Елизавета Абаринова-Кожухова
Забытые письма
ПРОЛОГ
В доме вовсю шел капитальный косметический ремонт — должно быть, впервые за без малого сто лет его существования. Одни рабочие старательно красили стены, другие белили потолки, третьи приводили в божеский вид ступеньки, спускаться по которым порой уже бывало небезопасно, особенно при слабом освещении.
Осторожно, чтобы ненароком не замазаться о свежевыкрашенную дверь, доктор Владлен Серапионыч вошел в подъезд. Он привычно нашарил в кармане ключ, но почтового ящика на обычном месте не обнаружил — там находилась ниша, из которой пожилой ремонтник при помощи ломика выкорчевывал деревянные почтовые ящики, которые, как выяснилось, долгие годы были скрыты более новыми, металлическими. Они аккуратно стояли прямо на полу, прислоненные к противоположной стене. Владлен Серапионыч наклонился и достал свежий номер «Кислоярского комсомольца», но тут за его спиной раздался грохот — это рабочему наконец-то удалось извлечь блок из трех старых ящиков, вделанных в стену, казалось бы, на века. По стенке поползли потревоженные тараканы.
Небрежно сунув «Комсомольца» в карман старенького пальто, Владлен Серапионыч принялся внимательно разглядывать деревянные ящики — ему вообще нравились «штучные» изделия, а эти ящики явно изготовлялись на заказ: длинные узкие дверцы, металлические таблички с номерами квартир и, что особо умилило доктора, узорные дырочки внизу каждого ящика.
Бросив взор на ящик со своим номером, Владлен Серапионыч увидел, что там что-то белеет. Так как дверца, в отличие от остальных, была закрыта на английский замок, то доктор недолго думая перевернул весь блок и вытряс прямо на заляпанный мелом пол несколько пожелтевших конвертов. Владлен Серапионыч отряхнул свою добычу, не глядя отправил ее в карман следом за «Кислоярским комсомольцем» и, стараясь не касаться стен и перил, стал подниматься по лестнице.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Работа частного детектива Василия Дубова не поддавалась планированию. Порой он бывал по горло завален делами, так что некогда было вырваться в ближайшую харчевню пообедать, а иногда ему приходилось целые дни коротать в вынужденном безделье в своей сыскной конторе на втором этаже Кислоярского Бизнес-Центра. И хотя Василий Николаевич слыл величайшим трудоголиком, такие «безработные» периоды его не особенно огорчали — ведь само их существование означало, что криминальная обстановка в его родном городе медленно, но верно идет на поправку.
Сейчас Дубов как раз пребывал в подобном «творческом простое» — мелкие дела, с которыми к нему обращались случайные клиенты, в счет не шли. Однако ровно в восемь утра он как обычно переступил порог Бизнес-Центра и привычно поинтересовался у дежурного, старичка Родионыча, нет ли чего-нибудь для него. Покопавшись в утренней почте, Родионыч протянул Василию две бумажки счет за телефон и извещение на перевод, судя по всему, гонорар за какое-то давнее расследование. Суммы оказались почти одинаковыми.
— И все? — разочарованно спросил детектив.
— Пишут, — усмехнулся Родионыч в седые усы. Этого симпатичного старичка Дубов помнил почти столько же, сколько себя — он стоял на вахте еще с тех давних времен, когда в нынешнем Бизнес-Центре располагался Горком комсомола, а сам Василий трудился на ответственном посту завсектора по общественной работе.
— Ну, будем ждать, — вздохнул частный сыщик и неспеша вступил на парадную лестницу. — Доброе утро, Георгий Иваныч. А вы, Фросенька, сегодня очаровательнее, чем всегда. Здравствуйте, Анна Петровна. Как дела, Максим Максимыч? — то и дело здоровался Дубов с бизнесменами, торопившимися в свои офисы, некогда бывшие (за редким исключением) их же комсомольскими кабинетами. Одна лишь Фрося, которой Дубов посвятил столь витиеватый комплимент, как в комсомольские времена, так и в эпоху безбрежного рынка одинаково ловко орудовала шваброй, причем, как подозревал детектив, одной и той же.
Войдя в свою контору, Василий скинул плащ, вместо ботинок обул домашние шлепанцы и принялся, за неимением других дел, подметать пол.
Тут в дверь постучали.
— Входите! — крикнул Дубов. Закинув веник и совок в угол, он поспешно уселся за стол и принял привычную позу Мыслителя.
Однако вместо ожидаемого клиента вошел доктор Владлен Серапионыч. Василий слегка удивился, но виду не подал — обычно они встречались за обедом в близлежащем ресторанчике, и нужно было случиться чему-то особенному, чтобы Серапионыч посетил Василия прямо по месту работы, да еще в свое служебное время.
— Доброе утро, доктор, — приветливо поздоровался детектив, приглашая гостя присесть в особое кресло «для посетителей». — Вы по делу или просто так?
— Ну, делом это вряд ли можно назвать, — чуть помедлив, ответил Серапионыч. — Так, знаете, заглянул поболтать о том, о сем. Но ежели вы заняты…
— Нет-нет, ну что вы, — широко улыбнулся хозяин. — Сейчас я настолько свободен, что охотно занялся бы даже какими-нибудь пустяками вроде поиска пропавшей метлы или запонки, закатившейся под комод и пролежавшей там лет тридцать…
— Тридцать? — чуть не подпрыгнул в кресле доктор. — Да, именно так и было. — И в ответ на удивленный взгляд Василия выложил на стол три невскрытых пожелтевших конверта. На двух детектив сразу приметил давно вышедшие из употребления марки с надписью «СССР».
— Пролежали в старом почтовом ящике с семидесятого года, — пояснил доктор. — Адресат не успел вынуть, а сверху установили новые.
— А, понимаю, — усмехнулся Дубов, — жильцы давно съехали, и вы предлагаете мне отыскать адресата. Но, думаю, здесь вам скорее поможет справочное бюро…
— Увы, не поможет, — совершенно серьезно ответил Серапионыч. — Адресат давно умер.
— Вот оно что… — Дубов стал разглядывать конверты. Первый, на имя В. Ф. Матвеева, имел обратный адрес — Украинская ССР, Киевская область, город Р***, ул. Шевченко 25 — 6, И. Б. Кравец. Второе — из Киева, без обратного адреса, но на имя Л. И. Голубевой.
— Матвеев — это покойный Владимир Филиппович, который жил в квартире до меня, — пояснил Серапионыч, — а Голубева — Людмила Ильинична, его супруга.
— Может быть, ее можно найти и отдать эти письма? — предложил Дубов.
— Разумеется, можно, я даже знаю, где Людмила Ильинична теперь живет, кивнул доктор. — Но третий конверт оказался незаклеенным, и я решил туда заглянуть. — Серапионыч вздохнул. — Хотя, может быть, делать этого мне бы и не следовало…
Действительно, третий конверт был не только не заклеен, но даже не имел на себе ни марки, ни штемпеля, ни даже адреса, то есть был вброшен в почтовый ящик явно без посредства почтового ведомства.
В незакрытом конверте оказалось совсем короткое послание: «БУДЕШЬ СОВАТЬ НОС КУДА НЕ СЛЕДУЕТ В СОРТИРЕ ЗАМОЧИМ», написанное печатными буквами. Вместо подписи была нарисована огромная, в полстраницы, свастика.
Василий засунул записку обратно в конверт и вопросительно глянул на Серапионыча.
— Владимир Филиппович скончался как раз летом семидесятого, — пояснил доктор. — И тогда же поставили ящики.
— Ну, это-то понятно, — с легким нетерпением сказал Дубов, — но каковы были обстоятельства его смерти?
— Сердечная недостаточность, — кратко ответил доктор. — Хотя на сердечника Владимир Филиппович уж совсем не был похож.
— То есть вы полагаете, что ему «помогли» покинуть сей мир? — напрямик спросил детектив. Серапионыч ненадолго задумался.
— Ну ладно, я вам расскажу, что мне известно, а уж вы решайте, как быть дальше, — промолвил наконец доктор. — Хотя и знаю-то я не ахти как много… Доктор Матвеев служил в должности заведующего городским моргом, а я в то время был участковым в поликлинике и одновременно как бы неофициальным замом у Владимира Филипповича — даже подменял, когда он хворал или уезжал из Кислоярска. Ну и после смерти, естественно, заступил на его должность.
— А как вышло, что вы поселились в его квартире?
— Дело в том, что она служебная. Сам я раньше жил в коммуналке и охотно согласился на переезд. К тому же Людмила Ильинична оставила мне кое-что из мебели. — Серапионыч вздохнул. — И подарила всю медицинскую библиотеку Владимира Филипповича…
— А сама она куда девалась? — перебил Дубов.
— Людмила Ильинична? Ей дали другую квартиру, на Московской, — ответил доктор. — По-моему, даже больше прежней. У них ведь двое детей — мальчик и девочка. Ну, теперь они уже взрослые, где-то ваших лет.
— А что вы можете сказать об обстоятельствах смерти? — напомнил Василий.
Серапионыч достал из кармана мятый листок:
— Я тут постарался кое-что восстановить в памяти, даже поднял свои записи тридцатилетней давности. В конце июня 1970 года Владимир Филиппович взял отпуск за свой счет и уехал в Украину, как он сказал, навестить родных. Сам он родом из-под Киева…
— Из Р***? — переспросил Дубов, глянув на письма.
— Не знаю, — пожал плечами Серапионыч. — Как обычно, я остался подменять его, так сказать, по месту работы. И вот через несколько дней, а точнее тринадцатого июля, Владимир Филиппович вернулся, и едва вошел в свою квартиру, даже чемодан не успел разгрузить, как ему стало плохо, и он скоропостижно скончался. Жена с детьми в это время жили за городом, то ли на даче, то ли в деревне у ее родителей, и он оказался совсем один — некому было придти на помощь.
— А что показало вскрытие? — продолжал допытываться детектив. Доктор смущенно развел руками:
— А я, собственно, его вскрытия и не производил. И вообще мертвым видел только на похоронах. Владимира Филиппыча зачем-то отвезли в больницу и там же делали вскрытие. Если вообще делали.
— В больницу? — несколько удивился Василий Николаевич. — Но ведь он, наверно, довольно долго пролежал мертвый, прежде чем…
— Нет-нет, совсем недолго, — перебил Серапионыч. — Он, бедняга, не успел даже дверь закрыть. Соседу, Ивану Кузьмичу, это показалось странным все уехали, а дверь открыта, решил, уж не воры ли забрались, глянул, а прямо в прихожей лежит Владимир Филиппович. Ну, он не стал разбираться, живой тот или мертвый, и сразу позвонил в «скорую»…
— А что сосед — он по-прежнему там живет? — спросил Дубов.
— Увы, — вздохнул доктор. — Да Кузьмич уже и тогда сильно в годах был.
— Да, все это внушает немалые подозрения, — немного подумав, глубокомысленно изрек Василий. И тут же перешел на деловой тон: — Доктор, вы больше ни с кем не говорили об этом?
— Говорил, — не стал скрывать Серапионыч. — С соседкой, с Натальей Николаевной, учительницей на пенсии. Она в нашем доме всю жизнь прожила, и от нее-то я узнал точную дату, когда установили новые ящики. Девятое июля семидесятого года. Как раз в этот день у ее мужа был юбилей, вот дата и запомнилась. Стало быть, все три послания попали в ящик до девятого. Впрочем, и цифры на штемпеле это подтверждают. Только вот… — Серапионыч на миг замялся. Дубов его не торопил. — Знаете, пока речь шла о почтовых ящиках, Наталья Николаевна была очень любезной и словоохотливой, но едва я назвал имя доктора Матвеева, как она тут же словно замкнулась, что называется ушла в себя.
— Почему, как вы думаете? — спросил Василий.
— Чужая душа — потемки, — неопределенно ответил Серапионыч.
— Но ей о докторе Матвееве говорить не хотелось?
— Вне всяких сомнений.
— Ну что же, — вздохнул детектив, — и этот факт лишний раз подтверждает, что здесь что-то очень и очень нечисто. Посудите сами: к человеку приходит письмо с угрозами, и тут же он умирает при весьма странных обстоятельствах. Только вот свастика меня смущает. Ну, в наше время это еще не было бы удивительно, но в семидесятом году?..
— Ох, Василий Николаич, что-то я у вас тут засиделся, — вдруг спохватился Серапионыч. — Да еще в рабочее время. Это у вас режим ненормированный, а мне уж вовсе негоже показывать дурной пример подчиненным. Ну и пациентам, разумеется, тоже.
— Погодите минуточку, — остановил его Дубов. — Что будем с письмами делать? Может быть, просто отдадим их Людмиле Ильиничне?
— Стоит ли? — засомневался Серапионыч. — Столько лет прошло, для чего ей душу бередить?
— Но ведь одно письмо адресовано ей лично, — возразил Василий.
Доктор призадумался:
— Давайте сделаем так. Письмо, которое Людмиле Ильиничне, потом при случае ей и передадим. А которое доктору Матвееву, вы все же посмотрите вдруг оно как-то связано с его гибелью.
— Очень даже не исключено, — кивнул Дубов. — Доктор скончался, едва вернувшись из Украины, и письмо оттуда же. И письмо Людмиле Ильиничне — из Киева… Не нравится мне все это, — вырвалось у детектива. — Да и вообще, Владлен Серапионыч, давайте лучше оставим это дело, пока не поздно. Если что и было, так давно быльем поросло… И еще, — добавил Василий, когда Серапионыч был уже почти в дверях, — прошу вас, доктор, больше никому о вашей находке не рассказывайте. Так, на всякий случай.
— Понял, — доктор непроизвольно понизил голос. — Если что, созвонимся.
Оставшись один, Василий несколько минут неподвижно сидел, глядя на три конверта, разложенные перед ним на столе. Затем медленно поднял адресованный В. Ф. Матвееву и осторожно распечатал. На стол упали несколько пожелтевших листков.
* * *
Через пару часов в городском морге раздался телефонный звонок. Трубку поднял сам Владлен Серапионыч. Звонил детектив Дубов.
— Знаете, доктор, лучше бы вы не трогали этот злополучный ящик, — без предисловий начал Василий, — но дело оказалось столь серьезным, что теперь я просто не вправе им пренебречь.
— А что, письмо… — начал было доктор, но детектив его поспешно перебил:
— Владлен Серапионыч, это разговор долгий и не совсем телефонный.
— Понимаю, понимаю, — многозначительно проговорил доктор. — Так, стало быть, за обедом?
— Пожалуй, — согласился Дубов. — Только приходите пораньше — мне бы не хотелось вовлекать в беседу наших уважаемых сотрапезников.
— Понял, буду, — кратко ответил Серапионыч и положил трубку.
Ровно в половине первого доктор вошел в обширный зал недорогого ресторана, где обычно обедал. Василий уже ждал его за одним из дальних столиков.
— Как вы мне и предлагали, я вскрыл письмо из Р*** к доктору Матвееву, — сообщил Дубов, — и обнаружил там весьма старую по нашим временам рукопись, на украинском языке и очень неразборчивым почерком. А в нее вложена небольшая записка, без подписи, тоже по-украински, но я все же ее прочел. Там было сказано примерно следующее — посылаю вам то, что вы просили, но едва ли из этого выйдет что-то путное. Сейчас, то есть в семидесятые годы, пояснил Дубов, — об этом говорить не принято, но, может быть, когда-то настанет время, ну и так далее. Тогда я взял ту, более старую рукопись и стал ее внимательно штудировать. — Василий немного помолчал, но глянув на часы, вновь заговорил: — Это оказалось письмо некоего Кондрата к его родственнику или приятелю, написанное в сорок втором году. Теперь его со мною нет — и письмо, и прочие ваши трофеи я на всякий случай спрятал в секретное отделение своего сейфа, потом вы сможете их прочесть. В общем, если вкратце, то Кондрат хвалится своими, так сказать, подвигами карательными набегами на деревни в соседней Белоруссии, многочисленными расстрелами и массовыми убийствами. Очень натуралистично описание, как они вешали старую крестьянку, укрывавшую у себя в погребе раненого партизана. Василий старался говорить спокойно и отстраненно, но доктор понимал, что ему это дается с трудом. — Или о том, как он подбрасывал в воздух грудных детей, «поганых жиденят», как сказано у Кондрата, и прямо на лету их расстреливал. Ну и дальше в том же духе… Владлен Серапионыч, вы же, как я понимаю, были неплохо знакомы с доктором Матвеевым, общались с ним помимо службы. Вспомните, не говорил ли он с вами о войне, об оккупации, о нацистских преступниках?
Серапионыч задумался:
— Знаете, Василий Николаевич, столько лет прошло… Другой раз я даже не помню, о чем и с кем вчера говорил, а уж тридцать лет назад… Помню только, что Владимир Филиппович был всесторонне образованным, я бы сказал эрудированным человеком. И собеседник, каких я не много знавал на своем веку. Мы с ним, конечно же, о разном разговаривали, так сказать, помимо служебных дел, но чтобы об этом… Нет, не помню. Честно, не помню. Хотя разве что… Однажды по «Маяку» шел концерт по просьбам слушателей, и объявили песню «Прасковья» в исполнении Бернеса. Ну, вы помните.
— «Враги сожгли родную хату»?
— Да, совершенно верно. И вот в середине песни он как-то резко переменился в лице и стремительно вышел, даже выбежал из комнаты. Как будто услышал что-то такое очень личное… Но это, конечно же, к делу не относится.
— Как знать, как знать… А скажите, что он был за человек, доктор Матвеев? — несколько неожиданно спросил Дубов и поглядел на часы. Стрелки показывали без четверти час.
— Замечательный! — горячо воскликнул Серапионыч. — Всегда готов помочь, даже последнее отдать. Еще помню, что по натуре он был на редкость жизнерадостным, что называется душа общества. Не очень-то, знаете ли, типично для нашей профессии. И настоящий красавец — высокий, с темными вьющимися волосами… Нет, для нас, его друзей и знакомых, смерть Владимира Филипповича была как гром среди ясного неба. Я уж не говорю о Людмиле Ильиничне. То есть это теперь она Людмила Ильинична, а тогда ее все звали просто Люсей…
— Но вы говорили, что регулярно подменяли его в морге, — прервал Дубов устные мемуары Серапионыча, — и нередко во время отъездов. Значит, доктор Матвеев часто отлучался из Кислоярска?
— Ну да, ездил на Украину, — подтвердил Серапионыч. — Хотя теперь, наверное, правильнее говорить: «В Украину». У него там родственники.
Василий предупреждающе кашлянул, так как официантка принесла заказ. Когда она отошла, доктор продолжал:
— Как ни странно, он о своих родных ничего не рассказывал, я даже толком не знаю, где они живут. Слышал только, что где-то под Киевом. Да, кстати! Только что вспомнил. После своей последней отлучки, то есть предпоследней, за пару месяцев до смерти, Владимир Филиппович ходил мрачный, словно что-то его сильно угнетало. Потом, правда, вернулся в обычное расположение духа, но в те дни его будто подменили.
— Подменили? — переспросил Дубов. — Да-да, конечно. А если эти перепады настроения были связаны с его розыскной деятельностью? Очень возможно, что свидетельство, которое вы вынули из старого ящика, не было единственным надо полагать, доктор Матвеев и до того занимался сбором подобных материалов… — Василий вздохнул и принялся за первое.
— Сегодня вы заказали борщ по-украински, — проницательно заметил доктор. — Раньше вы его никогда не брали.
— Разве? — рассеянно глянул Дубов на Серапионыча. — Да, пожалуй. Только что я отправил письмо своему киевскому коллеге господину Иваненко и попросил, чтобы он навел справки о Кравце из города Р*** и о том, какое он имеет отношение к событиям времен фашистской оккупации.
— Ну, покуда письмо дойдет… — Доктор погрузил ложку в уху.
— Может быть, уже и дошло, — усмехнулся Василий. — Я ведь воспользовался э-мейлом. То есть электронной почтой.
— О, вы подключены к Интернету? — удивился доктор.
— Лично я нет, но у нас в Бизнес-центре имеется интернет-клуб, объяснил Дубов, — а у коллеги Иваненко сестра работает в какой-то компьютеризированной фирме, я уже как-то посылал, извините за выражение, мессиджи на этот адрес, когда Григорий Александрович просил меня навести кое-какие справки. Думаю, что и он не откажет мне в помощи.
— Да уж, было бы совсем не лишним кое-чего прояснить, — согласился Серапионыч. — Во всяком случае, диагноз «сердечная недостаточность» кажется мне все более сомнительным…
Василий снова кашлянул — это означало, что в обеденном зале появился кто-то из их общих знакомых, и важный разговор приходится сворачивать.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Утро выдалось дождливым, и Василий, входя в родной Бизнес-центр, долго и старательно вытирал ботинки.
— Да не трите вы так, — сжалился Родионыч, наблюдавший за усилиями детектива. — А то еще неровен час до дырок затрете. У нас тут и без того сырости хватает — трубу ночью прорвало, и сортир залило, и душевые. И стены, и пол — все замочило. Ну ничего, ремонтники приехали, заделали. А Фросе убирать…
— Мне что-нибудь есть? — прервал Дубов стариковское ворчание.
— Ничего нет, — вздохнул вахтер, быстро перебрав немногочисленную почту. — Хотя погодите, Маша вам просила передать, чтобы вы зашли в этот, как его… — Старичок напряг память. — Вот-вот, в импернет-клуб. Вечером еще, но вы уже ушли.
— Спасибо, Родионыч, — кивнул сыщик, а про себя подивился: «Вот это оперативность! Даже трех дней не прошло…»
И Василий помчался по лестнице, перепрыгивая через две, а то и три ступеньки и едва отвечая на приветствия коллег.
С утра в интернет-клубе, а в сущности небольшой комнатке на третьем этаже, было малолюдно, если не сказать безлюдно. Хозяйка, бывшая помощница секретаря комсомольского горкома, в гордом одиночестве сидела за одним из компьютеров, изучая какую-то разноцветную таблицу, изображенную на мониторе. Василий даже подумал, что Маша потихоньку хакерствует, так как при его появлении она вздрогнула и нажала какую-то клавишу, отчего таблица тут же исчезла, а вместо нее по экрану побежали разноцветные треугольники.
— А, Васенька, — обернулась Маша к детективу, — хорошо, что зашел. Тут тебе послание. Вот распечатка. — Порывшись в стопке бумаг, небрежно наваленных на столике, она протянула Дубову пару листков с принтерным текстом. — Поздравляю, Василий Николаевич, наконец-то и вы попались в Великую Паутину Интернета!
— Спасибо, — кивнул Дубов и тут же принялся изучать послание:
«Здоровеньки булы, уважаемый коллега! Разумеется, Ваша просьба никак меня не затруднила. Я прекрасно понимаю, что навести справки вы просили меня отнюдь не из праздного любопытства. И вот мои первые результаты: Илья Богданович Кравец скончался в Р*** в 1979 году, его супруга теперь живет в Киеве у дочки. Я встретился со вдовой, и она вспомнила, что в 60-70-е годы ее муж действительно посылал много писем в разные места Украины и всего бывшего СССР, а иногда и за его пределы, но на самом деле сию обширную переписку вел не он сам, а его друг, учитель истории и краевед-любитель Борис Никофорович Чернявский, который иногда использовал адреса своих знакомых. Почему он это делал, госпожа Кравец не в курсе. Но она сообщила, что Чернявский по-прежнему живет в Р***, и даже дала его адрес. На днях я собираюсь поехать туда, это совсем недалеко от Киева, и буду признателен вам, уважаемый Василий Николаевич, если вы уточните круг интересующих вас вопросов, которые я мог бы прояснить у краеведа Чернявского. До побачення на хвылях Интернета, с детективным приветом Г. Иваненко».
Василий перечитал послание и задумался:
«Стало быть, Чернявский вел переписку через третьих лиц. Почему? Ясно он подозревал, что его корреспонденция может, скажем так, контролироваться. И если историк Чернявский и доктор Матвеев делали одно дело, то положение первого все же было предпочтительнее: он мог собирать сведения под видом краеведческих исследований…»
— Ну как, Вася, отвечать будешь? — оторвал сыщика от размышлений голос Маши.
— Буду! — решительно ответил Дубов.
— А, ну так садись и набирай, — предложила интернетчица. — Я потом отправлю.
Маша указала Василию место за свободным компьютером, а сама оборотилась к другому клиенту. Василий заметил, что помещение интернет-клуба помаленьку наполняется посетителями.
Вскоре на экране появился следующий текст:
«Уважаемый Григорий Александрович! Очень благодарен Вам за помощь. Дело не столь срочное, чтобы ехать ради него в Р***, и не меняйте ради этого свои планы. Однако, если Вы там все же окажетесь, то поинтересуйтесь у историка Чернявского о некоем Кондрате, зверствовавшем в 1942 году, а также о докторе Владимире Матвееве из Кислоярска, с которым Чернявский переписывался в 1970-ом, а возможно, и раньше. Еще раз благодарю за отзывчивость, всегда готов оказать Вам посильную помощь. В. Дубов».
* * *
После обеда, уже в вестибюле ресторанчика, Серапионыч спросил Дубова:
— Василий Николаич, как вы относитесь к поэзии?
Как раз перед этим их в течение всего обеда потчевал своими опусами некий стихотворец из многочисленных кислоярских гениев-надомников, и потому детектив ответил уклончиво:
— Смотря какая поэзия.
— Например, Пушкин, — предложил доктор и извлек из потрепанного «дипломата» не менее потрепанную брошюрку.
— «А. С. Пушкин, стихотворения и поэмы», — прочел Василий. — «Библиотека школьника, Москва, 1970 год». Очень хорошо, Владлен Серапионыч, что вы мне ее принесли. Давно хотел перечитать что-нибудь из классики, да все недосуг…
— Эту книжку я нашел в почтовом ящике, — перебил Серапионыч.
— Ну, он у вас просто бездонный, — хохотнул Дубов. — Прямо как цилиндр факира.
— Книжка находилась в моем собственном ящике, — совершенно серьезно ответил доктор. — Стены уже давно побелили, тараканов выгнали, а металлические ящики повесили на прежнее место. Вы лучше поглядите на это. Серапионыч вынул из книжки закладку. Ею оказался карманный календарик за 1970 год с видом Невы и Адмиралтейства.
— Очень занятно, — усмехнулся детектив, осмотрев календарик. Некоторые их даже коллекционируют.
— А некоторые закладывают в книжки, — подхватил доктор. — Вот здесь, на тридцать седьмой странице, где «Песнь о вещем Олеге».
— А, это я знаю! — радостно заявил Василий. — «Как ныне сбирается вещий Олег Отмстить неразумным хазарам, Их села и нивы за буйный набег Обрек он мечам и пожарам…» А дальше не помню.
Пока Василий демонстрировал свои познания в классике, Серапионыч раскрыл книжку на тридцать седьмой странице и пролистал еще пару страничек вперед:
— «Так вот где таилась погибель моя! Мне смертию кость угрожала! Из мертвой главы гробовая змея Шипя между тем выползала; Как черная лента вкруг ног обвилась: И вскрикнул внезапно ужаленный князь».
— О, вы помните «Песнь» лучше меня, — заметил Дубов. Серапионыч протянул ему брошюру:
— Эти строчки подчеркнуты.
Послеобеденное благодушие вмиг слетело с лица частного детектива:
— Владлен Серапионыч, вспомните — вы больше ни с кем не говорили о своих находках?
— Только с вами, как вы и предупреждали, — чуть удивленно ответил доктор.
— А та ваша соседка, бывшая учительница?
Серапионыч немного замялся:
— Наталья Николаевна? Знаете, я попытался еще раз поговорить с ней о докторе Матвееве. Естественно, не открывая подробностей.
— Ну и как?
— То же самое. Такое впечатление, что Наталье Николаевне разговор на эту тему портит нервную систему.
— Наталья Николаевна преподавала литературу? — неожиданно спросил Дубов.
— Кажется, нет, — покачал головой доктор. — Не то географию, не то математику.
— Ну, это не столь важно, — заметил детектив. — Как вы думаете, Владлен Серапионыч, пациенты на вас не обидятся, если вы один разок «сачканете» из морга, и мы с вами навестим Наталью Николаевну?
— А что толку? — без особой надежды протянул Серапионыч. — Все равно мы от нее ничего не добьемся.
— Попытка — не пытка, — загадочно улыбнулся сыщик. — Нет-нет, не пугайтесь, пытать вашу соседку мы не будем, но разговорить попытаемся.
— Ну ладно, — нехотя согласился Серапионыч.
— Тогда пожалуйте в мой лимузин! — галантно предложил Дубов. Лимузином Василий иногда в шутку именовал свой старенький «Москвич», с которым свыкся и даже чуть ли не сроднился еще с «комсомольских» времен.
Наталья Николаевна по внешности оказалась типичной пожилой учительницей, какими они обычно изображаются в фильмах из школьной жизни.
Серапионыч представил своего спутника и уже собрался было произнести пространную речь о целях их визита, но Василий взял инициативу в свои руки:
— Наталья Николаевна, забота о безопасности нашего общего друга Владлена Серапионыча делает вам честь, но если не трогать старых костей, то змеи расплодятся и поползут жалить всех без разбора.
— О чем вы? — недоуменно глянула на детектива Наталья Николаевна.
— Разумеется, не о Вещем Олеге, — усмехнулся Дубов, — а об обстоятельствах, сопутствующих смерти доктора Матвеева.
Учительница вздохнула:
— А я так думаю, что и кости давно истлели, и змеи тихо доживают свой век. Но если их разворошить, то вот тогда-то они и начнут жалить.
— Позвольте с вами не согласиться, Наталья Николаевна, — покачал головой Дубов. — Наверное, вам это не известно, но велика вероятность того, что истинной причиной преждевременной смерти доктора Матвеева были его изыскания, призванные разоблачить нацистских преступников и их прислужников.
Наталья Николаевна вопросительно глянула на Серапионыча.
— Да, это так, — подтвердил доктор.
— А я и не знала, — упавшим голосом произнесла Наталья Николаевна. Думала, что тут обычная уголовщина.
— Но теперь вы согласны нам помочь? — напрямик спросил детектив.
Вместо ответа Наталья Николаевна тяжело вздохнула и извлекла из секретера увесистый фотоальбом. Перелистнув несколько страниц, нашла выпускное фото «1-ая Кислоярская средняя школа, выпуск 1970 года, 10-ый класс „А“».
— Вот это я, — указала Наталья Николаевна на моложавую даму, обозначенную как «классный руководитель». Дубов отметил, что за тридцать лет она не сильно постарела. — А вот это он, — учительница ткнула пальцем в фотографию мальчика со светлыми и чуть растрепанными волосами, под которой стояла подпись «Витя Орлов».
— Ну и какое отношение имеет Витя Орлов к Владимиру Филипповичу Матвееву? — удивленно спросил Серапионыч.
— Через несколько дней после выпуска я видела Витю у нас во дворе, продолжала Наталья Николаевна, — и поначалу даже не узнала: он был в очках и с темными волосами.
— Как раз в конце июня, — пробормотал Василий.
— Совершенно верно, — кивнула Наталья Николаевна. — Точнее даже, в первых числах июля. Доктор Матвеев тогда был в отъезде, а его семья — за городом. После того я еще несколько раз замечала Витю поблизости от нашего дома, и всякий раз в другом, как теперь говорят, «прикиде». Но я не стала его окликать: решила, что он играет в разведчика. — Учительница немного помолчала. — А в последний раз Витю я видела как раз 13 июля, когда вернулся Владимир Филиппович.
Наталья Николаевна встала из-за стола и подошла к окну:
— Я случайно глянула во двор и сразу увидела Витю — он сидел на скамейке вот под тем кленом и читал книжку. Тут мимо него прошел с чемоданом Владимир Филиппович. Витя тут же отложил книжку, вытащил из кармана какую-то бумажку, глянул на нее и быстро пошел прочь со двора. А через несколько минут появился вместе с каким-то незнакомцем… — Наталья Николаевна ненадолго задумалась, словно бы «прокручивая» в памяти события тридцатилетней давности. Ни детектив, ни доктор ее не торопили. — Ну вот, затем Витя ушел, а тот, второй, быстро зашагал к нашему подъезду. Мне это показалось немного странным, и я отправилась в прихожую посмотреть в «глазок». Этот незнакомец сначала поднялся мимо меня наверх, а минут через пять-шесть я услышала, как он спускается. Потом в окно увидала, как он ушел.
— Вы разглядели этого второго человека? — спросил Дубов, с напряженным вниманием слушавший рассказ учительницы.
— Увы, — вздохнула Наталья Николаевна. — Оба раза, проходя мимо моей двери, он подносил ладонь к «глазку».
— Именно к вашему? — чуть удивился Серапионыч.
— А у других на этаже тогда никаких «глазков» не было, — невесело усмехнулась Наталья Николаевна. — В то время они еще были в новинку. Собственно, я бы об этом случае тут же забыла, если бы в тот же день не узнала, что Владимир Филиппович скончался. Впрочем, Владлен Серапионыч, я совсем и не уверена, что он поднимался именно в вашу квартиру. То есть тогда еще в квартиру доктора Матвеева.
— Стало быть, Наталья Николаевна, вы полагаете, что, гм, — Василий помолчал, стараясь точнее сформулировать мысль, — что появление Вити Орлова и того второго человека как-то связаны со скоропостижной смертью Владимира Филипповича Матвеева?
— Этого я не говорила, — уклончиво ответила Наталья Николаевна.
— Но зачем-то кинули мне в ящик «Вещего Олега», — возразил Серапионыч.
Наталья Николаевна промолчала.
— А Витю вы после того случая встречали? — задал вопрос детектив Дубов.
— Нет, — покачала головой учительница. — Через неделю он умер.
— Кто, Витя? — удивленно воскликнул Василий.
— Да. Витю нашли в его же комнате повесившимся на крюке от люстры.
— Какой ужас, — прошептал Серапионыч.
— И последний вопрос, — после недолгого молчания заговорил Дубов. Наталья Николаевна, имел ли Витя Орлов какие-то… как бы это сказать, преступные наклонности?
— Нет-нет, что вы! — горячо запротестовала Наталья Николаевна. Поверьте, я это говорю вовсе не потому, что «о мертвых только хорошо». Но Витя был одним из лучших учеников, и в олимпиадах по математике участвовал, и от общественных поручений никогда не отлынивал!..
— И, наверное, мечтал стать космонавтом, — ввернул Серапионыч. — Как все ребята в те годы.
— Да нет, вряд ли, — совершенно серьезно ответила Наталья Николаевна. Насколько я помню, он хотел сделаться разведчиком, как Штирлиц. Хотя нет, «Семнадцать мгновений» сняли уже после…
— Вы это серьезно? — чуть удивился Дубов.
— Трудно сказать, — вздохнула учительница. — Вообще-то, как я припоминаю, Витя не был лишен чувства юмора, и когда он в сочинении «Кем ты хочешь стать?» написал, что хочет стать советским разведчиком, никто этого особо всерьез не принял.
— Ну что ж, Наталья Николаевна, спасибо вам за помощь, — сказал Василий, бросив последний взор через окно. — Пожалуй, не будем долее злоупотреблять вашим гостеприимством.
— Будьте осторожны, — такими словами проводила гостей Наталья Николаевна. — Помните о змеях.
На лестничной клетке между этажами Серапионыч вдруг остановился:
— Знаете, Василий Николаич, я не хотел говорить при Наталье Николаевне, но того паренька я узнал. Он был первым покойником, которого я принял уже в официальной должности заведующего моргом.
— И он действительно повесился?
— Похоже, что да. Хотя, конечно, в свете того, что мы только что узнали, я уже не исключаю, что ему могли «помочь» — например, сначала отравили и задушили, а потом сунули в петлю. — Доктор глянул на часы. — Ах, я уж опоздал, что называется, выше всякой меры! Василий Николаич, если вам не трудно, подбросьте меня до работы.
Уже в «Москвиче» Серапионыч продолжал:
— Думаю, все ясно. Убийцы использовали Витю Орлова для наблюдения за Владимиром Филипповичем, а потом «убрали» как опасного свидетеля.
— Да, вполне возможно, — подумав, согласился Дубов. — Хотя на самом деле все обстояло несколько сложнее. Или наоборот — до предела просто.
— А мне почему-то кажется, что Наталья Николаевна все-таки чего-то недоговаривает, — заявил доктор. — Рассказала кое-что, чтобы мы больше не приставали к ней с расспросами, а остальное утаила.
— Не думаю, — покачал головой Василий. — Тут скорее другое — Наталья Николаевна пришла к выводам, в которые даже сама боится верить. Потому-то и пыталась отговорить вас от копаний в старых костях.
— Что вы имеете в виду? — чуть удивился Серапионыч.
— Впрочем, возможно, что все совсем иначе, — задумчиво промолвил Дубов. — Но я уверен, что до истины мы раньше или позже докопаемся… Ну, кажется, приехали.
Действительно, «Москвич» остановился у мрачного обшарпанного здания городского морга, и доктор, поблагодарив Дубова, побежал исполнять служебный долг. А Василий, весь в мрачных думах, отправился к себе в контору.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Войдя в Бизнес-центр, Василий, как обычно по утрам, поинтересовался у Родионыча, нет ли ему чего.
— Есть! — радостно ответил вахтер и протянул Дубову несколько листков с аккуратной распечаткой. — Нет, это не почта, а Маша просила передать. Говорит, получила поздно вечером по Интернету.
Детектив отметил, что на сей раз Родионыч произнес это слово хоть и не без запинки, но правильно.
— Спасибо, это очень кстати, — поблагодарил Василий и так резво поспешил к себе в контору, что едва не наскочил на Фросино ведро с водой, неосторожно оставленное чуть не посреди лестницы.
«Я только что вернулся из Р***, - сообщал Иваненко, — где успел повстречаться с краеведом Чернявским. Правда, наша встреча закончилась трагически, однако все по порядку. Кондрат, о котором вы спрашивали — это весьма известная личность, как в Украине, так и за ее пределами. Кондрат Ковальчук, член карательного отряда, наводившего ужас не только на всю Украину, но и на прилегающие области России и Белоруссии. После войны он исчез, а в конце 40-ых „всплыл“ в Австралии. Уже долгие годы различные общественные организации ставят вопрос о привлечении Ковальчука к ответу, но не находилось достаточных доказательств. Это и не удивительно — жертвы в земле, а соучастники предпочитают держать язык за зубами, чтобы не всплыла и их неблаговидная роль во всех этих делах. В последние годы усилилось давление на Австралию, но так как Ковальчук имеет гражданство этой страны, то вопрос о его выдаче все время затягивается. Возможно, что правительство Австралии просто не хочет портить отношения с влиятельной украинской диаспорой, в которой Ковальчук — весьма уважаемая персона. Его там даже величают „батькой Кондратом“. К тому же в ответ на все обвинения он неизменно заявляет, что боролся с коммунистическими оккупантами. И, к сожалению, иногда это действует, причем не только в Австралии, но даже и у нас.
В последние годы престарелый Ковальчук, опасаясь за свою жизнь, переезжает из одной страны в другую, но его отовсюду регулярно высылают. Не так давно его с позором выдворили из Англии, где он проживал по подложным документам.
Должен отметить, что собственно украинские власти не выказывают особого рвения в „деле Ковальчука“ — в отличие от различных общественных организаций и групп „охотников за нацистами“. Похоже, что в Киеве (не говоря уже о Львове) многие облегченно вздохнули бы при известии о его кончине — отпала бы необходимость судебного процесса, не говоря уже о лишнем напоминании, что отнюдь не только немецко-фашистские захватчики причастны к Холокосту и всем преступлениям против человечества.
Но все это — общеизвестная информация, которую легко почерпнуть в Киевской прессе. Теперь перейду собственно к встрече с Чернявским. Поначалу Борис Никифорович принял меня довольно настороженно, однако потом разговорился и даже показал кое-что из своих „краеведческих“ экспонатов. В свое время, будучи учителем истории и руководя кружком юных краеведов, он вместе с ребятами разыскивал солдатские могилы, устанавливал имена погибших и даже пытался найти их родственников. Однако, наряду с воинскими захоронениями, Чернявскому нередко попадались и братские могилы совсем другого рода — в них аккуратно, штабелями лежали останки людей явно цивильных, в том числе женщин и детей. Естественно, Борис Никифорович не мог не вести поисков и по этому направлению, ему даже удалось выяснить личность нескольких погибших. А следом за этим неизбежным становился вопрос и о палачах. Борис Никифорович уже тогда, в 60-ые годы, понимал, что в своих поисках несколько вышел за рамки дозволенного, и предпринял некоторые меры предосторожности — в частности, вел переписку на эту тему, используя адреса друзей и знакомых. Кстати, он не без гордости сообщил мне, что его материалы использовал писатель Рыбаков в „Тяжелом песке“, и даже показал книгу с дарственной надписью.
Когда я спросил Чернявского о вашем земляке докторе Матвееве, то он сразу вспомнил, что обменивался с ним письмами примерно в 1969-70 годах, и тот даже пару раз приезжал к нему, когда гостил у своих родных в местечке или городке Черные Камни в 30 километрах от Р***. Матвеев, по словам Бориса Никифоровича, интересовался событиями во время оккупации в Черных Камнях, и Чернявский сообщил ему кое-какие сведения, в том числе и о Кондрате Ковальчуке, оставившем там особо кровавый след.
На мой вопрос, известно ли Чернявскому что-либо о Ковальчуке помимо того, что сообщалось в средствах массовой информации, он сказал, что располагал весьма обширным архивом документов и свидетельств против него и других ему подобных, но расстался с ним в 1971 или 72 году. К Борису Никифоровичу прибыл из Киева некий приличного вида господин, представившийся сотрудником Академии Наук, и настоятельно просил передать собранные материалы в распоряжение ученых-историков, в частности, для написания книг о Великой Отечественной войне и для выставки „30 лет Победы“. Ничего дурного не подозревавший Чернявский так и сделал — тем более что хранить столь важные материалы в его маленьком домике было небезопасно, хотя бы даже в пожарном отношении. Нечего и говорить, что даже малой толики своих материалов Борис Никифорович не обнаружил ни в исторических книгах, ни на выставках. Скорее всего, они либо просто были уничтожены, либо до сих пор хранятся в сейфах некоей организации.
Разумеется, после этого Чернявский не оставил поисков, хотя и не вел их столь широко, так как чувствовал, что если не слежка, то, скажем так, наблюдение за ним велось почти непрерывно, вплоть до начала девяностых годов.
Теперь собственно о моей поездке. В Р*** я приехал на два дня и остановился у своих дальних родственников. В первый день Борис Никифорович пообещал мне подыскать в своем обширном архиве материалы по Ковальчуку, а если удастся — письма от Матвеева. Мы договорились, что я зайду назавтра пополудни, но когда я пришел, то увидел на месте его дома лишь груду тлеющих угольков. Как мне сообщили в пожарной службе, „гражданин Чернявский погиб в результате небрежного обращения с огнем“.
Вот так безрадостно, уважаемый Василий Николаевич, завершилась моя поездка в Р***. Это пока что все, что я могу сообщить вам, пользуясь посредством Интернета, но думаю, что еще смогу прислать вам весточку. Берегите себя. С уважением, Гр. Иваненко».
Нечего и говорить, что выражение лица у Василия по мере прочтения этого послания становилось все мрачнее.
— Сбываются пророчества Натальи Николаевны, — пробормотал Дубов. — Змеи вылезают из забытых костей и начинают жалить…
Детектив еще раз внимательно перечитал концовку послания.
«Иваненко ясно дает понять, что через Интернет не может сообщить всего, что хотел бы, — подумал Василий. — И, возможно, даже чувствует за собой слежку. А уж его слова „берегите себя“ означают одно — если я не выйду из игры, то и меня ждет смертельная опасность. Хотя, по правде говоря, поберечь себя прежде всего следовало бы самому Григорию Александровичу…»
— Следовательно, будем идти до конца, — произнес Дубов уже вслух и, достав из-под телефона книжку, открыл ее на букве «С».
* * *
Войдя в ресторанный зал, инспектор милиции Столбовой отыскал взглядом детектива и доктора и немедленно направился к ним.
— Что-то случилось? — спросил он Дубова. — Добрый день, доктор. Я не опоздал?
— Нет-нет, Егор Трофимович, вы пришли как раз вовремя, — ответил Дубов. — Пока еще ничего не случилось, по крайней мере у нас в Кислоярске, но я хотел бы поговорить с вами, так сказать, в четыре глаза. Или во все восемь, включая пенсне Владлена Серапионыча.
— Слушаю вас, — вздохнул инспектор, устало откинувшись на спинку стула. Их отношения с Дубовым вот уже несколько лет строились на основе здоровой конкуренции и делового сотрудничества, причем одно отнюдь не исключало другого. Во всяком случае, общее служение Делу Справедливости нередко сводило их вместе, и цепкая хватка Столбового в сочетании с недюжинным умом Дубова почти всегда приводили к успешному раскрытию преступления.
— Егор Трофимович, на сей раз я хотел бы немного поэксплуатировать ваш доступ к архивной информации, — произнес Василий.
— Надеюсь, не к секретной? — усмехнулся Столбовой.
— Я тоже надеюсь, — ответил детектив совершенно серьезно. — Речь идет об обстоятельствах смерти гражданина Владимира Филипповича Матвеева, случившейся в июле 1970 года.
— Убийство? — насторожился инспектор.
— Да нет, официальная версия — смерть от сердечной недостаточности, вмешался Серапионыч и даже для пущей важности добавил пару звучных слов по-латыни. — Но обстоятельства очень уж странные…
— Может быть, по вашему ведомству есть какая-то информация об этом человеке, — добавил Василий. — И если вам не трудно…
— Постараюсь, — кивнул Егор Трофимович и записал в блокнот: — В. Ф. Матвеев, скончался в июле семидесятого.
— И еще, — добавил Василий, — нет ли чего-то по еще одному лицу: Витя Орлов, покончил жизнь самоубийством тогда же.
— Выясним, — инспектор черкнул еще несколько слов и вернул блокнот во внутренний карман пиджака. — Если не секрет, Василий Николаевич, с чего это вы вдруг занялись такой стариной?
Василий ненадолго задумался:
— Знаете, Егор Трофимович, очень может быть, что все подозрения беспочвенны, и тогда не стоит забивать ими вашу голову, столь занятую более насущными делами. Но если нам с доктором удастся что-то раскопать, то вы будете первым, с кем мы поделимся нашими находками.
— Какими находками? — неожиданно прозвучал над ухом Василия приятный женский голос. — Неужто вы тоже решили заняться археологическими раскопками?
Голос принадлежал еще одной постоянной участнице обедов — кандидату исторических наук, которую все звали госпожа Хелена, так как ее полные инициалы были столь неудобовыговариваемы, что даже заучить их наизусть никто не мог. Частенько, если не оказывалось злободневных тем для застольной беседы, госпожа Хелена потчевала сотрапезников увлекательными экскурсами в прошлое, или, как это называл Серапионыч, проводила исторический ликбез. Рассказы госпожи Хелены всегда были столь занимательны, что ее слушатели зачастую забывали о еде, и даже сидящие за соседними столиками невольно прислушивались к импровизированным лекциям.
Так как на сей раз беседа не очень клеилась, то госпожа Хелена уже нацелилась рассказать о своих раскопках в курганах древней долины Кислоярки и даже потянулась к сумочке, где у нее лежали уникальные фотоснимки. Заметив это, Василий решил направить лекцию в иное русло:
— Госпожа Хелена, давно хотел вас спросить, хотя это, кажется, и не ваша специализация — существовали ли в советское время какие-либо проявления нацизма?
Доктор и инспектор от неожиданности чуть не поперхнулись, а госпожа Хелена невозмутимо переспросила:
— Уточните, Василий Николаич, какой период истории СССР вас интересует?
— Ну, послевоенные годы, например конец шестидесятых — начало семидесятых.
Историк ненадолго задумалась:
— Да, действительно — это не моя специальность. Но я попытаюсь ответить. В сущности, коммунистический режим на всей протяженности своего существования никогда не гнушался для самоподдержания использовать те идеи, на которых чуть ли не целиком строилось учение Гитлера. Конечно, в послевоенные годы эти тенденции достигли своего апогея — вспомним хотя бы объявление целых народов врагами и их депортации, я уж не говорю о пресловутых «безродных космополитах» и о «деле врачей»… Да и в последующие годы эта практика продолжалась, хотя и несколько более завуалированно. Собственно, игра на низменных чувствах толпы всегда была присуща власть предержащим и, увы, не только при тоталитарных режимах. Другое дело, что при советской власти все это прикрывалось коммунистической и классовой идеологией, но после распада СССР такая необходимость отпала, и на всем его бывшем пространстве откровенно нацистская нечисть расцвела что называется махровым цветом. Можно сказать, что нацистские структуры намертво срослись с коммунистическими, и уже никого не смущает свастика и человеконенавистнические лозунги даже на коммунистических демонстрациях. Я уж не говорю о жутком гибриде нацистского флага и серпа с молотом на символике национал-большевиков.
Госпожа Хелена говорила красиво и плавно, как по писаному, и говорила она слова безусловно правильные, но Василию и остальным слушателям давно известные и не требующие дополнительных доказательств. Поэтому, дождавшись окончания очередной фразы, Дубов задал наводящий вопрос:
— Скажите, известны ли вам какие-либо подпольные нацистские структуры, которые были способны, например, убрать неугодного им человека?
Столбовой недоуменно покачал головой, а госпожа Хелена как ни в чем не бывало ответила:
— Лично я ни о чем подобном не слышала. Могу только сказать, что в те времена подполье если чисто теоретически и могло существовать, то только с дозволения властей. А власти, в свете вышеназванных причин, гораздо охотнее терпели носителей нацисткой идеологии, чем, скажем, правозащитников вроде Сахарова или Ковалева. Впрочем, специально этим предметом я не занималась. А что, Василий Николаич, вам что-то известно?
Немного поразмыслив, Василий решился слегка приоткрыть карты:
— Допустим, спустя четверть века после войны некто, назовем его Икс, вышел на след гитлеровских приспешников, орудовавших в годы оккупации, предположим, на Украине, и вот в один прекрасный день он получает записку с угрозой — мол, если не угомонишься, то пеняй на себя. А внизу пририсована свастика.
— Ну, в то время многие нацистские приспешники были еще живы, кто-то уже свое отсидел и вышел. Ну там, еще их родные, друзья, — не очень уверенно проговорила госпожа Хелена.
— А также более молодые единомышленники, — завершил мысль историка детектив Дубов. — Но вот в чем дело — вскоре этот самодеятельный исследователь прошлого скончался при весьма странных обстоятельствах.
Историк растерянно переводила взгляд с доктора на инспектора и на Василия — она все никак не могла взять в толк, чего тот от нее хочет.
Воспользовавшись заминкой, Столбовой шепнул Дубову:
— Эти расспросы как-то связаны с вашим делом?
Чуть помедлив, Василий утвердительно кивнул.
— Напрасно, Василий Николаевич, напрасно, — покачал головой инспектор. — Я на вашем месте туда бы не лез.
— Но вы готовы выполнить мою просьбу? — напрямик спросил детектив.
— Раз обещал, значит, выполню, — буркнул Егор Трофимович.
— Знаете, в то время антисоветские течения были весьма разношерстными, — вновь заговорила госпожа историк. — И там были отнюдь не только демократы-правозащитники, но и крайние националисты вроде Шафаревича. Но чтобы убивать — это уж слишком… Нет, честно признаюсь — в этом вопросе я недостаточно компетентна.
— Ничего страшного, — успокаивающе улыбнулся Василий. И, чтобы сделать историку приятное, добавил: — Моя дедуктивная интуиция подсказывает, что вы, уважаемая госпожа Хелена, просто горите желанием продолжить увлекательный рассказ о раскопках в курганах. А все мы горим желанием его послушать. Не так ли, господа?
Доктор и инспектор охотно закивали. А госпожа Хелена, отодвинув полупустую тарелку, извлекла из сумочки стопку фотографий с какими-то ископаемыми черепками и доисторическими свидетелями былых эпох.
* * *
После обеда Василий попросил Серапионыча задержаться.
— Ну ладно, — вздохнул доктор, — только ненадолго. А то я в последнее время чуть не каждодневно опаздываю с перерыва. А знаете что, Василий Николаевич — если вы не торопитесь, то заедемте ко мне в морг. Вроде и на работе буду, и поговорим в покойной обстановке. То есть я хотел сказать — в мирной.
— Ну что ж, почему бы и нет? — не стал спорить детектив. — Тогда прошу в «Москвич».
Торопливо проведя Василия через прохладное помещение, где на столах лежали несколько покойников с бирками на торчащих из-под простыней ногах, доктор открыл дверь своего кабинета, а точнее — небольшой комнатушки с заваленным всякой всячиной столом и шкафом, из-за стеклянных дверок которого виднелись многочисленные скоросшивательные папки.
— Пожалуйста, ознакомьтесь, Владлен Серапионыч, — Дубов извлек из портфеля и подал доктору листы с последним посланием от коллеги Иваненко.
Серапионыч углубился в чтение, во время которого Василий не без некоторого изумления разглядывал обстановку докторского обиталища, которое скорее можно было принять за лавку старьевщика, чем на кабинет заведующего моргом.
— М-да, — только и смог вымолвить Серапионыч, возвратив Василию распечатку. И, подумав, добавил: — Ну и вляпались мы с вами, однако же. Черт меня дернул заглядывать в этот проклятый ящик!