Джером Клапка Джером

Я становлюсь актером

Есть среди лжеагентов род «профессоров», которые всегда «имеют возможность устроить двух-трех (никогда не более двух-трех, остальным незачем и обращаться) леди и джентльменов-любителей высокого или среднего роста, светло- или темноволосых, но непременно с хорошими внешними данными в ведущие театры Вест-Энда на хорошие роли. Работа по контракту». Эти джентльмены большие знатоки и настоящий талант видят сразу. Мой они разглядели мгновенно. Все они были уверены, что из меня выйдет великолепный актер, что я как раз тот, кто им нужен. Но они были щепетильны. Они не опускались до того, чтобы скрывать истину, и без обиняков говорили мне о моих недостатках. По их мнению, я подавал большие надежды, у меня были данные действительно великого актера, но… Самое замечательное, что я не услышал двух сходных мнений о том, что же означало это «но». Один сказал, что это мой голос. Мне нужно было только немного поупражнять свой голос, чтобы достичь совершенства. Другой сказал, что у меня прекрасный голос, но я не умею принимать позы. Когда в моих позах будет чуть больше артистизма, он мигом достанет мне контракт. Третий, прослушав, как я декламирую кое-что из «Макбета», похлопал меня по плечу и настоял на том, чтобы пожать мне руку. В его глазах чуть не заблестели слезы, казалось, он был просто потрясен. Он сказал: «Дорогой, в вас есть талант. Вы — актер! Но вам не хватает шика».

Я понятия не имел, что он имеет в виду. Я спросил: «Вы полагаете?»

Он был уверен. Невозможно добиться успеха без шика, приобретя же шик, я быстро прославлюсь. Я решил приобрести шик любой ценой и почтительно спросил его, как, по его мнению, можно это сделать. Он помедлил минуту-другую, очевидно раздумывая, как бы это и в самом деле осуществить, а я с тревогой ждал ответа. Вдруг его осенила прекрасная мысль. Он доверительно положил руку мне на плечо и произнес проникновенным тоном, словно сообщая о необычайном открытии: «Приходите ко мне два раза в неделю по вторникам и пятницам с восьми до девяти». Тут он отступил на несколько шагов, чтобы посмотреть, какое это произведет на меня впечатление.

Я отвечал, что, как я понял, он имеет в виду, что будет сам учить меня. Он, казалось, был поражен моей сообразительностью и признал, что именно это он в виду и имеет. Тем же доверительным тоном, словно он ни за что на свете не хотел бы, чтобы об этом кто-нибудь узнал, он объяснил, что у него большой опыт обучения именно в этой области актерской подготовки. Здесь, в столе, у него есть письма от известных актеров и актрис, людей, достигших больших высот, где они признают, что обязаны своим нынешним положением исключительно его урокам, и благодарят его за все, что он им дал. Он хотел показать мне эти письма и уже поднялся, чтобы сделать это. А впрочем, нет, немного подумав, он не стал этого делать: они были написаны ему конфиденциально, и с его стороны было бы не совсем хорошо показывать их посторонним — даже мне, кому, как он чувствовал, вполне можно довериться. Надо отдать ему должное, он никогда не показывал этих писем ни мне, ни-насколько мне стало известно — кому бы то ни было, хотя впоследствии я встречал двух-трех человек, изъявлявших горячее желание их увидеть.

Но я, медленно и мучительно набиравшийся опыта, ушел от него, так и не оставив пятифунтовую банкноту, каковая, как я, «будучи деловым человеком», должен был понять, означала абсурдно низкую плату, ведь обычно он брал двадцать гиней, но уж так получилось, что он заинтересовался мною и почувствовал, что я поддержу репутацию его школы и тем компенсирую ему убытки.

Другой род агентов, которые хорошо зарабатывают на ослах, помешавшихся на сцене, это «антрепренеры», имеющие вакансии для «леди и джентльменов-любителей в специально подобранной труппе». Эти люди, по-видимому, буквально верят в истинность слов Жака о том, что все мужчины и женщины — актеры, ибо они поручают зеленым новичкам главные роли, проявляя прямо-таки трогательную уверенность в результате. Поклонник трагической музы, которому никогда не приходилось играть за пределами своей маленькой гостиной, немного нервничает, получив роль Банко или полковника Дамаса в спектакле, который пойдет со следующей субботы. Он не может понять, то ли произошла ошибка, то ли над ним пошутили, чтобы позабавить остальных членов труппы, то ли антрепренер действительно толковый человек, который мгновенно угадывает таланты. Он предпочитает не говорить об этом вслух, чтобы не подумали, будто он не уверен в своих силах — этот недостаток новичкам на сцене, как правило, не свойствен. Кроме того, роль у него могут отобрать, а этого ему бы ни в коем случае не хотелось, хотя в то же время он совершенно уверен, что любую другую роль в пьесе сыграл бы гораздо лучше. Я всего один раз столкнулся с лжеантрепренером, по крайней мере, с таким видом лжеантрепренера. К несчастью, существуют и другие виды, в чем большинству актеров приходится убедиться на собственном опыте; но до них я еще не дошел. Лучше бы мне было к ним вообще не ходить.

Нас собралось с полдюжины — дуралеев, откликнувшихся на одно объявление, и мы встречались каждый вечер на репетициях в одном доме на Ньюмен-Стрит. Трое или четверо знаменитых профессионалов, которые гастролировали в то время в провинции, но собирались присоединиться к нам в начале следующей недели, должны были сыграть главные роли, и сразу по их приезде мы отправлялись в Грэйвсенд. Меня приняли на работу за фунт пятнадцать шиллингов в неделю и поручили роли Гилберта Фэзерстоуна в «Потерявшемся в Лондоне» и короля в «Гамлете». Все шло гладко, речь не заходила ни о какой плате за обучение, ни о чем-либо в этом роде, и хотя к тому времени я стал ужасно подозрителен, я все же начал было подумывать, что, кажется, это все же не надувательство. Но вскоре я понял, в чем состоял трюк. На пятый вечер во время репетиции наш антрепренер был особенно любезен со мной и похвалил за то, что он назвал моим действительно оригинальным прочтением роли. Во время перерывов он, дружески опираясь на мое плечо, обсуждал со мной пьесу. Мы немного поспорили об образе короля. Он разошелся со мной во мнениях по двум-трем вопросам, но потом сдался и признал, что я прав. После этого он спросил меня, в каком костюме я собираюсь играть. Я обдумал этот вопрос еще прежде, чем выучил роль, поэтому был так точен, как только можно было пожелать, и мы, обговорив все детали, предусмотрели поистине великолепный костюм. Он совсем не старался ограничить меня, хотя поначалу я боялся, что он будет недоволен из-за затрат. Но нет, он, казалось, как и я, был заинтересован только в том, чтобы все было сделано в лучшем виде. Будет немного дороговато, сказал он, но «лучше сделать все хорошенько, раз уж мы за это взялись» и я с ним согласился. Тогда он начал подсчитывать сумму. Он сказал, что сможет достать вещи дешево, дешевле, чем другие, потому что у него есть друг костюмер, который продаст ему вещи ровно за столько, сколько они стоят. Я поздравил его, но так как личной заинтересованности в этом вопросе не чувствовал, его чрезмерная точность начала мне немного надоедать. Произведя вычисления, он пришел к выводу, то девять фунтов покроют все расходы.

«И это очень дешево, — сказал он. — Вещи будут хорошие и всегда смогут пригодиться». С чем я опять согласился и прибавил, что надеюсь, они будут стоить этих денег, недоумевая, какое все это может иметь ко мне отношение.

И тут он осведомился, смогу ли я уплатить всю сумму сегодня или принесу с собой в следующий раз.

«Я! Я платить! — воскликнул я, забыв от удивления грамматику. — Чего ради?»

«Чего ради! Да ради костюма, — отвечал он. — Ведь вы не можете играть без него, а если возьметесь доставать вещи сами, вы заплатите лишних четыре фунта, только и всего. Если у вас нет с собой всей суммы, — добавил он примирительно, — вы можете заплатить столько, сколько у вас есть, а я постараюсь уговорить моего друга поверить вам в долг остальное».

Наведя справки среди других актеров, я выяснил, что трое из них уже отдали ему около пяти фунтов каждый, а четвертый собрался вручить ему четыре фунта десять шиллингов на следующий день. Мы вместе с еще одним актером из труппы договорились подождать и посмотреть. Смотреть, впрочем, оказалось не на что. Знаменитых профессионалов мы так и не увидели, а после следующей вечерней репетиции больше не увидели и нашего антрепренера. Те, кто ему заплатил, увидели еще меньше.

Тогда я подумал, что надо бы мне вести поиски путей на сцену самому, без помощи агентов и объявлений. Тот же друг, который посоветовал мне не писать писем антрепренерам, одобрил мое намерение и сказал, что лучше всего время от времени заглядывать в «Оксиденталь». И я стал туда заглядывать. Надо полагать, нет такого актера, который не знал бы «Оксиденталь», хотя этот ресторан и пытается спрятаться в глубине темного дворика, несомненно, от застенчивости своего характера, свойственной его профессии.

Там я нашел общество людей приятных и доброжелательных, ничего не имевших против того, чтобы выпить за мой счет. Стоило мне, однако, намекнуть, что я хотел бы попасть в их ряды, как они обращали на меня взор, полный глубочайшего сожаления, и принимали озабоченный вид. Они печально качали головами, рассказывали мне о своих испытаниях и делали все, чтобы убедить меня отказаться от моего намерения. Но я видел в них эгоистов, которые стремятся закрыть молодому дарованию путь на сцену. Даже если их советы были искренни, рассуждал я, не стоит обращать на них внимание. Каждый считает свою профессию наихудшей, и если начать искать себе такое поприще, на которое вам рекомендовали бы вступить те, кто уже на нем подвизается, пришлось бы бездельничать всю оставшуюся жизнь. Поэтому я не обращал внимания на их предостережения и стоял на своем и наконец нашел человека, который мог мне помочь.

Это был массивный, вялый с виду тип, который поддерживал свое существование, казалось, исключительно шотландским виски и длинными сигарами и никогда не был ни совершенно трезв, ни совершенно пьян. Пахло от него не слишком хорошо, и это чувствовалось тем более, что, разговаривая, он имел обыкновение тяжело дышать в лицо собеседнику. Раньше он был провинциальным антрепренером, на что он жил теперь, для меня оставалось загадкой, потому что, хоть он и снимал грязноватую маленькую заднюю комнату в переулке, идущем от Стрэнда, и называл ее своей конторой, он заходил туда только поспать. Тем не менее он был хорошо известен в театральных кругах, посещавших «Оксиденталь», — скорее известен, чем уважаем, как я выяснил впоследствии, — и сам знаком абсолютно со всеми, и потому я решил, что он как раз тот, кто мне нужен. Поначалу он проявил не больше энтузиазма, чем остальные, но когда я намекнул, что готов уплатить небольшое вознаграждение, чтобы добиться прослушивания, он задумался, а потом заявил, что не видит причин, мешающих это сделать. Когда я назвал сумму, которую готов был уплатить, его оптимизм еще немного возрос, и он пришел к выводу, что сделать это можно. Он даже стал уверять меня, что я могу прославиться, если я полностью отдам себя в его распоряжение.

«Мне случалось делать это для других, — сказал он, — я могу сделать это и для вас, если захочу. Вот, например, N., — продолжал он, вдруг становясь разговорчивым. — Теперь он зарабатывает восемьдесят фунтов в неделю. А ведь, черт возьми, сэр, я сделал этого человека, вот именно, сделал его. Он бы так и остался третьеразрядным провинциальным актером, если бы не я. А посмотрите на X., я знавал его, когда он еще был дублером и зарабатывал двадцать два шиллинга в неделю вместе со стариной Джо Клэмпом, да и то не каждую неделю, заметьте. Я привез его в Лондон, представил его в Саррее, повез в Вест-Энд, сделал из него человека. А теперь он едет мимо в своей карете и меня даже не замечает». И мой новоиспеченный друг вздохнул и попытался утопить свое возмущение неблагодарностью человеческой природы в очередной порции спиртного.

«Да, сэр, — продолжал он, оторвавшись от своей рюмки, — я создал этих людей, почему бы мне не создать и вас?»

Поскольку я не мог привести никакого возражения на этот счет, он решил так и сделать; даже несмотря на то, что впоследствии я, возможно, окажусь таким же, как все остальные, и забуду его, взойдя на вершину славы. С самым торжественным видом я стал уверять его, что это не так и что, когда я стану великим, я буду так же рад видеть его, как сейчас, и я от души пожал ему руку в знак нашей дальнейшей дружбы. Я был ему безмерно благодарен за все те одолжения, которые он был намерен мне оказать, и был удручен тем, что он мог думать, что я окажусь таким же неблагодарным и отвернусь от него.

Когда мы встретились на следующий день, он сказал мне, что все в порядке. Он устроил мне ангажемент у антрепренера по интермедиям в Саррее, которому он меня и представит завтра утром, чтобы мы могли подписать соглашение и обо всем договориться. Для этой цели я должен был завтра прибыть в его контору к одиннадцати — и принести с собой деньги. Таково было его прощальное указание.

Домой я не шел, а бежал вприпрыжку. Я распахнул дверь и вихрем взлетел по лестнице, но был слишком возбужден, чтобы усидеть дома. Я решился отобедать в первоклассном ресторане; обеденный счет существенно сократил мои и без того скромные средства. «Ерунда, — подумал я, — что такое несколько шиллингов, ведь скоро я буду зарабатывать сотни фунтов». Я пошел в театр. Не знаю, что это был за театр, какую пьесу давали. Я замечал лишь игру, да и то ровно настолько, чтобы воображать, насколько лучше я смог бы сыграть каждую из ролей. Я размышлял о том, как бы мне понравились эти актеры и актрисы, если бы я стал работать с ними. Я решил, что мне, пожалуй, приглянулась бы примадонна, и воображение нарисовало мне все детали самого бешеного флирта, который сведет с ума от ревности всех остальных актеров. Я вернулся домой, лег в постель, но так и не заснул всю ночь, предаваясь мечтаниям.

На следующее утро я встал в семь и завтракал второпях, боясь опоздать на свидание к одиннадцати. Мне кажется, я смотрел на часы (интересно, где теперь эти часы?) через каждую минуту. Незадолго до десяти я уже был на Стрэнде и принялся шагать взад-вперед по небольшому отрезку улицы, боясь отойти от конторы дальше чем на бросок камня и в то же время стараясь не подходить слишком близко. Я купил новую пару перчаток. Помню, что они были оранжево-розовые, и одна из них разорвалась, когда я пытался ее натянуть, поэтому я надел вторую, а эту нес, скомканную, в руке. Когда осталось минут двадцать, я свернул в переулок, где находилась контора, и стал по нему прогуливаться, испытывая неприятное чувство, словно все его обитатели знают, с какой целью я сюда пришел, и тайком наблюдают за мной из-за своих штор и занавесок. Казалось, одиннадцать часов никогда не наступит, но вот наконец пробил Биг Бен, и я направился к двери, стараясь делать вид, что я только что здесь появился.

Но, подойдя к конторе, я обнаружил, что никого нет и дверь заперта. Сердце мое упало. Неужели все это было жестоким обманом? Неужели это новое разочарование? Или антрепренера убили? Или театр сгорел? Почему же их нет? Что-то из ряда вон выходящее должно было задержать их, иначе они не опоздали бы на такое важное свидание. Полчаса я провел в напряженном ожидании, и тут они появились, выразив надежду, что не заставили меня долго ждать. Я ответил «нет, нет» и пробормотал что-то насчет того, что сам только что подошел.

Как только все трое вошли в контору, меня представили антрепренеру, оказавшемуся актером, которого я часто видел на сцене, но который был вовсе не похож сам на себя, хотя он с успехом мог бы сойти за собственного сына: он был много ниже ростом и много моложе, чем ему следовало бы. Гладко выбритое лицо придает актерам такой моложавый вид. Сначала мне трудно было поверить, что молодые люди, которых я обычно встречал на репетициях, были на самом деле мужчинами средних лет и часто обремененными семьей.

В целом мой будущий антрепренер не оправдал моих ожиданий. В его одежде вовсе не чувствовалось того беспечного равнодушия к расходам, которое я искал в человеке его положения. Сказать по правде, вид у него был довольно потрепанный. Я объяснил себе это тем пренебрежением к внешнему виду, которое часто проявляют очень богатые люди, и стал вспоминать истории о миллионерах, которые ходили чуть ли не в лохмотьях; я вспомнил также, что однажды видел мать одной из наших ведущих бурлескных актрис и был удивлен тем, как она была плохо одета.

Они принесли с собой уже готовое соглашение, и мы с антрепренером собственноручно подписали его и обменялись экземплярами. Затем я вручил ему банкноту в десять фунтов, а он мне — расписку в получении. Все было совершено строго по форме. Соглашение в особенности отличалось точностью и простотой, с ним не могло возникнуть никаких недоразумений. В нем предусматривалось, что первый месяц я предоставляю свои услуги бесплатно, после чего мне будет положено жалованье, соответствующее способностям. Это мне показалось совершенно справедливым. Пожалуй даже, с его стороны это было несколько неосторожно, ведь я мог начать выдвигать требования. Но он сказал мне откровенно, что не думает, что первые два-три месяца я буду стоить больше тридцати шиллингов в неделю, хотя, конечно, все будет зависеть только от меня самого, и он будет даже рад, если дело пойдет по-другому. Я держался по этому поводу иного мнения, но оставил его при себе, решив, что лучше подождать и предоставить времени доказать мою правоту. Поэтому я сказал, что единственное мое желание — это чтобы все было честно и справедливо, и поскольку это было по всей видимости также и его желание, мы расстались лучшими друзьями. Он собирался открыть летний сезон через три недели, репетиции должны были начаться недели на две раньше. Значит, еще неделю мне предстояло оставаться ничтожеством, а потом я стану Актером!!![1]