Роберт Хайнлайн

«Марсианка Подкейн»

Гейл и Астрид
Глава 1



Мне всю жизнь дико хотелось на Землю! Нет, не насовсем — просто поглядеть. Провести на Земле какое-то время — это здорово, это вам кто угодно скажет, но оставаться там на всю жизнь… Нетушки. Земля для человека не очень-то подходит.

Лично я вообще не верю, что человек появился на Земле. Тем более, в доказательство приводят всего-то пару фунтов допотопных косточек, да еще рассуждения разных там ученых-антропологов, которые чаще всего, если как следует разобраться, противоречат друг другу!

Сами посудите. Сила тяжести на Земле для человека явно великовата, ну откуда же иначе — грыжа, плоскостопие и всякие там сердечные недостаточности. Солнечные лучи, если от них не прятаться, кого хочешь мигом доконают — а где это видано, чтоб живые существа под угрозой смерти должны были защищаться от родной среды обитания? Ну, а с экологией на Земле и вовсе… Ладно, не суть. В общем и целом, мы, люди, никак не могли появиться на Земле. На Марсе, конечно, тоже не могли, хотя он гораздо ближе к идеалу, чем все остальные планеты Системы. Может быть, нашим родным домом была какая-нибудь исчезнувшая планета? Впрочем, я лично считаю своим родным домом Марс и, куда бы ни занесло меня, никогда его не забуду и в конце концов вернусь назад… Хотя обязательно буду путешествовать — и забираться в такие места, где до меня не ступала нога человека.

Но для начала надо бы смотаться на Землю. Да нет, мне плевать, как там все эти восемь с лишним миллиардов народу умудряются жить — ведь чуть не друг на друге сидят; немудрено — там суши подходящей для жизни в два раза меньше, чем надо. Я океан хочу посмотреть. Издали, конечно. Океан — это не просто фантастически невероятная штука — меня от одной мысли о нем прямо в дрожь бросает! Подумать только — такая масса воды, и просто так, сама по себе! А глубины, наверное, и с головкой будет… С ума сойти!

И мы очень скоро полетим ко всем этим чудесам!



Однако мне следовало бы нас всех представить. Семью Фриз, в смысле. Меня зовут Подкейн Фриз; для друзей — таковыми, кстати, если пожелаете, можете стать и вы — просто Подди. Пол — женский, возраст — отроческий (мне восемь лет и четыре месяца). Дядя Том говорит, «чуток еще осталось до замужа дорасти». Это верно — гражданин Марса не может подписать неограниченный брачный контракт без согласия опекуна, пока ему не исполнится девять. Ростом я — без обуви — 157 сантиметров, а вешу 49 килограммов. Папочка меня зовет «синеглазикус пятифутиус», потому что он историк и романтик. А вот я — человек совершенно неромантичный и когда мне исполнится девять, то не стану торопиться с брачным контрактом, пусть даже ограниченным. У меня другие планы.

Нет, я, конечно, не против замужества и вполне уверена, что смогу выйти замуж за кого захочу. Уж в дневнике-то можно себе позволить все писать по-честному, без ложной скромности — его ведь не будут публиковать, пока я не стану пожилой, знаменитой дамой. Ну а до того я еще сто раз успею все перечитать и поправить, если нужно. Сейчас я, на всякий пожарный, пишу на старом английском древнемарсианскими символами. Папочка легко все прочел бы, но он нипочем не станет, если только сама не попрошу. Просто золото у меня папочка! А вот братец Кларк охотно бы свои буркалы запустил, но он старый английский считает мертвым языком, а древнемарсианскими символами ему и вообще лень голову забивать.

Вам не попадалась такая книжка: «Одиннадцать лет — адаптационный кризис у мальчика переходного возраста»? От корки до корки прочла — думала, поможет с братцем справиться. Кларку только шесть, но в заглавии имеются в виду земные годы: книжка-то ведь написана на Земле. Ну а в нашем, настоящем годе — 1,8808 земного, так что братцу Кларку сейчас как раз около одиннадцати этих недоделанных земных годов.

Кстати, книжка мне ни капли не помогла. Там говорилось про «смягчение перехода в социальную группу», а что-то непохоже, чтобы Кларк вообще хотел иметь что-то общее с родом человеческим. Вот придумать способ взорвать всю вселенную, чтоб посмотреть, какой шикарный «бабах» получится — это по-кларковски! Хуже всего — что мне приходится за него отвечать, а между тем ай-кью у него 160, против моих ста сорока пяти. Представляете, как драгоценна для меня каждая кроха наличной зрелости и солидности? Пока что приходится действовать по принципу: «Ни на секунду не ослабляй бдительности и — никаких компромиссов!» Вот так и живем.

Но вернемся ко мне. Крови во мне — какой только ни намешано, но преобладает, по-моему, шведская, а полинезийской и азиатской — так, капелька, для пущей экзотики. Ноги — для моего роста — достаточно длинные, талия — 48. Грудь — 90, и не только оттого, что у меня широкая грудная клетка (все старожилы склонны к гипертрофии легких) — на «вторичные половые признаки» тоже кое-что приходится. Кроме того, у меня волнистые, светло-русые волосы, и я симпатичная. Не то чтоб красивая — какой-нибудь Пракситель,[1] наверное, сразу и отвернулся бы — но я считаю, утонченная, яркая красота мужчину сразу отпугнет, или еще, чего доброго, такой столбняк на него наведет, что от него и толку никакого не будет. А вот симпатичная внешность — штука очень даже хорошая, конечно, если умному человеку досталась.

Еще года два назад я жалела, что не родилась мальчиком, потому что хочу стать капитаном космического корабля, но потом поняла, какой была дурой. Еще бы пожалела, что крылышек за спиной нет! Как говорит мама, в дело нужно пускать то, что имеется под рукой, и мои «подручные материалы» меня вполне устраивают. Словом, я поняла, что быть женщиной — куда как хорошо. Так что гормональным балансом я довольна, да и к этому миру вполне приспособлена, а он — ко мне; ума достаточно настолько, чтоб не выставлять его наружу; у меня большие выразительные губы и маленький вздернутый носик. Стоит мне озабоченно наморщить его — и все мужчины просто счастливы чем-нибудь помочь. Особенно те, что раза в два меня старше. Как говорится, траекторию не только на пальцах можно посчитать.

Вот такая я и есть, Подай Фриз, свободная гражданка Марса, будущий пилот, а когда-нибудь — командир экспедиции по исследованию глубокого космоса. Подробности — во всех газетах Системы.

Моя мама гораздо красивее, чем я, а по росту мне ее никогда не догнать. Она здорово похожа на валькирию, готовую взмыть к небесам, а по профессии — главный инженер (крупномасштабные конструкции на поверхности планет и в пространстве) с правом работы по всей Системе; награждена медалью Гувера[2] с дубовыми листьями и орденом Христианы второй степени — за реконструкцию Фобоса[3] и Деймоса.[4] К тому же мама не только первоклассный спец, но и отлично держится в обществе и может мгновенно переключаться во всем диапазоне, начиная от теплого дружелюбия и кончая ледяной чопорностью, смотря по обстановке. Еще у нее куча ученых степеней, и время от времени она разражается маленькими научно-популярными перлами, например «О некоторых аспектах возведения связанных напряженных слоистых конструкций с учетом воздействия радиоактивного фона».

Из-за всех этих дел мамы часто подолгу нет дома, и мне волей-неволей приходится брать на себя обязанности «сторожа брату своему». Однако нет худа без добра — для меня это хорошая практика. Как же я стану управляться с экипажем космического корабля, если с одним-единственным шестилетним дикаренышем не могу справиться? Мама говорит, если начальник для поддержания дисциплины вынужден лупить своих людей по головам гаечным ключом, в начальники он наверняка не годится, поэтому я стараюсь без силового нажима держать нашего малолетнего нигилиста в рамках. Силовой нажим к нему, кстати сказать, не шибко-то и применишь: весит этот поросенок не меньше моего и в драке никаких правил знать не желает.

Причиной появления нас с Кларком на свет была как раз мамина работа на Фобосе. Мама старалась изо всех сил завершить в срок свое строительство; папочка же, взявший отпуск в Аресском университете для работы по гранту фонда Гуггенхейма, фанатично старался сберечь до последней крупинки наследие древней марсианской цивилизации, и на строительство ему было ровным счетом наплевать. Словом, они с мамой сделались такими закадычными врагами, что жить друг без друга уже не смогли бы. Вскоре они поженились и завели детей.

Они у меня — все равно, что Джек Спрэтт с супругой. Папочку интересует только то, что уже свершилось, а маму — только то, что еще следует совершить, особенно если сама она может в этом поучаствовать. Папа имеет ученую степень профессора истории Земли университета имени Ван Лун, но истинная его страсть — история Марса; особенно все то, что случилось не ближе пятидесяти миллионов лет назад. Только не подумайте, что папочка какой-нибудь книжный червь и только и знает, что читать книжки да размышлять. Он еще и до моих лет не дорос, а уже делал революцию и на этом деле потерял руку — в ночь штурма штаб-квартиры Компании — и притом снайперски стреляет оставшейся рукой.

И наконец, последний член нашего семейства — дядя Том, брат папочкиного отца, мы с Кларком доводимся ему внучатыми племянниками. Дядя Том, как он сам говорит, «ведет паразитический образ жизни». Верно, нечасто увидишь его за работой, но ведь он еще до моего рождения состарился… Он, как и папочка, ветеран революции, бывший главнокомандующий Марсианского Легиона, а ныне — сенатор с особыми полномочиями, хотя что-то незаметно, чтоб он уделял много времени политике, делам Легиона или еще какой-нибудь общественной деятельности. Вместо этого он обычно торчит в Клубе Сохатых[5] и дуется в пинокль[6] с такими же, как сам, «памятниками славному прошлому». На самом деле, дядя Том мне ближе всех на свете: он не фанатик, как родители, и куда меньше занят, а потому всегда рад со мной поболтать. К тому же жив в нем шальной бесенок, от этого он и принимает так близко к сердцу мои проблемы, но говорит, будто мой бесенок гораздо живее. Ну, у кого живее, это еще вопрос…

Вот такая у нас семья — и мы, в полном составе, отправляемся на Землю!

Стоп. Еще трех маленьких забыла. Но это неудивительно — они, наверное, пока что в счет не идут. Когда папочка с мамой поженились, комиссия по ДЭЗ — Демографии, Экологии и Здравоохранению — дозволила им завести пятерых детей. Разрешили бы и семерых — видите, как высоко стоят мои родители в гражданской иерархии нашей планеты! А ведь все колонисты тщательнейше проверены, перепроверены и отобраны, и не только по генетическим параметрам.

Но мама на комиссии заявила, что лично ее больше чем на пять не хватит, а затем как можно скорее родила всех нас, занимаясь тем временем кабинетной работой в Планетарном Конструкторском Бюро. После этого все, кроме меня — первой, были отданы на консервацию. Кларк, например, провел в холодилке целых два года, а то был бы моим ровесником, потому что время, проведенное в замороженном состоянии, понятное дело, не считается, официально человек рождается в день, когда его вытаскивают из бутылки… Помню, я тогда страшно ревновала к нему маму! Она только что вернулась из командировки с Юноны, где строила системы жизнеобеспечения, и тут же занялась малышом. Мне это чуть ли не предательством показалось.

Тогда мне здорово помог дядя Том — я, бывало, целыми днями просиживала у него на коленях. А потом ревность моя прошла, и, казалось, можно бы успокоиться, только расслабляться, к сожалению, с этим поросенком не приходится…

Так вот. В подвалах Марсополисских ясель еще дожидаются своей очереди Гамма, Дельта и Эпсилон. По крайней мере одного из них мы расконсервируем, как только вернемся с Земли; тогда ему будет дано настоящее имя. Мама хотела разморозить сразу двух девочек — Гамму и Эпсилон, — вырастить их двоих, а мальчиком-Дельтой заняться не раньше, чем его сестренки научатся хотя бы самостоятельно садиться на горшок. Но папочка сказал, это по отношению к Дельте нечестно — он был рожден раньше Эпсилон и имеет полное право быть старше. А мама на это ответила, что пусть он свои реверансы в адрес пережитков прошлого, вроде права первородства, оставит для научных изысканий и домой не таскает.

Тогда папочка начал обвинять маму в бесчувственности, а мама в ответ: да, мол, и этим горжусь. Чувства, мол, только мешают решению задач, требующих рационального подхода. Хорошо, сказал папа, давай подходить рационально. Две старшие сестры мальчика просто заклюют. Или еще, чего доброго, наоборот — окончательно разбалуют.

А вот это, заявила мама, вовсе ненаучно и ни на чем не основано. А папа сказал, что она просто-напросто хочет разом сбыть с рук две хозяйственные проблемы, с чем мама охотно согласилась и спросила, а что, собственно, мешает людям применять в области домашнего хозяйства принципы массового производства.

Этот вопрос папочка оставил без ответа. Зато он согласился, что две маленькие девочки, одетые в одинаковые маленькие платьица, — это действительно будет симпатично. Назовем одну — Маргарет, а другую — Маргарита; дома будем звать Пэг и Мэг…

Тут Кларк тихонько сказал мне:

— Слушай, а на фига нам вообще такое счастье? Давай просто как-нибудь ночью в эти ясли заберемся и открутим им вентили? Такой, мол, несчастный случай приключился.

Я велела ему пойти прополоскать рот синильной кислотой и предупредила, чтоб он, не дай бог, папе такого не ляпнул. Иначе месяц потом сидеть не сможет. Папочка у нас хоть и ученый-историк, но свято придерживается последней, прогрессивнейшей концепции детской психологии; чтобы его наставления не забывались, он всякий раз закрепляет информацию в коре больших полушарий мозга посредством болевых ассоциаций. В словах он эту концепцию выражает коротко и ясно: «Жалеющий розгу не жалеет чада свои».

Я-то хорошо умею подстраиваться и довольно рано уяснила себе, что такое «хорошо», а что такое «плохо». Достаточно хорошо, чтобы не попадать под папочкину концепцию и тяжелую руку. А вот Кларка, чтоб он хоть о чем-нибудь задумался, просто необходимо треснуть как следует…

Итак, у нас, судя по всему, скоро появятся две младшие сестренки. Но меня это, слава богу, мало трогает. На мою долю выпал братец Кларк, и этого вполне достаточно, а к тому времени, как двойняшки вырастут в таких же малолетних злыдней, я буду уже достаточно далеко от дома.

ИНТЕРЛЮДИЯ

Приветик, Под!

Стало быть, я в твоих каракулях разобраться не могу?

Ха-ха-ха! Хорошо же ты единственного родного брата знаешь. Подди — ох, извините, капитан Подкейн Фриз, знаменитейшая покорительница космоса, а также мужских сердец… Так вот, Подди, капиташечка моя дорогая, этих строк ты, скорее всего, никогда не прочтешь. Тебе и в голову не придет, что я не только справился с твоим так называемым «шифром», но вдобавок осмелился писать комментарии на любезно оставленных тобой широчайших полях.

Чтоб ты знала, милая сестричка: я читаю на старом английском не хуже, чем на системном орто. Не так уж он труден; я выучил его сразу, как только понял, что большинство книжек, с которыми мне желательно бы познакомиться, с него не переводили и не собираются. Но, как гласит народная мудрость, не все говори, что знаешь, иначе обязательно явится какой-нибудь добрый дядя и все обломает на самом интересном месте. Старшая сестра для роли этого дяди подходит куда как хорошо.

Нет, это ж надо — простую подстановку именовать шифром! Подди, если бы ты на самом деле знала древнемарсианский, я разбирал бы твой дневник куда дольше. Но ты же его не знаешь. Даже папочка не может свободно писать на древнемарсианском, хотя знает его лучше всех в Системе.

Моего же шифра тебе не разгадать — я шифром вообще не пользуюсь.

Попробуй на досуге поместить эту страничку под ультрафиолет. К примеру, хоть под кварцевую лампу.

Глава 2

Ах, меррррзопакость!

Грязь из ушей, заусеницы и черрвяки склизкие! Тьфу! НАКРЫЛСЯ НАШ ПОЛЕТ БОЛЬШИМ ТАЗОМ!

Я вначале решила, что это опять гнусные выходки Кларка. Хорошо (хоть что-то хорошее среди всей окружающей непрухи), что вскоре поняла: он тут просто никак не может быть виноват, какие бы хитрые и злобные замыслы ни роились в его черепушке. Разве что он ухитрился бы изобрести и построить втайне от всех машину времени. И не сомневайтесь в его способностях! Я лично ни за что уже не поручусь в этом вопросе с тех самых пор, как он перенастроил автомат Линии Доставки, чтобы тот среди ночи организовывал ему перекусон, зачисляя все на мой код, и при этом на контрольной пломбе ни царапины не было!

Мы никогда не узнаем, как он это проделал. Несмотря на то, что обслуживающая компания предлагала все понять и все простить, да еще до кучи досыпать наличными, только бы этот свинтус соизволил рассказать, как ему удалось сокрушить их несокрушимую защиту. Но Кларк прикинулся дурачком и ничего толком не сказал. Если он тут как бы ни при чем, то все косвенные улики указывают на меня, хотя тот, кто нас обоих знает — например, мама с папочкой, — сразу поймет, чьих это рук пакостливых дело. Мне даже в голову никогда бы не пришло заказать полосатое розово-белое мороженое под соусом «голландез» или, к примеру… Нет, лучше хватит подробностей — писать, и то противно! А вот Кларк сожрет все, что прежде его самого не заглотит, это все знают.

Но ремонтника из компании даже такое важное психологическое обстоятельство не убедило бы, не покажи их же собственные записи, что два из этих тошнотворных пиршеств имели место, когда я гостила у подруги в Большом Сырте, за тысячу километров от дома… Девочки, не дай вам бог в младшие братцы Сумасшедшего Гения! Выбирайте лучше чтобы поглупее, чтобы — флегматичный такой да ласковый; чтоб сидел себе, идиотик, тихонечко у ящика-с-дыркой, разевал бы рот на похождения древних ковбоев и думать не думал, откуда в этом ящике берутся такие шикарные картинки…

Однако я слишком уж далеко ушла от моей печальной истории.

Так вот: не будет у нас никаких двойняшек.

У нас тут неожиданно тройняшки образовались.

Гамма, Дельта и Эпсилон — некогда всего лишь тема для разговоров — стали Грейс, Дунканом и Элизабет, во всей своей до отвращения реальной плоти. Если, конечно, папочка до окончательной регистрации опять не переменит им имена, поскольку и так уже есть три набора имен. Но — что нам в именах; главное — они уже здесь, у нас дома, в детской, загерметизированной для их защиты. Лежат себе в кроватках три бестолковых, розовых, точно дождевые черви, недоделанных человечка. Тут, можно сказать, и имена-то пока некому давать. Ручки-ножки дергаются без всякого смысла, глазенки блуждают; да еще это невыносимое кисломолочное амбре по всему дому, даже после того, как их только что вымоют… С одного конца из них исторгаются ужасающие звуки — и, стоит им на этой частоте связаться между собой, как с другого конца у каждого исторгается еще более ужасающая субстанция.

Хотя в них, безусловно, и обаяние некоторое имеется. Если б не пошли из-за них псу под хвост все мои мечты, я бы их даже полюбила. Дункан, кажется, уже начинает меня узнавать!

Но я только-только начинаю к ним привыкать, а вот мамино состояние точнее всего будет определить, как «атавистический материнский инстинкт». Ее драгоценная специальная периодика пылится по углам нечитанной, а саму маму будто тихий ангел осенил. Она даже как-то ниже и шире стала, а ведь всего неделя прошла!

Отсюда выводы.

Вывод номер один: мама ни на какую Землю не полетит, хоть с тройняшками, хоть без оных.

Вывод номер два: если так, то папочка не полетит тоже; на сей предмет Кларк с ним уже имел разговор.

Вывод номер три: если они оба не летят, то не летим и мы с Кларком. Конечно, меня бы вполне отпустили одну, раз даже папочка согласен, что я уже взрослая, как физически, так и умственно, хотя пока что еще несовершеннолетняя… Но это все — теория.

А суть в том, что я еще не доросла до нужной кондиции и не смогу взвалить на себя всю ответственность за братца, когда до родителей несколько миллионов километров. Для такого случая надо по крайней мере иметь под рукой не менее весомую помощь — вроде кистеня. К тому же папочка наш просто до отвращения справедлив и даже слышать не захочет о том, чтобы полетел только один из нас, когда путешествие обещалось обоим. Что и говорить, хорошо, когда родители все делают по справедливости, но на сей раз я бы уж как-нибудь пережила, если бы меня вдруг решили начать «баловать и портить»…

Сказанное мной выше ясно показывает, почему я более или менее точно могу сказать: у Кларка нету припрятанной где-нибудь под кроватью машины времени. Все эти невероятные совпадения, все это потрясающее хитросплетение несчастливых случайностей для него не менее некстати, чем для меня. Как все это случилось? Садитесь все в круг, двигайтесь поближе. Я вам все расскажу. На самом-то деле гром грянул больше месяца тому назад, когда мы тихо-мирно всей семьей мечтали, как поедем на Землю. Просто до нас он тогда еще не докатился. Надо сказать, в Марсополисских яслях хранятся при температуре чуть выше абсолютного нуля тысячи и тысячи новорожденных! В полной безопасности ждут, когда же их родители будут, наконец, готовы заняться своими чадами. Говорят — и я лично верю, — будто даже прямое попадание атомной бомбы не сможет повредить младенчикам, которые хранятся в яслях. Пройдет после взрыва тысяча лет, все это хозяйство раскопают и увидят, что самообеспечивающаяся автоматика не позволила температуре внутри резервуаров отклониться от нормы даже на сотую долю градуса.

Вот почему мы, граждане Марса — ни в коем разе не «марсиане»; марсиане не имеют ничего общего с людьми, да к тому же почти все вымерли — вот почему мы, граждане Марса, можем рано обзаводиться семьями, быстренько производить на свет всех дозволенных детишек, а уж выращивать их потом, когда будут время и деньги. Ясли избавили нас от противоречия — такого явного и несправедливого еще во времена Земной Индустриальной Революции — между возрастом, наиблагоприятнейшим для рождения детей с биологической точки зрения, и возрастом, самым благоприятным в смысле финансового и общественного положения семьи…

Вот и пара по фамилии Бриз поступила, как все: поженились, едва ей стукнуло девять; ему было чуть больше десяти, он продолжал учиться на пилота, она — в Аресском[7] Университете; подали прошение на трех детей, получили «добро», детишек оставили в яслях, а сами продолжали себе спокойно учиться. По-моему, весьма разумно.

Шли годы, он стал пилотом, а потом и капитаном, она пошла бухгалтером на его корабль, со временем дослужилась до начальника интендантской части — то есть жили себе и не тужили. Семейные пары — вообще оптимальный вариант для комплектации экипажа…

Так вот, отслужили Бризы свои положенные 10,5 (то бишь 20 земных) годочков, подали прошение об отставке и, едва получив утвердительный ответ, радировали в ясли распоряжение расконсервировать всех троих своих малышей.

В яслях радиограмму приняли, запросили подтверждение и выполнили все в точности. Не прошло и пяти недель, как наша счастливая парочка получила своих младенчиков, расписалась в получении и начала новую и столь же счастливую жизнь…

Ан не тут-то было.



Оставляли они в яслях двух мальчиков и девочку, а получили двух девочек и мальчика. Наших.

И, хотите — верьте, хотите — нет, заметили это чуть ли не через неделю. Я охотно допускаю, что разница между новорожденными мальчиком и девочкой абсолютно не существенна. Но все же разница есть. Судя по всему, вышел классический казус «семи нянек» — мамаша, обе бабушки, наемная няня, сердобольная соседка, суета, беготня, да и вообще — вряд ли кто-либо один купал всех трех младенчиков подряд. И уж во всяком случае миссис Бриз этого не делала — а потом сделала… и увидела… и упала в обморок, и уронила одного из маленьких в ванну!.. Так он и утонул бы, не прибеги на крик муж и та самая сердобольная соседка…

А мы в результате получили тройняшек месячного возраста!..

Юрист из ясель так и не объяснил, как все вышло. Он просто не хотел заводить разговор о том, как это их система идентификации, которая на десять рядов все автоматически проверяет, смогла допустить такой смачный ляп. Я и сама в недоумении — хотя, если поразмыслить логически, в непрошибаемой шеренге автоматов, сверяющих серийные номера, отпечатки всех двадцати пальцев и далее в том же духе, имеется одно весьма слабое звено. Допустим, клерк принимает радиограмму, звонит в архив и говорит: «Бриз — на разморозку!» Тот, что в архиве, ослышавшись, говорит: «Ага», вводит в машину «Фриз» — и поехало…

Но их крючкотвор даже и не думал разбираться, в чем промашка. Он просто-напросто жутко не хотел, чтобы мама с папочкой подали на ясли в суд, пусть бы, мол, лучше согласились на компенсацию и не предавали дело огласке.

Сговорились на сумме в размере маминого жалованья за три года, и этот тип, кажется, снова почувствовал вкус к жизни.

Но вот мне — за поломанную судьбу, за крушение всех надежд и чаяний! — никто никакой компенсации не предложил…

Только Кларк выдвинул было хоть какое-то предложение. Он, дескать, считает самым разумным поменяться с Бризами. Пускай размороженные останутся им, а мы сохраним за собой законсервированных. И все довольны, и все улыбаются, и вся наша семья летит на Землю…

Братец мой помимо собственной персоны ровным счетом ничего вокруг не замечает и даже не понял, что в этот момент Ангел Смерти, считай, погладил его по макушке крылом. Папочка — добрейшей души человек, но… Слишком уж много сразу на него обрушилось.

На меня, кстати сказать, тоже. Еще утром я была все равно что уже на полпути к Земле… Я ведь в жизни нигде не была дальше Фобоса! Да и то — просто школьная экскурсия; знаете — обычная ерунда «для сплочения коллектива».

Вот попробуйте догадайтесь, чем я сейчас вместо полета на Землю развлекаюсь?

Вы хоть представляете себе, сколько раз за день всю эту троицу приходится перепеленывать?

Глава 3

Тише ход! Двигателям — стоп! Бортжурнал переписать и отозвать все сводки!

Мы, невзирая ни на что, летим на Землю!

Не все, конечно. Мама с папочкой остаются дома. Тройняшки — тоже… Но лучше я расскажу обо всем по порядку.

Вчера чаша терпения моего переполнилась. Мне пришлось пеленать малышей без остановки, по кругу: только закончишь с последним, глядишь, первому снова требуется. С тоской представляя себе, что вот в этот самый момент могла бы входить в клуб на КК «Уондерласт», под звуки нежной музыки, возможно, под руку с кем-нибудь из офицеров, а может, даже с капитаном (мне бы только единственную Случайную Встречу, а уж там я бы сыграла своего коронного «озадаченного котенка»)…

И стоило мне домечтать до этого места, обнаружилось, что всю работу опять нужно начинать заново! Мне пришли на память авгиевы конюшни, и вот тут чаша терпения моего переполнилась, да так, что из глаз в три ручья потекло!

В комнату вошла мама, и я спросила, «не будет ли мне позволено хоть пару часиков передохнуть?»

И что вы думаете? Она отвечает: «Конечно, милая» и даже не смотрит на меня! Будьте уверены, она и не заметила, что я плачу, а сразу принялась без малейшей необходимости пеленать малыша, которого я только минуту назад обработала! А перед этим сама же немерено времени висела на телефоне, втолковывала кому-то: решено, мол, и подписано, она с Марса никуда не улетает, но тем не менее никакой работы — даже консультаций — не возьмет, потому что ежу ясно, если она хоть на десять минут маленьких оставит, у нее уже душа не на месте!

В общем, ведет она себя в последнее время нелепо до невероятия. Видно, кора головного мозга отключилась полностью, и живет мама одной подкоркой, здорово напоминая кошку по имени Мисс Крапинка, которая у нас жила, когда я была еще маленькой, и ее первых котят. Мисс Крапинка всех нас любила и всем доверяла — во всем, что не касалось котят. Стоило кого-нибудь из них погладить, как она просто сама не своя делалась! А уж если котенка выставляли на пол, на всеобщее обозрение, она тут же выскакивала из ящика, хватала котенка за шкирку и волокла назад, раздраженно размахивая хвостом и ясно показывая, что она думает относительно безответственных людей, которые даже с маленькими толком обращаться не умеют.

Вот и мама теперь точно так же себя ведет. Мою помощь она принимает только по необходимости — одной бы ей ни за что не справиться, — но в глубине души боится доверить мне даже взять младенца в руки без постоянного надзора.

Оставив ее с малышами, я целиком положилась на свою собственную подкорку, и интуиция безошибочно привела меня к дяде Тому.

Дядя Том, как и всегда в это время дня, торчал в Клубе Сохатых, но мне пришлось подождать его в дамской гостиной. Минут через десять он наконец оторвался от карточного столика и пришел, пересчитывая по дороге толстенную пачку денег.

— Извини, задержался, — сказал он. — Там я землячкам наглядно объяснял тонкости теории вероятности. Должен же был гонорар за урок собрать! Ну, душа моя, как делишки?

Я начала было рассказывать, но тут же разревелась. Тогда дядя Том повел меня в парк, что под муниципалитетом, усадил на скамейку и купил себе и мне по пакетику воздушной кукурузы в шоколаде. Я съела свой, почти весь его и уставилась в потолок, густо усеянный звездами, а потом выговорилась, и мне полегчало.

Тогда дядя Том хлопнул меня по плечу:

— Выше нос! Могет быть и хуже!

Он достал из кармана фон, набрал какой-то номер и сказал:

— Давайте, девушка, без протокола. Говорит сенатор Фриз; мне нужен директор, — он пару секунд помолчал. — Хайми? Том Фриз говорит. Как жена, детишки?.. Ну и хорошо. Хайми, я скоро приду и заткну тебя в один из твоих баков с гелием. Часа так в два или чуть попозже. Короче, еще успеешь убраться из города. Все, — он спрятал фон, — айда обедать. На пустой живот вредно из жизни уходить — на пищеварении сказывается плохо.

И повел меня в Клуб Пионеров! Я там раньше только раз была, и теперь клуб показался мне еще солиднее. Там настоящие, живые официанты! Такие старые, что еще сами, наверное, когда-то пионерами были — а то и встречали этих самых пионеров уже на месте! Все вокруг дяди Тома забегали, а он каждого звал просто по имени, и его называли просто «Том», но произносили это словно «Ваше Величество», а еще метрдотель сам лично приготовил мне десерт, а рядом стояли человек шесть, не меньше, и все ему подавали, будто знаменитому хирургу во время операции, где счет идет на секунды…

Наконец дядя Том, прикрывая рот салфеткой, удовлетворенно рыгнул, и я на прощанье всех поблагодарила, а про себя жалела: знать бы наперед — обязательно надела бы то самое платье, которое мама считает до того неприличным, что чуть не заставила вернуть обратно в магазин и запретила надевать, пока мне не исполнится девять. Не всякий же день удается попасть в Клуб Пионеров!

Мы прошли к линии экспресс-туннелей, на станцию Джеймса Джойса Фогерти, и дядя Том всю дорогу просидел, так что мне тоже пришлось сидеть, хотя я прямо извертелась от нетерпения. Я-то лучше прошла бы по дорожке вперед, по ходу — хоть чуточку, но быстрее оказалась бы на месте… Но дядя Том говорит, что получает все необходимые физнагрузки, глядя, как другие по пустякам надрываются.

Я так переволновалась, что только оказавшись на месте, поняла, куда мы направлялись — в Марсополисские ясли. Мы прошли внутрь, остановились перед дверью с табличкой: «Директор. Просьба не беспокоить». Дядя Том сказал:

— Ты побудь пока здесь, скоро понадобишься, — и вошел.

В приемной сидело ужасно много народу, и все журналы, кроме «Наших крошек» и «Домоводства в ногу с веком», были заняты. Я отправилась бродить по коридорам и вскоре набрела на дверь с табличкой «Детская».

Ниже было написано, что посетители допускаются только с 16 до 18.30, вдобавок дверь была заперта. Пришлось идти искать другую, более завлекательную. Таковая почти сразу же отыскалась. Правда, на ней была табличка: «Вход строго запрещен!», но на ней же не было написано: «Тебя это тоже касается!» А дверь была не заперта, и я вошла.

Столько малышей вы за целую жизнь не увидите!

За рядом — ряд; и каждый — в собственной прозрачной ячейке! Мне-то как следует был виден только ближний ряд. Здесь все детеныши были примерно одного возраста и куда приятнее на вид, чем наша троица. Крохотные, милые, как щенята! Почти все они спали, а те кто не спал — брыкались, агукали и хватали ручками игрушки, висящие так, чтобы можно было дотянуться. Не было бы этих стеклянных загородок — я бы две охапки таких малышей набрала!

А еще в комнате было множество девушек — в смысле, уже молодых женщин. Все они возились с маленькими и меня, похоже, не замечали. Но вскоре один из младенчиков рядом со мной завопил. Над его ячейкой сразу же загорелась лампочка, одна из девушек подбежала к нему, открыла крышку, наклонилась к ребеночку, похлопала по попке, и он умолк.

— Мокрый? — спросила я.

Девушка подняла взгляд и наконец-то меня увидела.

— Нет, за этим автоматика следит. Просто компании ему хочется, вот я его и приласкала.

Голос ее, несмотря на стекло, был слышен отчетливо — наверное, тут где-то микрофоны и динамики спрятаны. Она о чем-то тихонько посюсюкала с маленьким, а потом спросила:

— Ты — из нового набора? Заблудилась?

— Нет-нет, — быстро сказала я, — я просто…

— Тогда тебе здесь нельзя — время неприемное. Или ты, — она с сомнением поглядела на меня, — пришла на курсы для молодых мам?

— Да нет же, нет пока! Я приглашена директором.

Это вовсе не было неправдой! Меня пригласил сюда человек, являвшийся гостем и близким другом директора, а это почти — если не совершенно — одно и то же.

Кажется, мне поверили.

— Так что же ты хочешь увидеть? Может быть, я могу быть чем-нибудь полезной?

— Ну, мне нужна только информация. Я делаю нечто вроде исследования. Что делается в этой комнате.

— Здесь у нас малыши, оставленные в яслях по контракту до шести месяцев, — объяснила она. — Через несколько дней их всех уже разберут по домам.

Она поудобнее устроила младенчика в его стеклянной «каютке», дала ему соску, что-то переключила снаружи ящика, отчего подстилка внутри вроде как сгорбилась в двух местах, поддерживая малыша, чтобы не барахтался, пока будет есть свое молочко. Закрыв крышку, девушка прошла к другому кубику.

— Я лично считаю, — сказала она, — что шестимесячный контракт лучше всего. Когда ребенку год, он уже в состоянии осознать перемену. А этим пока все равно, кто подойдет на крик и их приласкает. И в то же время шесть месяцев — достаточный срок, чтобы ребенок уже чему-то научился и чтобы снять с матери самую тяжелую нагрузку. Мы-то уже привыкли с маленькими работать, все о них знаем, да еще работаем в смену, а не «всю ночь на ногах у кроватки его»… И потому мы не вспыльчивы, никогда на малышей не кричим. Ребенок ведь все понимает, хотя и не умеет говорить. Верите? Все-все понимает! И окриками можно так ему психику исковеркать, что потом, когда подрастет, он свои обиды на окружающих выместит, да еще как! Ну что, красавчик, — продолжала она, обращаясь уже не ко мне, — теперь тебе получше? Спать хочешь, да? Полежи, полежи спокойно, а Марта подержит тебя рукой, пока не уснешь.

Она немного задержалась у этого младенца, а потом, забрав у него свою руку, закрыла ящик и помчалась к следующему.

— Малыши еще не знают, что такое время, — сказала она, вынимая из стеклянной колыбельки ее обитателя, который уже заходился в яростном крике. — Если хотят ласки, так прямо сейчас. Они же пока не знают, что…

Тут сзади к ней подошла женщина постарше.

— Слушаю вас, сестра?

— С кем это вы болтаете? Правила…

— Да, но… Это — гостья директора.

Старшая пронзила меня холодным, скептическим взглядом.

— И директор направил вас именно сюда?

Пока я лихорадочно выбирала один из трех вариантов ни к чему не обязывающего ответа, меня выручило само Провидение. Нежный, как бы идущий сразу отовсюду, голос объявил:

— Мисс Подкейн Фриз просят пройти в кабинет директора. Мисс Подкейн Фриз, пожалуйста, пройдите в кабинет директора.

Я тут же задрала нос и важно сказала:

— Это меня. Сестра, не будете ли вы любезны позвонить директору и сказать, что мисс Фриз сейчас будет? — и удалилась с подчеркнутой торопливостью.



Директорский кабинет был в четыре раза больше и раз в шестнадцать солиднее, чем у нас в школе. Сам директор оказался смуглым коротышкой с седенькой эспаньолкой и обеспокоенным выражением лица. Кроме него с дядей Томом в кабинете присутствовал тот самый крючкотворишка, которому так здорово от папочки неделю назад досталось. И еще… Кларк!

Этот-то здесь как оказался? Хотя у него какая-то врожденная тяга к местам, где пахнет жареным…

Братец на меня этак безучастно покосился; я ему кивнула и отвернулась, директор со своим юристом-муристом встали, а дядя Том, оставаясь сидеть, сказал:

— Это — доктор Хайман Шенштейн, это — мистер Пун Ква Ю, а это — моя племянница, Подкейн Фриз. Ты садись, родная; не бойся, не укусят. Тут директор хочет тебя кое-чем порадовать.

— Я не думаю… — вскинулся крючкотворишка.

— Точно, — согласился дядя Том, — нечем потому что. Иначе бы понимали: если бросить в лужу камень, пойдут круги по воде.

— Но… Доктор Шенштейн! Документ, подписанный профессором Фризом, обязывает его к неразглашению, за это им получена компенсация — как установленная, так и дополнительная. Таким образом, ущерб нами был признан и возмещен! Налицо попытка шантажа! Я…

Вот теперь дядя Том встал — да так, словно раза в два выше вырос! А уж усмешку его — не дай бог во сне увидеть…

— Что там за слово вы сказали?

Тут юристу стало не по себе.

— Я… Вероятно, я оговорился… Я имел в виду…

— Я прекрасно понял, что вы имели в виду, — загремел дядя Том. — И три свидетеля, здесь присутствующих, тоже! И так уж получается, что на нашей свободной — пока что — планете всякий безответственный болтун вполне может получить картель с утренней почтой! И только потому, что я с возрастом растолстел малость, я ограничусь тем, что сдеру с вас через суд последнюю рубаху. Пошли, ребятки.

— Том, — поспешно сказал директор, — сядь ты, ради бога! А вы, мистер Пун, не суйтесь, когда не просят! Том, ты же отлично знаешь, что нет у тебя права ни вызывать его на дуэль, ни подавать на него в суд. То, что он сказал — он сказал мне как адвокат в частной беседе с клиентом.

— У меня есть право для того, другого и всего сразу. Вопрос в том, как решит суд — а это мы узнаем сразу же, как только он огласит решение.

— Ага. А заодно на всю Систему растрезвоним о том, что, как ты отлично понимаешь, я не могу предавать гласности. И только потому, что мой юрист в силу чрезмерного усердия сказал какую-то ерунду? Мистер Пун…

— Но я ведь сказал, что готов взять свои слова обратно!

— Сенатор?

Дядя Том сухо поклонился мистеру Пуну.

— Ваши извинения приняты, сэр. Вы не имели в виду меня оскорбить, и я не принимаю ваших слов на свой счет, — тут дядя Том весело ухмыльнулся, распустил, как обычно, брюхо и заговорил в нормальном тоне. — Ну что ж, Хайми, давай продолжим преступные махинации. Что скажешь?

— Юная леди, — осторожно начал д-р Шенштейн, — как мне только что стало известно, накладка в планировании вашей семьи, целиком и полностью лежащая на нашей совести, к глубокому нашему сожалению, послужила причиной сильнейшего разочарования для вас и вашего брата.

— Еще бы, — боюсь, не слишком любезно ответила я.

— Да. Как выразился ваш дядюшка, от нашего камня разошлись круги. И эти круги могут очень просто утопить нашу фирму, подмочив, так сказать, ее репутацию. Наш бизнес, мисс Фриз, суть бизнес особого сорта. На первый взгляд это самые обычные инженерные работы, совмещенные с функциями няньки. Фактически же мы имеем дело с самыми первичными человеческими чувствами. Поэтому стоит нам допустить хоть малейшие сомнения в нашей честности и добросовестности… — он беспомощно всплеснул руками. — После этого нам и года не продержаться. Я могу детально объяснить, каковы причины досадной оплошности в отношении вашей семьи; наглядно продемонстрировать, сколь мала была ее вероятность и как эта вероятность впредь приблизится к нулевой в силу разработки нами новых методик… И тем не менее, — он скроил жалостную, беспомощную мину, — стоит вам просто-напросто рассказать всем чистую правду о том, что произошло… Нам конец.

Мне стало так жаль его, что я чуть не заорала, мол, даже во сне никому не проговорюсь, и черт с ним, что их ошибочка положила конец всем моим надеждам, но тут в разговор вступил Кларк:

— Осторожно! Мины!

Опомнившись, я молча выдала директору каменное лицо. Кларк — он такой, он нутром чует, что в его интересах, а что нет.

Д-р Шенштейн отмахнулся от вякнувшего было что-то мистера Пуна и продолжал:

— Однако я, юная леди, вовсе не вправе просить вас о молчании, а вы, как сказал ваш дядюшка, сенатор Фриз, пришли сюда не затем, чтобы шантажировать нас, а посему торг здесь неуместен. Компания «Марсополисские ясли» никогда не остается в долгу, даже если не давала никаких долговых расписок. Итак, я пригласил вас сюда с тем, чтобы обсудить, как мы можем возместить тот ущерб, который безусловно — хотя и без всякого злого умысла с нашей стороны — причинен вам и вашему брату. Ваш дядюшка говорит, что предполагал ехать вместе с вами и вашими родителями, но теперь улетает ближайшим рейсом «Треугольника». Если я не ошибаюсь, как раз через десять дней стартует «Трайкорн». Не будете ли вы чувствовать себя менее ущемленной, если мы оплатим вам и вашему брату круговое путешествие «Треугольника» в первом классе?

Не буду ли я?! «Уондерласт» — одно название что космический корабль, и то на Землю летает; хотя на самом-то деле это старый, медлительный грузовоз. А у «Треугольника» — настоящие дворцы, а не корабли, это любой ребенок знает! Я только и смогла, что кивнуть в ответ.

— Вот и замечательно! Приняв наш подарок, вы доставите нам истинное удовольствие. Смею надеяться, и сами получите от него удовольствие не меньшее. Но… Юная леди, могу ли я просить вас — нет-нет, без всяких условий; просто ради добрых отношений — о некоторых заверениях относительно неразглашения нашей досадной оплошности?

— Э-э… Но я полагала, это входит в условия соглашения…

— Нет-нет, никаких соглашений! Как верно заметил ваш дядюшка, путешествие мы вам должны в любом случае.

— Что вы, доктор — перед отъездом всегда хлопот выше головы, и у меня просто не будет времени кому-нибудь говорить о каких-то оплошностях, в которых вы к тому же скорее всего и не виноваты.

— Благодарю вас, — он повернулся к Кларку. — А ты, сынок, что скажешь?

Кларк терпеть не может, когда его так называют, однако на сей раз чувствам воли не дал и на вопрос ответил вопросом:

— А как дорожные расходы?

Д-р Шенштейн болезненно сморщился.

— О! — заржал дядя Том. — Вот это молодец! Я тебя предупреждал: он у нас прожорливее крокодила. Далеко пойдет, если не отравят вовремя.

— Так что вы можете предложить?

— Погоди, Хайми. Кларк! Смотреть в глаза! Или ты будешь продолжать свои штуки, и я запихаю тебя в бочонок, а кормить стану через дырку для крана, чтобы ты никому ничего не смог рассказать, — а сестра поедет без тебя; или ты примешь эти условия. По тысяче… Нет, по полторы тысячи каждому на дорожку, и ты во всю свою жизнь даже не заикнешься об этой путанице — иначе я лично с помощью четырех крепких, жесткосердых сообщников отрежу тебе язык и скормлю его кошке. Так как?

— Мне еще с ее доли десять процентов следует. Сама бы она не додумалась…

— Никаких процентов! Это мне надо бы с тебя за все это дело комиссионные содрать. Ну?

— Ладно, согласен.

Дядя Том поднялся.

— Готово дело, док. Конечно, он у меня хреновато воспитан, однако положиться на него можно, а о сестре его — и говорить не приходится. Стало быть, не бери в голову. И вы, Ква Ю, можете дышать — разрешаю. Док, чек пришли ко мне завтра утром. Айда, ребятки.

— Благодарю тебя, Том. Если уместно так выразиться, чек будет у тебя дома еще до твоего прихода. Э-э… Можно еще вопрос?

— Валяй, док.

— Сенатор… Вы попали на Марс задолго до того, как я появился на свет; про вашу молодость я ничего не знаю — помимо общеизвестных легенд да статейки из «Кто есть кто на Марсе». За что вас сюда сослали? Если, конечно, сослали…

Мистер Пун в ужасе втянул голову в плечи. Мне тоже стало не по себе. Но дядя Том не обиделся. Он от души рассмеялся и ответил:

— Замораживание младенцев в корыстных целях. Но мне это зазря пришили, я такими штуками никогда не промышлял. Пошли, ребятишки. Пора линять из этого вурдалачьего логова, пока в подземелье не сволокли.



Ночью, уже лежа в кровати, я мечтала в полусне о предстоящем путешествии. Даже мама с папочкой не возражали — дядя Том все уладил по фону еще до моего прихода домой… Тут из детской раздался плач; я поднялась и пошлепала туда. Плакал Дунканчик, кроха моя милая. Он пока что был сухой, просто одиноко стало… Я взяла его на ручки, крепко-крепко к себе прижала; он полопотал немного по-своему, а потом описался. Пришлось менять ему пеленки.

По-моему, он ничуть не хуже тех младенчиков в яслях. Может, даже лучше, не беда, что на пять месяцев младше и глазки у него разбегаются. Я его уложила в кроватку — он тут же засопел — и отправилась к себе…

Стоп! «Треугольник» получил свое название оттого, что занимается перевозками на трех ведущих планетах Системы, однако маршрут зависит от того, как в данный момент расположены Марс, Земля и Венера…

Я помчалась в гостиную, отыскала, слава те господи, сегодняшний «Боевой Клич», сунула его в проектор, перемотала на космофлотские новости, нашла расписание…

Да, да, да! Я не только на Земле побываю — я еще и на Венеру попаду!

Венера! Интересно, мама разрешит? Нет, лучше ей сейчас ничего не говорить. Заодно и дядя Том, когда мы там окажемся, станет посговорчивее.

Только вот без Дункана я, наверное, скучать буду, без куколки моей маленькой…

Глава 4

Уф! Уже несколько дней совсем не оставалось времени на дневник. Это же немыслимое дело — приготовить все за десять дней! Я бы и не успела, но, к счастью, большинство процедур — прививки от земных вирусов, фотографии, документы — были приготовлены еще до того, как Все-Уже-Было-Рухнуло. Да и мама вышла-таки на время из своего атавистического столбняка и много в чем помогла. Даже к малышам на крик бросалась, оставляя меня, всю в булавках, не сразу, а только через две-три секунды.

Не знаю уж, как готовился к отъезду Кларк и готовился ли вообще. Он все так же молча болтался по дому и на все вопросы отвечал угрюмым бурком, если вообще отвечал. Нельзя сказать, что и дядя Том развил бурную деятельность. За эти сумасшедшие десять дней я его видела лишь только два раза (клянчила у него по чуть-чуть от багажного лимита, и дорогой мой дядечка, конечно же не отказал!), и оба раза приходилось вытаскивать его из-за карточного столика в Клубе Сохатых. Я спросила, как же он намерен успеть все сделать до отъезда, если без конца играет в карты, а он ответил:

— Что значит «как»? Я уже все сделал — новую зубную щетку купил!

Тут я его обняла и сказала, что он дикий, как миллион самых диких медведей, а он засмеялся и взъерошил мне волосы. Интересно, настанет ли у меня когда-нибудь «надоеданс» от космических путешествий? Я ведь буду астронавтом. Но папочка говорит, половина удовольствия от путешествия заключается именно в сборах… Нет уж, мне такого удовольствия и даром не надо!

В конце концов мама доставила-таки меня в городской космопорт со всеми вещами и бумагами — билетами, медсправками, опекунскими правами дяди Тома, деньгами в валютах всех трех планет, туристскими чеками, свидетельством о рождении, разрешением полиции, освобождением от пошлин и еще не помню чем. Под мышкой я тащила сверток с вещами, которые не соизволили вместиться в чемоданы; одна шляпка была у меня на голове, а другая — в руках. Все остальное уложилось в лимит буквально грамм в грамм.

(И куда только подевалась эта вторая шляпка?! Я же ее из рук не выпускала — и все-таки на борт поднялась уже без нее. О чем ни секунды не жалела.)

Прощание вышло нервным и слезливым. Провожали нас не только мама с папочкой (папочка меня крепко обнял, а я обхватила его обеими руками и даже на секунду расхотела улетать). В порт, точно снег на голову, заявились около трех десятков моих одноклассников. Двое впереди тащили большой транспарант:


СЧАСТЛИВОГО ПУТИ, ПОДКЕЙН!


Меня перецеловали столько раз, что хватило бы для приличной эпидемии, будь хоть один из нас нездоров. Поцеловали даже те мальчики, которые раньше об этом и думать не могли! Хотя в том, чтобы меня поцеловать, ничего особенного нет, если данный акт производится в условиях конфиденциальности и взаимного одобрения. Я считаю, инстинкты нужны не меньше чем разум.

В процессе прощания у меня сломался корсаж — папин подарок к поездке, — но я этого не заметила, пока не поднялась на борт парома. Наверное, и шляпку тогда же посеяла — не знаю точно. И сверток этот несчастный потеряла бы; спасибо, дядя Том взял его себе. Были еще газетчики, но это — ради дяди Тома; моя скромная персона их не интересовала. И тут вдруг оказалось, что нам надо сию же секунду мчаться на борт — паром ждать не может, он должен стартовать точно в назначенное время, хоть Деймос и движется по своей орбите гораздо медленнее, чем Фобос. Писака из «Боевого Клича» все никак не отставал от дяди — он желал знать его мнение о приближающейся Конференции Трех Планет, но дядя Том ткнул себя пальцем в кадык и просипел:

— Анхина.



И на борт мы поднялись последними — за нами сразу же задраили люк.

Вероятно, дядя Том подхватил где-то самую скоротечную ангину в мире: по дороге в порт он еще разговаривал нормально, а сразу после посадки от нее уже и следа не осталось.

Все рейсы паромов похожи друг на друга как две капли воды. Нынешний был точно таким же, как тот, когда нас возили на Фобос. Рывок, нарастающий рев двигателей; в кресло вдавливает так, что вздохнуть невозможно, тем более — пошевелиться, а затем сразу невесомость… Невесомость — вообще состояние жутко странное; нереальное какое-то. Желудок ведь не железный; даже если не тошнит, все равно приятного мало. Слава богу, меня почти не укачивает.

На Деймосе — все равно что в невесомости: у спутников Марса притяжение почти неощутимое. Здесь нас обули в сандалии с присосками, и стало полегче. На Фобосе было точно так же, однако в остальном сходства никакого. Нет, природа ни при чем. Дело в том, что Фобос, как всем известно, принадлежит Марсу, и для его посещения не нужно соблюдать никаких формальностей. А Деймос — имеет статус вольного порта под юрисдикцией Комитета Межпланетного Тройственного Союза. И знаменитый преступник, за чью голову в Марсополисе назначена награда, спокойно может пересесть здесь на любой корабль — прямо под носом у наших полицейских, а они даже пальцем его тронуть не имеют права! Прежде они обязаны проделать множество длинных, нудных процедур: протащить дело через Межпланетный Верховный Суд, который находится на Луне, то есть практически выиграть дело до ареста обвиняемого, доказав, что имеет место нарушение законов всего МТС, а не только марсианских, и уж потом просить уполномоченных Комитета арестовать осужденного. Если, конечно, он такой дурак, что до сих пор ошивается на Деймосе.

Теоретически я все это знала раньше — Деймосу было посвящено полстраницы в учебнике «Краткий курс марсианского обществоведения», глава «Экстерриториальность», — а едва мы сошли с парома, у меня образовалась уйма времени, чтобы такое положение дел оценить с практической точки зрения. Не успели мы шагу ступить, как обнаружилось, что все пассажиры заперты в зале с лицемерным «Добро пожаловать!» над дверью. Здесь нам надлежало ждать, пока нас не начнут «досматривать». Одна из стен была прозрачной, за ней была площадь, по площади сновали взад-вперед целые толпы народу, все шли куда-то по своим интересным и загадочным делам, а тут изволь сидеть на чемоданах и скучать.



Вообще-то у меня характер мирный и с человеколюбием все в порядке, но с каждой минутой я злилась все сильнее и сильнее.

Не для того, черт побери, моя родная мама все это строила, чтобы меня здесь теперь запирали, будто белую мышь в виварии!

Правда, мама только реконструировала Деймос. Строили его марсиане, использовав первый же подходящий астероид. Однако несколько миллионов лет назад космос им наскучил, они увлеченно взялись выяснять, каким бы образом объять необъятное, и маме пришлось почти все переделывать заново. Деймос к этому времени был черт знает в каком состоянии, так сказать, начать и кончить, и все, что только видно было сквозь стеклянную стену, было плодом воображения и инженерного гения моей мамы.

Злость усиливалась. Кларк слинял куда-то в угол и секретничал там с каким-то типом, я его раньше никогда не встречала. При всей своей ненависти к роду человеческому братец всюду находит знакомых — личных или заочных. Иногда кажется, что он состоит в каком-то жутко конспиративном тайном обществе. Например, никогда не приводит своих знакомых домой. Стесняется их, что ли?

Вот если скучно злиться в одиночестве, лучше Кларка компании не найти. Он, когда не занят, всегда рад присоединиться к ругани в чей-нибудь адрес. Даже объяснит, почему этот объект куда как мерзопакостнее, чем ты думаешь. Но сейчас Кларк был занят, оставался только дядя Том. Ему я и пожаловалась на несправедливость, которую над всеми нами творят. Это ж надо — свободных марсианских граждан на марсианском же спутнике держать взаперти, будто скотов бессловесных! И только потому, что в правилах на стене сказано: «Пассажиры должны ожидать досмотра в зале ожидания. Распоряжение Комитета по МТС номер такой-то».

— Тоже мне, политики! Я бы и то куда лучше все организовала!

— Точно, — серьезно согласился дядя, — только ты чуток недопонимаешь…

— Все я отлично «допонимаю»!

— Ошибаешься, детка. По твоему разумению, нет никаких причин держать тебя здесь до самой посадки и не давать тебе бегать по магазинам в свое удовольствие. Все правильно, никому в этом никакой корысти нет. Ты отлично могла бы все время радовать портовых лоточников, соря деньгами направо и налево, ошибочно полагая, что их безделушки стоят — дешевле некуда. И вот ты хаешь политиков и думаешь, что во всем разобралась.

Он вздохнул.

— Но ты просто не понимаешь; политики — не зло, политика — величайшее достижение человечества. Хороша политика — все просто замечательно. Плоха — все равно хорошо.

— Вот этого я точно не понимаю!

— А ты подумай. Политика — не что иное, как способ улаживать дела без драки. Конечно, приходится из-за каждой мелочи спорить до хрипоты, искать приемлемый компромисс. Каждая из сторон считает, что в прогаре именно она, однако после бесконечной говорильни все-таки находится вариант, который удовлетворит всех, причем для этого не надо никому расшибать лоб. Вот что такое политика. Конечно, есть и другой способ разрешить спор — расшибить-таки несколько лбов. Так оно и выходит, когда одной из сторон надоедает спорить. И поэтому даже плохая политика хороша. Без нее кто-нибудь применил бы силу. А за этим всегда стоит чья-то боль.

— Ага. Ну не забавно ли от ветерана революции слушать такие вещи? Дядя Том, ты ведь, говорят, был одним из тех кровожадных головорезов, которые начали стрельбу? Или папочка неправ?

— Ну, — усмехнулся дядя, — я-то только смотрел, как бы самому не подставиться. Правильно. Если спорить бесполезно, надо драться. Наверное, только тот, кто побывал под обстрелом, до конца понимает насколько лучше, чтобы все решилось миром, чем ежели тебе голову продырявят.

Дядя помрачнел и сразу стал совсем старым.

— Труднее всего — решать, когда спорить, а когда драться.

Тут он улыбнулся и снова стал прежним дядей Томом.

— Драку изобрели не люди, она задолго до нас существовала. Но люди изобрели политику. Понимаешь, лапа, хомо сапиенс — самый хитрый, хищный, безжалостный и смертоносный зверь во всей Системе. Однако именно он изобрел политику, именно он выдумал способ сосуществовать не убивая друг друга! Так что никогда не ругайся словом «политика».

Мне стало совестно.

— Больше не буду, дядя Том.

— Бу-удешь, куда ты денешься. Может, лет через двадцать или тридцать… Во, во! Гляди, гляди, лапушка, вон он, твой оскорбитель! Бюрократ, ставленник нелюдей-политиканов! Это он от их имени жестоко и несправедливо лишил тебя свободы! А ну, сорви с него очки! Чтоб знал, что его правила ни фига не значат!

Я с достоинством промолчала. Дядю Тома никогда точно не поймешь, серьезно он говорит или шутит. Он просто обожает меня дурачить, пока я не почувствую себя круглой дурачиной. На пороге нашего загона для скота появился уполномоченный КМТС и принялся оглядывать нас, точно служитель в зоопарке, когда он проверяет обезьяньи клетки на предмет чистоты.

— Просьба приготовить паспорта! — рявкнул он. — С дипломатическими — вне очереди! — Тут он заметил дядю. — Сенатор.

Дядя Том покачал головой.

— Я неофициально.

— Как пожелаете, сэр. Просьба ко всем — построиться в порядке, обратном алфавитному!

Этот чертов обратно-алфавитный отбросил нас в самый конец. Ожидание растянулось на два с лишним часа: пассажиров впереди стояла уйма, у каждого — паспорт, медсправки, багаж, то, се — и все это надо проверять… Марсианская Республика не берет пошлин за вывоз, но много чего нельзя вывозить без особого разрешения.

Например, марсианские древности (поначалу-то тащили все, что только могли, и теперь множество раритетов хранится под семью замками в Британском Музее и Грановитой Палате; я слышала, как папочка возмущался по этому поводу), некоторые наркотики и всякое такое. Кое-что — например, оружие — можно везти, но на время перелета надо сдавать суперинтенданту.

А Кларк тем временем шнырял возле таможенников и высматривал примеры наиболее типичных нарушений правил пассажирами. С самого начала всем раздали длиннющий список недозволенных вещей — надо сказать, захватывающее чтение! Думать не думала, что на свете столько всего незаконного, аморального и опасного… Когда мы, представители семьи Фриз, подошли наконец к барьеру, инспектор единым духом выпалил:

— Очемымеетезаявить?

Наверное, он был с Марса, так как сразу узнал дядю:

— Ух ты! Добрый день, сенатор! Для меня большая честь… Что ж, думаю, ваши чемоданы и открывать не стоит. Молодые люди — с вами?

— Вы уж лучше откройте, — посоветовал дядя Том, — вдруг я решил подбросить немного оружия нашим дочерним организациям… А ребятишки — мои племяши, но за них ручаться не стану. Те еще бандюги. Особенно эта крошка — прямо тут, пока все ждали, призывала к ниспровержению власти.

Инспектор разулыбался:

— Думаю, вам-то, сенатор, можно позволить несколько стволов. Вы-то знаете, что это такое. А вы, ребятишки? О чем имеете заявить?

И только-только я с ледяным спокойствием ответила:

— Мне не о чем заявлять…

Но тут Кларк Кларк ляпнул:

— Ну да! — и заскрипел своим противнющим голосом. — Два кило звездной пыли! А чье это собачье дело? Я ее купил за свои деньги и черта с два кому позволю замылить!

Сказано это все было наинаглейшим тоном, а уж физиономия его просто напрашивалась на пощечину.

Что тут началось! Инспектор как раз собирался заглянуть — просто формально — в одну из моих сумок, а этот мелкий поросенок поднял всех на уши. Стоило ему сказать «звездная пыль» — и рядом, точно из-под земли, выросли еще четыре инспектора. Двое, судя по акценту, были с Венеры, а еще двое, наверное, с Земли.

Для людей, живущих на Марсе, звездная пыль ничего особенного из себя не представляет. Марсиане испокон веков пользуются ею, как люди табаком, только безо всяких плохих последствий. Черт их знает, что они в ней находят. Некоторые из наших песчаных крыс переняли от марсиан эту привычку, но мы всем классом под надзором учителя биологии пробовали, и — никакого эффекта. Лично у меня только нос заложило до самого вечера, а так — ровным счетом ноль в квадрате.

Однако венерианцы, то есть аборигены, дело другое. Раз попробует — и готов маньяк-убийца; на все пойдет, лишь бы еще достать. На тамошнем черном рынке звездная пыль стоит бешеных денег, а за хранение — без всякого суда пожизненно ссылают на спутники Сатурна.

Таможенники завертелись вокруг Кларка, точно растревоженные осы! Однако, сколько ни смотрели, ничего в багаже не нашли. Тогда дядя Том сказал:

— Инспектор! Могу я внести предложение?

— Конечно, господин сенатор!

— Племяшок мой, к великому моему стыду, поднял тут большой переполох… Чего бы вам не отвести его в сторонку — я лично заковал бы его в кандалы — и не пропустить пока остальных?

Инспектор заморгал.

— Думаю, это замечательная мысль.

— И я бы вам был ужасно благодарен, если бы вы со мной и с племянницей закончили. А то только всем мешаем.

— О, в этом нет надобности.

Инспектор закрыл мою сумку, в которую было полез, и быстро проштамповал весь наш багаж.

— Не стоит рыться в нарядах юной леди. А вот такого дошлого молодого человека не помешает обыскать с ног до головы и вдобавок посмотреть на просвет.

— Валяйте.

Мы с дядей прошли мимо еще нескольких столов — финансовый контроль, всякие там миграции, коммуникации, коммутации — и наконец вместе с багажом отправились на центрифугу, взвешиваться. На покупки не осталось ни минуты.

В довершение всех обид оказалось, что я вместе с багажом на три с лишним килограмма тяжелее нормы. Что за черт? На завтрак съела куда меньше обычного, а после даже не пила ничего: меня хоть и не тошнит в невесомости, но пить в таких условиях — то еще развлечение. Обязательно попадет куда-нибудь не туда, и — поехало…