КРЫЛЬЯ НОЧИ
КОСМОС ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ДУШИ
В уме своем я создал мир иной И образов иных существованье, Я цепью их связал между собой, Я дал им вид, но не дал им названья…
М.Ю.Лермонтов
Перед тобой, читатель, еще один сборник научной фантастики. Если ты принадлежишь к почитателям этого жанра, то, пробежав глазами содержание, не скроешь радости: тебя ждет встреча со многими полюбившимися авторами. Среди них и признанные мастера, такие как Р.Хайнлайн, Р.Брэдбери, Р.Шекли, У.Ле Гуин, и менее известные у нас писатели — М.Демют, Дж. Питт, Дж. Поллард. А если ты предпочитаешь реалистическую литературу, все равно, не спеши отложить книгу в сторону. Прочти несколько рассказов, и, может быть, ты откроешь для себя нечто новое, чего, как тебе казалось, фантастика дать не может. И тогда ты обязательно дочитаешь книгу до конца. Ведь мир фантастики так же неисчерпаем, как человек и окружающий его мир. Прав Е.Парнов, утверждая: “Научная фантастика — это прежде всего литература, и в центре ее стоит человек с его душой, его устремлениями, с его вечными вопросами — кто мы, откуда, куда идем”.
Научная фантастика давно завоевала уважение и любовь миллионов людей, доказав, что ей по плечу самые большие задачи, что она — самая что ни на есть большая литература. А возможности ее в раскрытии “космоса человеческой души” поистине безграничны. И в некоторых областях, например, в предупреждении человечества о возникших негативных тенденциях в его развитии, она даже имеет приоритет. Заставить человека задуматься о последствиях им содеянного — в этом заключается одна из главных функций фантастики.
Люди всегда стремились однозначно определить, что есть добро, а что — зло. И наука здесь зачастую оказывалась в тупике. Тогда приоритет переходил к искусству и литературе. Исследуя и познавая человека в природе и обществе, Мир Человека, они обращают свой взгляд все дальше и глубже — в Космос, Вселенную… Весомую лепту в уточнение границ этих вечных вопросов и ответов внесла и вносит научная фантастика.
Космос… Вселенная, породившая и наше светило, и нашу прекрасную планету — Землю. Тысячелетия человек трудился на земле, осваивал родную планету, но всегда взор его — с восхищением и преклонением — обращался к звездному небу. Ему казалось, что все яркое, истинное, доброе должно быть именно там. И человек устремляется в небо, чтобы решить проблемы дальнейшего развития цивилизации, расширить границы своей планеты, возможности рода человеческого.
Первые запуски космических кораблей — легкое, осторожное зондирование: как там, наверху? Каково придется человеку? Пока действие разворачивается на высоте нескольких сот километров от поверхности планеты. Это еще и не космос, а Приземелье. А что ожидает человека дальше, в необъятных просторах звездного мира? Телескопы разных систем ловят радиоволны и высасывают из них информацию о Вселенной. Физики, химики, математики, астрономы — ученые самых разных специальностей просчитывают пути в космос. Конструкторы и инженеры строят корабли… Но впереди всех идут писатели-фантасты.
Они давно вырвались за пределы Солнечной системы, их корабли бороздят пространство и со скоростью света, и мгновенно “прокалывая” его, используя “подпространство”, “надпространство”. Но порой корабли десятки лет “медленно” летят на скорости в сотни и тысячи километров в секунду, неся на себе сменные экипажи. Столетия в полете под тонкой и ненадежной оболочкой корабельной обшивки, среди излучений, пронизывающих корабль вдоль и поперек, что сказывается на рождающихся в нем поколениях (вспомним классический рассказ Клиффорда Саймака “Поколение, достигшее цели”). Р.Хайнлайн в романе “Пасынки Вселенной” также рисует крайние и экстравагантные ситуации, и в то же время проводит эксперимент: как будет развиваться большая группа людей, оказавшаяся в изоляции, какие возможности для выживания использует, какие межличностные отношения возникнут в этом случае. При всем хлестком, авантюрном сюжете роман заставляет размышлять о том, какой выход искать человечеству, если не будут изобретены средства передвижения в космосе со скоростями близкими к световой. Скорость света — абсолютный предел для обладающих массой тел, а следовательно, и для наших космических кораблей. Потому фантасты и создали воображаемое “гиперпространство”, где скорость беспредельна и возможны межзвездные перелеты. Удивительно, но и в научных кругах не исключается возможность существования такой вселенной, наполненной частицами “тахионами” (от греческого слова “скорость”).
То, что мы еще не освоили Солнечную систему, — не причина для отказа от этой темы, казалось бы, далекой от жизни. Вообще космические исследования имели и имеют много противников, считающих, что сначала нужно хорошенько устроиться на Земле. Противники были у полета на Луну, они появятся и у грядущей экспедиции на Марс. О том, что такие проекты будут не только приводить в восторг, но и вызывать негативную реакцию, написал еще в 1939 г. А.Азимов в рассказе “Тенденции”.
Мысль художника не может не забегать далеко вперед. Человечество выживет, если станет смело глядеть в будущее, а не цепляться за прошлое. Дальние полеты придется совершать, и быть может, даже раньше, чем мы предполагаем. Технологическое развитие нашей цивилизации ускоряется необычайно. Только прежде надо решить экологические, политические, национальные проблемы… И человечество буквально ринется к звездам! А может быть, именно земные проблемы будут способствовать этому?
М.Демют в повести “Оседлавшие свет” предлагает другой вариант длительного полета. Тут нет экстремальности, идущей изнутри человеческого коллектива-экипажа. Опасность возникает там, где она часто возникает и на Земле: подводит техника. Интересен образ Исходного Комплекса — собрата в семье модификаций инопланетного разума (Океан Солярис Ст. Лема, Черное Облако Ф.Хойла, сверхразум из рассказа Ф.Брауна “Арена” и т. д.). У Демюта этот разум оказывается неожиданно уязвимым и погибает от импульса ненависти ребенка. Явная натяжка, из которой нашим молодым писателям следует извлечь урок: не знал Демют, как распорядиться своим столь экзотическим персонажем, и убил его. Прием в литературе известный: когда автор не знает, что делать с героем, он его убивает. В повести Исходный Комплекс сыграл роль “бога из машины”, устранившего неполадку в двигателе космического корабля. Такого рода произведения бывают часто более полезны, чем те, в которых все отточено, высчитано, все, кажется, стоит на своем месте. Читатель, особенно склонный к художественному мышлению, может доопределить ситуацию.
Космос… Что ожидает человека в его глубинах? Великие испытания, необычайная экзотика (как в рассказе А.Порджеса “Погоня”), тяжелый труд и нелегкие победы над собой, над временем, над пространством? Все это будет. Будут и встречи с такими явлениями, о которых мы сегодня не можем даже предполагать. От этого и отталкивается научная фантастика.
Р.Брэдбери в “Уснувшем в Армагеддоне” материализует сразу несколько метафор. Одна из них гласит (воспользуемся известным высказыванием К.Маркса): “традиции всех мертвых поколений тяготеют, как кошмар, над умами живых”. Да, высадившись на неведомой планете, космонавты никогда не будут знать, с чем столкнутся. А что, если планета с умершей цивилизацией может быть населена не только смертоносными бактериями, но и призраками, тенями ушедшей культуры? Брэдбери впечатляюще рисует призраки милитаризма, поселяющиеся в мозгу спящего человека и убивающие его.
В повести “Лед и пламя” Брэдбери мы видим модель мира, в котором время течет ускоренно. За восемь дней люди успевают прожить целую жизнь. Картины стремительного развития и умирания человека детализированы и описаны очень достоверно. Ведь и наши 80–90 лет для неких разумных существ могут быть теми же восемью днями! Ибо нет пока большей загадки, чем загадка времени. Что есть время? Локально оно или всеобще? При каких условиях оно может ускорять свой бег, при каких замедлять? Растягиваться? Фантасты своими художественными моделями, в которых нет математических выкладок, но есть образы, помогают ученым в разгадке тайны.
Одно из следствий теории относительности демонстрирует нам Урсула Ле Гуин в рассказе “Ожерелье”. Одна ночь равняется девяти годам. Ночь поиска драгоценности. Ночь, которой оказывается достаточно для полета со скоростью света на далекую планету, а за это время на родной планете Семли проходит девять лет. Печальная и странная история о принцессе, напоминающая старые сказки. Сама героиня не постарела, а когда вернулась домой, то застала взрослой свою дочь, которая была маленькой в день отлета. Эта относительность времени использовалась в народных сказках задолго до открытия теории относительности, которую на разные лады обыгрывают сегодня писатели-фантасты. Переводы рассказов Брэдбери и Урсулы Ле Гунн сохраняют всю свежесть подлинника, они поэтичны и музыкальны.
Тема космоса, как правило, включает в себя тему контакта. Высаживаясь на других планетах, люди будут встречаться с иными разумными существами. Научная фантастика создала множество вариантов и стереотипов контакта — от недоразумений, конфликтов и войн до всевозможных видов межпланетных связей и отношений. Тема контакта хороша тем, что позволяет писателю создавать другие миры, которые наделяются своей историей, культурой, словом, всем тем, чем характеризуется развитая цивилизация. Разумеется, в любом случае фантасты отталкиваются от земной. Только намек делает Лестер дель Рей на уровень развития некоей цивилизации обитателей Луны, от которой остался только один представитель. Можно порассуждать и о том, почему эта цивилизация выродилась: не потому ли, что не заботилась о среде обитания, буквально съела столь необходимый для продолжения жизни элемент — медь… И не так ли мы сейчас поступаем на Земле со многими жизненно важными веществами?
Непонятное, но явно безобидное существо прилетает из глубин космоса на Землю в рассказе Э.Рассела. Обращаем внимание читателя на форму рассказа, разительно контрастирующую с его содержанием. Даже больше, рассказ этот может служить хрестоматийным литературоведческим примером по теме формы и содержания. Судебное разбирательство, прием диалога, порой довольно жесткого, поскольку затрагивается такое святое для буржуазного общества понятие, как собственность, и доброта, излучаемая пришельцем, который в конце концов решает помочь слепому человеку, стать его глазами, поводырем.
Космос… Он принесет человеку, выходящему в этот пока еще чуждый ему мир, новые опасности. Здесь, на Земле, мы не любим ночной темноты, которая кажется нам враждебной; идя по лесу ночью, мы чувствуем себя беззащитными. Этот страх передали нам наши далекие предки, вместе со страхом высоты, пустого пространства и т. п. Какое же время должно пройти, чтобы человек смог справиться со страхами космическими? Важную роль в этом может сыграть и “земная подготовка”, генетическая память. Модели различных опасностей рисует в своих рассказах А.Нортон. Писательница умело пользуется сказочной и чисто приключенческой атрибутикой. Скажем, рассказ “Все кошки серы” содержит в себе мотив клада, сокровищ, охраняемых чудовищем.
Дж. Питт в рассказе “Возвращение Реда Спида” рисует наиболее вероятную, почти реалистическую картину опасности, угрожающей человеку в космосе. Кстати, мы, запуская к Венере и Марсу свои корабли, проводим весьма тщательную их дезинфекцию, чтобы не занести в атмосферы этих планет земные вирусы и бактерии. То, что разные виды жизни в космосе могут “не принять” друг друга, — один из весьма серьезных прогнозов научной фантастики. Земные условия оказываются смертельными для марсиан в романе Г.Уэллса “Война миров”, странных существ в повести Жозефа Рони-старшего “Ксипехузы”. Ред Спид также заразился какой-то болезнью, попав со своим кораблем в зеленые облака, зеленую плазму. Во вступлении к роману “Дневник, найденный в ванне” Ст. Лем говорит, что из космоса были занесены некие бактерии, которые быстро сожрали на Земле всю бумагу. Это оказалось гибельным для истории. Историческая память превратилась в смутные и загадочные легенды. В преддверии все более широкого выхода человечества в космос следует еще раз обратиться к земному опыту борьбы с различными болезнями, проанализировать его с различных точек зрения.
Мир фантастического произведения — это, с одной стороны, terra incognita, лежащая за пределами человеческого опыта; с другой стороны, это порождение опыта человека, совокупность достоверных деталей, которые дополняются воображением писателя; так возникает небывалое или невозможное (пока). Вряд ли можно согласиться с тем, что только писатель-реалист берет детали из собственного опыта, а фантаст — все выдумывает. Как сказал А.Толстой, “в фантастике главное — достоверность невероятного”, и добиться такой достоверности можно лишь тогда, когда невероятное подается читателю в обрамлении хорошо знакомого, близкого, легко узнаваемого.
Фантастические сюжеты вырастают из реальных впечатлений; и вот уже Фредерик Пол пишет роман, связанный с событиями в Чернобыле. Роман фантастика, но основан на конкретном материале действительности, который писатель получил, побывав на месте трагедии, встретившись с участниками драматических событий.
В рассказе У Ле Гуин “Девять жизней” находим и тему вмешательства в организм человека, и тему цели освоения космоса — что мы будем брать на других планетах, в частности, не населенных и лишенных разумной жизни. Громадный риск, жертвы — все окупается мужеством добровольцев и необходимостью для цивилизации Земли урановой руды Тема тяжелого и опасного, но необходимого труда широко представлена в мировой литературе. Научная фантастика добавляет этой теме особый привкус сверхромантики, небывалого мужества героев.
Особое очарование фантастике придают игра и улыбка, хотя в полной мере удается это только подлинному мастеру. Таковым и является Р.Шекли. Немногие писатели-фантасты могут сравняться с ним в безудержности фантазии, живости и игре воображения. В самом деле, живет себе человек, обыкновенный средний американец — и вдруг оказывается вовлеченным в настоящую фантасмагорию. Кармоди носится с планеты на планету, погружается в разные эпохи, но не может избавиться от своего врага-преследователя. Врага этого можно истолковать различно: это и быт, и мещанство, когда весь мир становится ловушкой, если за душой нет ничего твердого и определенного. Но это твердое, нравственное начало постепенно крепнет в душе Кармоди… Не зря Сизрайт говорит: “Запомните: все доброе действует открыто. Все злое непременно хитрит, трусливо прикрываясь иллюзиями, масками, грезами”. И действительно, всякий раз, когда Кармоди поддается привычным иллюзиям самого обыкновенного мещанского свойства, он тут же почти попадает в пасть хищника… Словом, сказка — ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок! Эта мораль русской народной сказки вполне подходит к “Координатам чудес” Р.Шекли.
Казалось бы, особняком в сборнике стоит рассказ Дж. Полларда “Заколдованный поезд”. В нем нет космических страхов и ужасов, но он написан с тою же внутренней улыбкой, что и “Координаты чудес” Шекли. В нем имеется вполне определенная мораль (что даже заставляет, читая рассказ, вспомнить Гоголя). А мораль эта такова: мужчины должны уважать женщин, своих жен. Только и всего. А для этого тоже нужно покорить космос — человеческой души. И многие женщины, чтобы это было так, охотно прибегли бы к услугам и ведьм, и другой нечистой силы!
Космос… Все-таки человек выйдет в космос. Он достигнет других планет и звезд, оснует там свои поселения, обживется и снова пойдет дорогой познания туда, где, возможно, начинается нечто совсем иное… Тут мы остановимся — дальше должны говорить фантасты, но путь человека бесконечен, ибо остановка для него равнозначна смерти, и только движение вперед есть жизнь.
Геннадий Ануфриев,
Станислав Солодовников
ПАСЫНКИ ВСЕЛЕННОЙ
Урсула Ле ГУИН
ДЕВЯТЬ ЖИЗНЕЙ
Внутри она была живой, а снаружи мертвой, ее черное лицо было покрыто густой сетью морщин, шрамов и трещин. Она была лысой и слепой. Судороги, искажавшие лицо Либры, были лишь слабым отражением порока, бушевавшего внутри. Там, в черных коридорах и залах, веками бурлила жизнь, порождая кошмарные химические соединения.
— У этой чертовой планеты нелады с желудком, — проворчал Пью, когда купол пошатнулся и в километре к юго-западу прорвался пузырь, разбрызгав серебряный гной по закатному небу. Солнце садилось уже второй день. — Хотел бы я увидеть человеческое лицо.
— Спасибо, — сказал Мартин.
— Конечно, твое лицо — человеческое, — ответил Пью. — Но я так долго на него смотрю, что перестал замечать.
В коммуникаторе, на котором работал Мартин, раздались неясные сигналы, заглохли и затем уже возникло лицо и голос. Лицо заполнило экран — нос ассирийского царя, глаза самурая, бронзовая кожа и стальные глаза. Лицо было молодым и величественным.
— Неужели так выглядят человеческие существа? — удивился Пью. — А я и забыл.
— Заткнись, Оуэн. Мы выходим на связь.
— Исследовательская база Либра, вас вызывает корабль “Пассерина”.
— Я Либра. Настройка по лучу. Опускайтесь.
— Отделение от корабля через семь земных секунд. Ждите.
Экран погас, и по нему побежали искры.
— Неужели они все так выглядят? Мартин, мы с тобой куда уродливее, чем я думал.
— Заткнись, Оуэн.
В течение двадцати двух минут Мартин следил за спускающейся капсулой по приборам, а затем они увидели ее сквозь крышу купола — падающую звездочку на кроваво-красном небосклоне. Она опустилась тихо и спокойно — в разреженной атмосфере Либры звуки были почти не слышны. Пью и Мартин защелкнули шлемы скафандров, закрыли люки купола и громадными прыжками, словно прославленные артисты балета, помчались к капсуле. Три контейнера с оборудованием снизились с интервалом в четыре минуты в сотне метров друг от друга.
— Выходите, — сказал по рации Мартин, — мы ждем у дверей.
— Выходите, здесь чудесно пахнет метаном, — сказал Пью.
Люк открылся. Молодой человек, которого они видели на экране, по-спортивному выпрыгнул наружу и опустился на зыбкую пыль и гравий Либры. Мартин пожал ему руку, но Пью не спускал глаз с люка, в котором появился другой молодой человек, таким же прыжком опустившийся на землю, затем девушка, спрыгнувшая точно так же. Все они были высокие, черноволосые, с такой же бронзовой кожей и носами с горбинкой. Все на одно лицо Четвертый выпрыгнул из люка…
— Мартин, старик, — сказал Пью, — к нам прибыл клон.
— Правильно, — ответил один из них. — Мы — десятиклон. По имени Джон Чоу. Вы лейтенант Мартин?
— Я Оуэн Пью.
— Альваро Гильен Мартин, — представился Мартин, слегка поклонившись.
Еще одна девушка вышла из капсулы. Она была так же прекрасна, как остальные. Мартин смотрел на нее, и глаза у него были, как у перепуганного коня. Он был потрясен.
— Спокойно, — сказал Пью на аргентинском диалекте. — Это всего-навсего близнецы…
Он стоял рядом с Мартином. Он был доволен собой.
Нелегко встретиться с незнакомцем. Даже самый уверенный в себе человек, встречая самого робкого незнакомца, ощущает известные опасения, хотя он сам об этом может и не подозревать. Оставит ли он меня в дураках? Поколеблет ли мое мнение о самом себе? Вторгнется ли в мою жизнь? Разрушит ли меня? Изменит? Будет ли он поступать иначе, чем я? Да, конечно. В этом весь ужас: в незнании незнакомца.
После двух лет, проведенных на мертвой планете, причем последние полгода только вдвоем — ты и другой, — после всего этого еще труднее встретить незнакомца, как бы долгожданен он ни был. Ты отвык от разнообразия, потерял способность к контактам, и в сердце рождается первобытное беспокойство, оживают смутные страхи.
Клон, состоявший из пяти юношей и пяти девушек, за две минуты успел сделать то, на что обыкновенным людям потребовалось бы двадцать: поздоровался с Мартином и Пью, окинул взглядом Либру, разгрузил капсулу, приготовился к переходу под купол. Они вошли в купол и наполнили его, словно рой золотых пчел. Они спокойно гудели и жужжали, разгоняя тишину, заполняя пространство медово-коричневым потоком человеческого присутствия. Мартин растерянно глядел на длинноногих девушек, и те улыбались ему, сразу трое. Их улыбки были теплее, чем у юношей, но не менее уверенные.
— Уверенные в себе, — прошептал Оуэн Пью своему другу. — Вот в чем дело. Подумай о том, каково это — десять раз быть самим собой. Девять раз повторяется каждое твое движение, девять “да” подтверждают каждое твое согласие. Это великолепно!
Но Мартин уже спал. И все Джоны Чоу заснули одновременно. Купол наполнился их тихим дыханием. Они были молоды, они не храпели. Мартин вздыхал и храпел, его обветренное лицо разгладилось в туманных сумерках Либры. Пью высветлил купол. Внутрь заглянули звезды, среди них Солнце — великое содружество света, клон сверкающих великолепий. Пью спал, и ему снилось, что одноглазый гигант гонится за ним по трясущимся залам ада.
Лежа в спальном мешке, Пью следил за тем, как просыпается клон. Они проснулись в течение минуты, за исключением одной пары — юноши и девушки, которые спали тесно обнявшись в одном мешке. Увидев это, Пью вздрогнул, словно в нем зародился отзвук землетрясения Либры. Один из поднявшихся толкнул парочку. Они открыли глаза, и девушка села, сонная, раскрасневшаяся, не прикрыв золотых обнаженных грудей. Одна из сестер что-то шепнула ей на ухо, девушка бросила на Пью быстрый взгляд и исчезла в спальном мешке. Кто-то буквально просверлил капитана гневным взором, с другой стороны донеслось:
— Господи, мы привыкли, чтобы в наши дела не вмешивались. Надеюсь, вы не возражаете, капитан Пью.
— Разумеется, — ответил Пью не совсем искренне.
Ему пришлось встать, он был в тросах и чувствовал себя ощипанным петухом — весь покрылся гусиной кожей. Никогда еще он так не завидовал загорелому крепкому Мартину.
Англия перенесла Великий голод сравнительно легко, выжило больше половины населения — этого удалось добиться строжайшим контролем над распределением пищи. Спекулянтов и мешочников расстреливали на месте. Делили все до последней крошки. В других, куда более богатых странах большинство умерло, тогда как некоторые благоденствовали и наживались. В Англии умирало меньше, и не наживался никто. Выжившие остались худыми, и дети их выросли худыми, и внуки тоже. Выросли поколения низкорослых, хрупких, болезненных людей. Когда закон очереди за хлебом стал определять судьбу цивилизации, англичане этот закон соблюдали и выжили не самые сильные, а самые разумные. Оуэн Пью был заморышем. Но он долетел до звезд.
За завтраком один из Джонов сказал:
— Итак, если вы проинструктируете нас, капитан Пью…
— Зовите меня Оуэном.
— Тогда мы, Оуэн, сможем выработать программу. Что нового на шахте со времени вашего последнего доклада? Мы ознакомились с вашими сообщениями, когда “Пассерина” была на орбите вокруг пятой планеты.
Мартин молчал, хотя шахта была его открытием, его детищем, и все объяснения выпали на долю Пью. Говорить с клоном было трудно. На десяти одинаковых лицах отражался одинаковый интерес, десять голов одинаково склонялись набок. Они даже кивали одновременно.
На форменных комбинезонах Службы исследований были вышиты их имена. Фамилия и первое имя у всех были общими — Джон Чоу, но вторые имена — разные. Юношей звали Алеф, Каф, Йод, Джимел и Самед. Девушек — Садэ, Далет, Зайин, Бет и Реш. Пью пытался было называть их этими именами, но тут же от этого отказался: порой он даже не мог различить, кто из них говорит, так одинаковы были их голоса
Мартин намазал гренок маслом, откусил кусок и наконец вмешался в разговор:
— Вы команда, не так ли?
— Правильно, — ответили два Джона одновременно.
— Ну и команда! Я даже не сразу все понял. А вы можете читать мысли друг друга?
— По правде говоря, мы совсем не умеем читать мыслей, — ответила девушка по имени Зайин. Остальные благожелательно наблюдали за ней. — Мы не знаем ни телепатии, ни чудес. Но наши мысли схожи. Мы одинаково подготовлены. Если перед нами поставить одинаковые задачи, вернее всего, мы одинаково к ним подойдем и одновременно их решим. Объяснить это просто, но обычно объяснений и не требуется. Мы редко не понимаем друг друга. И это помогает нам как команде.
— Еще бы, — сказал Мартин. — За последние полгода мы с Пью семь часов из десяти тратим на взаимное непонимание. Как и большинство людей. А в критических обстоятельствах вы можете действовать как нормаль… как команда, состоящая из отдельных людей?
— Статистика свидетельствует о том, что можем, — с готовностью ответила Зайин.
“Клоны, должно быть, обучены находить лучшие ответы на вопросы, рассуждать толково и убедительно, — подумал Пью. — На всем, что они говорят, лежит печать некоторой искусственности, высокопарности, словно ответы были заранее подготовлены для публики”.
— У нас не бывает вспышек озарения, как у одиночек, мы как команда не извлекаем выгоды при обмене идеями. Но этот недостаток компенсируется другим: клоны создаются из лучшего человеческого материала, от индивидуумов с максимальным коэффициентом интеллектуальности, стабильной генетической структурой и так далее. Мы располагаем большими ресурсами, чем обычные индивидуумы.
— И все это надо умножить на десять. А кто такой, вернее, кем был Джон Чоу? — спросил Мартин.
— Наверняка гений, — вежливо заметил Пью. Клоны явно не были для него новинкой и интересовали его меньше, чем Мартина.
— Он был многогранен, как Леонардо, — сказал Йод. — Биоматематик, а также виолончелист и подводный охотник, интересовался структурными проблемами и многим другим. Он умер раньше, чем успел разработать свои основные теории.
— И теперь каждый из вас представляет собой какой-то один аспект его разума, его таланта?
— Нет, — ответила Зайин, покачав головой одновременно с несколькими братьями и сестрами. — У всех у нас схожие мысли и устремления, мы все инженеры Службы планетных исследований. Другой клон может быть подготовлен для того, чтобы освоить иные аспекты личности Чоу. Все зависит от обучения — генетическая субстанция идентична. Все мы — Джон Чоу. Но учат каждого из нас по-разному.
Мартин был потрясен.
— Сколько вам лет?
— Двадцать три.
— Вы сказали, что он умер молодым; значит, половые клетки были взяты у него заранее или как?
Ответить взялся Джимел.
— Он погиб двадцати четырех лет в авиационной катастрофе. Мозг его спасти не удалось, так что пришлось взять клетки внутренних органов и подготовить их к клонированию. Половые клетки для клонирования не годятся — в них только половинный набор хромосом. Внутренние клетки могут быть обработаны таким образом, что они становятся основой нового организма.
— И все вы — обломки одного кирпича, — громко заявил Мартин. — Но как же… Ведь некоторые из вас — женщины?
Теперь ответила Бет:
— Это несложно — запрограммировать половину массы клона для воспроизведения женского организма. Удалите из половины клеток мужские гены, и они вернутся к исходному состоянию, то есть к женскому началу. Труднее добиться обратного эффекта и создать искусственную y-хромосому. Так что клонирование происходит в основном от мужского донора — клоны, состоящие из обоих полов, лучше функционируют.
— Методы производства и функционирования клонов были очень тщательно разработаны, — сказал Джимел — Налогоплательщик не желает, чтобы его деньги кидали на ветер. Манипуляции с клетками, инкубация в плаценте Нгама, содержание и подготовка групп приемных родителей — все это привело к тому, что мы стоим каждый по три миллиона.
— А что касается следующего поколения, — не сдавался Мартин. — Я полагаю… вы размножаетесь?
— Мы, женщины, стерильны, — спокойно ответила Бет. — Как вы помните, из наших первоначальных клеток удалена y-хромосома. Мужчины могут вступать в контакт с обыкновенными женщинами, если, конечно, захотят. Но, для того чтобы снова создать Джона Чоу в нужном количестве копий и в нужное время, приходится брать клетку от клона — этого клона, нашего клона.
Мартин сдался. Он кивнул и дожевал остывший гренок.
— Ну что ж, — сказал один из Джонов. И тут же настроение клона изменилось, словно стая скворцов единым неуловимым взмахом крыльев изменила направление полета, следуя за вожаком, которого человеческий глаз не в силах различить. Они были готовы приняться за дело. — Разрешите взглянуть на шахту? А потом мы разгрузим оборудование. Мы привезли любопытные новые машины. Вам, без сомнения, будет интересно на них взглянуть.
Если бы даже Пью и Мартин не согласились с предложением Джонов, признаться в этом им было бы нелегко. Джоны были вежливы, но единодушны: то, что они решали, неукоснительно выполнялось. Пью, начальник базы Либра-2, почувствовал, как мурашки пробежали по его спине. Сможет ли он командовать группой из десяти суперменов? И при этом гениев?
Когда они выходили, Пью держался поближе к Мартину. Оба молчали.
Расположившись в трех больших флаерах — по четверо в каждом, — они помчались к северу над серой под звездным светом, морщинистой кожей Либры.
— Пустынно, — сказал один из Джонов.
Во флаере Пью и Мартина сидели юноша и девушка. Пью подумал, не они ли спали прошлой ночью в одном мешке. Пожалуй, если он спросит об этом, они ответят без стеснения. Вернее всего, секс для них так же естествен, как дыхание. “Это вы дышали прошлой ночью?”
— Да, — ответил Пью, — здесь пустынно.
— Мы первый раз в космосе, не считая практики на Луне. — Голос девушки был выше и мягче, чем у юноши.
— Как вы перенесли прыжок?
— Нам дали наркотик. А мне бы хотелось самому испытать, что это такое, — ответил юноша. Его голос дрогнул. Казалось, личность их проявлялась больше, когда они остались вдвоем. Неужели повторение индивидуума отрицает индивидуальность?
— Не расстраивайтесь, — сказал Мартин, управлявший вездеходом. — Вы не ощутили бы вневременного перехода, там и ощущать-то нечего.
— А все-таки мне хотелось бы попробовать, — ответил юноша, — тогда бы мы знали.
На востоке опухолями возникли горы Мерионета, на западе поднялся столб замерзающего газа, и флаер опустился на землю. Близнецы вздрогнули от толчка и протянули руки, словно стараясь предохранить друг друга. “Твоя кожа — моя кожа, в буквальном смысле этого слова”, — подумал Пью. Интересно, какие чувства испытываешь, когда на свете есть кто-то, столь близкий тебе? Если ты спрашиваешь, тебе всегда ответят, если тебе больно, кто-то рядом разделит твою боль. Возлюби ближнего своего, как самого себя… Древняя неразрешимая проблема разрешена. Сосед твой — ты сам. Любовь достигла совершенства.
А вот и шахта, Адская Пасть.
Пью был космогеологом Службы исследований. Мартин — техником и картографом при нем. Но когда в ходе разведки Мартин обнаружил месторождение урана, Пью полностью признал его заслуги, а заодно возложил на него обязанности по разведке залежей и планированию работы для исследовательской команды. Этих ребят отправили с Земли задолго до того, как там был получен доклад Мартина, и они не подозревали, чем будут заниматься, пока не прилетели на Либру. Служба исследований попросту регулярно отправляла исследовательские команды, подобно одуванчику, разбрасывающему семена, зная наверняка, что им найдется работа если не на Либре, то на соседней планете или еще на какой-то, о которой они и не слышали. Правительство слишком нуждалось в уране, чтобы ждать, когда до Земли за несколько световых лет дойдут сообщения. Уран был, как золото, старомоден, но необходим, он стоил того, чтобы его добывали на других планетах и отправляли на Землю. “Он стоит того, чтобы менять его на людские жизни”, — невесело думал Пью, наблюдая за тем, как высокие юноши и девушки, облитые светом звезд, друг за другом входили в черную дыру, которую Мартин назвал Адской Пастью.
Когда они вошли в шахту, рефлекторы на их шлемах загорелись ярче. Двенадцать качающихся кругов света плыли по влажным морщинистым стенам. Пью слышал, как впереди потрескивал счетчик радиации Мартина.
— Здесь обрыв, — раздался голос Мартина по внутренней связи, заглушив треск и окружавшую их мертвую тишину. — Мы прошли по боковому туннелю, впереди вертикальный ход. — Черная пропасть простиралась в бесконечность, лучи фонарей не достигали противоположной стены. — Вулканическая деятельность прекратилась здесь примерно две тысячи лет назад. Ближайший сброс находится в двадцати восьми километрах к востоку, в траншее. Эта область сейсмически не более опасна, чем любая другая в нашем районе. Могучий слой базальта, перекрывающий субструктуру, стабилизирует ее, по крайней мере пока он сам стабилен. Ваша основная жила находится внизу, в тридцати шести метрах отсюда, и тянется через пять пустот к северо-востоку. Руда в жиле очень высокого качества. Надеюсь, вы знакомы с данными разведки? Добыча урана не представляет трудности. От вас требуется только одно — вытащить руду на поверхность.
— Поднимите крышку и выньте.
Смешок. Зазвучали голоса, но все они были одним голосом:
— Может, ее сразу вскрыть? Так безопаснее. Открытая разработка.
— Но это же сплошной базальт! Какой толщины? Десять метров?
— От трех до двадцати, если верить докладу.
— От взрыва руда разлетится вокруг.
— Используем этот туннель, расширим, выпрямим и уложим рельсы для роботачек.
— Ослов бы сюда завести.
— А хватит ли у нас стоек?
— Мартин, каковы, по вашему мнению, запасы месторождения?
— Пожалуй, от пяти до восьми миллионов килограммов.
— Транспорт прибудет через десять земных месяцев.
— Будем грузить только чистый уран.
— Нет, проблема транспортировки грузов теперь разрешена; ты забыл, что мы уже шестнадцать лет как улетели с Земли? В прошлый вторник исполнилось шестнадцать лет.
— Правильно, они погрузят руду и очистят ее на земной орбите.
— Мы спустимся ниже, Мартин?
— Спускайтесь. Я там уже был.
Первый из них — кажется, Алеф — скользнул по лестнице вниз. Остальные последовали за ним. Пью и Мартин остались на краю пропасти. Пью настроил рацию на избирательную связь с Мартином и заметил, что Мартин сделал то же. Было чуть утомительно слушать, как один человек рассуждает вслух десятью голосами. А может, это был один голос, выражавший мысли десятерых?
— Ну и утроба, — сказал Пью, глядя в черную пропасть, туда, где изрезанные жилами, морщинистые стены отражали лучи фонарей далеко внизу. — Коровий желудок, набитый окаменелым дерьмом.
Счетчик Мартина попискивал, как потерявшийся цыпленок. Они стояли внутри умиравшей планеты-эпилептика, дыша кислородом из баллонов, они были одеты в нержавеющие антирадиационные скафандры, способные выдержать перепады температур в двести градусов, не подвластные ударам и разрывам, созданные для того, чтобы любой ценой сберечь мягкую плоть, заключенную внутри.
— Хотел бы я когда-нибудь попасть на планету, где нечего было бы исследовать.
— А тебе досталась такая.
— Тогда в следующий раз лучше не выпускай меня из дому.
Пью был рад. Он надеялся, что Мартин согласится и дальше работать вместе с ним, но оба они не привыкли говорить о своих чувствах, и потому он не решался спросить об этом.
— Постараюсь, — сказал он.
— Ненавижу это место. Ты знаешь, я люблю пещеры. Потому я сюда и залез. Страсть к спелеологии. Но эта пещера — дрянь. Серьезно. Здесь ни на секунду нельзя расслабиться. Хотя, надеюсь, эти ребята с ней справятся. Они свое дело знают.
— За ними будущее, каким бы оно ни было, — сказал Пью.
“Будущее” карабкалось по лестнице, увлекло Мартина к выходу из пещеры и засыпало его вопросами.
— У нас хватит материала для крепления?
— Если мы переоборудуем один из сервоэкстракторов, то да.
— Мини-взрывов будет достаточно?
— Каф может рассчитать нагрузки…
Пью переключил рацию на прием их голосов. Он наблюдал за ними, смотрел на Мартина, молча стоявшего среди них, на Адскую Пасть и морщинистую равнину.
— Все в порядке? Мартин, ты согласен с предварительным планом?
— Это уж твое дело, — ответил Мартин.
За пять дней Джоны разгрузили и подготовили оборудование и начали работу в шахте. Они работали не покладая рук. Пью был зачарован и даже напуган такой эффективностью, равно как и их уверенностью и независимостью. Они в нем совершенно не нуждались. “Клон и в самом деле можно считать первым полностью стабильным самостоятельным человеческим существом”, — думал он. Выросши, они уже не нуждаются ни в чьей помощи. Они будут сами себя удовлетворять и в физическом, и в интеллектуальном, и в эмоциональном отношении. Что бы ни делал один член этой группы, он всегда будет пользоваться полной поддержкой и одобрением остальных. Никто больше им не нужен.
Двое из клона, занятые вычислениями и всякой писаниной, остались в куполе, но часто выбирались на шахту для измерений и испытаний. Это были математики, Зайин и Каф. Как объяснила Зайин, все десятеро получили достаточную математическую подготовку в возрасте от трех до двадцати одного года. Но с двадцати одного до двадцати трех они с Кафом специализировались в математике, тогда как другие больше занимались геологией, горным делом, электроникой, робототехникой, прикладной атомистикой и тому подобным.
— Мы с Кафом считаем, что мы в клоне ближе всего к настоящему Джону Чоу, — сказала Зайин. — Но, разумеется, в основном он был биоматематиком, а это уже не наша специальность.
— Мы нужнее здесь, — заявил Каф, и в голосе его не в первый раз послышался оттенок самолюбования.
Пью и Мартин вскоре научились отличать эту пару от других. Зайин — по целостности характера, Кафа — лишь по обесцвеченному ногтю на безымянном пальце (Каф в шестилетнем возрасте ударил по пальцу молотком). Без сомнения, существовали и другие различия, как физические, так и психологические. Природа может создавать идентичное, а воспитание внесет свои поправки. Но найти эти различия было нелегко. Сложность заключалась еще и в том, что клон никогда не разговаривал с Пью и Мартином всерьез. Они шутили с ними, были вежливы. Жаловаться было не на что: они были чрезвычайно милы, но в их поведении чувствовалось стандартизованное американское дружелюбие:
— Вы родом из Ирландии, Оуэн?
— Нет никого родом из Ирландии, Зайин.
— А как же американцы ирландского происхождения? Их много.
— Это так, но настоящих ирландцев не осталось. На всем острове, насколько мне известно, живет тысячи две, не больше. Они в свое время отказались от контроля рождаемости, и запасов пищи на всех не хватило. Третий Голод пережили только священники, а они все, или почти все, придерживались обета безбрачия.
Зайин и Каф натянуто улыбнулись. Им не приходилось сталкиваться с фанатизмом, и они не понимали иронии.
— Так кто же вы этнически? — спросил Каф.
— Я валлиец.
— Вы разговариваете с Мартином на валлийском языке?
“Это тебя не касается”, — подумал Пью, но ответил:
— Нет, это диалект Мартина. Аргентинский. Ведет происхождение от испанского языка.
— Вы изучили его для того, чтобы другие вас не понимали?
— От кого нам таиться? Просто человеку иногда приятно говорить на родном языке.
— Наш родной язык английский, — сказал Каф безучастно. Да и как он мог быть участливым? Человек проявляет участие к другим потому, что сам в нем нуждается.
— Уэллс — необычная страна? — спросила Зайин.
— Уэллс? Вы имеете в виду Уэльс? Да, Уэльс необычен. — Пью включил камнерез и таким образом избавился от дальнейших расспросов, заглушив их визгом пилы. И пока прибор визжал, Пью отвернулся от собеседников и выругался по-валлийски.
— Еще два месяца терпеть, — сказал Мартин как-то вечером.
— Два месяца до чего? — огрызнулся Пью.
Последнее время он был раздражителен, и угрюмость Мартина действовала ему на нервы.
— До смены.
Через шестьдесят дней возвратится вся экспедиция с обследования других планет этой системы Пью об этом прекрасно знал.
— Зачеркиваешь дни в своем календаре? — поддразнил он Мартина.
— Возьми себя в руки, Оуэн.
— Что ты хочешь этим сказать?
— То, что сказал.
Они расстались, недовольные друг другом.
Проведя день в Пампе, громадной лавовой долине, до которой было два часа лета на ракете, Пью вернулся домой. Он был утомлен, но радовался одиночеству. Одному было не положено пускаться в дальние поездки, но они часто делали это в последнее время. Мартин стоял, склонившись под яркой лампой, вычерчивая одну из своих мастерски выполненных карт; на ней было изображено изуродованное язвами лицо Либры. Кроме Мартина, никого не было, и купол казался огромным и туманным, как и до приезда клона.
— Где наша Золотая Орда?
Мартин, продолжая штриховать, буркнул, что не знает. Затем выпрямился, обернулся к солнцу, гигантской красной жабой расползшемуся по восточной равнине, и взглянул на часы. Часы показывали 18.45.
— Сегодня здорово трясет, — сказал он, вновь наклоняясь над картой. — Чувствуешь? Ящики так и сыплются. Взгляни на сейсмограф.
На ролике дергалась и дрожала игла, без устали повторяя свой замысловатый танец. Во второй половине дня на ленте было зарегистрировано пять сильных землетрясений. Дважды игла самописца вылезала за ленту. Соединенный с сейсмографом компьютер выдал карточку с надписью: “Эпицентр 61\'\' к северу — 42\'4\'\' к востоку”.
— На этот раз не в траншее.
— Мне показалось, что оно отличается от обычных. Резче.
— На Первой базе я все ночи не спал, чувствуя, как подо мной трясет. Удивительно, как ко всему привыкаешь.
— Рехнешься, если не привыкнешь. Что на обед?
— А я думал, ты его уже приготовил.
— Я жду клона.
Чувствуя, что проиграл, Пью достал двенадцать обеденных пакетов, сунул два из них в автовар и тут же вытащил вновь.
— Кушать подано.
— Я вот что думаю, — сказал Мартин, подходя к столу. — Что если какой-нибудь клон сам себя воспроизведет? Нелегально. Сделает тысячу дубликатов, десять тысяч, целую армию. Они же смогут преспокойно захватить власть.
— Но ты забыл, сколько миллионов стоило вырастить этот клон? Искусственная плацента и все прочее. Это нелегко сделать втайне, без собственной планеты… Давно, до Голода, когда Земля была поделена между национальными правительствами, об этом шли разговоры: склонируйте, мол, своих лучших солдат, создайте полки из клонов. Но безумие кончилось раньше, чем они смогли сыграть в эту игру.
Они разговаривали дружески, совсем как прежде.
— Странно, — жуя, сказал Мартин. — Они уехали рано утром.
— Да, все, кроме Кафа и Зайин. Они надеялись доставить на поверхность первую партию руды. А что тебя беспокоит?
— Они не приехали на обед.
— Не волнуйся, с голоду не помрут.
— Они уехали в семь утра.
— Ну и что?
И тут Пью понял. Баллоны с кислородом были рассчитаны на восемь часов.
— Каф и Зайин взяли с собой запасные баллоны. А может, у них есть запас в шахте?
— Был, но они привезли сюда все баллоны на заправку.
Мартин поднялся и показал на поленницу баллонов, перегородившую купол.
— В каждом скафандре есть сигнал тревоги.
— Не автоматический.
Пью устал и хотел есть.
— Садись и поешь, старик. Они сами о себе позаботятся.
Мартин сел, но есть не стал.
— Первый толчок был очень сильным, Оуэн. Он меня даже испугал.
Пью помолчал, потом вздохнул и сказал:
— Ну, хорошо.
Без всякого энтузиазма они влезли в двухместный флаер, который всегда был в их распоряжении, и направились на север. Долгий рассвет окутал планету ядовито-красным туманом. Низкий свет и тени мешали видеть, создавали миражи — железные стены, сквозь которые свободно проникал флаер, превратили долину за Адской Пастью в низину, заполненную кровавой водой. У входа в туннель скопилось множество механизмов. Краны, сервороботы, кабели и колеса, автокопатели и подъемники причудливо выступали из тьмы, охваченные красным светом. Мартин соскочил с флаера и бросился в шахту, но тут же с криком выбежал обратно:
— Боже, Оуэн, обвал!
Пью вбежал в туннель и метрах в пяти от входа увидел блестящую мокрую черную стену. Только что обнаженная обвалом порода казалась кровоточащей плотью. Вход в туннель, расширенный взрывами, казался таким же, как раньше, пока Пью не заметил в стенах тысячи тонких трещинок. Пол был мокрым и скользким.
— Они были внутри, — сказал Мартин.
— Они и сейчас, возможно, там. Но у них наверняка найдутся запасные баллоны.
— Да ты посмотри на крышу, Оуэн! Разве ты не видишь, что натворило землетрясение?
Низкий горб породы, прежде нависавший над входом в шахту, провалился в огромную котловину. Подойдя ближе, Пью увидел, что и эта порода испещрена множеством тонких трещин. Из некоторых струился белый газ, он скапливался в образовавшейся котловине, и солнечный свет отражался от него, словно это было красноватое мутное озеро.
— Шахта ни при чем. Шахта рассчитана правильно!
Пью быстро вернулся к нему.
— Шахта ни при чем, Мартин. Слушай, не может быть, чтобы все они были внутри.
Мартин последовал за Пью и начал поиски среди искореженных машин и механизмов — вначале безучастно, но с каждой минутой все более поддаваясь беспокойству. Он обнаружил флаер, который врезался под углом в яму. Во флаере было два пассажира. Одного из них наполовину засыпало пылью, но приборы его скафандра указывали на то, что человек жив. Женщина висела на ремнях сиденья. Ноги ее были перебиты, скафандр разорван, замерзшее тело было твердым как камень. Вот и все, что им удалось найти. Как того требовали правила и обычаи, они тут же кремировали мертвую, прибегнув к лазерным пистолетам, которые носили с собой. Им никогда раньше не приходилось пускать пистолеты в ход. Пью, чувствуя, что его вот-вот стошнит, втащил другое тело в двухместный флаер и отправил Мартина с ним в купол. Затем его вырвало, он вычистил скафандр и, обнаружив неповрежденный четырехместный флаер, последовал за Мартином. Его трясло так, словно холод Либры пронизал его тело.
В живых остался Каф. Он был в глубоком шоке. На затылке у него обнаружили шишку, но кости были целы.
Пью принес две порции пищевого концентрата и по стакану аквавита.
— Давай, — сказал он.
Мартин послушно взял стакан. Они уселись на ящики возле койки и пили аквавит.
Каф лежал не двигаясь, лицо его в обрамлении черных волос казалось восковым, губы были приоткрыты, и из них вырывалось слабое дыхание.
— Это все первый толчок, самый сильный, — сказал Мартин. — Он сдвинул горные породы. Должно быть, там находились залежи газа, как в тех формациях в тридцать первом квадрате. Но ведь ничто не указывало…
И тут земля выскользнула у них из-под ног. Вещи вокруг запрыгали, загремели, затрещали, захохотали: ха-ха-ха!
— В четырнадцать часов было то же самое, — произнес Разум дрожащим голосом Мартина, прислушиваясь к тому, как распоясывается и рушится мир. Но Безумие заставило вскочить, слушая, как проходит пароксизм, перестают плясать вещи, и кричать.
Пью перепрыгнул через разлитый аквавит и прижал Кафа к койке. Мускулистое тело отбросило его. Мартин навалился ему на плечи. Каф кричал, боролся, задыхался, его лицо почернело.
— Кислород! — скомандовал Пью. Пальцы инстинктивно отыскали нужный шприц; пока Мартин держал маску, он вонзил иглу в нервный узел, возвращая Кафа к жизни.
— Вот уж не думал, что ты это умеешь, — сказал Мартин, переводя дыхание.
— Мой отец был врачом. Но это средство не всегда помогает, — ответил Пью. — Жаль, что не пришлось допить аквавит. Не пойму — землетрясение кончилось?
— Не думай, что только тебя трясет. Толчки еще продолжаются. Хотя и слабеют.
— Почему он задыхался?
— Я не знаю, Оуэн. Загляни в книгу.
Каф стал дышать ровнее, и лицо его порозовело, только губы по-прежнему оставались темными.
Они наполнили бокалы бодрящим напитком и вновь сели возле него, раскрыв медицинский справочник.
— Под рубриками “шок” или “ушиб” ничего не говорится о цианозе или удушье. Но не мог же он чего-нибудь наглотаться — ведь на нем скафандр, — Пью с досадой бросил книгу на ящик. — Этот справочник нам так же полезен, как “Бабушкина книга о лекарственных травах”…
Книга не долетела — видимо, либо Пью, либо ящик еще не обрели спокойствия.
— Почему он не подал сигнала?
— Не понял.
— У тех восьми, что остались в шахте, не было на это времени. Но ведь он-то и девушка находились наверху. Может, она стояла у входа и ее засыпало камнями. Каф же оставался снаружи, возможно в дежурке. Он вбежал в туннель, вытащил ее, привязал к сиденью флаера и поспешил к куполу. И за все это время ни разу не нажал кнопку тревоги. Почему?
— Наверное, из-за удара по голове. Вряд ли он вообще осознал, что девушка мертва. Он потерял рассудок. Но даже если он и соображал, не думаю, чтобы он стал нам сигналить. Они ждали помощи только друг от друга.
Лицо Мартина напоминало индейскую маску с глубокими складками у рта и глазами цвета тусклого антрацита.
— Ты прав. Представляешь, что он пережил, когда началось землетрясение и он оказался снаружи, один…
В ответ Каф закричал.
Он свалился с койки, задыхаясь, судорожно размахивая рукой, сшиб Пью, дополз до кучи ящиков и упал на пол. Губы его были синими, глаза побелели. Мартин снова втащил его на койку, дал вдохнуть кислорода и склонился над Пью, который приподнялся, вытирая кровь с рассеченной скулы.
— Оуэн, ты жив? Что с тобой, Оуэн?
— Я думаю, все в порядке, — сказал Пью. — Зачем ты трешь мне физиономию этой штукой?
Он показал на обрывок перфоленты, измазанный кровью. Мартин отшвырнул его.
— Мне показалось, что это полотенце. Ты разбил щеку об угол ящика.
— У него прошел припадок?
— По-моему, да.
Они посмотрели на Кафа, лежавшего неподвижно. Его зубы казались белой полоской между черными приоткрытыми губами.
— Похоже на эпилепсию. Может быть, поврежден мозг?
— Вкатить ему дозу мепробамата?
Пью покачал головой.
— Я не знаю, что было в противошоковом уколе. Не хотелось бы давать слишком большую дозу.
— Может, он проспится и все пройдет?
— Я и сам бы не прочь поспать. Еле на ногах держусь.
— Тебе нелегко пришлось. Иди, а я подежурю.
Пью промыл порез на щеке, снял рубашку и остановился.
— А вдруг мы могли что-то сделать — хоть попытаться.
— Они умерли, — мягко, но настойчиво сказал Мартин.
Пью улегся поверх спального мешка и вскоре проснулся от страшного клокочущего звука. Он встал, пошатываясь, нашел шприц, трижды пытался ввести его, но это ему никак не удавалось. Затем начал массировать сердце Кафа.
— Дуй ему в рот! — приказал он, и Мартин подчинился.