– Но ведь надо же выяснить…

– Это не вашего ума дела, майор! Жду вас завтра с докладом! Все!

Связь прекратилась.

Сбитый с толку Максим посмотрел на лица подчиненных, в глазах которых читался интерес.

– Похоже, начальство выдергивает нас отсюда, – прокомментировал новость Писатель, из реплик командира поняв, о чем идет речь.

– Возвращаемся, – со вздохом кивнул Разин. – Приказано свернуть наблюдение и доложить.

– Черт знает что! – взорвался Штирлиц. – Только наметилось что-то явно нестандартное. Я не фанат «наружки», да еще в такую погоду, однако дело надо доводить до конца. Выяснить, кто следит за клиентом, с какой целью…

– Отставить, капитан. Мы люди подневольные, велено возвращаться, берем под козырек и возвращаемся. Хотя мне тоже непонятно, в чем дело.

– Такое впечатление, что полковник знает, что происходит, – пробормотал Штирлиц.

– Может, это параллельная контора вышла на клиента? – предположил Писатель. – Грушники там или военная контрразведка.

– Чего гадать на кофейной гуще.

– Странно все это, – покачал головой Райхман.

– Эй, что там у вас делается? – подал голос Кузьмич. – Клиенту, между прочим, кто-то звонил, после чего он сделался кислым и бледным. Говорил я вам, надо прослушку установить, сейчас бы знали, о чем шел разговор.

– Сворачивай лежку, – приказал Максим. – Уходим.

– Как уходим?! Куда?!

– По желуда. Домой. – Не слушая больше лейтенанта, Максим выключил рацию и повел машину к подъезду соседнего дома. Вопросов в голове роилось много, но ни на один из них не было ответа. Зато появилась мысль позвонить дочери Гольцова и предложить встретиться в Москве. А при встрече осторожно расспросить ее об отце. Вполне могло быть, что она знает, чем занимается Арсений Васильевич в свободное от работы время. Тогда можно было бы сориентироваться поточнее и предложить начальству свой вариант работы с клиентом. И с теми, кто стал за ним следить.

Через полчаса группа в мрачном настроении упаковала вещи в гостинице и выехала за пределы Жуковского.

К дому Максим подъехал в начале второго ночи. Отпустил подчиненных, пожелавших ему «сладких снов». Постоял в подъезде, отчего-то не решаясь подняться на свой этаж. Подумал с усмешкой: неужели я боюсь?

Конечно, боишься, ответил внутренний голос. Боишься в первую очередь очередного скандала, и с одной стороны, это правильно, потому что скандалы отнимают много нервной энергии и заставляют готовиться к неизбежному. А с другой стороны, неправильно, потому что жены не должны встречать мужей как непрошеных гостей. Разве что – чужих мужей.

Максим улыбнулся, расправил плечи, взбежал на третий этаж, открыл дверь своим ключом, стараясь не шуметь.

В кухне и в гостиной горел свет. Слышались голоса, смех. Пахло пригорелым тестом. Жена никогда не умела готовить блины, мелькнула флегматичная мысль, они у нее часто пригорают.

Он кинул взгляд на чужие мужские ботинки, на дубленку и шапку, прошел в гостиную, остановился.

Варвара в одном прозрачном пеньюаре сидела на диване, поджав ноги, рядом с молодым человеком приятной наружности, на котором хорошо смотрелся халат Разина с воздушными шарами. Был молодой человек плотен, чуть полноват, белобрыс и голубоглаз. Прямой нос, широкие скулы, чувственные губы, длинные волосы. Викинг, право слово, мужественный и сильный. Разве что мускулы жирком подзаплыли, а так – викинг.

– Здравствуйте, – вежливо проговорил Максим.

Произошла немая сцена.

Воркующие «голубки» резко отодвинулись друг от друга. Викинг вскочил, бледнея. Встала и растерянная Варвара с округлившимися глазами:

– Ты?!

– Я, – подтвердил Максим, разглядывая гостя.

– Но ты же должен был… через два дня… не предупредил даже…

– Извини, так получилось. Это он?

– Кто?

– Любовник, разумеется. Тебя видели пару раз вместе с ним. Или это просто друг заглянул на огонек? Так сказать, утешить и скрасить одиночество?

Викинг набычился, сжал кулаки:

– Вы… не знаете…

– Чего же я не знаю?

– Мы… друзья с Варей… да…

– И поэтому практически раздеты. Понимаю. Жарко.

Викинг исподлобья посмотрел на Варвару, лицо которой изменилось, стало злым и некрасивым.

– Прекрати ерничать, Максим! Это Эрик… мы учились вместе…

– Пошел вон! – ровным голосом сказал Максим.

– Что?! – не понял викинг.

– Я сказал: пошел вон!

– Максим! – шагнула к нему Варвара. – Сейчас же прекрати! Эрик никуда не уйдет!

– Здесь пока еще я хозяин. Поэтому – вон!

– Вы тут… не командуйте. – Викинг откашлялся, приобретая уверенность. – Мне Варя рассказывала, как вы себя ведете…

Максим шагнул к нему, крутанув желваки, и парень отшатнулся, меняясь в лице.

– Поробуйте ударить! Я… вас…

Максим смерил его взглядом, привычно выбирая точку удара, усмехнулся, качнул головой:

– Ты не стоишь моего гнева, мальчик.

Варвара встала между ними:

– Максим, я вызову милицию! Отойди!

– Вряд ли в этом есть необходимость.

Он обошел супругу, открыл дверь в спальню, отметив раскрытую и смятую кровать, еще хранившую жар двух тел. Собрал личные вещи, кое-что из одежды, побросал в спортивную сумку.

– Что ты собираешься делать? – возникла на пороге Варвара.

Максим посмотрел на нее с прищуром. Фигура у жены была великолепная, но все же полноватая, погрузневшая. Варвара любила хорошо поесть и не отказывалась от сладкого. Перед глазами проплыло видение – другая женщина, дочь Гольцова, почему-то грустная. Он поспешил прогнать видение.

– Пожалуй, я оставлю вас на какое-то время. Вернусь завтра вечером, поговорим.

– О чем?

– О разводе, разумеется, и о других приятных вещах. О разделе квартиры, к примеру.

Глаза Варвары сузились.

– Этого не будет!

– Посмотрим. – Максим отодвинул ее плечом, прошагал через гостиную, не глядя на застывшего столбом гостя, на пороге оглянулся, снял со стены офорт с лесным пейзажем, подарок мамы, сунул в сумку:

– Доброй ночи, судари и сударыни.

Вышел, тихо закрыл за собой дверь. Постоял, прижимаясь к ней спиной. Вспомнилась шутка юмориста: если у тебя прекрасная жена, офигительная любовница, крутая тачка, нет проблем с налоговой инспекцией, а когда ты выходишь на улицу – светит солнце и улыбаются прохожие, скажи – нет!

Максим улыбнулся. Похоже, он только что решился на этот шаг. Правда, жизнь удалась не столь радужной, как у персонажа шутки, но, с другой стороны, может быть, оно и к лучшему?

Захотелось позвонить Марине, дочери Гольцова, «поплакать в жилетку». Однако он пересилил себя, расправил плечи, сбежал по лестнице вниз. И уже из подъезда позвонил Писателю, предупредить, что едет к нему ночевать.

Дощечка вторая

ПОСВЯЩЕНИЕ

ПРОХОДЯЩЕЕ

Лучи солнца ощутимо греют кожу на лице.

Снег стал рыхлым, пористым, грязноватым. На завалинке, с южной стороны дома, появились ажурно-кружевные фестончатые льдинки, дотронешься – они рассыпаются с тихим звоном. То и дело падают сосульки с крыши. Капель играет дивную музыку, музыку весны.

Арсений сидит на ступеньке деревянной лестницы у сарая, спине холодно, лицу под солнцем тепло. В душе – ожидание ч е г о-т о, чему нет объяснений, и вместе с тем ожидание лета, отдыха, исполнения желаний, встреч с таинственной космической жизнью. В голове беззвучно всплывают мечты и лопаются, как мыльные пузыри.

Так бы и сидел часами, переживая тихую радость пополам со сладкой печалью уходящего детства…

– Арсик! – слышится зов бабушки. – Где ты?

Два часа дня, пора обедать. А он сидит и почти не дышит, завороженный превращением зимы в иное состояние, обещающее чудесные открытия…

Через неделю снег сошел окончательно, остались лишь кое-где ледяные языки, истекающие слезами под лучами апрельского солнца.

Он сидит на корточках на крыльце у соседки и смотрит на глубокую, чуть ли не с полметра, талую воду под стеной дома. Вода прозрачна до самого дна – летом здесь будет расти густая трава – и медленно уходит под забор, на огород. Арсению кажется, будто это не вода, а само время, текущее в неведомые бездны пространства. Он опускает в воду руку и вздрагивает, так она обжигающе холодна. А ветерок – теплый уже, ушли зимние морозы, унесли заботы и радости зимы. Апрель, середина весны…

Арсений Васильевич посмотрел на календарь, висевший на стене. Шестнадцатое апреля, середина весны. Но как же с тех пор изменился мир! Даже климат изменился, весны в центре русских равнин (и в Подмосковье тоже) стали холоднее, а погода непредсказуемее. Почти все перестали верить Гидрометеослужбе, редко угадывающей температурные колебания даже в пределах суток. Что поделаешь, надвигается новый ледниковый период, как утверждают одни ученые. Или, как утверждают другие, идет глобальное потепление, связанное со сменой полюсов. Хотите верьте первым, хотите вторым, как кому подсказывает интуиция.

Арсений Васильевич усмехнулся, начиная собираться на пятничные занятия волейболом. Тренировка начиналась после работы, в шесть часов вечера, и он уже опаздывал. Размышляя над своими проблемами, Гольцов подхватил сумку со спортивными принадлежностями, закрыл кабинет и двинулся к спортзалу, рассеянно отвечая на приветствия попадавшихся навстречу сотрудников института.

Прошло два с половиной месяца с момента разговора с одним из «хороших людей», сосватавших его на роль экзора, оператора внешней коррекции неведомо где располагавшегося мира под названием Карипазим. В памяти часто всплывали слова собеседника: «У вас же есть дети, Арсений Васильевич, внучка, подумайте о них, если не хотите думать о себе». Он подумал. Не один раз. И не то чтобы испугался, но все же решил не рисковать. Детей он любил, несмотря на их образ жизни и другое мировоззрение, а во внучке души не чаял. Они не должны были пострадать, чем бы он ни занимался.

Да, он не испугался угроз неизвестного «благодетеля», понимая, что много лет назад скорее всего неправильно оценил и понял слова деда, предупреждавшего о появлении «хороших людей». Слишком велик был авторитет деда Терентия, загипнотизировавший внука так, что тот принял гостей именно за тех самых «хороших людей». Арсений ошибся. А менять что-либо было уже поздно. Он слишком глубоко увяз в болоте чужих проблем, решая их как свои, а понимать суть процесса стал только сейчас. Очень хотелось изменить подходы к проблеме коррекции, сделать так, чтобы войны на Карипазиме прекратились. Но он был связан по рукам и ногам обещанием «прекратить самодеятельность, исправить положение дел и вернуть процесс коррекции в прежнее русло». За всем этим стояла некая беспощадная сил а, которая вряд ли ограничится одной только угрозой в отношении детей. А что она могла предпринять, угадать было несложно.

Он отступился. Перестал выходить в сферу прямого контакта с запределье м, перестал следить за миром Карипазима через обычную систему человеческих чувств. Снова во время сеансов он работал в виртуальном «поле оперирования», равняя «положительные и отрицательные потенциалы», нейтрализуя наступление «темноты» или – в равной степени – вспышки «светлых зорь».

Однажды он все же рискнул и «тихонько» просочился в мир Карипазима (это и в самом деле был в высшей степени странный объект – бесконечная равнина, плоскость, как бы отграничивающая небо, местный космос, от неведомых подземных бездн), но быстро убрался оттуда, убедившись, что там по-прежнему идет война. Все его попытки поддерживать равновесие (равновесие чего – он так и не понял) сводились к уничтожению тех или иных противоборствующих контингентов. Хотя даже этот процесс был не слишком понятен, так как реализовывался системой, которую опекал Диспетчер. Гольцов же, как линейный оператор, лишь манипулировал потоками энергии, распределяя их – соответственно по векторам коррекции. Дальнейшее от него практически не зависело.

А вот слабенький вопль о помощи – нечто вроде детского плача, он забыть не смог и часто вспоминал этот «виртуальный звук», силясь представить его источник. Перед глазами возникало заплаканное личико Стеши… и он суеверно и поспешно переключал внимание на другие дела, чтобы «не сглазить» будущее девочки. В такие моменты казалось, что его мысли кто-то подслушивает и может каким-то образом наказать ту, которая была для него дороже всего на свете.

«Черная полоса» неудач в жизни потихоньку прошла.

Сын устроился на работу, повеселел. Звонить стал чаще, а однажды пригласил отца в ресторан – с первой зарплаты, что было очень приятно.

А дочь Марина неожиданно (или скорее ожидаемо) ушла от мужа, подала на развод и теперь ждала решения суда. Оставаться в одной квартире с Вадимом она не захотела и до раздела имущества решила снимать угол. Кто-то из приятелей помог ей найти двухкомнатную квартиру, и теперь она с дочкой жила на проспекте Жукова, в новостройке напротив «Макдоналдса». Арсений Васильевич еще в феврале навестил их, привез две упаковки мороженых фруктов и остался ночевать, довольный тем, как его встретили.

Вообще, с морожеными фруктами у него были связаны теплые воспоминания.

Он уже был женат на Милославе, она ждала ребенка, находясь в Чернаве у родителей, и Арсений, сдав зимнюю сессию, поехал к ней. Сошел с поезда в Топиллах, поискал попутный транспорт, не нашел и решил добираться до деревни пешком.

Морозец стоял веселый, градусов за десять, светило солнце, снег искрился и сверкал, на душе пели птицы – он жаждал встречи с женой, и настроение было приподнятое. Однако свежий воздух, солнце и снег сыграли неприятную шутку. На восьмом километре наступило сахарное голодание, как говорят спортсмены, голова закружилась, колени задрожали, и Арсений был вынужден остановиться, дыша, как рыба, вытащенная из воды на берег.

Кругом ни души, поле, пологие холмы, перелески, снег от горизонта до горизонта, но не было сил смотреть на все красоты русской зимы, и тогда он достал из сумки пачку замороженных персиков, которую вез из Рязани жене полакомиться, и съел.

Впрочем, Милослава не обиделась. Главное, что он дошел, живой и невредимый, невзирая на стужу и расстояние, разделявшее их…

Сердце защемило.

Арсений Васильевич даже остановился, глядя перед собой невидящими глазами. Господи, кто бы помог вернуться в то время, хотя бы на минуту, хотя бы на миг?..

Его окликнули, стукнули по плечу – в зал сходились любители волейбола, и он направился в раздевалку.

Игроков набралось на три команды, поэтому играли на вылет. Команде Арсения Васильевича удалось продержаться четыре партии, потом она проиграла, и Гольцов решил больше не участвовать в битве заядлых игроков. Захотелось домой, в тишину и уют, хотя усталости он не чувствовал. Да и играл лучше, чем обычно, не раз удивив соперников и соратников по площадке, доставая «мертвые» мячи или же выигрывая в нападении дуэль с блокирующими соперниками.

Дома Арсений Васильевич принял душ, уселся было в любимом кресле с книгой в руках.

Но тут в дверь позвонили.

Пришлось вставать, преодолевая нежелание двигаться и говорить о чем-либо с соседом.

Бывший полковник ФСБ был мрачен и непривычно задумчив. В руке он держал двухлитровую пластиковую бутыль новомодного пива «Злотникофф».

– Хочешь? – протянул бутыль Феликс Константинович.

– Нет, спасибо, – отказался Арсений Васильевич, не предлагая гостю пройти в квартиру.

– Можно, я у тебя посижу пару минут, пока супруга нежится в ванне?

– Посиди, – согласился Арсений Васильевич скрепя сердце. – Что нового в мире?

Они сели: Гольцов в кресло, сосед на диван.

– Ничего хорошего, – буркнул Феликс Константинович, отпивая полбутыли сразу. – Сплошные теракты и военные конфликты. Мир взбесился! Не иначе Земля-старушка решила избавиться от человека как от вида.

Арсений Васильевич насторожился: слова соседа были созвучны с теми мыслями, которые одолевали самого Гольцова в отношении мира Карипазима. Конечно, это было просто совпадение, но совпадение разительное: и на Земле, и на Карипазиме шла война! Люди воевали друг с другом, и существа Карипазима воевали, уничтожая друг друга. Не есть ли это следствием того, что Землей тоже управляет некий оператор?..

– Прочитал недавно в газете, – оживился полковник, отпивая еще треть бутыли. – Бред полный! Один американский деятель, не то Хап, не то Хоп [2], основал корпорацию и торгует участками лунной поверхности. Представляешь? Полсотни тысяч баксов одна сотка. Успел осчастливить уже больше двух миллионов человек во всем мире. И ведь покупают, идиоты!

– Почему же идиоты? – пожал плечами Арсений Васильевич. – Если все бумаги оформлены по закону, владельцы в будущем смогут полететь на Луну и обустроить частные владения. Разве что с юридической точки зрения это незаконно.

– В том все и дело, что вроде бы как законно, – скривился Феликс Константинович. – Этот Хап усмотрел в договоре ООН какую-то брешь, что присвоение Луны запрещено только государствам, но не частным лицам. И торгует!

– Пусть торгует, – улыбнулся Арсений Васильевич горячности соседа. – До освоения Луны еще далеко, а к тому времени, когда это станет возможно, юристы ООН что-нибудь придумают, чтобы такие, как этот Хап, не смогли продать всю Солнечную систему.

– Все равно это дерьмо, а не люди! Все продадут, и дом, и машину, и участок, и родину, и мать с отцом!

– Тут я с тобой полностью согласен.

– Может, выпьем чего-либо по маленькой? Наши в футбол продули…

– Кому?

– Да испанцам, чтоб их кошки драли! А могли и выиграть, здорово мяч катали.

Арсений Васильевич достал из буфета початую бутылку армянского коньяка, налил в стопочки по двадцать граммов. Чокнулись, выпили. Глаза Феликса Константиновича заблестели.

– Хорошо покатился! Приятная вещь коньяк. Налей еще.

Арсений Васильевич налил. Коньяк мягким шариком прокатился по пищеводу, упал в желудок, но ударил почему-то не в пятки, а в голову. Гольцовым на некоторое время овладел приступ легкой приятной эйфории. Захотелось петь. Но Арсений Васильевич сдержал свой вокальный порыв.

– Слушал нашего футбольного комментатора, – продолжал между тем сосед, – и плакал от смеха. Не знаю, где они учатся все, эти комментаторы, но им вполне можно выступать на эстраде. Всех перлов я не запомнил, но некоторые даже не хуже шуток Миши Задорнова.

– Ну-ну? – поощрил полковника Арсений Васильевич.

– Ну, к примеру, такое: «Рауль пожертвовал своей головой ради команды». Или вот: «Рууд прыгнул, но Пуель уже занял место в воздухе».

Арсений Васильевич улыбнулся:

– Нормально.

– Еще вспомнил: «Плохо упал, но ничего, в следующий раз получится». Хорошо сказал, да? Или вот: «Рууд головой играет на четверочку, зато внизу безупречен». А такой как тебе? «Он, конечно, хотел дотянуться до мяча, но нечем».

Арсений Васильевич засмеялся, хотел было в ответ рассказать анекдот про футбольных судей, но в этот момент в дверь постучали, и в прихожую вошла жена Феликса Константиновича, в халате, с тюрбаном из полотенца на голове. Прошла в гостиную, окинула замерших мужчин подозрительным взглядом.

– Извини, Арсений Василич, за вторжение. – Палец соседки вытянулся в сторону мужа. – Иди домой, алкоголик, на минуту нельзя одного оставить!

Феликс Константинович покорно встал, глянул на рюмку в руке, поколебался, потом решительно опрокинул коньяк в рот и шмыгнул мимо жены к выходу.

– Не давай ты ему больше этой отравы, – покачала головой Софья. – Сопьется ведь, слабый он на самогон. Хорошо хоть не буянит.

– Не буду, – пообещал Арсений Васильевич.

Соседи ушли, в квартире стало тихо. Однако настроение у Арсения Васильевича только повысило градус, стало боевым. Надо отстаивать свою свободу, подумал он. Всех ставить на место – и дело с концом!

Кто-то посмотрел на него с презрительным недовольством.

Арсений Васильевич поднял голову, соорудил из пальцев кукиш, показал потолку:

– Вот тебе! Думаешь, подчинил? Считаешь себя хозяином, пастухом? Я тебе не овца! Сам себе хозяин! Понял?

Он не знал, с кем разговаривает, то ли с Диспетчером, то ли с его боссом, но был уверен, что они его слышат.

– Надоели все хуже горькой редьки! К черту вашу коррекцию! Я сам могу… не буду больше работать на дядю… слышите? Отстаньте от меня! А тронете кого из детей – в узел завяжу!

Рюмка в руке вдруг разлетелась стеклянными брызгами. Арсений Васильевич уставился на залитую коньяком ладонь, ухмыльнулся:

– И так будет с каждым!

Захотелось доказать всему миру, что он действительно обладает сило й и самостоятельно может управлять процессами и потоками энергии запредель я.

В канал связи, соединяющий земную реальность (и Вселенную) с иной, он вошел почти мгновенно, одним мысленным усилием. Задавил возникший в голове голос обалдевшего Диспетчера («Остановись, кретин, не нарушай договор, все испортишь!») и выплыл над бесконечной равниной Карипазима.

Сознание раздвоилось.

Одна половинка видела черно-звездное поле виртуальной нейтрализации «черного и белого», вторая контролировала физический мир Карипазима. Душу охватил небывалый подъем. Показалось, что он может в с е: казнить и миловать, стирать с лица Земли города и строить новые, убивать и воскрешать, уничтожать миры и создавать их!

«Держитесь, вояки! – мысленно воскликнул Арсений Васильевич. – Я вам сейчас покажу!»

Поле коррекции перечеркнула сеть светящихся линий. Арсений Васильевич не стал нейтрализовать черные щупальца и белые фонтанчики, а просто ограничил их рост энергетическими «стенками». Затем выбрал самые значительные очаги противоборства – огромную черную медузу и сияющего белого ежа – и соединил их радужным мостиком, вложив в него всю свою силу и волю, которыми обладал. Мост этот имел только одно значение, символизируя предложение остановить конфликт и начать мирные переговоры.

На уровне же физической реальности Карипазима воздействие оператора выглядело по-другому.

Внезапно прекратили извергать дым и пламя гигантские кратеры. Опали искрящиеся фонтаны текучей субстанции, похожей на смесь газа и воды. Движение цветных струй и потоков замедлилось. В непрерывно изменяющемся океане текучих форм выросли золотистые островки сравнительного спокойствия. С десяток их объединились в единую, вздрагивающую и колышущуюся, но относительно прочную структуру, напоминающую по форме морскую звезду, а в тысяче миль (или, может быть, астрономических единиц, световых лет, парсеков) возникла такая же звезда, только багрово-фиолетовая, усеянная вспыхивающими алыми огоньками. Между ними проскочила «искра» – нечто вроде разряда гигантской молнии, но не погасла, а преобразовалась в дрожащий ажурный световой мост. А затем от золотой и багровой структур отделились пульсирующие эллипсоиды соответствующего цвета и двинулись по мосту навстречу друг другу.

Арсений Васильевич вскинул вверх руки – так можно было оценить его состояние – и ликующе крикнул:

– Ура!

Мост и плывущие по нему световые эллипсоиды означали: в мире Карипазима наступило перемирие.

Сознание вдруг закружилось, свет перед глазами померк. Силы оператора иссякали. Пора было возвращаться. Последним усилием Арсений Васильевич соорудил на мосту «беседку» для переговоров двух извечных врагов запредель я и свернулся колечком, растворяясь в эфирном канале возвращения.

Очнулся он в любимом кресле за три минуты до полночи и трезво подумал, что на этот раз ему это с рук не сойдет. Он вновь переступил границу дозволенного, нарушил планы Диспетчера и его команды. Каковой будет расплата, думать не хотелось.

– Завтра, завтра, – пробормотал он, с трудом выкарабкиваясь из кресла.

Умылся, размышляя о причине, толкнувшей его на бунт против неведомых хозяев системы коррекции, доплелся до кровати и рухнул лицом вниз. Сон упал на голову могильной плитой.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Самолет вылетел на час позже – по причине тумана в аэропорту Улан-Удэ, и Максим наконец расслабился, утомленный двухсуточной нервотрепкой. Пятнадцатого апреля начальство вдруг потребовало вернуться в столицу Бурятии и доставить в Москву монаха-экстрасенса, работающего на местную мафию. В прошлый раз, три месяца назад, экспедиция группы Разина в Улан-Удэ закончилась безрезультатно, так как, по словам настоятеля Иволгинского дацана, этот монах на самом деле работал «разведчиком» монастыря, предупреждая монахов о преступных замыслах бурятского криминалитета. Группу вернули в Москву, и Разин забыл о бесполезном походе на Улан-Удэ. Однако по каким-то соображениям руководству ФСБ все же захотелось познакомиться с монахом поближе, и группе Максима было приказано найти и тихо изъять «разведчика-экстрасенса» из «криминального оборота». Что группа и сделала за двое суток. И вот наконец самолет поднялся в воздух, имея на борту кроме обычных пассажиров пятерых чекистов и монаха.

Места заняли таким образом: монах, Шаман и Максим – в одном ряду, Кузьмич, Штирлиц и Писатель – за ними.

Молчавший все это время молодой монах (во время захвата он не сопротивлялся, да и Шаман поспособствовал, заговорил с ним на родном языке, объяснил причину задержания) вдруг разговорился с Шаманом, но поскольку беседа шла на бурятском, Максим вскоре перестал прислушиваться, задремал. Проснулся же от того, что собеседники рядом замолчали.

Он открыл глаза.

Оба смотрели на него.

– В чем дело? – хриплым голосом осведомился он.

Молодой монах – звали его Индоржийн Цабха – что-то проговорил.

Шаман с интересом посмотрел на него, перевел взгляд на майора.

– О чем речь? – нахмурился Максим.

– Индоржийн говорит, что тебя ждет резкий жизненный поворот.

– Какой еще поворот?

– Ну, он точно не знает, но уверен, что твоя судьба скоро даст крен. Так что будь готов.

– Он по-русски не говорит?

– Мало-мало, – произнес монах гортанно. – Ты на край перемена… быть неприятность… быть осторожный совсем, ждать.

– Чего именно ждать?

– Неприятность начальник, также лично. Внимание быть хорошо.

– Непонятно, но все равно спасибо за предупреждение. – Максим откинулся на спинку кресла, размышляя, какую еще свинью ему подложит начальство. В том, что оно способно это сделать, Разин не сомневался.

Монах снова что-то сказал. Шаман ответил, дотронулся до локтя Максима:

– Командир, он предлагает помочь тебе восстановить силы.

– Каким образом?

– Это нечто среднее между акупунктурой и точечным массажем.

Монах показал пальцем на шею Разина:

– Здес точка, нажат количество и успокаивать. – Он добавил несколько слов на бурятском, выжидательно глянул на Шамана.

– Я знаю, это действует, – кивнул Итигилов. – Если надавливать пальцами обеих рук на определенные точки от темени к шее, то эта процедура снимает головную боль, общую усталость, убирает сонливость и слабость. Используется цириками для мобилизации перед боем.

– Кем-кем?

– Цирики – военные люди, спецназовцы, одним словом.

– А он не попытается меня зазомбировать?

– Зачем ему это надо? – удивился Шаман.

– Восток – дело тонкое, как говорил красноармеец Сухов.

– Монахам ты не нужен в качестве зомби, – усмехнулся Иван-Доржо.

– Хотелось бы верить. Что ж, пусть попробует.

Максим пересел на место Шамана, подставил шею. Индоржийн потряс кистями рук, ловко прошелся по темени Разина, как бы разминаясь, и принялся нажимать найденные точки за ухом и на шее. Это было приятно, чего греха таить, Максим любил массаж и часто прибегал к услугам массажистов в саунах и банях. Но массаж бурятского монаха кроме удовольствия нес и другие ощущения, и вскоре Максим почувствовал, что спать ему не хочется, по жилам быстрее побежала кровь, голова просветлела, посвежела, обострилось зрение и обоняние.

Монах отнял руки, снова тряхнул кистями, заговорил на родном языке.

– Достаточно, – перевел Шаман. – В бой тебе в ближайшее время не идти, поэтому дальнейшая стимуляция организма вредна. Ты и так сутки будешь чувствовать себя окрыленным. Кстати, этому массажу можно обучиться и делать его самостоятельно.

– Было бы здорово. Может быть, уговоришь его дать координаты активных точек?

– Попробую.

Максим пересел на свое место у прохода, прислушиваясь к своим ощущениям. Радость обладания неплохим мышечным каркасом не проходила. Хотелось что-то делать, заниматься физическими упражнениями, играть в футбол или на крайний случай просто двигаться. Однако в самолете особенно не поиграешь в футбол, и Максим переключил мысли на другие темы.

– Командир, – наклонился к его уху Штирлиц, – что это он тебе делал?

– Массаж, – односложно ответил Максим.

– Давление подскочило? Я слышал, что такой массаж снимает головную боль.

– Снимает.

– А мне он то же самое не повторит?

– И мне, – всунул голову между спинками кресел Кузьмич.

– Отставить галдеж! – сказал Максим без раздражения, но строго. – Он не работает штатным массажистом конторы. Прилетим, я сам сделаю всем массаж головы.

Подчиненные переглянулись и отстали. Скорее всего они поняли командира по-своему, зато больше не приставали.

В Москве группу встретили двое посыльных из Отдела, которым Разин и сдал сопровождаемый объект. Монах-экстрасенс уехал, бросив на Максима странно задумчивый взгляд. Но майора это не огорчило, он все еще находился под воздействием «внутреннего наркотика» – эйфорического прилива сил, и думал не о предупреждении монаха, а совсем о другом.

Высадили его у метро «Сокол», где он снимал квартиру после развода с женой два месяца назад. И первое, что сделал Максим, – позвонил Марине.

К сожалению, близкими их отношения так и не стали. Обоим мешал «хвост» воспоминаний (ему меньше, ей больше), заботы, некие условности, моральные установки, привитые «правильными» родителями. К тому же еще были свежи в памяти эпизоды совместной жизни: Максима с Варварой, Марины с Вадимом. Известный закон психологии: помнится чаще всего только хорошее, плохое забывается быстрей. Вдобавок ко всему у Марины была дочь, которая все понимала, и травмировать ее психику встречами с «чужим дядей» Марина не хотела, так как до конца не разобралась в своих чувствах к Максиму. И тем не менее обоих тянуло друг к другу, и они изредка находили время, не чаще двух раз в месяц, чтобы встретиться.

– Привет, – сказал Максим с забившимся сердцем, услышав милое «але». – Как дела?

По-видимому, она обрадовалась звонку, потому что голос женщины дрогнул:

– Привет. Я уж думала, ты меня забыл, не звонишь уже почти месяц.

– Всего полторы недели и два часа. Но ты же знаешь афоризм: если вам долго не звонят родственники или друзья, значит, у них все хорошо.

– У тебя все хорошо?

– Я соскучился. Очень!

– Странно, с чего бы это?

– Погода весенняя.

– Ну, разве что.

– Боюсь показаться навязчивым, но почему бы нам не встретиться сегодня вечерком? Сходим в ресторан, посидим, побеседуем.

– Знаешь, это было бы замечательно, давно не была в ресторане.

– Правда? Здорово! Куда пойдем?

– Куда угодно, ресторанов в Москве больше тысячи. Но я предлагаю пойти в «Кино», есть такой клуб на Олимпийском проспекте.

– Знаю, но туда без клубных карточек нас не пропустят, – засомневался Максим.

– У меня есть карточка, осталась от… одного знакомого.

– Тогда нет проблем. Могу заехать на работу или домой. Куда подать транспорт?

– На Жукова.

– Дом номер четырнадцать. В котором часу?

– Лучше всего около восьми.

– Мне нравится это «около восьми». Плюс-минус час?

– Ровно в восемь.

– Хорошо, как скажете, буду. А Стешу с кем оставишь?

– Подруга посидит.

– Может, возьмем ее с собой?

Марина помолчала.

– Нет… в другой раз. Спасибо.

– Буду ждать. – Максим выключил телефон, задумчиво походил по спальне, поглядывая на часы, унял волнение, поднявшееся в душе от разговора с женщиной, которая оставалась желанной и недоступной, потом начал собираться.

«Кино» по сути представлял собой бильярд-клуб и слыл одним из самых респектабельных заведений Москвы подобного типа, закрытых для тех, кто не имел отношения к искусству и шоу-бизнесу. Максиму не довелось побывать там ни разу, ни по долгу службы, ни ради любопытства. Хотя он знал, что клуб посещают многие известные актеры, режиссеры, телеведущие и шоумены. Однако едва ли эти люди каждый раз надевали смокинги и галстуки-бабочки. Столичная богема удивительно демократична, а иногда вызывающе беспардонн а. Во всяком случае, Максим бы постеснялся заявиться куда-либо в присутственное место небритым и в грязной рубахе навыпуск, поверх таких же джинсов. Поэтому он выбрал вельветовый пиджак в тонкий рубчик, светло-серого цвета, узкие прямые брюки в тон пиджаку и тонкую шелковую рубашку цвета беж. В молодости Максим любил модно одеваться и по сей день не переболел этой болезнью.

Туфли он надел с узкими носами и красивыми замшевыми вставками.

Оглядел себя в зеркале и остался доволен: до молодого денди уже не дотягивает, но в принципе еще есть порох в пороховницах. Тридцать пять лет с ходу не дашь.

Без четверти восемь он подъехал к дому номер четырнадцать на проспекте Жукова. Дачный сезон еще не начался, хотя погода стояла прекрасная – плюс двадцать, легкий ветерок, редкие облака, солнце, но все же по субботам автомобильная жизнь столицы замирала, и пробок на дорогах становилось меньше. А по воскресеньям кататься по Москве было одно удовольствие.

Марина выпорхнула из подъезда ровно в восемь.

Максим вышел из машины, галантно распахнул дверцу, разглядывая женщину.

На ней был классический двубортный тренчкот с широкими лацканами и отлетной кокеткой на спине, белого цвета, до колен, очень экстравагантный. А также берет, высокие сапоги-чулки и сумочка с расцветкой леопарда. В этом наряде Марина выглядела молодо и эффектно, тем более что у нее была стройная фигура и лицо феи утренней зари. Она была просто умопомрачительно красива, и Максим с трудом удержал себя от лишних слов. Протянул ей букет роз, поцеловал пальцы.

Она кинула взгляд на его костюм, и по выражению глаз он понял, что Марина не ожидала увидеть на нем соответствующий стилю заведения наряд.

Усадив спутницу, Максим сел сам и повел машину к центру города, по Хорошевке, по Третьему кольцу и к Олимпийскому проспекту. Пока ехали, говорили мало. Марина пожаловалась на шумных соседей, – и Максим, посочувствовав, рассказал ей о своем друге и подчиненном Геннадии Пашкевиче, который приобрел на Горбушке СД-диск под названием «Месть». Два француза, Иван Дюваль и Жан Ибес, записали на диск хит сезона, содержащий оглушительный грохот отбойного молотка, визг пилы, скрежет мусоровоза, скрип тормозов и гул транспортера. Эту «музыку» долго не выдерживал ни один нормальный человек, поэтому, по мысли создателей «арии», она должна была прокручиваться для надоедливых соседей. Геннадий так и сделал и за три дня отучил своих шумолюбивых соседей затевать скандалы по ночам.

– Французы, между прочим, разбирают «Месть» влет, – добавил Максим.

Марина посмеялась, посетовала, что она побаивается отстаивать свои права на тишину таким способом, и Максим пообещал ей помочь, поговорить с соседями, а если не поможет, пару раз включить французскую «Месть».

В половине девятого они поставили «Хендэ Революшн» Разина в ряду джипов и «Мерседесов» возле клуба, направились ко входу. Максим взял с собой на всякий случай удостоверение офицера ФСБ, но все обошлось без предъявления документов. Марина показала клубную карточку, и их пропустили.

Под плащом-тренчкотом на дочери Гольцова оказалось невесомое разлетающееся платье с блестками, делающее Марину невероятно женственной. Колье из белого металла с камешками, браслет такого же фасона и сережки дополняли гарнитур.

На нее оглядывались, кое-кто из гостей здоровался, посматривая при этом на Максима, и он понял, что Марину здесь видели с другим мужчиной. Впрочем, скорее всего это был ее муж.

– Веди, – сказал Максим, когда она взяла его под руку. – У нас есть программа или мы просто поужинаем?

– Можем поиграть в бильярд, если хочешь, можем послушать музыку, сегодня здесь поет Меладзе и «ВИА Гра».

– Я как ты.

– А я хочу просто посидеть за столиком и отдохнуть.

– Тогда пошли сразу в ресторан.

Они направились мимо бара ко входу в зал ресторана.

Взгляд то и дело выхватывал среди посетителей клуба знакомые лица.

Пробежал вечно юный Дима Харатьян, важно прошествовал отпустивший бороду, но от этого не ставший более серьезным и мужественным Дима Маликов, прошли мимо Никита Михалков с каким-то пузатым и бородатым господином, похожим на Пласидо Доминго. С криками проследовала на второй этаж группа неряшливо одетых молодых людей во главе с солистами известного среди молодежи дуэта «Трень-хрень».

– Все сливки, – заметил Максим вполголоса, кивая на улыбающегося Олега Павловича Табакова, поддерживающего под локоток юную полуодетую даму.

– Еще не все, – улыбнулась Марина. – Модных писателей не хватает и шоуменов, они приходят попозже.

– Кого ты считаешь модными писателями? Кого ругают или кого хвалят?

– И тех, и других. Здесь часто Илья Сенокосов ошивается, эпатажная личность. Я пробовала читать его опусы – скулы сводит! А многим нравится.

– Как говорил классик: нет той чепухи, которая не нашла бы себе читателя.

– Чехов.

– И я вместе с ним.

Их посадили в уголке зала, между стеклянной вазой с живыми цветами и декоративной колонной. Принесли меню.

Несмотря на субботу, народу в ресторане было мало, что, в общем-то, не огорчило Максима. Все-таки чувствовал он себя не в своей тарелке, находясь под впечатлением встреч с известными личностями.

– Ты какую кухню предпочитаешь? – спросила Марина.

– Вкусную, – улыбнулся Максим. – В таких заведениях огромную роль играет профессионализм главного повара.

– Предлагаю познакомиться с местной грузинской кухней. Здесь работает очень хороший повар, грузин, Вано Чонишвили, его все знают.

– Давай попробуем.

Максим пробежался глазами по рецептам, изучая ассортимент. Мяса на ночь он старался не есть, разве что в тех случаях, когда требовалась физическая нагрузка, но все же на этот раз не удержался и заказал хашламу и аджапсандали.

Марина тоже заказала мясо – харио и чашушули [3].

– Что будете пить? – возник рядом официант в строгом лиловом пиджаке.

Максим вопросительно посмотрел на спутницу:

– Шампанское, вино или что покрепче?

– Сухое красное, – сказала Марина. – Если можно – «Шабли».

– У вас есть «Шабли»?