– Планета имеет хозяев?…

– Бросьте! - возразил любимым словечком Берни. - Какие хозяева? Работаем четвертый месяц и никого не встретили.

Это звучало успокоительно, а может, хотелось отгородиться от загадки щитом, - все начали искать естественные причины для объяснения.

– Встречаются же на Земле изумруды, исландский шпат. Даже в крупных кристаллах!…

– Крупнее - выращивают искусственно.

Опять вернулись к тому же - к искусственному происхождению камня. Тайной веяло от кристалла, стоявшего в зале.

– Вспоминаю, - заговорил Фаготин, - тайну каменных шаров Бразилии, Коста-Рики. Шары идеально выточены, от нескольких сантиметров до четырех метров диаметром. И тоже в сельве, в болотах. Кто и зачем их сделал? Или они образовались сами?…

Фаготина слушали. Геннадий мог преподнести изюминку в рассуждениях.

– Существовал принцип средневекового монаха Оккама, - продолжал Геннадий. - “Не умножай число сущностей сверх необходимого”. Может быть, принцип хорош для средневековья, но и в двадцатом веке им пользовались при столкновении с труднообъяснимыми фактами. Дали ему название - “Бритва Оккама”. Больше: “бритвой” пользовались с энергией перевыполнявших план дровосеков.

На секунду Геннадий остановился - положить карандаш, который вертел в руках. Положил.

– Как всякий принцип, - продолжал он, - принцип Оккама односторонен: во что бы то ни стало непонятный факт объяснить естественными причинами… Так и насчет шаров. Вулканический пепел во время извержений скатывался по склонам гор. Кристаллизовался вокруг песчинок, образуя монолитные каменные шары. Их обволакивала порода, консервировала внутри себя, а когда время и непогоды размывали футляр, шары появлялись наружу в готовом виде. Не верите? - Геннадий заметил иронические улыбки. - Я тоже не совсем верю. Шары с вишню величиной - допустим. Но с двухэтажный дом… Принцип Оккама предлагал и другое объяснение: шары высечены человеком в доисторическую эпоху. Каменными рубилами. Идеально. С точностью радиуса до микрона.

Кто-то из картографов засмеялся. Геннадий пожал плечами: - Принципом Оккама можно объяснить все: взлетные полосы в долине Наска в Андах, парящие фигуры космонавтов на скалах Тассили…

– Такой успокоительный принцип, - не выдержала Иванна. - Баальбек - каменными рубилами, я об этом читала.

– Не будем осуждать двадцатый век… - примирительно сказала Симона.

– Но “бритва”, - воскликнул Финн, - не слишком тонкий хирургический инструмент! “Бритвой” можно зарезать!

– Резали, - ответил Геннадий. - Сверхточный календарь майя, Антарктиду на древних картах с ее хребтами под километровым льдом - все объясняли, исходя из принципа монаха Оккама…

– С позиций камнерубильной техники, - добавил Финн.

– Вот и кристалл, - кивнул на его реплику Геннадий. - Предположим, что он вырос сам или его создала молния, выплавив из породы. Объяснение? Объяснение. Примите и успокойтесь… Вижу, что не хотите успокаиваться, - Геннадий жестом предотвратил готовые возражения. - Я не кончил! Есть иллюстрация к сказанному. К счастью, современная. Мы пришли в болота Альдеры - планета с аборигенами, эпохой палеолита, с пещерным свирепым укладом. Построили космодром из плит, больших, чем в Баальбеке. И, не скроем греха, ушли оттуда. Альды каменными рубилами - совпадение?… - до сих пор крушат покинутый космодром. Надстройки разнесены в прах… Через сто тысяч лет у альдов появятся свой Ньютон и свой Оккам. Останутся плиты в основании космодрома. Кто-то будет пытаться разгадать происхождение плит, увидит на них следы каменных топоров. И “Бритва Оккама” срежет всякую мысль о появлении здесь инопланетных разведчиков. К чему я веду? - закончил Геннадий. - Кристалл мне напоминает атомную решетку. Точки пересечения граней - узлы взаимодействия электронов. Похоже на атом. Похоже на символ. Безумная идея, скажете? Может быть, ее - бритвой?…

Охотников выступить с бритвой не находилось. Если на Земле еще остались загадки - те же каменные шары, - что можно ожидать на неизвестной планете?

Поговорили еще, пока Фаготин не предложил: - Кончаем дискуссию. Завтра работа. И послезавтра работа.

Кристалл оставили в зале, на подставке, как он стоял. Только подставку придвинули к окну, освободив середину зала.

Работа продолжалась. Все было просто и повседневно: пленки поступали одна за другой, переснимались на крупный план. Люди давали названия горам и долинам, завершая работу над картами, оживляя незнакомую землю своей фантазией, теплотой.

Названия записывались счетными машинами, передавались с одной станции на другую, чтобы не было дублирования.

Но дублирование возникало.

Симона Ронге озеро в хребтах южного полушария назвала Утренним. Счетная машина замигала желтыми лампами: такое название есть у Галлы Синозы в северной группе.

Симона вызывает Галлу по видео: - Уступи мне название.

– Не подумаю! - отвечает Галла.

– Оно мне нравится, - говорит Симона.

– Мне тоже нравится.

Симона изобретает уловку: - Я придумала его раньше тебя.

– Когда? - спрашивает Галла. В глазах у нее искорки смеха.

– В семь часов.

– А я без пяти семь! - возражает Галла.

– Галла… - Симоне хочется оставить название за собой.

– Не проси! - Глаза у Галлы большие, синие. Красивые глаза. Симона смотрит в них, любуется девушкой. Галла моложе всех в экспедиции, почти девочка. Название доставляет ей удовольствие. Галла даже краснеет, что приходится спорить с Симоной.

– Ладно, - уступает Симона. - В следующий раз…

– Уступлю! - Галла радостно трясет головой.

Симона готова выключить видео, но подходит Фаготин.

– Серенгу, - кивает Галле.

Галла кричит: - Виктор Андреевич!

В рамке появляется Виктор.

– Здравствуй, - приветствует его Геннадий. - Какие новости?

– Нормально, - отвечает Виктор. - Работаем.

– Я спрашиваю новости, - уточняет Геннадий.

– А… - Виктор перемещает рамку видео на тумбочку в углу комнаты. - Четыре вот такие призмы, - слышится его голос. - Одна величиной с бочку. В лесу.

– Дискутировали? - спрашивает Геннадий, показывая свою призму на столике у окна.

– Было, - отвечает Серенга.

– К чему пришли?

– Непонятные вещи.

– У тебя двое химиков, - напоминает Геннадий.

– Говорят, что стекло. Похоже на органическое.

– Искусственное?…

– Проводит электричество, как металл. Ребята еще возятся в лаборатории. Что будет интересное - сообщу.

– Сообщи.

Две-три недели прошли спокойно. Были найдены еще призмы, никто уже не удивлялся их прозрачности, месту находок - в ущельях и на равнинах.

Зато, как предвидел Фаготин,.фантазия у картографов начала истощаться. Раньше, отметил Геннадий, чем следовало, - впереди полгода работы. Люди стали задумываться, повторяться, пришла апатия.

– Мыс Гаттерас, - предложил название Берни.

– Есть на Земле.

– Ну и что? - начинался спор. - Взяли же полуостров Рыбачий.

– И заменили.

– Да, заменили.

Однажды в такой вот час Симона сказала: - Реку в квадрате семьсот девять дробь девятьсот я назвала Аунауна.

Все повернули к ней лица.

– Аунауна, - повторила она.

– Ни на что не похоже, - запротестовал Игорь.

– Непохоже, - согласилась Симона. - Зато звучит.

– Ничего не звучит! - возразила Майя. - Аунауна…

– Не по-нашему как-то, - поднялся со своего места Самдар.

– Долго ты думала? - спросила Майя Симону.

– Думала… - неопределенно сказала Симона… - Не то что думала, звучит в ушах и звучит. Словно кто-то нашептывает.

– И у меня странные названия получаются, - вмешалась в разговор Иванна. - Я вот отдельно выписала: Зуулу, Роа…

К ней подошли.

– Зеее… - продолжала Иванна.

– Откуда ты их взяла?

– С потолка! - рассердилась Иванна. - Откуда мы все берем?

Тут же одумалась и сказала спокойно: - Сами появляются. Лезут в голову.

– Есть! - крикнул Берни, который за минуту до этого предлагал мысу название Гаттерас. - Мыс Моо!

– Ребята, и мне… - отозвался Василий Финн. - Какой-то гавайский язык: река Пееке…

У Берни уже стояло на карте: мыс Моо.

– Нет, хватит! - возразила Иванна и написала вдоль хребта, над которым сидела с полчаса: Зуулу.

Бросила карандаш: - Не могу!

– И я не могу! - Берни отодвинул прочь карту. - Наваждение!

– В уши так и дудит!…

Побросали карандаши. Происходило что-то странное, и все это чувствовали.

– Перерыв! - объявил Геннадий.

Когда все вышли на воздух, Геннадий запросил Северную.

В рамке стоял-Серенга, глаза его блестели от возбуждения.

– Что у вас? - спросил Геннадий.

– Паника, - ответил Серенга.

– С названиями?…

– С названиями.

Вечером разразилась гроза.

Грозы на планете бывали и раньше. Радовали обитателей станции: молнии, гром были как на Земле.

– Смотрите, смотрите! - вскрикивал кто-нибудь. - Какая резкая молния!

Ветвистый огонь обнимал небо, все вспыхивало синим или оранжевым.

– А вон шаровая!

– Еще, еще!…

Шаровые молнии появлялись в каждой грозе. Плыли над лесом, над станцией, вызывая общий восторг: - Чудо!…

Сейчас в воздухе кружились хороводы шаровых молний, гирлянды. Никто не кричал: “Смотрите!” В пляске шаров можно было увидеть закономерность. Появляясь из туч - гроза была сухой, ни капли дождя, - шары падали на здание станции, казалось, вот-вот коснутся крыш. Но крыш они не касались. Взмывали свечой, кружились цепочкой вокруг построек, даже перегоняли друг друга.

Обитатели станции толпились у окон. Удары грома сотрясали воздух и станцию. Ветвистые молнии были выше туч, били почти беспрерывно; сполохи белого и фиолетового огня проглядывали сквозь тучи, охватывая их с одного, с другого конца, словно грозя поджечь.

– Выключите свет! - распорядился Геннадий.

Электричество выключили. Тьма вошла в залу, сполохи бились за стеклами.

– Все вокруг станции… - сказал кто-то.

– Кажется.

– Нет, не кажется! Станция в центре грозы.

В ряду противоположных окон вспыхивали те же молнии, сыпались огненные шары.

– Несдобровать нам сегодня, - мрачно бросил Василий.

– Ну, ну… - возразили ему, но в голосах звучала тревога.

Между тем пляска шаров становилась неистовой.

– Видео… - попросил Геннадий в надежде связаться с Серенгой.

Видео не работало.

– Защитное поле!

Голубая завеса не вспыхнула. Самдар включал и выключал рубильники: - Нет тока…

– Зашторить окна!

Заслонки не опустились. Геннадий забыл, что нет тока.

– Волнуешься, командир? - спросил Василий.

Геннадий пожал плечами. Люди перед стихией были полностью беззащитными.

Круговерть огненных шаров вдруг замедлилась.

– Смотрите!…

В ответ раздался звон лопнувшего стекла. Осколки посыпались на подоконник, люди шарахнулись от окна.

Шар величиной с арбуз втиснулся в разбитую шибку, секунду поколебался на месте, словно отряхиваясь, не зацепил ли пылинки с металлической рамы?…

– Стойте не шевелясь! - сказал Геннадий.

Шар покружился под потолком, спустился к столу. Задержался над картой Симоцы - карта была почти заполнена, - неторопливо двинулся к сейфу. Вел себя как обычная шаровая молния, которая может обойти комнату, покачаться над металлическими предметами и выйти в то же разбитое окно, в какое влетела. Главное в этих случаях - не шевелиться, не создавать тока воздуха, чтобы не привлечь к себе молнию.

Геннадий повтори еще раз: - Не шевелитесь!

Над сейфом шар задержался, проделывая круговые и в то же время колебательные движения. В комнате почувствовался запах горного снега, озона.

– Долго это будет? - спросил Самдар.

– Тише! - сказала Симона.

Шар продолжал колебаться над сейфом.

– Что его привлекло? - спросила шепотом Майя.

– Тише…

Шар оторвался от сейфа, поплыл к окну.

– Так-то лучше… - сказал кто-то с иронией.

Страха у людей не было - присмотрелись, Да и ни к кому из людей шар не приближался.

– Поди, поди прочь, - приговаривал Берни. - Чего тебе здесь?

Шар пересек комнату, был у окна.

– Ну вот, - сказал тот же Берни. - До свиданья.

Шар не ушел на волю. Приблизился к призме, коснулся ее верхней плоскости. Будет взрыв - шар впервые задел предмет!… Но взрыва не последовало. Призма вспыхнула изнутри, ее пронизали искры, покружились и застыли горсткой смородины или крупной рыбьей икры.

– Аккумулятор! - сказал Самдар, - Инкубатор… - поправила его Симона.

Шар еще раз коснулся поверхности, и еще горсть искр застыла в призме.

– Симона права! - сказал Геннадий.

Шар поднялся к выбитой шибке, задержался, словно прощаясь или желая что-то сказать. “Кажется, усмехнулся”, - заметит после Самдар. После - когда все станет ясным.

Сейчас все следили за молнией и хотели лишь одного: уйди.

Шар ушел, словно растворился в воздухе.

Зажегся свет.

– Пронесло! - вздохнули картографы.

Заговорили наперебой: - Что это было?

– Празднество?…

– Ничего подобного не видела в жизни, - говорила Симона. - Ничего подобного!

Наклонилась над картой.

– Ребята!… - отшатнулась, лицо ее побелело.

– Что с тобой? - кинулись к ней.

– Карта… - шепотом произнесла Симона, опустилась на стул.

Карта была другой. Названия, придуманные горам, холмам, были другими, горы вместо Алмазных назывались Тахее, холмы из Пологих превратились в Баата. То же самое с ручьями, лесом. Только река со странным названием Аунауна так и осталась - Аунауна…

– Это сделал шар?…

Люди, не дыша, сгрудились вокруг карты.

– Шар?… - спрашивала Симона.

Фаготин шагнул к сейфу, распахнул дверцы. Выхватил атлас - руки его дрожали, швырнул на стол. Все названия в картах - до единого - были изменены.

– Электронная жизнь, - сказал Геннадий. - Вот кто хозяин планеты - не мы!

Василий шумно вздохнул, Самдар повернулся к окну: - Силы небесные!…

За окном была ночь - черная и чужая. Зигзаг расколотого стекла блестел росчерком, перечеркнувшим работу и присутствие людей на планете.

– Еще!… - указала Майя на титульный лист, до которого добралась, перелистывая страницы атласа.

На первом листе осталось слово НАДЕЖДА - единственное, написанное по-русски. Исчезла только большая буква в начале слова - стояла маленькая!…

Как ни удивительны были события последнего часа, перемена буквы с заглавной на маленькую поразила всех как громом. С минуту в зале царила растерянность. Искали объяснение и не находили слов высказаться. Самдар пришел в себя раньше всех: - Что это - шанс?…

Фаготин крутил тумблеры передатчика, вызывал корабль: - “Юнона”! - повторял он. - “Юнона”!

Ребята все еще рассматривали титульный лист.

– Может быть, они хотят с нами контакта? - продолжал спрашивать Самдар.

– “Юнона”! - вызывал Геннадий.

– Слушаю! - ответил корабль. По голосу картографы узнали капитана Гулаева.

– Свертываю работы по картографии. Объявляю эвакуацию, - сказал Фаготин.

– В чем дело? - Наладилась видеосвязь, встревоженные глаза Гулаева смотрели с экрана.

Геннадий коротко доложил о происшедшем. Показал несколько карт с неведомыми названиями. Гулаев слушал, кивал головой.

Подключился к видео Виктор Серенга, показал станцию: - Призмы полны икрой. Прекращаю работы.

Капитан “Юноны” согласился с руководителями: - Меняю курс. Ждите.

Помедлил секунду. Спросил: - Как же теперь с Надеждой?

– Надежда останется, - ответил Геннадий. - Подлинная надежда на диалог с хозяевами. Нужна комиссия по контактам.



ВЛАДИМИР ЩЕРБАКОВ БОЛИД НАД ОЗЕРОМ



Девушка прошла первой, поздоровалась и поманила рукой спутника. Я пригласил их в кабинет, извинился за беспорядок (стол был завален книгами, журналами и рукописями больше обычного) и попробовал угадать, зачем они пожаловали. Студенты? Но своих студентов я помню… Быть может, с другого курса, факультета?

Рассеивая мои сомнения, девушка сказала: - Мы с физического отделения. Пришли вот к вам.

– Быть может, по ошибке? - спросил я.

– Нет. Нам нужны именно вы. Мы читали вашу статью “Болид над озером”…

– Да когда же это было?… Лет двадцать назад, не меньше!

– Статья опубликована в пятьдесят пятом в журнале… - и девушка назвала номер журнала, в котором увидела свет моя заметка.

– Расскажите, - попросили они, - расскажите поподробнее о болиде!

Наверное, они занимаются парапсихологией, решил я, сейчас это даже модно, да вот незадача: сколько бы ни собирали фактов специалисты в этой интересной области, их всегда оказывается чуточку меньше, чем требуется для доказательства истины. Но два студента, которым я дал бы не больше сорока на двоих, два моих гостя, разумеется, имели право на то, чтобы найти наконец решающие доводы. Ведь и мне, и моим друзьям было по восемнадцать, когда мы впервые соприкоснулись с настоящей тайной… Конечно, в заметке моей об этом сказано слишком уж мало, несколько туманных фраз, и мне пришлось кое-что припомнить. Чем старательней я припоминал весь эпизод, тем значительней он казался мне самому - бывает, что интерес, проявленный другими, восстанавливает ценность случившегося.

…Мы прошли тогда километров триста лесными дорогами, мощенными стволами берез и осин. Удивительно пустынны были эти лесные пути, разбегавшиеся на запад, север и юг от Селигера, на сотни километров раскинулась их сеть. Когда-то по ним шли автомобили с потушенными фарами, и неурочный крик выпи, шумный взлет птиц выдавали это непрерывное движение.

В зимние ночи, быть может, солдаты засыпали на заснеженных обочинах во время коротких привалов. Л в пятьдесят пятом здесь стояла тишина, было безлюдно. Окопы на опушках березовых рощ, простреленные каски, деревья, скошенные, как трава, рассказывали молчаливо о минувших боях за холмы и реки, за озера, острова и косогоры, за околицы сожженных деревень. Здесь остановили немецкую военную машину.

От Октябрьской железной дороги мы пешком добрались до Селигера, обошли его с севера, через Полново, сели на катер и добрались до Осташкова. Но и Осташков не был последней точкой нашего маршрута. Еще один день мы провели на острове Кличен, и с его высокого берега открылось пространство страны озер, островов и рек - Валдая…

Где-то по пути, у безымянного озера с песчаными берегами, почти ключевой прохладной водой, со звоном трубок камыша и янтарными заводями, в один из пятнадцати валдайских вечеров мы увидели яркий белый болид. Похож он был на ракету, но прочертил зеленое и ясное закатное небо стремительней - линия его пути наклонно вела к середине озера и была прямолинейна.

Через полчаса, поставив палатку, я пошел купаться, в лагере остался только Валя Корчуков. Остальные ушли кто куда: за дровами, за молоком в дальнюю деревню, по ягоды. Валентин расположился у крайней палатки, совсем рядом с берегом.

Я уплыл за тростники, потом вернулся. Берег медленно поворачивался, словно у меня кружилась голова. Я видел, как Валентин брился. Он проделывал это с помощью остро отточенного топора - предмета особой гордости прирожденного бродяги.

Лезвие, мелькая у его лица, казалось то серым, то багровым, отражая и озеро, и одинокое светящееся облако. Я нырнул, раскрыл глаза, чтобы видеть подводные джунгли и мелких рыб, прятавшихся от меня (это меня забавляло: они всерьез принимали мои попытки поймать их или коснуться их плавников).

Над водой пробежала широкая медленная тень.

Там что-то изменилось. Я вынырнул. Передо мной раскинулся незнакомый берег. Незабываемое воспоминание: это было совсем другое место… как будто и лес, и пляж, и наши палатки, и старый столб, оставшийся от довоенной еще телеграфной линии, недалеко от которого сидел Корчуков, вовсе исчезли, как театральная декорация. Впрочем, это меня сначала не испугало, но на всякий случай я решил выбраться на берег.

И вдруг я застыл. Мои ноги касались дна, и я остановился в десяти метрах от берега. На том месте, где был всего минуту назад Валентин, сидел на корточках совсем другой человек.

Как рассказать о нем?… Был он бородат и держал в поднятой правой руке палку. Я присмотрелся: копье! Наконечник копья смотрел почти вдоль линии берега и чуть в сторону леса - дикого, незнакомого, с гигантами деревьями, опутанными синими и черными змеями лиан. Я.видел его профиль, его вниматeльные, усталые глаза, морщины на его лбу и шее, сильной и загорелой. На плечи его была накинута кожаная жилетка, изодранная в клочья, ступни ног его и руки кровоточили, царапины прочертили лицо, мужественное, с открытым взглядом, устремленным в недосягаемую для меня лесную даль…

И вдруг вверху вскрикнула черная птица. Я испытал мгновенный страх. Неведомая тревога была разлита в этом сказочном краю. Почти невольно я погрузился в воду, к своим друзьям - рыбешкам, по-прежнему сновавшим возле.

Я остался в воде, насколько хватило дыхания, надо мной серебрилась рябь, искажая багровое облако. Это облако подсказало мне, что все вернулось на свои места. Я осторожно выдохнул, потом открыл глаза и взглянул на берег. Недалеко от столба у палатки брился Корчуков. Знакомый лес, знакомый холм справа, берег и спокойная заводь. В стороне стоял Растрйгин, один из наших, с охапкой валежника и к чему-то присматривался. Через минуту он двинулся вдоль берега к палаткам.

Я заплыл за тростники, подальше, на открытую воду и лег на спину. Потом, чтобы убедиться в нереальности происшедшего, опять нырнул надолго и поплыл под водой к берегу.

Здесь было глубоко, и в полумгле я не мог угадать дна. Мои руки коснулись наконец тростников, я всплыл и сквозь колеблющийся строй стеблей увидел берег и человека с копьем.

Теперь он привстал. Его плечо прижималось к дереву, одной рукой он обхватил ствол, другая же по-прежнему сжимала древко. Я подплыл ближе и постарался запомнить подробности. На его поясе висел большой костяной нож, прямой и широкий, как меч. Запястье правой руки, которой он держал копье с каменным наконечником, было охвачено грубым широким браслетом. Я видел, как он едва заметно глотнул воздух, не сводя глаз с какого-то предмета впереди себя, и его левая рука еще крепче сжала ствол дерева.

Я обнаружил и то, что приковало его внимание. Прямо на него бежало странное существо, похожее на увеличенную во много раз многоножку. Многоножка то выползала на берег, то скрывалась в чаше, тело ее извивалось, и сухой шорох сопровождал ее стремительные движения. Она, казалось, была заряжена электричеством, по черному панцирю тела пробегали желтые искры, камни и древесная ветошь отскакивали от ее ног, рассыпались перед ней, освобождая дорогу. Чем ближе она была, тем слышней был шорох и треск, и я вдруг увидел ее глаза - два черных отверстия, окаймленных зеленой фосфоресцирующей полосой. Они неотрывно следили за человеком, как бы прихотливо ни извивалось ее туловище среди корней деревьев, лиан и ветвей. Величиной она была, вероятно, с кроКодйла или немного больше.

Метрах в ста от нас многоножка неожиданно остановилась, замерла, и в глазах ее зажегся красный огонь. Над ее головой поднялись три белых фонарика на общем отростке. Они протянулись вперед, отросток удлинился, белые огни как бы ощупывали дорогу, когда она снова двинулась.

Монотонный электрический треск заставил сжаться мое сердце. Я понял смысл происходящего. Многоножка охотилась, она почти настигла человека. Убежать от нее невозможно: весь ее облик свидетельствовал о простых, почти механических принципах организации, о чем-то таком, что роднило ее с машиной, страшной, неумолимой машиной, не знающей усталости и пощады.

Поединок был неизбежен, и человек знал это, он готовился к встрече, не помышляя о бесполезном бегстве. Светлый наконечник копья чуть наклонился…

Я обернулся: за мной расстилалось озеро. И все там, на озерной глади, и за ней, на другом берегу, было мне хорошо знакомо. А вверху догорало облако. Да и на моем берегу стало все по-прежнему…

Я снова увидел Валю Корчукова и поплыл к берегу. Он кончил бриться и держал топор в правой руке, а левой обхватил ствол сосны, к которому была привязана палатка. Что-то в его позе насторожило меня. Неизъяснимая тревога заставила меня плыть быстрее, подгоняла меня, я уже выходил из воды, когда возникло ощущение прихотливой и неожиданной связи событий в двух различных и далеких мирах. Где-то человек готовился метнуть копье в ринувшуюся на него гигантскую многоножку. Здесь происходило нечто похожее. В моем сознании наметилась ассоциация: я ждал подтверждения взаимообусловленности разноплановых эпизодов. Вот Корчуков поднял топор, отвел назад руку и сильно метнул его. Я не знал, что должно было последовать за этим здесь, на знакомом мне берегу, зато твердо знал, что случилось там, за приоткрывшейся завесой неведомого. Там решался исход поединка.

Я даже не вскрикнул, когда увидел, что топор вонзился в старый, серый от дождей, подгнивший столб. Я выскочил на берег и бросился к Валентину. Наклонившись, он возился с рюкзаком. Схватив его за ворот куртки, подхватив под плечо, я отбросил его в сторону. Все решилось в мгновение ока. Я едва успел отскочить. Столб рухнул как раз на то место, где сидел Валентин секундой раньше…

– Вот и вся история, - сказал я своим гостям, - хотите верьте, хотите проверьте…

Девушка смутилась: - Что вы, мы верим.

– А что было дальше? - спросил ее спутник.

– Ничего. Утром снялись и пошли. Других очевидцев не оказалось. Ну а я молчал до поры до времени. Только потом, когда вспомнили о пропавшем тополе…

– О том самом, которым Валентин брился? Разве он пропал?

– Мы не нашли его.

– Жаль, что вы не написали обо всем так же подробно, как сейчас рассказали, - заметила девушка мечтательно, - боялись, не поверят?

Что я мог ответить ей?

Почему я, ученый и журналист, не написал об этом подробно?… Не знаю. Но, думается, прежде следовало бы написать о другом. О военных бесконечных дорогах. О выжженных бомбами торфяных болотах. О прозрачном, бледном на солнце пламени над соломенными кровлями. О следах отгремевших канонад и военных трудах минувшего.

Тогда, в пятьдесят пятом, прикоснувшись к прошлому, я мог живо представить себе недостроенные дома, взорванные минами; городские парки, вырубленные на дрова; пепел сожженных изб, густым налетом покрывавший заиндевелые ветви; старуху с непокрытой головой и детей, обвязанных старушечьими платками, отогревавших руки над головешками от их жилья.

Нам чудился запах войны - запах бензина и пожаров, машины смерти с черепами, свастиками, тузами на бортах, вражеские трубы на рассвете, предвещавшие атаку.

Именно это приковывало тогда мое внимание.

Да, я видел человека с копьем, видел его внимательные глаза, следил за его дыханием, когда он ждал начала поединка.

Но я знал и о мальчике, выкрашивавшем, выплавлявшем из неразорвавшихся бомб взрывчатку, чтобы набрать восемь с половиной килограммов тола (именно столько нужно, чтобы пустить под откос эшелон). О том, как он искал эти бомбы в оккупированном городке и ночами мастерил в сарае самодельные взрыватели. Потом привязывал к ним длинные веревки, за которые нужно дергать, когда поезд будет проходить мимо. Как шел закладывать мины на насыпь, на рельсы. Как быстро и настойчиво разгребал ладонями щебень, пока по нему стреляли.

Старик с острова Хачин рассказал нам о связисте, который под огнем, перекатываясь с боку на бок, кубарем, тянул провод по картофельному полю. Он упал, но, продолжая ползти, на минуту задержался у канавы с водой, чтобы напиться.

И остался лежать, сжимая рукой провод.

Нетрудно было представить техников, спавших под крыльями истребителей, готовых по тревоге работать в непроглядной темени. И солдата, готовившего связку гранат, скреплявшего их обрывком провода так, чтобы четыре рукоятки смотрели в одну сторону, а пятая - в обратную. Именно за нее нужно было держать всю связку, ожидая, пока танк пройдет над головой. Впрочем, это-то уж приходилось делать почти каждому бойцу…

…Что я думаю об этой истории? Разное… Тогда мне казалось, что это мираж, что болид над озером создал совсем особые условия наблюдения. И где-то в джунглях, наверное, действительно прятался человек с копьем, поджидая многоножку.

Я не увлекался тогда биологией, и меня не смущал фантастический облик странного существа. Потом я понял: таких не бывает. Можно перелистать любую самую объемистую книгу с описаниями живых редкостей, но ни на одной из тысячи страниц не найти ничего подобного. В этом я позже много раз убеждался.

И что бы ни говорили и ни писали о “затерянных мирах”, трудно было представить проявление жизни, столь отличающееся от известных форм.

Знакомый радиофизик подсказал интересную мысль. Болид создает ионизированный столб, своеобразный электронный шлейф. Этот-то многокилометровый шлейф может служить антенной и даже волноводом для очень длинных радиоволн.

Альфа-ритм электрической активности человека с копьем, вероятно, близок к нашему. Получается, что столь низкочастотные колебания могли быть приняты метеорной антенной из космоса. Требовались, правда, дополнительные условия, трудно выполнимые. Во-первых, электромагнитные волны, воздействуя на наш мозг, должны создавать полную иллюзию присутствия.

Во-вторых, где же все-таки это было: на другой планете?

В иной звездной системе? И какова же тогда сила излучаемых биосигналов?

Этот второй вариант казался, пожалуй, фантастичесчим, но я постепенно уверовал в него. И успокоился.

Месяца через два они позвонили. Расспрашивали о Полновском плесе, о Заплавье, о дороге к Картунскому бору. Дорогу на озеро я не помнил, знал только, что от Сосниц до него недалеко. Кажется, во время студенческих каникул они собирались на Валдай. Места там хоженые, не заблудятся, подумал я. Потом они пропали, целый год не объявлялись и не звонили.

Я уж было забыл о них.

И вот почти год спустя мы встретились. Они пришли ко мне, повзрослевшие хорошие ребята, в кармане - дипломы не то физиков, не то биофизиков. Теперь их трое - Гена, Ира (с ними я знаком) и Саша (еще один молодой физик). Разговор тот же. О болиде над озером. О давнишнем нашем походе на Валдай. Наслушавшись своих собственных рассказов, я понемногу, начинаю сомневаться, спрашивать себя: было ли это на самом деле или, может; померещилось мне?

– Вы все-таки расскажите еще раз, как искали топор! - просит Геннадий, и я припоминаю (во. второй уж раз!) кое-какие детали.

Мне не вполне понятна их настойчивость. Да, искали мы топор. Вместе с Корчуковым. Не нашли. И хоть утро вечера мудренее, но на рассвете тоже не оказалось его ни под упавшим столбом, ни поблизости от него.

– Вы-то, наверное, не искали как следует - Корчуков искал.

– Пожалуй, - соглашаюсь я, - только зачем вам все это?

– А мы ведь собрались тогда на ваше озеро… - говорит Геннадий. - Ира, я, Саша и еще трое ребят.

– Ну и что же, побывали?

– Побывали. Только позднее.

– Не жалеете? Интересно было?

– Интересно. Только биосигналы из космоса тут ни при чем оказались. Дело не в антенне и не в электронном шлейфе, - Вам виднее, - я не скрываю легкой иронии.

Геннадий начинает неторопливо излагать их точку зрения.

Говорит он о пространстве, сопряженном с нашим, обычным пространством. Время и там и здесь течет одинаково, это общая координата. Зато другие измерения - ширина, длина, высота, все три координаты - расходятся, расщепляются. Мы не видим будто бы объекты из того, сопряженного пространства, хотя они рядом, даже как бы незримо пронизывают нас. Я перебиваю его:

– Это даже не теория. Гипотеза, не больше. О двух пронизывающих друг друга мирах я наслышан.

– У нас есть доказательства. Болид сместил измерения, сопряженное пространство стало ощутимым. Потом контакт опять пропал.

– Да, но о болиде рассказал вам я!

– Конечно. Но ваш человек с копьем мог появиться только из сопряженного пространства. И только там мог исчезнуть топор.

– А как же с принципом симметрии? Между сопряженными полями, между двумя нашими мирами может произойти лишь эквивалентный, равнозначный обмен энергией-массой.

– Мы думаем, такой обмен и состоялся, - спокойно возразил Геннадий, и я почувствовал, что в этом они единодушны.

– Но топор Корчукова исчез, - сказал я. - По-вашему - перешел туда, в сопряженное пространство. Если вы убедите меня, что в обмен мы приобрели что-нибудь другое, с равной массой, тогда я сдамся.

– Мы были у озера, - сказала Ира неопределенно, щелкнула запором портфеля и подала мне продолговатый светлый камень с отшлифованными гранями и тонким острием.

Я взял его, провел ладонью по четырем неровным ребрам, молча потрогал острие. Слова были бы лишними. Ведь я без труда узнал наконечник того самого копья.





СЕРГЕИ СМИРНОВ ЦВЕТОК В ДОРОЖНОЙ СУМКЕ



После привычных блекло-серых, бесцветных и нагоняющих смертельную тоску холмов Безликой кипящая на полуденной жаре земная зелень вызывала резь в глазах. Я стоял неподвижно на краю шоссе и, вглядываясь в зеленый мир, щурился с такой силой, что даже стала болеть голова. Подошвы ботинок словно приварились к дороге, и мне казалось, что еще немного - и мои ноги пустят в асфальт корни.

Вдруг какой-то импульс прострелил мои мышцы. Я сорвался с места, зашвырнул далеко свою дорожную сумку и тут же ринулся сам вслед за ней в гущу травы. Но, сделав несколько яростных рывков, выдохся. Ноги опутала упругая паутина из стебельков и листиков; наконец, подавшись телом вперед так, что сохранить вертикальное положение уже было невозможно, я растянулся во весь рост и, должно быть, отшиб бы себе грудь и разбил лицо, если бы не тысячи маленьких зеленых пружинок, мягко сжавшихся подо мною.

И от этого чувствительного падения мне вдруг стало хорошо-хорошо.

Про своего нового знакомого, Алексея, я совсем забыл, а когда вспомнил и, сев, высунулся из травяных зарослей, оказалось, что он все еще стоит на шоссе, переминаясь с ноги на ногу.

– Чего ты ждешь? - спросил я решительно, удивляясь, как может человек, пробыв год в космосе, не прийти в ребячий восторг от земной красоты.

Алексей только посмотрел на меня так, как смотрит не умеющий плавать на реку, через которую ему придется перебираться вброд.

– Ты там до конца отпуска простоишь, - почувствовав какой-то подвох, сказал я уже как-то неуверенно.

Алексей наконец тронулся с места. Он повесил на плечо свою сумку, сошел с дороги и двинулся в мою сторону, переступая таким образом, будто боялся наступить на спрятавшуюся в траве змею. Я смотрел на него во все глаза. Судя по всему, Алексей чувствовал себя очень неловко: лицо его покрылось красными пятнами. Он подошел ко мне, осторожно положил сумку на землю и, присев на корточки, пристально посмотрел на меня.

– Должно быть, я немного свихнулся, - с огорчением сказал он, словно оправдываясь за свои странные действия.