Роман Трахтенберг
ЛИФЧИК ДЛЯ ГЕРОЯ. ПУТЬ САМЦА — 2
А не спеть ли мне песню о любви, А не выдумать ли новый жанр, Попопсовей мотив и стихи И всю жизнь получать гонорар… «Чиж и компания»
ЛИФЧИК ДЛЯ ГЕРОЯ
Начало конца
Мировая сенсация: На высоте 10 000 метров над уровнем моря
, в дальнем углу только что открытой пещеры был обнаружен скелет чемпиона мира по пряткам.
Вот оно и случилось. Вот он и пришел. Не полный, но довольно-таки неожиданный…
Я остался без работы.
То есть не совсем без работы — поскольку у меня всегда несколько параллельно существующих проектов. И халтур достаточно, так как я никогда не отказываюсь от предложений заработать. Просто я остался без клуба, где проходило мое «высокохудожественное разговорное шоу на основе ненормативной лексики и нахального стриптиза». По телику его никогда в жизни не показывали, и, если вы его не видели, не пытайтесь что-то вообразить или представить. Все равно не выйдет. Это кабаре, а им в России занимаюсь только я. Один. Теперь уже… занимался.
…В самом первом своем кабаре я начал трудиться с 26 апреля 97 года в Питере, до 1 июня 2003-го, а потом переехал в Москву, где 10 октября открыл собственное «Трахтенберг-кафе». Больше десяти лет я потратил на проект. Как сказал Станиславский, труппа живет одиннадцать лет. Может быть, это закон, который действует, даже если ты о нем знать не знаешь?
…Я зашел в пустое помещение клуба. Странно, ведь еще вчера здесь веселилась толпа людей. Свободных мест не было, да еще как специально в последний момент позвонили ребята из цирка на Цветном и сказали, что тоже хотят зайти гульнуть после работы.
— Будете сидеть на головах? — уточнил я.
— Ага! И ходить тоже! — обрадовали они и вскоре примчались.
Заводные и бодрые, словно не было двух программ на манеже. Мой лысый приятель, акробат Филипп, кинулся ко мне с рассказом о том, как в моем родном Питере на днях снял бабу. Делает он это в каждом городе каждой страны, и каждый раз не обходится без приключений.
— Такая хорошая девочка, питерская интеллигентка в седьмом колене, — делился он, разливая водку друзьям, — я ее в клубе снял, она там официанткой работает. Сказала, что видела наше выступление и все такое… Сейчас, говорит, смена закончится, и пойдем к ней! — Он торжественно разлил по второй, — Закончилась смена, пошли, а живет она с родственниками. Короче, прокрались по коридору, как мыши, чтобы никого не разбудить, я ремень с себя снял, пряжка ударилась об пол, она мне: «Тссс! Ты с ума сошел! Осторожно, тихо-тихо, там спит бабушка!» Задел нечаянно за вешалку. Она: «Сволочь! Осторожнее, за стенкой же спит папа!» Короче, под строгим запретом громко дышать, сопеть, стонать и чихать, не издавая никаких звуков жизнедеятельности, забираюсь на интеллигентку… И тут она, как раненный в жопу мустанг, начинает орать: «А-а-аа, о-ооо, да-а-а!!! Давай! Еби меня и в хвост и гриву!!!»
— А как же бабушка? — спросил кто-то из друганов.
— Да что, я смотреть пойду?!… В общем, закончили мы, я уже расслабиться хотел и вздохнуть шумно, все равно, поди, весь дом разбудили, а она мне: «Тссс! Ты что? Тихо-тихо. Осторожненько одевайся и потихонечку выходи, а то разбудишь кого нибудь…», — закончил он историю под громкое ржание своих коллег.
…Вспоминать вчерашнее веселье было больно. Я зашел в маленькую гримерку за сценой, подошел к стене, где красовались надписи, оставляемые периодически увольнявшимися стриптизерками. «Я прощаю тебя. Вибратор!» — эта надпись, сделанная косметическим карандашом, появилась первой, после того как я уволил девочку, с которой отработал вместе много лет. Девочку я звал Вибратор-гызы, что в переводе с одного из восточных языков означает «дочь вибратора». Этот темперамент на батарейках, наглухо лишенный здравомыслящих тормозов, я терпел долго, несмотря на буйные выходки. А уволил после вопиющего случая. Как-то в клубе вырубилось электричество, и программа накрывалась медным тазом — ни музыки, ни света. Собственно, танцевать без музыки еще можно, если проявить чудеса импровизации и заставить зрителей что-нибудь напевать. Можно даже говорить без микрофона, правда, голос сядет, но все равно суббота, после нее начинаются выходные. Однако же в темноте работать нельзя никак! Зал без окон, и сидеть со свечками нереально. Я решил отменить шоу и просто поиграть со зрителями в анекдоты, но в этот момент пьяная Вибратор заявила, что ей очень нужны деньги, а свет сейчас починим, она у себя дома сама провела электричество и разбирается в нем в несколько раз лучше меня. Презрев мое замечание по поводу того, что я в электричестве полный ноль, а он, то есть зеро, будучи умноженный на любую цифру, в свою очередь дает тот же самый ноль, она накинула на голое тело халатик медсестры (из одного постановочного номера) и вылезла на сцену с отверткой и пассатижами, где забралась под пульт и принялась откручивать многочисленные розетки. Я остолбенел, словно ток в триста восемьдесят вольт и не знаю сколько ампер пронзил меня. Электричество могли дать в любую секунду!
— Вибратор, у тебя что, пизда с заземлением?! А ну ушла оттуда! — крикнул я из зала, отрываясь от пересчета выигранной наличности. — У меня аппаратура на двести двадцать, а ты лезешь к 380-вольтовой!
— Кретин! Видишь, раздваивается!
— Ну и что?!
— Ты ни черта не понимаешь! — вопила она. — Ничего не будет, я знаю. Если в розетке два выхода по 380 вольт, а я держусь только за один провод, то и напряжение в нем… в два раза меньше.
— Физик! Эйнштейн! — завопил зритель за ближайшим к сцене столиком и, кажется, решил ждать шоу «смерть стриптизерки».
Наконец пришел электрик и тоже удивился тому, что ее не убило.
— Повезло! — произнес он электрический тост.
— Не повезло, — беззлобно парировал «добрый зритель в девятом ряду».
Чудом оставшись в живых, но так ничего и не сделав, она вернулась в гримерку, где с горя дернула еще полташку вискаря и направила стопы в зал, где официантки, как могли, развлекали скучающую публику. Вибратор принялась предлагать приватные танцы, и, возможно, народ со скуки и согласился бы посмотреть на ее балетно-интимное искусство, если бы она сняла белый халат и переоделась бы в более подходящее платьице. Народ, и без того огорошенный полным мраком, недоумевал, повариха по залу шляется или кто? А поскольку коллектив давно привык к ее безумствам, никто и не думал предлагать ей переодеться. Слава богу, что хоть отвертку отдала. После этого памятного вечера с Вибратором мне пришлось попрощаться. Тогда же и появилась замечательно-знаменательная надпись на стене. А после нее и другие девчонки стали расписываться, уходя, но в основном шли признания в любви и пожелания хорошей работы, так как конфликтов на работе у нас практически не было, и уходили все довольно мирно. Вот короткая надпись с ошибкой «Пака», оставленная самой красивой и потому самой проблемной девочкой труппы. То есть проблемы шли не от нее, она тихо-мирно работала, и авторитет начальника, то есть меня, для ее восемнадцати лет был абсолютно непререкаем. Проблемы создавала ее красота: эта натуральная блондинка с грудью четвертого размера — живая Барби — нравилась абсолютно всем, и после каждой программы мужики становились в очередь в мой кабинет с просьбой познакомить их с девушкой. Однажды с таким же скромным вопросом «А как бы эту девочку того?» пришел один из учредителей клуба, что поставило меня в совсем неловкую ситуацию. Она ведь никому не давала, храня любовь к какому-то соседу по школьной парте. Короче — ужас. А кроме редкостной красоты Барби была наделена столь же невероятной глупостью, но хрупкое сердце ее страдало и убивалось, оттого что все мужчины видели в ней только сексуальный объект, и никто не ценил — не смейтесь — ее ум. Именно она стала притчей во языцех, когда однажды пожаловалась подружкам на негодяев-мужиков, которые так жестоко ее недооценивают. «Ну сделай что-нибудь, хотя бы почитай Ницше», — полушутя посоветовали те. — «Хорошо. А кто написал Ницше?» — спросила она. Все смеются до сих пор, а она между тем ушла из стриптиза и поступила в вуз, не знаю, правда, в какой!..
…Рядом с ее немногословным прощанием выведено помадой: «Ты — лучший!» — эту явную лесть оставила еще одна балерина. Она тоже уходила «в хорошие руки», не в институт, правда, а к интеллигентному мужику, который ради нее бросил жену. Ко мне он пришел с бутылкой вискаря в подарок, извиняясь, что доставляет такое неудобство — уводит сотрудника. Я сказал ему, что извиняться ни к чему, ведь и правда ничего хорошего нет, если твоя баба работает в стриптизе. Никогда мне не понять тех ребят, что живут с танцовщицами. Если любишь женщину, а она еженощно выходит на сцену в чем мать родила… То какая же тут любовь?! К такому, наверное, только альфонсы спокойно относятся.
…Из гримерки я прошел к барной стойке, где лежали стопочкой ненужные теперь меню, обернутые газетами. Газеты быстро пачкались, но официантки, не смущаясь, выдавали их гостям.
— Дайте мне чистое, — однажды вякнула одна фифа. — Это запачкано.
— Подумаешь, облевано немножко, — возразила официантка Жопа, невозмутимо осмотрев меню. — Вы не волнуйтесь, того повара уже убили.
Фифочка-красавица побежала жаловаться управляющему, но никто ее не слушал. Просто наше заведение не для таких, как она. Даром, что ли, сразу напротив входной двери у нас огромная вывеска: «Осторожно, ненормативная лексика». Наверное, уже завтра надпись закрасят, сделав обычную, светлую стену. Смоют фразочки в туалетах, которые я собственноручно надписывал несмываемым фломастером, чтобы народ и в, туалете не скучал. Например, напротив толчка, чтобы человек мог задуматься, я написал: «Масло масленое — это тавтология, а хуй хуевый — это трагедия». Над самым толчком надпись другая: «Подойди поближе, он короче, чем кажется» — и философское замечание, выведенное прямо на зеркале: «Другие не лучше». Да что там!…Осмотрев туалет, вышел к гардеробу, где привязанные к вешалке белели банты — одежда гардеробщицы Катьки. Она встречала гостей в кафе в образе «голой пионерки», с красным галстуком, в белых бантах и гольфах. Я решил, что голая гардеробщица — хитрый тактический ход, чтобы не могла таскать деньги из карманов гостей: прятать некуда! Еще она выдавала ключи от платного туалета, и персонал звал ее Катька-Клозет. Гости, подходя к гардеробу, впадали в ступор, после чего начинали громко ржать. Но вот теперь остались от девочки одни бантики.
Впрочем, танцовщицы тоже поленились приехать забрать вещи, в которых выступали. Ведь они шились (или, что было очень редко, покупались) под номера, и в других местах бабы вряд ли будут в них работать. Матросские тельняшечки, зонтик из Таиланда, «шкурка» розовой пантеры и помятый костюм Снегурушки. Кто-нибудь что-нибудь да оставил кроме йога Коли, впрочем, он — отдельная тема для беседы. Реквизита у него больше всех, но при этом безотходное производство. Ни одной салфеточки, ни одной использованной ватки… Куда он их складывает? Один из элементов выступления йога: я бросаю в его голую спину дротики. Зал обычно вздрагивает на каждом броске. После этого я протираю его мужественную спину ватой, смоченной в спирте, так вот последнее время в мою душу закрадывались подозрения, что он не выкидывает ее, а поджигает на следующих программах, ведь в самом начале своего выхода он ест горящую вату. Чего добру пропадать-то?..
…Кто-то позвонил в дверь клуба. Я побрел открывать, ведь охраны нет, все уволены. За дверью стоял мой водитель Леха.
— Ну чего? Выносим?
— Давай.
И вдвоем мы принялись перетаскивать вещи к маме моего драйвера, живущей напротив клуба и имеющей свободную комнату, чтобы приютить все это бесхозное пока что добро: мои книги анекдотов; картины известного питерского художника-авангардиста Кирилла Миллера (изобразившего меня во всевозможных причудливых видах, их иногда покупали ради прикола ярые поклонники)… Увидев картины, мама спросила, что это, а узнав ответ, огорчилась, что так ни разу и не сходила посмотреть на шоу. Хотя ей около 70, но она как из песни Сукачева: «Моя бабушка курит трубку!..»
Вера Григорьевна не курит, но любит бокс и хоккей. Нередко мама звонит Лехе, а он ей кричит в трубку: «Мама! Не отвлекай! Бокс!»
— Где?! По какому каналу?! — И она тоже мчится к телевизору.
Какое-то время я даже жил у нее, пока моя квартира ремонтировалась, и не уставал удивляться. Она может пойти с утра в магазин с авоськой и оказаться где-нибудь под Суздалью в пешем турпоходе. Дома у нее растет марихуана, посаженная сыном, и мама поливает ее согласно графику. Ей объяснили, что это такое, и она удивилась, сказав, что в ее время только бухали, а сейчас вон оно как… Но не осудила. И еще пообещала вытирать пыль с картин, пока им не найдется достойное применение.
…Когда мы закончили с грустным переездом, разгребли все закрома родины, в клубе почти ничто уже и не напоминало о веселых днях. Но тут… под сценой я обнаружил еще один мешочек с вещами. С виду шмотки женские, но очень уж большого размера, ни одной из танцовщиц они бы не подошли, а среди них — сильно потертая толстая тетрадь с пожелтевшими страницами в некогда дорогом кожаном переплете. Страницы не развалились от старости лишь благодаря качеству тетрадки. Это оказался дневник. Конечно, читать его было грешно, но поймите мое изумление: стриптизерки — и еще что-то пишут?! К тому же на последних страницах я обнаружил свое имя и поэтому не мог сдержать любопытства. Кто автор дневника, я понял уже через несколько страниц — это Хельга, транссексуалка, которая работала еще в питерском заведении. О ней я знал немного, лишь то, что она «переделалась» из мужика в бабу, когда ей было сорок лет. Это почти столько же, сколько мне сейчас. Как в таком возрасте можно пойти на такие кардинальные перемены?! Как можно поставить на карту и карьеру (по моим данным, до операции Хельга была ведущим инженером на заводе), и семью? Как такое возможно, что может толкнуть человека на этот шаг, всегда оставалось для меня загадкой, потому я и поступил так некрасиво, сунув свой красивый мужской нос в чужие записи транссексуала. Надо сказать, текст был еще тот: то он шел от мужского лица, то от женского; то напоминал вырезки из медицинской энциклопедии, то отрывки любовных романов; стиль его тоже был странный, то пафосный, словно написан в назидание потомкам, то абсолютно интимный. Казалось, что писали его несколько человек…
Детская неожиданность…
— Больной, что вас беспокоит? — Мне кажется, что у меня рак. — Где? — В заднице. — Раздевайтесь… Нет, знаете ли, рака нет, но у вас здесь кирпич!!! — Вот за ним он и живет.
… Мое первое воспоминание: в зеркале отражаются молодая симпатичная женщина и короткостриженый мальчик. Женщина примеряет парик, а мальчик смеется и пытается ей помочь.
Воспоминание второе: теперь в зеркале отражается только мальчик. Он красит губы…
Воспоминание третье: у зеркала сидит грустная девочка. Она задумчиво расчесывает волосы, вдруг что-то очень сильно пугает ее, кажется, это звонок в дверь…
Дальше воспоминания идут сплошным потоком… Городская общественная баня, набитая людьми; то меня моет мама в женском отделении; то папа — в мужском… Папа редко появляется дома, он всегда «в море» и «за границей»… Я еще не понимаю, что значит быть «в море», и мне кажется, что он уходит под воду, где работает, а ему за работу дают красивые вещи и игрушки. Таких игрушек нет ни у кого во дворе, и все дети меня любят и хотят со мной играть… Помню, как помогаю маме готовить, как она учит меня вышивать крестиком… Она разрешает играть ее украшениями и вещами… Мне вообще можно очень многое. Мы с мамой друзья и целый день проводим вместе, ведь я не хожу, как другие дети, в садик. Я «домашний» ребенок, так говорят обо мне в поликлинике, не переболевший никакими детскими болезнями… Я живу в блаженном коконе… Иногда «из моря» возвращается папа. Мне не понять, любит он меня или нет… В этот раз, узнав, что я учусь вышивать, он почему-то сильно сердится и ругает маму, но на другой день приносит мне в подарок настоящего щенка овчарки!!! Это девочка, мы назвали ее Магдой.
Вместе со щенком и бабушкой летом мы ездим на дачу, где у меня много «летних» друзей… Однажды, собравшись вместе с ними на задворках чьего-то дома, мы играем во взрослых. В чем смысл того, чтобы лежать друг на друге, я не понимаю, но участвую наравне со всеми. Лежу на соседке, она тяжело дышит, изо рта у нее пахнет шоколадными батончиками, мне хочется есть, а бабушка, наверное, уже приготовила обед и ждет меня, но все равно надо доигрывать в глупую игру про взрослых. Да еще потом дети, покрасневшие и перевозбужденные, загадочным шепотом делятся впечатлениями, а мне скучно, и желудок просто ноет… Наконец, я оказываюсь на кухне, где бабуля интересуется, почему так долго, и я честно рассказываю. Она в ужасе всплескивает руками и говорит, что про подобное при маме, а особенно папе, лучше молчать!..
А потом помню магазин, где толпятся взрослые, дети и мы с мамой. Меня собирают в первый класс. Мне ужасно нравятся белые фартуки и розовые туфли, выставленные в витрине, но мама говорит, что это для девочек, а я мальчик. И идет в совсем другой отдел и покупает скучный костюм и нелепые черные ботинки.
Так грубо и несправедливо заканчивается мое счастливое детство. Я выхожу из магазина в слезах, оглядываясь на яркие туфли, выставленные в витрине, и мне, кажется, что здесь произошло какое-то жестокое недоразумение…
То ли девочка, а то ли виденье…
— Сними платье. А теперь снимай лифчик. Теперь трусики… И никогда, слышишь, никогда не надевай мои вещи! Понятно, сынок?
…В пятый класс я перешел круглым отличником! И все лето можно спокойно развлекаться на даче… К сентябрю мама стала кричать, что мой рост превысил все нормы. Я уже не влезал в свою школьную форму, и пришлось покупать новую. Но все это приятные хлопоты. Неприятные появились по ночам… Даже не уловил, в какой момент мне стала сниться девочка, что расчесывала волосы у зеркала. Я хотел вспомнить, кто она? Может, дочь какой-нибудь маминой подруги или моя подруга по двору, которую я забыл? Она открывает подкрашенные губы и что-то говорит, но мне не слышно… По утрам я просыпаюсь в поту, испытывая странные волнующие ощущения…
В тот день сон был особенно ярким, и я впервые прогулял школу; идти туда не было ни сил, ни желания. Мама с утра уехала к подруге, а я уселся перед зеркалом в поисках ответа. Но отражение молчало, только вдруг появилось возбуждение от того, что сижу на том же стуле, что и незнакомка. Или же отчего-то другого. Возбуждение теперь появлялось часто, но я пока не связывал его с каким-либо объектом, тем более с девочкой из сна… Мама про нее ничего не вспомнила, но говорит, что ни к чему искать какую-то неизвестную, когда вокруг полно других девочек.
Потом на меня что-то нашло. Я залез рукой в мамин пуфик, привезенный отцом из Египта. Мама складывала туда свои старые шмотки. Не знаю, какая сила толкнула меня запустить руки вовнутрь и вытащить что-нибудь наружу. Я любил вещи, мать всегда примеряла при мне привезенные папой обновки, и я оказывался лицом, поневоле вовлеченным в круг дамских интересов. Так что на первый взгляд ничего криминального не произошло.
В голову пришла шальная мысль примерить колготки. Они натянулись почти до подбородка, и, чтобы скрыть их размер, надел длинный мамин свитер, сидевший на мне как платье. Окончательно дополнить образ могли лишь туфли. Я выбрал «парадные», на самом высоком каблуке. Потом надел парик. И посмотрел в большое — во весь рост — зеркало…. Вот так ноги! Тонкие, длинные, стройные!.. И тут в подъезде хлопнула входная дверь, может, шла и не мама, но я рванул в комнату, по дороге стаскивая с себя вещи.
Я приблизился к тайне своей незнакомки, но еще не понял этого…
Мне не хватило времени…
Пит-стоп
Лучше с милой в шалаше, чем с лопатой в блиндаже.
На этом моменте я закрыл дневник, решив, что все-таки правильнее будет вернуть его законной владелице. Пусть я и не добрался до разгадки, но мне стало неловко. Телефона Хельги в моих записных книжках не оказалось, и я принялся названивать в Питер знакомым танцовщицам, и вскоре их развеселые голоса зазвучали в трубке мобильника:
— Ромка?! Как жизнь?
— Рыжик?! Ты где? Приезжай, мы зажигаем!
— Мы сейчас работаем, а потом в сауну едем…
Черт, а ведь сейчас пятничный вечер! Я так
давно не отдыхал в пятницу вечером и вот сейчас, оставшись без работы, мучился от появившейся свободы. Телефона Хельги ни у кого не оказалось, но все в один голос говорили, что дозвониться до нее невозможно. Ее давно никто не видел. И вообще, говорили они, чем спрашивать ее номер, лучше бы приехал в гости, повеселились бы… А ведь за время, что мы не виделись, они обзавелись детьми, но материнство никак не изменило их. Через месяц, а то и меньше, после родов они возвращались на работу в стриптиз, где продолжали свободную жизнь как будто и не обремененных никакими обязательствами людей.
Но как же дети? В кого превратится маленький человек, которому приходится не спать ночами в ожидании пьяной, прокуренной мамаши?!…Хотя, чего я впадаю в пафос? Вон Хельга родилась и росла в благополучной семье, а стала кем? Наверное, тут нет правил.
А сам я хороший отец? Даже не могу сказать, что хотел ребенка. Но и не могу сказать, что не хотел. Делали мы его сознательно на бензоколонке в Испании. Шел проливной дождь, вернее даже гроза. В такую погоду автостопщиков — а мы с женой путешествовали именно автостопом — не берут. К тому же и стемнело достаточно быстро. В прямой видимости на несколько километров не было ни леса, ни населенных пунктов, а тут еще и ливануло. Что было делать? Только попроситься на ночлег в подсобку автозаправки. А там, когда улеглись, и принялись за размножение. Появление плода нашей любви вроде не могло помешать мне, но давало чувство гордости и тешило мужское самолюбие — становишься отцом!
Но в любом случае, отправив жену в роддом, я решил побухать с друзьями — как в последний раз — и потом до кучи на три дня свалил к любовнице, благо ее родители трудились на даче. Так я, наверное, пытался нагуляться впрок: что если после рождения ребенка свобода навсегда покинет меня.
В итоге после всех гуляний — или практически в самый их разгар — вспомнил, что надо забрать жену из роддома. Для начала, как она и велела, поехал домой и взял ее одежду. По своему разумению положил в пакет лучшее и самое коротенькое платье и явился пред стены роддома. Санитарки отнесли ей одежду, а я направился под окна, ожидая дальнейших указаний.
Они последовали незамедлительно. Любимая высунулась в окно и сердито крикнула:
— А трусы где?!.
— Чего? — не въехал я.
— Трусы, спрашиваю, где?
В окна послушать интересную беседу вылезло несколько рож, что же касается мужей, стоящих внизу, то они и с самого начала грели уши на нашей мелодраматической комедии.
— Какие трусы?
Теперь уже почти весь роддом припал к окнам. Я не виноват. Я не тупил. Мне и в голову не пришло, что бабам не разрешают брать с собой даже белье.
— Ты мне трусы не положил! Как я в коротком платье поеду?
— А-а, сейчас! — решив не усугублять положение, я полез в кусты, где стянул с себя сначала джинсы, а потом и трусы, после чего надел штаны, а исподнее, скрутив и обернув газетой, передал ей через санитарок.
Вот так она и уходила из роддома, в коротком платье, закатав мои семейные (теперь уже в самом полном смысле) труханы, поскольку они торчали из-под него. Мой приятель, которого звали Ваучер и который должен был встретить нас на машине, почему-то опаздывал. И нам, из-за отсутствия машин у стоящего на отшибе роддома, пришлось немалое расстояние пройти пешком, пока не встретили его колымагу, дребезжащую навстречу.
Но зато есть что вспомнить.
Лицом к лицу
— Дамочка, что это вы по морозу, да в балетной пачке… — Позвольте отрекомендоваться, Керенский Александр Федорович, глава Временного правительства.
Уже целый год мне снится СТРАННАЯ ДЕВОЧКА. ОНА рвется на свободу, и, хотя не говорит вслух об этом, я-то знаю, что ЕЙ нужно. Особенно если дома один, что бывает редко. Но вот сегодня…
— Я буду ночевать у тети Тани, — звонит мама. По голосу слышу, что она немного выпила. — Не испугаешься один?
— Нет!
Сердце уже прыгало от радости, предвкушая общение с «моей» девочкой.
— Не забудь погулять с собакой. Ты уроки сделал?
— Да.
Я едва сдержался, чтобы не подпрыгнуть. Вся ночь моя! В полном распоряжении шкафы с одеждой, косметика, бижутерия, колготки, лифчики и туфли. Можно все перемерить, перекраситься всей помадой, и не надо трястись, что в замке повернется ключ. Я тут же напялил на себя один из маминых париков: их у нее полно, а еще есть шиньоны! А еще косы!.. Из радостной сладостной пропасти, в которую начинал погружаться, меня вырвал холодный мокрый нос Магды, уткнувшийся в мою коленку. Она ждет прогулки.
Но «вылезать наружу» уже не хотелось. Парик щекотал шею, и ушам в нем тепло, можно идти без шапки. Была не была, пойду так!…Подхожу к вешалке, тянусь за своей курткой и…беру плащ матери. Потом надеваю материнские сапоги. На улице уже темно, вряд ли кто что заметит. А если и заподозрит, так не решится подойти к девушке, выгуливающей овчарку. Правда, соседи знают Магду… Я в сомнениях замер на пороге, едва удерживая рвущуюся на улицу собаку. А, в сущности, все овчарки похожи друг на друга, особенно в темноте.
И вышел из квартиры!!!…
Никто из соседей не увидел меня, и все-таки от страха трясло…А вернувшись домой, продолжил праздник!…Полночи делал макияж. Получалось медленнее, чем у мамы; тени расползались кругами, румяна ложились нездоровыми пятнами, тушь оставляла грязь на веках, помада размазывалась. Но зато… лицо становилось ярче, женственней, необычней… Через пару часов я привел «раскрас» к более-менее приемлемому результату. Потом выбрал новый паричок с самими длинными локонами… Потом отодвинулся от трюмо и…дико испугался. Оттуда на меня смотрела ТА САМАЯ НЕЗНАКОМАЯ ДЕВОЧКА, которая приходила в снах и воспоминаниях. ОНА молчала. Я тоже. Сложно сказать, сколько длился шок, но из него вырвал звонок телефона:
— Олег.
— Мама?
— Ты проснулся уже? Не опоздай в школу. Можешь не гулять с Магдой, я скоро приеду и сама выведу ее.
Я в ужасе огляделся. Шкафы открыты, вещи разбросаны по всему дому, даже зеркало в косметике. Мне конец!!! Господи, спаси меня! Я не помню, в каком порядке висели платья, как лежали парики… Меня не пугал скандал, но если бы беспорядок можно было хоть как-то объяснить?!.. В панике как попало развесил шмотки, смыл косметику с лица мочалкой, В школу безнадежно опаздывал. Оправдания не было, но идея пришла неожиданно. Я достал из ящика нож и, не глядя, резанул по ладони левой руки. Скажу, что нечаянно порезался, когда делал бутерброды, и потому не пошел в школу. Мама напишет записку…Если, конечно, напишет, обнаружив, что я натворил.
— Ой, как ты умудрился?! Никогда не буду оставлять тебя одного на всю ночь, — мама долго ахала.
Меня ее заявление совсем не обрадовало, может, не стоило так делать?
— Хорошо еще, что рука левая! А то как бы ты писал на уроках?!
…Да, и красился?
Покончив с бинтами, мама пошла переодеться. Мое сердце замерло, когда она открыла шкаф и стала вешать туда блузку. Потом юбку. И… ничего не произошло. Она не обратила ни малейшего внимания на то, как развешаны платья. Еще не веря своему счастью, облегченно вздохнул и посмотрелся в зеркало. Вот чёрт! На лице куча улик: в уголках глаз черные комочки от туши, помада впиталась в трещинки на губах. Я снова помчался в ванную, где долго отмывался, а когда вышел, начались новые сюрпризы. Мамины сапоги на шпильках, в которых гулял вчера с Магдой, оказались в грязи, а мама никогда не надевала их в сырую погоду, значит — моя вина. Но не мыть же при ней!
— Я в магазин схожу, что тебе купить? — Она появилась в дверях так неожиданно, что я вздрогнул.
— Ничего.
— Ничего? У тебя там конфеты кончились, что, не брать?
— Возьми. — Ноги подкашивались. Вот сейчас, она начнет обуваться и заметит грязные сапоги.
Мама наклонилась к полке с обувью, достала свои любимые растоптанные ботинки без каблуков, влезла в них, чмокнула меня в щеку и исчезла в подъезде.
Я оторопел. Но вынес важный урок: люди невнимательны. Если есть предмет, к которому они привыкли, который всю жизнь выглядел одинаково, то им и в голову не придет присматриваться к нему.
Кто-то хихикнул внутри меня. Услышав счастливый смешок, я понял, что ОНА никуда не ушла. Девочка из снов — девочка из зеркала… НЕЗНАКОМКА не жила отдельно от меня и не была воспоминанием. ОНА и есть Я. А Я — это ОНА. И как такое могло случиться, не имею ни малейшего понятия!
Произведение для сортира
— Почему ты не девчонка? — Я тогда ему сказал. Он сморкнулся, усмехнулся И пизду мне показал.
…Уже несколько дней звоню Хельге, но телефон стабильно не отвечает.
А мне в голову уже пришла одна идея — поскольку моя постоянная работа в клубе накрылась, — я решил вспомнить о своем контракте с издательством и сообщил им, что у меня есть забойный материал для книги: дневник первого и самого старого русского транссексуала. Ну… почти первого. Зато работавшего у меня в клубе!
Идею романа о трансе издатели оценили, и я тут же позвонил своему литературному редактору Елене Черданцевой.
— Что-о-о? Роман о транссексуале?!! — В трубке телефона зависла долгая пауза. — Пожалуй, я откажусь.
— Ты что, наследство получила?
— Нет.
— В казино выиграла? А что же еще? Тема-то благодатная!
— Лучше голодать, чем такая благодать!!!
— Ну а тебе-то трансы что сделали?
— Ничего…. Мне на них, вообще, наплевать.
— Это, жирная радость моя, говорит лишь о том, как ограничен скудный круг твоих интересов: выпивка, мужики… И иногда редкая удача — просьба Трахтенберга помочь сляпать еще одну гениальную нетленку. Помни: я — единственное светлое пятно в твоей жизни… И, кстати, единственный источник живительного бальзама знания на твоем бездарном пустынном писательском пути. Издатели, между прочим умные и образованные люди, эту прогрессивную тему уже одобрили, деньгами сдобрили и план книги устаканили.
— Да?… «План» был марокканский или какой там самый лучший? Поделишься? Я всегда подозревала, что многие издатели решения принимают именно по укурке.
— Хватит сочинять! Я же пишу не про мальчика из какого-нибудь наркоманского притона…. Хотя, наверное, это тоже интересно. Нет. У меня герой не алкоголик, не наркоман и даже не гомосексуалист… Положительный мужчина, начальник цеха на крупном заводе, дважды женат, сын уже в институте учится… А он взял и от всего отказался ради того, чтобы стать женщиной, и в сорок лет сделал операцию. А потом этот экс-руководитель и талантливый инженер блистал… блистала новенькой свежескроенной пизденкой у меня в питерском клубе. Чем тебе не выдающаяся биография?
— Вы что там, в издательстве, уже на тяжелые наркотики перешли?
— Уймись, Филисов-неврастеник! Ее все видели.
— Я тоже ее помню, и что?
— Как что? Не забывается, не забывается… Не забывается такое никогда!
— Угу. Как ядерный гриб или апокалипсис.
—По-моему, это хорошая идея. Конец света для отдельно взятого мужчины; так сказать, финиш самца и старт самки. Чуешь глобалыцину?! Верхи не хотят, а низы уже не могут!
— В смысле?
— В прямом: башка не хочет верить в мужское тело, а окаянный отросток мечтает стать пирожком. Есть название: «Гусеница, куколка, бабочка: что дальше?»
— Дальше дедочка!
— То есть?
— Ну… Какая из нее бабочка? Бабочка — это если баба, а если мужик, то дедочка…
— Или: «Из жизни ЧЛЕНстоногих».
— Тогда уж давай проще: «Путь самца. Перестройка».
— Правильно! Только тогда уж — «перезагрузка». Даже название наталкивает на размышления. Я бы такую книгу обязательно купил и прочел.
— И читал бы ее в гордом одиночестве.
— Не читал бы, а писал бы, и не один, а с тобой, моя необъятная любовь!!! У меня есть ее дневник, приходи — будем вместе разбираться.
— Читать чужое аморально.
— А мы ей заплатим, и все будет не просто порядочно, но еще и всем полезно. Я ей звоню по несколько раз на дню, но она чего-то трубку не берет.
— Даже если мы получим разрешение, ничего путного все-равно не выйдет, кроме траты времени. Она ведь живет не в ладу с природой, все инстинкты перепутаны. А в нас они заложены в определенном порядке: сначала — пищевой, нам надо есть, иначе умрем. Потом — оборонительный; человеку нужна норка, где он может прятаться, чтобы его самого не скушали. Потом — личностной значимости, мы ведь живем в обществе. И, наконец, последний — сексуальный. Заметь, этот, на твой взгляд самый главный, — в самом конце.
— И чё?
— «Ичё» по-китайски жопа! Ничё! Удовлетворяя сексуальный инстинкт в ущерб первым трем, рискуешь потерять все. Трансуха твоя ведь с хорошей работы ушла, где ее на «вы» и по имени-отчеству называли. Пришла туда, где нет не только отчеств, но и вместо имен клички. Кстати, какое у нее в клубе было погоняло?
— Самое сказочное — Дерьмовочка.
— Вот видишь! Когда законы природы ставятся раком — все идет через задницу. Из круга интеллектуальной аристократии она переместилась в ряды кабацкой дерьмократии.
— Не имя красит человека, а человек имя!
— Зачем нам писать дерьмокнигу? И так все книжные магазины ими завалены. Добавим в говняный список еще одну жопушку (не то мужскую, не то женскую)?
— Жопа интернациональна. К тому же мы будем смотреть на этот вопрос с обратной стороны. Ты понимаешь, о чем я говорю?
— Понимаю-понимаю…Давай лучше напишем про Париж.
— Вот, кстати, о Париже. Во всех языках он звучит как «Пари», и только по-русски с «ж» на конце, потому что в России всегда и все делали через жопу. Даже когда во всем цивилизованном мире была распространена смертная казнь через повешение, в России все равно сажали на кол!
— Вот я и говорю, давай двинем поближе к цивилизации и напишем книгу, например, о Китае.
— Я сейчас про Индию пишу.
— Вот и дерзай. Там должно быть полно приключений!
— Конечно. Акулы с барракудами, буддисты с «камасутрами», пираты с якорями, русалки с дикарями, бабы нагишом и хиппи с гашишом… А хочется написать о глобальном.
— О жизни, прожитой через жопу?
— Заметь, сейчас про жопу сказала ты!
— А как, скажите, иначе можно назвать существование человека, который настолько себя не любит? Менять пол — крайняя степень ненависти к себе. Что может рассказать интересного тот, которому все опостылело? Кому хочется стереть из реальности даже свою сущность?
— Но признать, что хочешь ее стереть, а потом воплотить замысел и «родиться заново» очень сложно. Разве непонятно?
— Понятно. Только читать о таком подвиге скучно.
— Неправда! Это смотря как написать!
— Как ни пиши, все псу под хвост.
— Ты опять про жопу? Пошли хотя бы для разнообразия на…
— Вся жизнь на хуй… кстати, неплохое название.
— Отличное. Только тогда уже «Жизнь после хуя».
— Тогда уже «Хуевая жизнь, или Пиздатое существование».
— «Банани и персики» — репортаж с петлей на хуе…
— Я не поняла, ты серьезную книгу собираешься писать?
— Конечно, кто же шутит с такими вещами? Только писать мы будем вдвоем, и, по-моему, мы уже начали.
— Правы были большевики, что нельзя отдавать искусство в руки евреев: они все доведут до абсурда…
Мата Хари
Жена стала замечать, что муж перестал обращать на нее внимание. Надела противогаз и спрашивает благоверного: — Ничего не замечаешь? — Брови, что ли, выщипала?
…Я становлюсь внимательным и подозрительным.
Превращаюсь в хитреца-изобретателя.
Я мог бы давать советы Штирлицу, сериал про которого смотрит вся страна.
У меня улучшился слух: сидя в квартире на нашем пятом этаже, слышу, как внизу открывается дверь подъезда.
В женских штучках становлюсь более изощренным, чем сами женщины. Вчера смастерил искусственные ресницы из старого мутонового воротника. Отрезал две узкие полоски, пощипал их, завил на карандаш и накрасил тушью. Приклеить решил на клей для дерева, найденный в отцовском ящике для инструментов… И приклеил бы, даже не задумавшись о том, что глаза могут НАВСЕГДА остаться склеенными… Помешало возвращение отца из рейса.
…Он, как обычно, привез кучу подарков мне и маме. Свои, мальчишечьи, я даже не хотел распаковывать, а вот у мамы… изумительные красные туфли. У меня даже сердце стало стучать медленнее.
«Мы должны их получить», — шепнула ОНА мне в ухо, и я вдруг осознал, что живу ЕЕ интересами. Моя жизнь растворялась, как в кислоте. То есть внешне я абсолютно нормальный мальчик, и каждый день, видя себя в зеркале, конечно же, не мог забыть об этом. Но ничего кроме апатии на этот счет не испытывал. С ЕЁ появлением исчезали старые желания и появлялись новые, совершенно неожиданные, а порой и опасные. Как, например, эти чертовы туфли. Я так сильно хочу их, что готов продать душу дьяволу…
Пока я как загипнотизированный смотрел на недоступные сокровища, мама их мерила. Туфли оказались немного маловаты. Точнее, требовали времени, чтобы быть по ноге.
— А на тебя налезут? Может, разносишь? — со смехом спросила она.
— Конечно, — на полном серьезе, скрывая радость согласился я.
Иногда я разнашивал ее обувь. Первый раз вызвался сам, а она не поинтересовалась, чего ради помогаю… Мне показалось, туфли на мне сидят идеально, и я цокал каблуками по полу, пытаясь подражать женской походке.
— Что ты делаешь?! — Голос отца, вернувшегося улицы, заставил подпрыгнуть.
— Мама попросила разносить. Ей малы, — в ужас пробормотал я, в мозгу проносилось: «Поймали! Мне конец!!!»
Отец в гневе страшен, а уж узнав про такое…
— А-а, понятно, — как ни в чем не бывало, бросил он и прошел на кухню.
Сердце успокоилось не сразу. Хотелось срочно вылезти из туфель, но вдруг слишком быстрое отступление вызовет подозрения (хотя отец, скорее всего, уже забыл обо мне), и я продолжал цокать с трясущимися коленями, а липкий холодный пот выступал на спине.
Наконец, решив, что достаточно походил в туфлях, вернулся к себе в комнату. Там осмотрел все, что могло вызвать отцовские подозрения, но ничего не обнаружил. Я всегда был аккуратен. Нашел только искусственные ресницы. А их нельзя положить ни в одну из шкатулочек мамы. Ресницы принадлежали ТОЙ, чьих вещей не было и не могло быть в этом доме, как и ЕЁ самой. Пришлось спрятать их в карман школьной формы и постараться забыть о них на все время папиного отпуска.
И действительно… полностью про них забыл.
…Через пару дней вместе с приятелем Димкой пошли после школы в кино. Набрали мороженого, потом подошли к кассе. В одной руке я держал деньги, в другой пломбир, а он считал мелочь.
— Не хватает, у тебя еще есть?
— Не знаю. Может, в кармане.
Не раздумывая ни секунды, Димка запустил руку ко мне в карман и выгреб оттуда все. На ладони среди мелочи лежали… искусственные ресницы.
— Что это?
Мороженое застряло у меня в горле.
— Это?..
Спас меня висящий на стене прямо за его спиной плакат фильма «Спартак», вечно популярного среди советского народа.
— Я хотел… хотел сделать маленькие фигурки спартанцев, а мех прикрепить на шлемы. У них такие шлемы странные, мне кажется, вполне подойдет.
— Да? — Он заинтересованно уставился на ресницы. — А из чего ты будешь делать фигурки?
— Из пластилина. — Я уже пришел в себя и сейчас удивлялся только собственной способности к молниеносной импровизации. — Потом покрою лаком, и они будут смотреться просто изумительно, как настоящие! — Я поймал себя на том, что использовал какое-то девчоночье слово.
— Покажешь? Почему ты мне раньше не говорил? А кого из них ты хочешь сделать? — Он сыпал вопросами, но я отвечал без запинки. Мы даже забыли о том, что опаздываем на сеанс, так гениально я врал! Наверное, из меня вышел бы неплохой писатель. Может, не гений, но автор приключенческих бестселлеров — точно.
Сразу после кино помчался в магазин, слава богу, пластилин там был, и вечером уселся за работу. Ресницы безумно жалко, но лучше все-таки сделать фигурки и показать Димке. Может, он и забыл, но так будет спокойнее.
…Он остался в восторге, да и мне спартанцы в итоге понравились, только ОНА осталась недовольна.
…Началось лето, отец снова отбыл в далекие края, а мы с мамой, бабушкой и овчаркой Магдой отправились на дачу. Тут я мало что могу позволить ЕЙ. Мама не берет на дачу ни косметику, ни туфли на шпильках, ни одежду на выход. Ведь у нас маленький летний домик. Зато участок большой, тридцать соток. Магда носится по нему целый день, бабушка занимается хозяйством, а мама ездит на рыбалку. Непонятно, то ли отец научил ее любить рыбную ловлю, но она может пропадать там целый день. Возвращается в обед, привозит улов, ест и снова в лодку. А я слоняюсь вдоль забора и не знаю чем заняться, как вдруг… обнаруживаю мешок со старыми материнскими вещами. В такой обстановке — это практически клад! Старые колготки сарафаны, белье, чулки и комбинации… Именно и чулок я и решил сделать новую кожу, точнее, имитацию кожи. Сшить их как комбинезон и надевать так, чтобы не выступала… ненужная часть тела…. Было еще очень далеко до выхода на экраны знаменитого фильма «Молчание ягнят», но ведь желание иметь другое тело так схоже у всех… транссексуалов…
Бабушка нашла мое творение, когда ей понадобились кухонные тряпки. Она распотрошила мешок и с удивлением стала вертеть в руках мою «вторую кожу».
— Что за ерундовину твоя мать тут соорудила?
— Это? Ничего… У нас в школе трудовик болел, мы ходили на уроки к девчонкам. А там всех шить учили, я просто использовал ненужные тряпки.
Бабушка поверила, так как других версий у нее просто не нашлось.
Загрузили? Разгружай!
Ни хуя вы нахуячили! Ну-ка расхуячивайте всё на хуй!
…Вопрос с клубом все никак не решается: то ли работаем, то ли нет.
Зато появилось время изучить дневник — вот ведь всего-то неделю как нет работы, а я уже весь извелся, а ведь кто-то сорок лет не мог определиться с полом…
Сегодня совершенно неожиданно выяснилось, что мы можем работать еще неделю. Я решил этим воспользоваться, чтобы закрыть дыры в клубном бюджете… Что непросто, публику еще надо собрать. Дело в том, что мы уже успели убрать рекламу из всех журналов и интернета, и народ мог просто-напросто забыть о нашем существовании. Вы думаете, легко в таком городе, как Москва, открываться-закрываться? Народ хочет точно знать, не зря ли он потратит время, доехав до твоего заведения. Так что для ночного клуба жить под знаком вопроса — все равно что умереть. Тем не менее пусть и без рекламы, но открыться надо!… И вот опять мы вдвоем с водителем принялись загружать клубные пожитки теперь уже на прежнее место «Картины, костюмы, картонки и маленькие книжонки…» — все, что под присмотром бдительных старушек на лавочках мы не так давно затаскивали в подъезд, теперь вытаскивали обратно к чертовой матери, то есть в кафе.
Работаем.
…Сегодня на программу пришел очередной заместитель одного из моих великих начальников. Видимо, из опасения, что заведение закроют, а он его так и не посетил. Причем говорил, что придет с другом, а сам явился с женой, о чем мне сообщить не успели — перед шоу была настоящая «запара», — и я лихо прошелся по всем телкам в зале. Обычно супруги, зачем-то пришедшие в клуб с мужьями, реагируют лошадиным фырканьем, но мне все равно. Ведь не они мои главные зрители. Хотя умным женщинам у меня нравится, но такие — редкость. В основном, они все что-то строят из себя.
— Кем у тебя жена работает?
— Строителем.
— Что строит? Дома?
— Нет. Строит из себя приличную.
После шоу начальственный заместитель зашел ко мне в кабинет, в пьяных и счастливых соплях, радуясь жизни и хорошо проведенному вечеру. Как ни странно, его бабе шоу пришлось по вкусу.
— Мы тебе поможем! Поможем! — вопил он. — Все так охуенно! А это у тебя че? Ты здесь анекдоты записываешь? — Он уставился на Хельгин дневник с жадным любопытством. — Дай почитать.
— Нет. Анекдоты все здесь! — Я гордо показал на голову. — Это просто дневник, у меня трансуха одна работала и забыла.
— Транс? — Он сморщился, как если бы ему подложили дохлую крысу. — Ты чего, хочешь пригласить работать транса?
— Нет.
Я сказал «нет», хотя Хельга понемногу начинала мне нравиться, я пытался разыскать ее, но вдруг она попросит взять ее на работу? Что отвечу?
Ведь я никогда не хотел работать с транссексуалами, мне их просто навязывали. Уверен, что их искусство интересно только им подобным да еще некоторому количеству странноватых баб, а все остальные реагируют на них не очень адекватно, вернее, совершенно предсказуемо.
Помню, как-то в Питере проходила подготовка к новогодней вечеринке, вести которую пригласили меня и где среди прочих нанятых «скоморохов» выступал театр «ЛЭМ», «Лаборатория экспериментальной моды». Директор театра имел кличку «гинеколог» — не потому что работал врачом или на него учился, — а потому как «посмотреть очень любил».
И вот мы готовимся, и тут приходят два мужика и сообщают, что представляют программу «Женщины глазами мужчин».
— Это как? — не въехали мы.
— Ну, мы переодеваемся в женщин и изображаем их.
— Ага-а, — обрадовался «гинеколог» и подвел черту. — Значит, вы пидарасы!
— Нет. Мы не пидарасы. Мы артисты.
— Но вы же переодеваетесь в женщин!!!
— Да. Ради шоу.
— Значит, пидарасы.
— Нет!
— Но в баб переодеваетесь!
— И что?
В общем, их взяли, они в нашей программе появлялись раза три. У них оказалось довольно интересное шоу, но, тем не менее, каждый раз, когда они выходили на сцену, «гинеколог» — который был в подпитии — принимался вопить: «Пидарасы-ы! На-а хуй!»
И что думаете, в зале шептались: «Тише» или «Как вы можете?!» Ничего подобного.
…А как-то я вел день рождения Лады Дэнс. Эти ее дни рождения — вообще отдельная тема для разговора, как и шоу, которое она устраивает. Дэнс из тех баб, что любят пидарюг, им нравится видеть слабость мужчины и то, что он хочет быть женщиной. Таким же бабам нравятся и стриптизеры, которые пресмыкаются перед ними, и карлики с лилипутами, и тем более секс-меньшинства. Неудивительно, что она пригласила на праздник и шоу трансвеститов.
— А на хуй они тебе нужны-то? — искренне поинтересовался я.
— Да они же лучшие! — повизгивая от восторга, сообщила она.
— Лучшие среди кого?
Мой вопрос, разумеется, остался без ответа.
— Хорошо. Но это день рождения, люди должны успеть произнести тосты… Да и вообще, не всем же серьезным людям нравится гомосятина? Пусть это будет только один номер.
— О\'к.
…И вот начался праздник, бесплатные никому не нужные артисты, затаптывая коллег, сменяют один другого (нужно успеть показаться, пока гости не нажрались), добрались и до гомосеков — «красавицы» выпорхнули на сцену… Народ посмотрел первый танец и приготовился говорить тосты. Но гомики-проблядушки решили не лишать достопочтенную публику великого удовольствия любоваться их творчеством и… Одних «красоток» сменили другие, а большинство гостей отправилось в холл покурить. Потом пошел третий номер, я уже нервно почесывался, а Лада восторженно глушила винище и стонала от восторга.
— Давайте! Еще! А теперь мой любимый номер!!!
Пидарасы сменяли гомосеков, геи выплясывали после «петушков»… Короче, ее «любимые номера» длились сорок пять минут, но, когда стало понятно, что до финала еще далеко, люди потихоньку побрели к выходу. Не только я не являюсь фанатом сего действа.
И мне еще повезло, что я там только объявил их и имел право смыться. А однажды мне пришлось отработать мою собственную программу вместе с травести-шоу. Дело было в Одессе. По неизвестным причинам (как, впрочем, и всегда, — подвели идиоты-организаторы) там не нашлось стриптизерок, с которыми я обычно работаю, и мне предложили шоу местных трансух. «На безводье и хуй фонтан», — подумал я и с ходу поменял программу. Я решил больше уделить внимания теме голубизны.
— Как говорится, все мы в одной связке. Вот и на зонах запретили трахать петухов — ничего не поделаешь, птичий грипп!
Публика заржала. Я продолжил:
— На сцене вообще становится страшно работать — чуть зазевался, и ты уже ШурА.
А иллюстрацией ко всему было танцующее мужичье в платьях. Я ловил их злобные взгляды, бросаемые в мою сторону, но что они могли сделать? Их наняли как статистов, а не критиков моего искрометного шоу. Однако же в конце один из пидарюг не стерпел: самый длинный, на полутораметровой платформе 47-го размера, он, с резвой элегантностью выхватив у меня микрофон, стал нести в него какую-то пошлятину: «Это что, мужчинка? Маленький, рыжий, противный. Вот я настоящий мужчина!»
Публика его поддерживала, ведь он свой, местный, хоть и гомо, но одессит, голубой, но все родной. Я чувствовал себя совершенно погано и сказал, что больше с «секс-менами» работать не буду.
Они не могут быть лучшими ни в качестве мужчин, ни в качестве женщин. Они нечто странно-промежуточное, поэтому на них и обращают внимание. Фриков любили во все времена. Хельга отличалась от этой череды тем, что не имела хуя, но на сцене все получалось у нее менее смешно, чем у них, все-таки они больше профи. Правда, она не была похожа на женщину с ее фактурой и ростом, но, когда люди видели, что окаянного отростка нет, смотреть на сцену было больно и печально. Если на травести-шоу смотрят просто как на ебанутых, то на нее — как на больного человека.