Джером Клапка Джером
— И об объявлениях надо подумать, — настаивал он. — Я, конечно, не Джордж Вашингтон,[1] но что пользы врать, когда и сам себе не веришь, не говоря уж о других? Доведите мне тираж до двадцати тысяч, и я берусь вам убедить публику, что он перевалил за сорок. Но, когда мы и до восьми не можем долезть, у меня руки связаны… совести не хватает.
— Вы давайте публике каждую неделю столбцов двенадцать вполне доброкачественного литературного материала, — вкрадчиво убеждал Клодд, — но подсластив это двадцатью четырьмя столбцами варенья. Только так и можно кормить читателей — воспитывать их незаметно для них самих. А пилюля без варенья? Да они ее и в рот не возьмут.
Клодд умел настоять на своем. Пришел день, когда в редакции «Хорошего настроения» появился Филипп — в обиходе Флип — Твитл, официально в качестве рассыльного, на самом деле, без его ведома, в качестве присяжного литературного дегустатора. Рукописи, которыми зачитывался Флип, принимались. Питер стонал, но довольствовался тем, что исправлял в них наиболее грубые грамматические ошибки: опыт решено было провести добросовестно. Шутки и анекдоты, над которыми смеялся Флип, печатались. Питер, для успокоения совести, увеличил свой взнос в кассу помощи неимущим наборщикам, но это помогло ему лишь отчасти. Стихи, вызывавшие слезы на глазах Флипа, шли в разрядку. Люди со вкусом и с понятием жаловались, что «Хорошее настроение» не оправдывает их надежд. Тираж еженедельника медленно, не неуклонно возрастал.
— Вот видите! Я вам говорил! — восклицал ликующий Клодд.
— Прискорбно думать… — начал Питер.
— Думать вообще прискорбно. Отсюда мораль — поменьше думать. Знаете, что мы сделаем? Мы с вами разбогатеем на этом журнале. И, когда у нас заведутся лишние деньги, мы, наряду с этим, будем издавать другой журнал, специально для интеллигентной публики. А пока…
Внимание Клодда привлекла пузатая черная бутылочка с ярлыком, стоявшая на письменном столе.
— Когда это принесли?
— С час тому назад.
— Для рекламы?
— Кажется.
Питер поискал на столе и нашел письмо, адресованное: «Уильяму Клодду, эскв., заведующему отделом рекламы журнала „Хорошее настроение“. Клодд разорвал конверт и пробежал письмо.
— Прием объявлений еще не кончился?
— Нет. До восьми часов.
— Отлично! Присядьте-ка и черкните об этом пару строк. Только сейчас же, не то забудете. На страничку „После обеда“.
Питер сел к столу и поставил в заголовке: „Стр. п. о.“.
— А это что, — спросил Питер, — какое-нибудь вино?
— Особый портвейн, который не ударяет в голову.
— По-вашему, это преимущество?
— Конечно. Больше можно выпить.
Питер начал писать: „…обладает всеми качествами хорошего старого портвейна, без его вредных свойств…“ Я ведь его не пробовал, Клодд.
— Это ничего. Я пробовал.
— И что же? Хорошее вино?
— Отличное. Пишите: „…восхитительное на вкус и бодрящее“. Это наверняка будут цитировать.
Питер продолжал писать: „Мы сами отведали его и нашли восхитит…“
— Клодд, ей-богу же, следовало бы и мне попробовать. Ведь я его рекомендую от своего имени.
— Да вы кончайте, а то я не успею сдать в набор. Потом возьмете бутылочку к себе домой и пейте на здоровье.
Клодд, по-видимому, очень торопился. Это только усилило подозрения Питера. Бутылка стояла тут же, под рукой. Клодд хотел было перехватить ее, но не успел.
— Вы не привыкли к таким, безалкогольным напиткам, — протестовал он. — Вы в нем не разберетесь.
— Во всяком случае, я почувствую, „восхитительное“ оно или нет, — заявил Питер, откупоривая бутылку.
— Объявление в четверть страницы и заказ на тринадцать недель. Не будьте ослом и поставьте бутылку, не то еще опрокинете.
— Я именно и хочу ее опрокинуть, — возразил Питер, сам первый смеясь своей шутке. Он налил себе полстакана и отпил глоток.
— Ну что? Нравится? — свирепо осклабился Клодд.
— Вы уверены… вы уверены, что бутылка та самая? — пролепетал Питер.
— Совершенно уверен. Выпейте еще. А то вы не распробовали.
Питер рискнул сделать еще глоток.
— Вы не думаете, что его лучше было бы рекомендовать как лекарство, — ну, например, такое, которое не мешает иметь под рукой на случай нечаянного отравления? Это бы их не устроило?
— Подите и предложите им сами. Я умываю руки. — Клодд взялся за шляпу.
— Мне жаль, мне очень жаль, — вздохнул Питер. — Но я, по совести, не могу…
Клодд злобно швырнул шляпу на стол.
— Будь она проклята, эта ваша совесть! А о кредиторах своих вы никогда не думаете? Что толку от того, что я для вас из кожи лезу, когда вы на каждом шагу связываете мне руки?
— Не благоразумнее ли было бы, — сказал Питер, — обратиться к более солидным объявителям, которым не нужны такие уловки?
— Обратиться! — фыркнул Клодд. — Вы думаете, я к ним не обращался? Ведь они, что овцы. Залучите одного — к нам придет все стадо. А пока вы этого одного, первого, не залучили, остальные и слушать вас не станут.
— Это правда, — задумчиво проговорил Питер. — Я давеча толковал с Уилкинсоном из фирмы Кингсли. Он посоветовал мне попытать счастья у Ландора. Сказал, что, если мне удастся убедить Ландора, чтобы он давал нам объявления, может быть, и он сможет уговорить своих патронов.
— А пойди вы к Ландору, он бы посоветовал вам сперва заручиться согласием Кингсли.
— Все в свое время, они придут. — Питер не терял бодрости. — Тираж наш с каждой неделей поднимается. Скоро от них отбоя не будет.
— Не грех бы им поторопиться, — проворчал Клодд. — А то пока у нас нет отбоя только от кредиторов.
— Статьи Мак-Тира обратили на себя общее внимание, — напомнил Питер. — Он обещал мне еще ряд статей.
— Джауит, вот кого бы залучить, — вздохнул Клодд. — Остальные пойдут за ним, как стадо гусей за вожаком. Нам бы только добраться до Джауита, а дальше все будет просто.
Джауит был фабрикант знаменитого „мраморного“ мыла. Уверяли, будто на рекламу он тратит четверть миллиона в год. Джауит был столпом и опорой периодической печати. Новые издания, сумевшие заручиться объявлениями о мраморном мыле, жили и процветали; новые издания, которым было отказано в этих объявлениях, хирели и гибли. Джауит — и как бы залучить его; Джауит — и какой бы найти к нему ход; это была главная тема, обсуждавшаяся на совещаниях большинства новых редакций, в том числе и редакции „Хорошего настроения“.
— Я слышала, — сказала мисс Рэмсботем, еженедельно заполнявшая последние две страницы журнала „Письмом к Клоринде“, которая вела уединенную деревенскую жизнь и которой мисс Рэмсботем, по-видимому вращавшаяся в высшем свете, рассказывала всякие новости и сплетни, всякие остроумные и неостроумные выходки своих аристократических друзей, — я слышала, — сказала мисс Рэмсботем однажды утром, когда в редакции, как всегда, зашла речь о Джауите, — что старичок неравнодушен к женским чарам.
— Я давно об этом думаю, — сказал Клодд. — Тут бы нужно сотрудницу, а не сотрудника. Уж даму-то, во всяком случае, не вышвырнут за дверь.
— Как знать, — возразил Питер. — Если эта идея привьется, такие господа начнут брать в швейцары женщин с хорошо развитой мускулатурой.
— Ну, это пока они еще додумаются… — не сдавался Клодд.
Помощница редактора насторожила ушки. Однажды — уже давно — помощница редактора ухитрилась добиться того, что не давалось ни одному из лондонских журналистов — интервью с видным иностранным политическим деятелем. Она этого не забыла — и никому не давала забыть.
— Мне кажется, я бы могла достать для вас это объявление, — сказала помощница редактора.
Редактор и издатель заговорили в один голос очень решительно и твердо.
— А почему нет? Ведь сумела же я тогда проинтервьюировать принца…
— Знаем. Слыхали, — перебил ее Клодд. — Будь я в то время твоим отцом, я бы этого не допустил.
— Как же я мог не допустить? — возразил Питер. — Ведь она мне ни слова не сказала.
— Надо было получше смотреть за ней.
— Усмотришь за ней! Вот погодите, будет у вас своя дочка — тогда узнаете.
— Когда у меня будет дочка, я сумею заставить ее слушаться.
— Ладно! Знаем мы, какие дети бывают у холостяков, — иронически усмехнулся Питер Хруп.
— Предоставьте это мне, — молила помощница редактора. — На этих же днях вы получите объявление.
— Если ты принесешь его, я брошу его в корзину, — решительно объявил Клодд.
— Вы же сами говорили, что даме это могло бы удаться.
— Даме, но не тебе.
— Почему же не мне?
— А потому.
— Но если…
— Мы увидимся в типографии в двенадцать, — бросил Клодд Питеру Хоупу и поспешно вышел.
— Вот идиотство! — возмутилась Томми.
— Мы редко сходимся, — заметил Питер Хоуп, — но в данном случае я с ним вполне согласен, добывать объявления — вовсе не женское дело.
— Но какая же разница между…
— Огромная разница.
— Вы же не знаете, что я хотела сказать.
— Я знаю, к чему ты ведешь.
— Но позвольте же мне…
— Я и так тебе слишком много позволяю. Пора мне взяться за тебя как следует.
— Я предлагаю только…
— Что бы ты ни предлагала, ты этого не сделаешь, — был решительный ответ. — Если кто придет, скажи, что я буду в половине первого.
— Мне кажется, что…
Но Питер уже ушел.
— Как это на них похоже! — жаловалась Томми. — С ними невозможно разговаривать: когда начинаешь им объяснять что-нибудь, они уходят. Меня это до того злит!
Мисс Рэмсботем смеялась:
— Бедная Томми, как они тебя угнетают!
— Как будто я маленькая! Не сумею сама уберечь себя! — Подбородок Томми задрался кверху.
— Да будет тебе, — успокаивала ее мисс Рэмсботем. — Меня так вот никто не останавливает и ничего мне не запрещает. Я бы охотно поменялась с тобою, если б могла.
— Я бы только зашла в кабинет к старику Джауиту — и через пять минут у меня было бы объявление. Уж я знаю, я умею обращаться со стариками.
— Только со стариками? — смеялась мисс Рэмсботем.
Дверь отворилась.
— Есть кто-нибудь в редакции? — осведомился Джонни Булстрод, просовывая голову в дверь.
— Как будто вы не видите, что есть, — огрызнулась Томми.
— Так уж как-то принято спрашивать, — пояснил Джонни Булстрод, более известный среди друзей под кличкой Младенец, входя и притворяя за собою дверь.
— Что вам нужно? — осведомилась помощница редактора.
— Ничего особенного, — ответил Младенец.
— Не вовремя пришли — теперь только половина двенадцатого.
— Что с вами сегодня?
— Я зла, как черт, — призналась Томми.
Детская рожица Младенца приняла сочувственно-вопросительное выражение.
— Мы страшно возмущены, — пояснила мисс Рэмсботем, — что нам не позволяют сбегать на Кэннон-стрит и выманить у старика Джауита, фабриканта мыла, объявление для нашего журнала. Мы уверены, что стоит нам только надеть нашу лучшую шляпку, и он не в состоянии будет отказать нам.
— И вовсе незачем выманивать, — сказала Томми. — Стоило бы только повидаться с ним и показать ему цифры, и он сам прибежит к нам.
— А Клодда он не примет? — спросил Младенец.
— Никого он теперь не принимает и ни в какие новые газеты не хочет давать объявлений, — ответила мисс Рэмсботем. — Это все я виновата. Я имела неосторожность пустить слух, что он не может устоять перед женским обаянием. Говорят, будто миссис Саркитт удалось выпросить у него объявление для „Фонаря“. Но, конечно, может быть, это и неправда.
— Жалко, что я не мыльный фабрикант и не имею возможности раздавать объявления, — вздохнул Младенец.
— Да, очень жалко, — согласилась помощница редактора.
— Я бы все их отдал вам, Томми.
— Мое имя — мисс Хоуп, — поправила его помощница редактора.
— Извините, пожалуйста. Но я как-то привык уж называть вас Томми.
— Я буду вам очень признательна, если вы отвыкнете от этого.
— Простите…
— С условием, чтоб это не повторялось.
Младенец постоял сперва на одной ноге, потом на другой и, видя, что ничего из этого не выходит, сказал:
— Я, собственно, просто так заглянул — узнать, не нужно ли вам чего.
— Нет, благодарствуйте.
— В таком случае, до свиданья.
— До свиданья.
Когда Младенец спускался с лестницы, детское личико его имело такое выражение, как будто его поставили в угол. Большинство членов клуба Автолика хоть по разу в день заглядывало в редакцию узнать, не нужно ли чего-нибудь Томми. Иным везло. Не далее как накануне Порсон — толстый, неуклюжий, совершенно неинтересный мужчина — был послан ею в Плэстоу справиться о здоровье мальчика из типографии, которому повредило машиной руку. Юному Александеру, писавшему такие стихи, что многие в них даже и совсем не находили смысла, было дано поручение обойти всех лондонских букинистов в поисках Мэйтлендовой „Архитектуры“. А Джонни, — с тех пор как две недели назад его попросили прогнать шарманщика, который не желал уходить, — не получал никаких поручений.
Раздумывая о горькой своей участи, Джонни свернул на Флит-стрит. Тут на него налетел мальчик с картонкой в руках.
— Извините… — мальчуган заглянул в лицо Джонни и прибавил: — мисс, — после чего, ловко увернувшись от удара, скрылся в толпе.
Младенец, обладавший детски смазливым личиком, привык к такого рода оскорблениям, но сегодня они ему особенно досаждали. Почему у него, в двадцать два года, не растут хотя бы усы? Почему в нем росту всего только пять футов и пять с половиной дюймов? Почему проклятая судьба наделила его бело-розовым цветом лица, за который товарищи по клубу дразнят его Младенцем, а уличные мальчишки пристают к нему, выпрашивая поцелуй? Почему у него голос, как флейта, более подходящий для… Внезапно у него мелькнула блестящая мысль. Джонни бросилась в глаза вывеска парикмахерской, и он поспешил зайти.
— Постричься, сэр? — осведомился парикмахер, окутывая его простыней.
— Нет, побриться.
— Извините. — Парикмахер поспешил заменить простыню полотенцем. — И часто вы бреетесь, сэр?
— Да.
— Тэк-с… Хорошая сегодня погодка.
— Очень хорошая.
От парикмахера Джонни направился к костюмеру Стинчкумбу, на Друри-Лэйн.
— Я участвую в пантомиме, — объявил ему Младенец. — Пожалуйста, подберите мне полный костюм современной молодой девушки.
— Найдется, — сказал костюмер. — У меня есть как раз то, что вам надо. Пожалуйте.
— Имейте в виду, — предупредил его Младенец, — что мне нужно все, от ботинок до шляпки включительно, — и корсет и юбки, словом, вся обмундировка.
— О, у меня здесь полное приданое. — Костюмер уже доставал вещи из холщового мешка и выкладывал их на прилавок. — Вот, прошу примерить.
Младенец удовольствовался тем, что примерил платье и ботинки.
— Словно на вас шито, — восхищался костюмер.
— Немного широко в груди.
— Это ничего. Подложите парочку полотенец — ничего не будет заметно.
— Вы не находите, что этот костюм слишком криклив?
— Криклив? Помилуйте! Он на редкость элегантен.
— Вы уверены, что тут все, что нужно?
— Будьте благонадежны. Хоть сейчас надевать.
Младенец оставил задаток. Костюмер записал его фамилию и адрес и обещал через час прислать ему вещи на дом. Младенец, вошедший во вкус этой игры, купил себе новые перчатки и сумочку и направился на Боу-стрит.
— Мне нужен дамский парик, светло-каштановый.
Парикмахер предложил ему два, на выбор. Второй, по мнению парикмахера, давал полную иллюзию.
— Он выглядит естественнее, чем ваши собственные волосы, ей-богу, сэр! — уверял парикмахер.
Парик тоже обещали прислать через час. Теперь, кажется, все. По пути домой Младенец приобрел еще дамский зонтик и вуаль.
Четверть часа спустя после ухода Джонни Булдстрода от костюмера, в тот же самый магазин зашел некий Гарри Беннет, актер и также член клуба Автолика. В магазине никого не было. Гарри Беннет постучал тростью об пол и стал дожидаться хозяина. На прилавке лежала целая куча женского платья, а сверху листок с фамилией и адресом. Гарри Беннет, от нечего делать, подошел ближе и прочел фамилию. Потом разворошил тростью кучу, разбросав по прилавку разные принадлежности дамского туалета.
— Что вы делаете! — воскликнул вошедший в эту минуту костюмер. — Это сейчас надо посылать.
— На кой черт Джонни Булстроду понадобилось это тряпье? — спросил Гарри Беннет.
— А я разве знаю. Должно быть, участвует в любительском спектакле. Это ваш приятель?
— Да. А из него выйдет прехорошенькая девушка. Интересно бы взглянуть.
— Ну что ж, попросите у него билет. Да осторожнее же — не запачкайте.
— Попрошу, — сказал Гарри Беннет и стал выбирать костюм для своей новой роли.
Парик и костюм были доставлены Джонни на квартиру не через час, а через три часа; впрочем, он другого и не ждал. На одеванье ушел почти час, но вот он, наконец, стоял перед зеркалом, совершенно преображенный. Джонни остался доволен: из зеркала платяного шкафа на него глядела высокая, красивая девушка — пожалуй, немного кричаще одетая, но бесспорно шикарная.
— Интересно знать, нужно ли сверху надеть пальто, — размышлял Джонни, в то время как солнечный луч, скользнувший в окно, осветил его изображение в зеркале. — Впрочем, пальто у меня все равно нет, так что нечего и раздумывать.
Солнечный луч погас. Джонни захватил сумочку и зонтик и осторожно приотворил дверь. В коридоре ни души. Джонни, крадучись, спустился с лестницы и на нижней площадке подождал. Из кухни в подвале доносились голоса. Чувствуя себя, словно сбежавший преступник, Джонни тихонько нажал на ручку входной двери и выглянул на улицу. Шагавший по тротуару полицейский обернулся и посмотрел на него. Джонни поспешно отскочил назад и затворил дверь. Послышались шаги: кто-то поднимался из кухни. Очутившись между двух огней и не имея времени раздумывать, Джонни выбрал более близкий путь к спасению и выскочил на улицу. Ему показалось, что вся улица на него сейчас набросится. Навстречу ему скорым шагом шла женщина. Что она ему скажет? Что он ей ответит? К удивлению Джонни, женщина прошла мимо, словно и не заметив его. Не понимая, какое чудо его спасло, он сделал несколько шагов по тротуару. Два юных клерка, обогнавших его, обернулись, но, встретив его испуганный и сердитый взгляд, видимо сконфузились и пошли своей дорогой. Джонни начинал думать, что люди менее сообразительны, чем он опасался. Приободрившись, он благополучно дошел до Холборна. Здесь было людно, но на него никто не обращал внимания.
— Извините, — сказал Джонни, наткнувшись на толстого пожилого господина.
— Это я виноват, — улыбнулся толстяк, поднимая упавшую шляпу.
— Извините, — повторил Джонни минуты две спустя, нечаянно толкнув высокую молодую даму.
— Не худо бы вам полечиться от косоглазия, — строго заметила дама.
„Что это со мной такое? — думал Джонни. — Как будто туман какой перед глазами. Ах да! Это вуаль, черт бы ее побрал“.
Джонни решил дойти до конторы Мраморного Мыла пешком. „Так, постепенно, я успею освоиться с этим дурацким костюмом, — думал он. — Надо надеяться, что старикашка будет на месте“.
Дойдя до Ньюгет-стрит, Джонни остановился и прижал руки к груди. „Странная какая-то боль, — подумал он. — Сейчас бы коньяку глотнуть, да, наверно, нельзя — народ испугаешь“.
„Все время теснит в груди, — уже с тревогой говорил себе Джонни на углу Нипсайда. — Уж не болен ли я?… Тьфу, да ведь это чертов корсет давит… Не удивляюсь, что девицы иной раз бывают так раздражительны“.
В главной конторе Мраморного Мыла Джонни приняли чрезвычайно любезно. Мистера Джауита сейчас нет, но он обещался быть к пяти часам. Не угодно ли барышне подождать, или, может быть, она зайдет попозже? Барышня решила — раз уж она здесь — лучше подождать. Вот в этом кресле барышне будет покойнее. Как прикажет барышня — закрыть окно или оставить его открытым? Не желает ли барышня посмотреть последний номер „Таймса“?
— Или „Шутника“? — предложил самый юный из клерков, за что и был моментально выпровожен за дверь.
У многих из старших клерков нашелся повод пройти через приемную. Двое даже остановились, весьма пространно обмениваясь замечаниями о погоде. Джонни начинало это нравиться. Приключение сулило ему много радостей. К тому времени, когда хлопанье дверей и беготня клерков возвестили о приходе шефа, Джанни уже с удовольствием предвкушал свидание с ним.
Оно было кратко и не вполне оправдало ожидания Джонни. Мистер Джауит очень занят — он, собственно, принимает только по утрам, но, разумеется, для дамы… Не сообщит ли мисс…
— Монтгомери.
— Не сообщит ли мисс Монтгомери мистеру Джауиту, чему он обязан удовольствием?…
Мисс Монтгомери сообщила.
Мистеру Джауиту, видимо, было и смешно и досадно.
— Право же, — сказал мистер Джауит, — это не дело. От нашего брата мужчины мы умеем себя оградить, но если нас атакуют дамы — право же, это даже недобросовестно.
Мисс Монтгомери стала просить.
— Я подумаю, — вот все, что обещал мистер Джауит. — Зайдите ко мне еще раз.
— Когда?
— Какой сегодня день? Четверг? Ну, скажем: в понедельник. — Мистер Джауит позвонил и отечески потрепал по плечу гостью. — Послушайтесь моего совета, барышня, — предоставьте дела нам, мужчинам. Вы хорошенькая девушка. Вы можете устроиться иначе — и лучше.
Вошел один из клерков. Джонни встал.
— Так, значит, в понедельник? — переспросил он.
— В четыре часа. Будьте здоровы.
Джонни ушел, несколько разочарованный, хотя в конце концов дело обошлось не так уж плохо. Как бы то ни было, придется подождать до понедельника. А теперь скорей домой, переодеться и поесть. Он кликнул извозчика.
— Квин-стрит, номер двадцать восьмой… Нет. Не так. Остановитесь на углу Квин-стрит и Линкольнс-Инн-фильдс.
— Правильно, мисс. На углу оно, понятное дело, удобнее, — сплетен меньше.
— Что такое?
— Не обижайтесь, мисс. Все мы были молоды.
На углу Квин-стрит и Линкольнс-Инн-фильдс Джонни вышел и, думая совсем о другом, машинально сунул руку туда, где он привык находить карман. Потом он опомнился.
„Да взял ли я с собой деньги?“ — соображал Джонни.
— Посмотрите в сумочке, мисс, — посоветовал извозчик.
Джонни посмотрел. Сумочка была пуста.
— Может быть, он в кармане, — вслух подумал Джонни.
Извозчик намотал вожжи на ручку кнута и расположился поудобнее.
— Где-нибудь он должен же быть, — бормотал себе под нос Джонни. — Я помню, я видел его. Простите, что заставляю вас ждать, — обратился ой к извозчику.
— Не извольте беспокоиться, мисс, — дело привычное, мы за подождание берем только по шиллингу за четверть часа.
— Надо же случиться такой глупости… — бормотал Джонни.
Двое мальчуганов и девочка с грудным ребенком на руках остановились, заинтересованные.
— Ступайте отсюда, — сказал извозчик. — Подрастете — тогда узнаете, какие бывают в жизни неприятности.
Мальчуганы отошли немного и опять остановились; к ним присоединилась неряшливо одетая женщина и еще один мальчик.
— Есть! — крикнул Джонни, не в силах удержать восторга, когда рука его, наконец, скользнула куда-то внутрь. Девочка с ребенком на руках пронзительно захохотала, сама не зная чему. Но радость Джонни мгновенно погасла — дыра оказалась не карманом. Выходило, что карман можно найти, только если снять юбку и вывернуть ее наизнанку.
И тут, когда надежды почти не оставалось, Джонни вдруг нашел его. Увы! Он был пуст, как и сумочка.
— Мне очень жаль, — обратился Джонни к извозчику, — но, по-видимому, мой кошелек остался дома.
Извозчик сказал, что это старая штука, и начал спускаться на землю. Зрители, которых набралось уже одиннадцать человек, насторожились в ожидании скандала. Впоследствии Джонни сообразил, что мог бы предложить извозчику свой зонтик: он стоил уж конечно больше восемнадцати пенсов. Но такие мысли приходят в голову задним числом. В данный же момент он видел единственное спасение в бегстве.
— Эй вы, подержите-ка кто-нибудь лошадь! — крикнул извозчик.
Дюжина рук услужливо выхватила у него вожжи, и задремавшая было кляча стала бешено порываться вперед.
— Эй! Остановите ее! — кричал извозчик.
— Упала! — в восторге заорали зрители.
— На подол себе наступила, — пояснила неряшливо одетая женщина. — В этих юбках бегать — не дай бог.
— Нет, ничего, встала! — взвизгнул юный водопроводчик и в упоении шлепнул себя по ляжке. — Ох, и здорово бежит, черт ее подери!
К счастью, площадь была безлюдна, а Джонни был мастер бегать. Высоко подобрав левой рукой юбки, верхнюю и нижнюю, он мчался через площадь со скоростью пятнадцати миль в час. Мальчишка из мясной кинулся ему наперерез, расставив руки, чтобы загородить дорогу. Мальчишку этого потом три месяца дразнили тем, как „барышня“ швырнула его наземь. К тому времени, когда Джонни добежал до Стрэнда, погоня осталась далеко позади. Джонни опустил юбки и перешел на более женственный аллюр. Через Боу-стрит и Лонг-Эйкр он благополучно добрался до Грейт-Квин-стрит и на пороге своего дома покатился со смеху. Приключения его были очень забавны, но все же он не жалел, что они пришли к концу. Даже и самые остроумные шутки могут надоесть. Джонни позвонил.
Дверь отворилась. Джонни хотел войти, но рослая костлявая женщина загородила ему дорогу.
— Вам чего? — осведомилась костлявая женщина.
— Хочу войти, — объяснил Джонни.
— А зачем это вам понадобилось?
Вопрос показался Джонни нелепым, но, поразмыслив, он сообразил. Перед ним была не миссис Пегг, его хозяйка, а, видимо, какая-то ее приятельница.
— Да вы не беспокойтесь. Я живу здесь. Просто я забыл взять с собой ключ, только и всего.
— Тут во всем доме ни одной женщины нет. И не будет, — решительно заявила костлявая женщина.
Все это было очень досадно. Джонни совершенно не предвидел таких осложнений. Он так радовался, что добрался до дому. А теперь придется объяснять… Хоть бы по крайней мере не дошло до клуба!..
— Попросите миссис Пегг выйти сюда на минутку.
— Ее дома нет.
— Как — дома нет?
— Уехала в Рамфорд, если желаете знать, — с матерью повидаться.
— В Рамфорд?
— Сказано вам: в Рамфорд, чего же еще?
— Когда… когда она вернется?
— В воскресенье вечером, к шести часам.
Джонни взглянул на костлявую женщину, представил себе, как он будет рассказывать ей истинную, неприкрашенную правду, а она не поверит ни единому его слову. И вдруг его осенило.
— Я сестра мистера Булстрода, — робко сказал Джонни. — Он ждет меня — он знает, что я приеду.
— Да ведь вы, кажется, говорили, что живете здесь.
— Я хотела сказать, что он живет здесь, — еще более четко пояснил бедный Джонни, — во втором этаже, вы же знаете.
— Знаю. Есть такой. Но только его сейчас дома нету.
— Дома нету?
— Ушел — еще в три часа.
— Я пройду в его комнату и подожду его.
— Никуда вы не пройдете.
На минуту у Джонни мелькнула мысль отшвырнуть ее и силой войти, но вид у костлявой женщины был грозный и решительный. Выйдет скандал — чего доброго, пошлют за полицией. Джонни часто хотелось увидать свое имя в печати, но сейчас он такого желания почему-то не испытывал.
— Пожалуйста, впустите меня, — взмолился Джонни. — Мне больше некуда идти.
— А вы погуляйте — проветритесь. Он, наверное, скоро вернется.
— Но дело в том, что…
Костлявая женщина захлопнула дверь.
У подъезда ресторана на Веллингтон-стрит, откуда доносились всякие вкусные запахи, Джонни остановился, чтобы собраться с мыслями.
— О черт! Куда же это я девал свой зонтик? Я… нет, нет! Должно быть, я обронил его, когда этот осел хотел меня задержать. Ну и везет же мне, ей-богу!
У следующего ресторана, на Стрэнде, Джонни опять остановился.
— Как же мне дожить до воскресенья вечером? Где я буду ночевать? Дать телеграмму домой? Черт побери, ведь мне же не на что даже телеграмму послать. Вот потеха, честное слово!.. — Сам того не замечая, Джонни стал говорить вслух. — О, поди ты к…
Последние слова Джонни обращены были к долговязому рассыльному, вздумавшему было выразить ему сочувствие.
— Вот так здорово! — изумилась проходившая мимо цветочница. — А небось корчит из себя благородную!
Торговец, продававший пуговицы и запонки с ларька на углу, вздохнул:
— Нынче все благородные…