— Надо как-то помочь. Приезжайте, говорит, на месте решим, — лейтенант записал адрес, сказал в трубку, что работник милиции выезжает.
— Словом, без нас, товарищ Захаров, никуда, — заметил Иванов, потирая ладони.
Возбужденный, шагал он по комнате, будто давно ждал и теперь радовался этому необыкновенному случаю.
— Наше ли это дело, товарищ лейтенант? — усомнился сержант.
— Почему нет?.. Очень даже наше, — ответил лейтенант. — Мало ли что бывает. И за это мы с вами в ответе. Поезжайте, товарищ Захаров, выручайте четвероногих.
Вскоре милицейская «Волга» неслась по шоссе, обгоняя бесконечную вереницу грузовиков, и водители с опаской поглядывали ей вслед, сбавляли скорость и вздыхали: «Не иначе, наш брат, шофер, провинился…»
А произошло вот что. В тот ранний час, когда окраина Москвы еще не успела проснуться, лишь редкие дворники шаркали метлами по асфальту, через старый парк прошли лоси. Бока и спины у них были мокрые, лоснились от росы, осыпавшей их, когда они проходили сквозь чащу. Первым шел крупный, пяти- или шестигодовалый рогач с темно-бурой шерстью, за ним следовала его подруга — молодая лосиха.
Никем не потревоженные, лоси прошли между дачами, перебрались через железнодорожную насыпь. На пути лежал пустырь, перерезанный канавами, котлованами, тут и там высились горы земли, штабеля серых бетонных плит.
Пока лоси блуждали по лабиринтам строительной площадки, окончательно рассвело. Лосиха оглядывалась по сторонам, настороженно шевелила ушами. И лось проявлял беспокойство, прислушивался к нарастающему гулу впереди…
Никто не смог бы объяснить, почему лоси покинули прежний район обитания. Очевидно, у их предков здесь когда-то была своя «дорога», и сейчас они просто подчинились инстинкту переселения. Они пришли не из сказки, не просили о помощи, во всем полагаясь на свое чутье и силу.
Шум, который с самого начала беспокоил лосей, было движение машин на шоссе: прорваться сквозь гудящий, грохочущий и мчащийся неведомо куда поток было невозможно. А вокруг ни леска, ни кустарников — не укрыться.
На строительной площадке начинался рабочий день. Появились люди, они что-то кричали, размахивали руками. Вся эта суматоха еще больше растревожила лосей. Они широкой рысью пошли вдоль шоссе, но тут неожиданно в клубах пыли показалось что-то черное, рычащее, оно летело прямо на них…
Заметив лосей, водитель пятитонного самосвала притормозил, и звери, охваченные бессознательным страхом, проскочили мимо. Самец свернул левее, он бежал вдоль изгороди, которая незаметно превратилась в коридор, а впереди и вовсе был тупик — невысокий забор. Лось с ходу перепрыгнул через забор и оказался посреди тесного дворика. Очутившись в западне, он не стал метаться в поисках выхода. Наоборот, здесь было тихо, никто за ним не гнался. Лось понемногу успокоился. Но тут из-под крыльца вылезла маленькая белая собачонка и стала яростно лаять на пришельца. Самец мотнул рогами, ударил копытом о землю. Собака с визгом рванулась на улицу. На стук открылась в доме дверь. Лось повернул голову. На крыльцо вышла старушка и, ахнув, отпрянула, будто кто-то с силой дернул ее назад. Дрожащими руками старушка накинула крючок…
Лосиха, потеряв своего спутника, бежала все вперед, перепрыгивая канавы, взбиралась на отвалы земли и, наконец, с разгона налетела на какие-то прутья. Жесткий удар отбросил ее назад. Она зашаталась, издав хрип, похожий на стон, повернулась и тихо пошла прочь от предательских прутьев, которые оказались стальными арматурными стержнями. Лосиха дошла до края отвала, впереди зеленела лужайка и блестело маленькое болотце. Она вошла в воду и, по-коровьи подогнув передние ноги, легла. В воде она почувствовала себя легче, боль в ногах и в груди, куда пришелся удар, постепенно утихала. Лосиха казалась дремлющей, и лишь длинные уши чутко ловили окружавшие ее звуки.
…Милицейская «Волга» остановилась возле щитового домика. Захаров заметил мелькнувшее в окне лицо, ему навстречу вышел высокий мужчина в серой шляпе, легкой кожаной куртке, в резиновых сапогах.
— Вы прораб?
— Да.
— Ну, показывайте вашего пленника.
— Так это рядом, за отвалом, — сказал прораб. — Рабочие говорят, что тут еще один рогатый гость. Забрался будто бы во двор, вон в тех домиках, перепугал старушку.
— Значит, уже два? — воскликнул Захаров. — Понятно! Вот так денек!..
Вокруг болотца, где лежала лосиха, собрались любопытные жильцы из ближайших домов, кто-то щелкал фотоаппаратом, грузная воспитательница в белом халате, окруженная щебечущей ребятней из детского сада, голосом экскурсовода поясняла:
— Дети! Это животное — лось. Запомнили?
— Запомнили! — хором ответили дети.
— А теперь повторить, — сказала воспитательница, по-видимому, очень довольная собой, своей ролью…
Но тут вмешался Захаров, по-своему оценивший обстановку.
— Тихо! — он предупреждающе поднял руку, потому что заметил нечто такое, что требовало немедленного действия. Лосиху, хотя она и лежала спокойно, раздражало это скопление людей. Захаров увидел, как недобрым огнем вспыхивают ее глаза и как прижимает она уши.
— Ведь это зверь! — сказал он. — Не понятно?
Воспитательница попыталась возразить. Наверное, понятие о зверях вызывало у нее определенные образы: медведей, тигров, львов. Но Захаров спорить не стал: он приказал увести детвору и как можно дальше. Теперь предстояло самое главное.
У прораба нашлись и веревки, и кусок брезента, принесли доски (на всякий случай). Затем последовала короткая борьба, и вот связанная лосиха лежит на брезенте. Человек десять арматурщиков и бетонщиков с веселым гиканьем и уханьем подхватили брезент и погрузили лосиху на машину. Один молодой рабочий — он жевал булку с колбасой и в общем деле не участвовал, сохраняя выражение застывшей сосредоточенности на широком лице, по-хозяйски заметил:
— Небось пудов двадцать потянет? Куда ее, на мясокомбинат?
Захаров смерил парня взглядом и притворно вздохнул:
— Эх! Ты, по всему видать, больше животом думаешь…
— Он у нас слесарь по мягкому металлу, по хлебу и по салу, — смеялись рабочие.
— А ну, братва, — скомандовал Захаров, — пошли ловить другого…
И вот оба лося связаны, смирнехонько лежат на дне кузова. Снова бежит по шоссе милицейская «Волга», эскортируя тяжелый ЗИЛ. Захаров сидит рядом с водителем. Ровно гудит мотор. Упруго шумит за ветровым стеклом разорванный воздух. Проскочили мост окружной дороги, остались позади пригороды. Дальше, дальше от Москвы. Захаров улыбается. Сегодня он чувствует себя самым удачливым милиционером во всем городе. Ну кто может подумать? Ни одна душа не догадается, какой груз везет он. Еще один поворот — лес. Кажется, кто-то потянул замок-молнию, и он распахивает навстречу машинам свою роскошную зеленую шубу. Захаров смотрит в заднее окно кабины: лось вытянул шею, ноздри раздулись, ловят родные запахи.
«Потерпи чуток…»
Пронизанные солнечными лучами, встали по обе стороны богатырские сосны, густо зеленые стрельчатые колонны елей укрывают своей тенью белую наготу берез. Березы тянут вверх золотистые-гибкие руки и полощут, полощут их на ветру.
На миг с пригорка открылись в голубой дымке лесные дали. И снова вокруг зеленая стена.
Водитель, привыкший изо дня в день возить на стройку кирпич, бетонные плиты, прорывается сквозь сумятицу городских улиц, косит глазом на сидящего рядом. Оба молчат, но хорошо понимают друг друга, как заговорщики, и человек в сером кителе улыбается.
Не доезжая Гжели, Захаров сказал водителю:
— А ну-ка, притормози. Место, кажется, подходящее. — Он вылез из кабины, осмотрелся. — Давай подгоняй машину задним бортом вон к тому откосу.
Подошли и четверо рабочих, которые ехали в «Волге».
— Ну, ребята, еще немного, еще чуть-чуть! — посмеиваясь, скомандовал Захаров. — Освободим наших путешественников, выпустим на волю с миром.
И вот лоси распутаны, рогач как бы в недоумении поводит головой и устремляется к открытому борту. Сильное красивое животное резво поднимается по откосу. На вершине бугра лось оглядывается: лосиха следует за ним.
Захаров машет фуражкой:
— Гуляй, гуляй, бродяга!.. И впредь не попадайся…
Валентина Диброва
ВЕРЮ!
Горделиво, величаво несла воды Катунь. В ее бурливом потоке купалось солнце. Его светом были наполнены березовые рощи. Белоствольные деревья взбирались на гору, где возвышался огромный портрет Василия Шукшина. Возле него стояла худенькая темноволосая женщина и звонким голосом читала:
Я должна, должна оставить детям,
только не богатство в позолотах,
а те песни, что еще не спеты,
запах меда в поле, а не в сотах,
изболевшую делами душу
и земли родимой юг и север,
перестук дождей и ветра стужу,
выбирают пусть, что любо, мило:
тишину полей иль буйность ветра.
Отдаю им полушарья мира
И дороги во все части света.
Торжество закончилось. Опустела гора Бикет. Ида спустилась в березовую рощу. Погрузившись в свои думы, не сразу заметила что возле портрета писателя стоит босоногий вихрастый парнишка, а когда увидела его, подошла, положила руку на плечо и спросила: «Нравится?» Тот в ответ кивнул головой, грязным кулаком мазнул по лицу, поддернул штаны и, набычившись, хотел было уйти, но Ида крепче обняла худенькие плечи:
— А откуда вы знаете, что я пастух? — спросил парнишка.
— А я все про тебя знаю, — задорно ответила Ида. — А стихи как, понравились?
— Ничё… Это вы сами написали?
— Сама.
— А все же откуда вы меня знаете? — не унимался парень.
— Да ты детдомовский, из Бийска. Отец у тебя в колхозе, мать умерла, кроме тебя еще пятеро. Правильно?
— Правильно, — изумился вихрастый. Теперь он уже повернул к женщине свое лицо — круглое, с румянцем во всю щеку, и с хитрым прищуром рассматривал незнакомую поэтессу, понравившуюся ему тем, что разговаривает без жеманства, не поучает: застегни пуговицу, причеши волосы, на кого ты похож, а еще сюда заявился, где столько народу собралось и столько гостей знатных понаехало, чтобы отметить день рождения писателя, как недавно отчитывала его тетка с ярко накрашенными губами, когда он хотел пробраться на свободное место возле нее.
— А знаю я тебя вот откуда, — просто начала она, но потом передумала и сказала: — Давай знакомиться: я — Ида Федоровна Шевцова, капитан милиции. Работаю в детской комнате. А ты Саша. Правильно? Я в вашем детском доме часто бываю, лекции читаю, стихи. Тебя видела там мельком. Ты стоял у окна грустный такой. Я сразу поняла, что новенький. А у директора все про тебя расспросила. Я новенькими всегда интересуюсь.
— И про коров?
— Что про коров? — не поняла Ида вопроса.
— Про коров, что я пас, тоже расспрашивали?
— Ах вот ты о чем, — рассмеялась она. — Расспрашивала, потому что хотела знать о твоих увлечениях. Да ты не расстраивайся, — заметив, что Саша низко опустил голову, взбодрила его Ида. — Многие пасли коров, и это им не помешало стать настоящими людьми. Вот и Шукшин.
— А что, и он пас? — вырвалось у мальчика.
— Пас, матери помогал. У него отца-то рано не стало. А отчим на фронт ушел. Мать одна, с двумя детьми. Тяжело ей было, вот Васятка и подрабатывал как мог. Летом коров пас, а зимой учился. Читал он много. Ты, видно, тоже любишь читать, раз сюда пришел? А как добрался-то? От вашей деревни до Сросток не близко.
— На попутке, — сказал он. — А рассказы его, — Саша кивнул на портрет, — я читал, умора. Особенно запомнил, как мужик деньги нашел в магазине и всем предлагал: «Кто потерял, кто потерял», а оказалось, что это он сам и потерял. Вот чудак.
Долго сидели в тот день возле портрета знаменитого земляка двое: мальчик и женщина. Издали можно было подумать, что беседуют друзья. Их разговор то и дело прерывался смехом, потому что мальчик все время жестикулировал. Ида внимательно слушала Сашу и изумлялась его цепкой памяти, наблюдательности.
В Бийск они возвратились поздно. Шевцова тут же позвонила участковому, обслуживающему деревню, в которой жил Саша, и попросила его предупредить отца мальчика, что Саша ночевать останется у нее.
Ужинали вчетвером. Катя — дочь Иды Федоровны — быстро собрала на стол. Ожидая мать, они с братом Васей напекли блинов, сбегали в магазин за сметаной, заварили душистый чай. Все пришлось кстати: в доме — гость. Когда он переступил порог, Катя (а ей уже восемнадцать, работает она в отделе внутренних дел секретарем, собирается пойти по маминым стопам) строго повела красивой черной бровью, перекинула через плечо длинную густую косу, скомандовала: «Руки мыть и за стол».
Ужин затянулся. Спать легли поздно. Возможно, впервые Саша засыпал с чувством детской радости и счастья.
Утром мать с дочерью тихонько, чтобы не разбудить сладко спавших мальчишек, собрались и ушли на работу, оставив на столе завтрак и записку: дождаться их.
На перекрестке они расстались. Катя направилась в райотдел, Ида Федоровна пошла к себе в инспекцию.
В такие минуты хорошо думалось. Вспоминалось детство, мама.
Война… Сколько горя она принесла, скольких детей сиротами оставила. А ведь не сломила, не согнула. Отец погиб на фронте. Трудно было матери одной троих поднимать, вот Ида и решила уехать к тетке, в Ленинград. Там закончила медучилище, была фельдшером. Но, несмотря на красоту и величие города, хотелось в родные края, на Алтай, в Бийск. И вернулась. Работала в детской больнице медсестрой. Сразу ее как-то к детям потянуло, поступила в пединститут, стала членом литературного объединения. Практика медика, педагога часто сталкивала ее с подростками. Особенно ее волновала судьба трудных ребят.
В то время в милиции стали создаваться детские комнаты. Ида попросилась туда, но приняли не сразу, а предложили сотрудничать внештатно. С этого все и началось. Она так втянулась в работу, что проводила с ребятней все дни. Сама по натуре человек непоседливый, увлекающийся, романтичный, она заразила этими качествами и подростков. То организует поход на лесоперевал, при этом заставит кого-нибудь узнать и рассказать всем остальным о достопримечательностях местности, климатических условиях, полезных ископаемых, животном и растительном мире. А Ида дополнит все это бытующими легендами, своими стихами о писателях Шишкове и Шукшине. То штурмует с мальчишками Алтайские горы, то изучает с ними Чуйский тракт, то едет в передовой колхоз и просит, чтобы подростков взяли на комбайны, то…
— Студенческий строительный отряд «Эврика» Бийского педагогического института, — рассказывает Ида Федоровна, — ввел в практику включать в свои ряды трудных. Мы на опыте убедились, какое большое влияние это оказывает на ребят. В прошлом году в Восточном районе двадцать подростков стали стройотрядовцами и были сняты с учета в инспекции. И кроме того, общественность нашего района, руководители маслосыркомбината, автотреста, других предприятий окружили особым вниманием группу мальчишек, которые воспитываются в семьях, где нет отцов. Двадцати ребятам были вручены путевки в пионерский лагерь, всего в районе через райком ВЛКСМ и райисполком 215 трудных получили различные путевки на лето.
Перечень таких дел можно продолжить.
Больше всего и в себе, и в других Иду волнует отношение к жизни. Василий Макарович Шукшин, творчество которого она беззаветно любит, говорил: «Прожил, как песню пропел». И уточнил: «Пропел ее превосходно или пропел скверно».
О своем отношении к жизни Шевцова говорит так:
И так же дорога любая
тем хороша, что по ней
идем, середины не зная,
до самых ярчайших огней.
А самый ярчайший огонь для Шевцовой, конечный результат ее дела — ребята, обретшие почву под ногами. Поэтому она старалась быть ближе к трудным, изучать их привычки, характеры, увлечения, обиды, душевные травмы. И вскоре поняла, что большинство таких подростков остро воспринимают похвалу. К бранным словам они уже привыкли, и нравоучения до них не доходят, а лишь озлобляют, сеют неверие в свои силы. А вот на дружескую поддержку, участие не наигранное, а искреннее они откликаются всей душой, становятся преданными помощниками.
Так было и с Сашей. Тогда, на горе Бикет, он поверил этой женщине, почувствовал в ней друга. Первый раз Ида увидела парнишку не в детдоме, а в стайке ребят, трусливо убегавших от милиционеров. Его она запомнила по белой вихрастой голове, ямочкам на щеках. Они были отчетливо видны, когда парень оглядывался и растерянно улыбался. Тот случай заставил сотрудников ИДН насторожиться, внимательно изучить окрестные села, прилегающие к городу. Распутать попытку к совершению кражи подростками на территории Восточного района помогла тогда Иде инспектор по делам несовершеннолетних сельского района старший лейтенант милиции Надежда Кобзева. Шевцова ценила в ней эмоциональность и в то же время дотошность, скрупулезность. Надежда три ночи не спала, вместе с Идой ездила по району, выявляла неблагополучные семьи, исподволь узнавала, кто из ребят отлучался из деревни в тот день. Истинного виновника, заводилы им установить не удалось, зато сколько полезного они почерпнули из своего содружества. Надежда у Иды — вдумчивость, мягкость, доброту, Ида у Надежды — настойчивость, неутомимость.
Дольше всего женщины задержались в семье Саши. Парнишки дома не было — пас стадо. Его отец — Федор Павлович — приболел, вот сын один и управлялся, да и меньших не с кем оставить.
— Хозяйка-то померла недавно, пила крепко, сердце не выдержало, — заключил Сашин отец и тяжело вздохнул.
Когда женщины покинули семью Дроновых, Ида предложила Надежде вместе похлопотать, устроить парня в детдом.
— Неровен час, втянется в компанию, воровать всерьез начнет. А парень он, видно, трудолюбивый, добрый.
С тех пор Саша стал жить в детдоме. Зимой учился, а летом работал с отцом, пас стадо. Из своей деревни он тогда пешком пришел в Сростки, на Бикет. Вот здесь-то и встретила его Ида. Узнала, но ни словом, ни намеком не дала понять, что знает о том случае. А с тех пор, как Саша стал воспитанником детдома, Ида исподволь за ним наблюдала, боялась, как бы не попал под дурное влияние.
Теплоту, доброе участие Иды Федоровны в свое время ощутили немало подростков. Ее метод — не грубым окриком останавливать расхулиганившихся мальчишек, а, положив руку на плечо, успокоить, а затем уж повести разговор. Так в свое время Ида сумела вызвать на откровенность Костю Матвеева. Мальчишка верховодил компанией, которая била стекла в подъездах, лазила по товарнякам. Когда Ида установила вожака, ей легко было справиться со всей группой. Костя оказался парнишкой понятливым, а главное, поверил инспектору, потянулся к ней, стал первым помощником. Все свои горести и радости нес он Иде Федоровне. Вместе решали: как быть? А когда Костю провожали в армию, Ида подарила ему на память книжку стихов и при этом добавила:
«Возьми с собой в дорогу то, что тебе дорого, что дорого твоему сердцу». Сейчас Костя пишет Иде Федоровне о том, что хочет после армии пойти учиться в пединститут, работать с детьми.
Так было и с Сашей Шачневым. Он состоял на учете в инспекции. Как-то Ида попросила его подежурить на танцплощадке, последить за порядком. Саше это понравилось. Он стал предлагать свои услуги. А после службы в армии пришел работать в милицию. Таких примеров много…
…Когда Ида Федоровна вошла в свой кабинет, раздался телефонный звонок. Звонил начальник УВД города подполковник милиции В. Федоров. Владимир Павлович имеет привычку приходить задолго до начала рабочего дня, полтора-два часа трудиться в спокойной обстановке. Раньше появляется в своем кабинете и Шевцова. Федоров знает об этом и поэтому позвонил ей.
— Ида, здравствуй! — Один на один называет ее на «ты», потому что они ровесники. — Хочу с утра тебя предупредить, а то закручусь, забуду: сегодня просмотр фильма «Праздники детства». Это тот самый фильм, что в Сростках снимался, по рассказам Шукшина. Думаю, тебе будет интересно его посмотреть?
— Конечно, Владимир Павлович. А во сколько? — оживилась Ида.
— В восемнадцать.
— Можно я с собой двух мальчишек возьму?
— Можно, можно, ты ведь без них жить не можешь…
Весь день Ида думала о предстоящем фильме. А когда пришла домой и увидела, что Василий с Сашей сидят перед раскрытой книгой и задорно хохочут, настроение ее еще больше улучшилось.
— А ну, за стол! Еще, наверное, не обедали?
В ответ раздался дружный смех.
— Над чем это вы?
— Да вот, мам, рассказ Шукшина «Как зайка летал на воздушных шарах» Сашка в лицах читает. Умора.
— У Саши действительно есть талант, Вася. Ему надо в драмкружок ходить. Давайте книжку в сторону и побыстрее. Через пятнадцать минут мы должны выйти из дому.
— А куда?
— Идем фильм смотреть про Шукшина. «Праздники детства» называется.
— Это тот, что у нас снимали, — уточнил Василий.
— Тот, тот.
…Погас свет в зрительном зале, и на экране замелькали знакомые места, лица. Исподволь Шевцова наблюдала за Сашей. Он был сосредоточен. А когда на экране появился главный герой фильма Ваня Попов, Саша встрепенулся, сияя улыбкой, уставился на Шевцову.
— Да ведь это же Сережка, — зашептал он. — Наш Сережка Амосов. Он со мной в одном детдоме…
— Тише, тише, — успокаивая мальчика, сказала Ида Федоровна и взяла его за руку. Так они и просидели весь фильм.
Алтайское солнце клонилось к закату, когда Шевцова с мальчишками вышла из кинотеатра.
— Тетя Ида, а какой наш край красивый, — заметил Саша. — Я на горе Бикет не раз бывал, а такого не замечал, как сейчас в кино. Вы правы были: пас Шукшин коров. И у Сережки тоже здорово все получается, как будто на самом деле.
— А он и в самом деле, Саша, так же, как ты, летом отцу помогает стадо пасти. У него тоже мамы нет, поэтому он и в детдоме.
— Вы и про него все знаете? — изумился парнишка.
— Все я про вас знаю, все.
— Тетя Ида, а я бы эту роль тоже мог сыграть, правда!
— Конечно, я даже в этом не сомневаюсь. Есть у тебя способности, что там говорить.
При эти словах Ида краем глаза посмотрела на Сашу и заметила, как тот горделиво приосанился.
— А вы и в Сережке талант замечали?
— Замечала.
— Вот здорово! Значит, вы все, все про нас знаете? — не успокаивался Саша.
— Все знаю, — подтвердила Ида. — А как ты думаешь, что больше всего в людях ценил Василий Макарович?
— Ну, наверное, юмор?
— Может, и это. Да только больше всего он в людях ценил качества, как он сам говорил, «не подлежащие пересмотру: честность, трудолюбие, совестливость, доброту…» Заметь: на первом месте у него — честность!
— Я больше никогда не буду, — выдавил он из себя.
— Что не будешь?
— Я вам соврал, что стихи пришел на Бикет слушать, рассказы. Нет. Я знал, что народу в этот день много собирается. Я у той крашеной тетки хотел кошелек стащить. Он у нее в сумке сверху лежал, а сумка не застегнута была. А когда услышал вас и то, как вы про детей написали, решил: послушаю, а потом…
— Что потом? — переспросила Шевцова, почувствовав, как у нее похолодело в груди.
— Потом тетка ушла, и я не успел…
— Да, Саша, — облегченно и горестно произнесла Ида Федоровна. — Плохо. Ведь у тебя это не первый раз. Значит, снова решил попробовать старое вспомнить.
— А вы и про то знаете?
— Знаю, мы тогда с нашей сотрудницей все деревни, прилегающие к городу, объехали, три ночи не спали, за вас же переживали. Я тебя в ватаге мальчишек приметила, когда вы убегали от милиции. Кражу-то вы на моем участке хотели совершить, а распутывать пришлось вон аж где, в деревне вашей. Я потом все время следила за твоим поведением в детдоме, боялась, что сорвешься. Да и вообще обидно, когда такие мальчишки, как ты, выбирают ложный путь. Побудешь у меня еще несколько дней, — перевела она разговор на другую тему. — Я твоему отцу позвонила, вернее, позвонила нашему участковому, а он передал твоему отцу, чтобы тот не беспокоился за тебя.
— Переночую, а завтра поеду, — ответил Саша. — Я вам твердо обещаю, что воровать больше не буду. Вот посмотрите.
— Верю, Саша, верю!
Ольга Сазонова
СПАСИБО, ТОВАРИЩ УЧАСТКОВЫЙ
Есть люди, общение с которыми даже с первого знакомства обогащает вас, радует. Встретишься с таким человеком, поговоришь разок-другой по душам и чувствуешь, что давным давно знаешь его и друг он тебе верный и товарищ. Подобное чувство довелось испытать, когда познакомилась с Николаем Степановичем Наумовым.
Худощавый, неулыбчивый, кареглазый капитан милиции располагает к себе прежде всего серьезностью, внимательным и доброжелательным отношением к окружающим. Более пристальный взгляд позволит разглядеть другие симпатичные черты характера этого человека и, в первую очередь, житейскую мудрость, душевную щедрость. И не простую щедрость и мудрость, а деятельную, приносящую людям добро.
Жила в селе Павлово девочка, сирота. Подросла, заневестилась. Как-то раз подходит она к участковому инспектору и говорит:
— Николай Степанович, парня, с которым гуляю, знаете?
— Знаю, конечно, а что?
— Да вот сватает, выходить ли?
— Выходи, дочка, не пожалеешь.
— Да пьет же!
— Ничего, он парень умный, слабоват только, а ты девушка с характером, исправишь его.
Поженились молодые, уехали на Урал. Через год-другой приезжает «зять» и прямо к «тестю» — спасибо, дескать, Степанович, и руку жмет крепко. «За что же?» — удивляется Н. С. Наумов. «А за то, что человека во мне сумел разглядеть, поддержал, когда все меня пьяницей считали. Сейчас живу хорошо, металлургом работаю. И семья дружная».
Это не единственный «крестник» Николая Степановича, не один он вспоминает участкового инспектора добрым словом. Два юноши сейчас в армии служат. Оба на учете в милиции состояли. Один — Геннадий Б. никак не хотел учиться, лентяй несусветный, чуть ли не с детских лет пристрастился к выпивке. Не однажды Николай Степанович отвозил его на своем мотоцикле в Великореченскую школу на занятия. С грехом пополам закончил 8 классов. «Толкнули» парня в Санчурское ГПТУ и опять та же картина — прогулы, двойки, жалобы преподавателей. «Воевал» участковый с ним упорно. И только в армии Геннадий понял, что война эта была не против, а за него самого. Теперь приходят домой от солдата письма, и почти в каждом примерно вот такие наставления братьям (их трое — учатся в 7, 8 и 9-м классах):
«Вы знаете, как Наумов старался меня выучить. А я дураком был — не понимал, что он мне добра желает… А теперь вот стыдно, что у меня 8 классов, все кругом грамотные, один я в недоучках хожу… Смотрите, учитесь хорошо…»
Также благодарит Наумова за науку в письмах из армии и второй — Владимир К. Жил он в Павлово, Алексеихе. Рос воришкой, учиться не хотел. Но интересовал Володя участкового не только как «неблагополучный», а и как смышленый, смелый паренек. В беседах с ним Наумов нет-нет да и сведет разговор на свою профессию — рассказывал, чем она интересна, романтична, не скрывал и трудностей. Зерно проросло. Сейчас в письмах к участковому инспектору Владимир пишет, что не мыслит свою будущую жизнь без милиции, просит объяснить, как поступить на службу в органы внутренних дел. Николай Степанович ответил, что в первую очередь нужно иметь как минимум среднее образование. И Владимир уже закончил в армии 9-й класс…
С легкой руки Наумова в отделах внутренних дел области, соседней Марийской АССР работают десятки хороших парней, а многие из них в недавнем прошлом были в числе «трудных». Нет-нет и выскажут слова благодарности участковому инспектору прибывшие из мест лишения свободы. Даже те, которых спровадил туда сам Николай Степанович.
— На правду, брат, не обидишься, — говорит Наумов. — И воевать против нее — дело бесперспективное.
Есть у участкового инспектора большое и очень деликатное право — право строгого осуждения человека за его пороки. Особенно непримиримую борьбу ведет участковый с пьянством. И здесь неоценимую помощь ему оказывает, конечно, общественность. На участке Наумова находятся Алексеевский, Люйский, Шишовский и Больше-Ихтиальский сельские Советы. И во всех не без помощи и инициативы участкового инспектора организована и активно действует крепкая общественность. Совет профилактики Шишовского сельсовета, которым много лет руководит бухгалтер хозяйства Полинария Кузьминична Ухова, имеет высокий авторитет среди односельчан. Достаточно сказать, что женщины приходят к Полинарии Кузьминичне сами и просят «пропесочить» их мужей-выпивох на заседании Совета. Последние же откровенно боятся таких разбирательств. Особенно не нравится пьянчужкам представать перед сельским сходом. Не остается незамеченным ни один случай злоупотребления спиртными напитками и в других хозяйствах участка.
В сельской местности работать участковому инспектору и просто и сложно. Просто потому, что сотрудник милиции как свои пять пальцев знает людей, проживающих на территории участка, их быт. А кому как не Николаю Степановичу, проработавшему на одном и том же участке 31 год, известно, чем дышит каждый односельчанин! Поэтому происшествия на основе семейных, соседских неурядиц, некоторые другие обычно ликвидирует он в самом зародыше. Сложно — в силу того же всезнайства. Твоя-то жизнь тоже как на ладони. Но авторитет Наумова непререкаем. И его моральное право осуждать сограждан за неблаговидные поступки завоевано безупречным поведением, всей нелегкой и честной жизнью.
Уроженец села Сметанино Санчурского района Николай Степанович Наумов воспитывался в трудовой крестьянской семье. Учился, рано пошел работать в колхоз. Недоучился, недоработал — началась война. Наумову еще не исполнилось и 18 лет, когда в октябре 42-го очутился он на Карельском перешейке в артиллерийском корпусе Ленинградского фронта. Военная специальность у молодого бойца была интересная и не менее ответственная, чем другие, — топограф — вычислитель взвода управления.
— В нашу задачу входило вычисление направления огня батарей, его корректировка, привязка элементов боевого порядка — вспоминает ветеран. — Иными словами, мы вместе с командирами руководили боем артиллерии. Поэтому почти всегда находились километра за три-пять, а то и больше от расположения своих пушек. А во время наступления частенько шли вместе с передовыми частями пехоты…
Медаль «За отвагу» Наумов почитает как одну из самых дорогих своих наград. Потому что это было первое признание заслуг молодого бойца.
— На Карельском перешейке мы простояли до лета сорок четвертого года, вплоть до выхода из войны Финляндии, — продолжает рассказ Николай Степанович. — В январе сорок пятого нас с Ленинградского фронта перебросили на Сандомирский плацдарм на реке Висле. Оттуда и пошли в наступление. Маршал Конев в своих мемуарах описывает как раз те события, в которых участвовал и наш десятый артиллерийский корпус. Мы, конечно, не представляли общей картины наступления, но понимали, что вот они настали, наконец, грандиозные события и победа близка. Не передать нашего азарта, необыкновенно высокого боевого духа! Мы перли, как лавина, сметая отчаянное сопротивление врага. Да, это было сопротивление смертников, и каждый бой превращался в жесточайшее сражение.
Бой в одном из населенных пунктов Германии мало чем отличался от других. Беспокоил командование наблюдательный пункт врага, корректирующий огонь своей артиллерии. Вражеские снаряды обрушивались на скопления наших войск и глубоко в тылу. Разведчики подсказали, что НП противника расположен на высотке, на колокольне церкви. Наумов вместе с товарищами точно определил координаты, и несколькими меткими выстрелами артиллеристы разбили НП противника. За этот бой Наумов был удостоен ордена Красной Звезды.
— Особенно запомнилось взятие Берлина, — текут дальше воспоминания. — Красивое и страшное было зрелище! Ночью светло от множества включенных фар и прожекторов, днем темно от дыма, пыли… Прекрасны были стремление наших бойцов к победе и радость, вызванная ее предчувствием. С другой стороны, особенно жаль было терять друзей в последние дни и часы войны. Из Берлина перебросили нас в Дрезден. Здесь сказали, что пойдем освобождать Прагу. Три дня и три ночи, почти без остановки двигались на выручку столицы Чехословакии. Удивительно приветливо встречал нас чешский народ: люди выходили на улицы нарядные, с цветами, улыбались, чуть какая остановка — нас окружали и каждый старался выразить свою любовь, благодарность. Рано утром Девятого мая мы подошли к Праге. Но, несмотря на капитуляцию гитлеровской Германии, еще долго гремели выстрелы над Прагой.
За последний год войны где только не довелось побывать Наумову: Берлин, Прага, Будапешт, Вена — это только столицы, а городов поменьше и не перечесть! Демобилизовался в апреле 1947 года, в должности командира, топографо-вычислительного отделения.
Вернулся Н. С. Наумов домой, в Сметанино, стал работать агентом Министерства заготовок. Года через три предложили ему перейти на службу в милицию. И, хотя зарплата была меньше, согласился. На вопрос: «Почему?» Николай Степанович ответил коротко и достойно: «Работа мужская, солдатская».
Живет в Павлово Санчурского района Кировской области замечательный, добрый человек Николай Степанович Наумов. Хороший семьянин и отец. Вырастил вместе с женой детей. Старший сын закончил Тульское высшее военное артиллерийское училище, как и отец, — «бог» войны. Дочь студентка геологического факультета Казанского университета. В праздники надевает Николай Степанович парадную свою одежду, на которой вместе с боевыми наградами поблескивают и трудовые. Среди них — орден Трудового Красного Знамени, знак «Отличник милиции», медали. Николай Степанович Наумов и сейчас на посту — боец милиции, солдат.
Юрий Феофанов
ПОСТ У ВОКЗАЛА
Старшина Чельцов не любил происшествий. Не то чтобы он их боялся. Владимир был кряжистым крепышом. Если к этому добавить, что пришел в милицию старшина прямо из воздушно-десантного полка, где отлично отслужил положенный гражданину мужского пола срок, будет ясно, что страха перед дебоширом он особенного не испытывал.
Происшествий же старшина Чельцов не любил потому, что они создавали суету. Владимир Иванович любил все обстоятельно взвесить, обмозговать. Тот же пьянчужка начнет куролесить, надо в порядок человека приводить, а то и доставлять. Старшине же интересно, чем бы все кончилось, а также, почему все началось. Недосуг пораскинуть мозгами — надо тащить раба божьего. А там этот самый раб попадал уже в другие руки.
Пост у старшины был на привокзальной площади. Три года назад он сошел с поезда в армейской форме на эту вот самую привокзальную площадь. И тут же увидел, как трое бьют человека. Через мгновение двое корчились, а один бормотал: «Ты что, ты что, я же не хотел».
Когда в милиции все утряслось, начальник отделения, полковник, разговорился с демобилизованным старшиной. Хоть куда парень. Глаза смелые, а лицо простодушное. Когда же поговорили, полковник понял, что и ума старшине не занимать. К тому же десятилетка. Не рассчитывая на согласие, полковник все же предложил старшине пойти в милицию.
— Можно и в милицию, — ответил десантник, — дело недолгое, — только форму переменить. Пока послужу. А вообще-то я хочу быть химиком.
— Химиком?! — удивился полковник. — Колбочки-скляночки. Не похож ты на химика. Куда ж, в аптеку, что ли?
Разговор этот происходил еще тогда, когда о большой химии писал только журнал «Наука и жизнь», рубашки, которые можно не гладить, привозили из-за границы, а дома строили исключительно из кирпича, дерева и железа. Так что полковник подумал: пожалуй, поторопился с предложением, однако, посмотрев на ладного парня, вспомнив о двух отлеживающихся хулиганах, на попятную не пошел.
— Дело, — сказал он, — хозяйское. Хочешь в химики — валяй в химики. Молодым везде у нас дорога. А насчет таинственного, так на нашей Хлыновке его больше, чем во всех твоих колбочках-скляночках…
Досталась Чельцову не загадочная Хлыновка, которая славилась знаменитой на всю округу барахолкой, а привокзальная площадь. Старшина не возражал. Во-первых, это вообще было не в его правилах — начальству виднее, куда поставить; а во-вторых, Владимир не собирался задерживаться ни на посту у вокзала, ни вообще в милиции. Несколько месяцев оставалось ему до экзаменов в институте. Он честно сказал об этом полковнику. Тот принял условие.
— Держать не будем насильно. Прав у нас таких нет. Но высшие учебные заведения и в нашей системе имеются. С химией тоже.
Полковник, правда, не был уверен, что в их системе есть вузы с химией, но уж очень понравился ему старшина. С другой стороны, полковник вовсе не хотел завлекать парня разными романтическими пряниками. Он знал цену своей милицейской службе. Поэтому старшину поставили на пост хоть и ответственный, но отнюдь не привилегированный — ни в смысле сложности, ни в смысле легкости.
Пост старшине понравился. Вокзальная площадь — это и город, и уже не город. Это не столько территория, сколько люди, а старшина Чельцов любил наблюдать людей. Суетливая и бестолковая с виду вокзальная площадь регламентирована жестче, чем надменный центр. Ее жизнь подчинена строгому ритму. Он только не дается поверхностному взгляду. А толпа! Кого нет только в этой толпе.
На вокзальной площади отремонтировали дом и поместили в нем детскую музыкальную школу. Старшина умиленно смотрел на карапузов со скрипичными футлярами. Краем глаза отметил женщину в платке по-старушечьи, однако с портфелем-кошелкой. Отметил потому, что никого из ребят не провожала она персонально, шла поодаль. И встречала, но ни к кому не подходила. Два раза это повторялось. А через несколько дней унесли все детские шубки. Через окно во двор. Началось расследование. Почему Чельцов сказал, что стоило бы поискать женщину с портфелем-кошелкой, он и сам бы не объяснил. Мало ли кто ходит по площади. Задержали эту женщину. По сумке. И тогда старшина понял — по-старушечьи повязанный платок не соответствовал сумке.
У него не было наметанного глаза. У него скорее был свежий глаз. И когда не было происшествий, он наблюдал.
Осень. Холодно. А мужчина в светлой шляпе — почему? Наверное, с курорта, но человек, пожалуй, легкомысленный. Вот идет важный, в старом дорогом пальто и в галошах. Или чудак профессор, или стойкий активист жэка, другие галош не носят. Совсем молоденькая и с тяжелой авоськой — юная жена, девица «при маме» авоську не возьмет. Одинаковые с виду люди, снующие по площади, оказывались на поверку все разными. Редко — странными, но никогда — одинаковыми.
Отстоял на своем посту у вокзала старшина несколько месяцев и подал рапорт. Полковник вздохнул и подписал.
— Будешь в наших краях, заглядывай, — только и сказал на прощание.
Полковник оказался провидцем.
Вскоре Владимиру пришлось снова выйти на знакомую привокзальную площадь… Однако к моменту нашего знакомства давно уже покинул пост у вокзала. Он окончил школу милиции, служил в угрозыске. После окончания заочного юридического института стал начальником отдела. Но чувствовал себя все время как бы на посту на привокзальной площади — там, где так хорошо и спокойно было смотреть на людей.
Служба в милиции приобщила его к обещанным полковником розыскным тайнам. Обычно говорят, что тайн у милиции нет. Но тайны в розыске всегда есть и всегда будут. Иначе сыщики никогда не поймают воров. Но по большей части это не те тайны, о которых принято думать. Общих секретов не существует. Каждая операция всегда неповторима, а следовательно, загадочна, таинственна, хотя, повторяю, как правило, в ней ничего нет, о чем бы нельзя рассказать.
Много наук изучил Владимир, немало опытных наставников было у него, но высшую математику розыска он прошел на своем посту у вокзала. Ибо там он учился наблюдать. А наблюдать — это значит ловить случай.
Сравнивать великих мужей науки со скромным детективом, конечно, трудно. Но, право же, «случай» играет в их работе такую же роль, как в знаменитых открытиях. Он никогда не придет, если нет постоянной работы мысли, если схватка с неведомым пока преступником не продолжается денно и нощно, если не фиксируются «незаметные для глаз» детали.
На привокзальном рынке ограбили магазин тканей. По всей вероятности, пришлые воры. Видели, как трое вскочили в отходящий поезд. Связались с поездом — оттуда подтвердили: да, были такие, проехали три остановки и сошли. На той же станции, где сошли, никаких следов не оставили, их никто не видел. Но на рынке, на месте происшествия, — одна старая серая кепка. Старшина вертел ее в руках. По всей вероятности, обронил преступник. Владимир вывернул кепку. За околышем заложена свернутая газета — чтоб поддерживать материю. Старшина развернул газету. Там еще оказалась полоска плотной бумаги. На ней был напечатан план культурно-массовых мероприятий исправительно-трудовой колонии.
Дальше оставалась чисто техническая работа. Установили колонию. Выяснили, что недавно оттуда освободился осужденный, кстати, бывший участник художественной самодеятельности.
В самом деле случай? Такие «подарки» правонарушители делают крайне редко. Они предпочитают не оставлять визитных карточек. Они ведь тоже предусматривают все, чтобы исключить «случаи», начисто замести следы… Но старшина знал: человек не может раствориться бесследно никогда.
Азбучные истины криминалистики, которые он изучал в милицейской школе, в институте, всегда соотносились в его мозгу именно с его первой должностью. Пост у вокзала приучил Владимира к терпению. Он даже вывел теорию: чтобы раскрыть преступление, надо уметь ждать. Правда, Чельцов свою теорию особенно не пропагандировал, держал про себя. Хорош бы был инспектор угрозыска, который, получив сигнал о преступлении, начал бы философствовать: почему, да отчего, да каковы причины или как это без мотивов. Искать надо, ловить.
Но ведь Буран рвет поводок, значит надо действовать. Инспектору при любой спешке думать надо. И все-таки бывают случаи, когда ничто не поможет — ни техника, ни самоотверженность, ни опыт — поймать преступника по горячим следам. Нераскрытое преступление повисает на счету милиции. Хуже этого, пожалуй, ничего не бывает. Так вот, где-то в тайниках души он любил такие ситуации. Не потому, конечно, что неудача могла быть приятна. Просто теперь, когда горячка была бесполезна, можно было спокойно искать.
Только напрасно инспектор думал, что это тайна. Начальство отлично знало его «слабость», и именно ему поручали самые безнадежные дела.
— Когда надежд никаких, — говорил начальник управления, — остается надежда на Чельцова.
Таким безнадежным представилось и дело о воровстве в шелкоткацком комбинате. Тогда из цеха этого предприятия унесли медицинской пряжи на 40 тысяч рублей. Несколько тяжелых тюков. Действовали люди, хорошо ориентировавшиеся в обстановке. Воры, очевидно, досконально знавшие, где что на комбинате находится, проникли ночью в цех готовой продукции, сбросили со второго этажа в окно на улицу несколько тюков пряжи, погрузили ее в машину и спокойно уехали. Все обнаружилось только утром. Следов никаких: ни отпечатков пальцев, ни какой-нибудь пуговицы или клочка одежды. Даже машину никто не видел, сторожа только слышали, что мотор среди ночи взревел, однако значения этому не придали. В таких случаях ищут лиц, которые могли принять участие в краже, — кто-то ведь точно знал расположение цехов, систему охраны. Однако и тут все было чисто. Занялись окрестностями комбината — никто из жителей близлежащих домов подозрения не вызвал. В возможных местах сбыта пряжи также не обнаружили.
И дело «повисло». Можно было обвинять кого-то в нерасторопности. Но факт оставался фактом: не нашли. Полгода прошло, а не нашли. Хотя Чельцов своих «теорий» никому не высказывал, в управлении знали — распутает самое безнадежное дело, надо только его не торопить. Поэтому, вызвав Чельцова, начальник управления сказал:
— Выговор за комбинат я уже получил. Но списать ограбление мы не можем. Займись. Торопить не стану. Но… сам понимаешь.
Инспектор Чельцов не участвовал в розыске, но тем не менее дело это знал. Он еще тогда обратил внимание, что следок все же был — сторож слышал, как грузовик взревел, но не придал этому значения. Тюки иным способом унести трудно, значит, этот, наверное, грузовик. Да ведь не видел никто. Так уж и никто? Вокруг комбината тихие улочки со старыми деревянными домами — «частники» живут. Потом пустырь и новый район, на въезде в него — пост ГАИ.
— Если бы я вез эти тюки, я бы ночью мимо ГАИ не поехал, — размышлял Владимир. — А они что, дурнее меня? В другую сторону можно — в соседний район дорога. Вряд ли туда подались. Но будем считать, пятьдесят процентов за то, что уехали туда. Остальные пятьдесят приходятся на поселок. Так неужто ночью никто не видел и не слышал машины? Эх, как же в горячке не проверили — теперь-то полгода прошло, разве в состоянии кто вспомнить. Конечно, если наводить вопросами, вспомнят, да толку что…
И все же в душу запал этот грузовик. Что бы ни делал — в ушах шум мотора, будто сам слышал. В ночь на 12 марта было ограбление.
— Постой, что же у нас 12 марта было? Ведь что-то было. Ну-ка, ну-ка, ага — выборы в местные Советы.
Если бы угрозыск полагал, что иголку в стоге сена найти невозможно, то солидная часть преступников оставалась бы безнаказанной. Раз иголка существует, в принципе ее можно найти и в стоге сена. Майор Чельцов начал искать. Он обходил дом за домом, двор за двором. Ориентировался на старух.
К старухам майор питал слабость. Обычно детективы их не очень жалуют: путается у них все в голове, фантазерки и поучать любят. Капитан Гавриков пошел к одной, как положено, электромонтером представился: проводку-де надо проверить. Старуха с распростертыми объятиями встретила, чайку предложила. Капитан потолок и стены избегал глазами, ну и завел интересующий его разговор: одной, мол, наверное, скучно, да кто это на фотографии, ах, сын, а сноха-то когда в последний раз была, современная-то молодежь стариков вниманием не балует, то да се (ему про сноху надо было выяснить). А старуха тем временем старый утюг откуда-то достала: «Починил бы заодно, да еще кипятильник сломался, не найти только». Взял капитан утюг, вертит его, а что с ним делать, не знает. А ехидная эта бабка и говорит: «Давеча по телевизору из ваших тоже показывали, тот водопровод смотрел». Гаврикова в жар бросило. И себя клянет, и бабку. Пугануть ее решил: «А может, я вор». — «Глупый, стало, ты вор, что у старухи унесешь-то, старье какое — так я его бы сама продала, ан скупки все позакрывали».
Побаски старухи майор слушал охотно, даже когда они начинали вспоминать ныне живущую или почившую родню. Потому что они знали все, эти старухи. Информированные были свидетели. Ну а уж отобрать, что тебе нужно, — это и есть розыск. Вот и обходил Владимир старух одну за другой.
Марфа Петровна Огурцова, проживающая в собственном доме по Бужениновской улице, и рассказала инспектору про машину. Старушка Марфа Петровна сухонькая, чистая, несуетливая. Живет с кошкой, собакой, птицей какой-то, аквариум содержит. В доме икон целый угол — верующая. Поговорить особенно не расположенная — и это понравилось ему.
— По нашей улице редко ездят — грязища вон какая. А уж чтобы в темноту да в слякоть… А тут шальной какой-то спьяну чуть в забор не въехал. Аж окна грязью обдал.
— А почему вы думаете, что это было в ночь на 12 марта?
— Под выборы-то? Это точно.
— Но почему?
— Обычно я рано ложусь, что зря свет жечь. Лягу, молитовки почитаю и засну. Просыпаюсь в полночь, что уж тут ни делай, бог сна не дает. Привыкла.
— Нет, машина не могла так поздно.
— Ты слушай. Перед выборами-то все за полночь домой приходила. Телевизор мы смотреть повадились в агитпункте. А как проголосовали — убрали кино. Это у них всегда так. А перед выборами нам, старухам, раздолье. Все смотрели мы тогда… Я собралась было домой — последние известия я утречком по радио слушаю. А старухи мои говорят: «Не торопись, Петровна, сегодня телевизор последний день». Я и осталась. Потом посудачили. Домой-то я около часу пришла. Только в дверь, а он как взвоет — грузовик-то чистый зверь, как только не застрял в колдобинах наших.
— Так, так, так. А вы никому не говорили утром?
— Может, и говорила — окна все грязью заляпал.
Бужениновская улица никуда не ведет, ее пересекает небольшая улица Ступина, если по ней свернуть вправо, то выедешь опять к комбинату, если поехать влево — упрешься в поле. Значит, где-то здесь, по всей вероятности, машина в этих домах сбросила тюки, по улице Ступина мимо комбината уехала в город Уже пустая. Если это, конечно, та машина.
Высчитал время Владимир — совпадало. Сторож слышал рев машины около часу ночи, и Огурцова примерно в это время. По Бужениновской минут пятнадцать всего и ехать от комбината. Но куда она, эта машина, приехала? Конечно, украденное давно куда-то сбыли: полгода прошло. С другой стороны — нигде пока эта пряжа не вынырнула. Да и вынырнет ли? По крайней мере в нашем городе… Тут жди и жди, только вряд ли дождешься.
— Придется опять брать курс на старух, — сказал полковнику Чельцов, — где-то сгрузили же тюки.
Старухам нравился инспектор. Каких только забот и невзгод своих они ему не выкладывали! А Марфа Петровна нет-нет да и поддевала.
— Что ты все вокруг ходишь, ты у нас выпытывай, чего тебе надо, — не зря же ты к нам ходишь. Так не бывает, чтобы такой мужчина зря ходил к бабкам столетним.
— Это так, не зря хожу. Но я и сам не знаю, что мне надо. Трудно мне, вот я и опираюсь на вас, на общественность.
— Сами на костылях ходим, на нас какая опора, — отвечали старухи.
И все-таки он узнал от них, что Нинкин ухажер («Да какой ухажер, прости господи, живут давно!») Костя Лобанюк с полгода как гуляет без просыпу. Нинку поколачивает, но дорогие наряды покупает не скупясь.
— А ведь, считай, не работает нигде. С одной работы уволился, на другую перешел, на бюллетене все время, а сам около ларька лечится.
— Один, что ли, он у вас такой? — спросил майор.
— Какой там, от пьянчужек житья нет, хоть бы вы их приструнили. В городе милиция смотрит, а в нашем комбинатовском поселке раздолье им.
— Ну и Костя, как все?
— Как все. Только ведь исправный был парень. А тут ровно с цепи сорвался.
Владимир решил присмотреться к этому Косте. Между прочим, тот работал на комбинате, но давно уволился. Да и никаких подозрений не вызывал он, непохоже было, что участвовал в ограблении, но деньги действительно у него появились. Прогулял их, теперь на Нинкиной шее сидит. А немалые были деньги — мебель купил своей сожительнице, ее одел, сам оделся.
С пьяненьким Костей познакомился майор. Тот свою Нинуху ругал. Работать она его заставляет, а что он на той работе заработает?
— Жить-то надо, — закинул удочку майор, — а без работы как же?
— Живут люди, — неопределенно ответил Костя, — а от работы лошади дохнут.
— Бывает, — ответил Чельцов и оставил Костю. И все-таки ответ Кости мимо ушей не пропустил. Отметил себе: Нинка не деньги заставляет добывать, а работать; Костя ссылается на опыт неких людей, которые «живут», надо полагать, не переутомляясь, как лошади, работой.
Познакомился Чельцов и с Ниной, с Костиной любовью. Понравилась майору Нина. Огорчена была постоянными пьянками Кости. Судя по всему, женщина ничего не знала о происхождении Костиных денег, но что деньги были, и немалые, она утверждала. Очень хотелось Владимиру Чельцову убедить Нину, чтобы «расколоть» Костю. Но он сам учил молодых инспекторов:
— В нашей работе многое можно простить, не прощается одно — беззаконные, недозволенные методы сыска.
Привлечь Нину было не дозволено. И Владимир лишь время от времени заходил к ней, когда Костя попадал в какой-нибудь скандал. Нина охотно рассказывала о своей жизни, жаловалась на Костю, но жалела его. Однажды Нина раскрыла сумочку, вынула платок и случайно потянула яркую толстую нитку. «Та, медицинская», — мелькнула мысль.
— А что это за нитка такая оригинальная? — спросил Чельцов.
— О, хорошие нитки, прочнее шпагата. Это Костя как-то приносил.
— Для чего?
— А он их Кожаному передавал.
— Кто это Кожаный?
— Фамилии не знаю. Он кофточки, что ли, вяжет.
Ниточка из Нининой сумки потянулась далеко и привела к преступной группе, содержащей подпольный трикотажный цех.
Но в этой операции майор Чельцов уже не участвовал — то дело службы ОБХСС, а угрозыску своих забот хватает…
Все рассказанное о Владимире Ивановиче Чельцове я узнал не от него. А при встрече, когда он был героем дня, мы обсуждали предстоящий суд над четырьмя грабителями. Фабулу дела я знал, да и на процессе все будет подробно рассматриваться. Меня интересовало, как были изобличены преступники — пойманы как? Это ведь в залах суда обычно не исследуется.
— Есть такая восточная мудрость, — начал Владимир, — спеши медленно. А нам медленно нельзя — в этом вся и загвоздка. Суетиться же начинаем — теряем кое-что. Как эта банда начала? Комиссионный магазин они взяли. Днем. В обед. Постучал один в дверь, что-то знаками показывает. Женщина открыла. Он извинился, сказал, что ему терять нечего, что если кто нажмет сигнализацию, то пусть прощается с жизнью… Даже если появится милиция, он успеет. И вынул пистолет. Я понимаю — служебный долг, народное добро. А вы в положение женщины войдите. Если бы налет грубый, угрозы, трам-тарарам — нажали бы кнопку. А тут психолог этот бандит. Женщины замерли. Трое его подручных тут же вошли в кассу и взяли деньги.
Через некоторое время на квартиру врача-стоматолога пришли четверо. Постучали. Дверь открылась. Четверо вошли. Прикрыли дверь. Спросили, где деньги и золото. Женщина в обморок. Один из них подал ей стакан воды. Опять вежливо спросили, где что лежит, «а то ведь ломать все придется». Что нужно взяли и скрылись.
Снова интеллигентные приемчики. Я думаю: надо этого образованного прохвоста искать. Пораскинуть, где он еще появится. Да ждать разве можно? Думать некогда — хватать надо. А они-то думают: то комиссионка, то квартира. Шаблона нет. Действуют расчетливо. Но тут они крупную промашку дали. К нам звонок: трое неизвестных только что попытались ограбить сберкассу. Мы туда по тревоге. Перепуганные сотрудники… Опрокинутая мебель… разбросанные бланки… На столе лежала чья-то книжка, по которой платят за квартиру… Фамилия — Лапшова. Спрашиваю чья? Говорят, не знаем, но один из преступников что-то писал как раз перед обеденным перерывом. Последним он был посетителем. Сотрудница уже дверь собиралась закрыть — он ее оттолкнул, тут еще двое ворвались, выхватили оружие, а кассирша дала сигнал тревоги. Бандиты убежали, а книжка вот осталась. Книжка принадлежала родной матери одного из троицы. Мать ее признала, сказала, что сын ее отсидел недавно, работать поступил, а потом, видать, за старое принялся — уже два месяца не живет у нее, только иногда заходит. Взяли Лапшова, он признался во всех трех грабежах. Еще двоих взяли, а главаря нет, словно в воду канул. Кстати, стало ясно, почему последний раз они действовали примитивно. «Самодеятельностью» ребята занялись. Им приказали сидеть смирно, а они решили самостоятельно сработать.
Главаря своего, между прочим, только в лицо знали. Завербовал он их в пивной. Встретились, совершили грабеж, свою долю получили — и до свидания. Приметы главаря описали, однако, все одинаково. Значит, не врали.
Вот и искал его подполковник Чельцов. Ходил по улицам и смотрел. Не метод, конечно, как он сам понимал. Ходил, пока на очки не наткнулся. Уж почти темно, а он в темных очках. И по другим данным подходит…
Схватка с главарем шайки была стремительной, может быть, двух секунд не прошло. Но это был тщательно выверенный, рассчитанный до каждой мелочи бой Владимира Чельцова. Инспектор имел пистолет. Вооружен, это было известно, и человек в темных очках. Но разница в том, что инспектор не мог применить оружие на людской улице. А преступник… он пойдет на все, ибо терять ему нечего — в этом Владимир был убежден. Конечно, можно вызвать на помощь любого работника милиции. Но это значит спугнуть настороженного, натянутого, как струна, озлобленного человека.
«Нет, надо один на один», — созрела мысль. И Владимир, когда человек в темных очках поравнялся с переулком, неожиданно схватил его за руку:
— Сюда! Быстро… Иначе крышка…