Он невольно придвинулся ко мне.

Костер догорал. Одежда наша высохнуть как следует, конечно, не успела, пришлось натягивать сырой комбинезон и мокрые унты. Тело бил озноб. Мы нагребли высокий снежный вал вокруг костра и накрыли его сверху брезентом. Здесь мы были защищены от ветра, но озноб не проходил.

— Грелки! — вдруг крикнул Риттер. — Где грелки?!

Мне показалось — он бредит.

— Какие грелки?

— Химические! Они были в моем рюкзаке. Где они?





Риттер притащил из саней свой рюкзак. Со дна посыпались белые пакеты с неизвестным мне порошком.

— Вот они! Почему вы молчите?

— Я берег их на крайний случай, — сказал я.

Риттер посмотрел на меня, как на безумного. Откуда мне было знать, что это химические грелки? Во всяком случае, хорошо, что я их сберег до сегодняшнего дня.

Грелки оказались замечательными. Стоило их намочить, как они начинали нагреваться ровно и сильно. Под нашей влажной одеждой они действовали отлично. На остатках догорающего костра мы вскипятили воду. Я всыпал в котелок треть банки кофе. От крепкого обжигающего напитка по всему телу растеклось блаженное тепло. Мы возвращались к жизни.

Риттер вдруг окинул меня внимательным взглядом. Потом поднялся. Вышел из убежища. Я следил за ним, приподняв брезент. Риттер, пытливо оглядываясь по сторонам, прошелся по льдине. Заглянул в сани. Не спеша вернулся обратно. На губах у него появилась странная усмешечка.

— Что-нибудь потеряли? — спросил я.

— Да. Вы не знаете, где мой автомат?

Он так и сказал: «мой автомат».

Я машинально схватился за грудь. Автомата не было.

Я потерял его во время вынужденного купания. У меня теперь остался только пистолет.

В прорезиненном мешке Дигирнеса лежал запасной магазин. При свете угасающего костра я вычистил парабеллум. Перезарядил обойму сухими патронами от автомата. К счастью, они были одного калибра. Риттер, не говоря ни слова, внимательно следил за моей работой. Я спешил. Мне нужно было закончить ее до того, как взойдет солнце.

5

Холодное неумолимое солнце подымалось над миром. Привычная боль возвращалась. Дальше идти вслепую я не мог.

Я сказал Риттеру, что надо сделать дневку. Лейтенант пристально посмотрел ка меня.

— Может быть, нам пора вернуться?

— Нет, просто надо немного отдохнуть.

— Вы уверены, что отдых вам поможет?

Я не ответил. Притащил в нашу палатку примус, канистру с керосином, несколько банок консервов. Может быть, через день-другой мне станет легче. Риттер замешкался снаружи. В блаженном полумраке я прикрыл глаза.

Не знаю, сколько прошло времени, но я пришел в себя, как от внезапного толчка. Риттера рядом не было.

— Риттер! — крикнул я.

Никто не отозвался.

Сердце сжалось от предчувствия. Где-то совсем рядом Риттер сторожит мое первое неверное движение. Я выглянул из-под брезента. По глазам ударил обжигающий свет. Прикрывшись от солнца, я оглядел льдину. Риттера не было. Я вылез из палатки. Глаза застилал туман. И в последний момент, когда уже весь мир заволакивала плотная серая пелена, мне показалось, что за санями мелькнула и тут же скрылась тень.

Пока у меня был автомат, Риттер боялся случайной пули. Теперь он решил вступить в борьбу.

Я шагнул к саням.

— Выходите, Риттер! — громко произнес я. — Что это вам вздумалось играть в прятки?

Я действовал наудачу, но Риттеру негде было больше укрыться на этой белой равнине.

Лейтенант молчал. Я сделал еще шаг. Теперь уже нельзя было отступать.

— Перестаньте валять дурака. Выходите!

Риттер не отзывался. Я расстегнул кобуру. Убрал ли я топор после того, как возился у костра?

— Слышите, Риттер? А ну, подымайтесь!

В напряженной тишине я пытался уловить малейший шорох. Все было тихо. Но, быть может, именно сейчас он подкрадывается ко мне с противоположной стороны.

Я вынул пистолет.

Если Риттер сейчас не отзовется, я проиграл. Может быть, отступить? Укрыться в палатке, залечь, как в берлоге, предоставить действовать противнику, ждать его удара…

К черту! Не будет так. Сейчас решится наш поединок. Я поднял парабеллум.

И тут послышался неясный звук. Нет, это был не шорох. И не звук шагов. И не крик птиц. Звук креп, он приближался. Я поднял голову. Я не мог ошибиться — гудели моторы. Моторы самолетов…

Звук шел с юго-востока. Они летели на запад! Звук этих моторов я бы отличил от тысячи других — это были моторы нашего завода. И сейчас они ровно и сильно гудели надо мной.

Я закричал что-то бессвязное. Выстрелил в воздух. Они летели на запад! Жива, жива была Россия! Она сражалась! Она шла в бой!

— «Петляковы»! — задыхаясь, крикнул я. — «Петляковы»! Родные!

Теперь я не боялся ста тысяч Риттеров.

Невдалеке послышалось изумленное восклицание. Риттер, видно, был потрясен не менее меня. Теперь он, вероятно, не сомневался в моем зрении. Но мне сейчас было не до него. Я стоял, поворачивая голову вслед удаляющимся на запад самолетам, и по лицу моему текли слезы.

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

Удача никогда не приходит одна. К полудню поднялся ветер. Небо заволокло, повалил снег. Идти было невозможно.

Пурга продолжалась два дня. Мы отсиживались под занесенным снегом брезентом. Наконец мои глаза могли отдохнуть.

Риттер снова затих. Появление наших самолетов было для него неожиданным ударом. Он был уверен, что на Восточном фронте все кончено. Лейтенант часами лежал без движения, молча принимал свою долю скудного пайка. По-моему, за два дня он не произнес ни слова.

На третий день ветер стих, выглянуло солнце. Я вылез из-под брезента. И понял, что снежная слепота прошла. Я снова мог смотреть на этот белый, сверкающий мир.

Прежде всего надо было определиться. Я плохо представлял, где мы сейчас находимся.

В полдень взял высоту солнца. Когда подсчитал широту, то не поверил своим глазам — получалось, что за последние дни мы прошли на север больше семидесяти километров. Этого не могло быть. В лучшем случае мы делали по шесть-восемь километров в сутки. А последние три дня вообще не трогались с места. Я еще раз взял высоту, проверил вычисления. Результат получился тот же. Я ничего не понимал. У меня даже мелькнула мысль посоветоваться с Риттером. Интересно, как бы он отнесся к моей просьбе проверить вычисления? Я внимательно осмотрел секстант. Все линзы и зеркала были на месте. В зимовье я проверял хронометр Дигирнеса по сигналам радиовремени, он шел очень точно и не мог дать большой ошибки.

В недоумении я вернулся к месту нашей стоянки. За три дня сани скрылись под огромным сугробом. Я начал разбрасывать снег и вдруг остановился, пораженный неожиданной догадкой: сани были развернуты боком к ветру — ровный снежный вал лег на них с подветренной стороны. Ветер не менялся, все эти дни он устойчиво и сильно дул с юга. А лед вместе с нами дрейфовал на север. Нас по* двинуло на добрых сорок километров к цели. Это был неожиданный подарок!

Я ничего не сказал Риттеру, но, глядя на его хмурое лицо, подумал, что он, Еерно, сам догадался об этом. Пятнадцатилетний полярный опыт чего-нибудь да стоил. А я на радостях приготовил роскошный завтрак: суп из консервов, такой, что в котелке стояла ложка, и какао — его у нас было совсем немного, и пришлось израсходовать последнюю заварку. После завтрака подсчитал продукты. Оставалось всего двадцать банок консервов. Я решил с завтрашнего дня еще урезать пайки.

Риттер угрюмо подчинился, когда я предложил снова тронуться в путь. Он сильно сдал за последние дни. Зарос жесткой рыжей щетиной, глаза запали, прямая спина согнулась.

2

Кроме торосов, на нашем пути появились разводья. Не знаю, что лучше, или, вернее, хуже. Мы долго топчемся на одном месте, отыскивая, где можно обойти трещину. Крушим, уходим в сторону, возвращаемся. Временами я даже не знаю — продвигаемся ли мы на север или, наоборот, возвращаемся к югу.

Хорошо, когда попадается широкая, свободная ото льда полынья. Через нее мы переправляемся вплавь. Нарты тогда ставим поперек на носу лодки, а сами устраиваемся сзади. Риттер гребет вместе со мной — иначе мы оба окажемся в ледяной Боде. Это самые приятные минуты путешествия. Отдыхают ноги, лямка не давит грудь.

Но широкие полыньи редки. Чаще попадаются мелкие трещины и небольшие торосы. От Риттера помощь невелика, и к вечеру я совершенно выбиваюсь из сил. Утром болит все тело. Отчаянная слабость. Плохо слушаются ноги. Проходит почти полчаса, пока я «расхожусь». Риттер, кажется, чувствует себя немногим лучше. По вечерам он с тревогой осматривает свои распухшие ступни.

3

Мы остановились на ночлег у огромной полыньи. До противоположной кромки было не меньше километра.

Я приготовил с вечера лодку, но наутро ветер нагнал в полынью битый лед и снег. Нечего было и думать пробиться через это месиво. К востоку полынья как будто сужалась. Мы впряглись в сани и двинулись вдоль кромки льда.

Риттер поминутно бросал взгляды в сторону полыньи. Наконец он остановился и протянул руку.

— Видите? Нет, правее.

Я вгляделся. Посреди полыньи мелькали черные блестящие пятна.

— Тюлени, — сказал Риттер. — Морские зайцы. Русские называют их лахтаками.

Это были крупные, метра полтора-два в длину звери, покрытые темно-бурой со светлыми пятнами шерстью. Мы с Риттером переглянулись.

— Отсюда из пистолета не достать, — сказал я.

— Можно подозвать.

— Подозвать?

— Да. Как собак. Они очень любопытны.

Мы оттащили в сторону сани, а сами укрылись за нагромождением льда у самой полыньи. Риттер снял рукавицы, приложил руки ко рту и засвистел прерывисто и однотонно.

Поначалу тюлени не обращали на свист никакого внимания. Риттер перевел дыхание и засвистел громче. На этот раз его призыв был услышан. Один из тюленей, видимо самый любопытный, высунул из воды голову и медленно поплыл к нам.

Я вынул парабеллум. При одной мысли о куске свежего жареного мяса у меня сводило судорогой желудок. Последний раз я ел бифштекс на «Олафе». У Риттера на похудевшей шее двигался острый кадык. Тюлень в самом деле, как собака, плыл на свист. Уже была отчетливо видна круглая усатая голова, черные блестящие точечки глаз.

— Бейте в грудь, — торопливо говорит Риттер. — Как только выползет на лед, сразу бейте, а то уйдет.

Ветер затих, и лахтак не чувствует нашего запаха. Он задержался немного у кромки льда, потом навалился передними лапами и выполз из воды, поводя усатой головой.

— Берите ниже, — шепчет Риттер. — Он бьет с превышением.

Ему лучше знать. Я беру ниже. На темной шкуре отчетливо выделяется светлое пятно. Нажимаю спуск. Лахтак вздрагивает. Я стреляю еще. Темная туша, вскинувшись, подается назад. Молодой, намерзший за ночь лед проламывается. Тюлень уходит в воду.

Риттер выскакивает из укрытия. Я бросаюсь за ним. Туша лахтака плавает у края льда, подымающегося больше чем на метр над водой.

— Держите! — кричит Риттер и почти сползает в воду.

Я крепко держу его за ноги. Лейтенант, дотянувшись до

тюленя, ловит его за задний ласт, подтягивает к себе. Лахтак слишком тяжел, мокрый ласт выскальзывает из рук. Риттер еще больше подается вперед. Он висит над водой. Тюлень никак не дается в руки. Изловчившись, Риттер вцепляется в ласт зубами. Я тащу лейтенанта к себе. Постепенно туша тюленя показывается над водой. Риттер обхватывает ее руками. Еще усилие — и тюлень оказывается на крепком льду.

4

Мы с жадностью едим куски горячего полусырого мяса. Мясо темное и мягкое, сильно пахнущее рыбой. Но мне оно кажется восхитительным. Риттер разделал тушу лахтака, как заправский мясник. Рядом сохнет распластанная шкура. Бесцветный жир отлично горит в алюминиевой миске. Теперь мы на несколько дней обеспечены топливом. Это как нельзя более кстати, так как керосин на исходе. Внутренности щедро отдали кружащим вокруг чайкам.

Аппетит у нас необыкновенный. Мы уже съели по полному котелку похлебки и сейчас варим еще. Риттер старательно высасывает из кости мозг. Я не могу дождаться, пока сварится мясо, и принимаюсь за печень. Темную нежную печень лахтака Риттер точно разделил пополам.

Риттер не без сожаления отбрасывает опустошенную кость. Мозг в самом деле очень нежный и вкусный.

— Лучший деликатес, — говорит Риттер, принимаясь за следующую кость.

— Печень тоже недурна…

Риттер кивает.

— В тридцать шестом году па зимовке в Гренландии наш повар делал удивительное жаркое из маринованных ластов.

Риттер мечтательно причмокивает. Вид у него диковатый. Закопченное, выпачканное жиром лицо. Жесткая грязнорыжая борода. «Рыжий красного спросил…»

— Риттер, как вас дразнили в детстве?

Риттер изумленно вскидывает глаза.

— Что?!

— Ну, как вас называли приятели в детстве? Меня, например, за малый рост — «Гвоздиком». А вас как? «Рыжиком»?

Риттер невольно улыбается.

— «Fuchsschwanz» — «Лисий хвост»… Это в Дюссельдорфе. А в шестой петербургской гимназии, где я учился, — «Патрикеевичем».

— Вы учились в Петербурге?!

— Да. Мой отец был профессором Петербургского университета.

— Вот как!

Я даже на секунду забываю о печенке.

— А вы думали, я выучил русский язык в школе разведки? — говорит Риттер.

— Нет. Какой вы разведчик! Вы просто так… любитель птичек.

— Это наследственная страсть, — говорит Риттер серьезно. — Мой отец был крупнейшим орнитологом. Наш дом всегда был полон птиц. Черные канарейки, голуби, редчайшие попугаи.

— И вы пошли по стопам отца?

— Нет. Я метеоролог.

Риттер вдруг осекается, как человек, сказавший лишнее.

— Значит, в германской армии существуют лейтенанты метеорологической службы?

Риттер усмехается.

— Знаете, Колчин, вы тоже не кончали школы контрразведки.

— Это вы угадали. Не кончал. К сожалению, не кончал.

Я понимаю, что больше мне от Риттера сегодня ничего не добиться. Ну что ж, для первого раза хватит. У нас еще будет время поговорить. Доедаю последний ломтик сырой, едва подсоленной печени.

— Берите еще, — предлагает Риттер. — Лучшее средство против цинги.

Что за неожиданная любезность? Пристально смотрю на лейтенанта. Не получив ответа, он берет свою половину печени.

Кипящая вода заливает примус. Пробую ножом мясо в котелке. Пожалуй, готово. Разливаю по мискам дымящуюся похлебку.

После сытного обеда очень хочется спать, но я пересиливаю себя и начинаю собираться в дорогу. Риттер аккуратно упаковывает в шкуру самые лучшие, уже подмерзшие куски мяса.

Я поскользнулся на куске требухи. Странно, но мне показалось, что это печень. Та самая половина, что взял себе Риттер. Я наклонился рассмотреть, но нахальная чайка утащила кусок прямо из-под моего носа. Нет, я же видел, как Риттер ел печень…

5

Внезапная острая боль в желудке заставила меня остановиться. Риттер тоже встал. Не оборачиваясь, он протирал очки. Новая спазма. Я невольно охнул. Риттер резко обернулся. Взгляд его неприкрытых глаз будто ожег меня. Но в следующую секунду он уже надел очки.

— Что случилось?

Я не ответил. Мне было не до разговоров. Я скинул лямку и заплетающимися ногами пошел в сторону. Риттер двинулся за мной.

— Ни с места! — крикнул я.

Я сделал еще несколько шагов. Спазма подступила к горлу. Меня вырвало. Когда я поднял голову, Риттер шел ко мне. Я вынул пистолет. Риттер остановился.

— Возвращайтесь к саням! — приказал я. — Ну?!

Риттер вернулся. Меня снова вырвало. На лбу выступил липкий пот. Ноги подгибались. Пришлось сесть на снег. Может быть, я просто слишком много съел? Я слышал как-то, что при отравлении врачи предлагают больному перечислить все, что он ел накануне. Причина отравления неизбежно вызовет приступ тошноты. Организм сам даст правильный ответ. При воспоминании о печени морского зайца меня сразу вырвало. «Берите еще, лучшее средство против цинги…» Значит, Ркттер знал, что она ядовита.

Кружилась голова. «Черные канарейки… Наследственная страсть… Берите еще…»

Риттер поднялся с саней.

— Ни с места!

Я заставил себя встать. Пошатываясь, направился к саням.

…«Выпьем за победу!..» «Где мой автомат?..» «У вас больные глаза…» Дым над зимовьем… «Берите еще…» Тяжелое тело Дигирнеса на снегу…

Я спустил предохранитель пистолета.

Риттер стал пятиться назад. Его глаза, не отрываясь, следили за пистолетом. Он сделал еще шаг назад, запутавшись в лямке, споткнулся и сел на снег. Он ничего не говорил. Подняв голову, он смотрел мне в лицо. Будь он в очках, я бы, наверное, выстрелил. Но на меня смотрели безоружные глаза смертельно испуганного человека.

Я опустил пистолет. Меня бил озноб.

— Возьмите жир, — сказал я, — разведите огонь. Вскипятите воды.

Риттер не двинулся с места.

— Слышите? — Я тяжело рухнул на сани. — Как можно больше воды…

Риттер, опасливо косясь на пистолет, поднялся. Резь в желудке не унималась. Голову как будто стянуло обручем.

Риттер набросал в миску с жиром мелко наструганных щепок, попросил спички.

Я лежал и смотрел на спину Риттера, пока он разводил огонь. «Черные канарейки… голуби… редчайшие попугаи…»

6

Меня спасло то, что у нас было много топлива и свежего мяса. С Риттера я не спускал глаз, но он беспрекословно выполнял все приказания. Вырыл снежную яму, грел воду, варил бульон.

Через три дня я почувствовал себя сносно и приказал Риттеру собираться. Он с недоумением посмотрел на меня.

— Вы не хотите еще несколько дней отдохнуть?

— Нет. Собирайтесь.

Дорога ухудшилась. На пути стояли крупные торосы, иногда целые хребты, между которыми нелегко найти проход. Я был слишком слаб, чтобы тащить сани, поэтому Риттер один впрягся в лямки, а я подталкивал нарты сзади. Самое плохое, что наши нарты не приспособлены к глубокому снегу. У них слишком узкие полозья, и у торосов они проваливаются по самый передок в глубокий, рыхлый снег. В день мы проходим не больше трех-четырех километров. Тому, кто идет впереди, тяжелее. К вечеру Риттер едва передвигает ноги.

7

Риттер сидит на снегу, безучастный ко всему. Глаза его закрыты. Он даже не снял лямки. У меня тоже нет сил развести огонь. Открываю банку консервов. Но Риттер так устал, что не может есть.

— Оставьте, — бормочет он, не открывая глаз. — Не хочу… Ничего не хочу… Оставьте…

Flo я не могу оставить лейтенанта в покое. Он совсем ослабнет, а завтра предстоит такой же трудный день. Я вкладываю в его руки комок замерзшего мяса и галету.

Риттер машинально откусывает кусок галеты. Медленно жует. Тяжело приподымает веки. Смотрит на меня отсутствующими воспаленными глазами.

— Откуда… — бормочет он. — Откуда вы? Кто вы такой?… Непостижимо…

Он говорит еще что-то по-немецки, но я не понимаю ни слова.

— Ешьте, — устало говорю я. — И ложитесь спать!

Риттер подымает голову.

— Я презираю себя. Почему ты не убил меня? Почему? Зачем я тебе нужен?

Лейтенант пытается встать, но ноги не слушаются. Снова валится в снег.

Я кидаю ему одеяла. Слышу, как он возится, устраиваясь на ночлег. Я знаю, как он будет спать: на правом боку, подтянув колени к самому подбородку. Спит как мертвый, ни разу не повернувшись за ночь. Во сне тяжело дышит, иногда хрипло кашляет. Я знаю каждый его шаг, каждое движение, каждый вздох. Я знаю о нем очень много и очень мало.

Странная судьба свела нас вместе на ничьей земле. Кругом тысячекилометровый простор, а мы боремся насмерть за право быть первым на узенькой тропе.

— Ненавижу… — бормочет Риттер. — Не думай… Мне не нужно твое милосердие… Все равно… Я убью, убью при первом…

— Заткнитесь, Риттер. Я хочу спать.

Лейтенант умолкает.

_{(Окончание следует)}

_______________________

Дорогой читатель!

В этом году журнал «Вокруг света» и приложение «Искатель» предоставляли свои страницы многим молодым авторам, пробующим силы в приключенческом и научно-фантастическом жанрах. Одни из них с командировочными удостоверениями редакции побывали в разных районах нашей Родины. Другим темы произведений подсказаны их основной, «не литературной» профессией.

В журнале «Вокруг света» печатаются повесть Владимира Саксонов а и Вячеслава Стерина «Меркурий в петлице», посвященная работе советских таможенников, серии очерков о романтиках наших дней: «Ледовое поколение» Е. Федоровского, «Цена одного карата» Николая Коротеева и цикл новелл В. Смирнова — «Суровые километры», а также приключенческие рассказы тех же авторов.

На страницах «Искателя» ты, читатель, познакомился с двумя приключенческими повестями: «Зажгите огни в океане» Олега Куваева, геолога по профессии, и «Фамильный рубль» молодых следователей Г. Рябова и А. Ходанова. В этом номере «Искателя» печатается новая повесть Алексея Леонтьева «Ничья земля».

Владимир Михайлов из Риги опубликовал в «Искателе» свою первую научно-фантастическую повесть «Особая необходимость». «Пари» — повесть свердловчан М. Немченко и Л. Немченко — скоро увидит свет на страницах «Вокруг света».

Почти все эти авторы — члены литературного объединения писателей-приключенцев, созданного недавно при журнале «Вокруг света», «Искателе» и редакции научно-фантастической и приключенческой литературы издательства «Молодая гвардия».

Дорогой читатель! Мы ждем от тебя отзывов на опубликованные в «Вокруг света» и «Искателе» рассказы, повести, очерки и новеллы молодых «приключенцев». Твои отзывы, несомненно, окажут авторам помощь в их дальнейшей творческой работе.






«ТЕПЕРЬ ВЕСЬ МИР ВИДИТ, ЧТО КОММУНИСТЫ УВЕРЕННО ИДУТ В АВАНГАРДЕ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА НА ЗЕМЛЕ И В КОСМОСЕ, ЧТО СОЦИАЛИЗМ — ЭТО И ЕСТЬ ТА НАДЕЖНАЯ СТАРТОВАЯ ПЛОЩАДКА, С КОТОРОЙ СОВЕТСКИЙ СОЮЗ УСПЕШНО НАПРАВЛЯЕТ В КОСМОС СВОИ МОЩНЫЕ СОВЕРШЕННЫЕ КОСМИЧЕСКИЕ КОРАБЛИ.
НОВЫЕ ВЫДАЮЩИЕСЯ УСПЕХИ В ОСВОЕНИИ КОСМОСА УБЕДИТЕЛЬНО ПОКАЗЫВАЮТ, ЧТО КОММУНИЗМ ОДЕРЖИВАЕТ ОДНУ ПОБЕДУ ЗА ДРУГОЙ В МИРНОМ СОРЕВНОВАНИИ С КАПИТАЛИЗМОМ. ВООДУШЕВЛЕННЫЙ РЕШЕНИЯМИ XXII СЪЕЗДА, НОВОЙ ПРОГРАММОЙ ПАРТИИ, СОВЕТСКИЙ НАРОД УВЕРЕННО СТРОИТ КОММУНИСТИЧЕСКОЕ ОБЩЕСТВО, ПРОКЛАДЫВАЯ ВСЕМУ ЧЕЛОВЕЧЕСТВУ ПУТЬ К СВЕТЛОМУ БУДУЩЕМУ».

Из Обращения ЦК КПСС, Президиума Верховного Совета СССР и правительства Советского Союза к Коммунистической партии и народам Советского Союза, к народам и правительствам всех стран, ко всему прогрессивному человечеству.






Ю. Шишина, В. Дьяков



НЕВИДИМЫЕ КОСМОНАВТЫ



УДИВИТЕЛЬНЫЙ МИР

Двести шестьдесят лет назад в Дельфте, провинциальном голландском городке, натуралист-любитель Антон Левенгук первый раз взглянул в свой самодельный микроскоп. Увиденное им было поразительно. Левенгук зарисовал микробов, чтобы рассказать о них людям, но ни рисункам, ни самому открытию еще долго не верили…

О том, как развивалась за двести шестьдесят лет наука о микробах, как совершенствовались методы исследований в микробиологии, можно, наверное, написать сотни книг. Но даже простое сравнение рисунков Левенгука и фотографии, на которой запечатлена обыкновенная бактерия — кишечная палочка, увеличенная в десятки тысяч раз современным электронным микроскопом, дает представление о пути, пройденном наукой.

Микробиологам открылся целый мир не видимых невооруженным глазом живых существ. Фантастически огромное количество и бесконечное разнообразие видов микробов — вот что прежде всего установили ученые. Левенгук писал о микроорганизмах: «В моем рту их больше, чем людей в Соединенном королевстве». А шведский ученый К. Линней, основоположник классификации животных и растений, объединил все микроорганизмы в один род, дав ему название весьма характерное: «Хаос».

Постепенно ученым удалось создать конкретную классификацию микробов. Пополнялись сведения, изменялись представления о мире микроорганизмов, но долгое время почти неизменным оставался взгляд на микробиологию как на науку, имеющую прикладной характер. На микробов долгое время смотрели в основном как на опасных возбудителей различных заболеваний или материал, пригодный для использования в хозяйстве и промышленности.

Да, мир микроорганизмов огромен. Их обнаруживают повсюду: в пластах земной коры, которые кажутся необитаемыми, в полярных морях, в горячих подземных источниках, высоко в атмосфере. Если бы на одну чашу воображаемых гигантских весов собрать все не видимые глазом живые существа — микроорганизмы, обитающие на нашей планете, — а другую чашу предоставить всем животным земли (в том числе и самым крупным: слонам, носорогам и т. д.), то перевесят… микробы! Окажется, что общий вес их протоплазмы во много раз больше веса протоплазмы обитающих на земле животных…

Огромна и роль микробов в жизни на нашей планете. Исчезни они вдруг с лица земли — и плодородные альпийские луга и непроходимые заросли тропических джунглей вскоре превратились бы в бесплодную пустыню.

Точные расчеты показывают: количество углекислоты, потребляемое ежегодно живыми растениями, таково, что ее запасы, если их постоянно не пополнять, будут съедены в какие-нибудь несколько десятков лет.

Углекислота, которую выделяют животные и люди, — это всего 5 процентов ее количества, потребляемого растениями ежегодно. Откуда же берутся остальные 95 процентов? Их дают бактерии. Разрушая попавших в почву погибших животных п растения (органические вещества), бактерии оставляют от них «груду обломков» — отдельные сложные молекулы. В качестве «отходов производства» при этом и образуется с голь необходимая растениям углекислота.

Микроорганизмы — это зачинатели и завершители всего кругооборота веществ на земле!

Оказывается, микроскопическим существам удается сохраниться б самых различных местах земного шара при наиболее суровых условиях. Многие живущие в почве микроорганизмы настолько неприхотливы в питании, что способны развиваться на скудных, однообразных питательных средах, содержащих в качестве источника углерода иногда всего лишь одно органическое соединение, например окись углерода. Без углерода, как известно, нет самой жизни.

Мало того. Некоторые виды бактерий, превратившись в споры, неопределенно долгое время, может быть даже столетиями, обходятся и… вовсе без всякой пищи. А после этого возрождаются вновь.

Недавно двое немецких ученых открыли в залежах соли под источниками курорта Бад-Наугейм неизвестные бактерии, обитавшие в море, которое когда-то омывало эту область. Море давно высохло, а микроорганизмы, заключенные в кристалликах соли, сохранились. Соль поглотила влагу бактерий, не изменив структуру их белков. Растворили кристаллы в питательном растворе — и бактерии ожили.

Вот еще один пример удивительной жизнестойкости микроорганизмов: они выносят давление в несколько тысяч атмосфер, температуры от абсолютного нуля (—273°) до 170° тепла.

Ионизирующее излучение в 500–800 рентген, представляющее смертельную опасность для человека, не убивает крошечных носителей жизни, а очень многие переносят дозы в сотни раз большие. Кто знает, может быть, именно микроорганизмы владеют секретом биологической защиты от гибельного излучения?..

Каждая бактериальная клетка, несмотря на свои ничтожные размеры — сложная живая химическая фабрика, работающая с огромной мощностью. За сутки она съедает и перерабатывает общее количество пищи, в 20–30 раз превышающее ее собственный вес. На земле нет других живых существ, которые обладали бы такой поистине исключительной способностью к продолжению рода и размножению, как бактерии. При благоприятных условиях потомство только одной делящейся надвое каждые полчаса клетки в короткий срок могло бы покрыть всю земную поверхность.

Наконец, в каждой бактериальной клетке, словно в миниатюрном зеркале, отражаются законы развития, свойственные всем живым организмам. Отличная природная модель для научных исследований!

И подумайте, разве все эти качества микроорганизмов не делают их прекрасными помощниками человека в одном из его самых великих свершений — в освоении космоса! Родилась новая отрасль науки — космическая микробиология, а непременными участниками полетов за пределы Земли стали невидимые космонавты — микроорганизмы.

НА ОРБИТЕ

Человек готовился к полету в космос — совершенно неизведанную среду обитания, где все живое подстерегал ряд опасностей: космическое излучение — стремительно несущийся поток ядерных частиц колоссальных энергий; вибрация, перегрузки, невесомость. Не окажутся ли они гибельными для всего живого?

Ответ могли дать лишь опыты, проведенные непосредственно в космическом пространстве.

Весь мир знает наших первых четвероногих космонавтов — собак Лайку, Белку, Стрелку, Чернушку, Звездочку. Но самой точной регистрации жизненных процессов у собаки во время полета и самых тщательных наблюдений за ней после полета все же было недостаточно, чтобы решить, насколько безопасен полет для человека. В какой мере условия космического полета влияют ка жизнеспособность отдельных клеток многоклеточного организма? Ответ на этот вопрос могли дать только существа, состоящие из одной-единственной клетки, то есть микробы.

И поэтому коллектив советских ученых, приняв во внимание этот вывод, начал вплотную заниматься всем сложнейшим комплексом работ, связанных с подготовкой к космическому полету микрокосмонавтов.

Как и полагается настоящим космонавтам, они прежде всего предстали перед строгой «отборочной комиссией».

Ее задача состояла в том, чтобы среди бесконечного множества самых несхожих микроорганизмов, среди всего, выражаясь языком Линнея, «хаоса», выбрать кандидатуры, в которых сочетался бы ряд качеств, нужных для поставленных целей.

Каких же именно? Прежде всего нужны были микроорганизмы, совершенно безвредные для человека. Некоторые из них должны были «уметь» обходиться и жить без кислорода. (Надо сказать, что, хотя большинству микроорганизмов он необходим, как и другим живым существам, существует ряд бактерий, называемых анаэробами, которые живут без кислорода.)

Микрокосмонавтов, конечно, следовало отбирать среди бактерий, способных образовывать споры. Споры в отличие от самих бактерий, хрупких и недолговечных, можно было послать в полет не на день и не на два, а на любой срок.

Попав в питательную среду, споры в любую минуту легко вновь обращаются в обычные бактерии.

Ученые искали микроорганизмы, отличающиеся какой-нибудь одной яркой особенностью, например способностью резко менять химический состав питательной среды. Используя это свойство, можно было бы с помощью приборов судить на расстоянии о самочувствии бактерий в полете. Ведь у них не сосчитаешь пульс и не измеришь кровяное давление.

Чувствительность бактериальных клеток к космическим лучам далеко не одинакова. Диапазон ее очень велик: от десятых долей рентгена до десятков тысяч рентген. Микрокосмонавтов подобрали так, чтобы создать из них живую шкалу для регистрации разных доз излучения: начиная от тех, какие способны выносить излучение громадной интенсивности, и кончая бактериями, чувствительными к ничтожным дозам.

Соблюдение всех требований, предъявляемых к будущим космическим путешественникам, делало отбор, безусловно, сложнейшей научной задачей.

Отобранные виды бактерий подвергали предварительным лабораторным испытаниям.

Как и полагается будущим космонавтам, они переносили огромные перегрузки на центрифугах, часами тряслись ка вибростендах.

Чтобы определить, как повлияют ка бактерии те или другие воздействия, с которыми, может быть, им придется встретиться в необычном полете, микроорганизмы подвергали и таким опытам, которые с человеком недопустимы, — например, радиоактивному облучению.

Обширная «программа подготовки» помогла микробиологам представить, что может произойти с микрокосмонавтами во время пребывания на орбите.

Все это облегчило предстартовые приготовления.

Участников полета заключили в маленькие специальные ампулы, которые спрятали в эбонитовые чехлы. Ампулы набили, как папиросы в портсигар, в небольшие контейнеры. А эти металлические контейнеры помещены в космическом корабле.

На Земле в лабораториях оставались контрольные образцы точно таких же бактериальных культур, чтобы по возвращении их можно было сравнить с двойниками и точно установить, как повлиял полет на микрокосмонавтов.

Успехи первых же опытов в космосе были огромны, но ученым эта разведка казалась недостаточной. Они хотели наблюдать микроорганизмы не только до и после, но и во время полета, особенно когда его продолжительность увеличилась. Так возникла необходимость создать автоматические приборы, которые приводились бы в действие самими микроорганизмами, сигнализируя об их самочувствии из космоса в любой нужный момент.

Поиски начались вновь.

В ЧЕМОДАНЕ С ДВОЙНЫМ ДНОМ

Сначала несколько слов об одном из микробов, который называют палочкой маслянокислого брожения. Этот микроб относится к числу «бродильных», открытых еще в прошлом столетии Луи Пастером. Пастер обнаружил, что такие микроорганизмы выделяют в окружающую среду особые вещества — ферменты, вызывающие процессы брожения.

Ферменты вызывают и ускоряют сложные химические реакции, например расщепление крахмала. При этом образуется кислота и большое количество газа. Вот почему «бродильные» микробы называют еще газообразующими.

Палочки маслянокислого брожения отвечали всем требованиям, которые предъявлялись к невидимым космонавтам. Они совершенно безвредны для человека. При неблагоприятных внешних условиях эти бактерии постепенно меняются: их содержимое сгущается, они теряют жгутики, с помощью которых быстро плавают, покрываются плотной, прочной оболочкой и превращаются в споры.

А споры легко переносят кипячение, замораживание, высушивание. Жизнь как будто замирает, едва теплится. Но это, безусловно, жизнь. Ведь и семена в замерзшей почве хранятся до тех пор, пока солнечное тепло не заставит их ожить и дать зеленые всходы.

Исходя из этого советские ученые решили использовать газообразующее свойство этих микроорганизмов. «Что, если попытаться «выдрессировать» их так, — думал ученый, — чтобы на тщательно подобранных питательных средах они образовывали строго определенное количество газа? Тогда, если опыт поставить с достаточной точностью, показание газообразования можно передать со спутника Земли с помощью телеметрических систем».

Чтобы достичь такой степени точности, в одной из лабораторий начались поиски и подбор подходящих питательных сред.

Дни, а подчас и ночи напролет коллектив проводил за бесконечными опытами. Палочки сперва не хотели «слушаться». На одном «бульоне» они вдруг неудержимо размножались и бурно выделяли газ, на другом словно засыпали. Не так-то легко заставить работать живые организмы с точностью часов!

После долгих поисков необходимая питательная среда была найдена.

Но вторая задача оказалась технически куда более сложной.

Как снарядить газообразующие бактерии в путешествие? Обычные запаянные ампулы, плотно упакованные в контейнер, на этот раз не годились. Нужно было создать прибор-автомат, который сам точно регистрировал бы наличие газа, выделяемого бродильными микроорганизмами.

Создание прибора начали с простых на первый взгляд опытов. Питательные растворы с посеянными в них спорами наливали в обычные стеклянные шприцы для инъекций — такими делают уколы в любой амбулатории. Закрыв тщательно притертыми поршнями, их помещали в термостат при температуре 37 °C. Место, где на шприц насаживается игла, плотно закрывали.

В теплом термостате на «вкусном» питательном бульоне споры прорастали, бактериальные клетки начинали размножаться, выделять ферменты.

Ферменты вызывали брожение… И спустя 12–15 часов дежуривший в лаборатории сотрудник слышал приглушенный звук выстрела: газ вышибал поршень.

Этот, казалось бы, несложный принцип (не станем повторять, что стоит найти в науке «простое» решение, так как к любому «простому» решению ведут очень сложные пути) конструкторы использовали при создании автоматического приборчика, названного биоэлементом.

Созданный ими прибор внешне походил на металлический цилиндр, а внутри разделялся стеклянной перегородкой на две изолированные камеры — этакий чемодан с двойным дном. В верхнюю камеру «загружали» споры, а в нижнюю наливали питательную среду.

Сверху на цилиндр навинчивалось ударное устройство. В любой момент по команде автомата боек ударного устройства разбивал стеклянную перегородку, и споры автоматически высевались в питательную среду. Дно нижней камеры заменяла гибкая мембрана. По мере образования газа давление внутри биоэлемента увеличивалось, мембрана прогибалась и замыкала электрические контакты. На Землю поступал радиосигнал: палочки живут и здравствуют. Создание биоэлемента позволяло отныне посылать микрокосмонавтов в полет на любые сроки и расстояния.

И действительно, помещенные внутри космического корабля споры могли лететь, сколько и куда угодно. Ученые стали мечтать о том, чтобы забросить биоэлемент, например, на Луну и через несколько лет проверить, прорастут ли заключенные в нем споры. Но пока биоэлемент позволял микробиологам в любое время получить сведения, как переносят полет невидимые космонавты.

«СКОЛЬКО РЕНТГЕН?»

Микроорганизмы, как и всякие живые существа, могут «болеть». У них есть враги — бактериофаги (буквально: «пожиратели бактерий»).

Бактериофаги, или просто фаги, — это вирусы бактерий, и живут Оки, как все вирусы, только внутри клеток. Если разрезать клетку, пораженную, но еще не полностью разрушенную фагом, то под электронным микроскопом можно отчетливо увидеть внутри ядра темные пятнышки. Каждое такое пятнышко — отдельный фаг.

Природа вирусов до сих пор вызывает споры ученых. Одни склонны видеть в них живые простейшие существа, другие, например академик А. И. Опарин, считают, что вирусы гораздо больше похожи на вещества. Дело в том, что вне клеток они вступают в химические соединения с различными веществами, а внутри клеток размножаются, как и все живое.

Сравнительно недавно обнаружены такие виды микроорганизмов, в которых бактериофаги как бы притаились и в нормальных условиях не беспокоят их. Способность совместного существования с бактериофагом передается по наследству от одной бактерии к другой в сотнях и тысячах сменяющихся поколений. Такие бактерии называются лизогенными. Но если лизогенные бактерии подвергаются воздействию рентгеновских лучей или другого вида ионизирующих лучей, в том числе и космических, то у них происходит изменение наследственных свойств.

Это приводит к тому, что притаившиеся фаги как бы пользуются вдруг возникшей «слабостью» бактерии и начинают размножаться в ней, приводя бактерию к гибели.

В отличие от всех известных живых существ лизогенные бактерии чувствительны даже к небольшим дозам излучений, их наследственные свойства изменяются под влиянием ничтожной дозы — 73 рентгена.

Лизогенных бактерий тоже решено было использовать в исследованиях космоса — ведь они смогут уловить космическое излучение и тогда, когда самые чувствительные и, добавим, занимающие довольно много места приборы его не улавливают. Количество фага будет соответствовать дозе облучения.

Лизогенные бактерии отправляли в полет в запаянных ампулах. Когда они возвращались из полета, их заливали быстро застывающим веществом, похожим на парафин, — метилметакрилатом. Получавшиеся свечки разрезали на тончайшие золотистые диски. Сотрудники лаборатории виртуозно, что называется с ювелирным искусством готовили из стекла специальные ножи с острыми, тончайшими лезвиями. Ножи рассекали заключенных в свечке бактерий величиной в, полтора микрона. А затем их исследовали под электронным микроскопом.

Кроме того, вернувшиеся из полета лизогенные бактерии высевали на твердые питательные среды, в которых заранее уже были выращены колонии чувствительных к бактериофагу кишечных палочек.

По числу разрушенных бактериофагом микробных колоний легко определяли количество фага, образовавшегося за время полета, а стало быть, дозу космического облучения, которой подвергся корабль и все, кто находился на его борту.

НЕВЕДОМАЯ ЖИЗНЬ

Теперь, после того как советские люди открыли новую, космическую эру в истории человечества, нас особенно волнует вопрос о существовании жизни на других планетах.

В научно-фантастических повестях и рассказах планеты населены похожими или не похожими на людей разумными существами. Воображение читателя потрясают огромные чудовища и буйная растительность Венеры. Мудрые и жестокие марсиане куют в глубоких «подмарсельях» таинственное оружие…

Но давайте подумаем о другом: если самое многочисленное население Земли — микробы так неприхотливы, то почему бы им не здравствовать благополучно где-нибудь на Юпитере или на том же Марсе?

«С их точки зрения» условия там вполне выносимы. И выполняют они, по-видимому, ту же роль, что принадлежит им на нашей планете. Может быть, там они также являются той самой нижней ступенькой эволюции живых организмов, какой они явились когда-то на Земле.

Вот почему, оставив заманчивые, но подчас необоснованные фантазии, наука при изучении жизни вне Земли прежде всего, вероятно, займется поисками невидимого живого мира. И ведь незачем откладывать в долгий ящик начало исследований, ждать, пока отправятся экспедиции на Марс или на Венеру. Встречи с микроорганизмами возможны, по мнению ученых, уже на Луне и в межпланетном пространстве.

Уже несколько раз при исследовании метеоритов ученые обнаруживали в них остатки органических веществ.

В газете «Правда» совсем недавно появилась маленькая заметка, в которой сообщалось, что сотруднику нефтяного института в Ленинграде удалось извлечь из каменного метеорита углистый порошок, в котором после соответствующей обработки были обнаружены спороподобные образования и микроскопические остатки организмов.

Что найдено в метеоритах? Споры обитающих на других планетах микроорганизмов или обуглившиеся остатки земного происхождения, попавшие в полурасплавленный метеорит при его падении? Трудно ответить на все возникающие вопросу до тех пор, пока не удастся добыть метеорит за пределами земной атмосферы.

Большие надежды возлагают ученые на первые посещения Луны. На Луне атмосферы нет, и поэтому метеориты беспрепятственно достигают ее поверхности. Там веками накапливается, если так можно выразиться, их ценнейшая коллекция.

На ничем не защищенной поверхности Луны существуют, вероятно, те же условия, что и в космическом пространстве, поэтому микробиологи не уверены, что там живут микроорганизмы. Но, вероятно, в глубоких слоях лунной поверхности удастся обнаружить неподвижно пролежавшие миллионы лет споры — живое свидетельство прошедших давным-давно событий.

Перед космической микробиологией возникает еще одна сложная проблема. Никто не знает, как будут себя вести наши бактерии на другой планете или, например, микроорганизмы Марса, попавшие к нам. Ведь бактерии обладают удивительной, широчайшей способностью к изменчивости. Они быстрее, чем любые другие живые существа, приспосабливаются к условиям любой среды.

Очень важно не допустить засорения космического пространства случайными земными микроорганизмами. Кто знает, каких бед могут натворить «зайцы» — бактерии, случайно попавшие с ракетой на Луну или Марс? Безобидные в земных условиях, они могут стать очень опасными на других планетах. Кроме того, важно вообще отличать, допустим, «лунные» бактерии от «земных». Вот почему при запуске ракеты, доставившей советский вымпел на Луну, были приняты все необходимые меры по ее стерилизации, обеззараживанию.

Когда космические корабли будут возвращаться с других планет, а, наверное, это дело не столь далекого будущего, санитарный кордон должен быть еще строже, так как пока неизвестно, к каким последствиям приведет соприкосновение незнакомых нам форм жизни с земными.

Речь пока шла о ближайших задачах космической микробиологии. А сколько интереснейших вопросов будет возникать по мере дальнейшего проникновения в космос? Придет время, и человек от изучения приступит и к освоению других планет. И здесь микроорганизмы должны сыграть не последнюю роль. Атмосфера Земли богата кислородом. В атмосфере Венеры, например, обнаружены пока лишь небольшие его следы. Лицо этой планеты закрыто от нас всегда густой влажной завесой облаков. Можно предположить, что влаги там хватает. А если так…