Она водрузила его на столик. Я смотрел на нее во все глаза.

Она тоже пристально прицелилась в меня, губы ее напряглись, потом расслабились. Словно она сначала не решалась, а потом-таки решилась сказать что-то важное.