Если гений и корабль остались в живых после первоначальных тестов, можно было нисколько не сомневаться в том, какие пассажиры окажутся на борту этого звездолета и отправятся в первый официальный круиз задолго до того, как Солнечная система узнает о самом существовании этого корабля. Во-первых, на борту должны были находиться двое, помимо самого изобретателя-пилота: его супруга и ее дед. Этот полет мог стать не просто историческим – он мог стать самым историческим полетом всех времен и народов – невозможно было предположить, чтобы эти два имени не фигурировали в первом же абзаце повествования.

Говорят, что удача – это осадок хорошего планирования. Если самый главный параноик на свете является тем единственным, кто способен удрать от конца света, прихватив с собой несколько спутников… разве это можно даже назвать удачей? Наверняка они оказались либо на темной стороне Земли, либо в тени какой-то другой планеты, когда эта планета начала светиться по краям.

Если на борту небольшого судна находился Верховный Конрад, значит, с ним вместе должны были находиться еще, как минимум, три человека.

Первый, кто необходим этому старому параноику-злодею? – это очень-очень хороший и очень-очень-очень надежный телохранитель. Видимо, телохранительницей была та женщина, которую я принял за его компаньонку – та самая, с виолончельным голосом и угрозой в низких нотах. Неудивительно, что она выглядела такой подтянутой! Небось могла уложить нас всех одной левой, пользуясь правой как щитом, чтобы прикрывать своего босса. Если ты склонен крушить всех на своем пути, тебе нужна надежная защита.

Второй – Ренник. Вышколенный слуга, человек \"для разговоров с подданными\", подхалим, лакей и прирожденный мальчик для битья, если таковой понадобится. Без такого никак не обойтись.

Третья – Дороти Робб: ходячий письменный стол Конрада, она же база данных, секретарь, исследователь рынка, обладательница лицензии на периодическое (полезное для дела) облаивание босса. У нее хватало мужества каждый день притворяться, будто она совсем не боится его чудовищной власти… и хватало мудрости ни на миг не позволять себе поверить, что и вправду не боится.

Что-то в том, насколько почтительно-выверенно разместились в отсеке Дороти и Ренник, вдруг напомнило мне, что Джинни удивительно метко выбрала прозвище для Ренника. Его верность боссу была если не основана на угнетенном эротизме, то хотя бы им заряжена. Его жестикуляция, его движения говорили о том, что на подсознательном уровне он даже девяностолетнюю Дороти Робб считает потенциальной соперницей.

Учитывая не слишком удивительное существование молодого гения – если уж они все оказались здесь, он просто неизбежно должен был присутствовать, – сразу становилось понятным наличие Джинни, ее деда и трех человек из обслуги. Труднее всего давалось моему пониманию присутствие той, которую я до сих пор именовал для себя малышкой Эвелин.

Она уже не была малышкой – но все-таки как-то не укладывалось в голове, почему она должна здесь находиться. Если в сверхсветовой яхте Конрада нашлось свободное место, то почему его не отвели для более близкого родственника Джинни, а отдали какой-то кузине? Почему не одному из родителей Джинни – или, если они умерли или старик их проклял, кому-то из родителей Эвелин?

Я понимал только одно: ее присутствие было самым чудесным явлением в Галактике на тот момент. В этом я был совершенно уверен.

Получается так, будто бы я смотрел на всех по очереди и закончил осмотр на Эвелин. Но на самом деле все было по-другому. От начала до конца она занимала огромную часть моего внимания и мыслей. Всех остальных я видел краем глаза. Пусть настал день для банальностей – но я буквально не мог оторвать взгляд от нее.

Сходство с юной Джинни было потрясающим даже при том, что они состояли в родстве. Это выглядело каким-то волшебством. Но так же поразительны были и отличия. Поразительны и необыкновенно милы.

Лицо Эвелин таило в себе такую же силу, как лицо Джинни, такую же решимость и горделивость. На ее взгляд не был безжалостным. Умный, настороженный взгляд – но вовсе не такой расчетливый. Она была так же ослепительно красива, как Джинни в девятнадцать лет – даже еще красивее, потому что была равнодушна к своей красоте. Она не считала свою красоту орудием или оружием.

Впервые я осознал несовершенство красоты Джинни, которое раньше всегда каким-то образом ускользало от меня. Я услышал ноту, которой недоставало для совершенства аккорда: сострадание. Эвелин верила в то, что другие люди реальны, даже если они не Конрады. И эти люди ей нравились. Ее глаза говорили, помимо всего прочего, о том, что за свою короткую жизнь ей случалось делать больно другим и что об этом она сожалела сильнее, чем о том, что ей не удалось подчинить их своей воле.

Я смотрел на нее, а она сделала легкое движение, слишком сложное для того, чтобы его можно было описать, и из-за этого она на миг стала капельку смешной, потому что если бы она не позволила себе выглядеть смешной, то налетела бы на Джарнелла. Эвелин сделала это неосознанно, а я нисколько не сомневался в том, что Джинни бы никогда так не поступила. Пришлось бы Джарнеллу перед ней извиняться.

Это была такая Джинни, которая никогда не поступила бы со мной так, как поступила первая, какие бы ни были для того причины.

Так же быстро, как я сумел осмыслить все это и сделать соответствующие заключения, я подумал еще о паре вещей, которые были полностью ясны только двум из присутствующих в командном отсеке. Это были два самых главных фактора во всем этом уравнении.

Ричард Конрад не только по-прежнему оставался очень богатым человеком, он стал еще богаче, чем был когда-либо. Вне всяких сомнений, теперь он был самым богатым человеком во вселенной.

Но его невероятное богатство состояло из двух вкладов.

А у него была только одна телохранительница.

Глава 20

Бабочка считает не месяцы, а мгновения. И времени у нее достаточно. Рабиндранат Тагор
К тому моменту, когда я окончательно отхохотался, потоком воздуха меня отнесло к люку, через который я вошел. Я оттолкнулся от него и направился к остальным.

Надо было что-то сказать. Вот в этом я не такой большой мастак. Поравнявшись со вновь прибывшими, я притормозил, ухватившись за спинку привинченного к палубе стула и в упор посмотрел на Ричарда Конрада. Полсекунды.

– Привет, Конни, – сказал я. И отвернулся.

– Дороти, рад видеть вас снова. Алекс, мы снова встретились. Прошу прощения, мэм, не имел чести быть вам представленным, меня зовут Джоэль Джонстон.

Я поклонился настолько изящно, насколько позволяла невесомость.

– Элис Даль, – отчеканила она. Да, на страшноватой виолончели она играла. На мой поклон она не ответила даже кивком и не протянула руку – даже ту, в которой не собираясь держать оружие. Но, может быть, у нее и не было никакого оружия. С виду она была настоящим големом.

Джинни сказала:

– Джоэль, я хотела бы познакомить тебя с моим мужем, Эндрю Дж. Конрадом. Эндрю, это Джоэль.

Мы с Эндрю обменялись, наверное, сотней тысяч слов за три секунды и одновременно протянули друг другу руки. Мне он понравился. Усики, правда, выглядели глупо, но я понимал, что это не его идея.

– Для меня большая честь познакомиться с вами, капитан Конрад, – сказал я. – Примите мои поздравления с вашими историческими достижениями. В данный момент я имею в виду лишь самые последние из них. Первый человек, превысивший скорость света. Первый капитан сверхсветового пассажирского корабля. Первый и единственный человек, которому удалось поравняться с релятивистским кораблем во время полета. И один из всего семи известных нам существ, которым когда-либо довелось побывать в непосредственной близости от взорвавшейся звезды, остаться в живых и рассказать нам об этом. Добро пожаловать в наш фургон. Надеюсь, вас приятно порадует наша устаревшая техника.

Он не фыркнул, не задрал нос, не стал дерзко усмехаться, не попытался сделать вид, что недоволен похвалой в свой адрес. Он кивнул и сказал:

– Пожалуйста, называйте меня Эндрю. Спасибо, Джоэль. Я рад, что я здесь.

– Добро пожаловать, Эндрю.

– Джинни говорила мне, что вы сообразительны. Теперь я вижу, что она была права. Вы действительно необыкновенно догадливы. Нам всем повезло, что мы оказались тут. – Он помрачнел. – И я не могу вам передать, как сильно я жалею о том, что не построил \"Меркурий\" на несколько лет раньше. На несколько веков раньше. Хотя бы в прошлом году…

– Мы все об этом жалеем, сынок, – негромко проговорил капитан Бин. – Теперь тебе, как говорится, карты в руки.

Эндрю кивнул:

– Да, сэр, это хороший совет.

Ван Кортландт произнес голосом, похожим на приятный звук тенор-сакса:

– Но как вы вообще догадались о том, что происходит, чтобы успеть вовремя сбежать?

– Нам очень повезло, что мы находились в тени Земли, когда она загорелась.

– И вы уверены, что разрушение было полным?

– Мы долетели до Ганимеда за тридцать пять минут до взрывной волны и пять минут проговорили с тамошними телепатами. Они как раз в это время получали информацию, свидетельствующую о полной аннигиляции Земли. Мы совершили еще один скачок, и тридцать минут спустя телепаты с Сатурна подтвердили разрушение Ганимеда. Все говорило о взрыве Солнца. В этот момент я дал, так сказать, по газам.

– Быстрая реакция Эндрю спасла всех нас, – гордо проговорила Джинни, и Эндрю расправил плечи.

– Что вы можете рассказать нам о двигателе \"Меркурия\"? – спросил я.

Тут в разговор вступил Соломон:

– Этот вопрос здесь уже затрагивался, как ты можешь догадаться. Некоторое время капитан Конрад честно и откровенно излагал нам суть новой системы движения \"Меркурия\". Он употреблял короткие простые слова и продолжал в таком духе, пока последний из нас прекратил стараться делать вид, будто мы хоть что-то понимаем в том, о чем он говорит. Я лично уловил только одно – то, что основной принцип порой именуется… радикальной иррелевантностью. Я правильно сказал, капитан?

– Синергизмом радикальной иррелевантности, да, – подтвердил Эндрю. – Понимаете, это… Нет, не понимаете. Простите.

– Существует хотя бы какая-нибудь версия для \"чайников\" – что-то вроде воскресного приложения, которую вы могли бы нам предложить? – осведомился лейтенант ван Кортландт.

Эндрю поджал губы и на миг задумался.

– Извините, – сказал он. – Через неделю я, вероятно, смог бы предоставить релятивисту Шорту достаточный объем материала для того, чтобы вы могли задуматься о первой части ответа, который желаете получить. А… частей много. И вы, и еще некоторые другие из здесь присутствующих через месяц, пожалуй, сможете немного вникнуть в суть проблемы. Непременно вникнете, – пообещал он, заметив кислое выражение физиономии Кортландта.

Ричард Конрад довольно долго мирился с нетипичным для него положением, когда его не замечают. Процентов на десять громче, чем все остальные до него, он произнес:

– Нам уже не удалось ответить на этот вопрос. Не могли бы мы ради уважения к частной жизни пока согласиться с тем, что \"Меркурий\" тащит на буксире флотилия гиперфотонных волшебных лебедей, и перейти к другим темам?

Теперь он был просто человеком – как все остальные. За ним больше не стояла межпланетная империя, и, наверное, все это понимали. Но, кроме того, он был Конрадом из клана Конрадов, он им был всю жизнь. Мы все вздрогнули от его фразы, похожей на щелчок хлыста, и замолчали, и первый из нас, кто почувствовал, что сможет ему повиноваться, сделал это.

Капитан Бин сказал Эндрю:

– Капитан, я должен сделать признание. Хотя я и не математик, я всегда считал себя способным к простым, кухонным, так сказать, арифметическим расчетам. – Его помощники негромко хрюкнули. – И когда я получил ваш сигнал… вернее, не так: когда я сумел убедить себя в том, что ваш сигнал – не галлюцинация, я употребил часть своего серого вещества на то, чтобы попытаться подсчитать, с какой скоростью вы летите. Но тут имеет место чуть больше переменных, чем то число, с которым я в силах совладать, и у меня стало плоховато со знаками после запятой. Любопытство пересиливает гордыню: не назовете ли вы нам вашу предельную скорость?

Конрад (здесь собралось сразу столько Конрадов, что я про себя невольно стал называть его Ричардом) подал голос в то же самое мгновение, что и Эндрю. Видимо, пожелал его заткнуть. Я удивился, когда Эндрю не смутился, и еще сильнее удивился тому, что смутился патриарх.

– …невозможно ответить на ваш вопрос в строгом смысле этого слова, – закончил Эндрю фразу, начало которой скомкал Конрад. – Но я, по возможности, постараюсь. Вы преодолели десять целых и четыре десятых световых года за чуть более чем шесть целых и одну сотую лет – я имею в виду время, истекшее на борту вашего корабля. За это время на Земле миновало тринадцать лет. Мы нагоняли вас чуть больше шести с половиной недель по вашим часам. – Он почувствовал, что говорит слишком долго. – Но в рамках привычных для вас наш эквивалент максимальной скорости для реального мира составляет что-то порядка девятнадцати целых и шести десятых от скорости света.

Одни из нас ахнули, другие, напротив, шумно выдохнули. Казалось – прислушайся хорошенько и услышишь, как гудят несколько мыслительных калькуляторов, работающих на полной мощности.

Сколько лететь до Новой Бразилии со скоростью в двадцать раз выше скорости света? Я мог бы приблизительно определить время полета в объективных годах, которые Эндрю назвал временем для \"реального мира\", но, когда дошло до того, сколько времени пройдет по часам пассажира, мне не хватило данных даже для самой округленной догадки.

Ну и фиг с ней, с догадкой. Все равно получится чертовски быстрее, чем надеялись долететь мы, как ни суди – субъективно или объективно.

А годы реального мира здесь, в субсветовой вселенной, имели не просто теоретическое значение. Этими годами измерялась наша возможность предупредить остальные колонии, пока небо над ними не превратилось в пламя вселенского пожарища.

– И мы были бы здесь еще почти день назад, если бы вы не поступили так глупо и не отключили свой двигатель. Нам еще сильно повезло, что мы вас вообще разыскали.

Голос Ренника и его плохо сдерживаемое раздражение подействовали так, словно нас всех из ведра окатили ледяной водой. Капитан Бин, ван Кортландт и Соломон дружно открыли рты и приготовились возразить.

Но всех опередила Дороти Робб.

– Алекс, если вы действительно полагаете, что кто-то способен по доброй воле отключить квантовый реактивный двигатель, то вы намного глупее, чем я о вас думала. Никто из этих людей не оскорблял вас – пока что.

Перед последними двумя словами Дороти сделала крошечную паузу.

Ван Кортланд и Соломон внимательно наблюдали за выражением лица Ренника, поэтому следующим слово взял наш шкипер:

– Ренник, \"Шеффилду\" жутко не повезло. Мы потеряли троих релятивистов. Последнего – чуть больше трех недель назад. Героические усилия, предпринятые оставшимися тремя, оказались недостаточными для того, чтобы противостоять законам физики больше не скольких дней. Наш двигатель отключился сам, сэр.

– Мистер Ренник не хотел вас оскорбить, капитан Бин, – негромко вставил Ричард Конрад, а Ренник, успевший покраснеть, после слов своего босса дико побледнел.

Возникла короткая пауза, в течение которой каждый пытался придумать, что бы такого сказать или о чем спросить, чтобы это потом не показалось глупым. Первым кашлянул Пол Хаттори и сказал:

– Прошу прощения, если этот вопрос покажется неучтивым, но любопытство берет верх над моими хорошими манерами. Могу я поинтересоваться, сколько пассажиров способен взять на борт \"Меркурий\"?

И снова этот ультразвуковой шум, будто десяток сознаний радикально сменили направление и набрали скорость.

Ричард Конрад произнес с максимальной громкостью:

– Капитан, я вынужден настаивать на том, чтобы мы перенесли эти переговоры в вашу каюту или в место с равноценной приватностью сейчас же. Я вполне понимаю любопытство всех присутствующих, я терпел его на протяжении разумного отрезка времени и готов удовлетворять его столько, сколько позволит время. Однако существуют вопросы, которые следует обсудить сначала только приватно и между особами, наделенными самыми высокими полномочиями. Вопросы чрезвычайной важности. Нельзя терять времени.

Капитан не дал немедленного утвердительного ответа, и Конрад подчеркнул свои намерения тем, что крутанулся на месте и направился к люку.

– Не окажете ли мне такую любезность и не проводите ли меня, – бросил он через плечо, уплывая вдаль. Я не ставлю в конце его фразы вопросительного знака, потому что он сам его не поставил.

Большинство из его свиты тронулось за ним чисто инстинктивно, как рыбки-пилоты, повсюду следующие за здоровенной акулой. Капитан Бин явно вспылил, но он был не из тех людей, которые станут закатывать скандал только ради того, чтобы показать, кто на корабле хозяин. Собравшиеся здесь должны были последовать за Конрадом, а счесть меня человеком, наделенным высокими полномочиями, могли только любители музыки. Мне стало здорово не по себе.

По пути к выходу Конрад развернулся.

– Алекс, дамы, – возгласил он, – вероятно, вы пожелаете ответить на любые вопросы, имеющиеся у хозяев этого корабля, если сумеете.

Джинни, Ренник и Робб уже поплыли к выходу, но все трое мгновенно развернулись, чтобы возвратиться к нам. Эвелин с места не трогалась. Она держалась за большой невключенный монитор.

– Соломон, ван Кортландт, мистер Котт, прошу вас следовать со мной. Мистер Хаттори, ваше участие также может оказаться полезным.

Брюс открыл рот, но капитан Бин продолжил:

– Вы остаетесь за старшего, мистер.

Брюс закрыл рот.

– Остальные могут оставаться здесь, если пожелают, под командованием лейтенанта Брюса, пока я не вернусь.

Хаттори улыбался, как музыкант, которому только что предложили сыграть джем-сейшн с Луи Армстронгом.

Диафрагмальная крышка люка открылась. Телохранительница Элис пропустила вперед Соломона и Эндрю, последовала за ними, за ней выплыл Конрад. Хаттори замкнул процессию. То ли Элис сочла банкира персоной, не представляющей никакой угрозы, то ли понадеялась на то, что выпущенные вслед пули угодят в него.

Лейтенант Брюс начал произносить речь. Я не могу вспомнить ни слова из того, что он наговорил. Речь была цветистая, торжественная, помпезная, елейная, льстивая и самовосхвалительная одновременно. Джинни выдержала пару фраз, а потом проговорила, не имея в виду ничего конкретного:

– Большое вам спасибо, командор, вы необыкновенно любезны.

Он так обрадовался, что тут же заткнулся. Если Джинни разбиралась в рангах, то она хорошо поняла, насколько высок ранг этого малого – а он, собственно говоря, именно свой высокий ранг и хотел подчеркнуть.

– Вы очень добры, мэм.

– Да. Меньше всего я бы желала, командор, отвлекать от исполнения возложенной на вас высокой ответственности. Я сама замужем за пилотом. – Я не заметил, чтобы она хоть пальцем пошевелила, но Джинни вдруг медленно поплыла прочь от Брюса и от нас. – Другие дамы и я сможем побеседовать с Джоэлем в этом уголке отсека, и я думаю, мы вам не помешаем, если не будем говорить слишком громко. А мистер Ренник составит вам замечательную компанию, спасибо, Алекс.

Эвелин и Дороти тронулись с места, когда Джинни произнесла третье слово. Я чуть помедлил, поэтому заметил выражение физиономии Брюса. Ренник сохранил бесстрастность, и это я тоже заметил.

– Надеюсь, вы извините меня, джентльмены, – солгал я, нашел, от чего оттолкнуться и устремился вслед за дамами.

Расстояние было невелико, но я преодолел его медленно, поэтому у меня было несколько секунд, чтобы немного подумать. Поравнявшись с женщинами, я обратился ко всем троим, глядя при этом на Дороти Робб.

– Время было необыкновенно милосердно ко всем вам.

Уголок губ Дороти чуть приподнялся.

– Обожаю лжецов, – сказала она, изучила взглядом мое лицо и вздернула брови. – Вы не так сильно изменились, молодой человек, но вижу, вы времени зря не теряли.

Я кивнул.

– Я старался, – согласился я. – Джинни, я так рад видеть тебя вновь. Ты выглядишь чудесно.

Ее глаза радостно блеснули из-за того, что я обратился к ней после Дороти. Сначала возраст, потом красота. Но в следующее мгновение она поняла, что второе место – не самое лучшее в группе из троих дам, и огонек в ее глазах погас.

Я это заметил, но в этот момент уже думал о другом – и возможно, это было более чем откровение для меня: я только что сказал ей чистую правду. Я действительно был рад ее видеть.

Рад – но не более того. Да, эта женщина прогнала меня из Солнечной системы с разбитым сердцем. Да, ее образ преследовал меня много дней и являлся мне во сне. Но уже лет пять, как я излечился от этого.

– Эвелин, я просто не могу передать, как это здорово – снова видеть тебя. Твои письма очень много значили для меня. Я знал, что ты станешь красавицей, но, видимо, у меня все-таки не слишком хорошее воображение. Надеюсь, ты как-нибудь позволишь мне сыграть для тебя на саксофоне.

Немного неловко было так говорить в присутствии Джинни, но у меня не оставалось иного выбора.

– Если ты позволишь мне сесть за клавиши, – ответила Эвелин.

Я изумленно уставился на нее.

– У меня есть новая аранжировка твоей пьесы \"Солнце продолжает светить\", и я хотела бы тебе ее показать. И еще парочка треков с твоего альбома.

Может ли ego испытывать оргазм? Из-за чего-то мое сердце забилось чаще.

– Возможно, мы могли бы отложить работу над саундтреком, пока не отснят фильм, – холодно проговорила Джинни. – Нам нужно поговорить о важных вещах, а времени у нас мало. У дедушки теперь далеко не то терпение, какое было раньше.

– Верно, стоит поговорить, – согласился я. – Так сколько пассажиров умещается в корабле твоего супруга?

– Десять, – ответила Джинни.

– Черт. – Я ощутил глубокое разочарование. Я так надеялся, что число это окажется намного больше. Скорость, в двадцать раз превышающая скорость света, – определенно, впечатляющая величина, но даже при такой невероятной скорости до Волынки нужно добираться почти четыре года. Я сомневался, что мы сможем довезти четыре с лишним сотни человек до Новой Бразилии вовремя даже с помощью ковра-самолета.

Я истратил несколько секунд на попытку определить, скольких из нас можно спасти, а сколько умрут от старости на борту космического скитальца под названием \"Шеффилд\" до того, как для них освободится местечко на сверхсветовом челноке, и по каким критериям таких счастливцев станут отбирать. Математика оказалась бы выше моих сил, даже если бы я точно знал, сколько на данный момент осталось в живых людей на \"Шеффилде\". Выше моих сил была и этика в данном вопросе.

Это было не просто жуткое разочарование – это было, помимо всего прочего, удивительно.

– В чем дело, Джоэль? – спросила Эвелин.

– Как бы сказать… Я немного озадачен.

– Мы все озадачены, – заметила Дороти. – Озадаченность какого рода беспокоит вас сейчас?

Если и был способ сказать об этом вежливо, я такого способа не нашел.

– Вы мало чем сможете нам помочь, имея десятиместный корабль, даже если он летит в двадцать раз быстрее разгоняющегося фотона. Верно?

Дороти собралась что-то ответить, но ее опередила Джинни:

– Есть план. Пока мы тут разговариваем, дедушка и Эндрю обсуждают с вашим капитаном Бином и его консультантами возможность…

– Ты кое о чем забываешь, – прервал ее я.

– О чем?

– Джинни Гамильтон, – произнес я осторожно, – ты – одна из самых лучших. Но я-то точно знаю, как ты выглядишь и как себя ведешь, когда лжешь.

Она держала себя в руках превосходно, но не могла помешать своей коже покраснеть. Она начала блефовать, но позволила себе только два холодных слова, а потом сдалась и развернулась на сто восемьдесят градусов, чтобы сказанная ею фраза получилась более или менее связной.

– Как ты… хорошо, черт побери, я пыталась сосредоточиться на положительных аспектах.

– Говорить почти не о чем, – сказал я. – Я пытаюсь понять вот что: если, похоже, практического способа спасти нас нет… то какого черта вы тут делаете?

– Джоэль!

– Вы чертовски мало можете сделать для нас – и прости меня, но я никак не могу взять в голову, что мы то для вас можем сделать?

– Вся Солнечная система только что погибла! – воскликнула Джинни. – Естественно, мы направились к первому же…

– Если твоему деду просто нужна была компания, в которой он мог найти утешение, почему, во имя Солнца, ему понадобилось выбрать несколько сотен обреченных душ, которым он не в состоянии помочь? На что ему сдался этот корабль с временной экологической системой? Для него гораздо резоннее было бы прямиком рвануть куда-то вроде Аркадии или Ипполиты. Эти колонии уже несколько десятков лет процветают. Или в любую из колоний, которая в состоянии сама себя прокормить. Любую технику, которую мы способны вам предоставить, все удобства, какие есть у нас на борту, вы найдете в других местах и при этом избежите социальной неловкости из-за необходимости общаться с живыми трупами.

Я замолчал. Я ждал ответа, но Джинни не произнесла ни слова.

– Это простой вопрос. Почему ты не…

Дороти Робб сказала:

– Джоэль, не притворяйтесь дурачком.

Я уставился на нее.

Все молчали и смотрели на меня. Будто у меня вырос второй нос…

– Господи! Мы здесь из-за тебя, дурак несчастный!

Мои пальцы, сжимавшие скобу, сами собой разжались, и я повис в воздухе. Несколько секунд я бесцельно месил руками воздух, как бы желая подтвердить, что я действительно дурак, а потом смирился, отдался на волю невесомости и попытался отдышаться.

Никто меня не торопил. Мне дали время подумать, что я и предпринял, крепко зажмурившись. Наверное, прошло добрых тридцать секунд, пока мне удалось заставить мои мысли, завертевшиеся со скоростью динамо-машины, закрутиться с более терпимой быстротой молитвенного барабана.

Я открыл глаза как раз вовремя, чтобы заметить неподалеку толстый кабель, проложенный вдоль переборки. Я ухватился за него.

– Не верю, – медленно выдавил я, глядя на Джинни. – Ты серьезно хочешь мне сказать, что ты проделала весь этот путь, решила поиграть с надеждами всех этих людей, моих друзей… только для того, чтобы протянуть мне соломинку в последний раз?

– Это я заставила их догнать вас! – вскричала Эвелин.

Глава 21

Во сне Приходит ко мне Вновь и вновь Несбыточная любовь Дэвид Кросби. \"Во сне\"
– Эвелин, что ты?…

Только на это я и был способен. Даже на связный вопрос меня не хватило.

Нет-нет, минутку. Я все же смог задать вопрос:

– Эвелин, почему?

Она только что дала мне возможность подумать над ответом почти минуту. Я тоже дал ей такую возможность. И остальные тоже. Джинни не спускала с нее глаз, но ее взгляд был равнодушен.

Собравшись с духом, Эвелин ответила:

– Джоэль, ты был первым человеком в моей жизни, который посмел воспротивиться воле моего дедушки. Ты единственный, кого я знаю, кому это сошло с рук. Ты вдохновил меня, и я стала музыкантом – единственным музыкантом за целых четыре поколения в моей семье. Может быть, именно музыка являлась источником твоего мужества. Это так и было! Ты единственный из тех, кого я знаю, кто решил, как это здорово – отправиться к звездам. И ты отправился.

– Но…

– Помолчи. Это только одно. Ты был самым первым взрослым человеком в моей жизни, кто принял меня всерьез. Кто не стал говорить со мной свысока, потому что я маленькая. Ты вел себя со мной как с равной, несмотря на разницу в росте, которую ты из вежливости не заметил.

– Это было…

– Я просила тебя помолчать. Из-за этого ты стал первым в моей жизни человеком, которому я позволила увидеть, какая я умная. Предыдущие эксперименты закончились плохо. Только ты не побоялся попросить меня о помощи, не побоялся получить от меня помощь. Это тебя даже не слишком сильно удивило.

– Точно так же ко мне относился мой отец, когда я был маленьким. Я не знал, что можно повести себя иначе.

– Ты был первым взрослым, кто вспомнил мое имя, когда увидел меня во второй раз. И прежде чем попросить меня о помощи, ты спросил, не попадет ли мне за это.

Я пытался вспомнить. Неужели все так и было? Это происходило так давно…

Но, с другой стороны, для нее это произошло более давно, чем для меня, – для нее тринадцать лет назад, а для меня шесть, с того дня, как мы с ней налетели друг на друга в коридоре Северного Поместья. Но почему же она запомнила все это гораздо лучше, чем я?

– Ты не стал смеяться надо мной. – Она растерялась, немного помедлила и добавила чуть тише: – Даже тогда, когда я сказала тебе, что выйду за тебя замуж. – А потом еще тише: – А ведь ты тогда был помолвлен.

Джинни фыркнула, но промолчала.

Эвелин осторожно шевельнула рукой и поплыла ко мне. Как-то раз вот так же медленно падал снег на Ганимеде, где сила притяжения невелика. Она плыла ко мне с удивительной грацией, и мне казалось, что ее глаза приближаются быстрее ее самой.

– Джоэль Джонстон, ты был первым мужчиной, который написал мне письмо. Ты мой самый верный товарищ по переписке. Ты стал первым мужчиной, который продолжал мне писать даже тогда, когда стало ясно, что у нас не будет сексуальных отношений. Никто больше – ни мужчины, ни женщины не уделяли мне внимания, не ожидая от меня ничего взамен. Мои письма были вдесятеро короче твоих, и они были тщательно отредактированы, благодаря дедушке Дику… а твои письма все равно продолжали приходить. И ты – единственный мужчина, какого я знаю или ожидала узнать, кому до последней молекулы плевать на то, сколько у меня денег!

Она мягко столкнулась со мной – во второй раз за шесть моих лет и за тринадцать ее. Теперь она стала выше. Теперь ее глаза находились совсем близко от моих. И ее губы тоже. Она обняла меня обеими руками. Я сделал то же самое. Она обхватила мои лодыжки своими и тем самым завершила наше объятие в невесомости. Мы прижались друг к другу теснее, и оба почувствовали мое возбуждение.

– Я заставила их полететь искать тебя, – сказала Эвелин. – Я сказала, что выброшусь в космос, если они этого не сделают. Они поняли, что я не шучу. Сейчас дед скорее бы сам отпилил себе ноги, чем решился потерять пятьдесят процентов оставшихся во всей вселенной конрадовских несушек. – Ее голос стал таким тихим, что мне пришлось читать по ее губам. – Но… ему… придется… это сделать.

Не эти слова, а то, что я смотрел на ее губы, заставило меня поцеловать ее.

Во время поцелуя почти все связные мысли меня покинули. Но, видимо, он длился очень долго, потому что мне хватило времени подумать о том, что ни одна женщина в моей жизни никогда не уделяла мне внимания столько лет подряд по какой-либо причине, не говоря уже о том, чтобы не иметь почти никакой надежды на взаимность. А она уделяла мне внимание, хотя несколько лет не слышала ни одной сыгранной мною ноты. Она выучилась музыке из-за меня. Ни с кем мне не было так приятно целоваться – я даже такого не представлял. И как было бы хорошо, если бы первые двое из наших детей освоили контрабас и ударные. Но наш первенец должен был стать барабанщиком.

А потом мы немного отстранились друг от друга и поняли, что мы – внутри звездолета.

– Ты полетишь с нами, да? – торжественно спросила Эвелин.

– Я полечу с тобой, – так же торжественно ответил я.

Мы одновременно улыбнулись.

– Это безумие, да? – спросил я.

– Еще какое, – сказала она.

– Ох, хвала небесам. Я уже боялся, что со мной опять все в порядке.

– За это не стоит опасаться, – послышался голос Джинни из дальнего конца отсека.

Я посмотрел на нее и обнаружил, что ее лицо бесстрастно. Я вдруг поймал себя на мысли о том, что за все время нашего с Эвелин долгого поцелуя я даже не подумал о том, что на нас смотрит Джинни. Из-за этого мне захотелось улыбнуться еще шире, но я решил, что из вежливости не стоит этого делать. Болезнь чуть не убила меня – но теперь пришло полное исцеление. Эндрю, бедняга Эндрю, достался ей. Я желал ему всего наилучшего, я надеялся, что он достаточно гениален для того, чтобы уберечь свое \"я\" рядом с ней. Он преодолел скорость света. Так что – глядишь, может, и продержится.

Но в моем сердце вдруг словно бы открылась течь, и моя радость стала проливаться в реальность. Я начал осознавать, что не имею внятного представления о том, что теперь будет, что мне делать. И как мне жить потом. Всем сердцем я хотел полететь с Эвелин, куда бы она ни направилась. Но как я мог покинуть столько друзей – любого из моих друзей, – как я мог оставить их погибать на борту \"Шеффилда\"? Если бы я остался, я смог бы, в лучшем случае, спасти жизнь хотя бы одного человека… Если не я, то вообще никто не выживет… Вот такие и еще десятки разных мыслей заметались в моей голове, но толку от них никакого не было.

Эвелин заметила, как я погрустнел. Не могла не заметить.

– Джоэль, что случилось?

Я вздохнул.

– Даже подумать не в силах о том, что брошу хоть кого-то, оставлю умирать от старости на этом корыте. Не знаю, смогу ли… Не знаю, как…

Я не знал, как высказать свою дилемму даже себе самому.

Слово взяла Дороти Робб:

– Только у меня одной тут все в порядке с арифметикой?

Все повернулись к ней. Она сдвинула брови.

– Честно говоря, подсчитать сложновато. Но наверняка хоть кто-нибудь здесь знает, как пользоваться калькулятором?

– Что вы хотите сказать, Дороти?! – воскликнула Эвелин.

Дороти обратилась ко мне.

– Джоэль, сколько пассажиров сейчас на борту \"Шеффилда\"?

Я не был уверен в точном ответе. В последнее время произошло слишком много смертей, а времени следить за статистикой не было.

– Можно пока остановиться на цифре четыреста пятьдесят?

Дороти кивнула, закрыла глаза и сказала:

– Итак: девять пассажиров за один полет – это получится всего сорок пять полетов… Ряд геометрически снижающихся продолжительностей перелетов, начиная с семидесяти пяти световых лет… Для удобства примем за ноль время разворота… – Она замолчала, но ее губы продолжали шевелиться. Все терпеливо ждали. Через некоторое время она сказала: – По самым грубым подсчетам – сто пятьдесят три года.

У меня заныло сердце, но я кивнул. Мне нужно было понять, насколько все действительно худо.

– Сколько человек мы сможем перевезти за первые семьдесят-восемьдесят лет? Ну понимаете – пока мы все не умрем от старости?

Дороти посмотрела на меня так, как бабушка смотрит на ребенка, который только что поковырял в носу в присутствии посторонних.

– Джоэль, Джоэль, речь идет о ста пятидесяти реальных годах.

– Прошу про… Ох…

Мое сердце радостно подпрыгнуло.

– Поскольку этот корабль летит со скоростью примерно в девяносто девять процентов от скорости света, получится… еще секундочку… чуть меньше тридцати трех лет по бортовому времени.

От волнения у меня кровь прихлынула к голове, зашумело в ушах. Мы все могли уцелеть! В расчеты Дороти не входило время на разворот, на посадку и обслуживание, на кучу разных других вещей, но это было не важно: это было осуществимо. Эндрю спас нас всех.

Это меняло все. Впервые после отключения квантового реактивного двигателя я начал чувствовать что-то вроде настоящей надежды. А с этим чувством пришли смутные воспоминания о старинном фильме, героем которого был человек, борющийся со Временем. Ближе к концу фильма он сказал своему другу: \"Это не отчаяние – с отчаянием бы я худо-бедно прожил. Надежда – вот что меня убивает!\"

Ну ладно. Лучше быть убитым, чем мертвым. Я умирал уже почти два десятка лет, с момента моего рождения. Поумирать еще лет семьдесят пять казалось совсем не так плохо.

Если я мог провести эти годы с Эвелин.

Открылся люк, в отсек вплыл Эндрю. Я словно бы вызвал его своими мыслями. Следом за ним появился Герб. Видимо, он проводил Эндрю сюда.

– Привет, милая, – первым делом проговорил Эндрю и добавил: – Привет всем. Надеюсь, я не… – Он заметил меня и Эвелин. – Нет, видимо, все-таки да. Надо было постучать. Прошу прощения.

– Сильно не переживайте, – успокоил его Герб. – Я его частенько вот так застукиваю.

– И обычно с его подружкой, – добавил я.

Эвелин повернулась ко мне, сверкая глазами, и мы одарили друг друга нашими лучшими убийственными взглядами. У нее здорово получилось. Я чуть было не моргнул.

– Значит, я многого о тебе не знаю, да? – спросила она.

– У меня это неплохо получается, – заверил я ее. – Не стесняйтесь, Эндрю. Аудитория меня не смущает. Ну, как там переговоры?

Ему явно было не по себе.

– Ну… они до сих обсуждают, что нужно сделать для того, чтобы провести эвакуацию пассажиров \"Шеффилда\" как можно эффективнее. Мистер Конрад предложил очень интересный план. Правда, нужно еще будет решить несколько проблем, но… послушайте, мы не могли бы поговорить по дороге? Ричард послал меня сюда, чтобы сказать вам, что он будет рад, если мы все вернемся на \"Меркурий\" прямо сейчас и начнем готовиться к немедленному старту. Очень важно потерять как можно меньше времени, это очевидно, поскольку любая потеря скажется на всей последовательности действий, а он очень торопится.

Мы с Эвелин переглянулись и, придвинувшись ближе друг к другу, обнялись.

– Так они близки к согласию? – спросила Джинни.

Эндрю пожал плечами:

– Твой дед хочет стартовать через две секунды после того, как за ним закроется люк. Мы даже не знаем, погружены ли все грузы, которые нам предложили, не говоря уже о том, уложены ли они соответствующим образом в нашем грузовом отсеке.

Она кивнула.

– Думаю, мы сможем продолжить разговор там. Пойдем.

– Минутку, – вмешался я. – Есть вопрос.

– Он только что сказал всем вам, что у нас нет ни минуты, – резко выговорила Джинни.

– Я согласен с Эндрю. Но отсюда и вопрос: \"мы\" – это кто именно?

Все озадаченно заморгали.

– Десять мест. Вас семеро. Если таково желание Эвелин, я занимаю место номер восемь. Кто получит еще два?

Все заморгали просто ошарашенно. У Герба вид был еще более сонный, чем обычно. Эндрю кашлянул.

– Когда я уходил, к нам как раз согласился присоединиться мистер Хаттори.

– Неужели? – хмыкнула Джинни. – И почему?

Эндрю нахмурился.

– Честно говоря, я не очень понял. Но Ричард как-то объяснил и вроде бы было понятно.

– Хаттори! – вскрикнул лейтенант Брюс, отбросив последние попытки добиться того, чтобы никто не подумал, что он подслушивает. – Он-то с какой стати должен лететь первым рейсом? Какой-то бухгалтер несчастный!

Джинни устремила на лейтенанта взгляд, полный жгучего презрения. Он как-то весь сморщился.

– Уверена, вы предпочтете остаться в командном отсеке с людьми, которых интересует ваше мнение, лейтенант, поэтому мы теперь удалимся. Только ваша любезность позволила нам злоупотребить вашим гостеприимством. Ну, мы идем?

Эвелин повернула голову и посмотрела на меня.

– Тебе нужно что-то взять с собой, Джоэль? – Чуточку приподнялась одна бровь, едва заметно – уголок рта. – С кем-нибудь попрощаться?

Я понятия не имел о том, куда мы направимся и чем станем заниматься, когда туда доберемся, и какой вклад я смогу сделать в общее дело.

Я немного повысил голос:

– Герб? Попрощаешься со всеми за меня, ладно? Ты знаешь, как это лучше сказать.

– Если я не получу десятое место, – конечно, – отозвался Герб. – Только не оставляй мне, пожалуйста, свою папку с порнушкой. Я в нее уже давным-давно залез.

– Капитан Конрад, – проговорил я так же громко, – я могу в качестве багажа захватить-с собой баритон-саксофон?

– \"Анну\"? – спросила Эвелин.

Я улыбнулся.

– Ты неплохо читаешь с листа. Да, мою \"Yanigasawa\".

Эндрю ответил:

– Если бы места не хватило, я оторвал бы пару приборных панелей или еще что-нибудь.

Мы с ним переглянулись.

– Значит, я с моим саксом встречу всех вас около шлюзовой камеры, – сказал я.

Эндрю сделал вид, что прочищает горло.

– Джоэль, надеюсь, вы простите меня за своевольность. Я взял на себя смелость попросить, чтобы ваш серебряный баритон перенесли на борт \"Меркурия\" вскоре после нашей стыковки. Эвелин сказала, что вы захотите взять с собой именно этот инструмент. – Его взгляд заметался между Джинни и Эвелин. – Мне показалось, что это благоразумно.

Я понимал, что он имеет в виду. Джинни и Эвелин представляли собой две стихии. Если одна из них заявила, что человек взойдет на борт, то вторая (умные деньги) заявила, что нужно сэкономить время и приступить к погрузке багажа.

– Несомненно, – сказал я, и между нами возникло безмолвное взаимопонимание. – Пойдемте. Не терпится поскорее увидеть ваш корабль, капитан. Полагаю, вы пристыковались к главному пассажирскому люку?

– Именно так. – Он обернулся к Гербу. – Мистер Джонсон, не согласитесь ли сопровождать нас? Я смогу показать вам то, о чем мы говорили по пути сюда.

Герб кивнул.

У Брюса был такой вид, будто он готов расплакаться. Ренник смотрел на меня так, словно намеревался сварить меня в кипятке. Дороти выглядела так, как будто ей жутко хочется облачиться в одежду судьи и незамедлительно зарегистрировать наш брак с Эвелин. Эндрю был похож на щенка, невероятно гордящегося тем, что он освоил какие-то новые потрясающие трюки и ему досмерти хочется их всем продемонстрировать.

А Эвелин выглядела, как вся моя жизнь до самого конца, и улыбалась мне.

Пройти надо было почти всю длину корабля, от носа до кормы, и путь оказался более долгим, чем я ожидал. Нам не встретилось много моих знакомых… нам вообще мало кто встретился. Похоже, большинство людей сидели в каютах и ждали, когда им объяснят, что, черт побери, происходит. Но мимо тех немногих друзей, кто попался нам по дороге, ни я, ни Герб не могли просто проплыть и не попрощаться с ними, не сказать ни слова. Кроме того, нам хотелось, чтобы по кораблю как можно скорее распространилась новость о том, что все останутся в живых, что рано или поздно всех отсюда заберут. Выразить такое парой коротких фраз у меня никогда бы не получилось. У Герба получалось намного лучше, ясное дело. Все, кроме одного из наших друзей, на новость отреагировали положительно и выразили согласие передать ее остальным. Лишь один – Ричи – уставился на меня, раззявив рот, потом развернулся и устремился прочь, не сказав ни слова.

Только к самому концу пути от командного отсека до входа в шлюзовую камеру у меня начали появляться кое-какие мысли.

Я поймал себя на том, что пытаюсь осмыслить все, что было сказано с того момента, как я оказался в отсеке, и кто именно что именно говорил. Все имело смысл, все раскладывалось по полочкам, кроме одного-единственного пункта в уравнении. И этот пункт не давал мне покоя. Из-за этого у меня противно сосало под ложечкой, но я никак не мог толком понять, в чем же дело.

Эта мысль настолько меня занимала, что я почти не обращал внимания на то, как Эндрю взволнованно тараторит насчет своего изобретения, хотя мне ужасно хотелось послушать. Ведь он рассказывал мне о настоящей Загадке Веков. Но я был отвлечен своими раздумьями и потому почти ничего не понимал из того, о чем он мне рассказывал.

А потом вдруг из общего шума вырвались три слова и, закрепившись в моем подсознании, со страшной силой взорвались. Я разжал пальцы, мой легкий скафандр уплыл от меня, и я не стал его догонять.

– Энди, – неучтиво прервал я его. – Ты только что сказал… независимо от… ну, только что?

Он возился со своим скафандром, пытался засунуть ноги в штанины. Неумеха, как и подобает истинному гению.

– Прошу прощения? Да, Джоэль. Абсолютно независимо. Как я уже сказал, основа принципа синергизма радикальной иррелевантности…

Я снова его перебил:

– Эвелин? Ты понимаешь, в чем суть двигателя Эндрю? Он тебе объяснял?

Эвелин оторвалась от облачения в скафандр.

– Пытался, – проговорила она озадаченно, но весело. – Не получилось. Боюсь, мне не хватает твоей подготовки по физике.

Я кивнул.