— Нет, он не эксперт. Только не притворяйся, что знаешь что-нибудь, если на самом деле ты этого не знаешь. И не предполагай, что он питает к нам дружеское расположение. Но он может быть нам чрезвычайно полезен, если решит, что наши с ним интересы совпадают. И не пытайся убедить его в чём-либо. Он в моём кабинете. Удачи тебе. И помни, ты должен говорить только на стандартном английском.

Когда я вошёл, доктор Чан поднялся, а я извинился перед ним за то, что не встаю. Он сказал, что понимает те трудности, которые джентльмену с Луны приходится преодолевать здесь, и попросил не утруждать себя — он пожал мне руку и сел.

Подразумевали ли мы, заявляя, что существует дешёвый способ переправлять большое количество грузов на Луну, что у нас есть некое конкретное решение, позволяющее осуществить это на практике?

Я сказал ему, что существует способ, разработка которого потребует больших капиталовложений, в то время как в эксплуатации он будет довольно дешев.

— Это тот самый метод, который используется на Луне, сэр. Катапульта, индукционная катапульта, обеспечивающая разгон до второй космической скорости.

Выражение его лица не изменилось.

— Полковник, а вам известно, что такие проекты выдвигались множество раз, но в силу весьма важных причин от них всегда приходилось отказываться? Что-то связанное с атмосферным давлением.

— Да, доктор. Но, исходя из данных исчерпывающего анализа, выполненного компьютером, и того опыта в отношении катапульт, которым обладаем мы сами, мы полагаем, что сегодня такая проблема может быть решена. Две наши крупнейшие фирмы — компания «Луноход» и Банк Гонконга Лунного — готовы возглавить синдикат, который займётся осуществлением этого проекта как частной инициативы. Им понадобится помощь и здесь, на Земле. Возможно, они пойдут на то, чтобы разделить с кем-либо контрольный пакет акций, хотя они предпочли бы продавать облигации и таким образом сохранить за собой контроль. Но прежде всего им необходимо получить концессию от какого-нибудь правительства, которое передало бы им в долговременное пользование участок земли для строительства катапульты. Возможно, мы попытаемся договориться с Индией.

Вся вышеприведённая речь была заготовлена заранее. Если бы кто-нибудь проверил бухгалтерские книги «Лунохода», эту компанию немедленно объявили бы банкротом. У Банка Гонконга Лунного тоже было крайне неустойчивое положение — он являлся центральным банком страны, в которой произошёл переворот. Моей главной целью было сделать так, чтобы последним из прозвучавших слов было слово «Индия». Проф долго наставлял меня о том, что это слово должно прозвучать последним.

— Давайте не будем сосредотачивать внимание исключительно на финансовых аспектах проблемы, — ответил на это доктор Чан, — всё, что является возможным с точки зрения физики, всегда можно сделать возможным и с финансовой точки зрения, деньги — пугало только для мелких умов. Почему вы выбрали Индию?

— Ну, сэр, потому что свыше девяноста процентов поставляемого нами зерна в настоящее время потребляется в Индии.

— Девяносто три целых и одна десятая процента.

— Да, сэр. Индия глубоко заинтересована в нашем зерне, поэтому мы, судя по всему, будем с ней сотрудничать. Она может выделить нам землю и обеспечить нас как рабочей силой, так и материальными ресурсами и всем прочим. Но я упомянул Индию и потому, что она располагает большим выбором площадок, подходящих для подобного строительства, — высокогорными районами, расположенными неподалёку от земного экватора. Последнее не является существенным, но будет нелишним. Но площадка для строительства такой катапульты должна обязательно располагаться высоко в горах. Это связано с той самой проблемой атмосферного давления, которую вы упомянули, точнее, с проблемой плотности воздуха. Голову катапульты следует разместить на самой большой из доступных высот, а тот конец, где происходит собственно катапультирование, где скорость, с которой движутся грузы, достигает одиннадцати километров в секунду, должен находиться в воздухе столь разреженном, что он должен по плотности приближаться к вакууму. Что предполагает необходимость использования в качестве площадки очень высокой горы. Можно использовать пик Нанда Деви, который расположен приблизительно в четырёхстах километрах от того места, где мы с вами сейчас находимся. Железнодорожная ветка не дотягивает до него всего лишь шестьдесят километров, а одна из шоссейных дорог подходит к самому его основанию. Его высота составляет восемь тысяч метров. Я не говорю, что Нанда Деви является идеальным местом. Это просто одна из возможных площадок с удобными подъездными путями. Подбор идеального места должен был бы осуществляться инженерами самой Терры.

— Ещё более высокая гора подошла бы вам больше?

— О да, сэр, — заверил я его. — Гора повыше устроила бы нас больше, чем гора, расположенная ближе к экватору. Катапульту можно конструировать так, чтобы можно было скомпенсировать потерю добавочного ускорения, которое возникает из-за того, что на экваторе любая точка поверхности вращается с максимальной скоростью. Самое сложное — избежать насколько возможно влияния этой отвратительной плотной атмосферы. Извините меня, доктор, я не хотел подвергать критике вашу планету.

— Существуют и более высокие горы. Полковник, расскажите мне об этой предлагаемой катапульте.

Я принялся рассказывать:

— Длина катапульты, разгоняющей объекты до скорости убегания, определяется тем, какое ускорение она должна создавать. Мы полагаем — точнее, компьютер просчитал, — что в данном случае оптимальным является ускорение, равное двадцати ускорениям свободного падения на поверхности планеты. Значит, для того, чтобы достичь скорости убегания с поверхности Земли, необходима катапульта длиной в триста двадцать три километра. Таким образом…

— Пожалуйста, остановитесь! Полковник, вы что, серьёзно предлагаете пробурить скважину глубиной свыше трёх сотен километров?

— О нет! Катапульта должна располагаться на поверхности, чтобы ударные волны имели возможность свободно рассеиваться. Статор нужно поместить почти горизонтально, он будет подниматься километра на четыре, при общей длине в триста километров, и располагаться он будет вдоль прямой линии — почти прямой, поскольку из-за воздействия Кориолисова ускорения и влияния ещё кое-каких не столь существенных факторов ему придётся придать небольшую кривизну. Если посмотреть на лунную катапульту, то она покажется прямой и почти горизонтальной. Она настолько близка к горизонтали, что баржи чуть ли не сталкиваются с находящимися позади неё пиками.

— О, а я подумал, что вы переоцениваете возможности инженерной науки сегодняшнего дня. Мы можем бурить глубоко, но не настолько глубоко. Продолжайте.

— Доктор, поправьте меня, если я ошибаюсь, но вполне возможно, что это всеобщее заблуждение и послужило причиной того, что подобная катапульта до сих пор не построена. Я видел исследования, которые проводились раньше. Согласно большинству из них предполагается, что катапульта должна быть вертикальной или что её конец необходимо отклонить к вертикали, чтобы космический корабль выбрасывался в небо… Но ни то, ни другое технически неосуществимо, да и не нужно. Я полагаю, что убеждение в том, что это необходимо, возникло вследствие того, что ваши космические корабли взлетают именно по вертикали, ну, или почти по вертикали.

Но это делается не для того, чтобы вывести корабль на орбиту, а для того, чтобы корабль мог выйти за пределы земной атмосферы, — продолжал я. — Скорость убегания — параметр не векторный, а скалярный. Не имеет значения, в каком направлении выбрасывается груз из катапульты, — если он выбрасывается со скоростью убегания, то на Землю он уже не вернётся. Хотя, гм… тут нужно ввести две поправки: выброс должен быть направлен не к Земле, а к какой-то из частей небесной полусферы, и он должен иметь добавочную скорость, чтобы преодолеть сопротивление атмосферы на том отрезке пути, который он проделает в ней. Если направление выброса выбрано правильно, груз начнёт обращаться вокруг Луны.

— Да, но это означает, что такую катапульту можно использовать всего лишь один раз в лунный месяц.

— Нет, сэр. Вы сейчас подумали о некоторых основополагающих принципах, но даже они позволят использовать такую катапульту не реже одного раза в день. Надо только правильно выбрать момент запуска, исходя из того, какое именно положение занимает Луна на своей орбите. А фактически — согласно компьютерным расчётам, поскольку я не специалист в космонавтике, — регулируя скорость выброса, катапульту можно будет использовать практически в любое время, и в конечной точке своей траектории грузы всё равно будут выходить на орбиту вокруг Луны.

— Я не могу себе такого представить.

— Я тоже, доктор, но, извините меня, разве в Пекинском университете нет исключительно мощного компьютера?

— А что, если и есть?

Показалось ли мне, или я и вправду заметил, что его вкрадчивое поведение стало ещё более вкрадчивым, словно он старался скрыть какую-то тайну? Какую, хотел бы я знать? Компьютер-киборг — маринованные мозги? Или живой мозг, обладающий сознанием? В любом случае что-то жуткое.

— Почему бы вам не использовать высококлассный компьютер для расчёта моментов времени, в которые катапульта, подобная той, которую я вам описал, должна осуществлять выбросы? Некоторые грузы уйдут по своим траекториям довольно далеко от орбиты Луны, и пройдёт невероятно много времени, прежде чем они на своём обратном пути могут быть захвачены полем её тяготения. Траектории других будут сначала огибать Терру, а затем будут прямо направлены к месту назначения. Некоторые из траекторий будут столь же просты, как и те, которые мы используем при катапультировании грузов с Луны. На протяжении каждых суток бывают такие периоды времени, когда можно использовать кратчайшую траекторию. В самой катапульте груз находится меньше минуты, поэтому единственным ограничением будет то, насколько быстро этот груз можно подготовить для катапультирования. Вполне возможно сделать так, что в катапульте будет происходить разгон нескольких грузов одновременно, если имеется достаточно энергии, а компьютер может осуществлять гибкий контроль. Есть только одна вещь, которая меня беспокоит… Эти высокие горы, они ведь покрыты снегом?

— Обычно — да, — ответил он — лёд, снег и голые скалы.

— Сэр, поскольку я родился на Луне, то я ничего не знаю о снеге. Статор должен быть достаточно прочным не только чтобы работать в условиях мощного гравитационного поля тяготения, но и для того, чтобы выдерживать динамические удары, по силе равные двадцатикратным перегрузкам. Я не думаю, что его можно достаточно надёжно закрепить на льду и снегу. Или такое возможно?

— Полковник, я не инженер, но мне кажется, что такое сделать невозможно. Снег и лёд придётся удалять. И заниматься этим придётся постоянно. Погода тоже создаст проблемы.

— Доктор, я ничего не знаю о погоде, а о льде я знаю только то, что при кристаллизации тонны льда выделяется энергия, равная тридцати пяти миллионам джоулей. У меня нет ни малейшего представления о том, сколько тонн льда придётся растопить для того, чтобы очистить строительную площадку, или о том, сколько энергии потребуется затратить на то, чтобы поддерживать её в очищенном состоянии, но мне кажется, что для удаления льда, возможно, потребуется столь же мощный реактор, как и для обеспечения энергией самой катапульты.

— Мы можем построить реактор и растопить лёд. А можем послать на север инженеров, для того чтобы они там пополнили своё образование и поняли, что же такое лёд. — Доктор Чан улыбнулся так, что я вздрогнул. — Однако техническое решение проблемы того, как справиться со льдом и снегом, было найдено в Антарктике ещё годы назад; поэтому не беспокойтесь по этому поводу. Очищенная скальная площадка длиной приблизительно в триста пятьдесят километров и расположенная на значительной высоте. Есть что-нибудь ещё, о чём мне следует знать?

— Не так уж и много, сэр. Растопленный лёд можно собирать у головы катапульты, и, таким образом, вы прямо на месте сможете получать самый массивный из предназначенных для Луны грузов — а это хорошая экономия. Кроме того, стальные канистры можно повторно использовать, чтобы отправлять в них зерно на Землю, — это позволит избежать ещё одной статьи расходов, которые Луна не может себе позволить. Нет также никаких причин, которые могли бы помешать одной и той же канистре совершить целую сотню путешествий туда и обратно. Для посадки барж на Луну мы будем использовать тот же самый способ, который сейчас используется для того, чтобы сажать их около Бомбея, — при помощи программируемых тормозных ракет, использующих твёрдое топливо. Если не считать того, что нам это дело обойдётся дешевле, поскольку вместо одиннадцати с хвостом километров в секунду скорость убегания будет составлять всего лишь два с половиной километра в секунду. А если учесть, что здесь играют роль даже не сами скорости, а их квадраты, то получится по этому фактору у нас перед вами двадцатикратное преимущество. На самом деле оно даже больше, поскольку вес тормозных ракет — это тоже паразитический вес, а раз для торможения в условиях поля тяготения Луны нужно меньше горючего, то масса полезного груза возрастёт. Но есть способ, который позволяет ещё больше усовершенствовать весь этот процесс.

— И каким же образом?

— Доктор, это выходит за рамки моей специальности. Но всем известно, что в качестве реактивной массы самые лучшие из ваших кораблей используют водород, нагреваемый термоядерным реактором. Водород в Луне дорог, а в качестве реактивной массы можно использовать всё, что угодно, хотя это и приведёт к снижению эффективности. Можете ли вы вообразить себе огромный, достаточно примитивный космический буксир, разработанный специально для эксплуатации в условиях Луны? В качестве реактивной массы он может использовать испарённые скальные породы, а предназначен он для того, чтобы выходить на парковочную орбиту, забирать присланные с Терры грузы и доставлять их вниз, на поверхность Луны. Он может быть уродливым, без каких-либо излишеств — для того чтобы водить его, не понадобятся, возможно, даже киборги — он может управляться компьютером, находящимся на поверхности Луны.

— Да, я думаю, такой корабль вполне можно сконструировать. Но давайте не будем усложнять дело. Вы уже рассказали мне всё существенное в отношении этой катапульты?

— Я полагаю, что да. Критичным представляется только вопрос о площадке для её строительства. Давайте снова вернёмся к пику Нанда Деви. Судя по виденным мною картам, от его склона в западном направлении тянется высокий, наклонный хребет, длина которого примерно соответствует длине нашей катапульты. Если это действительно так, то это просто идеальное место — меньше объём скальной породы, которую придётся вырубать, и меньше мостов, которые придётся строить. Я не говорю, что лучшего места и найти нельзя, просто если уж искать, то что-нибудь в этом роде — очень высокий пик, к западному склону которого примыкает длинный горный хребет.

— Я понял.

И доктор Чан удалился.



В течение нескольких последовавших за этим недель я повторял это в целой дюжине стран, всегда в приватной обстановке, и всегда подразумевалось, что всё это — строго секретно. Менялось только название горы. В Эквадоре я специально подчёркивал, что Чимборасо находится почти на экваторе — идеальное положение! А в Аргентине особо акцентировал, что их Аконкагуа — высочайший пик в Западном полушарии. В Боливии я отметил, что высота Альтоплано ничуть не меньше высоты Тибетского нагорья (почти правда), а расположен он гораздо ближе к экватору, и там имеется множество площадок, примыкающих к пикам, которые ничуть не уступают по высоте любым другим пикам Терры. На одной из этих площадок можно с лёгкостью осуществить подобное строительство.

Я говорил с одним человеком из Северной Америки, который с политической точки зрения находился в оппозиции тому типу, который назвал нас «чернью». Я указал на то, что в то время, как гора Мак-Кинли по высоте сравнима с любой из вершин Азии и Южной Америки, имеется множество соображений, которые могут заставить высказаться в пользу Мауна-Лоа, — в частности то, что там очень легко осуществить строительство. Если ускорение, создаваемое катапультой, увеличить в два раза, то и саму катапульту можно сделать короче — таким образом, чтобы её удалось разместить на острове, где находится вулкан, — и тогда Гавайи станут Космическим Портом всего мира… не Земли, а всего мира, потому что следует думать и о том дне, когда начнётся освоение Марса и грузооборот трёх (а возможно, даже и четырёх) планет пойдёт через их «Большой Остров». Я не стал упоминать о том, что Мауна-Лоа — гора вулканического происхождения; вместо этого отметил, что подобное расположение позволит в случае, если произойдёт что-нибудь непредвиденное, осуществить безопасное сбрасывание грузов в Тихий океан.

В Совсоюзе обсуждался только один пик — пик Ленина, высота которого составляет более семи тысяч метров (и который находится в непосредственной близости к их крупнейшему соседу).

Килиманджаро, Попокатепетль, Логан, Эль-Либертадо — пик, которому я отдавал предпочтение, менялся вместе со страной, в которой я находился. Единственное, что требовалось от такого пика, так это то, чтобы в глазах местных жителей он был высочайшей горой на Земле. Я отыскал даже аргументы, которые позволяли мне высказаться в пользу весьма скромных по высоте гор Чада, — это было в то время, когда там оказывали нам гостеприимство, — и сумел настолько хорошо обосновать свои доводы, что почти поверил в них сам.

В других случаях я с подачи подсадных уток Стью Ла Жуа, задававших мне наводящие вопросы, распространялся о возможностях развития химического производства (о чём я не знал вообще ничего, за исключением тех фактов, что умудрился зазубрить) на поверхности Луны, где наличие чистого вакуума, солнечной энергии, неисчерпаемых запасов сырья и неизменных условий внешней среды делают возможным реализацию такого вида производств, которые в условиях Земной стороны являются слишком дорогими или вообще невозможными. Всё это можно будет осуществить, как только транспортировка грузов в оба конца станет настолько дешёвой, что можно будет приступить к разработке нетронутых ресурсов Луны. Во всех этих разглагольствованиях присутствовал намёк на то, что бюрократы из Администрации Луны настолько озабочены сохранением своих постов, что не желают видеть тот гигантский потенциал, которым обладает Луна (что было правдой). К тому же мне каждый раз приходилось отвечать на один и тот же вопрос, заверяя, что Луна в состоянии принять любое количество новых колонистов.

Это тоже было правдой, хотя я никогда не упоминал о том, что Луна (а иногда и селениты) губит добрую половину новоприбывших. Но вряд ли те, с кем я говорил, предполагали для себя возможность такой эмиграции, они думали только о том, как заставить или уговорить эмигрировать других, рассчитывая таким образом уменьшить перенаселённость и снизить свои налоги. А я держал язык за зубами и не упоминал того факта, что толпы полуголодных людей, которых мы видели повсюду, размножаются слишком быстро и что даже катапульты не смогут ничего поправить.

Мы могли обеспечить жильём, накормить и обучить даже миллион новоприбывших в год, но для Терры миллион был каплей в море, здесь каждую ночь зачинали столько младенцев, что их количество превышало указанный миллион. Мы могли бы принять гораздо большее количество переселенцев, чем найдётся людей, которые захотят эмигрировать добровольно… но если они вздумают заставлять людей эмигрировать насильно и пошлют к нам слишком много народу… У Луны только один способ вести дела с новичком: либо он не сделает ни одной фатальной ошибки, либо пойдёт на удобрение в туннели фермеров.

Значительная по размерам эмиграция могла означать исключительно увеличение процента смертности среди эмигрантов — нас, селенитов, было слишком мало для того, чтобы помочь каждому из них избежать ловушек, расставленных самой природой.

Но, как бы то ни было, больше всего проф говорил на тему о «великом будущем Луны». Я же говорил о катапульте.

В течение всех тех недель, пока мы ждали, что Комитет вспомнит о нас, мы исколесили множество земель. Поскольку организацией всех этих поездок занимались подручные Стью, единственным нерешённым вопросом оставался только вопрос о том, сколько мы выдержим. Я думаю, что каждая неделя из тех, что мы провели на Терре, укорачивала нашу жизнь на год, а для профа, возможно, и на больший срок. Но он никогда не жаловался и всегда был готов демонстрировать своё очарование на каком-нибудь очередном приёме.

В Северной Америке мы провели больше времени, чем предполагали. Дата принятия нашей Декларации Независимости — точно через триста лет после того, как произошло провозглашение независимости британских колоний в Северной Америке, — оказалась тем, что можно было использовать в качестве великолепной пропаганды, и нанятые Стью специалисты по обработке общественного мнения выжали из этого всё, что было можно.

Жители Северной Америки испытывают достаточно сентиментальные чувства в отношении своих Соединённых Штатов, хотя с тех пор, как их континент был «рационально обустроен» Федерацией Наций, это словосочетание уже практически ничего не значит. Раз в восемь лет они выбирают себе президента, хотя я не могу сказать, почему они это делают — а почему в Британии до сих пор имеется королева? — и хвастаются своим «суверенитетом». Понятие «суверенитет» имеет сходство с понятием «любовь» — оба этих слова имеют именно то значение, которое вы в них вкладываете. А на самом деле это просто слово, которое в словаре располагается между словами «пьяный» и «трезвый».

Однако в Северной Америке «суверенитет» значит ещё довольно много, а 4 июля — вообще магическая дата. Наши выступления были организованы «Лигой Четвёртого Июля», а Стью сказал, что ему не пришлось слишком сильно потратиться на то, чтобы заставить их зашевелиться, а уж когда дело набрало ход, они и вовсе не стоили ему ни гроша. Лига даже собрала деньги, которые могли понадобиться нам в других местах, — жители Северной Америки получают удовольствие от того, что дают кому-нибудь деньги, и их не слишком волнует вопрос о том, кто эти деньги получает.

В краях, расположенных южнее, Стью использовал другую дату. Его люди упорно насаждали сведения о том, что наш переворот произошёл 5 мая. Нас приветствовали возгласами «Cinco de Mayo! Libertad! Cinco de Mayo!»[19]. А я-то думал, что они выкрикивают «кинь-ка мне денег»… Всю необходимую говорильню взял на себя проф.

А вот в стране «Четвёртого июля» я делал всё, что мог. Стью заставил меня отказаться от ношения на публике протеза моей левой руки и закалывать рукав костюма таким образом, чтобы никто не мог остаться в неведении относительно того, что вместо руки у меня культя. Был пущен слух о том, что руки я лишился в борьбе за свободу. Когда меня спрашивали об этом, я только улыбался и говорил: «Видите, что бывает, когда грызёшь ногти?» — а затем менял тему разговора.

Но, по правде сказать, Северная Америка мне никогда не нравилась, даже во времена моего первого путешествия. Это далеко не самая густозаселенная часть Терры, здесь живёт не больше миллиарда человек. В Бомбее люди спят на тротуарах — в Большой Нью-Йорк людей набито как сельдей в бочку, причём в вертикальном положении. Не уверен, что кто-нибудь из них вообще спит. Я был очень рад тому, что сижу в своей инвалидной коляске.

Кроме того, у них тут есть ещё один способ устраивать себе головную боль — они все страшно озабочены проблемой цвета кожи, причём настолько, что ни на минуту не забывают подчёркивать, что им это глубоко безразлично. Во времена своей первой поездки я постоянно оказывался виноват в том, что был то слишком светлым, то, наоборот, слишком тёмным, и от меня всё время ожидали, что я попытаюсь отстаивать какие-то свои мнения о таких вещах, о которых у меня вообще не было никакого мнения. Один лишь Бог знает, каких именно генов во мне намешано. Одна из моих прабабушек происходит из такой части Азии, по которой захватчики проносились столь же регулярно, как саранча, а проходя, насиловали всех, кого ни попадя, — так почему же не спросить у неё?

Меня научили тому, как следует вести разговоры на подобную тему, но всё равно от её обсуждения у меня во рту оставался кислый привкус. Я думаю, что лично я предпочёл бы места, где, как в Индии, процветает ничем не прикрытый расизм. В Индии если вы не индус, то вы никто… исключением там являются только парсы, которые смотрят на индусов сверху вниз, а индусы со своей стороны платят им той же монетой. Однако в этот раз мне фактически не пришлось столкнуться с проявлениями американского «расизма наоборот» — я ведь был полковник О\'Келли-Девис, Герой Борьбы за Освобождение Луны.

Вокруг нас толпился целый рой людей, чьи сердца были преисполнены сочувствия, они были чрезвычайно озабочены желанием помочь нам. Я позволил им сделать для меня две вещи, на которые, когда я учился, у меня не хватило ни денег, ни сил, ни времени. Я посмотрел игру «Янки» и посетил Салем.

Мне не стоило лишаться своих иллюзий. Бейсбол гораздо лучше смотреть по видео, там всё хорошо видно и вас не толкают беспрерывно двести тысяч человек. Кроме того, кому-нибудь стоило бы просто пристрелить того игрока, который в тот раз был у них на подаче. Большую часть игры я провёл в ужасе, ожидая того момента, когда они начнут выволакивать моё кресло из окружающей толпы, а после этого уверять меня в том, что я чудесно провёл время.

Салем же — местечко совершенно обычное, не хуже (но и не лучше) всего остального Бостона. После того как я на него поглядел, я начал подозревать, что они вешали не тех ведьм. Но день прошёл не напрасно: когда я возлагал венок и произносил памятную речь в другом месте Бостона, в Конкорде, там, где находился небезызвестный мост, меня засняли на плёнку. Мост на самом деле до сих пор находится там, и на него можно посмотреть в бинокль. Мост как мост, ничего особенного[20].

Хотя профу приходилось несладко, но тем не менее всё происходящее доставляло ему истинное удовольствие; у профа просто потрясающая способность получать удовольствие от всего на свете. Когда он распространялся о великом будущем Луны, у него всегда было припасено что-нибудь новенькое. В Нью-Йорке он говорил с генеральным менеджером одной сети отелей, той самой, которая в качестве своего отличительного знака использует кролика, и обрисовал ему в общих чертах, что именно можно было бы предпринять для развития лунных курортов — когда цена экскурсий на Луну перестанет быть для большинства людей недоступной, непродолжительные визиты туда вреда не нанесут, к туристам можно приставить сопровождающих, создав для этого специальную службу, организовать экзотические туры и развивать индустрию азартных игр — и никаких тебе налогов.

Последний пункт вызвал чрезвычайный интерес, поэтому проф принялся развивать эту тему, от которой он плавно перешёл к теме продления жизни людей преклонного возраста, к возможности строительства сети пансионатов для людей, удалившихся от дел, в которых земляные черви могли бы жить на выплачиваемую им Террой пенсию по старости, и жить на двадцать, тридцать, а то и сорок лет дольше, чем на самой Терре. Конечно, это своего рода изгнание, но что лучше — прожить долгие годы на Луне или найти своё последнее пристанище на Терре?

А потомки смогут навещать их, заполняя отели и курорты. Проф не пожалел красок для описания ночных клубов, в которых можно устраивать такие развлекательные программы, которые невозможны в условиях ужасной гравитации Терры, и различных видов спорта, которыми, если их слегка изменить, вполне можно было бы заниматься в условиях меньшего тяготения. Он затронул даже тему плавательных бассейнов, ледовых катков и возможности летать. (Я подумал, что у него окончательно отказали тормоза.) Закончил он свою речь намёком на то, что некий швейцарский картель уже начал раскручивать это дело.

На следующий день в разговоре с менеджером, управляющим иностранными филиалами «Чейз Интернешнл Панагра», он сказал, что в штат сотрудников отделения этой фирмы в Луна-Сити можно набирать людей, страдающих параличом нижних конечностей или даже полностью парализованных, людей, страдающих от сердечных заболеваний или перенёсших ампутацию, — всех тех, кому тяжело жить и работать в условиях повышенной силы тяжести. Менеджер был толстым человеком, который мучился одышкой, — возможно, ему самому следовало бы подумать о том, чтобы отправиться на Луну, но при словах «никаких налогов» он сразу же насторожил уши.

Не всё и не всегда шло так, как нам хотелось бы. В сообщениях информационных агентств часто появлялись направленные против нас материалы, а кроме того, всегда найдутся любители устраивать склоку из любого публичного выступления. И каждый раз, когда мне приходилось иметь дело с такими типами, а со мною не было профа, который мог бы помочь мне выкрутиться, они всеми средствами старались поймать меня на противоречиях. Один такой тип принялся энергично трясти меня, прицепившись к заявлению профа по поводу того, что мы являемся собственниками зерна, которое выращивается на Луне. Он, по-видимому, считал само собой разумеющимся, что мы такими не являемся. Я сказал ему, что не понимаю его вопроса.

— Полковник, — сказал он, — разве неправда, что ваше правительство выдвигает просьбу о своём членстве в Федерации Наций?

На такое мне следовало ответить «без комментариев», но я не почувствовал подвоха и согласился.

— Очень хорошо, — сказал он, — таким образом, основным камнем преткновения, по всей видимости, является утверждение ваших противников о том, что Селена является собственностью Федерации Наций — и всегда являлась таковой. Надзор над ней осуществлялся Администрацией Луны. Таким образом, исходя из вашего собственного признания, можно утверждать, что зерно принадлежит Федерации Наций, в силу того, что Луна находится под опекой этой организации.

Я спросил его о том, что позволило ему прийти к такому выводу.

— Полковник, — сказал он, — вы именуете себя заместителем Министра Иностранных Дел. Нет никаких сомнений, что вы хорошо знаете содержание Хартии Федерации Наций.

Мне довелось наскоро пролистать её.

— Достаточно неплохо, — ответил я осторожно.

— Тогда вам известно, что представляет собой Первая Свобода, гарантируемая этой Хартией, и современный вариант её толкования, принятый Административной Контрольной Коллегией при Большой Ассамблее и Федерации Наций и отражённый в приказе за номером тысяча сто семьдесят шесть от 3 марта сего года. Если вы собираетесь вступить в Федерацию Наций, то вы признаёте и данный документ и, следовательно, признаёте, что все излишки выращенного на Селене зерна, то количество, которое превышает нормы внутреннего потребления, бесспорно и изначально являются собственностью всех людей — собственностью, находящейся под опекой Федерации Наций, которая через свои агентства, по мере надобности, осуществляет её распределение. Можете ли вы как-нибудь дополнить сделанное вами заявление?

— Да о чём вы, ради всего святого, говорите? — спросил я. — Вернитесь! Я ничего не заявлял!

В «Нью-Йорк Таймс» появилось: «„ЗАМЕСТИТЕЛЬ МИНИСТРА ЛУНЫ“ ГОВОРИТ: ПРОДУКТЫ ПИТАНИЯ ПРИНАДЛЕЖАТ ГОЛОДАЮЩИМ».

Газета «Нью-Йорк Сегодня» писала: «О\'Келли-Девис, так называемый „полковник вооружённых сил Свободной Луны“, прибыл на нашу планету для того, чтобы попытаться добиться поддержки мятежников из Лунных колоний Федерацией Наций. Он сделал нашей газете добровольное заявление о том, что статья Великой Хартии, именуемая „Свобода от голода“, вполне приложима к проблеме, связанной с поставками зерна с Луны…»

Я спросил профа о том, как мне следовало выкручиваться из такой ситуации.

— Если тебе задают вопрос, на который тебе не хотелось бы отвечать, задавай встречный вопрос, — сказал он мне. — И никогда не проси спрашивающего объяснить, что именно он имеет в виду. Если сделаешь это, он просто-напросто припишет тебе свои собственные слова. Этот репортёр — он был костлявый такой? Все рёбра наружу?

— Да нет, довольно крупного телосложения.

— Полагаю, что уж он-то поглощает больше тех восемнадцати сотен килокалорий в день, которые являются предметом рассмотрения в документе, который он цитировал. Если бы ты знал это, ты мог бы спросить его, сколько времени ему удалось продержаться на подобном рационе и по какой причине он от него отказался. Или спросить, что он ел на завтрак… а затем, что бы он там ни сказал в ответ, сделать вид, что ты просто не в состоянии этому поверить. А если ты не знаешь, чего конкретно добивается тот человек, с которым ты говоришь, задай ему такой встречный вопрос, который направит разговор в другое русло. А затем, вне зависимости от того, что он тебе ответит, продолжай говорить о своём и постарайся вовлечь в этот разговор кого-нибудь ещё. В таких случаях нужно руководствоваться не логикой, а соображениями тактики.

— Проф, здесь никто не живёт на восемнадцать сотен калорий в день. В Бомбее — возможно, а здесь — нет.

— В Бомбее тоже не живут на такое количество калорий. Мануэль, этот равный рацион — не что иное, как фикция. На этой планете половина продовольствия продаётся через чёрный рынок или, при помощи того или иного постановления, исключается из расчётов. Или они ведут двойную бухгалтерию, и цифры, которые представляются на рассмотрение ФН, не имеют ничего общего с реальным положением дел в экономике. Ты думаешь, что Великий Китай предоставляет Контрольной Коллегии абсолютно точные отчёты о зерне, которое поступает из Таиланда, Бирмы или Австралии? Убеждён, что представитель Индии в этой коллегии по продовольствию так не думает. Но Индия хранит молчание, потому что она получает львиную долю поступающего с Луны продовольствия… а затем «играет в политические игры с голодом» — эту фразочку ты, наверное, не забыл, — обеспечивая при помощи нашего зерна контроль над происходящими там выборами. В одном из штатов Индии, Керале, в прошлом году был голод. Так вот, этот голод был запланирован. Ты видел сообщения об этом в новостях?

— Нет.

— И я не видел. Потому что в новостях этого не было. Управляемая демократия замечательная штука, Мануэль, — для управляющих… А её главная сила — это «свободная пресса», причём слово «свободная» определяется в данном случае как синоним слова «ответственная». Кто управляет демократией, тот и решает, что «ответственно», а что «безответственно». Ты знаешь, в чём сейчас больше всего нуждается Луна?

— В большем количестве льда.

— В системе распространения информации, которая не была бы сдавлена рамками одного-единственного новостного канала. Наш друг Майк сейчас представляет для нас величайшую опасность.

— Гм? Вы не доверяете Майку?

— Мануэль, в отношении некоторых вещей я не доверяю даже самому себе. Слегка ограниченная свобода получения информации относится к той же категории, что и классический анекдот о женщине, которая была слегка беременной. Мы ещё не свободны, и не будем свободны, пока кто-нибудь — даже если этот кто-нибудь наш союзник Майк — контролирует распространение новостей. Я надеюсь, что когда-нибудь смогу издавать свою собственную газету, независимую от каких-либо источников или каналов распространения информации. Я был бы рад, подобно Бенджамину Франклину, печатать её вручную.

Я сдался и переменил тему:

— Проф, а что, если эти переговоры потерпят провал и поставки зерна прекратятся? Что тогда случится?

— Люди, там у нас дома, будут весьма нами недовольны… а здесь, на Терре, многие умрут. Ты читал Мальтуса?

— Не думаю.

— Многие умрут. Затем снова будет достигнута стабильность, охватывающая несколько большее количество людей — людей, чей труд будет более эффективен и которые будут лучше питаться. Эта планета не перенаселена, ею просто плохо управляют… и самое худшее из того, что ты можешь сделать для голодающего человека, — это дать ему еду. Именно «дать»! Почитай Мальтуса. Смеяться над доктором Мальтусом небезопасно, потому что в любом случае именно он будет тем, кто смеётся последним. Его работы могут вызвать депрессию, и я рад, что он уже умер. Но не читай его до тех пор, пока мы тут всё не закончим. Знание слишком большого количества фактов связывает дипломата, особенно честного.

— Не такой уж я и честный.

— Но у тебя нет таланта к нечестности, и спасает тебя только твоё невежество и твоё упрямство. Последнее у тебя имеется в избытке, а первое постарайся не утратить. Парень, дядюшка Бернардо ужасно устал.

— Извините, — сказал я и выкатил своё кресло из его комнаты.

Проф рвался из последних сил. Если бы я мог посадить его на корабль и отправить подальше от этой ужасной гравитации, то наплевал бы на всё. Но движение по-прежнему оставалось односторонним — ничего, кроме зерновых барж.

А проф всё веселился. Когда я уже совсем собирался покинуть его и даже взмахнул рукой, приказывая освещению выключиться, я вновь обратил внимание на игрушку, которую он себе купил и которая вызывала у него восторг, подобный тому, который испытывает ребёнок, получив подарок на Рождество, — это была медная пушка.

Пушка была настоящая, с одного из тех кораблей, что бороздили моря под парусами. Она была маленькой, со стволом длиной в полметра, и ужасно тяжёлой, её вес вместе с деревянным лафетом составлял пятнадцать кило. В приложенных к ней бумагах говорилось, что это была «сигнальная пушка». Её окутывала дымка древней истории, времён пиратов и тех, кого заставляли «прогуляться по доске». Вещица была очаровательна, но я спросил у профа: зачем? Даже если бы нам удалось выбраться отсюда, то перевезти на Луну такую массу будет весьма непросто — ради этого мне пришлось бы оставить здесь скафандр, который можно было носить ещё годы и годы, — оставить всё, кроме двух своих левых рук и пары шортов. Если дело так пошло, можно оставить и «общественную» руку. Ну а уж если совсем припечёт — можно обойтись и без шортов.

Он протянул руку и погладил сверкающий ствол:

— Мануэль, был когда-то человек, которому, как и многим другим из тех, кто работает в этом Директорате, дали работу, исходя из соображений увеличения занятости населения. Его работа состояла в том, что он должен был начищать медную пушку, стоящую перед зданием суда.

— А зачем зданию суда понадобилась пушка?

— Это не имеет значения. Он в течение многих лет занимался этим. Работа кормила его и даже позволяла ему откладывать кое-какие сбережения, но он не имел возможности продвинуться по социальной лестнице. И однажды он оставил свою работу, снял все свои сбережения и купил медную пушку, и стал работать на самого себя — чистить свою собственную пушку.

— Судя по всему, он был идиотом.

— Вне всяких сомнений. Мы были не лучше, когда скинули Надсмотрщика. Мануэль, ты переживёшь меня. Когда у Луны будет свой флаг, мне бы хотелось, чтобы на этом флаге была изображена золотая пушка и чтобы полотнище флага было чёрного цвета, с косой полосой зловеще-красного цвета, которая символизировала бы наше происхождение от весьма неблагородных предков, происхождение, которым мы можем гордиться. Как ты думаешь, такое можно устроить?

— Думаю, да, если вы сделаете набросок. Но зачем нам флаг? На всей Луне нет ни одного флагштока.

— Он будет реять в наших сердцах… и будет служить символом всех дураков, которые настолько непрактичны, что полагают, будто бюрократию можно победить. Ты не забудешь об этом, Мануэль?

— Конечно нет, и напомню вам об этом, когда придёт время.

Мне не понравились такие разговоры. Оставаясь в одиночестве, проф начал использовать кислородную палатку, но никогда не пользовался ею на людях.

Я и сам догадываюсь о том, что я невежественен и упрям — именно таким я проявил себя в местечке под названием Лексингтон, в штате Кентукки, расположенном в Центральной Административной Области. Единственной темой для разговоров, на которую не было ни специально разработанной доктрины, ни зазубренных заранее ответов на все вопросы, была тема, связанная с нашей жизнью на Луне. Проф велел мне говорить правду и делать особый упор на описании обыденных вещей, тёплых и домашних, особенно тех, которые отличаются от всего, что принято на Терре. «Помни, Мануэль, тысячи жителей Терры, которые совершили короткие поездки на Луну, — это крошечная доля процента населения этой планеты. В глазах большинства людей мы такая же диковинка, как звери в зоопарке. Ты помнишь ту черепашку, которую демонстрировали на выставке в Старом Куполе? Это мы и есть».

В этом он был абсолютно прав. Я жутко уставал оттого, что на меня таращились как на какое-то невиданное насекомое. Именно поэтому, когда эта команда, состоящая из представителей как сильной, так и слабой половины человечества, начала выспрашивать меня насчёт семейной жизни на Луне, я был только рад ответить на их вопросы. Я ничего не приукрашивал, хотя кое о чём говорить не стал — о вещах, которые относятся не к самой семейной жизни, а к тому, что можно рассматривать как дешёвый суррогат этой жизни в обществе, где имеется переизбыток мужчин. Луна-Сити — город семейный и домашний, по стандартам Терры — скучный, но мне он нравится. Остальные поселения очень на него похожи — в них живут люди, которые работают и растят детей, сплетничают и большую часть радостей жизни получают сидя за обеденным столом. Так что и рассказывать особенно нечего, поэтому я готов обсудить то, что они сами посчитают интересным. Все обычаи Луны происходят с Терры, поскольку именно оттуда происходят все её жители. Но Терра велика, и поэтому обычай, пришедший, ну, к примеру, из Микронезии, в Северной Америке может показаться странным.

Женщина — у меня язык не поворачивается назвать её «леди» — заинтересовалась различными видами брака. И прежде всего её интересовало, правда ли то, что на Луне можно вступить в брак, не получив разрешения.

Я спросил её о том, что такое разрешение на заключение брака?

— Да брось ты, Милдред, — сказал её спутник, — первопроходцы всегда обходились без всяких разрешений.

— Но разве вы не ведёте записей? — продолжала настаивать она.

— Конечно ведём, — ответил я, — моя семья ведёт такую книгу, и записи в ней восходят ко времени первой высадки в Джонсон-Сити — мы учитываем все браки, все рождения и смерти, все важные события не только в самой семье, но и во всех её ответвлениях, насколько нам удаётся проследить. И кроме того, есть один человек — школьный преподаватель, — который занимается тем, что копирует старые семейные записи всего поселения. Он пишет историю Луна-Сити — это у него такое хобби.

— Но разве у вас не ведётся официальных записей? Здесь в Кентукки у нас есть записи, которые восходят ко временам, отстоящим от нас на сотни лет.

— Мадам, мы ещё не прожили на Луне столь долго.

— Да… ну хорошо, но должен же быть в Луна-Сити свой городской клерк. Возможно, вы называете его «архивист округа». Официальный чиновник, который следит за такими вещами. Ведёт учёт смертей и тому подобного.

— Я думаю, мадам, что такого у нас нет, — ответил я. — Некоторые букмекеры выступают в роли нотариусов, они заверяют печати на контрактах и ведут их учёт. К ним обращаются люди, которые не умеют ни читать, ни писать и поэтому не могут сами вести свои записи. Но мне не приходилось слышать о том, чтобы кто-то вёл записи браков. Я не говорю, что такого не может быть, но я об этом не слышал.

— Как неформально! Просто чудо! А как насчёт слухов о том, что на Луне очень просто развестись? Я полагаю, это тоже правда?

— Нет, мадам, я не могу сказать, что развестись у нас просто. Слишком много концов придётся распутывать… Давайте возьмём самый простой пример: одна дама, у которой двое мужей…

— Двое?

— Женщина может иметь и больше, а может — только одного. Или брак может быть очень сложным по структуре. Но давайте возьмём самую типичную ситуацию: дама и два мужа. Итак, она решила развестись с одним из них. Пусть они решили расстаться друзьями, второй супруг согласен, и она, без лишнего шума, избавляется от одного из мужей. Ему бы не пошло на пользу, если бы он начал поднимать шум. Ладно, она с ним развелась, и он ушёл. И возникает бесконечное количество проблем. Мужчины могут быть партнёрами по бизнесу — сомужья часто являются партнёрами. Развод нарушает их партнёрство. Приходится урегулировать денежный вопрос. Если жильё записано на жену, то бывший муж, по всей вероятности, должен получить денежную компенсацию или арендную плату за свою долю. И почти всегда это дело затрагивает детей, которые должны получать поддержку и так далее. Целая куча проблем. Нет, мадам, развод — это далеко не просто. Вы можете развестись с мужем за десять секунд, но вам понадобится десять лет, чтобы распутать все концы. А разве здесь по-другому?

— Ну… забудьте, что я задала этот вопрос, полковник. Но если это простой брак, то что представляет собой сложный?

И я принялся объяснять, что представляет собой полиандрия, а также клановые, групповые, цепочные браки и ещё более редкие виды браков, которые люди консервативные, вроде членов моей семьи, считают вульгарными — например тот, что организовала моя матушка, после того как вычеркнула из списка своих мужей моего старика, хотя и не стал описывать то, что она устроила, — матушка всегда отличалась эксцентричностью.

— Вы меня запутали, — сказала женщина. — Какая разница между цепочным и клановым браком?

— Большая. Давайте возьмём мой случай. Я имею честь быть членом одного из самых старых цепочных браков Луны — и на мой, возможно необъективный, взгляд, самого лучшего. Вы тут спрашивали насчёт разводов. В нашей семье никогда не было разводов, и спорю на что угодно, никогда не будет. Стабильность цепочного брака год от года возрастает, потому что мы всё более совершенствуемся в искусстве ладить друг с другом, до тех пор, пока уход одного из членов семьи не начинает казаться чем-то абсолютно немыслимым. Кроме того, для развода с кем-нибудь из мужей требуется единодушное решение всех жён — а этого просто не может произойти. Старшая жена просто не допустит, чтобы дело зашло так далеко.

Я продолжил расписывать преимущества такого брака: финансовую безопасность, прекрасные домашние условия, которые он даёт детям, и тот факт, что смерть одного из супругов, какой бы трагедией она ни была, всё же не может сравниться с подобной трагедией во временной семье, — особенно для детей, которые просто не могут остаться сиротами. Возможно, я в своём энтузиазме перегнул палку, но моя семья — самое важное в моей жизни. Без своей семьи я просто однорукий механик, которого хоть ликвидируй, никому нет до него дела.

— Именно поэтому такой брак стабилен, — говорил я, — возьмите, к примеру, мою младшую жену — ей шестнадцать лет. Похоже, что старшей женой она станет не раньше, чем разменяет восьмой десяток. Но это отнюдь не значит, что все остальные жёны, те, которые старше её, к этому времени уже умрут, на Луне такое вряд ли произойдёт — женщины там, похоже, бессмертны. Но к этому времени все они могут самоустраниться от руководства семьёй — согласно нашей семейной традиции так обычно и происходит. Поэтому Людмила…

— Людмила?

— Русское имя. Из волшебной сказки. У Милы будет много времени, чтобы получить хороший пример, прежде чем взвалить себе на плечи такую обузу. Она и сейчас, в самом начале, весьма разумна, и непохоже, что она сделает ошибку, а если и сделает, то имеются другие жёны, которые смогут помочь ей. Наша семья — нечто вроде саморегулирующейся машины, с хорошо налаженной обратной связью. Хороший цепочный брак — бессмертен. Я полагаю, что мой брак переживёт меня по крайней мере на тысячу лет. Именно поэтому я не буду возражать, когда пробьёт мой смертный час — лучшая часть меня будет продолжать жить.

Как раз в это время профа вывозили из комнаты. Он заставил остановить каталку и принялся слушать. Я повернулся к нему.

— Профессор, — сказал я. — Вы знаете мою семью. Не будете ли вы столь любезны объяснить этой леди, почему мы — счастливая семья. Если, конечно, вы тоже так считаете.

— Именно так я считаю, — сказал проф. — Однако я предпочёл бы сделать более общее замечание. Дорогая мадам, я полагаю, что брачные обычаи Луны представляются вам несколько экзотичными.

— Ну, я бы не стала заходить столь далеко, — сказала она поспешно. — Просто несколько необычными.

— Они, как и любые другие обычаи, связанные с браком, возникли под давлением экономической необходимости, вызываемой условиями жизни, — а наши условия весьма отличаются от земных. Возьмите брак цепочного типа, тот, который так расхваливал мой коллега… и, несмотря на то что он несколько пристрастен, заверяю вас, он расхваливал его вполне справедливо. Я — холостяк; поэтому у меня нет предвзятости. Цепочный брак — самый надёжный из всех возможных механизмов, разработанных для того, чтобы обеспечить сохранность капитала и благополучие детей, а это во все времена являлось двумя основными социальными функциями брака — в условиях, в которых нет никакой иной безопасности ни для капитала, ни для детей, кроме той, которая создаётся индивидуумами. Люди всегда находят тот или иной способ приспособиться к окружающей среде. И если смотреть с этой точки зрения, то цепочный брак — это на редкость удачное изобретение. Все остальные существующие формы лунных браков служат той же самой цели, хотя и не столь успешно.

Он пожелал всем спокойной ночи и покинул нас. У меня с собой — всегда! — фотография моей семьи, самая последняя, сделанная на свадьбе Вайоминг. Невесты выглядели нарядными и очаровательными, а сама Вайо просто лучилась от радости; сильная половина семьи выглядела счастливой и элегантной — даже Дед на этом снимке выглядел сильным и гордым, никак не скажешь, что он уже не тот, что прежде.

Но я был разочарован — они как-то странно смотрели на снимок. Мужчина — его звали Мэтью — спросил:

— Полковник, вы можете одолжить мне этот снимок?

Я поморщился:

— Это единственный экземпляр, который у меня есть. А дом очень далеко отсюда.

— Я имею в виду — на минутку. Позвольте, я пересниму его. Прямо здесь, можете не выпускать его из рук.

— А, тогда — конечно.

Я лично вышел на этом снимке не слишком удачно, но другого-то лица у меня нет, зато Вайо вышла прямо как живая, а уж что касается Леноры, то им вряд ли доводилось видеть кого-нибудь красивее.

Итак, он переснял фотографию, а на следующее утро за мной пришли прямо в мой номер в гостинице. Меня разбудили ни свет ни заря, арестовали, забрали вместе с моим инвалидным креслом и заперли в камеру с решётками! За многожёнство. За откровенную безнравственность и подстрекательство других к безнравственному поведению.

Я был рад, что Мама этого не видит.

19

У Стью целый день ушёл на то, чтобы добиться передачи этого дела в суд ФН и его прекращения. Его адвокаты ставили вопрос о том, что требование о возбуждении такого дела должно быть отклонено в силу дипломатической неприкосновенности, но судьи ФН не попались на их удочку, а просто отметили, что выдвигаемые против меня обвинения, за исключением обвинения в пропаганде безнравственности, по которому не найдено достаточно веских доказательств, находятся вне юрисдикции суда нижней инстанции. У ФН не существует никаких законов, регулирующих брачные отношения, да и не может быть, поскольку существует положение, обязывающее все нации проявлять всемерную лояльность и доверие в отношении связанных с браком обычаев других наций, являющихся членами этой организации.

Из одиннадцати миллиардов людей этой планеты примерно около семи живут там, где полигамия существует вполне законно, и манипуляторы общественным мнением из команды Стью, ловко разыграв тему «гонений», завоевали нам симпатии людей, которые в противном случае о нас даже и не услышали бы. На нашей стороне оказались симпатии людей даже из Северной Америки и других стран, где полигамия незаконна, людей, исповедующих принцип «живи и дай жить другим». Так что всё обернулось к лучшему, потому что проблема всегда привлекает внимание, а для большинства обитателей этого многомиллиардного человеческого улья Луна — пустой звук: на наше восстание они просто не обратили внимания.

Ловкачи Стью затратили множество сил на то, чтобы тщательно продумать, а затем привести в действие план моего ареста. Мне не стали об этом рассказывать до тех пор, пока, спустя несколько недель, я не поостыл и не начал видеть полученные нами преимущества. Для своих целей они использовали дурака-судью, нечистого на руку шерифа и процветающие в этой местности варварские предрассудки, вспышке которых я дал толчок, показав тот очаровательный снимок. Стью позднее признался, что именно многообразие цветов кожи членов семейства Девис заставило судью обозлиться настолько, что это подвигло его на действия, выходящие за пределы его природного таланта делать глупости.

Моё единственное утешение — надежда, что Мама не увидит моего унижения, — оказалось тщетным; сделанный сквозь прутья решётки снимок, на котором красовалась моя мрачная физиономия, обошёл все газеты Луны, а в качестве комментариев к нему использовались самые мерзкие из статей, напечатанных в газетах Земной стороны, хотя не меньше было и статей, в которых сетовали на совершённую в отношении меня несправедливость. Но мне следовало бы больше доверять своей Мими; она не испытывала стыда, она просто горела желанием отправиться на Земную сторону и разорвать там кое-кого на кусочки.

На Земной стороне эта история нам помогла, а на Луне принесла огромную выгоду. Из-за этой глупости селениты сплотились как никогда раньше. Они восприняли это как личное оскорбление, а Адам Селен и Саймон Шутник изо всех сил раздували пламя. Селениты обычно всё воспринимают достаточно легко, всё, за исключением одного — женщин. Каждая из дам Луны почувствовала себя оскорблённой этой историей, которая появилась в выпусках новостей с Терры, — а мужская часть населения Луны, которая обычно политикой не интересуется, внезапно обнаружила, что я был своим в доску парнем.

Кроме того, впоследствии я обнаружил, что старые зэки, которые обычно смотрят на тех, кто был не сослан на Луну, а рождён там, сверху вниз, начали приветствовать меня словами «Привет, уголовник». Для них такое приветствие — что-то вроде тех паролей, которыми обмениваются при встрече члены масонских лож, — а это означало, что они меня приняли.

Но тогда я ничего хорошего в том, что произошло, не видел. Меня толкали со всех сторон, со мной обращались как со скотиной, у меня брали отпечатки пальцев, меня фотографировали, мне приносили еду, которой у нас даже свиней не кормят, меня подвергали бесконечным унижениям, и только сила тяжести удержала меня от того, чтобы попытаться убить кого-нибудь, — если бы в тот момент, когда меня забрали, на мне была моя рука номер шесть, я, возможно, и попытался бы сделать это.

Но наконец всё утряслось и меня освободили. Часом позже мы были уже на пути в Агру — нас наконец-то вызвали из Комитета. Вернувшись в номер во дворце магараджи, я почувствовал себя совсем хорошо, хотя из-за того, что нам пришлось по пути пересечь одиннадцать часовых поясов, мы уже не могли позволить себе отдыха. На слушание мы отправились с затуманенными глазами, держались только благодаря лекарствам.

Слушания были односторонними. Председатель говорил, мы слушали. Говорил он в течение часа. Суммирую вкратце:

Наши нелепые требования отвергнуты. Администрация Луны не может отказаться от выполнения своих священных обязанностей. Нельзя терпеть беспорядки, происходящие на спутнике Земли, Селене. Более того, недавние беспорядки показали, что Администрация была чересчур снисходительна. Этот недосмотр теперь предстоит исправить с помощью программы активных действий — пятилетнего плана, учитывающего все стороны жизни, вверенные опеке Администрации.

Сейчас составляется проект кодекса законов; будут учреждены гражданские и уголовные суды, призванные защищать интересы всех жителей находящейся под опекой территории, а не только интересы ссыльных, ещё не отбывших свой срок наказания. Будут основаны общеобразовательные школы и школы для взрослых жителей, нуждающихся в получении школьного образования. Будут образованы советы, которые займутся планированием в области экономики, технического развития и сельского хозяйства, что обеспечит наиболее полное и эффективное использование ресурсов Селены и труда вольнонаёмных работников.

В качестве цели на ближайшую перспективу принималось решение о четырёхкратном увеличении зерновых поставок в течение пяти лет — с учётом того, что в жизнь будут претворяться методы научного планирования в области использования природных и трудовых ресурсов, таких показателей можно будет достигнуть с лёгкостью. Для этого в первую очередь необходимо, чтобы вольнонаёмные работники, занятые сейчас в непроизводственной сфере, были направлены на бурение огромной системы новых сельскохозяйственных туннелей, в которых не позднее марта 2078 года должно начаться сельскохозяйственное производство на основе гидропоники.

Эти новые гигантские фермы будут при помощи научных методов управляться Администрацией Луны — произволу частных собственников будет положен конец. Предполагается, что к моменту окончания пятилетнего срока эта система будет производить достаточно зерна, чтобы обеспечить выполнение новых зерновых квот; но тем из вольнонаёмных работников, кто сейчас частным образом занимается выращиванием зерна, будет позволено продолжать заниматься этим. По мере того как будет снижаться потребность в их гораздо менее эффективных методах, они будут постепенно включаться в новую систему.

Председатель поднял глаза от своих бумаг:

— Короче говоря, мы собираемся цивилизовать лунные колонии и привести их, в административном смысле, в соответствие со всей остальной цивилизацией. Несмотря на то что мне несколько неприятно об этом говорить, я чувствую — я говорю сейчас не как председатель этого комитета, а как гражданин, — я чувствую, что мы обязаны поблагодарить вас за то, что вы привлекли наше внимание к ситуации, которая остро нуждается в исправлении.

Я был готов оторвать ему уши. «Вольнонаёмные работники»! Отличный способ избежать слова «рабы»!

Но проф заговорил очень спокойно:

— Предлагаемые планы я нахожу весьма интересными. Будет ли мне позволено задать несколько вопросов? Просто ради получения некоторой информации.

— Ради получения информации — пожалуйста.

Представитель Северной Америки наклонился вперёд:

— Только не полагайте при этом, что мы готовы принимать дерзкие возражения от пещерных людей. Так что последите за собой. У вас тут очень двусмысленное положение.

— К порядку! — сказал председатель. — Продолжайте, профессор!

— Я нахожу весьма интригующим использованный вами термин «вольнонаёмные работники». Является ли использование этого термина оговоркой, согласно которой вы признаёте, что большинство людей, населяющих крупнейший спутник Земли, являются свободными гражданами, а не лишёнными прав ссыльными?

— Несомненно, — любезно согласился председатель, — все правовые аспекты новой политики подверглись тщательному изучению. Если не учитывать небольшое количество исключений, то примерно девяносто один процент колонистов имеют либо по праву рождения, либо по праву наследования гражданство стран — членов Федерации Наций. Те, кто желает вернуться в свои родные страны, имеют полное право сделать это. Нам очень приятно сообщить вам, что Администрация рассматривает план, согласно которому для организации такого переезда могут быть предоставлены займы… Возможно, эти планы будут осуществлены под эгидой Международного Общества Красного Креста и Красного Полумесяца. Я могу добавить, что я лично всем сердцем поддерживаю этот план, поскольку он позволит пресечь всякие разговоры о «рабском труде». — Он самодовольно усмехнулся.

— Понимаю, — согласился проф. — Это весьма гуманно. Но мне хотелось бы знать, учитывает ли этот Комитет тот факт, что обитатели Луны физически не способны жить на Терре? То, что все они, помимо их воли, обречены на бессрочную ссылку из-за произошедших в их организме необратимых физиологических изменений и никогда больше не смогут жить здоровой и полноценной жизнью в гравитационном поле, в шесть раз более сильном, чем то, к которому приспособились их тела?

Председатель сжал губы, словно бы рассматривая идею, которая была для него абсолютно новой.

— В данном случае я опять могу говорить только от своего собственного имени. А я лично не готов признать, что то, о чём вы говорите, является бесспорной истиной. Возможно, в отношении некоторых людей это является правдой, а в отношении других — нет. Люди весьма сильно отличаются друг от друга. Ваше присутствие здесь доказывает, что нет ничего невозможного в том, чтобы житель Луны вернулся на Землю. В любом случае у нас нет намерения силой заставлять кого-либо вернуться. Дело обстоит совсем наоборот. Мы надеемся, что они предпочтут остаться, и надеемся также, что сумеем убедить других людей эмигрировать на Селену. Но это будет их личный выбор, при условии соблюдения всех свобод, которые гарантирует Великая Хартия. Что же касается того физиологического феномена, на который вы ссылаетесь, то он не относится к области права. Если кто-то считает, что такой феномен действительно имеет место, или считает, что, оставаясь на Селене, он будет счастливее, то такой выбор остаётся его привилегией.

— Понятно, сэр. Мы свободны. Свободны оставаться на Луне и работать, работать там, где вам надо и за установленную вами плату… Или свободны вернуться на Землю и умереть.

Председатель пожал плечами:

— Вы убеждены в том, что мы негодяи — но мы отнюдь таковыми не являемся. Если бы я был молод, я бы сам эмигрировал на Селену. Огромные перспективы. Но меня в любом случае не волнуют ваши вздорные обвинения — история нас оправдает.

Поведение профа меня удивило — он не сражался. Я ощутил беспокойство — ещё бы, недели напряжения, а напоследок — скверная ночка. Он только сказал:

— Достопочтенный председатель, я полагаю, что транспортное сообщение с Луной скоро будет восстановлено. Можно ли устроить так, чтобы я и мой коллега отбыли туда на первом же корабле? Поскольку, сэр, я вынужден признать, что слабость, вызванная повышенной силой тяжести, та самая, о которой я говорил, в нашем случае является вещью весьма реальной. Наша миссия завершена; и теперь нам надо вернуться домой.

Он ни слова не сказал о баржах с зерном. Не сказал он ни о «швырянии камнями», ни о том, что нет смысла в том, чтобы бить корову. В голосе профа звучала усталость.

Председатель наклонился вперёд и с мрачным удовлетворением произнёс:

— Профессор, это представляет определённые трудности. Проще говоря, вам предстоит предстать перед судом по обвинению в преступлениях против Великой Хартии и даже в преступлениях против человечества… формулировки обвинения сейчас уточняются. Однако я сомневаюсь в том, что для человека вашего возраста и здоровья в качестве наказания потребуют чего-либо более серьёзного, чем вынесение условного приговора. Неужели вы считаете, что мы поступим благоразумно, если дадим вам возможность вернуться туда, где вы совершили свои незаконные деяния, — туда, где вы сможете множить причинённый вами вред?

Проф вздохнул:

— Я понимаю ваше положение. В таком случае, сэр, может быть, вы позволите мне откланяться? Я очень устал.

— Конечно. Но оставайтесь в распоряжении Комитета. Слушания объявляются закрытыми. Полковник Девис…

— Сэр?.. — Я уже разворачивал своё инвалидное кресло, чтобы как можно скорее вывезти профа туда, где снаружи нас ждали те, кому было поручено сопровождать нас.

— Можно вас на два слова? В моём офисе.

— Ну… — Я взглянул на профа, его глаза были закрыты, и, казалось, что он потерял сознание. Но он шевельнул одним пальцем, подзывая меня к себе. — Достопочтенный председатель, я не столько дипломат, сколько сиделка, чья обязанность — присматривать за ним. Он пожилой человек, и он — болен.

— О нём позаботятся сопровождающие вас лица.

— Ну… — Я приблизился к профу настолько, насколько можно было это сделать при помощи кресла, и наклонился к нему. — Проф, с вами всё в порядке?

Он шепнул тихонько:

— Посмотри, что ему нужно. Соглашайся с ним. Но от прямых ответов увиливай.

Несколькими минутами позже мы с председателем остались вдвоём, не пропускающая звуков дверь была заперта, хотя это ровным счётом ничего не значило — в комнате наверняка было не меньше дюжины электронных «ушей», к этому количеству нужно прибавить ещё одно «ухо», которое находилось в моей левой руке.

— Налить вам что-нибудь? Или, может быть, кофе? — спросил он.

— Нет, благодарю вас, сэр, — ответил я. — Здесь мне приходится следить за диетой.

— Я так и думал. Ваши передвижения и правда ограничены этим креслом? Вы выглядите вполне здоровым.

— Если понадобится, то я смог бы встать и пересечь комнату. Но после этого я, возможно, упаду в обморок. Или со мной случится что-нибудь похуже. Я вешу сейчас в шесть раз больше обычного и предпочитаю не рисковать. Моё сердце непривычно к таким нагрузкам.

— Я так и думал. Полковник, я слышал, что вы угодили в какую-то глупейшую переделку в Северной Америке. Мне жаль, искренне. Варварское местечко. Когда мне приходится там бывать, я не испытываю ничего, кроме отвращения. Полагаю, что вам хотелось бы знать, зачем я пригласил вас.

— Нет, сэр, думаю, что вы скажете мне об этом, когда сочтёте нужным. Зато мне очень интересно, почему вы до сих пор продолжаете называть меня «полковник».

Он засмеялся резким, лающим смехом:

— Думаю, всему виной привычка. Всю жизнь приходится следовать протоколу. Но возможно, что вам не придётся отказываться от этого звания. Скажите, что вы думаете о нашем пятилетнем плане?

— Полагаю, что от него дурно пахнет.

— А мне кажется, что он был весьма тщательно продуман. Да, в него вложено много усилий мысли. Полковник, вы кажетесь человеком разумным, и я знаю, что вы таковым и являетесь. Мне известно не только ваше прошлое, я осведомлён практически о каждом произнесённом вами слове, почти о каждой мысли, которая приходила к вам в голову с тех пор, как вы ступили на Землю. Вы родились на Селене. Вы считаете себя патриотом? Патриотом Селены?

— Полагаю, что да. Хотя я склонен считать, что мы сделали именно то, что должно было быть сделано.

— Говоря между нами — да. Уж этот мне старый дурак Хобард. Полковник, это хороший план… но ему не хватает того, кто претворит его в жизнь. Если вы в действительности являетесь патриотом или, скажем, практичным человеком, принимающим близко к сердцу жизненные интересы своей страны, то возможно, что вы являетесь тем самым человеком, который может осуществить этот план. — Он сделал предупреждающий жест. — Не спешите! Я не прошу от вас, чтобы вы продались нам или сделались предателем или ещё какой-нибудь подобной чепухи. Это ваш шанс проявить себя в качестве настоящего патриота — а не одного из тех дутых героев, которые жертвуют жизнью за проигранное дело. Посмотрите на всё это именно таким образом. Неужели вы думаете, что лунные колонии могут выстоять против всех тех сил, которые способна обрушить на них Федерация Наций? Я знаю, что в действительности вы не военный — и я рад этому, — но вы человек с техническим образованием, это мне тоже известно. Прикиньте, только честно, сколько бомб и кораблей понадобится для того, чтобы полностью уничтожить лунные колонии?

— Один корабль и шесть бомб, — ответил я.

— Правильно! Господи мой боже, до чего же приятно разговаривать с умным человеком. Две бомбы должны быть исключительно мощными, возможно, их придётся делать специально. В живых останется очень немного людей — те, что живут в маленьких поселениях, которые окажутся вне зоны удара. Да и они проживут недолго. И всё это способен сделать один-единственный корабль минут за десять.

— Допускаю, что вы правы, сэр, — сказал я, — но, как указывал профессор де ля Паз, битьём от коровы молока не добьёшься. И уж тем более вы не сможете добиться молока, если начнёте в неё палить.

— А из-за чего мы, по вашему мнению, сдерживались и больше месяца ничего не предпринимали? Этот идиот, мой коллега, — не буду называть его имени, — говорил о «дерзких возражениях». Дерзкие возражения меня не волнуют, это не более чем слова, меня интересуют результаты. Нет, мой дорогой полковник, мы не будем стрелять в корову… но если нас вынудят, то мы дадим корове понять, что её могут пристрелить. Водородные бомбы — дорогие игрушки, но мы можем позволить себе потратить несколько штук на предупредительные залпы, нанесём несколько ударов по голым скалам, ущерба не будет, зато корова узнает, что с ней может случиться. Это, однако, означает, что нам придётся применить больше силы, чем нам хотелось бы, — так ведь можно и напугать корову, а тогда молоко скиснет. — Он снова рассмеялся своим лающим смехом. — Было бы лучше, если бы нам удалось уговорить эту старую скотинку отдавать молоко по-хорошему.

Я ждал, что последует.

— Вы хотите знать, как мы собираемся это сделать? — спросил он.

— Хочу, — согласился я.

— Мы будем действовать через вас, не возражайте, позвольте мне объяснить…

Он отвёл меня на высокую гору и предложил мне царства земные. Или в данном случае лунные. Предложил должность Временного Протектора и дал понять, что эта должность перестанет быть временной, если я сумею сделать всё как надо. А надо вот что. Убедить селенитов в том, что они не могут победить. Убедить их, что этот новый порядок создаётся исключительно для их же блага, подчеркнуть преимущества — бесплатные школы, больницы, бесплатное то и бесплатное сё, детали можно обсудить позднее, важно, чтобы контроль над всеми сферами жизни, так же как на Терре, находился в руках правительства. Налоги сначала будут низкими и безболезненными, они будут автоматически вычитаться из получаемых денег или удерживаться из выплат за поставленное зерно. Но на этот раз Администрация не станет посылать мальчишек заниматься работой, для которой нужны мужчины, — она пошлёт сразу два полка десантников.

— Эти чёртовы миротворцы были ошибкой, — сказал он, — но мы не станем повторять эту ошибку. Между нами говоря, причиной того, что на выработку плана действий у нас ушёл целый месяц, послужило то, что нам пришлось убеждать Комиссию Контроля за Соблюдением Мира, что горстка людей не может осуществлять полицейский надзор за тремя миллионами людей, рассредоточенных по шести большим поселениям и более чем пятидесяти мелким. Так что к работе вы приступите, имея в своём распоряжении достаточное количество сил — и не строевые войска, а военную полицию, которая знает, как без лишнего шума привести к повиновению гражданское население. Кроме того, на этот раз мы отправим вспомогательное женское подразделение, стандартные десять процентов от численности, так что жалоб на насилие больше не будет. Ну, сэр? Как вы думаете, вам удастся провернуть это дельце? Зная, что для вашего народа это лучший из возможных вариантов.

Я сказал, что мне следует изучить все детали этого предложения, и особенно — пятилетний план и квоты, и что мне бы не хотелось принимать решения сгоряча.

— Конечно, конечно! — согласился он. — Я дам вам подготовленную нами копию окончательного плана. Возьмите её домой, изучите, поразмыслите над ней. Завтра мы с вами снова поговорим. Только дайте мне слово, как джентльмен, что вы не будете распространяться на эту тему. На самом деле это не секрет… но лучше уладить все вопросы до того, как всё это попадёт в печать. Кстати, о средствах массовой информации… вам понадобится помощь с их стороны, и вы её получите. Мы пойдём на расходы и пришлём вам высококлассных специалистов в этой области, заплатим им сколько понадобится, обеспечим их центрифугой, такой же как та, которой пользуются учёные… ну, думаю, вам ясно. На сей раз мы всё сделаем правильно. Этот дурак Хобард — он ведь на самом деле мёртв, не так ли?

— Нет, сэр. Но у него старческое слабоумие.

— Вам стоило бы его убить. Вот вам копия плана.

— Сэр? Если уж мы заговорили о стариках… Профессор де ля Паз просто не может оставаться здесь. Он не проживёт и шести месяцев.

— Но это же самый лучший вариант, не так ли?

Я постарался ответить достаточно спокойно:

— Вы не понимаете. Он пользуется большой любовью и уважением. Самым лучшим вариантом было бы, если бы мне удалось убедить его, что вы действительно собираетесь пустить в ход водородные бомбы и что его патриотический долг спасти всё, что можно. И в любом случае, если я вернусь без него… Мне не только не удастся провернуть это дельце, я просто не проживу достаточно долго, чтобы попробовать провернуть его.

— Гм… я подумаю. Поговорим об этом завтра. Ну, скажем, в два часа дня.

Я покинул его и, как только меня запихнули в грузовик, дал выход колотящей меня нервной дрожи. Мне никогда не освоиться с методами, которые используют в высших эшелонах власти.

Стью и проф ждали меня.

— Ну? — сказал проф.

Я оглянулся по сторонам и похлопал себя по уху. Мы сбились в кучу, сблизив головы, и накрылись сверху двумя одеялами. В каталке «жучков» не было, в моём кресле тоже — я проверял это каждое утро. Но сама комната выглядела так, что в ней, казалось, безопаснее шептаться под одеялом.

Я начал рассказывать, но проф остановил меня:

— Его предков и его привычки мы можем обсудить позже. Выкладывай факты.

— Он предложил мне должность Надсмотрщика.

— Полагаю, что ты её принял.

— Процентов на девяносто. Я должен изучить эту писульку и дать ответ завтра. Стью, как быстро можно приступить к осуществлению плана «Побег»?

— Его уже начали приводить в исполнение. Мы ждали только твоего возвращения. То есть если бы они позволили тебе вернуться.

Следующие пятьдесят минут были заполнены бешеной деятельностью. Стью привёл костлявого индуса в набедренной повязке. Через тридцать минут этот индус выглядел как брат-близнец профа; Стью поднял профа с каталки и уложил его на диван. Продублировать меня было ещё проще. Наших двойников вкатили в гостиную номера как раз тогда, когда сгустились сумерки и принесли ужин. В комнату вошло несколько человек, а затем несколько человек из неё вышло — среди вышедших была и пожилая женщина-индуска в сари, она шла под руку со Стью Ла Жуа. За ними следовал толстый бабу.

Самым сложным оказалось втащить профа вверх по ступенькам на крышу. Он никогда раньше не пользовался специальными приспособлениями, облегчающими ходьбу, — у него не было возможности попрактиковаться, и, кроме того, он больше месяца провёл лёжа на спине.

Но Стью крепко держал его. Я стиснул зубы и сумел сам преодолеть тринадцать ужасных ступенек. К тому времени, когда я добрался до крыши, моё сердце было готово разорваться. Мне приходилось прилагать все силы, чтобы не потерять сознание. Маленький бесшумный флаер вынырнул из темноты точно по расписанию, и десятью минутами позже мы уже были на борту воздушного чартерного судна, которым пользовались на протяжении всего последнего месяца, ещё две минуты спустя мы отправились в Австралию. Не знаю, во что обошлось организовать всю эту свистопляску и держать её в постоянной готовности, на случай если в ней вдруг возникнет необходимость, но всё прошло без сучка без задоринки.

Я растянулся рядом с профом и принялся жадно ловить ртом воздух. Затем спросил:

— Проф, как вы себя чувствуете?

— Неплохо. Немножко устал. И расстроен.

— Да, да, расстроены.

— Я имею в виду, что так и не посмотрел Тадж-Махал. У меня не было возможности сделать это, когда я был молод… а вот теперь я дважды побывал в каком-нибудь километре от него, но так и не увидел его, и никогда уже не увижу.

— Но это же обыкновенное надгробье.

— А Елена Троянская была обыкновенной женщиной. Спи, парень.

Мы приземлились в той половине Австралии, которая принадлежала Китаю, в местечке под названием Дарвин. Оттуда нас отвезли прямо на корабль, усадили в противоперегрузочные кресла и накачали лекарствами.

Проф уже отключился, да и я чувствовал, что начинаю дремать, когда вошёл Стью, ухмыльнулся и, усевшись в соседнее кресло, пристегнулся ремнями. Я посмотрел на него:

— И ты тоже? А кто же будет присматривать за лавочкой?

— Те же люди, которые и раньше делали всю работу. Это хорошая команда, и я им больше не нужен. Мани, старина, я не хочу и дальше болтаться так далеко от дома. Я имею в виду от Луны, если у тебя есть на этот счёт какие-нибудь сомнения. Похоже, что это последний поезд из Шанхая.

— А при чём здесь Шанхай?

— Это я так, забудь. Мани, я совершенно разорён, начисто. Я должен всем и каждому — и долги я смогу выплатить только при условии, что цены на некоторые акции изменятся именно так, как они, по уверениям Адама Селена, и должны измениться, почти сразу после того, как мы достигнем определённой точки исторического процесса. К тому же меня разыскивает полиция — или будет разыскивать за возмущение общественного порядка и спокойствия. Давай взглянем на это так: я избавляю их от хлопот, связанных с моей высылкой. Как ты думаешь, я в моём возрасте смогу обучиться на бурильщика?

Я чувствовал себя словно в тумане — это начали действовать лекарства.

— Стью, по меркам Луны ты ещё не старый… просто начать сначала… в любом случае… есть с нами за столом… всегда! Мими тебя любит.

— Спасибо, старина, возможно, я так и сделаю. Зажёгся предупреждающий сигнал! Дыши глубоко!

И тут на меня обрушилась десятикратная перегрузка.

20

Наш корабль относился к тому же типу, что и паромы, курсирующие между Землёй и одной из её орбит. Их используют для доставки грузов и пассажиров на пилотируемые спутники, а также для снабжения находящихся на патрульных орбитах судов Федерации Наций. На этот раз корабль вместо сорока пассажиров нёс только трёх, и на его борту не было никакого груза, кроме трёх скафандров и медной пушки. (Да, мы прихватили с собой эту дурацкую игрушку. И скафандры, и эта профова бубухалка оказались в Австралии на неделю раньше нас.) Весь экипаж славного корабля под названием «Жаворонок» состоял только из шкипера и пилота-киборга.

Зато уж топливом он был загружен под завязку.

Мы мягко выполнили подход к спутнику «Элизиум», а затем неожиданно перешли с орбитальной скорости на вторую космическую. Такая перемена скорости оказалась даже более суровым испытанием, чем отрыв от земли.

Это не прошло незамеченным станциями космического слежения ФН — нам приказали остановиться и объяснить, что происходит. Информацию об этом я получил из вторых рук, поскольку как раз в это время приходил в себя и наслаждался той роскошью, которую даёт отсутствие тяготения, — я отстегнул все ремни, кроме одного, который служил мне в качестве якоря. Проф всё ещё был в отключке.

— Итак, они желают узнать, кто мы такие и что, по нашему мнению, мы такое вытворяем, — сказал мне Стью. — Мы сказали им, что наш зарегистрированный в Китае космический корабль называется «Раскрывающийся Лотос» и осуществляет миссию милосердия, а именно — спасает учёных, которые оказались пленниками на Селене. Мы дали им все сведения, необходимые для того, чтобы идентифицировать нас именно как «Раскрывающийся Лотос».

— А как насчёт сигналов, идущих с цифрового преобразователя?

— Мани, если я получил именно то, за что платил, то десять минут назад наш преобразователь подавал сигналы, идентифицирующие нас как «Жаворонка»… А сейчас он подаёт сигналы, соответствующие идентификационным данным «Лотоса». Но так или иначе, а мы скоро всё узнаем. У них всего лишь один корабль находится на такой позиции, что способен выпустить в нас ракету, и, по словам весьма нервного джентльмена, который командует этой калошей, он должен пальнуть в нас, — тут он сделал паузу и перевёл взгляд, — в течение следующих двадцати семи минут, иначе его шансы попасть в нас обратятся в ноль. Если это тебя волнует, если ты хочешь вознести молитву, или отправить послание, или сделать ещё что-нибудь из того, что полагается в таких случаях, — то сейчас самое время.

— Думаю, нам следует разбудить профа.

— Пусть спит. Можешь ли ты придумать лучший способ совершить переход в мир иной, чем мгновенный переход от мирного сна к облаку радиоактивного газа? Но может быть, тебе известно о какой-нибудь причине, связанной с тем, что он должен совершить какой-то религиозный ритуал? Он никогда не производил на меня впечатления религиозного человека.

— Он не религиозен. Но если у тебя есть религиозный долг, который тебе нужно исполнить, то ты не обращай на меня внимания.