Самос, общим ключом, которым он множество раз замыкал и отмыкал рабские ошейники, открыл замок и снял тонкую металлическую полосу с прелестной шеи Талены.

— Теперь я и в самом деле свободна? — осведомилась Талена.

— Да, — сказал я.

— Я должна была бы принести своему хозяину тысячу золотых, — заявила она. — Как дочь Марленуса из Ара, цена за право быть моим свободным спутником составляет тысячу тарнов и пять тысяч тарларионов!

— Ты более не дочь Марленуса из Ара, — повторил я.

— А ты лжец. — Она с презрением посмотрела на меня.

— С твоего разрешения, я удаляюсь, — вмешался Самос.

— Останься, Самос, — попросил я.

— Ладно, — ответил он.

— Очень давно, Талена, мы были спутниками и заботились друг о друге.

— Я была глупой девчонкой тогда, — бросила Талена, — а теперь я взрослая женщина.

— И я стал тебе безразличен?

Она пристально посмотрела на меня.

— Я свободна, — заявила она. — И могу говорить все, что пожелаю. Посмотри на себя! Ты даже ходить не можешь. Не в силах пошевелить левой рукой! Ты калека, калека! И ты мне отвратителен! Неужели в твоей голове могла возникнуть мысль, что такая женщина, как я, дочь Марленуса из Ара, станет думать о подобной развалине? Взгляни на меня. Я красива. А теперь посмотри на свое отражение. Ты калека. Заботиться о тебе? Да ты глупец, глупец!

— Да, — с горечью ответил я, — глупец.

Она отвернулась, и ее дорогое одеяние зашуршало в воздухе. А потом Талена взглянула мне прямо в глаза.

— Жалкий раб! — прошипела моя бывшая спутница.

— Я не понимаю, — пробормотал я.

— Я позволил себе, — вновь вмешался Самос, — хотя в то время не знал о твоих ранах и параличе, рассказать ей о том, что произошло в дельте Воска.

Моя правая рука сжалась в кулак. Я был в ярости.

— Сожалею, — добавил Самос.

— Тут нет секрета, — сказал я, — многие об этом знают.

— Удивительно, что твои люди не бросили тебя! — вскричала Талена. — Ты предал свой кодекс! Ты трус! Ты недостоин меня! И, спрашивая меня о том, как я к тебе отношусь, ты наносишь оскорбление свободной женщине! Ты предпочел рабство смерти!

— Почему ты рассказал ей о событиях в дельте Воска? — спросил я у Самоса.

— Чтобы убить любовь, если она еще оставалась между вами.

— Ты жесток, — заметил я.

— Истина жестока, — пожал плечами Самос. — Рано или поздно, она бы все равно узнала.

— Но почему ты рассказал ей?

— Чтобы она стала к тебе равнодушна и хорошо служила тем, чьи имена мы не будем сейчас упоминать.

— Я никогда не стала бы заботиться о калеке, — заявила Талена.

— У меня остается надежда, — продолжал Самос, — вновь призвать тебя на высокую службу огромной важности.

Я рассмеялся.

Самос покачал головой.

— Мне слишком поздно стали известны последствия твоих ран. Я сожалею.

— Теперь, Самос, — сказал я, — у меня совсем другие проблемы. Я и себе-то не могу служить.

— Я сожалею, — повторил Самос.

— Трус! Ты предал кодекс чести! Слин! — вскричала Талена.

— Все, что ты говоришь, — правда, — негромко ответил я.

— Насколько мне известно, — сказал Самос, — ты хорошо сражался за частоколом Саруса из Тироса.

— Я хочу, чтобы меня вернули к отцу, — холодно проговорила Талена.

Я достал пять золотых монет.

— Этих денег, — сказал я, обращаясь к Самосу, — должно хватить для безопасного путешествия на тарне в Ар, в сопровождении охраны.

Талена опустила на лицо вуаль.

— Эти деньги будут тебе возвращены, — презрительно бросила она.

— Нет, — возразил я, — возьми их как подарок в память о наших прошлых отношениях, когда я имел честь быть твоим спутником.

— Она самка слина, — угрюмо сказал Самос, — злобная и неблагодарная.

— Мой отец отомстит за это оскорбление, — холодно ответила Талена. — Ждите отряд тарнов.

— Твой отец отрекся от тебя, — бросил Самос, повернулся и вышел.

Я продолжал держать монеты в руке.

— Отдай мне деньги, — сказала Талена.

Я протянул к ней правую руку ладонью вверх. Она подошла и схватила монеты так, словно боялась прикоснуться ко мне. А потом встала в нескольких шагах передо мной, зажав деньги в кулаке.

— Как ты уродлив! Мне противно смотреть на тебя!

Я молчал.

Талена пошла к выходу из зала. У двери она остановилась и снова повернулась ко мне.

— В моих жилах, — гордо сказала Талена, — течет кровь Марленуса из Ара. Мне отвратительна даже мысль о том, что трус и предатель, вроде тебя, навсегда лишившийся чести, когда-то меня касался. — Она позвенела зажатыми в кулаке монетами. На руке была надета перчатка. — Благодарю вас, сэр. — И отвернулась.

— Талена! — крикнул я.

Она в последний раз взглянула на меня.

— Не стоит меня благодарить, — сказал я.

— И ты отпускаешь меня, — презрительно усмехнулась она. — Ты никогда и не был настоящим мужчиной. Мальчишка, слюнтяй. — Талена подняла вверх кулак с зажатыми монетами. — Прощай, ничтожество. — С этими словами моя бывшая свободная спутница вышла из зала.

А я снова остался сидеть один во мраке, размышляя о множестве вещей.

Как мне теперь жить?

«В очерченном мечом круге, — говорится в воинском кодексе, — каждый мужчина — убар».

Когда-то я был одним из лучших меченосцев планеты Гор. Сейчас я калека.

Талена уже, наверное, прибыла в Ар. Какой страшный удар ее ждет! Теперь она точно узнала, что лишена наследства и что отец от нее отказался. Она попросила о том, чтобы ее выкупили — поступок рабыни. Марленус, защищая свою честь, поклялся на мече и на медальоне убара, что у него больше нет дочери. Талена разом лишилась и принадлежности к касте, и Домашнего Камня. Самая жалкая крестьянская шлюха, охраняемая правами своей касты, может с презрением смотреть на Талену. Даже у рабыни есть ошейник. Я знал, что Марленус выставит дочь, от которой отрекся, на всеобщее обозрение в клетке, чтобы ее позор не бросил тень на его репутацию. Она будет пленницей в Аре. Даже не сможет назвать Домашний Камень Ара своим. Талена будет подвешена обнаженной на сорокафутовой веревке под аркой высокого моста, чтобы пролетающие мимо на тарнах всадники секли ее своими кнутами.

А я молча смотрел, как она уходит.

Даже не попытался остановить.

И когда Телима убежала из моего дома, когда я был полон решимости отыскать Талену в северных лесах, я позволил ей уйти. На моем лице появилась улыбка. Истинный горианец — я это прекрасно знал — последовал бы за ней и привел бы обратно, в ошейнике и наручниках.

Я вспомнил о Велле, которую когда-то звали Элизабет Кардуэл, мы повстречались с ней в городе Лидиус, в устье реки Лаурия, за границей дальних лесов. Я любил ее и хотел невредимой вернуть на Землю. Однако она не посчиталась с моими желаниями. Ночью, пока я спал, Велла оседлала моего тарна, могучего Убара Небес, и сбежала в Сардар. Когда птица вернулась, я в ярости прогнал ее. А потом встретил Веллу в пага-таверне в Лидиусе; она стала рабыней. Ее побег был смелым, но безрассудным поступком. Я восхищался ею, но каждый должен отвечать за свои действия. Она решила рискнуть и проиграла. Той ночью, в постели, после того, как я насладился ею, Велла попросила меня выкупить ее и освободить. Это был поступок рабыни — тут она ничем не отличалась от Талены. Она осталась в той пага-таверне. Рабыней. А перед тем, как уйти, я сообщил ее господину, Сарпедону из Лидиуса, что она прошла обучение и является рабыней для наслаждений, а кроме того, владеет искусством возбуждающих танцев — для него это оказалось приятной неожиданностью. Я не стал возвращаться в таверну той ночью, чтобы посмотреть, как Велла танцует для посетителей таверны. У меня были другие дела. Она не посчиталась с моими желаниями. Да и была-то всего лишь женщиной. Из-за нее я лишился отличного тарна.

Она сказала мне, что я стал более жестоким и похожим на горианца. Но я не знал, так ли это. Истинный горианец, размышлял я, не оставил бы ее в пага-таверне. Истинный горианец купил бы ее, привел к себе в дом и поместил вместе с другими женщинами — еще одна прелестная рабыня для сладостных утех. Я улыбнулся собственным мыслям. Элизабет Кардуэл, в прошлом секретарша из Нью-Йорка, была одной из самых прелестных маленьких шлюх, которых я когда-либо видел в рабских шелках. На ее бедре стояло тавро в виде четырех рогов боска.

Нет, я обошелся с ней совсем не как истинный горианец. Я не привез ее в свой дом в рабском ошейнике, чтобы она служила мне.

Я не забыл, как шептал ее имя, лежа в горячечном бреду в замке Тесефон.

Мне стыдно вспоминать об этом — то было проявление слабости. И хотя я лишен возможности двигаться, не могу сжать в кулак левую руку, я твердо решил навсегда избавиться от подобных слабостей. Во мне еще многое осталось от жителя Земли — стремление к компромиссам, да и кое-какие другие недостатки. Я не стал истинным горианцем.

Я размышлял о том, как жить дальше. «Не спрашивай, как жить, — живи, и все».

И еще я думал о причинах своей болезни. Лучшие врачи Гора осматривали меня. Но мало что могли сказать. Впрочем, мне удалось выяснить, что мой мозг в полном порядке, как и позвоночник. Медицинские мужи пребывали в недоумении. Раны были действительно жестокими, я должен время от времени испытывать боль, но паралич… Они не видели никаких причин для этого.

Однажды в мою дверь по собственному почину постучался какой-то врач.

— Впустите его, — приказал я.

— Это ренегат из Тарии, человек без рода и племени, — сказал Турнок.

— Впустите его, — повторил я.

— Это Искандер, — прошептал Турнок.

Мне было хорошо известно имя Искандера из Тарии. Я улыбнулся. Он не забыл город, из которого его изгнали, сохранив в своем имени. Прошло много лет с тех пор, как он в последний раз видел гордые стены своего родного города. Однажды, за стенами Тарии, Искандер вылечил молодого воина тачака, по имени Камчак. За помощь, оказанную врагу, его изгнали из города. Как и многие другие, он пришел в Порт-Кар. Здесь его дела пошли в гору, он стал личным врачом Саллиуса Максимуса, который в свое время был одним из пяти убаров, управлявших Порт-Каром, еще до того, как власть перешла к Совету Капитанов. Саллиус Максимус слыл знатоком поэзии и ядов. Когда Саллиус сбежал из города, Искандер остался. Он даже был вместе с флотом Порт-Кара двадцать пятого се\'кара. Саллиус Максимус после этих событий попросил убежище в Тиросе, которое и было ему даровано.

— Привет тебе, Искандер, — сказал я.

— Привет и тебе, Боск из Порт-Кара, — ответил он.

Искандер из Тарии подтвердил слова других врачей, но, к моему удивлению, сложив инструменты в сумку, заявил:

— Раны были получены от клинков, сделанных в Тиросе.

— Да, — ответил я, — так оно и есть.

— Я полагаю, в ранах осталось слабое заражение, — заявил он.

— Ты в этом уверен? — спросил я.

— Я не смог обнаружить его, — ответил Искандер, — но никакого другого объяснения, на мой взгляд, тут быть не может.

— Заражение?

— Отравленный клинок, — пояснил он. Я ничего не сказал.

— Саллиус Максимус живет в Тиросе, — добавил он.

— Я не думаю, что Сарус из Тироса стал бы пользоваться отравленным клинком, — заметил я.

Подобные вещи, как и отравленные стрелы, не только противоречили кодексу воина, но и вообще считались недостойными мужчины. Яд — оружие женщин.

Искандер пожал плечами.

— Саллиус Максимус, — сказал Искандер, — изобрел такой яд. Он использовал его в малых дозах на взятых в плен врагах, в результате те оказывались парализованными от шеи до самых пяток. Максимус сажал их по правую руку в качестве почетных гостей, так продолжалось больше недели, а когда ему это надоедало, он их убивал.

— А есть ли какое-нибудь противоядие? — спросил я.

— Нет, — со вздохом ответил Искандер.

— Значит, надежды нет, — тихо вымолвил я.

— Нет, — опустил глаза Искандер. — Практически никакой.

— Может быть, это совсем и не яд, — предположил я.

— Может быть.

— Турнок, — позвал я, — дай врачу двойной золотой тарн.

— Нет, — отказался Искандер. — Я не возьму денег.

— А почему? — спросил я его.

— Я был с тобой, — ответил он, — двадцать пятого се\'кара.

— Желаю тебе удачи, врач.

— И тебе тоже, капитан, — сказал Искандер и ушел.

Я размышлял о том, верны ли предположения Искандера из Тарии. Можно ли остановить действие яда, если дело и правда в нем?

Противоядия не существует, сказал он мне.

В голове у меня снова возникла фраза: «Не спрашивай, как нужно жить, — просто продолжай это делать».

Я горько рассмеялся.

— Капитан! — раздался крик. — Капитан! — Это был голос Турнока.

Я услышал топот ног бегущих домочадцев.

— Что случилось? — спросила Лума.

— Капитан! — кричал Турнок.

— Я должен видеть его немедленно! — отвечал другой голос.

Я удивился: ко мне пожаловал Самос, самый крупный работорговец Порт-Кара.

Они вошли с факелами в руках.

— Воткните факелы в кольца, — приказал Самос.

Теперь зал был ярко освещен. Домочадцы подошли поближе. Перед моим столом возник Самос. Рядом с ним стоял Турнок, который все еще держал в руках факел. И Лума тоже была здесь. А еще я увидел Тэба, капитана «Венны». Кроме того, ко мне пожаловали Клинтус и молодой Генриус.

— Что случилось? — осведомился я.

Вперед выступил Хо-Хак, житель топей. Его лицо было бледным. С его шеи уже сняли ошейник галерного раба с короткой свисающей цепочкой. Он являлся выращенным рабом, весьма экзотического вида, с огромными ушами — мечта любого коллекционера. Однако он убил хозяина, сломав ему шею, а потом сбежал. Его поймали и приговорили к галерам, но он снова сбежал, прикончив по дороге шесть человек. В конце концов ему удалось добраться до болот в дельте Воска, где его приняли рэнсоводы, живущие на островах, сплетенных из рэнсового тростника. Он стал вождем одной из таких групп. Его уважали в дельте. Именно Хо-Хак научил рэнсоводов пользоваться большим луком, и они тут же выступили против жителей Порт-Кара, которые с легкостью победили болотных жителей, и теперь их вовсю используют — некоторые капитаны берут рэнсоводов с собой в качестве воинов резерва.

Хо-Хак не произнес ни слова, только бросил на стол золотой браслет.

Он был в крови.

Я прекрасно знал этот браслет. Он принадлежал Телиме, которая сбежала в болота, когда я принял решение отправиться в северные леса на поиски Талены.

— Телима, — сказал Хо-Хак.

— Когда это произошло? — спросил я.

— Четыре ана назад, — ответил Хо-Хак, а затем по вернулся к рэнсоводу, стоявшему у него за спиной. — Говори, — приказал Хо-Хак.

— Я мало что видел, — ответил тот. — Там были тарн и зверь. Потом я услышал женский крик и, держа наготове лук, направил свой плот туда, откуда донесся крик. И тут услышал еще один. Совсем низко над тростником пролетел тарн, на спине которого, скорчившись, сидел зверь. Я нашел ее плот, а рядом плавал шест. И все вокруг было в крови. Там же валялся браслет.

— А тело? — спросил я.

— О нем позаботились тарларионы, — ответил рэнсовод.

Я кивнул.

Меня интересовало, сделал ли это зверь, побуждаемый голодом. Существа из дома Кернуса питались человеческим мясом. Вне всякого сомнения, для них это то же самое, что для нас оленина.

Может быть, даже и лучше, что тело не найдено. Оно наверняка изуродовано до неузнаваемости и наполовину съедено, хорошо, что останки достались тарларионам.

— А почему ты не убил зверя или тарна? — поинтересовался я.

Это возможно, если у тебя в руках большой лук.

— Мне не представилось такой возможности, — ответил рэнсовод.

— В какую сторону направился тарн? — спросил я.

— На северо-запад, — сказал рэнсовод.

Я был уверен, что тарн полетит вдоль берега. Невероятно трудно, может быть, даже невозможно заставить тарна лететь в сторону, противоположную суше. Это противоречит их инстинктам. Во время событий двадцать пятого се\'кара мы использовали тарнов на море, но держали их в трюмах грузовых кораблей до тех пор, пока земля не исчезала из виду. Интересно, что когда, мы их выпустили, они не доставили нам никаких хлопот. И вели себя просто идеально.

— Что тебе известно об этом деле? — спросил я Самоса.

— Только то, что мне рассказали, — отозвался Самос.

— Опиши зверя, — попросил я рэнсовода.

— Я не очень хорошо его рассмотрел, — ответил тот.

— Это не может быть никто, кроме курии, — заметил Самос.

— Курии? — спросил я.

— Это исковерканное на горианский манер имя, которым они называют сами себя, — пояснил Самос.

— В Торвальдсленде, — вставил Тэб, — это слово означает «зверь».

— Интересно, — проговорил я.

Если Самос прав в том, что «курия» — исковерканное имя, которым эти животные называют себя, и что это слово используется в Торвальдсленде для обозначения понятия «зверь», тогда маловероятно, что их никогда не видели в Торвальдсленде, по крайней мере, в каких-нибудь отдаленных районах.

Тарн полетел на северо-запад. Можно предположить, что он будет следовать вдоль северного побережья, может быть, над лесом, в сторону недоступного Торвальдсленда.

— Так ты считаешь, Самос, — спросил я, — что зверь убил, чтобы утолить голод?

— Говори, — приказал Самос рэнсоводу.

— Зверя, — заговорил рэнсовод, — дважды видели на заброшенных, гниющих островах.

— Он кормился там? — спросил я.

— Только в тех топях, — ответил рэнсовод.

— Значит, зверь напал только однажды? — уточнил я.

— Да, — подтвердил рэнсовод.

— Самос? — снова спросил я.

— Складывается впечатление, что удар был нанесен совершенно сознательно, — ответил Самос. — Кто еще в топях носит на запястье золотой браслет?

— Но почему? — резко выкрикнул я. — Почему?

Самос пристально посмотрел на меня.

— Значит, мирские дела, — хмуро заметил он, — все-таки еще тебя заботят.

— Он же болен! — вскричала Лума. — Ты говоришь странно! Он же ничего не может сделать. Уходи!

Я опустил голову.

И почувствовал, как сжались мои кулаки. Меня вдруг охватило отчаянное возбуждение.

— Принесите мне кубок, — приказал я. Мгновенно появился кубок из массивного золота. Я взял его левой рукой. И медленно раздавил. А потом отбросил в сторону. В страхе мои домочадцы отступили назад.

— Я ухожу, — заявил Самос. — У меня есть кое-какие дела на Севере. Я позабочусь о том, чтобы отомстить.

— Нет, Самос, — возразил я. — Я пойду сам!

Послышались удивленные восклицания.

— Вы не можете идти, — прошептала Лума.

— Телима когда-то была моей женщиной, — твердо сказал я. — И отомстить за нее должен я.

— Но вы же больны! Не можете ходить! — вскричала Лума.

— Над моей постелью висят два меча, — сказал я Турноку. — Один обычный, с потертой рукоятью; другой — роскошный, инкрустированный самоцветами.

— Я знаю, — прошептал Турнок.

— Принеси клинок из Порт-Кара, тот, что инкрустирован самоцветами.

Турнок выскочил из зала.

— Я выпью паги, — потребовал я. — И принесите мне мяса боска.

Генриус и Клинтус последовали за Турноком. Он принес мне меч. Великолепный клинок. Я сражался с ним в руках двадцать пятого се\'кара. Вдоль клинка шла изящная гравировка, рукоять изукрашена драгоценными камнями.

Я взял кубок, наполненный огненной пагой. Я не пил пагу с тех пор, как вернулся из северных лесов.

— Та-Сардар-Гор, — сказал я, плеснув, как положено, на стол. А потом поднялся на ноги.

— Он стоит! — вскричала Лума. — Он стоит!

Я закинул голову назад и залпом выпил пагу. Принесли мясо, красное и горячее, я впился в него зубами, так что сок потек по подбородку.

Горячая кровь и вино наполнили мое тело силой. Я почувствовал жар и вкус мяса.

Отбросил в сторону золотой кубок. Доел обжигающее мясо.

Надел на левое плечо ремень ножен.

— Оседлай тарна, — приказал я Турноку.

— Есть, капитан, — прошептал он.

Я стоял перед капитанским креслом.

— Еще паги, — спокойно сказал я, и мне принесли сосуд с напитком. — Я пью за кровь зверя.

А затем я осушил кубок и отшвырнул его в сторону.

С диким воплем я ударил по столу ребром ладони и расколотил одну из досок. Потом отбросил одеяла и само кресло.

— Не ходи, — проговорил Самос. — Возможно, они специально хотят заманить тебя в ловушку.

— Конечно, хотят, — улыбнулся я ему. — Для тех, с кем мы имеем дело, Телима не имеет никакого значения. — Я внимательно на него посмотрел. — Они хотят захватить меня. И получат возможность это сделать.

— Не ходи, — настаивал на своем Самос.

— У меня есть кое-какие дела на Севере, — повторил я его слова.

— Позволь мне пойти туда, — попросил Самос.

— Я должен отомстить сам.

А потом я повернулся и направился к дверям. Лума шарахнулась в сторону, ее рука была прижата ко рту. Я вдруг заметил, какие у нее прекрасные глаза, словно два глубоких колодца. Она была напугана.

— Следуй за мной в мою спальню, — спокойно приказал я.

— Я свободна, — прошептала она.

— Надень на нее ошейник, — приказал я Турноку, — а затем пусть отправляется в мою спальню.

Рука Турнока сомкнулась на запястье худенькой, светловолосой девушки, работавшей у меня управляющей.

— Клинтус, — продолжал я, — пришли в мою спальню еще и Сандру, танцовщицу.

— Вы освободили ее, капитан, — улыбнулся Клинтус.

— Надень на нее ошейник.

— Есть, капитан, — сказал он.

Я отлично помнил Сандру, ее черные глаза, смуглую кожу и высокие скулы. Я хотел ее.

Я давно не был с женщиной.

— Тэб, — повернулся я к одному из своих людей.

— Слушаю, капитан.

— Эти две особы недавно были свободными, — проговорил я. — Поэтому, как только на них наденут ошейники, не забудь напоить их невольничьим вином.

— Есть, капитан. — Тэб радостно ухмылялся.

Это вино совершенно намеренно сделано невыносимо горьким. Его действие продолжается больше месяца. Я не хотел, чтобы женщины забеременели. Рабыням перестают давать вино, когда их господин решает, что они должны родить ребенка.

— Тарн, капитан? — спросил Турнок.

— Оседлай его и жди меня, — приказал я. — Скоро я отправляюсь на Север.

— Есть, капитан, — ответил он.

Глава 2. ХРАМ В КАССАУ

Запах фимиама щекотал мне ноздри.

В храме было жарко, тесно и душно. Здесь толпилось множество народу. Трудно было что-то разглядеть из-за фимиама, неподвижно повисшего в воздухе.

Глава Посвященных Кассау — города, расположенного на северной границе леса, неподвижно сидел в своем белом одеянии и высокой шляпе на троне, стоящем внутри белой ограды, разделявшей святилище, где находились те, кто удостоился чести быть помазанными жиром Царствующих Жрецов. Остальные не имели права входить за ограду.

Справа от меня всхлипывала женщина, которую переполняло чувство благоговения. Она без умолку повторяла: «Да будут благословенны Царствующие Жрецы!» — и все время кивала.

Рядом с ней, явно скучая, стояла стройная белокурая девушка. Ее волосы были собраны в сетку из алой шерсти, с вплетенными в нее золотыми нитями. На плечи девушка накинула плащ из белого меха северного морского слина. А поверх блузки с длинными рукавами из белой шерсти, привезенной из далекого Ара, была надета алая жилетка, вышитая золотом. И длинная шерстяная юбка, выкрашенная в красный цвет, с черным поясом, на котором красовалась дорогая золотая пряжка, явно сделанная в Косе. На ногах девушки были черные ботинки из блестящей кожи, доходившие до щиколоток.

Заметив мой взгляд, она отвернулась.

В северных деревнях и в лесных городах к северу от побережья, женщины не прикрывают лицо, как это принято на юге.

Кассау — это город, который выбрал в качестве своей резиденции Глава Посвященных Севера, утверждавший, что он наделен духовной властью над Торвальдслендом. Это утверждение, как и большинство постулатов Посвященных, мало кем оспаривается, впрочем, и внимание на них особенно не обращают. Насколько мне было известно, жители Торвальдсленда уважают Царствующих Жрецов, но не оказывают им особого почтения. Они придерживаются древних традиций и верят в старых богов. Религия Царствующих Жрецов, введенная и поддерживаемая кастой Посвященных, не стала популярной среди примитивных жителей Севера. Посвященные часто пользовались своим влиянием и золотом, оказывая давление на купцов, с тем чтобы те способствовали распространению ритуалов и постулатов новой веры. Иногда какой-нибудь вождь, обращенный ими, вынуждал своих соплеменников отказаться от древних богов. По правде говоря, такое случалось довольно часто. Не редко за вождем добровольно шли те, кто был связан с ним кровными узами и чувством долга. Однако известны случаи, когда религия Царствующих Жрецов насаждалась при помощи огня и меча, а те, кто продолжал сохранять древние традиции, почитая знак кулака, подвергались мучительной смерти. Мне рассказывали, что одного из них сварили заживо в большом котле, в котором обычно готовят мясо для слуг. Воду в таких котлах надевают, опуская в нее раскаленные на огне камни. После того как камень немного полежит в воде, его достают вилами и снова нагревают. Другого насадили на вертел и зажарили на огромном костре. Говорят, он не издал ни звука. Еще одного прикончили, засунув ему в рот гадюку, которая вырвалась наружу через щеку.

Я посмотрел в холодное, высокомерное бледное лицо Главы Посвященных, сидящего на троне.

Его окружали бритоголовые жрецы в белых одеяниях.

Посвященные не едят ни мяса, ни бобов. Они познают тайны математики. Изъясняются между собой на древнем горианском языке, на котором теперь не говорит никто из простых людей. Службы принято проводить на нем же. Впрочем, отдельные фрагменты переведены на современный язык. Когда я впервые оказался на Горе, меня заставили выучить несколько длинных молитв, обращенных к Царствующим Жрецам, но мне так и не удалось разобраться в них, а теперь я уже все забыл.

Но всегда узнавал, когда слышал. Вот и сейчас один из Посвященных, стоящий на высокой платформе за белой оградой, читал прихожанам такую молитву.

Я никогда не любил подобные сборища, службы и ритуалы Посвященных, но сегодня у меня имелся особый интерес.

Умер Ивар Раздвоенная Борода.

Я знал этого человека из Торвальдсленда только понаслышке. Он был путешественником, знаменитым капитаном, пиратом, купцом и воином. Именно он вместе со своими людьми, прорвавшись сквозь все преграды и разбив могучими ударами боевого топора цепи, которыми Ченбар из Тироса, по прозвищу Морской Слин, был прикован к стене, освободил его из темницы Порт-Кара. По слухам, это был бесстрашный, сильный воин, прекрасно владевший мечом и топором, большой любитель повеселиться и выпить, повелитель красивых женщин — словом, настоящий безумец. Однако за свои услуги он взял с Ченбара столько сапфиров Шенди, сколько весил сам освобожденный им пленник. По-моему, он не был таким уж безумцем.

И вот Раздвоенная Борода мертв. Прошел слух, что перед смертью, сожалея о своей беспутной жизни, он попросил, чтобы его похоронили в храме Царствующих Жрецов в Кассау и чтобы Глава Посвященных проявил милосердие и, если сочтет возможным, смазал бы его кости священным жиром — знаком Царствующих Жрецов.

Это должно было означать, что он, Раздвоенная Борода, если не при жизни, то перед смертью признал ошибочность своей прежней веры и теперь склоняется перед мудростью религии Царствующих Жрецов.

Подобное обращение, даже и после смерти, было большой удачей для Посвященных.

Я чувствовал, что Глава Посвященных торжествует, сидя на своем троне, хотя его холодное лицо не выдавало никаких чувств.

Посвященные, стоящие напротив трона, начали распевать молитвы, обращенные к Царствующим Жрецам. Толпа отвечала на древнегорианском короткими привычными фразами.

Кассау — деревянный город, и храм — его самое большое строение. Башни возвышаются над приземистыми хижинами и чуть более солидными домами купцов, теснящимися вокруг храма. Весь город окружен стеной с двумя воротами; одни большие, выходящие на фьорд моря Тасса, другие — маленькие, сразу за ними начинается лес. Стена построена из заостренных кольев, с внутренней стороны идет помост, на котором располагаются защитники города. Кассау — город торговцев, рыбаков и плотников. Узкая полосатая рыба парсит кормится планктоном у северного побережья города, здесь, в особенности весной и осенью, ее ловят огромными сетями. Запах вяленой рыбы можно почувствовать на большом расстоянии от Кассау. Торгуют жители в основном мехом с Севера, меняют его на оружие, железные слитки, соль и предметы роскоши — самоцветы и шелка с Юга, этот товар обычно доставляется в Кассау из Лидиуса на небольших десятивесельных лодках. Древесина, конечно, тоже является весьма ценным продуктом. Обычно дерево привозят на Север в распиленном виде. Хотя в Торвальдсленде и встречаются деревья, пейзажи там совсем безрадостные. Так, например, прекрасные деревья ка-ла-на или тэм тут не растут. Именно их древесина особенно ценится на Севере. Зал, отделанный деревом ка-ла-на, считается величайшей роскошью. На стенах таких залов можно часто увидеть богатые резные украшения. Торвальдсленд славится своими ремесленниками. С южанами торговля идет в основном мехом, доставленным из Торвальдсленда, а еще бочками копченой и вяленой рыбы парсит. А с Юга жители Кассау получают товары, которые используют для торговли с северными соседями из Торвальдсленда, оставляя часть из них себе. Не думаю, что население Кассау превышает тысячу сто человек. Однако вокруг города есть несколько деревень, жители которых часто появляются на рынке Кассау. Если считать и этих крестьян, тогда население всего региона составляет около двух тысяч трехсот человек.

Но самое главное — именно здесь находится резиденция Главы Посвященных всего Севера. Таким образом, это единственный духовный центр Царствующих Жрецов на сотни пасангов вокруг. Ближайший к Кассау город, где находится миссия Царствующих Жрецов, — Лидиус, до него несколько сотен пасангов пути.

Посвященные — удивительно хорошо организованная и дисциплинированная каста. Они построили множество монастырей и храмов. Посвященные могли отправиться в далекое путешествие, зная, что ночлег в домах других Посвященных им обеспечен. Они считали себя высшей кастой, и во многих городах к ним так и относились. Часто между Посвященными и гражданскими властями возникала напряженность, поскольку и те и другие считали себя властью, определяющей законы и политику. У Посвященных были свои собственные законы и суды, некоторые из них занимались законами всю жизнь. В целом образование Посвященных имело небольшую практическую ценность, очень много времени тратилось на толкование сомнительных, трудных для понимания текстов, рассказывающих об откровениях Царствующих Жрецов, на бесконечное изучение ритуалов и календарей и тому подобное, впрочем, как ни странно, такое образование имело весьма тонкие аспекты. Оно помогало объединить Посвященных, делало их зависимыми друг от друга, выделяло среди остальных людей. Они чувствовали себя значительными и мудрыми, людьми, которым дарованы особые привилегии. Существует много текстов, неизвестных даже представителям этой касты, которые не держал в руках ни один ученый. Говорят, что в них содержатся чудесные заклинания и могущественные чары, в особенности если читать написанное справа налево в определенные, праздничные дни. В то время как Посвященных не принимают всерьез высшие касты или наиболее толковые представители населения, в тех случаях когда речь не идет о заключении политических союзов, их учение и способность входить в контакт с Царствующими Жрецами и таким об разом влиять на благосостояние своих последователей низшими сословиями воспринимаются всерьез. Многие из тех, кто подозревает, что Посвященные являются самыми настоящими мошенниками, тем не менее предпочитают не входить в прямую конфронтацию с ними. Особенно это относится к политическим лидерам, которые боятся, что Посвященные настроят против них простолюдинов. Да и в конце концов, кому известно хоть что-нибудь о Царствующих Жрецах, если не считать самого факта их существования! Невидимый барьер вокруг Сардара является тому подтверждением, равно как и то, что любого, кто осмелится воспользоваться незаконным оружием или изобретениями, ждет страшная огненная смерть. Горианцы точно знают, что Царствующие Жрецы существуют. Конечно, им непонятна их природа, вот тут-то и появляются на сцене Посвященные. А еще горианцам приходится считаться с общественно и экономически сильной кастой, утверждающей, что она является посредником между Царствующими Жрецами и простыми людьми. А что, если хотя бы часть их утверждений — правда? А что, если они и в самом деле могут оказывать влияние на Царствующих Жрецов?

Простые горианцы предпочитают не рисковать попусту и поклоняются Посвященным.

Однако стараются как можно меньше иметь с ними дело.

Это не значит, что они отказываются вносить деньги на содержание храмов и ублажать Царствующих Жрецов. Сами же Царствующие Жрецы, как я понял, побывав в Сардаре, относятся к Посвященным без особого интереса. Их считают безвредными. Многие Царствующие Жрецы рассматривают их как еще одно доказательство несовершенства человеческой расы.

Кстати, среди прочего учение Посвященных утверждает, что только представитель их касты может получить вечную жизнь. Это имеет какое-то отношение к занятиям математикой и к тому, что они не оскверняют себя, употребляя в пищу мясо и бобы. Интересно, что этот постулат остальными горианцами не принимается всерьез, поскольку жители Гора не видят никаких особых причин для того, чтобы только Посвященные жили вечно. И хотя низшие сословия с опаской относятся к Посвященным, их считают странными и охотно сочиняют про них издевательские анекдоты.

Женщина не может стать Посвященной. Следовательно, ни одна женщина не обретет вечной жизни. Мне часто приходило в голову, что если бы Посвященные были поумнее, они могли бы обрести гораздо более серьезное влияние на Горе. Например, если бы они занялись изучением суеверий, мифов и фольклора, которым придали бы выгодное себе нравственное толкование, население угодило бы в расставленные ими сети; если бы в их словах было больше разумного, то простые люди перестали бы обращать внимание на очевидные глупости; если бы они объявили, что все горианцы смогут, следуя ритуалам новой религии, насладиться вечной жизнью. И тогда их учение привлекло бы очень многих, а Посвященные использовали бы страх человека перед смертью для достижения своих целей. И в конце концов, они привлекли бы на свою сторону женщин, потому что в большинстве горианских городов именно женщины занимаются воспитанием детей в первые годы их жизни. Самое подходящее время, когда в доверчивую, невинную душу ребенка, сидящего на коленях матери или няньки, можно вложить верования, которые впоследствии станут управлять его жизнью. Обещание вечной жизни женщинам, которые будут вести себя в строгом соответствии с новыми учениями, старательно наставлять подрастающее поколение и тому подобное, имело бы очень серьезный эффект. Однако Посвященные, как и большинство других горианских каст, связаны по рукам и ногам традициями. Кроме того, они и так достаточно сильны. Большинство горианцев всерьез верят утверждениям о том, что они в состоянии умиротворить Царствующих Жрецов и повлиять на них.

Когда корабль Ивара Раздвоенная Борода вошел в бухту Кассау, город охватил страх. Однако корабль появился в полдень. А на раскрашенной деревянной мачте виднелся белый щит. Его люди медленно гребли, приближаясь к берегу, и пели погребальную песнь. Даже голова тарна, украшавшая нос корабля, была повернута назад. На некоторых легких пиратских галерах ее прикрепляют таким образом, чтобы вес распределялся равномерно и корабль был более устойчив в открытом море; однако, когда корабль входит в гавань или в реку, чтобы нанести удар, голова тарна находится на носу; если море спокойно, она не представляет никакой опасности. То, что при приближении к Кассау голову тарна повернули назад, а на мачте закрепили белый щит, указывало на то, что судно Ивара приплыло с миром.

Это был стройный, красивый корабль с четкими, изящными линиями. На нем имелось двадцать банок, пусть не введут вас эти мои слова в заблуждение. На левом и правом борту находилось по двадцать сидений, по два гребца на каждом. Таким образом, это было сорокавесельное судно, причем на одно весло приходилось два человека. Терситос из Порт-Кара, чудаковатый изобретатель и строитель кораблей, утверждал, что веслом должно управлять более одного человека, но, как правило, на южных галерах использовался один гребец на каждое весло, три весла и три человека на диагональной банке, лицом к корме, в результате судно становилось более маневренным. Весла обычно составляли двенадцать футов в длину, уже, чем весла южных кораблей, что давало возможность делать гребки короче и чаще; а имея по два гребца на весло и учитывая легкость корабля, можно было существенно увеличить скорость. Как и при строительстве южных галер отношение длины мачты к длине киля выбиралось для достижения максимальной скорости и обычно составляло восемь к одному. Корабль Раздвоенной Бороды, или «змей», как его иногда называли, имел приблизительно восемьдесят горианских футов в длину, с мачтой в десять горианских футов. На этом судне, как и на большинстве северных кораблей, гребцы сидели вдоль бортов, лицом к корме. Я заметил, что отверстия, в которых закреплены весла, можно закрыть, когда корабль идет под парусами. Паруса существенно отличались от тех, что несли южные корабли к цели, они были почти квадратными и немного расширялись книзу. Мачту, как и на южных кораблях, можно было опустить. Она держалась между двумя деревянными блоками, а вместо крепления молотками забивалась диагональная деревянная пробка. Северные корабли имели один парус, а не несколько треугольных, в отличие от южных судов. Это был парус на все случаи жизни, его крепили на поперечном шпангоуте. В случае необходимости парус можно было укоротить или взять рифы при помощи специальных веревок. Я сомневался, что такой корабль сможет полностью использовать ветер, как судно, снабженное треугольными парусами, но зато капитан подобного корабля в считанные секунды может взять рифы или поставить полный парус. Парус был выкрашен в белые и красные полосы. Корпус корабля построили из находящих друг на друга планок, днище залили смолой, чтобы защитить корабль от гниения. Всю нижнюю часть корпуса, залитую смолой, сверху выкрасили неравномерными черными и красными полосами. Заметить такой корабль ночью, если он идет с опущенной мачтой, невозможно. Самое подходящее судно для набегов. Конечно, сделанный из планок корпус куда чаще давал течь, но зато был прочнее долбленных корпусов своих южных собратьев, что имело огромное значение в суровых северных водах. Такая конструкция корпуса куда лучше выдерживала тяжелые удары волн; планки могли прогибаться почти на горианский фут, не ломаясь. Палуба была разборной, имелась возможность опускать ее и поднимать, или даже вообще снять, чтобы увеличить грузоподъемность. Корабль, естественно, был открытым. Чтобы защитить людей и грузы от дождя или солнца, над палубой иногда натягивался большой прямоугольный тент, сделанный из шкур босков. Его же использовали для сбора дождевой воды, расстелив между планширами. Ночью люди спят на палубе, в непромокаемых спальных мешках, сшитых из шкур морских слинов; в таких мешках, засунув их под скамейку, они хранят и свои вещи. На некоторых кораблях подобного типа матросы сидят не на скамейках, а на своих запертых на ключ сундуках, которые надежно закреплены на месте и используются вместо сидений. Когда корабль Раздвоенной Бороды вошел в гавань, он бросил якорь, а щиты его команды, выложенные на бортах, омывали волны — еще одно доказательство мирных намерений. Круглые деревянные щиты были раскрашены в разные цвета и укреплены полосками железа или кожи, а иные и небольшими бронзовыми пластинами. Естественно, когда идет сражение, щиты не прикрепляют к борту корабля, потому что тогда они мешают движению весел, но даже если весла и не участвуют в сражении, щиты должны находиться на носу, чтобы ими можно было в любой момент воспользоваться. Зачем же рисковать и отвязывать щит, когда в тебя стреляют? И еще, если корабль идет под парусами, щиты никогда не остаются закрепленными на борту, поскольку волны, представляющие постоянную опасность для низко сидящих кораблей, ударяясь в щит, могут сорвать его и унести. Однако сейчас щиты висели на бортах корабля, привязанные к деревянным планкам внутри планшира. Люди Раздвоенной Бороды пришли с миром.

Другой отличительной чертой северных кораблей является то, что с обеих сторон у них имеется нос. Это позволяет им приставать там, где пожелает капитан. Их можно затащить на сушу с любого конца — полезное свойство в быстрых северных водах, изобилующих подводными камнями. Кроме того, гребцы могут мгновенно поменять направление движения, что, естественно, заметно увеличивает маневренность судна. Протаранить северный корабль практически невозможно.

Я повернулся и направился к храму, потому что хотел занять там местечко, с которого смог бы наблюдать за происходящим.

Процессия двигалась к храму.

Внутри тяжелым, удушающим облаком повис фимиам, который ел глаза, не давал дышать полной грудью. Меня подташнивало.

Молитва и дружные ответы прихожан смолкли, возле решетки выстроилось около двадцати Посвященных, которые под аккомпанемент систрамов принялись что-то петь на древнегорианском языке. Я почти не понимал слов. На возвышении внутри огороженного пространства четверо худеньких, бритых наголо мальчиков в одеяниях Посвященных звонкими голосами подхватывали определенные части гимна. В больших храмах часто пели целые хоры таких мальчиков. Это были юные рабы, Посвященные покупали их, кастрировали, а потом обучали особым религиозным гимнам. Думаю, что ценителю музыкального искусства их голоса показались бы удивительно красивыми. Лично мне было совершенно все равно. То, что здесь, на далеком севере, в Кассау, имелся хор прекрасно выученных мальчиков, распевающих церковные гимны на древнем языке, говорило об определенном уровне благосостояния Посвященных. Не думаю, что таких певцов можно найти в Лидиусе. Глава Посвященных в Кассау, вне всякого сомнения, человек с дорогостоящими вкусами.

Я огляделся по сторонам, большинство прихожан — бедняки: рыбаки, дровосеки, грузчики, крестьяне. Многие одеты в простую одежду из шерсти или домотканого полотна. Ноги обернуты шкурами. Спины согнуты, а в глазах — пустота. Убранство храма показалось мне просто великолепным — золотые украшения, цепи, светильники, наполненные привезенными из далеких краев маслами, источающими тончайшие ароматы. Я заглянул в голодные глаза ребенка, сидевшего в мешке на спине матери. Она молилась, непрерывно покачивая головой. Сам по себе храм оказался очень большим, около ста двадцати футов в длину и сорока футов в ширину и высоту. Крыша, выложенная деревянной черепицей, поддерживалась стенами и двумя рядами колонн. К колоннам и стенам неизвестные мастера прибили гвоздями золотые пластины, на которых начертали молитвы и обращения к Царствующим Жрецам. Горело множество свечей, отчего внутри становилось все труднее дышать. Высокий мраморный алтарь, установленный на мраморной же платформе, состоящей из трех широких ступеней, украшал огромный золотой круг, который считается символом Царствующих Жрецов. Он не имеет ни конца, ни начала и, насколько я понимаю, означает вечность. Иногда у подножия алтаря приносили в жертву зверя, крепко прижимая к полу его рога, кровь из перерезанного горла собирали в плоские золотые чаши, после чего выливали на алтарь; затем на ступенях алтаря сжигали куски мяса, а дым вырывался наружу сквозь маленькое отверстие в крыше. Храм построен так, что его фасад смотрит в сторону Сардара. Когда Глава Посвященных стоял лицом к алтарю, перед золотым кругом, он словно смотрел на далекую обитель Царствующих Жрецов. Он кланялся и молился Сардару, посвящая сожженное мясо жителям этих таинственных гор.

Насколько мне известно, на Горе нет ни изображений, ни статуй Царствующих Жрецов. Попытки воплотить в презренных красках или камне эти божества считались святотатством. Лично я разделяю эту точку зрения. Посвященные утверждают, что их божество не имеет ни размера, ни формы. Это не так, но зачем мешать Посвященным строить предположения? Я попытался представить себе, как выглядел бы огромный портрет Миска, висящий на стене храма. Интересно, что бы сталось с религией Царствующих Жрецов, если бы они решились показаться людям?

Я не взялся бы предсказать им светлое будущее.

Мой взгляд опять упал на стройную белокурую девушку, скучающую в толпе. И она снова посмотрела на меня, а потом отвернулась. Красотка была богато одета. Великолепный белый мех на плаще, алая жилетка, блуза из белой шерсти, длинная красная шерстяная юбка — все вещи отличного качества. Пряжка из Коса стоила немалых денег. Даже ботинки из черной кожи сделаны искусным мастером. Я предположил, что она дочь богатого купца. В толпе были и другие хорошенькие молодые девушки, в основном блондинки, как большинство северных девушек. На всех парадная одежда. В Кассау пришел праздник. Ивар Раздвоенная Борода в смерти, если не в жизни, совершил паломничество в храм, чтобы Глава Посвященных, проявив милость, благословил его кости. Этот слух принесли Главе Посвященных из гавани. И он в своем милосердии согласился исполнить просьбу Ивара. Раздались гулкие удары по пустым металлическим трубам, подвешенным на огромных цепях перед входом в храм. Ивар Раздвоенная Борода, разбойник и пират, который осмеливался сжимать свою руку в кулак в виде молота над кружкой эля, наконец в смерти, если не в жизни, осознав свои заблуждения и отказавшись от древних верований, кроткий как овечка, войдет в храм Царствующих Жрецов. В Кассау готовились к грандиозному празднику.

В толпе рядом с бедняками стояло немало состоятельных горожан Кассау, столпов города, которые пришли сюда вместе со своими женами и детьми. Некоторые из них — почетные граждане города и их семьи — занимали места на специальных помостах, справа от алтаря.

Я принялся разглядывать молодых женщин, стоящих на помосте. Однако никто из них не мог сравниться со стройной белокурой девушкой в плаще из меха морского слина. Впрочем, одна казалась довольно привлекательной: высокая, статная, высокомерная и гордая, с серыми глазами. Все на ней было черно-серебряным, длинное до щиколоток платье из роскошного черного бархата с серебряным поясом и тонкими серебристыми лентами, скрещивающимися над грудью и завязанными на талии. На поясе серебряный кошелек, который показался мне достаточно увесистым. Светлые волосы, собранные на затылке гребнем из кости и кожи, напоминали перевернутый равнобедренный треугольник, гребень держала крошечная черная ленточка, завязанная вокруг шеи, другая такая же лента обхватывала лоб. Плащ девушки из черного меха морского слина, блестящего и роскошного, доходил до самых щиколоток. Он был застегнут на левом плече большой круглой серебряной брошью, прибывшей, возможно, из Тарны. Вне всякого сомнения, эта девушка была дочерью богатого человека. И у нее наверняка масса поклонников.

Я снова посмотрел на Главу Посвященных, холодного, сурового, непреклонного человека с жестким лицом, который сидел на троне за белой оградой в высокой белой шляпе и церемониальных одеждах.

Около алтаря, в сундуках и на полках стояла дорогая посуда: золотые чаши для сбора крови жертвенных животных, кубки для возлияний в честь Царствующих Жрецов, сосуды с маслом, большие чаши для омовений; а еще там были маленькие тарелки с монетами — подношения бедняков, которые надеялись купить расположение Посвященных, чтобы те от их имени попросили у Царствующих Жрецов милости, хорошего урожая и чтобы не гнили сети, а рыба пришла бы кормиться планктоном, чтобы дети были здоровы, а вуло не переставали нести яйца.

Мне было невыносимо тяжело смотреть на Главу Посвященных. Как велико их богатство и как праздно они живут! Крестьяне возделывают поля, рыбаки выходят в море, купцы постоянно рискуют капиталом. А Посвященные не делают ничего. Они процветают, наживаясь на суевериях и страхах простых людей. Я не сомневался, что Глава Посвященных уже давно все это понял, возможно, даже знал с самого начала. Он ведь далеко не молодой человек. Но он не стал ничего менять, не отправился на поля, не занялся рыбалкой и торговлей. Он остался в храме. Я внимательно изучал его лицо. Он не был простофилей или глупцом. И я понял: Глава Посвященных прекрасно знает, что делает… и продолжает восседать на своем троне в золотом храме, окутанный приторным облаком фимиама, а его слух услаждает музыка систрама и пение мальчиков.

Ребенок, сидевший в мешке на спине матери, захныкал.

— Тише, — прошептала она. — Тише!

И тут снаружи раздался гулкий звук гонга, подвешенного перед входом в храм.

Посвященные и мальчики-певчие смолкли по знаку воздетой вверх руки Главы Посвященных, похожей на когтистую лапу.

Он встал, медленно направился к алтарю и поднялся по ступеням. Затем три раза поклонился в сторону Сардара, а потом повернулся к прихожанам.

— Пусть войдут в храм Царствующих Жрецов, — провозгласил он.

Я услышал монотонное пение Посвященных, стоявших за дверью храма. Двенадцать Посвященных со свечами в руках отправились на корабль для того, чтобы сопровождать тело Ивара Раздвоенная Борода в его последний путь. Двое из них вошли, держа в руках свечи. Все собравшиеся в храме зрители повернулись, чтобы рассмотреть процессию, которая очень медленно, под звуки торжественных песнопений вошла в храм, где курился фимиам в честь великих Царствующих Жрецов.

Четыре громадных жителя Торвальдсленда в длинных плащах, застегнутых у самой шеи, с опущенными головами, бородатые, с заплетенными в косы волосами держали на плечах платформу на скрещенных копьях. На платформе лежало огромное тело, покрытое белым саваном. «Да, — подумал я, — Ивар Раздвоенная Борода, видимо, был просто великаном».