Научно-фантастические рассказы

АМЕРИКАНСКИХ ПИСАТЕЛЕЙ

ПРЕДИСЛОВИЕ

Вооружись терпением, читатель! Мы отправляемся в смелое путешествие по джунглям американской научной фантастики. Будем исследователями, проникнем в заросли, где среди цепких лиан, кровососных орхидей, ядовитых колючек, среди мрака чащи и засасывающей топи болот можно найти интереснейшие образцы игры ума, а порой и хинное дерево горечи сердца. В эти джунгли стоит углубиться, чтобы лучше понять, что тревожит сегодня американцев, среди которых уже немало таких, кто ищет выхода из дремучей чащи. Однако редкими будут еще наши находки, и на своем пути мы встретим много такого, что свидетельствует о фантазии, питаемой ненавистью, безысходностью, о фантазии, которая не в силах подняться до смелой и светлой мечты.

Итак, раздвинем завесу ярких и крикливых обложек…

Автоматическая аппаратура, совершенная, безотказная и безызносная, при полном отсутствии видимости точно посадила огромный самолет на бетонную, изъеденную временем дорожку. Подпрыгивая на рытвинах, подъехали бензозаправщики с нацеленными на самолет фотоэлектрическими фарами и через присоединившиеся шланги заполнили бак горючим. Бензин, без помощи людей получаемый на нефтеперегонных заводах, был подан по трубам на аэродром. Нефть поступала на заводы по нефтепроводу с неиссякающих промыслов, где узкоумные машины сами бурили скважины в нужных местах.

Вслед за бензозаправщиками к самолету подъехали бомбовозы и подвесили к фюзеляжу атомные бомбы, изготовленные на управляемых кибернетическими устройствами заводах, получающих сырье с автоматически разрабатываемых урановых рудников.

Самолет снова поднялся в воздух. Автопилот повел его по давным-давно заданному маршруту. Точно в нужном месте радиолокаторы в несчетный раз обнаружили один и тот же объект поражения и дали сигнал приборам бомбометания. Ядерные бомбы несравнимой ни с чем силы были сброшены на…

…на место, где двести лет назад существовал шумный, веселый, прекрасный город с дворцами и мостами, с парками и музеями, с величественной историей и светлыми надеждами…

Бомбы, сотрясая планету, взорвались среди серых бугров и черных кратеров, вздымая над пустыней тучу смертоносной пыли, которая расплылась уродливым грибом над безжизненной, давно уже необитаемой радиоактивной Землей…

Самолет развернулся и по заданной истлевшими мертвецами программе полетел обратно на свой старый, но все еще функционирующий аэродром без людей, где тупые машины снова заправили его горючим и упрямо снабдили страшными орудиями уничтожения, которым давно уже некого было уничтожать на мертвой планете.

Закроем эту мрачную страницу и обратимся к другой.

…Взрываются атомные бомбы, взвиваются в небо зловещие столбы черного дыма, расплываются там смертоносными грибами… Рухнули здания, сожжены сады и леса, испарились реки, почернела земля… В ужасе бегут в пустыню уцелевшие люди, пораженные неизлечимой болезнью. Рождаются дети-уроды. Забыты причины войны, погубившей культуру, забыты и основы самой культуры… К грозящим смертью развалинам нельзя подойти… Суеверный ужас порождает новую религию дикарей. Грубо утверждается право сильного. Снова бредет по земле одетый в шкуры пещерный человек. Перед ним — скрытые травой заржавевшие полосы металла. Назначение их не понять новым питекантропам, сутулым, длинноруким, снова заросшим шерстью, разучившимся мыслить…

С содроганием перелистывает читатель эти мрачные страницы, написанные, быть может, без всякой мысли вызвать протест против атомных войн. Но ради чего бы ни создавались американскими авторами романы о конце цивилизации и одичании человека — ради ли привычного устрашения, игры на нервах в годы военного психоза или ради затаенного, тлеющего, как искра под пеплом, возмущения безумной гонкой атомного вооружения, — все равно эти книги неизбежно воспринимаются читателем как предупреждение о близкой пропасти небытия, как призыв остановиться.

Первый роман об атомной войне и ее последствиях “Последние и первые люди” принадлежит Аллафу Стеббельдогу. На страницах романа не только упирались в облака огненные фонтаны взрывов, не только разверзалась земля и от ужаса сходили с ума люди, обреченные на одичание, — в нем подробно и точно рассказывалось о цепной реакции атомного распада, и притом совсем так, как в знаменитом секретном Манхэттен-проекте. И вот после окончания второй мировой войны взбешенные безграмотные маккартисты начали преследование писателя, затеяли беспримерное в истории расследование… От электрического стула писателя спасло лишь то, что его роман был опубликован в Лондоне в 1930 году… то есть до того, как физиками были сделаны открытия, легшие в основу атомной бомбы.

Оказывается, предугадывая пути развития современной физики, можно было понять и связанную с этим для человечества опасность в случае возможных конфликтов на Земле.

В Америке еще недавно издавалось свыше тридцати толстых научно-фантастических журналов и около семидесяти стеклографических изданий, которыми обменивались между собою страстные любители научной фантастики.

Но к знаменательному для развития человеческой фантазии 1957 году на американском научно-фантастическом фронте произошел кризис. Закрылось около двадцати журналов.

Что же случилось? Иссякла фантазия? Нет, у американцев ее всегда было достаточно. Скорее ответ нужно было бы искать в самом направлении американской фантастики, в своеобразном пресыщении читателя вымыслом, в ошеломляющем, парализующем читателя влиянии мрачной безысходности, пронизывающей типичные западные представления о будущем. На Западе стало страшно думать о будущем.

Но вот 4 октября 1957 года все человечество было потрясено беспримерным событием — запуском первого советского искусственного спутника Земли. Вслед за этим началось отнюдь не фантастическое, а самое реальное завоевание человеком космоса. Это решающим образом отразилось на американской фантастике. Достаточно сказать, что число американских научно-фантастических изданий снова удвоилось. Правда, решающих изменений в направлении фантастики не произошло.

Какой бы невероятной ни казалась порой американская научная фантастика, она все же невольно отражает действительность, реальные достижения, стремления, умонастроения.

Своим родоначальником американские фантасты считают Гуго Гернсбека, опубликовавшего в 1911 году роман “Ральф 124С-41+” — таково имя главного героя.

Американских фантастов, как и других, привлекает, например, мысль о множественности сосуществующих рядом миров, одновременно непостижимо далеких и предельно близких. В романе Хэлла Клеменса “Миссия тяготения” рассказывается об исследовании тяжелой планеты Солнца Лебедь-61. Ее можно увидеть лишь в сильнейший телескоп, но до планеты в то же время рукой подать, если понять принцип полоски Мёбиуса (кольцо из полоски тонкой бумаги, края которой перед склеиванием вывернули один относительно другого). Если по ней в одном направлении поползет муха, то она побывает и на той и на другой стороне полоски. Пройдя половину всего пути, муха окажется как раз под тем местом, откуда начала движение. Вот фантасты и воображают, что вселенная подобна полоске Мёбиуса. Стоит только каким-нибудь образом пройти сквозь воображаемую ее толщину, и вы окажетесь в другом конце Галактики”

Американские фантасты охотно отзываются на научные гипотезы, иной раз гиперболизируя их, доводя до абсурда, охотно принимают на вооружение термины, рожденные самыми новыми открытиями, но мало интересуются сущностью самих открытий. Прогресс науки и техники, питающий научно-фантастическую литературу, порой пугает их. Так, Форстер в романе “Машина остановилась” (1928) показывает страшный мир одичавших в технической цивилизации людей, живущих изолированно, каждый сам по себе, обслуживаемых некоей машиной и не способных уже ни трудиться, ни мыслить. Но вот машина остановилась…

Об этом и рассказывает писатель, боящийся, что технический прогресс заведет человека в тупик, а поэтому — прочь от машины, к первобытности, натуральности.

Своеобразно ту же мысль проводит и современный писатель Мэррей Лейнстер в рассказе “Отряд исследователей”. Дикие, непроходимые джунгли неведомых и хищных растений, летающие вампиры, похожие на голых обезьян, страшные чудовища-сфиксы, сухопутные пресмыкающиеся, быстрые, ловкие, кровожадные, жестоко мстящие за смерть своих собратьев, — все это делает одну из вновь открытых планет не пригодной для заселения. И не выдерживает, погибает созданная там колония совершенных роботов, исполнительных, точных, неутомимых, но… не мыслящих творчески и поэтому не способных быстро ориентироваться в новых условиях. Зато выживает человек, нелегально поселившийся здесь и покоряющий природу новой планеты не с помощью машин, а с помощью… прирученного орла-разведчика, носящего на груди телевизионную камеру, да дрессированных медведей, могучих, умных и преданных ему. Друзья человека — животные, а не машины, как бы говорит между строк пресыщенный достижениями цивилизации автор. И вместе с тем в рассказе присутствует верная мысль о том, что никакая совершенная машина не может заменить живой, пытливый, творческий ум человека.

Роботы, человекоподобные мыслящие механизмы, порождение века электронных машин и автоматики, века неизживаемого страха угнетателей перед живым разумом угнетенных, века, являющегося преддверием неизбежного кризиса одряхлевшей капиталистической системы, — это целая ветвь американской научно-фантастической литературы.

На суде выступает не прокурор или адвокат, не истец или свидетель, не обвиняемый или ответчик, даже не человек с его страстями, настроениями, страхом и надеждой, — на суде выступает машина, вздумавшая с убийственной, холодной, математической логикой оспаривать право собственности на нее у фирмы, ее изготовившей. Уложив в своей электронной памяти все своды законов, пользуясь ими лучше пламенных барристеров в париках и черных мантиях, деловитых атторнеев и солиситоров, крючкотворов-законников и высокочтимых “их лордств” судей, эта кибернетическая машина, способная производить самые сложные логические действия, с непостижимой для человеческого ума алмазной логикой последовательно доказывает, что, поскольку сами ее доказательства свидетельствуют о ее способности мыслить, она, так же как и раб, есть мыслящая собственность и на нее следует распространить закон о запрете рабства.

Представители фирмы были в восторге от блестящих способностей созданной ими машины, но они были в отчаянии от тупика, в который она загнала их своей логикой.

Конечно, это лишь милая шутка, но… Перевернем страницу.

Современные ученые считают возможным создание электронно-вычислительных машин, способных не только управлять станками, изготовляющими, скажем, телевизоры, но и проектировать эти телевизоры, даже совершенствовать их, решая математические и логические задачи.

Американские фантасты продолжают мысль ученых: значит, можно реально представить кибернетические машины, которые будут производить себе подобных. Значит, машины будут размножаться!

И вот мы читаем о бунте машин против людей. Это уже не милая шутка. Она перерастает в мрачную картину неверия в Человека, в его будущее. Машины, размножаясь и совершенствуясь, не обладая ни гуманностью, ни милосердием, исповедуя одну лишь рациональность, тупо беспощадные, бесстрашные и всесильные, должны смести с лица земли слабую человеческую расу, их породившую.

Горькие мысли, мрачные предвидения.

Профессор биохимии Принстонского университета Азимов, автор многих романов о роботах (“Я — робот”, “Стальные пещеры”, “Течение пространства”), совершил немало экскурсов в психологию человекообразных машин. В его романах читателю с его чувствами и переживаниями противостоят нелюди, лишенные эмоций, как некий недосягаемый образец для “слабых” представителей человечества…

Есть романы, в которых функции руководства нациями и народами (к тому же через посредство ООН!) передаются роботам. Роботы бесстрастны, холодны и точны, а главное — столь же послушны своим хозяевам, как, скажем, холодной памяти Джон Фостер Даллес.

Мрачная ирония безысходности! Поистине завеса мрака перед взглядом, обращенным вперед!

Но перевернем страницу,

…Межпланетные корабли бороздят космическое пространство. На спутнике Юпитера бойко работает салун с рулеткой, в городах Венеры царит разнузданный разврат, еще на какой-то планете люди режут друг друга, чтобы завладеть сокровищами недр. Слабые, забитые, вымирающие туземцы протягивают трехпалые ручки, клянча подаяние у наглых и энергичных, сильных и жестоких землян. Гангстеры завладевают межпланетными ракетами и спасаются в глубинах космоса от преследования полицейских. Звездная девчонка щеголяет своей беспутностью, известной во всей солнечной системе. Все это мы находим в книгах у “короля” фантастов Гамильтона и других писателей подобного толка.

Доктор философии Эдвард Смит написал “Космическую оперу”, как называют ее англичане, — многотомную серию романов “Лендсмен”: “Трехпланетное”, “Галактический патруль”, “Дети Лендсмена” и так далее, подобно серии романов о “Тарзане”…

Столкнулись две галактики, обнаружили друг друга две антагонистические культуры. Одна — на планете Аризии, добродетельная и высокая, позволившая путешествовать в космосе не как-нибудь, а с помощью одного лишь напряжения мысли, другая — на планете Эддар, столь же высокая, но мрачная, носительница злого начала, некое космическое темное царство межзвездного Вельзевула. Эти две культуры, два начала — добра и зла — сталкиваются всюду, в том числе и у нас на Земле, сначала на Атлантиде, потом в древнем Риме… На арене идет бой гладиаторов, аризианцев… Нерон же был не кем иным, как эддарианцем! Во время первой мировой войны представителем Аризии на Земле был доблестно сражавшийся против германцев капитан Кайтон. Но вот действие уходит в будущее — после второй и третьей мировых войн. Война необходима автору, не мыслящему знакомого ему капиталистического общества без войн. Он переносит ее на галактики. Вместо Антанты или НАТО создается союз “Трипланетания” — Земля, Венера, Марс… Наконец в войну втягивается цивилизация земноводных неведомого мира, и вот эддарианцы — государство на искусственном планетоиде — разгромлены.

Вот оно, зеркало фантазии! Все земные конфликты, империалистические союзы, блоки НАТО и СЕАТО — все это по принципу геометрической пропорции переносится в космические масштабы, как неизменное, застывшее, данное раз и навсегда…

В романе “Темная Андромеда” автор Мерак рассказывает о борьбе человечества с союзом ни много ни мало, как целых ста солнц в туманности Андромеды, о шпионаже на Андромеде, о поимке засланной туда с Земли девушки-шпионки. Столкнув интересы противников, земляне разбивают союз ста солнц, и вот следует традиционный “хэппи энд”.

Это довольно распространенный вид космического шпионажа и детектива. В космосе — да и в будущем — все, как сейчас на Земле: и мотивы действия, и сами действия, и герои-супермены, и даже ружье, хотя и атомное, но все-таки ружье или пистолет… А в романе “Звездные короли” Гамильтона в немыслимо далекое будущее, куда герой попадает в порядке обмена душ, перенесены нравы и обычаи монархического средневековья с баронами созвездий, империями галактик и полицией современной Америки… и, конечно, с неизбежной, истребительной войной, перенесенной в галактические масштабы, с физическим уничтожением уже самого пространства…

Неожиданное для американских трафаретов решение находит космическая тема в романе “Ветры времени”, написанном доктором антропологии Техасского университета Чадом Оливером!

Молодой американский врач, отдыхая, ловил в горной речке форелей. Гроза загнала его в пещеру. Странный человек, высокий, тонкий, чем-то отличающийся от всех людей, вдруг схватил врача, парализовал его неведомым аппаратом и унес в пещеру, где сидело еще пять или шесть таких же странных людей.

Много, много лет назад быстрее света летел в космосе корабль. Путешественники посетили множество планет, пытаясь найти собратьев. Повсюду человечество либо не достигло еще высокой культуры, либо планеты были уже мертвыми и ветры развеяли по их поверхности радиоактивную пыль. Но ведь именно этому хотели помешать космические путешественники, в этом и состояла их благородная миссия. Отчаяние овладело ими. Всюду человечество достигало вершины своего развития, а потом гибло от чрезмерных знаний. Только на родной планете путешественников культура избежала гибели. Находясь на скрещении космических путей, она испытала на себе благотворное, предостерегающее влияние иных цивилизаций.

Корабль терпит аварию, и путники оказываются на Земле, где есть люди, знающие лишь каменные топоры, каменные наконечники для стрел, шкуры да первобытный костер… И тогда путники, принося себя в жертву великой цели, решают ждать, заснуть в анабиозе на пятнадцать тысяч лет. Когда они проснулись, один из них и схватил удившего форель американца, чтобы узнать от него все о Земле. Врачу, уже переставшему быть пленником, приходятся по сердцу космические гости. Разочарованный в капиталистической Америке, он уверяет своих новых друзей, что человечество еще не доросло до встречи с ними и нет еще космических кораблей Он предлагает сделать сыворотку, которая позволит всем снова заснуть, в том числе и ему самому. Сыворотка погружает их в сон… Но вот они снова просыпаются, выходят из пещеры… и к ужасу своему убеждаются, что ничто не изменилось. Однако в небе вдруг сверкает молния — это след космического корабля! Нет, они проснулись вовремя! Человечество созрело.

Так американский ученый, взявшийся за перо, пытается убедить людей, что настало время понять многое, чтобы избежать увядания и гибели цивилизации. Конечно, он не убедит своих читателей, что нужно ждать предупреждения из космоса. Но он объективно напоминает о существовании на Земле такой культуры, которая прилагает все усилия, чтобы не допустить превращения всего созданного людьми в руины, покрытые слоем радиоактивной пыли. Фантазия здесь отражает действительность.

Вот еще одна космическая новелла. Герои, попав на неведомую планету, находят гигантские сооружения, создать которые было под силу лишь титанам, но не видят нигде следов жизни. Так и не разгадав тайны, они вылетают, в обратный рейс и в пути обнаруживают, что корабль их заражен микросуществами, пожирающими металл… Это они воздвигли в процессе своей жизнедеятельности неведомые сооружения, стены, башни, Подобные колониям кораллов на Земле, это они представляли жизнь на казавшейся мертвой планете. В металлической питательной среде микросущества размножаются с невероятной быстротой. Они погубят одного за другим путешественников, погубят корабль… Есть возможность долететь до Земли, спастись, но… это значит занести на родную планету чудовищную заразу, обречь человечество, быть может, на гибель или отчаянную, беспримерную борьбу за жизнь!.. И самоотверженные астронавты решают сделать путешествие долгим… Они направляют корабль не к Земле, а от нее, уносясь в бездну космоса, чтобы никогда не вернуться. Новелла “Путешествие будет долгим” написана американцем, верящим в подвиг, в самоотверженность, в лучшие черты человеческого характера.

Перевернем еще одну страницу космических новелл. Перед нами снова холодная жестокость беспредельного космоса. На этот раз она использована не ради утверждения героизма и благородства жертвующих собой астронавтов — неумолимая механическая жестокость расчетов и уравнений обрекает на неизбежную гибель юное существо, восемнадцатилетнюю девушку, легкомысленно пробравшуюся в рассчитанную лишь на одного человека ракету экстренной помощи, чтобы повидаться с любимым братом, несущим службу на далекой планете. Новеллист Том Годвин написал “Неумолимое уравнение”, психологическую новеллу ужаса. В силу законов неумолимого уравнения вес лишнего человека автоматически вытесняет его из ракеты. Лишний вес — лишняя жизнь. Они должны быть выброшены за борт. Автору не приходит в голову показать в этой острейшей ситуации подлинный героизм, готовность пожертвовать собой. Нет! Холодный и жестокий пилот, истратив положенное количество сочувственных слов и объяснив пассажирке, что по законам космических путешествий каждый лишний пассажир подлежит уничтожению, дает обреченной поговорить по радио с потрясенным братом и написать письма родителям. Затем этот механический исполнитель долга и представитель неумолимой бесчеловечности твердо нажимает рукой красный рычаг и выбрасывает растерянную девушку с голубыми глазами, в маленьких туфельках с блестящими бусинками в космос… Насколько человечнее было бы то же неумолимое уравнение, если бы за скобками оказалось другое лицо, подлинно мужественный человек-герой, оставивший в ракете девушку и включивший автоматическую аппаратуру спуска! Но американский новеллист был заинтересован лишь в нагнетании ужаса, а отнюдь не в показе силы и благородства человека.

Привлекает внимание необычная для американской космической темы новелла “Универсальный язык”. Автор ее, Бим Пайпер, известен, в частности, и данью антисоветской теме, поэтому эволюция его творчества в какой-то мере отражает ныне общие сдвиги в сознании американского общества. Даже в нарисованной им несколько мрачной картине мертвого города по воле автора или помимо нее встает символ разума в виде “общего языка”, присущего всем мыслящим существам.

Полузасыпанный песком город на Марсе, где последний марсианин умер пятьдесят тысяч лет назад.

Земные археологи проникают в засыпанное красным песком двадцатиэтажное здание, оказавшееся марсианским университетом. Кто-то тщательно запер все помещения, стараясь уберечь ценности от одичавших обитателей умиравшей планеты. Загадочны надписи на стенах, непонятны книги… Как прочесть неизвестный мертвый язык? Ведь не найти надписей, где бы марсианская письменность сопоставлялась с любой другой, известной. И все-таки ключ нашелся. Он оказался таблицей Менделеева. Какой бы ни была цивилизация, каким бы языком и письменностью она ни обладала, но если она познала вещество, то таблица элементов будет точно такой же, как у нас на Земле или на неведомой планете далекого Лебедя-61, она будет общей для всех культур вселенной. Таблица элементов оказалась тем “универсальным языком”, на котором смогли бы общаться обитатели любой планеты, любой галактики. И эта таблица помогла разгадать загадку мертвого языка давно исчезнувших марсиан. Какие тайны откроют теперь марсианские книги?

Церковники и ханжи не оставили космическую тему без внимания. Некий мистер Люис написал трилогию: “Вне молчаливой планеты”, “Перельяндра” и “Эта странная мощь”. Главный герой трилогии доктор Ренсон попадает на Марс, счастливую планету, населенную полупризраками, полулюдьми. Жизнь там чудесна, ибо не было, оказывается, грехопадения, которое проклятием легло на обитателей Земли… И на Венере тоже, как выясняется, не знали грехопадения. Дьявол не успел еще соблазнить венерианскую Еву, видимо, слишком занятый на Земле…

Во втором томе трилогии доктор Ренсон по велению высших сил направляется на Венеру, где встречает прекрасную нагую женщину Перельяндру, тамошнюю Еву. Черт, спрятавшийся в самом Ренсоне, пытается искусить венерианскую Еву. Однако после положенной борьбы доктор Ренсон спасает Еву от грехопадения. Вернувшись на Землю — об этом повествует уже третья книга романа, — доктор Ренсон, умудренный опытом борьбы с дьяволом на Марсе и Венере, борется с темными силами на Земле.

Следующим шагом американских фантастов были уже телепатия, черная магия, мистика, питающие фантазию немалого числа писателей Америки.

Известно, что фантазия в Америке служит также и реакции. Помимо дешевых, пустых или заведомо мракобесных творений авторов-фантастов, в США выходит немало ярко выраженных антисоветских романов о войне и шпионаже, запугивающих, оглупляющих американского читателя. Такие книги не заслуживают сколько-нибудь серьезного анализа и разбора, ибо цель их ясна — отравлять ум людей ненавистью и злобой.

А между тем фантазия — качество величайшей ценности. Без фантазии нельзя было бы изобрести дифференциального и интегрального исчисления. Так говорил о силе фантазии Владимир Ильич Ленин.

Фантазия — это способность представить себе то, чего нет. Она лежит в основе всякого творчества, возвышающего человека над животным миром.

Фантазией обладает ученый, выдвигающий научную гипотезу, конструктор, мысленно видящий никогда не существовавшую еще машину, фантазией обладает поэт; но фантазией порождены также представления о сверхъестественных силах, аде, привидениях, чертях и прочем.

Мечта делает фантазию светлой. Но далеко не всякая фантазия может подняться до уровня мечты. Мечта — это фантазия, направленная желанием. Однако любая фантазия, поднялась ли она до мечты или просто переносит нас в мир, отличный от действительности, неизменно отталкивается от действительности, отражает ее, становясь своеобразным зеркалом этой действительности.

Свойство фантазии отражать действительность, подчеркивая те или иные ее стороны, неоценимо для литературы, призванной протестовать против существующего порядка, гневно обнажать мрачные стороны современного ей общества.

Свойством фантазии остранять обычное, чтобы с бичующей яркостью показать его, пользовались многие выдающиеся писатели. Свифт сталкивал своего героя с лилипутами и великанами, позволяя ему видеть в них остраненные черты знакомого общества, или с разумными лошадьми, и тогда еще более беспощадно обнажались человеческие пороки, или, наконец, переносил его на фантастический, висящий в воздухе остров Лапуту и смешил читателя уродливо преувеличенными, но столь знакомыми ему чертами его современника.

Именно к такой фантастике прибегал в своих социально-критических романах Герберт Уэллс. Он отнюдь не мечтал о нашествиях бездушных, безжалостных, питающихся кровью марсиан, а переносил их на Землю с целью показать современную ему, гнилую в своей основе капиталистическую Англию в минуты острых катаклизмов. Он вовсе не мечтал всерьез о человеке-невидимке, но, создав его, он смог показать обреченность гениального одиночки-ученого в условиях капиталистического общества. Тем более не хотел видеть Уэллс грядущее биологическое разделение людей на ушедших под землю морлоков, продолжающих, как их предки-рабочие, производить материальные ценности, и на беспомощных, изнеженных, но скотоподобных элоев, потомков тех, кто жил за чужой счет, и годных теперь только для того, чтобы поставлять морлокам свое нежное мясо… Уэллс не мечтал об этом, но он отразил в своем “зеркале фантазии” разделение современного ему капиталистического общества на эксплуататоров и угнетенных и, доведя это разделение до предела, произнес тем приговор капитализму, отрицая его как систему, способную привести лишь к вырождению, скотству, каннибальству…

Обличающая фантазия Карела Чапека населила мир мыслящими саламандрами, сначала безобидными, смешными, милыми, а потом страшными, равнодушно-бесчеловечными, захватывающими мио, холодно уничтожающими населенные материки для создания нужных им отмелей… В этом наступлении на человечество новой человекообразной, но звериной в своей сущности расы узнаются знакомые, античеловеческие стремления современного Карелу Чапеку фашизма, который он с такой ненавистью обличал в романе “Война с саламандрами”, предостерегая человечество об опасности погибнуть под фашистским “саламандровым” сапогом…

Как мы уже видели, американская научная фантастика опирается не на мечту, не на направленную светлым желанием фантазию, а на фантазию, переносящую читателя в мир, не похожий на действительность, или вводящую в знакомый мир устрашающе преувеличенные достижения техники, вызывающие необыкновенные ситуации. Наука, ее задачи, терминология, гиперболизированные достижения техники привлекаются лишь для создания умопомрачительных конфликтов и внушения читателю безысходности, обреченности.

Однако неверно по одним только пустым или пугающим книгам судить обо всей американской научно-фантастической литературе, как это делалось у нас одно время.

Русский перевод книги Бредбери “451° по Фаренгейту” показал, что в Америке есть научно-фантастическая литература уэллсовского направления. Пусть это не литература светлой мечты, но это литература вольного или невольного отрицания капиталистической действительности, нежелания мириться ни с террористическим мракобесием Маккарти, ни с авантюристической политикой скачки по краю пропасти войны.

Фантазия Рэя Бредбери сделала его книгу “лупой совести” честного американца. “Смотрите, куда мы идем!” — говорит он. Великая техника достигнет умопомрачительных высот и скоростей, телевидение окружит нас со всех сторон абстрактным изображением, отгородит от реального мира и забот; покрытые огнеупорным слоем, наши дома не смогут гореть, но… пожарные останутся, чтобы по первому доносу мчаться на воющих саламандрах к месту происшествия, судорожно разматывать пожарные рукава и направлять в огонь струю… керосина! А сжигаемые пожарной командой незаконно хранимые книги — все равно, Шекспир ли это или библия, — охваченные огнем, будут разлетаться, словно стая диковинных птиц, пламенея красными и желтыми перьями… И пепел грязным снегом покроет все вокруг, а сажа трауром ляжет на потные лица молодчиков, у которых в современной Америке найдутся достойные коллеги, не так давно сжигавшие книги Маркса, Горького, Твена…

Бредбери, наблюдая действительность, показывает своеобразные ножницы между возможностями развития техники и культуры, уже сейчас ощущаемые в США. Техника еще более разовьется, поднимется, а культура человека, оглушенного, ослепленного телевидением и радио, оставшегося без книг, постыдно падет, увянет. И читатель воскликнет: “Так дальше не может продолжаться!”

Бредбери, подобно Уэллсу, не придает значения реальности описываемых им научных или технических усовершенствований и открытий, — они нужны ему лишь для выражения замысла. Но обстановку и характеры героев Бредбери рисует с предельной реалистичностью даже в том случае, когда прибегает к фантазии, далекой от науки. В новелле “Детская площадка” Бредбери с гневным, бичующим преувеличением показывает, как уродуется в США юное поколение. С отвращением видит он, что в США, начиная с колыбели, с детских площадок, воспитывают в детях жестокость. И дело не в безудержных шалостях и расквашенных носах, живописуемых писателем. Нет! Дело серьезнее!.. За отвратительным озорством детей читатель видит целую систему калечения юного поколения, систему, готовящую тех, кто способен выжить в жестокой свалке, с ранних лет приучающую детей к виду крови, к страшным преступлениям, так назойливо и бесстыдно рекламируемым на страницах комиксов. Видя рост детской преступности в США, Бредбери не может без ненависти говорить об уродовании детей, но… увы! он почти не видит выхода… Чтобы подчеркнуть безнадежность положения, он предлагает обмен судьбами между детьми и их самоотверженными и сердобольными отцами, готовыми принять на себя всю тяжесть изуродованного детства.

Также не видит Бредбери выхода из жестокой системы угнетения народов во имя интересов доллара и наживы. Но писатель понимает вину и в лице героев принимает ответственность за все содеянное во имя наживы.

В новелле “И камни заговорили…” Бредбери показывает чету странствующих американцев, автомобиль которых мчится через южноамериканские джунгли.

Прорвавшейся ненавистью влетает в открытое окно отравленная стрела. Та же кипящая ненависть хитро установила на шоссе обломки ножей мачете, которые прорезают шину… Обрывок лежащей на шоссе газеты сообщает, что Европа и Северная Америка перестали существовать. Атомная война… Произошло что-то страшное, непоправимое. На месте городов дымятся радиоактивные кратеры, почти все население погибло, рухнуло все, на что мог опираться американец, в какой бы стране он ни находился… Сменив колесо, американцы снова мчатся по шоссе, чтобы перебраться через границу, но… они не нужны в соседней стране, пограничники не пропускают их, отнимая деньги, предназначенные для взяток, подкупа. В машине не осталось бензина, путники бросают ее, пешком бредут в ближайший городок. Только одну ночь позволил им переночевать знакомый хозяин гостиницы. И они слышат ночью, как ликует народ, вдруг почувствовавший себя свободным… Свободным от чего? От того гнета, который всегда олицетворяли собой американцы, который продолжают еще олицетворять эти беспомощные путники мужчина и женщина, обреченные на расправу, самосуд. Они не погибли от атомных взрывов, как их соотечественники, но им суждено погибнуть от ненависти тех, кого они вчера угнетали… Герои Бредбери понимают тяжесть ответственности и не бегут от возмездия…

Новелла Бредбери многослойна, как всякое подлинно талантливое произведение, она говорит, быть может, о большем, чем хотел сказать писатель.

Фантазия Бредбери закономерно отражает действительность. Особенно ценно в творчестве Бредбери то, что он не утратил веры в человека, он заглядывает в тайники его души, чистые и нетронутые, где сохранятся, несмотря ни на что, крупицы светлого и хорошего. И как бы ни протестовал Бредбери против выхолащивания гипертрофированной техникой из души человека всего человеческого, он вовсе не отрицает техники, не зовет к первобытной природе и вигвамам. Нет, в своих рассказах о космических полетах он показывает героизм и яркие черты характера людей, пользующихся чудесными достижениями техники. Бредбери лишь против уродств технического века, а не против технического прогресса. И даже если бы мир постигла катастрофа, — страх перед которой сквозит во многих произведениях Бредбери, — если бы одичали потомки, все равно останется в их сердцах что-то, что теплым лучом надежды осветит их будущее.

Полны язвящей сатиры произведения таких писателей, как Джон Дж. Макгир, Фредерик Поль и К.М.Корнблат.

Американские фантасты не ограничиваются показом отрицательных сторон современной Америки. Пол Андерсон в романе “Сэм Холл” не только бичует маккартизм, но и мечтает о том, чтобы изгнать маккартистов из страны.

А вот перед нами научно-фантастическая новелла Джозефа Шеллита “Чудо-ребенок”. Это уэллсовская “пища богов” на современный американский лад.

Дети уэллсовской “пищи богов” не только ростом много выше обыкновенных людей, которые кажутся рядом с ними пигмеями, они также и гиганты духа, мечтающие о том, чтобы расти, расти… переделывать мир, сделать то, что не под силу пигмеям. Стремясь в иное, светлое будущее, они символически противостоят мелкому миру пигмеев, пугающихся всего смелого, огромного, цепляющихся за маленькое, старое, убогое… Острый ум писателя угадывает неизбежность столкновения сил, олицетворяющих новое с злобно-упрямым пигмейством, тянущим историю вспять. Писатель предсказывает грядущие социальные потрясения.

В рассказе “Чудо-ребенок” американская “пища богов” — это электрический “матуратор”, некий паукообразный аппарат вроде рентгеновского, с помощью которого можно воздействовать на нервную систему, ускорять и направлять развитие человека и, более того, формировать его по заранее намеченному плану.

Чудо-ребенок, созданный с помощью электрифицированной “пищи богов”, отнюдь не уэллсовский гигант тела и духа, мечтающий о светлом будущем. Новый человек должен стать концентратом способностей, прославляемых в капиталистическом обществе, способностей, приносящих удачу, власть, богатство. Словом, один из героев новеллы задумал создать “гиганта капитализма”, и чудо-ребенок проектируется как воплощение звериной сущности человека. Так на страницах новеллы появляется чудовище, некий сверхволк, перегрызающий горло всем остальным волкам и в первую очередь — по канонам фрейдизма — своим собственным родителям…

Новелла Джозефа Шеллита “Чудо-ребенок” — невольное разоблачение системы “свободной конкуренции”, уродующей душу человека, приближающей его к зверю.

Будущее!.. В американской научно-фантастической литературе оно почти всегда тревожно, полно опасностей и “неизбежных катастроф”.

Писатель Роберт Хайнлайн не мыслит себе будущего с иной социальной системой, чем капитализм. Он допускает, что капитализм будет существовать и в пору, когда человек овладеет космическим пространством, когда планета Венера при новых совершенных способах передвижений будет не дальше от США, чем тихоокеанские острова.

И он решает показать в рассказе “Логика империи” капиталистическую колонию будущего. Перед нами колония на Венере — мир чудовищной эксплуатации и рабского труда людей, завербованных обманом или насилием, отчаянием или посулами.

На завоеванной гением человека планете происходит аукцион, где с молотка продаются завербованные рабочие. Патроны-покупатели, обосновавшиеся здесь капиталисты с Земли, смахивающие на фермеров-рабовладельцев из южных штатов, ощупывают мускулы покупаемых рабов.

Жутко правдоподобны фантастические пейзажи Венеры. Можно поклясться, что на Венере действительно существует описанный Хайнлайном амфибиеобразный народец, безобидный, слабый, притесняемый колонизаторами.

В глухих недоступных болотах Венеры вольным казачьим станом живет община беглых невольников, живет, Дружа с амфибиеобразным народцем, пользуясь его помощью, закладывая на Венере новый, отличный от капиталистического строя уклад.

Со всех сторон через туман болот сюда стремятся беглые люди. И им помогают туземцы.

Перевернем еще страницу американской научной фантастики.

Появление советских искусственных спутников Земли потрясло капиталистический мир. Изрядно перепугало военных руководителей НАТО, не на шутку встревожило финансовых воротил. Простые люди и ученые всего мира увидели в советских спутниках и космических ракетах, достигших Луны, победу науки, призванной расширить знания человека, проложить ему путь к космосу. Люди, мыслящие лишь военными категориями, атомными бомбами и базами, увидели в атом новую возможность экспансии.

Луна, Луна! Друг влюбленных и живописцев, мечта астронавтов! Но есть, оказывается, люди, которые мечтают увидеть на Луне атомную базу. Представим на минуту, что это так и что этой базой управляют властолюбцы, достойные недоброй памяти бесноватого фюрера. Будущее самой Америки стало бы зависеть от прихотей командования лунной бомбардировочной базы. В любую минуту эту базу можно было бы использовать в преступных целях.

Именно такой случай атомного шантажа захотел показать нам Роберт Хайнлайн в своей новелле “Долгая вахта”. Новелла отражает сдвиги в американском общественном мнении, которые впоследствии так ярко проявились во время посещения Н.С.Хрущевым Америки. Хайнлайн, как и многие еще вчера заблуждавшиеся американцы, сегодня верит, хочет верить, что преступление может быть предотвращено.

“Девять кораблей взметнулись с Лунной Базы. Вскоре восемь из них образовали круг, в центре которого был девятый — самый маленький. Этот строй они сохраняли на всем пути до Земли.

На маленьком корабле виднелась эмблема адмирала, однако на нем не было ни одного живого существа. Это был даже не пассажирский корабль, а радиоуправляемый самолет, предназначенный для радиоактивного груза. В этом рейсе он имел на борту лишь свинцовый гроб и гейгеровский счетчик, который ни на минуту не утихал”.

Герой новеллы ценой жизни предотвратил замышляемое атомное преступление — и в этом отражается вера большинства простых американцев, которые, подобно герою новеллы, страстно хотят сохранить мир, не допустят атомного преступления против человечества, даже если бы для этого пришлось встать на долгую и трудную вахту.

И вот еще одно произведение на космическую тему — “Двое с Луны” Т.Л.Томаса. Это реалистический рассказ о героях, находящихся в фантастической обстановке. Люди по двое ежемесячно сменяют друг друга на лунной исследовательской станции. Бесконечно трудно прожить в лунных условиях этот месяц, всего только одни лунные сутки… И пусть нет никаких сверхъестественных лунных чудовищ, все правдоподобно и просто на Луне, но тем страшнее ее природа, тем больше подвиг, совершаемый на Луне простыми людьми… Простыми, но… Подтекст рассказа говорит о том, что люди возвращаются с Луны совсем не простыми… Что-то появляется в их взгляде, словно им стало известно нечто, жителям — Земли не доступное. Но Тем внимательнее присматриваются люди к вернувшимся с Луны, тем больше слушают их, обретших “опасное”, как кажется кое-кому на Земле, влияние… Но ничего особенного, как оказывается, не произошло с людьми на Луне, в них не вселились “чужие” души, их никто там не подменил, ничему не научил… Они просто познали там жизнь, дружбу, товарищество, взаимовыручку, тяжесть одиночества, страх гибели… Именно поэтому возвысились они над обыденностью, над привычными условностями и инерцией, над топью рутины… В своей кажущейся “надчеловечности” они стали безмерно человечнее… В рассказе романтизируется космический подвиг, робко, но все же высказывается неясная тяга к желанным переменам в жизни людей, переменам, явно пугающим власть имущих…

Так космическая тема становится все более реалистической в американской фантастике по мере того, как реальными становятся достижения человечества, и прежде всего Советского Союза, в завоевании космоса.

Это отражает характерные сдвиги в сознании американцев.

Рассматривая западную научно-фантастическую литературу, нельзя пройти мимо экранизации некоторых известных научно-фантастических произведений. Английский режиссер Александр Корда поставил по сценарию Герберта Уэллса еще до второй мировой войны фильм “Облик грядущего”. Многое наивно звучит сейчас в этом фильме, отражавшем протест передовых слоев английского общества против надвигающейся войны. Мелькают годы на экране, меняется облик английского города… Уэллсу казалось, что война затянется на сто лет и… погибнет цивилизация, рассыплется под военным сапогом фашиствующих военных вождей, у которых останется лишь одно стремление продолжать бойню, неизвестно зачем и во имя чего… Не останется уже ни машин, ни бензина, люди будут жить среди руин, эпидемии истребят население, одичавшее, забывшее все, что составляло сущность жизни до войны… Как хрупка цивилизация!.. Как быстро она может быть разрушена!.. Ведь она держится на индустриальной базе и на обучении нового поколения. Если база разрушена, а поколение не обучается, то… Пещерный человек словно дремлет в каждом, он готов проснуться.

Но Уэллс не хочет так мрачно смотреть вперед, он ищет выхода… Культура людей не может погибнуть, Разум должен восторжествовать… И носителем этого всечеловеческого Разума Уэллс делает некую технократическую организацию инженеров и ученых, под руководством которой возрождается на новых началах рациональности и благополучия жизнь на Земле.

Социально наивные картины лишены в фильме живой основы — человека будущего, его образа, и носят умозрительно символичный характер. Характерно здесь лишь конечное торжество Разума в жизни человеческого общества.

Но вот на Землю вторгается чужой, холодный, жестокий Разум неведомых марсиан. Знаменитый роман Уэллса “Борьба миров” в самые последние годы экранизируется в Голливуде. И действие переносятся в нашу современность. Именно сейчас прилетают на Землю марсиане, чтобы подготовить для колонизации приглянувшуюся им планету.

Лучшая традиция Уэллса сохранена в картине — это соседство фантастического и ощутимо реального… Вся первая половина картины с падением на Землю тела, отвинчивающимся люком, с толпой любопытных, — все это может быть принято за документальные кадры. И в этом огромная сила воздействия этого фильма.

И поражает потусторонняя жестокость пришельцев, оттененная наивной верой простых людей в гуманизм высшего Разума. Пришельцы с Марса показываются такими, какими были колонизаторы на Земле. Их не интересуют двуногие земляне, они не вступают с ними ни в какое общение, они просто уничтожают их всех, как вредных насекомых.

И бессильны оказываются современные армии, пушки, даже сброшенная на военные машины марсиан атомная бомба…

Окруженные некоей электронной защитой, словно сделанные из чужих атомов, плывут в воздухе диковинные машины, из которых на лебединой шее высовывается боевая головка, извергающая все уничтожающий луч…

Весь мир в опасности. Марсиане высадились всюду, и всюду они уничтожают все на своем пути, педантично сметая с Земли землян и их строения, как выметал бы человек из своего будущего жилища муравьев.

У Герберта Уэллса “Борьба миров”-обвинительный акт против современного ему общества, он показывает в фантастической обстановке его гнилость и слабость.

Постановщики же современной “Борьбы миров”, показав неотвратимую наступательную силу Злого Разума марсиан, расписываясь от имени человечества в его беспомощности, подменяют Уэллса, используют острую ситуацию, чтобы показать защиту божью… Блестящая выдумка Уэллса, показавшего, что марсиане погибли на Земле от микробов, американские постановщики использовали, чтобы представить микроба как орудие божие… И подчеркнуто это тем, что в гибнущем городе небоскребов уцелели люди, лишь молившиеся в церкви…

Интересно, что в фильме американские ученые, узнав примитивный состав крови марсиан, готовили биологическую борьбу с ними, по крайней мере задумали ее, но… обезумевшая толпа в панике уничтожила все, что было для этого приготовлено. Так что человек в конечном счете ничего не противопоставил пришельцам, кроме молитв…

Так модернизировали американские кинематографисты Уэллса.

Любопытно трактует японская кинематография тему страшной опасности, нависающей над человечеством.

В фильме “Гондзилла” показано некое чудовище, порожденное атомными взрывами. С виду оно напоминает исполинского динозавра, но извергает из пасти огнеметное пламя и губительно радиоактивно. К тому же, выйдя из океана, оно разрушает город Токио, где небоскребы достают ему лишь до пояса.

Конечно, чудовище это символично, оно олицетворяет в себе ту угрозу, которая висит над человечеством из-за безумной политики продолжающегося атомного вооружения, но символизация эта материализована наивно и не заставляет зрителя переживать.

Совсем иные чувства вызывает знаменитый американский фильм “На берегу”, повесть о том, что никогда не происходило и может не произойти…

С большой художественной убедительностью авторы фильма, тактично выправляя роман австралийского писателя Невила Шата, по которому сделан фильм, показывают островок жизни, оставшийся на Земле после уничтожившей все атомной войны.

Никто уже не может разобраться в Австралии, где и почему началась эта убийственная атомная война 1954 года…

По-прежнему еще живут люди на последнем материке Земли, но… он также обречен на гибель. Воздушные и морские течения принесут с собой губительную радиацию, и тогда… все кончится…

И в фильме мы видим жизнь, прекрасную, зовущую жизнь, хороших людей и их чувства, побеждающие даже неотвратимость гибели… Картина показывает, как может быть прекрасна жизнь, но… Ее может не быть… И мы видим жуткие, пустынные улицы Сан-Франциско, где не осталось в живых ни одного человека… Но все цело там — и небоскребы, и памятники, и даже аптеки… Нет только людей, погибших от радиации, умерших каждый на своей кровати…

Тщетно силится найти последняя подводная лодка хоть одного живого человека. Но кто же подает радиосигналы? Оказывается, на ключ давит недопитая бутылочка кока-колы, запутавшаяся в шнурке занавески. И ветер колеблет занавеску, то опуская, то нажимая на ключ бутылкой…

И это все, что сохранилось от человеческой цивилизации. Она закончилась здесь, скоро она закончится и в последнем уголке Земли.

Ужас овладевает всеми, кто задумывается над этим… Им отвечают последние слова фильма: “Еще не поздно, брат…” Да, еще не поздно. Этого еще не случилось, это может не случиться, если люди одумаются.

Но тогда им придется согласиться с Советским Союзом, предлагающим запретить и испытания ядерного оружия и само ядерное оружие…

Но что же будет тогда? Разве сможет существовать капитализм баз угрозы возможной войны, которая действует на его обреченный организм, как наркотик?..

Ответа на это не дает американская литература и ее ветвь — американская научная фантастика.

Мы выходим из джунглей американской научной фантастики; мы увидели “жуткие” космические драмы, содрогались от нарисованных страхом или чувством безысходности картин, содрогались потому, что они воскрешали в нашей памяти подлинные картины разрушенных атомной бомбой японских городов; иной раз интерес к незнакомому, странному мешал нам увидеть враждебную сущность произведений, прикрытую внешней занимательностью. Мы не заглянули в самые мрачные уголки ненависти, мракобесия, упадка, не считая их главными в развивающейся американской литературе. Научно-фантастическая ветвь американской литературы не стоит на месте. Если вчера она, отражая пессимизм и безысходность обреченного капитализма, покончила с традиционным “хэппи эндом”, паразитируя на науке, пользуясь ее достижениями, ее терминологией, — но сегодня в этой литературе все слышней становится голос прогрессивных писателей, отдающих себе отчет в том. куда идет мир. В определенной части американской научно-фантастической литературы привлекает критическое отношение к действительности и предостерегающие нотки трибунов, видящих гибельность выбранного руководителями современного им общества пути. И наиболее привлекающая к себе часть американской научно-фантастической литературы, подобно фильму “На берегу”, иной раз даже, помимо воли авторов, объективно работает на священную ненависть людей к войне и к уничтожению городов, стран, народов. Эта ненависть просыпается у читателя.

Советские люди много думают об американцах. Им хочется больше и лучше узнать их стремления, мечты, тревоги. Фантазия — отражение действительности, ее волшебное зеркало. Через фантазию американцев можно увидеть и понять их действительность, почувствовать тупик американского образа жизни, в котором бьется, как в клетке, мечта. Американская научная фантастика помогает заглянуть в думы и жизнь американцев.

Александр Казанцев

Том Годвин

НЕУМОЛИМОЕ УРАВНЕНИЕ

Он был не один.

Об этом говорила белая стрелка крошечного прибора на пульте управления.

Тем не менее в рубке, кроме него, никого не было. Слышался лишь шум двигателя. Но белая стрелка ползла вверх. Когда маленький корабль оторвался от “Звездной Пыли”, она стояла на нуле, а теперь она двигалась. Это означало, что за дверцей грузового отсека присутствует какое-то тело, излучающее тепло.

Это могло быть только живое человеческое тело. Он откинулся в кресле. Он был пилотом КЭПа, не раз видел смерть и всегда без колебаний выполнял все, что от него требовалось. Но даже для пилота КЭПа нужно некоторое время, чтобы заставить себя пересечь рубку и хладнокровно, без рассуждений убить человека, которого никогда до этого не встречал.

Однако таков был закон, четко и лаконично сформулированный в пункте восемь мрачного параграфа “л” Межпланетной инструкции: “Любой пассажир, обнаруженный во время полета на КЭПе, подлежит немедленному уничтожению”. Таков был закон, и от него не могло быть никаких отступлений. Он был продиктован не прихотью человека, а условиями границ обитаемого мира. После того как человек вылетел за пределы солнечной системы и началось завоевание Галактики, возникла необходимость наладить контакт с колониями и исследовательскими партиями, работавшими на новых планетах. Напряженными усилиями человеческого гения были созданы огромные звездные корабли. Постройка каждого корабля требовала колоссальных затрат и отнимала много времени. Корабли появлялись на разных планетах строго по графику и уносили колонистов к новым мирам. Они никогда не выходили из графика: любая задержка нарушила бы регулярное сообщение между старой Землей и новыми мирами Границы.

Однако часто приходилось оказывать помощь или снабжать оборудованием и продовольствием группы людей на той или иной планете в непредусмотренное расписанием время. Для этого предназначались КЭПы — корабли экстренной помощи. Маленькие, хрупкие, изготовлявшиеся из легких металлов и пластмасс, они легко умещались в корпусе звездолета. У них был небольшой ракетный двигатель, потреблявший сравнительно немного горючего. На борту каждого звездолета помещалось четыре КЭПа. Когда приходил сигнал о помощи, ближайший звездолет выпускал КЭП с грузом, а затем продолжал свой путь.

Снабженные атомными конвертерами, звездолеты не нуждались в жидком ракетном топливе, потребляемом кораблями экстренной помощи. Они могли брать лишь очень ограниченный запас этого тяжелого горючего, и поэтому тратить его приходилось чрезвычайно экономно. Счетные машины определяли курс, массу КЭПа, пилота и груза, необходимое количество горючего. Они были очень точны и ничего не упускали в своих расчетах, но они не могли учесть дополнительный вес непредвиденного пассажира.

“Звездная Пыль” приняла сигнал одной из исследовательских партий, работающих на Вудене. Шесть человек были поражены лихорадкой, вызываемой укусом зеленой мошки “кула”, а весь имевшийся у них запас сыворотки уничтожил ураган, который пронесся накануне над лагерем.

Получив сигнал, “Звездная Пыль” уменьшила скорость, выпустила КЭП с небольшим грузом сыворотки, а затем легла на прежний курс, и вот час спустя прибор показывал, что в грузовом отсеке, кроме маленькой картонной коробки с сывороткой, находилось живое существо. Пилот остановил взгляд на узкой белой дверце. За ней жил и дышал человек, которому предстояло узнать, что его убежище открыли слишком поздно. Пилот ничем не мог ему помочь. Из-за добавочной массы пассажира ему не хватит горючего во время торможения; истратив последние остатки топлива, КЭП начнет стремительно падать. Корабль вместе с пилотом и пассажиром врежется в землю и превратится в груду человеческих костей и обломков металла. Спрятавшись на корабле, этот человек подписал себе смертный приговор.

Он снова взглянул на предательскую белую стрелку и поднялся. То, что ему предстояло совершить, было тяжело для них обоих, и чем скорее все будет кончено, тем лучше. Он пересек рубку и остановился перед белой дверцей.

— Выходите! — Приказ прозвучал резко и отрывисто, заглушив на мгновение рокот двигателей.

За дверью послышался шорох, и затем снова стало тихо. Он представил себе забившегося в уголок пассажира, который вдруг осознал ужасные последствия своего легкомысленного поступка.

— Я сказал — выходите!

Он слышал, как человек двинулся, чтобы выполнить его приказ. Он ждал, не спуская глаз с дверцы. Рука лежала на рукоятке атомного пистолета, висевшего у него на поясе.

Дверь открылась, и оттуда появился улыбающийся пассажир.

— Ладно, сдаюсь. Что теперь будет?

Перед ним стояла девушка.

Он молча смотрел на нее. Рука соскользнула с пистолета. Это было ужасно. Пассажир оказался девушкой, которой не было еще и двадцати лет. Она спокойно стояла перед ним в своих летних туфельках, и ее каштановая кудрявая головка едва доставала ему до плеча. От нее исходил слабый аромат духов. Она подняла к нему улыбающееся лицо, и ее глаза смотрели бесстрашно и выжидающе.

Что теперь будет? Если бы этот вопрос был задан самоуверенным голосом мужчины, он бы ответил на него решительно и быстро. Сорвав с него опознавательный жетон, он открыл бы люк. В случае сопротивления он пустил бы в ход пистолет. Все кончилось бы в несколько минут, и тело случайного пассажира было бы выброшено в безвоздушное пространство. Все было бы просто, будь пассажир мужчиной.

Он вернулся к своему креслу и жестом предложил девушке сесть на стоящий у стены стенд с контрольными приборами. Видя его мрачное лицо, девушка перестала улыбаться. Она напоминала напроказившего щенка, которого застали на месте преступления и который знает, что его ждет наказание.

— Вы еще ничего мне не сказали, — начала она робко. — Я виновата. Что же теперь со мной будет? Мне, наверное, придется уплатить штраф?

Он резко прервал ее:

— Что вы здесь делали? Почему вы спрятались на КЭПе?

— Я хотела повидать брата. Он работает на Вудене в правительственной топографической экспедиции. Я его не видела целых десять лет, с тех пор как он покинул Землю.

— Куда вы летели на “Звездной Пыли”?

— На Мимир. Я устроилась там на работу. Брат все время посылал нам деньги — отцу, матери и мне. Он платил за мои курсы по изучению языков. Я окончила досрочно, и мне предложили место на Мимире. А Джерри еще не скоро покончит с Вуденом, он попадет на Мимир не раньше чем через год. Поэтому я здесь и спряталась. Ведь здесь хватит для меня места, и, если нужно, я уплачу штраф. У меня нет больше ни братьев ни сестер, а мы с Джерри не виделись очень долго. Мне не хотелось ждать еще целый год, и я спряталась здесь. Я, конечно, понимала, что нарушаю какие-то правила…

Нарушаю какие-то правила! Она была не виновата, что не знала законов. Она жила на Земле. Там не понимали, что законы Границы по необходимости жестоки и безжалостны, как и среда, породившая их. Но ведь была же в звездолете надпись на двери! У входа в секцию, где находился КЭП: “Посторонним не входить!” И все-таки она вошла.

— Ваш брат знает, что вы летели на Мимир?

— Конечно. Я еще месяц назад сообщила ему, что окончила курсы и лечу на Мимир на “Звездной Пыли”. Я знала, что он собирается через год уехать с Вудена. Он получит повышение и хочет тогда обосноваться на Мимире.

На Вудене работали две исследовательские партии. Он спросил ее:

— Как зовут вашего брата?

— Кросс. Джерри Кросс. Он в Группе Два. Он дал нам такой адрес. А вы его знаете?

Сыворотку нужно было доставить Группе Один. Группа Два находилась на расстоянии восьми тысяч миль от нее, за Западным морем.

— Нет, я никогда его не встречал.

Он повернулся к пульту и уменьшил торможение, хорошо зная, что это все равно не отвратит неизбежного конца. Он делал все, чтобы хоть немного его отсрочить. Почувствовав, что корабль задрожал и начал падать, девушка слегка привстала от удивления.

— Мы сейчас летим быстрее? Почему? — спросила она.

— Чтобы сэкономить горючее.

— Так, значит, его мало?

Он медлил с ответом. Затем спросил:

— Как вам удалось спрятаться на корабле?

— Я дождалась, когда никто на меня не смотрел, и пробралась сюда. Кто-то говорил, что пришел сигнал с Вудена и туда направляют КЭП, а я слышала. Я проскользнула в грузовую камеру, а корабль был уже готов к полету. Сама не знаю, как мне это удалось. Все казалось очень просто: попасть на Вуден и увидеть брата. А теперь у вас такое лицо… я понимаю, что это был не очень мудрый поступок.

Она снова улыбнулась ему.

— Я буду примерным преступником. Я хочу возместить все расходы и уплатить штраф. Я умею готовить и чинить одежду и вообще знаю много полезных вещей. Я даже могу быть сиделкой.

— А вы знали, что мы везем для партии?

— Нет. Вероятно, какое-нибудь оборудование?

Почему она не была мужчиной, преследующим свои тайные и корыстные цели, или преступником, который бежал от, правосудия в надежде навсегда затеряться в огромном новом мире? Никогда еще пилоту КЭПа не приходилось сталкиваться с таким пассажиром. Среди тех немногих, кто пробирался на корабль, бывали люди низкие и эгоистичные, жестокие и опасные, но никогда еще на борту КЭПа не было голубоглазой улыбающейся девушки, готовой уплатить штраф и выполнять любую работу только для того, чтобы увидеть брата.

Он повернулся к пульту управления и нажал кнопку, вызывая “Звездную Пыль”. Это было бесполезно, но он должен был испробовать все средства. Нельзя было схватить ее и толкнуть в люк, как поступил бы пилот, будь “пассажир” мужчиной. До тех пор пока КЭП тормозился силой тяготения, отсрочка была неопасной. Из коммуникатора раздался голос:

— Слушает “Звездная Пыль”. Сообщите опознавательные и докладывайте.

— Бартон. КЭП 34ГII. Экстренно. Вызываю командира корабля Делхарта.

Послышалось слабое нестройное гудение. Вызов проходил через соответствующие каналы.

Девушка молча наблюдала за ним. Она больше не улыбалась.

— Вы хотите, чтобы они вернулись за мной? — спросила она.

Коммуникатор щелкнул, и далекий голос сказал:

— Командир, вас вызывает КЭП.

— Они вернутся за мной? — еще раз спросила она. — И я не смогу увидеть брата?

— Бартон! — раздался резкий голос Делхарта. — Что за срочность?

— Пассажир.

— Пассажир? — в вопросе прозвучало удивление. — Тогда почему срочный вызов? Вы его обнаружили вовремя, непосредственной опасности нет. Вам надо связаться с Бюро корабельной информации, чтобы они оповестили ближайших родственников.

— Пассажир еще на борту, и обстоятельства не совсем обычные…

— Необычные? — перебил его командир. В его голосе ясно слышалось нетерпение. — Вы отлично знаете, что у вас мало горючего. И вам не хуже, чем мне, известен закон: “Каждый пассажир, обнаруженный во время полета на КЭПе, подлежит немедленному уничтожению”.

Бартон услышал, как вскрикнула девушка.

— Этот пассажир — девушка.

— Что?!

— Она хотела повидаться с братом. Это — еще совсем ребенок. Она не представляла себе, что делает.

— Понятно, — голос стал мягче. — И вы меня вызвали, надеясь, что я смогу вам чем-нибудь помочь? — Не дожидаясь ответа, он продолжал: — Мне очень жаль, Бартон, но я не в силах ничего сделать. Звездолет не может отклониться от графика. От этого зависят жизни слишком многих людей. Я чувствую то же, что и вы, но я не в состоянии что-либо изменить, как и вы. Выполняйте свой долг. Соединяю вас с Бюро информации.

Голос в коммуникаторе замолк. Оттуда доносилось лишь легкое потрескивание. Бартон повернулся к девушке. Она сидела, подавшись вперед, и смотрела на него испуганными, широко раскрытыми глазами.

— О чем он говорил? Что вы должны сделать? Уничтожить? Что он имел в виду? Этого не может быть!

Оставалось мало времени, и он не мог ей лгать.

— Он сказал то, что следовало.

— Нет!

Девушка отпрянула от него, как будто он собирался ее ударить. Она подняла руку, словно желая отстранить то страшное, что надвигалось на нее.

— Однако это так.

— Нет! Этого не может быть. Вы не в своем уме. Что вы говорите!

— Мне очень жаль, — он старался говорить с ней как можно мягче. — Мне следовало сказать вам раньше, но я хотел сделать все, что в моих силах. Я вызвал “Звездную Пыль”. Вы слышали, что сказал командир?

— Это невозможно. Если вы выбросите меня за борт, я умру.

— Да.

Она ловила его взгляд, стараясь прочесть в нем правду, и недоверие в ее глазах сменилось ужасом. Она прижалась к стене, маленькая и беззащитная, как мягкая тряпичная кукла. Казалось, в ней угасла последняя искорка надежды.

— И вы собираетесь это сделать? Вы хотите меня убить?

— Мне очень жаль, — сказал он. — Вы даже не представляете себе, как мне вас жаль. Но так должно быть, и никто во всей вселенной не в силах что-либо изменить.

— Вызываю КЭП, — раздался металлический голос в коммуникаторе. — Говорит Бюро информации. Дайте опознавательные данные.

Бартон встал с кресла и подошел к девушке. Она судорожно вцепилась в край своего сиденья. Лицо, поднятое к нему, было совершенно белым под густой шапкой каштановых волос. Тем резче выделялась на нем ярко-красная полоса губной помады.

— Уже?

— Мне нужен ваш опознавательный жетон, — сказал он.

Она разжала руки и нащупала дрожащими пальцами висевшую у нее на шее цепочку, к которой был прикреплен маленький пластмассовый диск. Пилот помог ей снять диск и вернулся на свое место.

— Сообщаю данные. Опознавательный номер Т837…

— Одну минуту, — прервал его голос. — На серой карточке?

— Да.

— Время исполнения приговора?

— Я сообщу вам позже.

— Позже? Это не по форме. Сначала требуется точное время смерти…

Он с огромным трудом заставил свой голос не дрогнуть.

— Тогда пусть будет не по форме. Сначала запишите остальные данные. Пассажир — девушка, и она все слышит. Вы это можете понять?

Наступила тишина. Затем голос сказал:

— Простите. Продолжайте.

Он начал читать очень медленно, чтобы дать ей возможность оправиться от первого чувства ужаса и постепенно свыкнуться с неизбежностью.

— Номер Т8374 тире 54. Имя — Мэрилин Ли Кросс. Пол — женский. Родилась 7 июля 2160 г. (“Ей только восемнадцать”, — пронеслось у него в голове). Рост — 5 футов 3 дюйма. Вес — 110 фунтов.

Казалось странным, что такого маленького веса было достаточно, чтобы сокрушить целый корабль.

— Волосы — каштановые. Глаза — голубые. Телосложение — хрупкое. Группа крови — 0. (“Господи, кому нужны эти сведения”, — подумал он.) Пункт назначения — Порт-Сити, Мимир.

Он кончил и сказал:

— Я вас вызову позже.

Затем снова повернулся к девушке. Она прижалась к стене и смотрела на него каким-то зачарованным взглядом.

— Они хотят, чтобы вы убили меня? Вы все ждете моей смерти?

В ее голосе исчезло напряжение, и она говорила, как испуганный и смущенный ребенок.

— Все хотят меня убить, а я ничего не сделала. Я никому не причинила зла. Я только хотела увидеть брата.

— Все не так, как вы думаете, совсем не так, — сказал он. — Никто не хочет вас убивать. И никто не допустил бы этого, если бы это зависело от людей.

— Но тогда почему все так? Я не понимаю.

Он объяснил ей создавшееся положение. Она долго молчала, а когда наконец заговорила, в ее глазах уже не было ужаса.

— Значит, все это только потому, что у вас мало топлива?

— Да.

— И я должна умереть, чтобы не погибли еще семь человек?

— Именно так.

— И никто не хочет моей смерти?

— Никто.

— Тогда, может быть… Вы уверены, что ничего нельзя сделать? Неужели люди не спасли бы меня?

— Все с радостью помогли бы вам, но никто ничего не в состоянии сделать. Все что я мог — это вызвать “Звездную Пыль”.

— А она не вернется, понимаю. Но, может быть, есть другие звездолеты? Неужели нет никакой надежды?

Она наклонилась вперед, с волнением ожидая его ответа.

— Нет.

Слово упало, как холодный камень. Она снова откинулась к стене, глаза ее потухли.

— Вы в этом абсолютно уверены?

— Да. На расстоянии сорока световых лет нет ни одного корабля, и никто ничего не может изменить.

Она опустила глаза и начала нервно перебирать складки платья. Постепенно она свыкнется с мыслью о своей страшной судьбе. Но на это нужно время, а его у нее очень мало. Сколько же его осталось?

На КЭПе не было установки, охлаждающей корпус. Поэтому необходимо было уменьшить скорость до среднего уровня, прежде чем корабль войдет в атмосферу. А сейчас они приближались к месту назначения со скоростью, превышающей установленную для них счетными машинами. Вот-вот должен был наступить критический момент, когда придется возобновить торможение, и тогда вес девушки станет очень важным фактором, который не учли счетные машины при определении количества топлива. Когда начнется торможение, она должна будет покинуть корабль. Иного выхода не было.

— Сколько я могу еще здесь оставаться?

Бартон невольно вздрогнул: этот вопрос прозвучал как эхо его собственных мыслей. Сколько? Он и сам не знал. Это было известно только счетным машинам. Каждый КЭП получал ничтожное количество дополнительного горючего на случай неблагоприятных условий полета. Все сведения, касающиеся курса корабля, хранили запоминающие элементы вычислительных машин. Эти данные нельзя было изменить. Можно было только сообщить счетным машинам новые данные — вес девушки и точное время, когда он уменьшил торможение.

Не успел он вызвать “Звездную Пыль”, как из коммуникатора раздался голос командира:

— Бартон, Бюро информации сообщило, что вы не закончили рапорт. Вы уменьшили торможение?

Командир уже догадался.

— Я торможу при одной десятой силы притяжения, — ответил он. — Уменьшил торможение в семнадцать пятнадцать, а вес — сто десять. Мне бы хотелось оставаться на одной десятой, пока позволяют счетные машины. Вы сможете сделать расчет?

Пилоту КЭПа строго запрещалось во время полета вносить какие бы то ни было изменения в курс, вычисленный для него счетными машинами, но командир даже не напомнил ему об этом. Делхарт никогда не был бы назначен командиром космического корабля, если бы не умел быстро разбираться в обстановке и не знал хорошо людей. Поэтому он только сказал:

— Я передаю сведения счетным машинам.

Коммуникатор умолк. Пилот и девушка ждали. Счетные машины должны были ответить немедленно. Новые данные вкладывались в стальную пасть первого элемента, и электрические импульсы проходили через сложную цепь. Время от времени щелкало реле, поворачивался крошечный зубец. Электрические импульсы безошибочно находили ответ. Невидимые, они с убийственной точностью решают сейчас, сколько осталось жить девушке, сидящей напротив пилота. Пять маленьких металлических сегментов на втором элементе двигались один за другим, соприкасаясь с лентой, смазанной краской, а затем другая стальная паст выбрасывала листок с ответом.

Хронометр на распределительной доске показывал 18.10, когда снова раздался голос командира:

— Вы должны возобновить торможение в 19.10.

Девушка взглянула на хронометр и тут же отвела взгляд.

— Это — оставшееся время? — спросила она. Бартон молча кивнул, и она опять опустила глаза.

— Запишите исправления в курсе, — сказал командир. — При обычных обстоятельствах я не допустил бы ничего подобного, но я понимаю ваше положение. Вы не должны отклоняться от этих инструкций. В 19.10 представьте рапорт.