Макс Фрай
Русские инородные сказки — 5
Такие дела
Виталий Авдеев
«Человек устроен просто…»
Человек устроен просто. В середине у него дырка, а все остальное по бокам от нее. Если в эту дырку вставить ручку и начать крутить по часовой стрелке, то человек начнет плясать. Если, с другой стороны, ручку не вставлять и не крутить, то человек все равно будет плясать.
Сверху у человека голова. Иногда бывает, что голова оказывается снизу, но потом она непременно возвращается на место. В голове у человека висит порожек. Порожек все время падает и его приходится поднимать обратно.
Еще у человека есть пружина и три настоящих пальца. Пружина ему совсем ни к чему, а пальцы очень нужны, поэтому он тщательно прячет ее среди пальцев ненастоящих. Так тщательно, что потом никак не может найти.
На спине у человека двенадцать крыльев, поэтому он не летает, как птица, а летает, как человек. То есть плохо, ведь, как правило, человек и не догадывается, что у него на спине двенадцать крыльев.
Еще у человека есть нос. Если подойти к нему близко-близко и тихонько нажать на этот нос, то он сразу начнет вас любить. Правда, если нос отпустить, он вас сразу любить перестанет. Именно поэтому человек, как правило, никого не любит.
Совсем внутри у человека спрятаны цель, я и счетная машинка, но это и вовсе неинтересно.
Мне могут возразить, что человек устроен совсем не так, и я, конечно, соглашусь. Но могут ли возражающие рассказать мне, как по-настоящему устроен человек и почему их версия лучше моей, вот что любопытно.
А тем, кто не найдется, что возразить, я могу рассказать, как устроено облако. Если они смогут убедительно объяснить мне, как именно это знание поможет им подружиться хотя бы с одним облаком.
Ася Андреева
Лифт
В понедельник, ровно в половину одиннадцатого утра, лифт застрял. В этот момент в его элегантном брюхе стояли семь человек. Конечно, никто из них не ожидал этой резкой остановки между двенадцатым и тринадцатым: лифт был добротный, респектабельный и денег, судя по всему, стоил немалых. Так что никто из пассажиров не воспринял поломку всерьез. Вообще, когда находишься в огромном офисном здании в самом центре Москвы, одна отделка которого стоит столько, что проще уж сразу обклеивать стены десятидолларовыми бумажками, как-то глупо застревать между этажами.
Секунд пять после остановки в лифте царило неловкое молчание. Потом молодой человек в пиджаке и коричневых ботинках переложил кейс с документами из правой руки в левую и нажал пятнадцатый этаж. Безрезультатно. Не обращая внимания на легкий холодок где-то в районе солнечного сплетения, Молодой Человек нажал парочку других кнопок. Лифт по-прежнему оставался недвижим.
Тут к делу подключились еще несколько человек. Великолепно Сохранившаяся Женщина лет сорока предложила нажать кнопку вызова, а Представитель Старой Гвардии поправил галстук, который дочка привезла ему из Туниса, и изрек, что нужно попробовать отправить лифт на первый этаж. Молодая и Энергичная Секретарша повернулась к своей Подруге и что-то тихо сказала ей на ухо. Подруга согласно кивнула. А Курьер промолчал. Он хотел есть.
Дело в том, что Курьер решил сперва отделаться от трех пакетов, а потом уже перекусить — он вообще предпочитал сначала сделать дело, а потом уж… К тому же у светящейся будки с бодренькой надписью «КРОШКА-КАРТОШКА» выстроилась солидная очередь. Так что он просто перешел через дорогу, еще раз проверил адрес на пакете и зашел в здание. Потом пересек вестибюль и присоединился к разношерстной группе людей, дожидающихся вот этого самого лифта.
Курьер пошевелил лопатками и обвел окружающих взглядом в поисках поддержки. Ему очень хотелось, чтобы кто-нибудь сказал: «Нет, ну это же просто ни в какие ворота!» или что-нибудь в этом роде. А он бы согласился, что — да, в самом деле, куда это годится. Таким образом, у него появилась бы возможность внести посильную лепту в исправление неприятной ситуации. Но никто ничего такого не говорил, потому он просто недовольно хмыкнул и тут же почувствовал себя неловко.
«Ну вот, приехали, — подумала Девушка в самом углу. — Блин, да что же это за день такой сегодня…» С готовностью осознав тот факт, что опять она влипла в неприятную историю, Девушка принялась размышлять о том, как же это ее угораздило. Она и так безнадежно опаздывала на собеседование, а теперь шансы получить работу в этом здании стремительно приближались к минус бесконечности. Потому что такое фантастическое стечение обстоятельств не понравится ни одному менеджеру по набору персонала.
Сначала ее подпись срочно понадобилась на каких-то бумагах, и ей пришлось заезжать в офис к отцу. Да, а с утра она проспала. Ну, выключила будильник и вместо пяти минут провалялась в постели добрых полчаса. И все бы ничего, но, благополучно расписавшись на таинственных папулиных документах, она застряла в пробке, а в довершение всего ошиблась поворотом и безнадежно заплутала в незнакомом районе. Так что еще сорок минут псу под хвост. Теперь лифт. И чем это все закончится…
Как будто услышав ее мысли, лифт слегка покачнулся. В результате подметки пассажиров на долю секунды утратили сцепление с поверхностью пола. И им это совсем не понравилось.
— Так, спокойно!
— Вы тоже почувствовали? Господи, ну что же это такое!
— Дамы, без паники! — ободряюще рявкнул Представитель Старой Гвардии.
С утра он позавтракал яичницей, как обычно, и вовремя вышел из дому. И если бы какой-то молодой наглец не перекрыл ему выезд, он уже давно сидел бы в своем черном кожаном кресле и просматривал входящие бумаги.
— Сейчас разберемся. Молодой человек, позвольте…
Представитель Старой Гвардии протиснулся к панели с кнопочками и деловито нажал кнопку вызова. Не получив никакого результата, он принялся нажимать все кнопки подряд.
— Прекратите немедленно! — вмешалась Хорошо Сохранившаяся Дама.
Она достала из сумки изящный телефончик приятного перламутрового цвета. Надпись в обрамленном стразами окошечке сообщала, что устройство никак не может найти пригодную к употреблению сеть. Так.
— Так, у кого-нибудь работает телефон?
Изящный поворот головы, один властный вопросительный взгляд… и все немедленно полезли за своими устройствами связи. Все, кроме Девушки и Представителя Старой Гвардии. Не обращая на Даму никакого внимания, он сосредоточенно пытался нажать несколько кнопок сразу.
— Послушайте, вы его окончательно доломаете, — сказала Дама, позволив своему голосу выразить одну тридцать вторую охватившего ее раздражения.
Лифт тоже так думал. Не дав Даме договорить, он опять качнулся — на этот раз более основательно. Пол снова ушел из-под ног, и кабину заполнил пронзительный женский визг — у Подруги Секретарши не выдержали нервы.
— Без истерик! — Хорошо Сохранившаяся Дама умело отвесила визжащей девице звонкую пощечину.
В железной коробке, припаянной к крыше лифта, тут же что-то замкнуло, и свет в кабине тревожно замигал. Девица прекратила визжать и уткнулась в плечо подруге. Секретарша бросила на Даму презрительный взгляд и с демонстративной заботливостью принялась утешать несчастное создание. Курьер, все это время напряженно переминавшийся с ноги на ногу, принял наконец какое-то решение. Он со всей дури треснул кулаком по двери лифта и неожиданно звучно выкрикнул:
— ПОМОГИТЕ!
Молодой Человек тут же схватил его за руку, а Представитель — за плечо.
— Ты что, рехнулся? Не раскачивай! Мы же сейчас…
«Ну почему?? — думала Девушка. Она медленно сползла по стенке кабины, чувствительно зацепившись спиной за поручень, и теперь сидела на корточках, обхватив руками колени. — Ну почему же всегда приходится жить не как хочется, а как почему-то получается?» Ведь она совсем не хочет оказаться жертвой бытовой трагедии, она не хочет, чтобы про нее говорили в новостях дикторы с профессиональной печалью в голосе, и она совсем не хочет — умирать. И ведь еще минуту, еще секунду назад все было в порядке! А потом — раз…
«Это как если бы пломба выпала», — подумала она. Очень похоже. Раз — и все, готово дело. Впереди у тебя неприятности, и избежать их невозможно: придется идти к дантисту, ходить полдня с опухшей щекой, отменять свидание и тратить деньги, отложенные на обновление гардероба, на оплату «стоматологических услуг»… И все — из-за какой-то дурацкой ириски…
Очень похоже. Только не так страшно.
Ведь если бы она приехала на встречу вовремя, она не оказалась бы в этом лифте, она не висела бы тут сейчас в компании свихнувшихся от страха людей. Или — все равно оказалась бы? Она закрыла глаза.
— Господи, ну где же эти лифтеры!
— Постарайтесь успокоиться, нас непременно скоро вытащат отсюда Ну сами подумайте: в здании масса людей. Ведь кто-то должен заметить, что с лифтом что-то не в порядке. Вызовут техников, все обойдется… — Молодой Человек так старается говорить уверенно…
Молодой Человек не хотел раскисать. И он точно знал только одно: если ты можешь кого-то защитить, тебе самому становится не так страшно.
«Он прав, сейчас придут люди и вытащат нас отсюда, — думала Девушка. — Сейчас они еще не знают, что мы тут сидим. Вот, допустим, кто-то из них в эту самую секунду говорит по телефону. Потом повесит трубку, встанет и выйдет в холл. Нажмет кнопку, а лифт не приедет…»
Секретарша разревелась и с размаху опустилась на пол. Лифт угрожающе заскрипел.
«Спасатели ведь тоже сейчас чем-то заняты. А чем? Господи, мы же никогда не знаем, что делают другие люди. Те, с которыми мы еще незнакомы. Они ведь каждую секунду что-то делают: ходят обедать, читают книги, стряхивают снег с перчаток. Сейчас я сижу на полу и боюсь. А тот, кто меня спасет, сейчас разговаривает по телефону. Или закуривает сигарету. Или…» — Она глубоко вздохнула. Поток воздуха поднял несколько песчинок, упавших с каблучка Хорошо Сохранившейся Дамы.
«И человек, за которого я когда-нибудь выйду замуж, тоже ведь что-то сейчас делает. Может, обедает. Или сидит и горюет из-за каких-то там неизвестных мне неудач. Или покупает новую машину, или — встречается с девушкой… В общем, существует, живет! Может быть, в Москве, может — в совсем незнакомом месте… ну, в Австралии например. Или в каком-нибудь там Нижнем Тагиле… почти рядом! Каждую минуту, каждую секунду — он где-то живет, а я ничего об этом не знаю…
И еще: ведь есть люди, которые будут моими лучшими друзьями — через десять лет. И прямо сейчас. Они тоже где-то живут, что-то делают… И когда-то же я их встречу? И может быть, через десять минут кто-то из них нажмет кнопку лифта… Просто потому, что ему нужно подняться на десятый этаж…
Ведь так всегда и бывает?
Мы просто живём, просто заходим в привычное кафе, мы просто встречаем там — человека… Человек улыбается и щелкает зажигалкой. И разве мы знаем, кого мы встретили? И — когда…
Так значит, никакого одиночества нет? Значит, это мы сами его выдумываем?»
Девушка улыбнулась. Эта улыбка, попав в атмосферу, вызвала в ней легкие, незначительные изменения, которые дали возможность произойти следующим событиям:
За четырьмя стенами от нее один пожилой менеджер по набору персонала поднял трубку надрывающегося телефона. Звонила его жена: оказывается, уроки у внука закончились на час раньше, она уже забрала его из школы, накормила и теперь едет забирать паспорта. Так что он может не беспокоиться. Да, пусть не срывается с работы, она сама все сделает. Ну, пока. Она повесила трубку. Ну что, надо ехать. Женщина присела на пуфик, чтобы зашнуровать ботинки.
Вот и хорошо, подумал менеджер. Можно не торопиться.
В пятидесяти метрах от станции метро под названием «Площадь Ильича», в продуктовом магазине, продавщица сосредоточенно пересчитывала деньги, полученные от молодого человека в черном пальто.
— Зин, догони его, а? Я его на пятьдесят рублей наказала. Нехорошо как.
— Молодой человек! Молодой человек!
— Да?
— Вы сдачу не забрали.
— Ой спасибо, девушка…
Десять секунд спустя юная модель в норковой шубке захлопнула дверцу новенького трехдверного BMW и сразу почувствовала в нескольких метрах от себя чужое движение. «Кто это там за машину хватается? Поцарапают ведь, пролетарии…» Она обернулась.
И действительно, к блестящей поверхности слегка заляпанного вездесущей февральской грязью багажника прислонилась какая-то бабулька. Одной рукой она держалась за машину, а в другой у нее была зажата старенькая тросточка. Этой самой тростью она сосредоточенно пыталась найти не очень скользкое место на покрытом бугристой наледью асфальте. Тут по переулку промчалась машина, разбрызгивая во все стороны грязную ледяную кашу.
«Вот ведь сволочи какие! Гоняют, наплевать им на людей…» — старушка испуганно прижалась к округлому белому боку. Да, богатая машина. Это чья ж такая, а?.. «Ох, а девонька-то на Машу мою похожа, царствие небесное… Молодая, красивая… Ну, дай-то бог».
Недовольные морщинки на лице хозяйки транспортного средства вдруг разгладились. Она тихонько откашлялась и спросила голосом Воспитанной Девочки из Хорошей Семьи:
— Простите, Вам помочь?..
— Ничего, ничего… Спасибо, деточка. Я за машину ухватилась, потому что скользко, опасно это.
Красивая девушка протянула старой женщине руку.
— Вы лучше за меня держитесь. Машина грязная, испачкаетесь.
В противоположном конце города, в квартире на последнем этаже одной из бетонных высоток, девушка перестала печатать и тряхнула головой. Она вспомнила, что года три назад ей снился сон, в котором она сидела на диване, положив на колени ноутбук, и писала что-то очень важное. Что именно — осталось неясным, потому что после пробуждения все сразу вылетело из головы. Она перечитала только что напечатанный текст и поняла, что тогда — в том сне — все было именно так. Все совпадало до мелочей: и как сидела, и что писала… А значит, все будет хорошо. Она потянулась, широко раскинула руки и с удовольствием посмотрела в окно. Из него был виден весь город, а по небу проплывало большое серое облако, весь снег из которого высыпался еще полчаса назад, в районе поселка Черноголовка.
У продавца воздушных шариков, торговавшего на углу Арбата и Староконюшенного переулка, резкий порыв ветра вырвал из рук три воздушных шара. Под приветственные вопли прогуливавших географию учеников школы № 59 шарики бодро устремились вверх, попали в мощный воздушный поток и с треском лопнули, зацепившись за телевизионную антенну. Ангел, проживавший в соседней голубятне, вздрогнул и проснулся.
Его коллега, пристально наблюдавший за молодым человеком в круглых очках, почувствовал неладное и закрутил головой. Похоже, что-то разладилось в этом прекрасном современном офисном здании в самом центре Москвы… Да, точно, пора за работу. Замечтался он, а дел-то пруд пруди.
Средних лет мужчина в деловом костюме в тонкую полоску торопливо вышел из конференц-зала и направился в сторону лестницы. Спустившись на один пролет, он остановился и как следует прислушался. Ага, вот в чем дело. Раз, два, три — я в игре!
Он мгновенно растворился в воздухе. Через полторы секунды на тринадцатом этаже открылась дверь с надписью «Пожарный выход». Из нее появился коренастенький мужичок в спецовке, подошел к лифтам и поставил на пол чемодан с инструментами. Времени совсем не оставалось.
Мужичок деловито постучал по двери лифта.
— Эй! Есть кто живой?
Прислушался.
— Понятно. Погодите, сейчас… Чего? Да не ори ты! Понял уже, понял… Не первый день замужем…
Мужичок сердито шмыгнул носом и принялся за работу.
Он как раз помогал подняться вылезшему последним Курьеру, у которого внезапно подогнулись колени, когда последний тросик, удерживавший кабину, все-таки отказал. Молодой Человек, Секретарша, Курьер, Девушка, Представитель, Дама — все-все они стояли рядышком на выложенной черно-белым кафелем площадке и слушали, как грохочет вниз по шахте сорвавшийся со всех предохранителей лифт. Кстати, этот грохот сильно переполошил команду спасателей, наконец-то прорвавшихся на срочный вызов через столичные пробки.
Лора Белоиван
Последний читатель
Рукопись на перламутровой штукатурке
«Здравствуйте!»
Нет, так они, кажется, никогда не начинают.
«Меня зовут Наша Любимая Сонечка».
Ну, это и так всем известно. Хотя сейчас у меня другое имя.
В общем, не знаю, как начать. Но это совершенно неважно, потому что главное — закончить.
И нечего тут долго рассусоливать.
Буду писать, как будто говорю. Как будто диктант. Сама диктую и сама записываю. Мне не до стиля.
В общем, когда я была маленькая, мама и папа часто оставляли меня у бабушки. Бабушка учила меня вязать крючком и спицами и диктовала про старину. Я до сих пор могу вывязать изнаночную и лицевую, но не помню, как набирать первый ряд. А крючком у меня выходит только цепочка, длинная-предлинная. Закруглять не умею, а может, забыла. Зато я хорошо помню бабушкины рассказы.
Моя бабушка была обычная старушка, писала книжки белых стихов о неразделенной любви. Факт тот, что своим огромным талантом я пошла не в нее: у меня абсолютно отсутствует потребность выражать свою мысль в письменной форме, зато я могу читать с бумаги чужие.
Бабушка, мама и папа называли меня Наша Любимая Сонечка. Потом это имя узнали во всем мире. Понятия не имею, в кого я удалась своими редчайшими, прямо-таки уникальными способностями: моя мама, как и бабушка, была вполне заурядной женщиной, делала детективы про войну. А папа, тот вообще был Главным Романистом нашего города.
Да, я — уникум. Таких, как я, рождается единица на сто миллионов.
Таких, как я, называют «читатели».
В принципе нам, читателям, жилось неплохо. Мы катались в писательской любви как сыр в масле. Каждое утро на порогах наших квартир стояло парное птичье молоко, и единственное, что нас немного утомляло, это их прямо-таки маниакальная жажда нам поклоняться. Того и глади какой-нибудь прозаик взломает дверь и завалит всю квартиру цветами. На улицу нельзя было выходить без парика и темных очков, но маскировка не всегда помогала: писатели изучили все наши манеры, угадывали по походке. Узнанные, мы спасались бегством, но обычно нас догоняли и зацеловывали до смерти.
Еще эта тягостная обязанность посещения ресторанов три раза на дню. Нас туда доставляли под охраной специальных писателей. Внутри ждали победители писательских состязаний, кормившие нас жареным мясом типа шашлык. Пока мы ели, они читали нам свои произведения: это у них был такой Приз — что каждый нам по мясу и по абзацу. Нагружать нас сильнее запрещалось Законом, но они такие хитрые, растягивали абзац на страницу или даже книгу, а на вертелах приносили целые бока и лопатки. Но в принципе это тоже можно было вытерпеть.
Бабушка моя никогда не врала устно. Она рассказывала, что, когда еще была жива ее бабушка, писателей было намного меньше, чем читателей. И среди читателей возникал стыд, если кто-то из них не знал какого-нибудь модного или просто очень знаменитого писателя. Это так смешно! Подумать только, «знаменитый писатель»! Гораздо понятнее, когда знаменитый читатель. Мы-то, конечно, все были знамениты, а в тот год, когда случилось это ужасное, модным читателем, между прочим, была я.
В тот год писатели осатанели. Они буквально не давали нам проходу. Они по-всякому умудрялись: умоляли, угрожали, обманывали, в общем, заставляли нас читать, читать, читать без конца их книги, а потом выражать свое мнение на Конференциях, которые так и назывались: «читательские». А Конференции стали назначаться уже не раз в месяц, а дважды в неделю.
Проходили они во Дворце конференций, который был обтянут батутами по всему внешнему периметру. Эта мера, конечно, немного портила фасад Дворца, который вообще-то считался самым красивым зданием в мире, но без батутов было нельзя. Все потому, что многие писатели, услышав от нас слова «длинно» или «такое уже было», поднимались на крышу Дворца и прыгали вниз головой. В основном они разбивались вдребезги, но находились такие, которые плющились в лепешку. На оба результата было очень неприятно смотреть, просто из колеи выбивал нас вид спрыгнувших. В конце концов писатели «оградили себя от досадной возможности оскорбить наше эстетическое восприятие». Это кто-то из них так написал про батуты.
Их партии уже давно друг с другом враждовали на почве ревности к нам, а тут окончательно разделились внутри себя на фракции. Появились блоки фантастов-радикалов, сказочников-экстремистов и ультраправых поэтов сложной какой-то ориентации. А отделившись, они объединились между собой, образовав новую, никогда никем не виданную Партию Читательского Счастья. И конечно, новая партия победила на выборах.
Нет, птичье молоко утреннего надоя никуда не исчезло. Но если раньше мы могли потихоньку, чтоб не обидеть писателей, выливать его в унитаз, то теперь к каждому из нас был приставлен член партии нашего счастья. Он следил, чтобы молоко было обязательно выпито. А если мы не хотели, нас поили через задний проход. Я, между прочим, слышала краем уха, что некоторым из наших это якобы нравилось и они якобы специально капризничали и били рукой по стакану. Не знаю, мне кажется, это какая-то не очень удачная постмодернистская брехня в стиле гонзо.
Нас выводили на прогулки и следили, чтобы мы не бегали. Дело в том, что бегущий читатель может упасть и удариться головой об землю, а голова является главным орудием читательского труда. Читатель с ударенной головой все читает неправильно или даже вообще не может читать, поэтому нас гуляли очень осторожно: двое или даже трое членов ПЧС, взяв под локти одного из нас, долго и нежно водили по кругу свежего воздуха.
Я уже написала на левой стене комнаты, что нас регулярно привозили на Читательские Конференции. Теперь из писателей в них участвовали только представители ПЧС. Ну, нам-то, читателям, это было все равно, хоть и отменили пэчеэсовцы слова «длинно» и «такое уже было». Так ведь мы и до этого старались не злоупотреблять плохими словами. А большой разницы с прежними временами не замечали потому, что в ПЧС были писатели всех жанров. Называя на Конференциях лучших писателей (это обычай такой), мы просто зачитывали список присутствующих, и всем писателям было очень, очень радостно. Кроме писателей из второстепенных партий.
На ту Конференцию я не попала по причине простуды. Члены ПЧС, конечно, дорожили моим особым мнением модного читателя, но нарушить мой постельный режим не рискнули, так как рассчитывали на мои дальнейшие мнения. А отложить Конференцию, пока я не поправлюсь, было нельзя: Жесткий График. Потом я узнала, как все произошло.
Все было как всегда: читатели расселись в президиуме, в зал набились члены Партии Читательского Счастья. О заговоре никто не знал. Я где-то читала, что без утечки информации История редко обходится, но это был как раз тот случай. Заговорщики из числа второстепенных писателей все хорошо спланировали.
В конце концов, рано или поздно что-то подобное должно было случиться. Ведь писатель, будь он хоть трижды не член ПЧС, не может долго прожить без читателя: не видя читателя, писатель просто медленно хиреет, хиреет, хиреет, пока совсем не умрет. Заговорщики вовсе не собирались захватывать власть, им просто хотелось на нас взглянуть. Хоть одним глазком.
Они заранее обманули охрану Дворца и тайком забрались на крышу, чтоб проковырять в ней отверстие. Они договорились, что в День Конференции снова обманут стражу или, если возникнет необходимость, ее убьют, а потом по очереди будут залезать на Дворец. План, в общем, удался. Охрану убили тихо. Каждый, кто уже три секунды посмотрел и послушал читателя через дырку в крыше, уступал место товарищу.
Сперва очередь шла как положено. Второстепенные писатели прикладывались к дыре то ухом, то глазом и, спускаясь на землю счастливые, улыбались как дурачки. Толпа очередников — много миллионов — терпела внизу. Но самые последние вдруг начали понимать, что им вряд ли удастся увидеть предмет своей любви. И стали напирать. Сначала легонько, потом — сильней и еще сильней.
Я читала, что хруст писательских костей и хруст Дворца раздались почти одновременно.
По золотому фасаду культового сооружения пробежали черные струйки трещин, на какой-то миг наступила тишина, а затем все исчезло в туче красной пыли. Многие из оставшихся сошли с ума от той величественной картины, что предстала перед их глазами, когда туча рассеялась. Обломки полудрагоценного здания нестерпимо сверкали на солнце сквозь кирпичную пыль, и как-то сразу стало понятно, что под ними никто, абсолютно никто не выжил.
Ни писатели из правящей партии.
Ни читатели, чье счастье было смыслом их политической карьеры.
Так писал какой-то второстепенный прозаик из числа очевидцев катастрофы. Потом он умер от сильного впечатления, о чем и написал в своей книжке.
Второстепенные писатели, оставшись без гегемона, сперва очень обрадовались, но когда поняли, что вместе с ПЧС погибли и все читатели, просто растерялись от ужаса.
Но они в тот же день узнали, что я не была на Конференции. И объявили Большой Читательский Праздник, который продолжается до сих пор.
В положенный час они подоили птиц. Накормили меня. Напоили. Написали новых книжек и выстроили Дворец из чистых изумрудов и рубинов — совершенно без окон, чтобы я не отвлекалась по пустякам. Занесли на руках в комнату с перламутровой штукатуркой и положили спать на постель из розовых лепестков.
Целыми днями, в сытости, тепле, аромате цветов и разноцветном полумраке, я читаю, читаю, читаю, читаю, читаю, читаю, читаю, читаю, читаю, читаю, читаю, читаю, читаю, читаю, читаю, читаю, читаю разную детективную поэзию, рассказы про производство и историческую фантастику.
Писатели меня очень любят. Они дали мне новое имя. Теперь меня звать Наш Единственный Читатель. Иногда я не откликаюсь, и тогда они здорово волнуются.
Сегодня она проснулась среди ночи и принялась за дело. Если бы хоть кто-нибудь знал, как тяжело ей было на это решиться. Ее огромный талант не позволит ей написать полноценный рассказ, тем лучше…
Если честно, для верности у меня в запасе есть еще один способ.
…Ее постель — розовые лепестки. Ее одежда — сотканная пыльца экваториальных бабочек. Но она смогла уберечь бабушкин крючок. Она берет лепестки, скручивает их в жгутики сразу по пять штук и вяжет длинную-длинную цепочку. Цепочка получается удивительно прочной и красивой…
Утром они найдут не только мою рукопись.
Сейчас я допишу свой рассказ на стене, довяжу цепочку, а уж сложить ее скользящей петлей у меня ума хватит. Я читала о таком способе. Его много раз описывала моя бабушка в своих стихотворных рассказах о неразделенной любви.
Дмитрий Брисенко
Самодав
Один человек прочитал умную книгу и решил изменить свою жизнь.
Начал он с того, что стал по капле выдавливать из себя раба.
Баночку помыл, простерилизовал над паром и выдавливает в нее потихоньку.
Выдавливаемый раб похож на пот: та же жидкость, только пахнет по-другому и маслянистая на ощупь.
Из-под ногтей плохо идет раб, а из многих других мест прет очень даже прилично.
«Ничего, ничего, — мысленно подбадривает себя выдавливающий раба, — это как в кинотеатре: сначала без света страшно, а потом совсем не страшно и даже наоборот — интересно!»
Выдавливающий раба тихо смеется, ощущая свободу. Недовыжатый раб по старой привычке внушает ему сгонять за спичками, а то придут и взыщут. Выдавливающий делает серьезное лицо и сдавливает пятку сильней — жидкий раб умолкает и начинает истекать тонким ручьем.
К вечеру баночка заполнена. Выдавливающий звонит своему корешу, зовет в гости.
— Самогон? — Кореш нюхает раба, запах ему нравится.
— Самодав! — смеется выдавливающий и опрокидывает свой стаканчик, в который перед тем налил водку.
Кореш выпивает раба залпом, некоторое время стоит с ошеломленным видом, оглушенный новыми чувствами, затем падает на колени перед другом.
— Ваш-сиятельство! — кричит он подвывая, с непривычными мужицкими интонациями. — Не губите дурака, дозвольте жить, любую волю вашу исполню!
Выдавливающий молча бьет ему ногой в рыло.
С этого дня их отношения перерастают рамки дружеских, и устанавливается меж ними обоюдная привязанность, разрубить которую не по силам и кузнечному прессу.
В садике
Да я и не помню — как, чего. Ну так, без деталей. Хотя вот… погодите… Как бы это, с какого конца начать. Ну, наверное, не с самого близкого, но я, вообще-то, никуда не спешу, так что, если и вы не торопитесь, я бы предпочел с того момента, когда впервые осознаешь, что смотришь на землю у себя под ногами не с высоты, скажем, своих ста семидесяти с копейками, а с высоты, ну, тысяч пяти. Ну или на какой там высоте самолеты летают, чтобы все видно было, вот как в фильме «Апокалипсис сегодня». А? Ну, может, и пониже, это в принципе не играет роли.
Главное, что вот ты летишь, а под тобой не трава — а лес, не лужа — а… знаете, бывают такие большие лужи во дворах, они отчего-то долго не высыхают, а только зарастают бурым таким зеленым илом… так вот, глядишь в эту лужу с высоты, ну ладно, метров трехсот, и быстро так над ней пролетаешь, а там внизу всякие островки зеленые, солнце отражается, ну прямо не лужа — океан. На островках туземцы или там те же америкосы во Вьетнаме… Ну и вот, все это так себе представляешь. Не знаю, многие ли способны и многим ли такое интересно, но меня вот до сих пор пробирает. Почему-то детство сразу вспоминается, самые лучшие его деньки. А я же на работу хожу, мне от метро далековато, это, знаете, на 8 Марта идти, от Аэропорта, там минут пятнадцать, и мимо двух детских садов. И вот странное дело, всякий раз прохожу я мимо детского сада, а там ну вот эти, да, дети, шум-гам, беготня, и вот какая-то, понимаешь, радость и такое ощущение давно утерянного спокойствия, и так вот хочется иногда в этот детсад зайти или хотя бы в школу, посидеть на задней парте, послушать урок, посмотреть на девчонок и, может, даже невидимкой при этом быть — сидишь так, а тебя никто не замечает.
Я вот что думаю: откуда она началась, эта идея. Я тогда уже взрослый парень был, лет под двадцать семь мне тогда было, поехал как-то на ночь глядя к родителям в Подмосковье. Вышел на станции, дошел до дома, открыл дверь, а вторая — старая деревянная — заперта. А у меня ключ только от новой, железной. А родители — на даче. Ну, думаю, посмотрел я фильм. Электрички уже ни туда, ни обратно не ходят. Я пошел на платформу, долго ходил по ней, мерил время и даже высчитал, что один неспешный проход из конца в конец занимает десять, что ли, минут и что мне понадобится тридцать, что ли, таких переходов до первой электрички. В общем, совсем немного, если считать переходами. Однако на пятом или где-то около того я понял, что дело это утомительное и что должны быть другие способы скоротать время. Я обдумал несколько вариантов, сидя во дворе на качелях. Один вариант был так на этих качелях и перекемарить, но тоже не шибко здоровский. Я тогда понял, что тут же сад рядом, детский. Пошел туда, куда-то там, что ли, перелез, через там, не знаю, забор, лег на веранде и так и проспал на ней до первых, как говорится, петухов.
Ребятишки какие-то на меня глазели утром из-за кустов, потом убежали в игры свои играть… А я лежу — на веранде, в тишине, а где-то вне этого, как говорится, шум большого города, едва слышный. И вот тогда я почувствовал… знаете, это как обнаружить дырку в носке: вот ходишь в этом носке полгода, год и ничего не замечаешь, потом смотришь — дырка. Откуда она, когда появилась — да кто ж ее поймет. А ведь долго истончалась ткань, перетирались нитки, незаметно ни для глаза, ни для пятки. И в какой-то момент — раз, и всё. Вот и со мной тогда так же получилось, носил я в себе, как в мешке, разные ненужные тяжести, а с тех пор и стали они незаметно убывать, рассасываться, только я об этом пока не знал. Как я здесь оказался? Да Володька, с ним дружбу свел. Володька в садике тогда в старшей группе был, он в игры особо не любил, все у забора этого, у железной решетки стоял, смотрел, как мне казалось, прямо на меня, ну вот как знак какой. Я же на работу тогда ходил в офис, на 8 Марта, от Аэропорта, а офис, он оттедова недалеко был, от садика. И в какой-то момент лечу я сам себе самолет на работу и вдруг осознаю важную вещь. Прихожу на работу, сажусь за стол, еще немного соображаю. Беру ручку, лист бумаги, пишу заявление об уходе, и через несколько дней меня уж тут с фонарем не отыскать.
Все, свобода. Ну-ка попробуй теперь мной покомандуй, поговори мне, что делать, что не делать. Пошел в садик, устроился сторожем. Но это так, на первый период, на испытательный срок. Я их понимал: дело, конечно, нешуточное, вообще редкое дело, по таким вопросам к ним никогда не обращались, никаких разнарядок, никаких, там, министерских указаний. Я даже, вот как на духу скажу, не знаю, отчего они, воспитательницы, так вошли в мое положение, не выгнали меня, старого дурака, за ворота. Володька-то, тот уж давно небось школу окончил, а меня пока не гонят, нет, кхх-х-х-ххх-хх-хх… Я же как — сначала подметал, ну, помогал там погрузить-выгрузить, то, сё. А потом, ну, как бы это сказать, потом мне как-то все происходящее за детсадовским забором перестало быть интересным.
Раз — и отрезало. Я-то и раньше без огонька жил, ну, там, происходит что-то в телевизоре и вокруг него, да и пусть с ним. Все больше по инерции жил, мне ведь много не надо. Не сразу это понял, постепенно, как вот, знаешь, часы остановились. И все так сразу стало ясно. Я как-то к Володьке, хороший он был пацан, пристроился, ну там с ним стал норы рыть, армиями командовать, он меня даже своим заместителем сделал и рассказал про колобка. В колобка я не сразу поверил, долго не мог взять в толк, думал, он меня разыгрывает… Да куда там. Однажды увидал его — здоровый такой чертяка, еле катится, в земле после него след остается, глубокая такая колея, и блестит, знаешь, особенно если полная луна… к утру, правда, след всегда исчезал.
Сидим мы за кустами, Володька побледнел, глаза огромные, и дрожит… а я и сам со страху чуть не обделался. Колобок не кажную ночь появлялся, а однажды мы его все же заманили в нору, а там наша армия оловянная, только того колобка и видели. До сих пор не пойму, как колобок, такая громадина, в яму нашу поместился. Она ж длиной мне по плечо и диаметром с мой кулак. Однако наутро просунул я туда руку, чую, что-то зацепил. Вытаскиваю — мать честная — корка хлебная! Как мне Володька и говорил. Съели мы с ним эту корку на двоих и оба враз стали невидимками. А? Не веришь? Ну это я сейчас, чтобы ты меня видел, снял защиту, а так я часто лечу, и никто меня не видит: ни радары, ни люди, ни птицы, ни ангелы небесные. Володька-то в тот же год садик окончил, так мы с ним и расстались. А я вот сейчас в младшей группе уже. Знаешь, что больше всего не нравится? Правильно, тихий час. Все хорошо и великолепно, но не могу я днем спать, хоть ты меня режь. Анна Константиновна в наказание меня к девочкам отправляет, на их половину. Я по ночам только невидимый, а днем девчонки надо мной смеются, мол, дедушку опять наказали, сейчас мы дедушку защекочем. Эх, озорницы, все бы им баловать.
А вообще мне тут нравится. Прошлой осенью, вот помню, научился куличики лепить — то-то было радости. А этой зимой зацепился хлястиком за вон ту железку, видишь? Вишу и не могу отцепиться. Прямо и смех и грех. Хорошо, Димка, сторож наш, пришел, снял. Что-то ты, говорит, Матвеич, совсем безудержный стал. А я ему отвечаю, а мне что, мне тут вон как хорошо, хоть повесься не за хлястик, а по-натуральному, и то не страшно выйдет, а как-то так, что в самый раз. Димка пальцем у виска покрутил, дурак ты, говорит. А я ему говорю, нет, говорю, дураки все в специальных местах сидят, а мы тут с тобой в детском садике, где же тут, спрашивается, дураки? Ну, он не стал отвечать, ушел. Завтра вот песка свежего привезут, здоровско. Вон мое ведерко, видишь, красненькое такое? Мне его тетя Галя подарила, Людкина мамка. А, вот же что, чуть не забыл. Ко мне тут тоже с телевизора приходили, спрашивали, не нашлась ли мамка моя?
И знаешь что? Нашлась мамка. Воспитательница ее нашла, тетя Тамара Ивановна. Я ж как потерял ее тогда в магазине, я ж с тех пор и не видел ее. Рос без мамки, так вот и дорос до седых волос. А завтра мамка придет сюда. Мамка у меня знаешь какая? Небось захочет забрать меня отсюдова, да только я не пойду. У меня тут есть секретное место, там и спрячусь. А ночью невидимкой обернусь и полечу, полечу. У меня тут много работы, так и знай. Так ей и передай, мамке моей, скажи, Павлик сказал, что никуда не уйдет и что велел ей сюда не приходить. Передашь? Ну вот и славно. Спасибо тебе, мил человек. Ты иди, и я пойду, а то на полдник опоздаю. Заходи, если мимо проходить будешь. Я тебе еще чего-нибудь порасскажу. Ты, я вижу, парень-то хороший, будет, значит, кому на мое место заступить. Я спрошу у Лидии Матвеевны. Ты знай, Павлик сделает все как надо. Все будет хорошо.
Репортаж
Мы ведем наш футбольный репортаж со стадиона «Лужники». Вратарь поймал мяч после дальнего удара нападающего. Вратарь установил мяч в штрафной площадке. Затем он ударил по мячу, и мяч попал к защитнику. Защитник сделал пас полузащитнику. Полузащитник сделал проход по кромке поля и передал мяч нападающему. И вот нападающий рвется к центру штрафной площадки, обыгрывает одного защитника, второго, на ложном замахе убирает третьего. Наконец он врывается во вратарскую площадку, на полном ходу вбегает в тускло освещенный туннель, бежит мимо коптящих факелов, а туннель огромным подземным удавом ведет его вниз. Притаившиеся в нишах защитники пытаются отобрать мяч у нападающего, но тот ловко уклоняется от их атак и бежит дальше. Факелов все меньше и меньше, в туннеле уже очень темно, но покрытый специальным флуоресцентным составом мяч освещает путь. Древнейшие жители туннеля тоже вступают в игру — смуглые высохшие ступни, покрытые истлевшей материей, норовят выбить мяч в подкате, а когтистые лапки летучих мышей оставляют глубокие царапины на спине нападающего. Нападающий обводит мумий, отрывается от летучих мышей и выбегает на залитое лунным светом пространство лесостепи. Ночные хищники атакуют нападающего с целью завладеть мячом, но нападающий обходит на дриблинге сначала суслика, потом ежа, на ложном замахе убирает дикого степного вепря, и вот он наконец подбегает к краю поля, бьет по мячу, и мяч огненным болидом разрезает ночь. Нападающий подпрыгивает, хватается за уступ, подтягивается и перелезает через стену. Его глазам открывается величественный вид на реку Пахра. Река Пахра — очень красивая река Многие путешественники, плененные ее красотой, по крайней мере искупались в ней. Многие заночевали на ее берегах, многие развели костер, пожарили картошку, спели походную песню и устроились на ночлег. Но — увы! — нападающему не доступны эти простые радости, он бежит дальше. Накануне матча мы взяли небольшое интервью у нападающего: «Скажите, как вам удалось достичь таких высоких показателей?» — «Знаете, это тяжелый труд, это упорные тренировки, это трезвый расчет и холодная ярость, это, в конце концов, детско-юношеские спортивные школы, это многодневные сборы, это отсутствие нормальной жизни и подруг, это повышенный травматизм и умение все преодолеть, это дух больших спортивных побед и горечь поражений, это понимающий взгляд тренера, это бесконечные ошибки боковых арбитров, это желтые карточки и удаления, это удар коленом под дых, это жестокая драка на трибунах, и далее в таком же духе». — «Спасибо за ваши ответы, удачи!» Нападающий бежит по оврагам и горам, преодолевает реки, пробивается сквозь зыбкие пески пустынь, рассекает иссушенные солнцем саванны, продирается сквозь густой туман болот и мощные заслоны экваториальных лесов. Ежеминутно на него нападают другие нападающие, некоторые играют в майках без номеров, некоторые только что вышли из норы или вылезли на берег со дна реки. То и дело возникают сложные ситуации. Мы хорошо помним затяжную атаку носорогов, когда нападающий проявил все свое искусство нападающего и сохранил мяч. Мы стали свидетелями опасного момента, когда в пылу борьбы скунс очень жестко нарушил правила. Но благодаря своевременному вмешательству судьи игра была продолжена. И вот очередная атака отбита, мяч по-прежнему в игре. Ровно в означенный час нападающий выбегает на летное поле, через десять минут космический корабль понесет его сквозь пространство и время на межпланетный стадион «Лужники-Межпланетное», где проходит финал общегалактического кубка гуманоидов по футболу, но в последний момент выясняется, что механик Гаврилов забыл смазать болт и теперь гайка никак не может накрутиться. Старт отложен. Это катастрофа, это большое личное горе нападающего. Всю жизнь он готовился к этому финалу, его выбрали одного из сотен тысяч нападающих, и вот, по вине механика Гаврилова, вся его жизнь пошла прахом. По короткому пути нападающий возвращается назад: холод ночных пустынь и раскаленный зной саванн, горные отроги и бушующие реки, широкие проспекты города будущего, красивая река Пахра, освещенное луною поле, таинственный туннель, штрафная площадка, удар, го-о-о-о-о-о-о-о-о-ол! Это — гол!!! Два — один в добавленное время! С таким счетом сборная Аргентины выигрывает у сборной Мексики и выходит в одну четвертую финала чемпионата мира по футболу. С чем мы ее и поздравляем. С вами был футбольный комментатор Василий Дудкин. Играйте в футбол!
Иголки для слепых
Дверь в тамбур заклинило. Он подошел, сел напротив меня, электричку тряхнуло вбок — одна створка двери ударила в другую, и та отъехала немного назад.
Электричка с лязгом тормозила. Появилась платформа, на ней были люди.
Электричка остановилась.
Кто-то пропихнул в открытую форточку сумку — занял место.
Вошли люди. Сели на свободные места.
Отъехали.
Он продолжил:
— Газеты в дорогу, сканворды, анекдоты.
Какое-то время ехали молча.
Он смотрел в недра своей большой пластиковой сумки.
Я смотрел в окно.
— Отвертки со сменными насадками, — он перечислял содержимое сумки, — пакеты для дачников, гелевые ручки, черные, синие, зеленые, пишут по бумаге, стеклу и так далее… Черт. Как же я устал. — Он посмотрел на меня затравленно. — Как я мог опуститься до такого…
Я молчал, смотрел в окно. За окном был пейзаж.
— Раньше, — он рассказывал, — отец вот мой, взять отца. Он мне рассказывал. Садишься в электричку, а там ковровая дорожка, красная, в проходе расстелена Мягкие сиденья. Плавно трогается поезд, скользит бесшумно по рельсам. На остановке входит коммивояжер — не чета нынешнему, такому как я, коробейнику. У него тележка, часто тележку толкает не он — мальчик. В тележке — сплошь товары за чеки. Тут и колбаска финская, и плееры, и магнитофоны. Шмотки красивые. Обращение — соответственно. Не желают ли дамы и господа приобрести редкий товар?.. А еще раньше, не как сейчас — батарейки «энерджайзер» просроченные, — вот идет такой в ливрее, аж сияние от него. Из колонок музыка гремит — домашний, мать его, кинотеатрий! Мальчиков уже трое. Тут же консультанты, вышколенные, наодеколоненные, одеты с иголочки… Это не носки Костромской чулочной фабрики разноцветные… ишь вон, нахваливает. Дура приезжая, ни черта не знает. А дед отцу рассказывал: за неделю до поезда уже программки вывешивали, пассажирам с билетом давали — кто, что, когда, в какую цену. Такие были звезды, такие артисты! Идет по проходу, светится, сверкает!
Он прищурился, сплюнул.
— Вон Гена Три Аккорда идет… Привет, Гена! — Он пожал руку проходившему мимо музыканту.
Музыкант пел и играл на гитаре. По-моему, сносно.
— Играет, как прямо не струны у него, а дратва, — продолжил он, когда за музыкантом с грохотом сомкнулись двери. — Черт знает что такое.
Я смотрел в окно.
— Какие звезды были… за Монсерат не скажу, не буду врать, знаю, ходят слухи, мол, на Петушинской, на открытии маршрута ее видели… Но дед мне рассказывал… лично от него слышал — теноры были самые что ни на есть из консерватории. Арии из опер, из каких только не исполняли. Вот, обстановка. Едешь в первом классе, голос ангельский что-то поет, другой что-то ненавязчиво, в приятных модуляциях, предлагает. Да не что-то, а уж никак не меньше последней модели авто известного концерна… Да, деградация налицо. — Он только сейчас заметил разбитое внешнее стекло. — Деду моему дядька его рассказывал. Колька Жемчужный, когда освободился, так загулял — аж держись. Выкатил на пригорок золотой — из чистого золота — пулемет. И золотыми же пулями зарядил по стеклам Ногинской. Народ ошалел, кто замертво попадал, а кто попредприимчивей — пули-то многие поплющились о стенки — эти плюшки золотые по карманам рассовывает… Кольке-то за это тогда вышку дали… А не эти, камнями по стеклам. Ах ты, черт.
За мутными стеклами дверей показались протокольные лица контролеров.
Он встал.
— Я помню: фуражки, отглаженные брюки, синие кители. А эти… Может, купите у меня иголки для слепых?..
Я смотрел в окно.
Он ушел в противоположный тамбур.
Подошли контролеры.
— Ваш билет?
Билета у меня не было.
— Платите штраф, молодой человек… впрочем, если без квитанции, можно за полцены. — Контролер приторно улыбнулся.
Я предпочел сойти.
Юлия Бурмистрова
Желание
Девочка сидит на кровати, смотрит в окно. Встает, подходит к подоконнику, берет красную лейку, поливает цветок. Прислушивается к голосам, раздающимся из-за закрытой двери.
— Странно, я же помню, как я вынимала ее из машинки и складывала в корзину для глажки. Послушай, ты не видел эту проклятую занавеску?
— Не видел я никаких занавесок. Освобождай ванную давай, опять я из-за тебя на работу опоздаю.
— А я хотела, чтобы ты мне помог повесить эту занавеску.
— А вечером нельзя повесить?
— Нет, нельзя. Мне нужно посмотреть, как это будет при дневном свете.
— Господи, я опять опоздаю! Ты выйдешь из ванной или нет? Лучше бы завтрак приготовила!
— Уже давно все готово и опять, кстати, остынет, а ты опять будешь ругаться. Все потому, что ты встаешь в последнюю минуту.
— Совсем не поэтому, а потому, что ты никак не запомнишь за восемь лет нашего брака, что завтрак я ем только после бритья, а не до. Освобождай ванную, черт побери, нет там твоей занавески, я ее выкинул.
— Как это выкинул? Мою прекрасную сетчатую тюль? Да ты знаешь, сколько она стоит?
— Надеюсь, хотя бы половину моей зарплаты?
— Господи, я разведусь с тобой, я когда-нибудь точно разведусь с тобой.
Девочка ставит лейку обратно на подоконник. Гладит еще не раскрывшийся, вчера появившийся бутон. Подходит к двери, зажмуривается и резко распахивает ее.
— Доброе утро, ма. Доброе утро, па.
— Доброе утро, солнышко. Я тебя поцелую, сразу как побреюсь. Иди ребенка покорми.
— Не указывай. Доброе утро, моя заинька.
* * *
Все трое сидят за столом. Девочка смотрит в тарелку, ковыряя вилкой еду.
— Все, я убежал. Найдешь свою занавеску, вечером, так и быть, повешу.
— Я сама повешу.
— Не бурчи.
Мужчина целует девочку, потом целует женщину, хватает портфель, на ходу надевает ботинки, убегает, громко хлопнув дверью. Женщина вздрагивает, хватает пакет со стола, бежит за мужчиной.
— Бутерброды забыл, ты забыл бутерброды, я приготовила… Солнышко, ты уже взрослая, погуляй во дворе. Обед на плите, ключ надень на шею, на речку не ходи. Я тоже побежала.
— Не волнуйся, мама, я справлюсь.
Женщина берет сумочку, на минутку задерживается у зеркала, уходит.
Девочка собирает тарелки, ставит в раковину, открывает воду. Смотрит на воду, закрывает кран, идет в свою комнату. Быстро одевается, потом наклоняется и залезает под кровать. Вытащив оттуда большой пакет, тоже уходит из дома.
* * *
Девочка сидит на берегу реки и кидает в воду камушки. Не глядя протягивает руку за камушком, натыкается на большой пакет, вздрагивает. Подтягивает большой пакет к себе, достает оттуда занавеску и начинает ее раскладывать. Встает, закатывает штаны, аккуратно снимает ботиночки, медленно направляется к воде. Останавливается у самого края так, что вода едва касается пальцев ног. Девочка зажмуривается и делает шаг. Открыв глаза, она еще делает несколько шагов и закидывает занавеску в воду, оставив в руке один конец. Подождав несколько минут, а может и полчаса, вытаскивает занавеску и сосредоточенно смотрит на нее. Вздохнув, снова забрасывает.
Девочка знает, что в конце концов она поймает эту рыбу. Потому что она все сделала по правилам. Она уже даже не сомневается, что сетчатая занавеска — это не совсем невод. А еще девочка уверена, что рыба тоже знает, что ей нужно не три желания, а всего лишь одно, а потом ее снова отпустят в реку.
При мысли о желании девочка улыбается и считает себя умной и хитрой одновременно. Умной — потому что поняла, что именно нужно загадать. А хитрой — потому что поняла, что это нужно загадать именно сейчас, пока она еще маленькая и не успела забыть, что главное — это не стремиться быть счастливым, а не бояться быть счастливым. Она даже чувствует себя уже немножко счастливой — в предвкушении исполненного желания — и не замечает, как занавеска под водой начинает дергаться.
Мария Вуль
Ненарисованные картинки
картинка # 1
цветная; холст, масло
пятница, поздний вечер; невысокий и плотный немолодой человек в джинсах и темно-синем свитере, прислонившись спиной к двери между вагонами метро, сосредоточенно вертит в руках марионетку, клоуна в синем костюмчике с золотыми звездочками. распутывает веревочки, наклоняет голову, кажется, хмурится — и вдруг выпрямляется, улыбается про себя, морщинками у глаз, и заставляет распутанного клоуна станцевать в воздухе что-то немыслимое.
картинка # 2
цветная; бумага, акварель
по переходу «библиотека имени ленина» — «александровский сад», чуть прихрамывая, бредет маленькая сгорбленная старушка: огромные очки, серо-голубая шапка, пряди седых волос, старое пальто, стоптанные башмаки, при каждом старушкином шаге из-под пальто выглядывает ажурный край белой вязаной юбки.
картинка #3
ч/б; бумага, тушь, перо
в субботу утром в метро, на кольцевой, у дверей полупустого вагона стоит мальчик: очки, молодая редкая бородка, рюкзак, косуха, фанатская майка с капюшоном, на груди название какой-то группы — ac/dc? exploited? ария?
мальчик обнимает плюшевого медведя размером с трехлетнего ребенка, нежно гладит пальцами коричневый мех, прикрывает глаза, пристраивает затылок к стеклу, улыбается. гладит. и улыбается.
картинка #4
цветная; бумага, пастель
на площадке у консерватории, перед памятником чайковскому, две девочки лет десяти танцуют вальс. зеленая куртка — черное пальто, косы — конский хвост, юбка и гольфы — строгие брюки, сбиваются с ритма, спотыкаются, хватаются друг за друга, хохочут, убегают вверх по большой никитской, держась за руки.
картинка # 5
ч/б; бумага, тушь, перо
метро «тургеневская», вечер, последняя лавочка на платформе. на лавочке, сгорбившись и опустив голову на руки так, будто плачет — или спит, сидит девушка: серое пальто «в елочку», сапоги, нейлоновые коленки, длинные-длинные черные волосы, лица не видно.
на краешке той же скамейки старушка в синем, с очень прямой спиной. смотрит на девушку, собирает губы в ниточку, качает головой.
картинка # 6
цветная; белый картон, акриловые краски
на троллейбусной остановке две юные леди лет восемнадцати (первая: майка с английским флагом, голый живот с колечком в пупке, к джинсам пристегнута толстая цепочка; вторая: строгое пальто, малиновый шарфик, сапоги на каблуке и темные очки) играют в «колыбель для кошки» плотным ярко-синим шнуром.
картинка # 7
цветная; бумага, пастель
по дорожке в парке идут двое — дедушка и внучка. дедушка тащит самокат, внучка выдувает мыльные пузыри, вдруг останавливается, тянет дедушку за рукав, подставляет баночку; тот качает головой, потом сдается, наклоняется, дует в затянутое мыльной пленкой колечко; внучка считает пузыри и смеется.
картинка # 8
эскиз; бумага, карандаш
вечер, скамейка во дворике, на скамейке три набитых полупрозрачных магазинных пакета: коробка сока, хлеб, овощи, печенье, курица, обычный какой-то набор. рядом на корточках сидит юноша в костюме и галстуке и гладит бездомную кошку.
картинка # 9
цветная; бумага, пастель
у моста на «белорусской» стайка молодых милиционеров взвешивает на уличных весах служебного ротвейлера. за процессом наблюдает небольшая толпа. у ротвейлера разъезжаются лапы, милиционеры весело переругиваются, люди в толпе смеются.
картинка #10
ч/б; рисовая бумага, тушь
на стоянке серебристая иномарка, в ней двое — он и она. он за рулем, в костюме, при галстуке. ему около сорока. она лет на пятнадцать моложе, тоненькая длинноволосая блондинка. вдруг он тянется к ней через подлокотник, гладит по голове и поправляет сережку в носу.
картинка # 11
цветная; картон, карандаши
у фонарного столба стоит абсолютно лысый человек: куртка, мятые штаны, очки, руки в карманах. человек читает объявление, набранное ярко-красными буквами: «купим волосы, дорого».
картинка # 12
цветная; бумага, акрил
в маленьком дворике, где-то вокруг «тверской», под старым тополем стоит недавно покрашенная скамейка: желтые доски, синяя спинка, черные гнутые железные ножки. на скамейке — лист журнального формата, на листе крупно напечатаны два слова: «пусть лежит».
картинка #13
цветная; картон, акварель
по большой никитской, переглядываясь и пересмеиваясь, идут две девушки, одна прижимает к груди ворох линованных бумажек, другая осторожно держит букет белых тюльпанов. рядом — то забежит чуть вперед, то, наоборот, приотстанет — семенит юноша в распахнутом черном пальто, с красным клетчатым шарфом на шее, и играет на скрипке что-то забавное.