Настройки шрифта

| |

Фон

| | | |

 

Всегда начеку







ОБ ЭТОЙ КНИГЕ

Солдатами невидимого фронта назвал работников милиции автор одного из очерков, собранных в этой книге.

Мы, советские люди, за полвека своей истории вынуждены были так часто воевать, столько раз отражать вооруженные нападения врагов, что слово «фронт» естественно вошло в наш быт. И в мирное время мы привычно говорим: «На трудовом фронте» или: «Фронт борьбы за коммунизм».

Понятие фронта неразрывно связано с представлением об упорной борьбе, об опасностях, о человеческом мужестве. В этом смысле у нас и в мирной жизни немало подлинно «фронтовых» профессий. На фронте борьбы со стихией постоянно сражаются летчики, моряки, полярники, альпинисты. Их борьба трудна, их противник силен и беспощаден, но фронт у них — «видимый», поскольку можно нанести на карту циклоны и тайфуны, грозы, ледовую обстановку и крутизну горных склонов.

Стихию человеческих страстей, людской подлости и жестокости, уродливую стихию преступлений, против которой борются те, что стоят на страже общественного порядка, не нанесешь ни на какие карты. Это фронт поистине невидимый. Бойцам этого фронта надо находиться в постоянной, ежечасной готовности. Поэтому борьба здесь особенно сложна, а потери — настоящие фронтовые потери, увы, нередкие — особенно тяжелы от сознания того, что их могло бы не быть.

И еще одно своеобразие есть у этого фронта. Его передний край не всегда проходит между людьми, отделяя преступника от остального общества, но порой пролегает внутри самого человека — в его сознании, как линия борьбы дурных склонностей и добрых намерений, собственной совести и глубоких заблуждений, благотворного воздействия общества и порочных влияний со стороны. Здесь часто приходится бороться за человека против него самого, здесь задача нередко состоит в том, чтобы сделать противника союзником, чтобы во внутренней душевной борьбе потенциального преступника победили его совесть, сознание гражданского и общественного долга и чтобы человек сначала остановился на краю пропасти, в которую готов был упасть, а потом с отвращением навсегда отшатнулся бы от нее. Именно это придает особое благородство трудной работе наших стражей общественного порядка — сотрудников органов милиции.

В канун славного 50-летия Великой Октябрьской социалистической революции советские люди с гордостью подводят итоги полувековой борьбы на фронте строительства коммунизма во всех областях своей деятельности. Книга «Всегда начеку» тоже своего рода отчет о том, что за эти полвека сделал для Родины один из скромных, но важных отрядов нашего общества — коллектив советской милиции. Конечно, на страницах книги запечатлена лишь малая часть этих дел, представлены читателю лишь немногие герои этой трудной работы и борьбы, да и написаны эти очерки по-разному. Но материал их, взятый из живой жизни, без сомнения, будет неизменно интересен для читателя. И не только потому, что большинство этих очерков имеют «детективный» характер, но в первую очередь благодаря познавательному значению книги. Прочтя ее, вы не только познакомитесь с богатейшей героической историей советской милиции от первых дней революции и гражданской войны до нашего времени, но составите более глубокое представление о широте и сложности ее задач, о многообразии ее важной работы, узнаете о мужестве, доблести и самоотверженности бойцов этого невидимого фронта. И вы поймете, что главное здесь не в романтике опасности и риска, не в «детективности», а именно в повседневности и кропотливости этой такой нужной и важной для всех нас работы. Детективная, «приключенческая» сторона — это только чисто внешний ее признак, а настоящая суть, порой незаметная для постороннего глаза, куда тоньше и благороднее. Не столько карать, сколько воспитывать, не столько раскрывать, сколько предупреждать — вот главное содержание деятельности людей, охраняющих общественный порядок в нашей стране, стоящих на страже интересов всего народа и, значит, каждого из нас. И именно потому, что это люди из народа и для народа, они совершают нередко удивительные героические подвиги, а порой даже отдают за народное дело свою жизнь, как это сделали Василий Петушков, Андрей Баженов и некоторые другие работники милиции, о которых вы узнаете из собранных здесь очерков.

И еще на одну сторону этой книги хочется обратить внимание читателя — на ее географию. Русские Егор Швырков и Семен Пикалов, украинец дальневосточник Николай Шевченко, армянин Хачик Абрамян из Еревана, узбек Рахим Атаджанов, грузин Георгий Кашия и эстонец Якоб Кундер, туркмен и азербайджанец, латыш и белорус — вы найдете здесь представителей всех национальностей нашей страны. И вы невольно еще раз подумаете при этом об одном из самых крупных завоеваний нашей революции — о созданной на просторах советской земли семье народов, делающей бок о бок и плечо к плечу великое общее дело строительства новой жизни и так же дружно охраняющей его от всех покушений больших и малых врагов нового общества.

Я думаю, читатель закроет эту книгу с чувством благодарности и к коллективу литераторов и журналистов, рассказавших нам о многих интересных и скромных героях нашего времени, и к сотрудникам научно-исследовательского института МООП СССР, собравшим и подготовившим весь этот богатый героический материал. Но прежде всего он испытает глубокую благодарность к простым и незаметным бойцам невидимого фронта — тем, кто всегда начеку, кто неустанно сторожит общественный порядок, смело и самоотверженно становится на пути его нарушителей, охраняя жизнь, труд и покой советского человека.



С. С. СМИРНОВ,

писатель, лауреат Ленинской премии

Леонид Рассказов

СХВАТКА В ЗАМОСКВОРЕЧЬЕ

Около Устьинского моста в Замоскворечье издавна был установлен пост. Место это всегда считалось беспокойным. Недалеко толкучий рынок, куда часто приносили сбывать краденое, где промышляли карманники, игроки в азартную рулетку. Редкий день проходил здесь без происшествий. Поэтому еще в старые, дореволюционные времена начальство ставило на пост возле Устьинского моста опытного городового, могущего принять решительные меры на случай каких-либо беспорядков.

А теперь на том месте, где когда-то стоял дородный городовой, прохаживался человек среднего роста лет сорока пяти, в видавшей виды солдатской шинели, с винтовкой на ремне. Поставил его на этот пост 1-й Пятницкий комиссариат рабоче-крестьянской милиции.

В предрассветной мгле шаги звучали особенно гулко. Егор Швырков негромко разговаривал сам с собой:

— Ловко мне подметочки подбили. И главное — недорого: за осьмушку махорки. А то и ходить бы не в чем. Казенных-то в милиции пока не дают. Да и то сказать, где их взять-то? На всех разве напасешься? А тут еще эти бандюги проклятые житья не дают. Грабят людей, насилуют, убивают.

Егор с гневом вспомнил, как совсем недавно шайка жуликов растащила средь бела дня три воза продовольствия, которое везли голодающим ребятам в останкинские детские учреждения. Два милиционера, к которым присоединился и случайно проходивший по этой улице Швырков, смогли отстоять только одну подводу.

Занятый своими мыслями, Егор Петрович и не заметил, как дошел до рынка, где проходила граница его участка.

Навстречу ему шел Семен Пикалов. Не так уж давно служили Швырков и Пикалов в Пятницком комиссариате, всего-то несколько месяцев, а уже крепко сдружились.

— Ну, Семен Матвеевич, как дела?

— Да вроде как ничего, Егор Петрович. Выстрел какой-то со стороны Солянки слышен был. Так ведь теперь часто стреляют.

— Давай-ка табачком побалуемся, скоро и смена наша подойдет.

Друзья закурили по фронтовой привычке, пряча цигарки в кулаке.

Быстро светало.

Сдав посты, пошли в дежурную часть комиссариата.

— Понимаешь, Семен, одна думка меня мучает. Прямо покоя не дает: правильно ли, что в милицию пошли? По земле скучаю, ох, как скучаю! Вот сейчас весна, самая пахота начинается. Выйдешь в поле на рассвете, проложишь первую бороздку, прямо сердце радуется! А дух какой! Земля-то нас заждалась, тоскует. К тому же, сам пойми, кулачье свирепствует. Комбедам без нас, солдат, разве справиться?

— Так-то оно так, — задумчиво ответил Пикалов. — Не береди душу, Петрович, самого к земле тянет, спасу нет. Да вот силенки-то у нас пока что маловато. Хорошо, ясное дело, в поле выехать, первую бороздку проложить. А на чем? Лошадки нет, корова во дворе не мычит. А чем сеять? Придется к кулаку за семенами идти. Пуд возьмешь, отдавай два. Разве ты их не знаешь, этих мироедов? Сила-то пока еще у них. У нас, у бедноты, кроме земли, ничего нет. Потому и думаю, Петрович: правильно мы с тобой сделали, что в город ушли. Наведем тут порядок, опосля и к себе махнем, город нам поможет жизнь наладить...

Растянувшись на нарах в казарме, Швырков долго не мог заснуть. Лежал, закинув руки за голову, и думал, думал невеселую свою думу. Вспоминалось ему, как недавно, провоевав почти четыре года, возвратился он к себе домой после империалистической войны.

Пришел он в свое село Демидково. Открыл калитку. Печально глянула на хозяина пошатнувшаяся хата. Хлева пустые. Двор зарос крапивой. Где когда-то стоял стог сена, вырос бурьян. Сарай завалился. Словом, запустение.

Так и стоял солдат посреди двора с походной сумкой за плечами и винтовкой на ремне, пока не заметила его Домна Семеновна через окно.

— Смотрю, — рассказывала она ему после, — стоит во дворе около крыльца какой-то обросший солдат и кланяется. Не признала я тебя, Егор Петрович. Позвала Сергея и говорю: вынеси-ка служивому хлебца, есть, сердешный, наверное, хочет. Может, и наш батя где-то так же вот ходит...

И вот Сергей стоит перед отцом с краюхой хлеба. Где же ему узнать отца? Ведь когда отец уходил на фронт, мальцу и пяти годков не было.

Солдат не выдержал:

— Сережка, дорогой, — вскрикнул он, поднимая сына на руки.

А тот испуганно смотрел на незнакомого солдата и никак не мог понять, почему он его обнимает. Выбежала во двор Домна Семеновна, заплакала от радости.

— Ну спасибо тебе, Семеновна, что вырастила мне такого сына.

Недолго пришлось побыть тогда хозяину дома.

— Думай не думай, — сказал он жене, — а хозяйства сейчас нам с тобой не поднять. Силенок не хватит. Из нужды мы никак не выползем. Хоть и жалко мне расставаться с вами, а придется: надо идти в город на заработки.

— А может, как-нибудь перебьемся? — нерешительно пробовала возразить Домна Семеновна.

— Нет, мать, ничего не получится. Надо поработать в городе.

И через два дня Егор Петрович распрощался с женой и детьми, вскинул на плечо винтовку и уехал в Москву. Там он поступил в милицию...

Швырков не заметил, как подкрался сон, сморил его. Все же целую ночь на посту пробыл, не одну версту отшагал.

Но отдых был недолгим. В комиссариат сообщили, что в одном из притонов собрались для очередной попойки главари банды Николая Клестова. Банда эта совершила в районе Устьинского рынка несколько грабежей с убийствами. В банде наряду с отъявленными негодяями были и молодые люди, увлеченные романтикой ночных приключений. Стояла задача: разложить эту банду, то есть отколоть от нее людей заблуждающихся, по существу обманутых. Что же касается главарей, то их следовало задержать, обезоружить и предать суду. Задача весьма трудная: ведь банда была отлично вооружена.

Дежурный по комиссариату вызвал Швыркова и Пикалова. Кроме них, в резерве никого не было. Конечно, посылать двоих в логово бандитов было очень опасно, но и медлить нельзя: когда-то еще представится столь удобный момент для задержания опаснейших преступников.

— Ну, как? — спросил дежурный у милиционеров после того, как объяснил им задачу. — Беретесь выполнить это задание? Предупреждаю: оно опасное и потребует от вас большой выдержки и смелости.

Конечно, друзьям смелости не занимать. Но как, в самом деле, вдвоем задержать главарей банды, которых, по оперативным данным, не менее четырех.

— Без военной смекалки тут не обойтись, — сказал Швырков своему другу. — Она, хитрость военная, много раз выручала нас на фронте, и тут, надо думать, не подведет.

И он тут же изложил свой план задержания бандитов.

В самый разгар попойки в бандитский притон вошли двое вооруженных людей в солдатских шинелях.

— Кто такие? — грозно обратился к ним главарь.

— Московские милиционеры. Оружие — на стол! Руки вверх!

Пьяная компания остолбенела. Но Швырков понимал, что оцепенение это продлится несколько мгновений, а потом возможна схватка. Не давая бандитам времени прийти в себя, он громко распорядился:

— Ну-ка, Пикалов, дай команду взводу, чтобы держали под прицелом окна!

Пикалов, отворив дверь, передал распоряжение.

Бандиты сложили оружие: они были уверены, что притон окружен крупным нарядом милиции и сопротивляться бесполезно. В это время за окнами послышался шум. Все шло в соответствии с задуманным Швырковым планом. Он привлек на помощь хорошо знакомого ему дворника. Обязанности дворника состояли в том, чтобы поднять шум, после того как Пикалов даст команду. Это задание дворник выполнил образцово: стук сапог, падение каких-то тяжелых предметов, свистки — все это создавало впечатление, что около дома действительно большое количество людей. Швырков моментально собрал сложенное бандитами оружие. Вдвоем с товарищем он скрутил задержанным руки. Задание было выполнено.

Борьба с преступностью в Москве носила в те годы ожесточенный характер и порою выливалась в настоящие сражения. Часто в этих операциях приходилось участвовать обоим милиционерам. Друзья действовали всегда решительно и смело.

Сколько раз схватывались они с бандами, сколько раз пули свистели над самым ухом! И ничего — ни царапинки. «Везучие вы, в сорочке, видно, родились!» — сказал им как-то один товарищ. «Э, друг, тут не везение, а расчет и смекалка! — усмехнулся в русую бороду Егор. — Побыл бы ты с нами в окопах, не тому бы еще научился!..»

...Утро 4 апреля 1918 года не предвещало ничего плохого. Весна. Первая весна после великой октябрьской победы. Таял снег. Всю зиму не убирали его с улиц столицы, много было других дел — поважнее. Пешеходы осторожно пробирались между журчащими ручьями.

Изредка двигались переполненные трамваи. Вид их вызывал у людей радостные улыбки. Налаживается, налаживается жизнь в столице. Медленно, но налаживается. Вот и транспорт появился. Правда, его еще очень мало. Рассчитывать, что на работу можно доехать трамваем, пока нельзя. Люди вставали пораньше, чтобы пешком добраться на завод или в учреждение. Ну что ж, это неважно. Первые трамваи — это хороший признак. Значит, скоро на работу можно будет не ходить, а ездить.

Уже под вечер Егор Петрович Швырков и Семен Матвеевич Пикалов шли на пост. Замоскворечье. Купеческие дома. Окна наглухо зашторены, плотно закрыты ставнями. Обитатели этих жилищ редко выходят на улицу.

— Боятся, — подмигнул Пикалов. — Тут, ручаюсь, золота и прочего добра полным-полно.

— Да, жирные особнячки, — согласился Егор. — Вот эти-то богатства и не дают им спать: для бандитов лакомый кусок. Да и анархисты ничем не лучше бандюг. Прикрываются политикой, а на руку — ох, как нечисты!

— А чего нам их охранять, буржуев-то, да их бриллианты? — недоумевал Семен. — Они небось не думали о нашем брате, когда заставляли на себя до седьмого пота работать. А мы изволь ночи не спать, жизнью своей рисковать, покой буржуев охранять. Не понимаю этого!

Швырков, признаться, тоже не очень хорошо понимал, зачем надо защищать буржуев. Но приказ есть приказ. Правда, начальник толковал, что скоро государство все отберет у буржуев и заставит их трудиться наравне со всеми. А ценности пойдут на нужды народные, на помощь рабочим и крестьянской бедноте. И из особняков богачей повыкинут. Может, еще и ему с Пикаловым доведется по натертым паркетам походить да в удобных креслах посидеть. Выходит, охраняют они не буржуйское добро, а свое, народное...

Милиционеры свернули к Устьинскому мосту. Каждый из них занял свой пост. Один у моста, другой — у «толкучки». Старались быть на виду друг у друга, чтобы при случае оказать помощь.

Начинало смеркаться, когда милиционеры сошлись на границе своих постов. В это время к ним подошла группа вооруженных людей в кожаных тужурках. Один из них, по-видимому, старший, обратился к милиционерам:

— Мы сотрудники Московской чрезвычайной комиссии. Окажите нам содействие при производстве обысков у контрреволюционеров дома № 12 по Космодемианской набережной.

Швырков и Пикалов неоднократно слышали на инструктажах, что чекистам всегда следует оказывать помощь. Но слышали они и другое, что за чекистов иногда выдают себя бандиты, чтобы легче совершать грабежи.

— Что же, помощь мы окажем, — сказал Швырков. — Но сперва — ваши мандаты.

Люди в кожанках предъявили документы. Все правильно: печати, подписи. Вот только не понравилась Швыркову их предупредительность, неоднократные «пожалуйста», «будьте так добры». Чекисты, как правило, народ рабочий, простой, такие слова редко употребляют.

— И чего это они перед нами лебезят? — буркнул тихонько Швырков своему напарнику. — Будто мы какие важные персоны!

— Уж больно они суетливые, вертлявые! — согласился Пикалов. — Настоящие чекисты вроде бы не такие. Держи, Петрович, ухо востро...

Ворота дома № 12 были на запоре. Начали звонить. Дворник не появлялся. Видимо, дверь открывали только своим, по условному звонку.

Неожиданно к воротам подошел один из запоздавших жильцов этого дома и дал условный звонок. Вскоре вышел дворник. Проверив у чекистов документы, он вызвался проводить их.

Пришельцы разделились на две группы. Одна из них осталась с милиционерами во дворе, другая вместе с дворником вошла в подъезд дома и поднялась наверх.

Прошло несколько томительных минут. Вдруг раздался выстрел. Как выяснилось потом, это был выстрел в дверь, которую жильцы отказались открыть.

Теперь у милиционеров не оставалось никаких сомнений: с ними пришли не чекисты, а бандиты.

Загремели выстрелы. Завязалась неравная борьба: преступников было более десяти. Несколько бандитов было убито, уцелевшие наступали со всех сторон. Милиционеры держали оборону, стремясь не дать преступникам уйти. Бандитам удалось прорваться по крышам сараев на задний двор. Швырков их преследовал, но был убит. Пикалов получил тяжелое ранение и вскоре умер.

Герои до конца выполнили свой долг перед народом, перед революцией. Шайке бандитов не удалось ограбить ни одной квартиры. Все жильцы остались невредимы.

Сотни товарищей и жителей Замоскворечья провожали героев в последний путь. Их похоронили на Красной площади, где революционный народ хоронит лучших своих сынов и дочерей, отдавших жизнь в борьбе за его свободу и счастье.

Анатолий Ковалев

НОВЫЙ НАЧАЛЬНИК

В уголовный розыск он пришел с небольшим чемоданчиком, в котором, видимо, умещался весь его гардероб.

— Плохо Ростов встречает приезжих. На углу Таганрогской меня обокрали. Вытащили часы, а они мне очень дороги: подарок Ворошилова. Часы надо найти...

Это были его первые слова. Первая просьба и, видимо, первый приказ. Сознавал ли новый начальник уголовного розыска, как трудно этот приказ выполнить? Очевидно, сознавал и мало рассчитывал на успех. Скорее всего, это была проверка деловых качеств людей, с которыми ему предстояло работать.

Так состоялось знакомство сотрудников уголовного розыска с Иваном Никитовичем Художниковым.

Недавняя командировка свела меня с людьми, которые работали вместе с этим удивительным человеком. Я погрузился в архивные документы, листал желтые (от времени) и синие (потому что не было белой бумаги) страницы газет той далекой поры. И передо мной вставал человек беспредельно честный, храбрый и умный, преданный до последней капли крови делу революции.

Тревожное это было время. В городе хозяйничали бандитские шайки. Ночью на улицах в чуткой тишине гремели выстрелы, рвались ручные гранаты. То здесь, то там завязывалась отчаянная перестрелка между бандитами и отрядами милиции.

С разных концов города приходили в дежурную часть тревожные сообщения: совершена кража... совершено жестокое убийство с целью ограбления... совершен вооруженный налет на магазин...

Таков был Ростов 1920 года, когда пришел сюда бороться с бандитизмом Иван Художников...

Все это рассказал мне Павел Феофанович Рыженко — один из старейших работников милиции. «Пришел бороться с бандитизмом», — он сказал это очень спокойно и просто. Очевидно, самому надо быть сильным человеком, чтобы вот так, без патетики, сказать о своем товарище...

Так каков же он был, Иван Никитович Художников, первый начальник уголовного розыска Ростовской области?

В газете «Трудовой Дон» за ноябрь 1922 года, в пятую годовщину рабоче-крестьянской милиции, я нашел первый ответ на этот вопрос. Вот он:


«Иван Никитович Художников, сын слесаря Путиловского завода, с 14 лет работал по найму, получил пролетарское воспитание в Луганске на машиностроительном заводе. Товарищ Художников со дня Октябрьской революции в рядах РКП(б) и все время работает в судебно-карательных органах, откуда почерпнул много знаний и опыта в борьбе с уголовным бандитизмом. Недаром преступный мир окрестил его именем «советский Шерлок Холмс». Товарищ Художников — специалист-следователь и знаток психологии преступника. Редко кому удается выйти из его рук, не продефилировав заранее перед рабоче-крестьянским судом.
Стратег, администратор, следователь, отзывчивый товарищ по отношению к трудящимся... Можно смело уверить население трудового Дона, что донская областная милиция и уголовный розыск находятся в надежных руках».


Так писала газета в ту далекую и тревожную пору.

Художников не мог не быть психологом и стратегом. Ему надлежало быть требовательным администратором и умелым руководителем, чтобы вести успешно борьбу с бандитизмом, с классовыми врагами, умело маскировавшимися и порой проникавшими в государственный аппарат, в том числе и в уголовный розыск.

Стасик

По утрам на стол ложились сводки.


«В 2 часа ночи на возвращавшихся домой двух артистов напали три вооруженных грабителя и забрали все вещи, бывшие при них».
«На Скобелевской улице обнаружен труп мужчины. Убийство совершено из огнестрельного оружия, выстрелом в голову. В убитом опознан извозчик Г. Меркурьев».


Работники уголовного розыска сбивались с ног, не жалели ни сил, ни времени, а поток преступлений не иссякал.

В чем же дело? Художников, как и все, кто с ним работал, достаточно хорошо знал банды, орудовавшие в Ростове и его окрестностях. У каждой был свой «почерк», и не составляло большого труда определить, какая из них совершила очередное преступление. Но как ни старался угрозыск, а ликвидировать банды полностью не удавалось. Для этого требовалось прежде всего обезглавить их, но главари всякий раз уходили от преследования. Знал Художников не только клички главарей, но и подлинные имена бандитов, наводивших ужас на жителей городов и сел Ростовской области. Но даже тогда, когда оперативники получали точные данные об их местонахождении, в последний момент операция проваливалась.

Почему? Этот вопрос все больше не давал покоя начальнику уголовного розыска. Тревожило его и то, что не сохранилась картотека преступников, а без нее трудно было работать. В общем, для беспокойства имелись веские основания.

В своем рапорте в вышестоящие организации сразу же после того, как угрозыск был передан из ревкома в подчинение административному отделу исполкома, Художников писал:


«Во-первых, подбор сотрудников отдела уголовного розыска... не соответствует своему назначению, за исключением некоторых товарищей. Есть работники, подрывающие авторитет ДОУР своим систематическим пьянством и взяточничеством. Отдел уголовного розыска не пользуется авторитетом у масс. До моего прихода были случаи дезертирства агентов в количестве шести человек во главе с начальником уголовно-следственного стола Темерницкого района»...


Это было до его прихода. Что же происходит сейчас?

В один из дней, когда Художников искал ответ на этот вопрос, к нему пришел заведующий регистрационным бюро и доложил, что картотека преступников найдена... на чердаке здания уголовного розыска... Значит, кто-то припрятал важные документы.

Иван Никитович приказал восстановить картотеку. И вот группа сотрудников кропотливо подбирает досье. Среди фотографий вдруг мелькнуло знакомое лицо. Человек, первым взявший фото в руки, боялся признаться самому себе, что на этой фотографии изображен Станислав Навойт — заместитель начальника уголовного розыска, ближайший помощник Художникова. Что делать? А может быть, это ошибка? Но люди знали: от Художникова нельзя скрывать ничего. И вот фотография преступника, зарегистрированного в 1916 году царской полицией под № 390, легла на стол Ивана Никитовича. В досье сообщалось, что преступник по кличке Стасик в составе шайки бандитов совершил несколько вооруженных грабежей и еще царским судом заключен в тюрьму на большой срок. Подлинное имя Стасика — Станислав Навойт...

В кабинет начальника уголовного розыска вошел высокий, элегантно одетый человек. На френче — ордена за боевые заслуги на фронтах гражданской войны. Через плечо — маузер. Этот человек знал подполье, за революционную деятельность был брошен в застенок и томился в царской тюрьме до той поры, пока Красная Армия не освободила Ростов-на-Дону и не выпустила из тюрем политзаключенных...

Таким знал этого человека Художников по рассказам самого Навойта. И все это оказалось ложью. И ордена им присвоены чужие, и славой он пользовался чужой. Перед начальником ДОУР стоял враг. Не он ли раскрывал перед преступниками оперативные планы? Не по его ли вине проваливались многие операции? Сомнений быть не могло. Спокойно и строго Иван Никитович приказал:

— Оружие на стол, бандюга!..

Я перечитал этот записанный со слов Рыженко эпизод и подумал: а нужно ли вспоминать об этом? Не лучше ли рассказывать только о тех, кто помогал Советской власти укрепляться, кто спасал население от убийц и грабителей? Конечно, приятнее писать о людях светлых, о таких, каким был и сам Художников. Но и о таких, как Стасик, тоже нужно. Тогда ясно видны два фронта борьбы советской милиции в те годы. И еще ярче светится подвиг честных и преданных партии бойцов.

«Степные дьяволы»


«На место преступления выехал начальник уголовного розыска тов. Художников».


Такие сообщения то и дело встречаются в разделе уголовной хроники ростовских газет начала 20-х годов. Художников приезжал туда, где только что было совершено преступление, и во многих случаях лично руководил расследованием. Люди учились у него стратегии и тактике уголовного розыска. Своим личным примером он воспитывал у подчиненных такие качества, как смелость, внимательность, самодисциплина.

Под руководством Художникова был проведен ряд смелых и хорошо организованных операций. Одна из них — ликвидация банды «Степные дьяволы».

Сообщения, одно тревожнее другого, приходили то из Степного, то из Батайска, то из Кущевской. А то вдруг одновременно из нескольких мест: совершен вооруженный грабеж! За дерзость и жестокость, проявляемые при налетах, шайку прозвали «Степные дьяволы». Возглавлял банду известный далеко за пределами области убийца и грабитель Бессмертный.

В течение двух лет старались напасть на след «Степных дьяволов» работники уголовного розыска. Но всякий раз, внезапно совершив налет, бандиты так же внезапно скрывались. Сведения, поступавшие в угрозыск, приводили работников, как правило, к членам банды, являвшимся лишь слепыми исполнителями и даже не знавшим толком самого Бессмертного. Ядро банды было хорошо замаскировано, имело немало явочных квартир, место нахождения которых установить не удавалось.

А Художников требовал точных данных. Не проходило дня, чтобы на очередной оперативке он не задавал вопроса: когда, наконец, начнется ликвидация «Степных дьяволов»? По его приказу всем сотрудникам были розданы фотографии главаря банды и его ближайших подручных. Художников еще и еще раз напоминал: наш долг — избавить население от ужасов, от постоянной угрозы налета.

Все знали о чинимых «Степными дьяволами» насилиях, а Художников снова напоминал эти факты, разжигал ненависть, призывал быть бдительными. Он, великолепный психолог, бил по самолюбию людей, считавших себя специалистами по борьбе с бандитизмом, а тут словно расписавшихся в своем бессилии.

А «Степные дьяволы» продолжали орудовать. В марте 1922 года они совершили налет на «болгарские огороды» 1-й Балтийской трудовой артели. Их жертвой стали 18 рабочих во главе с заведующим артелью. Убийства были совершены с садистской жестокостью. Бандиты похитили около четырехсот пудов пшеницы, много семян. Не побрезговали они и одеждой своих жертв.

В селе Койсут бесследно исчезли милиционер и два бойца всевобуча, патрулировавшие населенный пункт. Спустя некоторое время здесь были убиты две крестьянки.

Список преступлений рос.

В конце 1922 года группа оперативных работников задержала ближайшего помощника Бессмертного — Железняка.

Началось следствие. Художников умело направлял его, подсказывал пути, которыми надо идти. И вот наконец агенты уголовного розыска напали на след банды. Один за другим появлялись в кабинетах следователей члены шайки. В течение короткого времени большинство бандитов было арестовано. Банда рассыпалась.

Я хотел писать о Художникове. Но писать только о нем — значит не раскрыть его таланта руководителя, не показать главного: умения подбирать великолепные кадры — следователей, криминалистов, — без которых было бы немыслимо вести успешную борьбу с бандитами и ворами.

Он воспитал в уголовном розыске плеяду замечательных специалистов, поддерживал всякую ценную инициативу, поощрял каждый успех. Если было надо, работники угрозыска начинали преследование. Если этого требовали обстоятельства, они вступали в жестокую схватку с врагами.

Таким человеком, впитавшим в себя революционный энтузиазм Художникова и его преданность делу, был ближайший помощник начальника — Михайлов.

Работники уголовного розыска — люди, привычные ко всему. Но даже они на этот раз были поражены расчетом, хорошо продуманным планом организации ограбления Ростовского текстильного синдиката. Преступники не взламывали замков, не убивали сторожа. Жертв не было. Они проникли на склад синдиката из соседнего здания, снятого ими в аренду. Было похищено различных тканей на 500 миллиардов рублей — даже по тем временам обесценения денег сумма огромная.

Это был особый для Ростова случай. При подобных ограблениях угрозыск привык иметь дело с убийствами. На этот раз преступники действовали иначе. «Почерк» преступников не был похож ни на один из известных городским криминалистам.

Художников знал, что любой следователь, которому он поручит вести это дело, отнесется к нему со всей ответственностью. Но от Художникова зависело ускорить успех следствия. И он поручил дело об ограблении текстильного синдиката своему помощнику Петру Ильичу Михайлову.

Собрав сведения о преступниках, Михайлов начал их розыск. Требовалось найти всего двух человек. О них было известно немного: портреты и что они «грабители-интеллигенты». Фамилии, под которыми они жили, были явно вымышленными и серьезно в расчет идти не могли.

Михайлов знал, что такие не обвешаны маузерами, не носят ручных гранат на поясе. Они изысканно одеты, посещают лучшие рестораны, открытые к тому времени нэпманами. И Михайлов стал завсегдатаем ресторана «Ампир», наведывался в лучшие магазины. Но ни одного из преступников он так и не встретил.

Развязка наступила неожиданно. Прогуливаясь однажды днем по Садовой улице, Михайлов обратил внимание на курьера-рассыльного, везшего на извозчике большую корзину. Таких рассыльных («красные шапки», как, их называли) держали самые состоятельные владельцы магазинов, появившиеся во времена нэпа. А услугами «красных шапок» пользовались люди, которые вели «светский образ жизни».

Сопоставив все эти факты, Михайлов какой-то особой интуицией следователя почувствовал, что он ухватился за кончик той ниточки, которая поможет ему распутать весь клубок.

Вскочив на первого попавшегося извозчика, он пустился следом за «красной шапкой». Она привела его к городской железнодорожной кассе. Рассыльный брал два билета на имя Нанбурга Леона Владимировича.

Предъявив документы, Михайлов попросил рассыльного описать внешность хозяина.

Все было правильно: интеллигентный человек, хорошо одет. Золотые зубы. На щеке повязка... Это что-то новое. На щеке у этого человека должна быть большая родинка. Так, значит, повязка нужна, чтобы скрыть эту родинку: самую яркую примету.

Михайлов остался на вокзале. Он не спускал глаз с плацкартного вагона. И вот наконец появился Нанбург — спокойный, элегантно одетый.

Михайлов пошел ему навстречу и, поравнявшись, слегка тронул преступника за руку. Тот остановился, но у Михайлова хватило выдержки не показать тревоги.

— Вы забыли, гражданин Нанбург, рассчитаться с коммунхозом за аренду помещения, снятого вами по соседству с синдикатом...

Нанбург по достоинству оценил это джентльменское обращение. Он не стал сопротивляться. А на следующий день был арестован его сообщник Давид Фридман.

Итак, преступников задержал Михайлов. Но руководил им, направлял каждый его шаг Художников.

Этот человек мог незаметно — чтобы не обидеть подчиненного, не подавить его инициативы — подсказать верный ход, посоветовать, какую версию следует проверить именно сегодня, потому что завтра сделать это будет уже поздно.

С его помощью и при его непосредственном участии были ликвидированы шайки Котелка, Ореха, Казанчика, совершавшие вооруженные налеты на города и села области. И когда сообщалось, что на место преступления выехал Художников, население Ростова знало, что преступники будут найдены.

О Художникове и поныне ходят по Ростову легенды. Я прикоснулся к ним, к этим легендам, сохранившим до наших дней образ замечательного человека.

Сергей Смородкин

ПИСЬМО

1

В самолете Усманов внезапно почувствовал себя плохо. Барханы внизу слились в одно ослепительное пятно. И не стало ни самолета, ни шума мотора, ни барханов. Ничего. Просто одно оранжевое пятно. Ерназар хотел встать и не смог. Как будто все тело кто-то с силой вдавил в откидной дюралевый стул. И стул плыл вместе с его сухим, легким телом.

Потом немного отпустило. Усманов снова увидел застывшие барханы, но встать не смог. Он только слегка приподнялся. И от этого ничтожного усилия весь взмок. Достал платок, вытер ладони. Усманов посмотрел на свои пальцы, худые, жалкие, покрытые старческими коричневыми пятнами, и ему стало совсем не по себе. У него, наверное, даже лицо изменилось, когда он смотрел на свои словно неживые руки, потому что парень, сидевший с ним рядом и молчавший весь полет, спросил:

— Вам нездоровится, аксакал?

— Нет, ничего, — ответил Усманов. — Просто слабость. От жары, наверное.

Парень забеспокоился, пошел в хвост самолета и принес кожаный торсык с кумысом. Ерназар сделал несколько глотков. Кумыс был прохладный, но пить не хотелось.

— Рахмет[1], — сказал Ерназар и отдал торсык.

Он откинулся назад, закрыл глаза, делая вид, что дремлет. Усманов стыдился этой неожиданной слабости. Ему на миг захотелось, чтобы он остался один, но только не в этой алюминиевой коробке, а в степи, среди трав. И чтобы никто не видел, что ему плохо...

Сквозь неплотно прикрытые веки Усманов смотрел в окно, на пустыню. Земля сверху казалась мертвой, и смотреть вроде было не на что. Но Ерназар смотрел. Он знал пустыню другой. Жизнь в ней никогда не прекращалась. Тот, кто говорит, что пустыня мертва, не знает, что такое жизнь.

2

Да, жизнь... Ну зачем он, старик-пенсионер, полетел в августовскую жару из зеленого Чимкента в самое пекло — в Муюнкумы? Зачем?

Ерназар задал себе этот вопрос, который утром задавали ему домашние, и снова не мог на него ответить. Он знал только, что прилетит в Чулак-Курган, придет к Байгали, а там будет видно.

Байгали, Байгали... Сколько же лет я тебя не видел? Десять? Нет, пожалуй, одиннадцать. Ну да, одиннадцать. Одиннадцать лет прошло, как проводила Байгали на пенсию чимкентская милиция. Тогда все собрались. Все товарищи. Салюта не было, но проводили хорошо. А через три года Усманов тоже в последний раз расписался в ведомости, что сдал оружие после дежурства. Было тогда такое правило — расписываться в ведомости. Интересно, есть оно сейчас или нет? Надо спросить, когда вернусь. Наверное, все-таки есть. Правила живут долго.

Почему же он все-таки отправил Байгали то письмо? Единственное за одиннадцать лет. Ерназар не писал писем. О чем писать? О том, как сидишь утром на лавочке и читаешь газету «Южный Казахстан»? Или о том, как смотришь по телевизору футбол и «Голубой огонек»? Ну о чем ты, пенсионер, можешь написать боевому товарищу?

Однажды он все-таки решился, написал.


«Здравствуй, друг! Помнишь ты жаркое дело под Байрам-Али? Помнишь, как убили подо мной ахал-текинца, а я не успел выдернуть левую ногу из стремени? Жеребец издыхал, а я сидел рядом с ним, нога у меня была сломана и смит-вессон без патронов грелся в моей руке. Уже летел на меня черный, как уголь, басмач. Привстал он на стременах, чтобы сподручнее было раскроить мою голову. Летит он на меня и играет смертоносным своим клинком. Сейчас закроет мне бандит глаза, и седло, кованное серебром, увезет с собой. Не выдержал я и пополз от издохшего коня, волоча по песку ногу. Видел ты красного кавалериста, который ползет, как змея с перебитым хребтом? Видел ты красного кавалериста, который ползет и ждет, как разлетится его голова, вроде пустого ореха, и враг заберет его седло в серебре? Но ты, верный друг мой Байгали, увидел такой непорядок и срезал врага из карабина. И остался я живой, и седло осталось. Пока не украли его вместе с рыжей кобылой в Чарджоу осенью двадцать первого года.
А помнишь, друг боевой, как ударили по нашему лихому эскадрону пулеметы с тридцати шагов под Бухарой? Как разбился эскадрон об английские пулеметы системы «Льюис» и знамя наше выпало из рук тяжело раненного, а может и убитого, Елпатьева? Но ты изловчился, на скаку подхватил знамя мировой революции и повернул эскадрон назад. Изрубили мы пулеметчиков, но половина нашего эскадрона осталась лежать мертвей мертвого у стен Бухары.
А недавно нашел я анкету. Написано: фамилия — Усманов; имя — Ерназар; национальность — узбек; год рождения — 1892; образование общее — неграмотный; военное образование — кавалерист; время зачисления в военнообязанные — 1918; профессия до службы — сапожник.
Прочел я анкету и отнес в Совет ветеранов. Теперь она в столе у Сурдушкина Никона, с которым, помнишь, рубили мы басмачей под Сузаком. Никон говорит, что быть этой анкете под стеклом в музее...»


Такое вот письмо начал писать однажды Ерназар. Писал он трудно, перечитывал по нескольку раз написанное и, чем больше перечитывал, тем меньше письмо ему нравилось. Ну при чем тут ахал-текинец, и седло, и анкета, и еще музей? Почему музей?

Усманов считал, что музей — это что-то мертвое, застывшее. Какая-нибудь мамонтова кость, лежащая под пыльным стеклом. А они еще живы. Живет их горячая с Байгали юность. Живы их лучшие годы... Нет, не может быть разговора о музее. И он не стал дописывать письмо. Лежало оно долго в книге «История Казахской ССР», а как-то наткнулся на него Ерназар, запечатал в конверт, на котором был нарисован голубой пароход, и отправил Байгали в Чулак-Курган. А потом, недели через две, сам полетел к другу. Собрался вдруг и полетел.

...Самолет шел на посадку. Низкие домики Чулак-Кургана криво неслись под колеса. Они были желтые, как пустыня, и издали напоминали небольшие холмы. Самолет сел, на мгновение исчезнув в туче песка. Летчик вышел из кабины, открыл дверцу и приставил железную лестницу. Усманов первым ступил на песок, посмотрел вокруг и зажмурился. Ослепительное солнце заливало землю. Ветер гнал ручьи живого песка, и скрюченные ветки саксаула звенели от песчинок, как струны.

Ерназар постоял немного у самолета, из которого выгружали почту, железные коробки с кинолентами и какие-то бочонки, а потом пошел к поселку. Он шел; к пыльному мареву, висевшему над Чулак-Курганом, сначала медленно, но чем ближе подходил, тем все больше почему-то волновался и прибавлял шаг; и лицо его светлело. Усманов быстро нашел дом, где жил Байгали, постучал в дверь с железным кольцом. Никто не открывал.

— Эй, Байгали, — крикнул Ерназар. — Разве так принимают гостя?

За дувалом лениво и хрипло забрехала собака.

3

...На кладбище он пошел один. Сын Байгали хотел проводить его, но Ерназар отказался.

— Я пойду один, — сказал Усманов. — А ты добудь хороших коней и готовься в дорогу. Вместе поедем.

— Хорошо, Ерназар-ага, — сказал Нариман. — Я достану коней и все подготовлю.

Кладбище желтело недалеко от поселка. Оно было пустое и неуютное. Глиняные мазары стояли одиноко. Каждый сам по себе. Люди высыхали в этой глине, сами превращались в глину или в песок. Над многими мазарами тускло блестели жестяные полумесяцы.

Усманов сидел у края потрескавшейся земли, где лежал его друг. На земле, в тени обелиска со звездой, успело вырасти несколько былинок — черных и жестких. Обычный мир был перед глазами. Солнце. Песок. Глина. Ящерицы, прижавшиеся гибкими телами к стенам осыпающихся мазаров. Обычный мир.

...Они выехали верхом. Выехали рано, как только побледнели звезды. Кони неслышно шли по песку. Иногда, когда попадался такыр, глина звенела под копытами, и лошади немного пугались этого звона. Усманов и Нариман сначала ехали в сторону Сузака, а потом свернули вправо и долго ехали на восток. Под вечер они были на месте.

— Вот здесь, — сказал Усманов.

— Да, — сказал Нариман. — Отец говорил.

У колодца лежало несколько саксаулин, белевших, как кости. Пока Усманов расседлывал коней, Нариман откопал ржавое ведро, утонувшее в песке. Ерназар попоил лошадей, и они, напившись, легли, вытянув морды по земле. Нариман дал им по куску хлеба с солью, но лошади понюхали хлеб, а есть не стали.

— Притомились, — сказал Нариман.

— К утру оживут, — сказал Усманов. — Кони хорошие.

Они разожгли костер, поели вяленого мяса и долго пили зеленый чай. Костер догорал, а они все сидели и разговаривали.

Временами, захваченный нахлынувшими воспоминаниями; Усманов называл собеседника именем его отца — Байгали. Но все, связанное в его памяти с этим колодцем, случилось давным-давно, когда он и его друг были моложе Наримана, которого тогда еще и на свете не было.

4

...Две недели милиционеры Байгали и Усманов ездили по аулам. Две недели искали они пути, по которым идет английское оружие в Муюнкумы. Они много узнали, ночью добрались до Сузака, сняли с себя карабины и уснули как убитые.

— Вставай, ОГПУ! — кричал, всхлипывая, старик, у которого они заночевали. — Проснись, ОГПУ! Люди Бабахана в Сузаке. Учителя зарезали. И меня вместе с вами зарежут, как барана!

— Так, — сказал Байгали. — Не кричи, старик, а то оглохнем. Ты задержи их, Ерназар, у колодца. А я в отряд домчусь. Продержись до утра. А там всех возьмем.

— Давай, — сказал Ерназар.

Они оседлали коней. Байгали отдал Усманову почти все патроны. Ерназар промчался по улице с громким криком, в суматохе успел ссадить одного басмача и вынесся в пустыню. Банда с проклятьями бросилась в погоню.

«Теперь Байгали тихо уйдет, — подумал Ерназар. — А я отстреляюсь, отсижусь у колодца».

Ночь была светлая. Усманов изредка оборачивался и, бросив поводья, стрелял по силуэтам. В ответ не стреляли.

«Живым хотят взять, шакалы, — догадался Ерназар. — Не получится. Патронов до утра хватит».

Усманов гнал к колодцу, не зная, что один из жузбаши Бабахана сидит там в засаде с десятью саблями и ручным пулеметом и прислушивается к одиноким выстрелам. Он гнал коня, надеясь достичь колодца хоть на полчаса раньше банды, зарыться в песок и спокойно отстреливаться. Он вылетел прямо к засаде, и его коня прострочили из пулемета. Конь круто согнул передние ноги и грохнулся на песок.

Уже сидели на спине Ерназара четверо, прижимая его к песку, уже пнул его ногой жузбаши и деревянно сказал: «Попался, большевичок. Погостишь у нас. Хватит милиции по аулам ездить», — и рассмеялся.

Подъехали остальные. Спешились, окружили Усманова.

— А где другая красная собака? — спросил жузбаши.

— Здесь, — сказал высокий человек с кривыми ногами и бросил мешок на землею.

Высокий развязал мешок, вытащил голову за волосы и кинул к жузбаши.

— Узнаешь? — спросил жузбаши и поднес голову к глазам Ерназара. Лицо было обезображено поперечным сабельным ударом, но Усманов узнал Ермета — красного учителя, работавшего в Сузаке.

— Да, — сказал Усманов. — Узнаю.

А сам подумал: «Ушел Байгали. Не взять им теперь его. Не достичь. Лишь бы до утра не снялась шайка. Лишь бы до утра не отъехали от колодца».

Жузбаши отвел высокого в сторону, и они недолго о чем-то говорили. Потом высокий приказал разжечь костер. Вся шайка расселась у костра и ждала, когда сварится в казане мясо. Только высокий не сел. Он подошел к Ерназару и стал топтать его ногами.

— Ты не сдохнешь от пули, большевичок, — шептал он. — Я до души тебя дотопчу. Неделю топтать буду, а дотопчу. Чтобы узнал ты, что есть душа, красная милицейская собака.

Ерназар терял сознание. Костер то становился огромным, и тогда казалось, что горит все небо и вся земля; то исчезал, превращаясь в кровавый глаз, и вместе с костром исчезал Усманов. Он не чувствовал тогда боли. Все тело становилось каким-то плоским и бесчувственным, как высохшая лепешка.

— Оставь его, — вдруг крикнул жузбаши. — Он нужен Бабахану живой и в памяти. Так приказано.

Высокий пнул Усманова сапогом в лицо и отошел.

— Не торопись, — успокоил его жузбаши. — Бабахан отдаст тебе красного шайтана.

Они сидели у костра, ели горячее мясо, бросая обглоданные кости в ту сторону, где лежал Ерназар. Потом вся шайка пила чай, вспоминая свои набеги: на Чаян, Хумсан, Брич-Муллу, Богустан и другие аулы, в которых Ерназар не был. Они вспоминали, как резали учителей и врачей, рубили сельсоветчиков, угоняли стада и сжигали посевы. И каждый хвастался силой, злостью, ловкостью.

Усманов лежал на холодном песке. Слева догорал костер. Справа белела дорога и чернел колодец. Он все хотел перекатиться на живот, потому что спина очень болела, но не мог.

— Шевелится, собака, — сказал высокий, услышав, как скрипит песок. — Не ушел бы.

— Стереги, — усмехнулся жузбаши. — Твоя собака.

— Завтра я остригу тебя, — сказал высокий громко, подходя к Усманову. — Остригу твое лицо, и оно станет гладким, как казан. Хорошо стричь смирного шайтана.

У костра засмеялись. Высокий для верности связал Ерназара и отошел к догоравшему костру. Бандиты лежали вповалку. Они чувствовали себя в безопасности и даже не выставили караульных.

Усманов думал, что он лежит так вечно, связанный, с разбитым в кровь телом. Было тихо, и он слышал, как шуршал, двигаясь по песку, скорпион.

Перед рассветом Ерназар почувствовал очень далекий топот. Он именно почувствовал топот — всем своим телом, вжавшимся в землю. Топот приближался, и уже видны были фигуры всадников. Усманов увидел своих ребят из милиции: Маматказина, Дубового, Троянова и других. Увидел разгоряченного Байгали, и слезы потекли по окровавленному, похожему на маску, лицу.

5

...Усманов сидел у догоравшего костра и плакал. Нариман спал, завернувшись в халат. Справа белела дорога и чернел старый колодец. Луна медленно уходила с утреннего неба. Открывалась пустыня — радостная и светлая, как всегда.

Было прозрачно и тихо. Уже четко виднелись острые и крутые спины барханов, синели веточки джиды на обочине заброшенной караванной дороги, и дальние рыжие горы казались не очень высокими. Земля, которую они отбили у врага, была видна до самого горизонта.

...Усманов вернулся в Чимкент к вечеру третьего дня. Он доехал до парка и пошел по песчаной дорожке к обелиску. Имена товарищей, убитых в пустыне, были высечены на камне. Ерназар читал имена и фамилии, смотрел на каменные буквы и видел товарищей живыми. Не старились они и не умирали, потому что Ерназар запомнил друзей молодыми.

Красная пятиконечная звезда горела так же ярко, как на обелиске Байгали. Ерназар смотрел на звезду, на детей, которые бегали и кричали среди деревьев, и никак не мог заставить себя пойти домой. Он ясно видел свой письменный стол, конверт с голубым пароходом и размашистую надпись на конверте:


«Адресат умер».


Сергей Комиссаров

ОДИН ПРОТИВ БАНДЫ

В один из хмурых осенних дней старший милиционер Ленков энергичным, твердым шагом подошел к двери с табличкой: «Начальник Пучежского волостного отделения милиции. Юрьевецкий уезд». На Ленкове — заплатанная шинель, на левом боку — шашка, на правом — наган. На ногах — худые, подвязанные бечевкой, армейского образца ботинки. Поправив старенькую буденовку, Ленков открыл дверь. Он был полон решимости добиться согласия начальника на свою просьбу. Небольшую полутемную комнату еле освещала висячая лампа с заклеенным бумажкой стеклом. На стене — портрет Ленина и плакат «Добьем Колчака!». Две лавки стояли у стола, за которым что-то писал начальник милиции Голубев. Ленков протянул листок бумаги. Голубев прочитал и нахмурился.

— Та-ак, — сердито протянул начальник, вскидывая на подчиненного усталые глаза. — Значит, опять на фронт просишься? Сколько раз тебе втолковывал...

— На врангелевский, Петр Степанович, — уточнил Ленков, продолжая стоять по стойке «смирно». — Там сейчас передовая Советской власти.

— А мы где находимся? — Голубев откинулся к спинке стула. — Разве не на передовой? Неужели ты, Николай Павлович, не понимаешь...

Голубев осекся: дверь с шумом распахнулась и в комнату влетел дежурный по отделению.

— То-товарищ начальник, — голос его срывался, — приехал человек. Говорит, что булановцы только что повесили председателя Кондауровского сельского Совета...

— Что-о? — закричал Голубев. — Ленков, бери взвод и галопом!

— Есть! — Ленков рванулся к двери, но тут же обернулся: — Патронов бы подбросить.

— Патронов нет. В бой не вступать. Разведать, куда ушли. Давай!

«Бери взвод! — угрюмо подумал Ленков. — Легко сказать... Был когда-то взвод! А теперь — одно название...»

Полгода назад проводили на фронт группу ребят из отделения. Двух милиционеров потеряли в перестрелке с бандой Буланова. Трое товарищей от постоянного недоедания и недосыпания заболели. Редели ряды милиции, не хватало сил, чтобы отражать нападения банд и грабителей. Тяжелой ценой давалась каждая победа. Дни и ночи проходили в засадах и облавах, в смертельных схватках с врагами молодой Советской власти, в борьбе с кулаками за хлеб.



Голодные, измученные кони не скачут, плетутся шагом, то и дело останавливаются.

Вечерняя темь упала на землю. Миновав ложбину, отряд поднялся на возвышенность. Впереди в низине виднелось село. Там что-то горело.

Подъехав, милиционеры спешились у пожарища. Люди баграми растаскивали горящие бревна, заливали их водой. Тут же на земле валялась пробитая пулями и разрубленная саблей вывеска: «Кондауровский сельский Совет рабоче-крестьянских депутатов».

Окружив прибывших, люди заговорили все разом, перебивая друг друга.

— Приехали искать ветра в поле, — размахивая руками, кричала женщина.

— Председателя повесили...

— Что же это делается, господи...

— Пахать в поле не дают, стреляют, гады...

— Скот уводят, девок насилуют...

Все это Ленков знал и раньше. Банда Буланова состояла из недобитых белогвардейцев, юнкеров, кулацких сынков и отъявленных головорезов. Бандиты грабили, терроризировали крестьян, убивали коммунистов и сельских активистов и внезапно исчезали, оставляя кровавый след.

Разом выговорившись, люди выжидающе затихли.

— Сколько их было?

— Поди, сабель тридцать, ежели не больше, — почесывая бороду, ответил стоявший впереди старик.

— А у нас сколько? — зло спросил Ленков, окидывая всех взглядом. — Двенадцать! Нет, без вашей помощи, граждане, мы банду не одолеем. Вот что, мужики, кто хочет добровольно вступить в милицию?

Крестьяне молчали. Молчали и милиционеры. Не уговаривать же, не силой тащить. От тех, кто пойдет к ним по принуждению, проку мало. Нужны те, которые сами, сознательно примут.

— Подумайте, мужики, а кто надумает, пусть завтра в Пучеж приходит, — нарушил тягостное молчание Ленков. — Дело-то у нас общее, и враг один...

В деревне Лужинки, в направлении которой ушли булановцы, бандитов не было. Они через нее не проходили. Было ясно, что, как и раньше, враг ушел в лес. Искать в лесу ночью — пустые хлопоты. А если и найдешь, что дальше? Где силы, чтобы раздавить эту мразь? «Нет, — размышлял Ленков, — тут надо придумать что-то другое».

Маленький отряд Ленкова возвращался в Пучеж. Темны ночи в октябре, мглистые, ветреные. Монотонно и уныло хлюпала грязь под копытами лошадей. Покачиваясь в седле и поеживаясь от холода, Николай пытался решить задачу со многими неизвестными. И вдруг он понял, что надо делать. У него созрел дерзкий план: под видом грабителя присоединиться к Буланову, войти в доверие к бандитам, а затем перебить их, когда они будут спать.

— Эх-ха-ха, — насмешливо вздохнул Голубев, выслушав Ленкова. — Аника-воин ты, Николай, фантазер!

— А что, Петр Степанович, задумка верная, — загорячился Ленков. — Стоит рискнуть!

— Горячая у тебя голова, — укоризненно сказал начальник, — с таким планом только с девками воевать, а не с Булановым. Хотя с твоей внешностью к девкам без всякого плана можно идти...