Гусейн Аббасзаде
Тропа ведет в горы
Пятый час Фарид трясся в автобусе. Дорога забирала все больше в гору, за окном разворачивались, сменяя друг друга, зеленые долины, скалистые холмы; вдали темнели леса. Фарид, с чемоданчиком-«дипломатом» на коленях, с интересом разглядывал прекрасные эти места — он много слышал о них, но попал впервые.
Целью его поездки было горное селение Бозъял. Добраться до него было непросто. Один из сотрудников редакции объяснил Фариду, что автобус через Бозъял не проходит — надо, не доезжая до райцентра, выйти и идти вправо по проселку. Садясь на бакинском автовокзале в автобус, Фарид спросил водителя, и тот подтвердил: «Да, не доезжая до райцентра».
— Да ты сиди себе спокойно, — сказал водитель. — Я предупрежу тебя, когда сходить.
Но Фариду было беспокойно. По времени пора было уже выходить. Да и чувствовалось по оживлению пассажиров, что автобус приближается к райцентру. А шофер молчал. Не забыл ли? Только собрался Фарид пробраться к водительской кабине, чтобы напомнить о себе, как в динамике раздался громкий, прямо-таки оглушительный голос:
— Кто едет в Бозъял? Приготовиться к выходу, парень.
Фарид живо подхватился, проследовал к передней двери. Автобус несся по дороге, огибавшей пологий горный склон. За поворотом шофер затормозил и, высунувшись из кабины, сказал Фариду:
— Видишь тропинку? Двигай по ней, она прямо в Бозъял ведет.
Фарид поблагодарил его и выпрыгнул из автобуса, который тут же рванулся с места. От долгого сидения у Фарида затекли ноги. Было приятно размять их, было приятно идти по тропинке, вьющейся по зеленому склону и при взгляде снизу похожую на небрежно брошенный желтый поясок. А воздух какой! После бакинского смога дышалось тут, в горах, необыкновенно легко: грудная клетка будто сама старалась вобрать побольше чистого воздуха.
Но подниматься вверх было нелегко, тропинка становилась все круче, и Фарид запыхался.
Он был выпускником факультета журналистики и проходил сейчас преддипломную практику в молодежной газете. В редакции всегда найдется работа, но серьезных заданий Фарид до сих пор не получал. Это было первое. Собственно, он сам напросился: вычитал в плане работы отдела информации, что газета намеревалась дать репортаж об одном долгожителе из села — Бозъял — стадвадцатрехлетнем Искендере-баба — и упросил завотделом поручить это дело ему. Завотделом не стал возражать: берись, коли есть охота. Только, предупредил он, «никаких соплей восторга», а чтоб серьезный был разговор о причинах долголетия. Серьезный и полезный для молодого читателя. Ну что ж, Фарид и сам хотел, чтобы первый его материал получился как следует. Он успел перед отъездом почитать кое-какие статьи о долголетии. И даже начало репортажа придумал — ну, несколько абзацев в качестве вступления.
Наконец тропинка вывела его на вершину горы, и сразу ему открылся восхитительный вид на долину, где белели среди садов домики селения — это и был Бозъял — и бежала быстрая горная речушка. Дальше синели горы, увенчанные снежными венцами. Фарид пожалел, что пленка в редакционном фотоаппарате, взятом с собой, не цветная. Черно-белая не передаст всей этой многоцветной красоты. Ах, красота какая! В таких местах только и жить до ста лет, и до ста пятидесяти можно… Собственно говоря, Фарид, горожанин, в первый раз оказался, как говорится, на лоне природы. Не на даче, не на ашперонском пляже, а в горной местности, вдали от городского шума. Помахивая «дипломатом», он бодро зашагал к селению. Уже подходя к Бозъялу, он увидел справа от тропинки на склоне холма кладбище, огороженное невысоким каменным забором. Фарид поднялся по склону и вошел в старые железные ворота. Он ожидал увидеть здесь на могильных плитах даты, свидетельствующие о долголетии бозъяльских жителей. Но кладбище в этом смысле ничем не отличалось от всех других: один из покоящихся тут, на тихом холме, прожил на свете 33 года, другой — 87, третий ушел из жизни совсем молодым. И только три могилы долгожителей обнаружил Фарид — двух мужчин и одной женщины, которым было немного за сто. Он призадумался. Что-то тут не сходилось с тем планом репортажа, который сложился у него в голове. Он собирался задать Искендеру-баба вопрос: «В вашем селе долгожителей вы самый старый — чем объясняете вы такое долголетие? Наверное, чистым горным воздухом и родниковой водой?»
В задумчивости Фарид спустился на тропинку и продолжил свой путь. Вот как, думал он, Бозъял вовсе не седо долгожителей, люди здесь живут примерно столько же, сколько и в других местах. Он припомнил вычитанные из статей сведения. Рекорд долголетия поставил англичанин Фома Корне, проживший 207 лет. Были и еще рекордсмены, существовали сомнения относительно их подлинного возраста, — в общем, дело это запутанное и имеющее много разных толкований. Ясно одно: надо как-то исподволь, осторожненько навести Искендера-баба на вопрос, чем лично он объясняет долголетие…
Между тем тропа превратилась в сельскую улицу. Сквозь зелень садов белели стены. У входа в село двое загорелых парней покрывали черепицей длинное одноэтажное строение амбарного типа. Фарид окликнул их, спросил, как пройти к дому Искендера-баба. «Иди прямо, — сказали ему, — увидишь кузницу, а сразу за ней его дом».
Подойдя к указанному дому, Фарид увидел два каменных столбика у его ворот, и тут ворота открылись, со двора вышел невысокий старик с седоватой курчавой бородой, в сапогах, в черной папахе. Через плечо у него был перекинут хурджин из узорчатой ковровой ткани. Ему было на вид лет семьдесят, а может, восемьдесят.
— Ами, — сказал Фарид, — это дом Искендера-баба? Старик, прищурясь, окинул его взглядом.
— Да, это его дом. — Он двинулся по улице. — А зачем он тебе?
Фарид, идя вслед за ним, коротко объяснил: дескать, приехал по заданию редакции. И, остановившись возле кузницы, повернул было обратно.
— Ты куда, сынок? — спросил старик, оглянувшись.
— Я же сказал — к Искендеру-баба.
— Искендера-баба нет дома. Он на пасеке работает. Я как раз туда иду, могу проводить.
— Спасибо, ами.
И он пошел за стариком по улице, потом они свернули вдоль огородов, вышли в поле на каменистую дорогу, проложенную в сторону горного хребта. «Очень хорошо, — думал Фарид, поспевая за стариком, — увижу Искендера за работой». Тут ему пришло в голову: не приходится ли его спутник сыном Искендеру-баба? Однажды Фарид видел Искендера-баба по телевизору, правду мельком. Знал, что у того девять сыновей, три дочери и около сорока внуков и правнуков, а старшему сыну восемьдесят с чем-то лет, и живет он, как и отец, в Бозъяле.
— А вы не сын Искендера-баба? — спросил он.
Старик, немного сутулясь, шел ровным скорым шагом по довольно крутому подъему. Сумки хурджина колыхались у него на плече.
— Разве я похож на него? — бросил он на ходу.
— Пожалуй… — Фарид запыхался. — Похожи, пожалуй.
— Ну, если похож, значит, я его сын.
Что-то лукавое было в тоне старика, и Фариду это не понравилось. Будто с какой-то подковыркой говорил с ним сын Искендера-баба. И куда это он торопится? Как припустил у дома, так и не снижает скорости. А дорога какая! То подъем, то спуск, и конца этому не видно.
— Ами, — сказал он, с трудом переводя дыхание, — далеко еще до пасеки?
— А вон, — махнул тот рукой в сторону гор. — Как перейдем речку, там и будет пасека. Недалеко.
«Ничего себе — недалеко, — подумал Фарид с раздражением. — Устроил кросс по пересеченной местности…» Он старался не отстать от старика, но это давалось ему все труднее. Он спотыкался о камни, сбил носки своих туфель, и еще километра два пришлось отмахать, а этой чертовой речки все еще не было видно.
Наконец он услышал журчание близкого потока и вскоре, одолев очередной подъем, увидел речку. Это была обычная горная речка — неширокая, желтоватая, быстро бегущая по белому каменистому ложу. Старик, первым спустившийся к берегу, скинул с плеча тяжелый хурджин и принялся стаскивать сапоги. Затем, сняв носки и закатав брюки, подхватил хурджин и сапоги и, махнув Фариду рукой — давай, мол, за мной, — устремился в быструю воду. В самом глубоком месте речка была ему по колено. Перейдя на ту сторону, он оглянулся и увидел, что Фарид стоит в нерешительности у воды.
— Ты еще не разулся? — сказал старик. — Чего же ты ждешь?
Фарид нагнулся, тронул воду рукой. Вода обожгла холодом.
— Ами! — крикнул он. — А моста тут нету?
— Моста? — удивился старик. — Зачем тут быть мосту, если есть брод?
Фарид снял туфли и носки, ступил в воду, но тут же отскочил назад.
— Очень холодная, — пробормотал он. — Прямо как лед-Старик покачал головой. Ох уж эти городские… Шагу не могут ступить, если нет асфальта. Мост им, видите ли, подавай…
— Сейчас я тебе устрою мост, сынок.
Оглядевшись, он поднял большой камень и, семеня коричневыми сухими ногами, потащил его в воду. Фарид опешил: старик собирается накидать камней, чтобы он перешел по ним речку? Ну уж нет!
— Ами, бросьте камень! — заорал он. — Не надо! Не надо!
Быстро скинув брюки, он полез в воду и побежал, оскользаясь на камнях, устилавших дно речки, и размахивая «дипломатом». Будь что будет! Не мог он позволить старому человеку мостить речку. Уж лучше схватить воспаление легких… сквозь землю провалиться… только не позориться!
Он выскочил на берег, стуча зубами от пронизывающего холода воды. Сел, стал растирать окоченевшие ступни, натягивать носки.
— Видишь, — сказал старик, тоже обуваясь, — без моста управился. Зачем тут мост?
И опять почудилась Фариду какая-то подковырка в его тоне. Он взглянул на бородатое сухое лицо старика и сердито отодвинулся. Скорей бы добраться до пасеки, до Искендера-баба, — может, он окажется нелюбезнее, чем его старший сын.
Они зашагали по каменистой тропе, бегущей от брода к лесной опушке. Фарид теперь чувствовал себя бодрее. Ноги согрелись от быстрой ходьбы. А старик, почувствовав перемену настроения у парня, заговорил более дружелюбным тоном:
— К нашим местам, сынок, надо привыкать с детства. Привычка, говорю, нужна. Тогда тебе все нипочем.
— У меня нет привычки к холодной воде, — буркнул Фарид. — В море летом вода теплая.
— Само собой. Море — не горная речка. — Старик поправил хурджин на плече. Так ты, значит, собираешься написать в газете про Искендера-баба?
— Да, собираюсь.
— Ну что ж. Про него уже много писали. Только вот не знаю — зачем?
— Как это — зачем? Долгожители всех интересуют.
— Не знаю, сынок, не знаю, что люди находят интересного в долгой жизни. Жизнь-то самая обыкновенная, ничего в ней нет такого.
— Понимаете, ами, — сказал Фарид, немного оттаявший после холодной «ванны», — многие ученые убеждены, что человек должен жить полтораста лет и даже больше. Биологически это вполне возможно. Средний возраст шестьдесят лет — слишком мал.
— Человеку надо жить у себя дома, — сказал старик.
Остаток пути они проделали молча и вскоре вышли на усеянную цветами поляну, на которой, как шашки на шахматной доске, стояли ульи.
— Вот и пришли, — сказал старик и указал на дощатый домик, вернее — будку, возле которой под навесом шваркал рубанком человек средних лет, обстругивая на верстаке доску.
Это, конечно, был не Искендер-баба. Наверно, кто-нибудь из его внуков. А сам Искендер, может, в домике? Отдыхает, может?
— Гостя привел, — сказал старик.
Плотник поздоровался с Фаридом и вернулся к своему занятию. А старик снял с плеча хурджин и стал вынимать из него на дощатый стол лаваш, вареную курицу, сыр мотал, кислое молоко в глиняном горшке и другую снедь.
— Садись, сынок, перекусим, — сказал он Фариду.
Фарид сел на тахту у стола, оторвал кусок лаваша. «Может, Искендер-баба проснется, услышав голоса, и выйдет из этой будки», — подумал он. По правде, он очень проголодался.
— И ты садись за стол, Нияз.,- бросил старик плотнику.
— Спасибо, Искендер-баба, — ответил тот. — Сейчас, достругаю только.
— Искендер-баба? — Фарид ошеломленно уставился на старика. — Вы Искендер-баба?
— Выходит, так, — усмехнулся старик и, отломив куриное крылышко, начал его обгладывать. Его черные прищуренные глаза хитровато смотрели из-под папахи на Фарида. — Мы тут с Ниязом, внуком моим, новые ульи делаем. Да вот, еда у нас кончилась, я и сходил домой, в деревню. Мне помыться надо было. Да ты кушай, парень, кушай. Чего ты уставился на меня?