Эдгар Алан По
Я знаменит, то есть был знаменит, но я ни автор «Писем Юниуса»[2], ни Железная Маска[3], ибо зовут меня, насколько мне известно, Робертом Джонсом, а родился я где-то в городе Бели-Берде[4].
Первым действием, предпринятым мною в жизни, было то, что я обеими руками схватил себя за нос. Матушка моя, увидав это, назвала меня гением, а отец разрыдался от радости и подарил мне трактат о носологии. Его я изучил в совершенстве прежде, чем надел первые панталоны.
К тому времени я начал приобретать научный опыт и скоро постиг, что когда у человека достаточно выдающийся нос, то он разнюхает дорогу к славе. Но я не обращал внимания ни на одну теорию. Каждое утро я дергал себя за нос разок-другой и пропускал рюмочек пять-шесть.
Когда я достиг совершеннолетия, отец мой как-то пригласил меня зайти к нему в кабинет.
— Сын мой, — спросил он, когда мы уселись, — какова главная цель твоего существования?
— Батюшка, — отвечал я, — она заключается в изучении носологии.
— Роберт, — осведомился он, — а что такое носология?
— Сэр, — пояснил я, — это наука о носах.
— И можешь ли ты сказать мне, — вопросил он, — что такое нос?
— Нос, батюшка, — начал я, весьма польщенный, — пытались многообразно охарактеризовать около тысячи исследователей. — (Тут я вытащил часы). — Сейчас полдень или около того, так что к полуночи мы успеем пройтись по всем. Итак, начнем: — Нос, по Бартолину[5], — та выпуклость, тот нарост, та шишка, то…
— Полно, полно, Роберт! — перебил достойный старый джентльмен. — Я потрясен обширностью твоих познаний… Я прямо-таки… Ей-богу… — (Тут он закрыл глаза и положил руку на сердце.) — Поди сюда! — (Тут он взял меня за плечо). — Твое образование отныне можно считать законченным; пора тебе самому о себе позаботиться — и лучше всего тебе держать нос по ветру — вот так-так-так — (Тут он спустил меня с лестницы и вышвырнул на улицу.) — так что пошел вон из моего дома, и бог да благословит тебя!
Чувствуя в себе божественный afflatus[6], я счел этот случай скорее счастливым. Я решил руководствоваться отчим советом. Я вознамерился держать нос по ветру. И я разок-другой дернул себя за нос и написал брошюру о носологии.
Брошюра произвела в Бели-Берде фурор.
— Чудесный гений! — сказали в «Ежеквартальном».
— Непревзойденный физиолог! — сказали в «Вестминстерском».
— Умный малый! — сказали в «Иностранном».
— Отличный писатель! — сказали в «Эдинбургском».
— Глубокий мыслитель! — сказали в «Дублинском».
— Великий человек! — сказал «Бентли».
— Высокий дух! — сказал «Фрейзер».
— Он наш! — сказал «Блэквуд»[7].
— Кто он? — спросила миссис Bas-Bleu[8].
— Что он? — спросила старшая мисс Bas-Bleu.
— Где он? — спросила младшая мисс Bas-Bleu.
Но я не обратил на них ни малейшего внимания, а взял и зашел в мастерскую некоего живописца.
Герцогиня Шут-Дери позировала для портрета; маркиз Имя-Рек держал герцогинина пуделя; граф Как-Бишь-Его вертел в руках ее нюхательный флакон; а его королевское высочество Эй-не-Трожь облокачивался о спинку ее кресла.
Я подошел к живописцу и задрал нос.
— Ах, какая красота! — вздохнула ее светлость.
— Ах, боже мой! — прошепелявил маркиз.
— Ах, ужас! — простонал граф.
— Ах, мерзость! — буркнул его королевское высочество.
— Сколько вы за него возьмете? — спросил живописец.
— За его нос! — вскричала ее светлость.
— Тысячу фунтов, — сказал я, садясь.
— Тысячу фунтов? — задумчиво осведомился живописец.
— Тысячу фунтов, — сказал я.
— Какая красота! — зачарованно сказал он.
— Тысячу фунтов! — сказал я.
— И вы гарантируете? — спросил он, поворачивая мой нос к свету.
— Гарантирую, — сказал я и как следует высморкался.
— И он совершенно оригинален? — осведомился живописец, почтительно касаясь его.
— Пф! — сказал я и скривил его набок.
— И его ни разу не воспроизводили? — справился живописец, рассматривая его в микроскоп.
— Ни разу, — сказал я и задрал его.
— Восхитительно! — закричал живописец, потеряв всякую осторожность от красоты этого маневра.
— Тысячу фунтов, — сказал я.
— Тысячу фунтов? — спросил он.
— Именно, — сказал я.
— Тысячу фунтов? — спросил он.
— Совершенно верно, — сказал я.
— Вы их получите, — сказал он. — Что за virtu[9]! — и он немедленно выписал мне чек и зарисовал мой нос. Я снял квартиру на Джермин-стрит и послал ее величеству девяносто девятое издание «Носологии» с портретом носа. Этот несчастный шалопай, принц Уэльский, пригласил меня на ужин.
Мы все знаменитости и recherches[10].
Присутствовал новейший исследователь Платона. Он цитировал Порфирия[11], Ямвлиха[12], Плотина[13], Прокла[14], Гиерокла[15], Максима Тирского[16] и Сириана[17].
Присутствовал сторонник самоусовершенствования. Он цитировал Гюрго[18], Прайса[19], Пристли[20], Кондорсе, де Сталь[21] и «Честолюбивого ученого, страдающего недугом».
Присутствовал сэр Позитив Парадокс Он отметил, что все дураки — философы, а все философы — дураки.
Присутствовал Эсгетикус Этикс. Он говорил об огне, единстве и атомах, о раздвоении и прибытии души[22]; о родстве и расхождении; о примитивном разуме и гомеомерии[23].
Присутствовал Теологос Теологи. Он говорил о Евсевии и Арии[24]; о ереси и Никейском соборе[25]; о пюзеизме[26] и пресуществлении[27]; о гомузии и гомуйозии[28].
Присутствовал мосье Фрикассе из Роше де Канкаля. Он упомянул мюритон с красным языком; цветную капусту с соусом veloute; телятину a la St. Menehoult; маринад a la St. Florentin и апельсиновое желе en mosaiques[29].
Присутствовал Бибулус О\'Бражник. Он вспомнил латур и маркбруннен; муссо и шамбертен; рошбур и сен-жорж; обрион, леонвиль и медок; барак и преньяк; грав и сен-пере. Он качал головой при упоминании о клодвужо[30] и мог с закрытыми глазами отличить херес от амонтильядо.
Присутствовал синьор Тинтонтинтино из Флоренции. Он трактовал о Чимабуэ, Арпино[31], Карпаччо[32] и Агостино[33]; о мрачности Караваджо, о приятности Альбано[34], о колорите Тициана, о женщинах Рубенса и об озорстве Яна Стеена[35].
Присутствовал президент Бели-Бердского университета. Он держался того мнения, что луну во Фракии называли Бендидой[36], в Египте — Бубастидой[37], в Риме — Дианой, а в Греции — Артемидой.
Присутствовал паша из Стамбула. Он не мог не думать, что у ангелов обличье лошадей, петухов и быков, что у кого-то в шестой небесной сфере семьдесят тысяч голов, и что земля покоится на голубой корове, у которой неисчислимое множество зеленых рогов.
Присутствовал Дельфинус Полиглот. Он сообщил нам, куда девались не дошедшие до нас восемьдесят три трагедии Эсхила[38]; пятьдесят четыре ораторских опыта Исея[39]; триста девяносто одна речь Лисия[40]; сто восемьдесят трактатов Феофраста[41]; восьмая книга Аполлония[42] о сечениях конуса; гимны и дифирамбы Пиндара[43]; и тридцать пять трагедий Гомера Младшего[44].
Присутствовал Майкл Мак-Минерал. Он осведомил нас о внутренних огнях и третичных образованиях; о веществах газообразных, жидких и твердых; о кварцах и мергелях; о сланце и турмалине; о гипсе и траппе; о тальке и кальции; о цинковой обманке и роговой обманке; о слюде и шифере; о цианите и лепидолите; о гематите и тремолите; об антимонии и халцедоне; о марганце и о чем вам угодно.
Присутствовал я. Я говорил о себе; о себе, о себе, о себе; о носологии, о моей брошюре и о себе. Я задрал мой нос, и я говорил о себе.
— Поразительно умен! — сказал принц.
— Великолепен! — сказали его гости; и на следующее утро ее светлость герцогиня Шут-Дери нанесла мне визит.
— Ты пойдешь к Элмаку[45], красавчик? — спросила она, похлопывая меня под подбородком.
— Даю честное слово, — сказал я.
— Вместе с носом? — спросила она.
— Клянусь честью, — отвечал я.
— Так вот тебе, жизненочек, моя визитная карточка. Могу я сказать, что ты хочешь туда пойти?
— Всем сердцем, дорогая герцогиня.
— фи, нет! — но всем ли носом?
— Без остатка, любовь моя, — сказал я; после чего дернул носом раз-другой и очутился у Элмака.
Там была такая давка, что стояла невыносимая духота.
— Он идет! — сказал кто-то на лестнице.
— Он идет! — сказал кто-то выше.
— Он идет! — сказал кто-то еще выше.
— Он пришел! — воскликнула герцогиня. — Пришел, голубчик мой! — и крепко схватив меня за обе руки, троекратно поцеловала в нос. Это произвело немедленную сенсацию.
— Diavolo![46] — вскричал граф Козерогутти.
— Dios guarda![47] — пробормотал дон Стилетто.
— Mille tonnerres![48] — возопил принц де Ля Гуш.
— Tausend Teufel![49] — проворчал курфюрст Крофошатцский. Этого нельзя было снести. Я разгневался. Я резко повернулся к курфюрсту.
— Милсдарь, — сказал я ему, — вы скотина.
— Милсдарь, — ответил он после паузы, — Donner und Blitzen![50] Большего нельзя было и желать. Мы обменялись визитными карточками. На другое утро, под Чок-Фарм, я отстрелил ему нос — и поехал по друзьям.
— Bete![51] — сказал один.
— Дурак! — сказал второй.
— Болван! — сказал третий.
— Осел! — сказал четвертый.
— Кретин! — сказал пятый.
— Идиот! — сказал шестой.
— Убирайся! — сказал седьмой.
Я был убит подобным приемом и поехал к отцу.
— Батюшка, спросил я, — какова главная цель моего существования?
— Сын мой, — ответствовал он, — это все еще занятия носологией; но, попав в нос курфюрсту, ты перестарался и допустил перелет. У тебя превосходный нос, это так — но у курфюрста Крофошатцского теперь вообще никакого нет. Ты проклят, а он стал героем дня. Согласен, что в Бели-Берде слава прямо пропорциональна величине носа, но — боже! — никто не посмеет состязаться со знаменитостью, у которой носа вообще нет.