Сименон Жорж
Поезд стоит в Жемоне 51 минуту
Жорж Сименон
Поезд стоит в Жемоне 51 минуту
перевод А.Ю. Миролюбова
Сквозь крепкий сон Мегрэ смутно расслышал звонок, но не понял, что это телефон, и не почувствовал, как жена перегнулась через него, чтобы взять трубку.
- Это Пополь! - сказала она, хорошенько пнув мужа. - Он хочет поговорить с тобой...
- Это ты, Пополь? - буркнул полусонный Мегрэ.
- Это ты, дядюшка? - отозвался тот на другом конце провода.
Было три часа ночи. Постель была теплая, а окна покрылись цветами инея, потому что на улице стоял мороз, а в Жемоне, откуда звонил Пополь, всегда еще холоднее.
- Что ты такое говоришь?.. Подожди!.. Я запишу имена... Отто... Да, скажи по буквам: так будет вернее...
Мадам Мегрэ наблюдала за мужем. Ее интересовало одно: придется ему вставать или нет. И он, понятное дело, встал, объясняя брюзгливым тоном:
- В Жемоне случилась малоприглядная история, и Пополь под свою ответственность задержал вагон...
Под Пополем подразумевался Поль Виншон, племянник Мегрэ, инспектор полиции, работавший на бельгийской границе.
- И куда ты теперь?
- Сначала на набережную Орфевр, раздобыть кое-какие сведения. А потом, наверное, выеду первым же поездом...
Неприятности вечно случаются со сто шестым скорым, который отправляется из Берлина в одиннадцать утра, с одним-двумя вагонами из Варшавы, проходит Льеж в двадцать три сорок четыре, когда вокзал практически пуст (стоит поезду отойти от перрона, как вокзал закрывают совсем), и, наконец, прибывает в Эркелен в один час пятьдесят семь минут.
Этой ночью ступеньки вагонов обледенели. В Эркелене бельгийские таможенники, которые не слишком утруждают себя досмотром при выезде из страны, прошлись по коридорам, открыли наугад несколько купе и поспешили сгрудиться вокруг теплой печки.
В два часа четырнадцать минут поезд тронулся, пересек границу и прибыл в Жемон в два часа семнадцать минут.
- Жемон! Поезд стоит пятьдесят одну минуту!.. - выкрикнул стрелочник, бегущий с фонарем по перрону.
В большинстве купе пассажиры еще спали, лампы были притушены, шторы на окнах спущены.
- Пассажиров второго и третьего классов просят выйти для таможенного досмотра! - раздалось в коридоре Инспектор Поль Виншон, подсчитав занавешенные окошки и окошки, в которых зажегся свет, нахмурил брови и подошел к начальнику поезда.
- Почему сегодня так много пассажиров первого класса?
- Из-за международного конгресса дантистов, который открывается завтра в Париже. Таких пассажиров у нас по меньшей мере двадцать пять, а кроме того, обычное среднее число...
Виншон поднялся в головной вагон и принялся одну за другой открывать двери, повторяя заученным тоном:
- Приготовьте, пожалуйста, паспорта!
Если пассажиры спали, он зажигал свет и видел, как из полумглы выступают лица, опухшие после тяжелого сна.
- Приготовьте, пожалуйста, паспорта...
Через пять минут он проходил снова, сталкиваясь с таможенниками, которые досматривали купе первого класса, заставлял всех выйти в коридор, проверял полки, шарил во всех углах.
- Паспорта, удостоверения личности...
Он добрался до немецкого вагона, где полки были обиты красным бархатом. Обычно в таких купе ехало четыре пассажира, но из-за дантистов, заполонивших сто шестой поезд, туда набилось шестеро.
Пополь бросил восхищенный взгляд на красивую женщину, сидевшую в левом углу, у самой двери: у нее был австрийский паспорт. На остальных он едва посмотрел - но вот, забравшись в глубину купе, обнаружил мужчину, который лежал под толстым одеялом и не шевелился.
Паспорт! - повторил Пополь, трогая его за плечо.
Прочие пассажиры уже начали открывать свои чемоданы: подходили таможенники. Виншон снова тряхнул спящего - тот завалился на бок, и через секунду инспектор убедился, что этот человек мертв.
Все пришли в смятение. В слишком узком купе было не развернуться, и, когда принесли носилки, стоило немалого труда уложить на них необычайно тяжелое тело.
- Отнесите его в медпункт! - приказал Виншон, а чуть позже обнаружил, что в поезде едет немецкий врач.
На всякий случай он поставил таможенника охранять купе. Молодая австрийка была единственной, кто выражал желание выйти и подышать свежим воздухом, - ей не разрешили, и она с презрительным видом пожала плечами.
- Вы можете сказать, отчего он умер?
Врач недоумевал. С помощью Виншона он раздел мертвеца и даже тогда не сразу обнаружил рану, лишь через некоторое время немец показал на жирной груди умершего едва заметный след.
- Ему воткнули булавку в сердце, - заявил он.
Поезду оставалось стоять еще двенадцать или тринадцать минут. Взволнованный Виншон вынужден был на месте принять решение: он побежал к начальнику поезда и потребовал, чтобы вагон отцепили.
Пассажиры не понимали, что происходит. Ехавшие в соседних купе начали возмущаться, когда им объявили, что вагон остается в Жемоне, а им придется искать себе другие места. Те же, кто ехал в одном купе с мертвецом, возмущались еще больше, когда Виншон заявил, что вынужден задержать их до утра.
Но ничего другого не оставалось, если иметь в виду, что среди них находится убийца! Когда поезд уехал без одного вагона и шести пассажиров, Виншон почувствовал, как у него подгибаются ноги, и позвонил дяде.
Без четверти четыре утра Мегрэ явился на набережную Орфевр, где светилось лишь несколько окон, и попросил дежурного инспектора приготовить кофе. К четырем часам его кабинет уже наполнился дымом трубочного табака. Мегрэ дозвонился в Берлин и продиктовал тамошнему коллеге имена и адреса, которые ему дал племянник.
Затем он заказал Вену, потому что одна из пассажирок была родом из этого города, и отправил телеграмму в Варшаву, ибо в купе ехала некая Ирвич, из Вильно.
В это время в Жемоне, на вокзале, в кабинете уполномоченного комиссара, Поль Виншон остался лицом к лицу с пятью своими жертвами, которые реагировали по-разному, в зависимости от темперамента. Огонь, во всяком случае, горел жарко: в кабинете стояла одна из тех больших вокзальных печей, которые поглощают уголь совок за совком. Виншон велел принести кресла из соседних кабинетов - крепкие конторские кресла, черного дерева, с гнутыми ножками и вытертой бархатной обивкой.
- Обещаю проявить максимум расторопности, но ситуация такова, что пока я вынужден не спускать с вас глаз...
Нельзя было терять ни минуты, если утром он хотел составить более или менее приемлемый рапорт. Шесть паспортов лежали у него на столе. Тело Отто Брауна (в кармане убитого был найден паспорт на это имя) осталось в медпункте.
- Если хотите, могу заказать для вас горячее питье...
Но решайте скорее, потому что буфет скоро закроется...
Уже в десять минут пятого Виншона потревожил телефонный звонок.
- Алло!.. Олнуа?.. Что вы говорите?.. Разумеется!.. Да, возможно, есть какая-то связь... Хорошо! Отправьте его ко мне с первым же поездом... И документы, естественно, тоже...
Мегрэ он позвонил из соседнего кабинета, чтобы никто не услышал их разговора.
- Это вы, дядюшка?.. Еще одна новость!.. Несколько минут назад, когда поезд подходил к Олнуа, заметили, как какой-то человек вылез из-под вагона... Он бросился бежать, за ним погнались и в конце концов схватили... При нем был пакет, завернутый в клеенку; там находились акции иностранных предприятий, большей частью нефтедобывающих, на значительную сумму... Этот человек утверждает, что зовут его Джеф Бебельманс, он родился в Антверпене и по профессии акробат... Да!.. Его привезут сюда первым же поездом...
Вы тоже приедете первым поездом?.. Нет?.. В десять двадцать?.. Спасибо, дядя...
И он отправился к своим зебрам, как он их называл.
С рассветом, казалось, стало еще холоднее: небо белело, словно огромная льдина. Явились первые пассажиры, пошли пригородные поезда, а Виншон, глухой к протестам своих подопечных, отупевших от усталости, продолжал работать.
Он не терял времени даром. Лишним временем, собственно, он и не располагал, ибо дело было такого рода, что влекло за собой дипломатические осложнения.
Нельзя было до бесконечности задерживать пятерых пассажиров различных национальностей, пассажиров, бумаги которых находились в полном порядке, единственно из-за того, что в купе, где они ехали, был убит человек...
Мегрэ прибыл в десять двадцать, как и обещал. В одиннадцать на запасном пути, куда доставили вагон, был произведен следственный эксперимент. В нем было что-то потустороннее, призрачное, из-за мглистой погоды, холода и всеобщей усталости. Пару раз раздались нервные смешки: кто-то из пассажиров выпил слишком много грогу, чтобы согреться.
- Прежде всего положим на место мертвеца! - приказал Мегрэ. - Полагаю, шторы на окне были опущены?
- Здесь никто ничего не трогал... - заверил его племянник.
Конечно, лучше было бы дождаться ночи, того самого часа, когда все произошло. Но раз это было невозможно...
Отто Брауну, согласно паспорту, исполнилось пятьдесят восемь лет, он родился в Бремене и владел банком в Штутгарте. Судя по добротной одежде, так оно и было.
Добродушный толстяк с бритым черепом, ярко выраженного еврейского типа.
Из Берлина по поводу его личности пришли следующие сведения:
\"...был вынужден прекратить финансовую деятельность после национал-социалистической революции, но принес присягу верности правительству, и его не беспокоили... Считался очень богатым человеком... Безвозмездно передал миллион марок в кассу партии\".
В одном из карманов покойного Мегрэ обнаружил счет из отеля \"Кайзерхоф\" в Берлине, где Отто Браун остановился на три дня по пути из Штутгарта.
Пятеро пассажиров тем временем выстроились в коридоре и кто с тоской, кто с бешенством следили за передвижениями комиссара. Тот, указав на багажную полку над Брауном, спросил:
- Это его вещи?
- Нет, мои! - резко возразила Лена Лейнбах, австрийка.
- Не угодно ли вам будет сесть на то место, какое вы занимали ночью?
Женщина неохотно подчинилась: порывистые движения свидетельствовали о том, что она почти пьяна. На ней была роскошная норковая шуба, очень элегантное платье; на каждом пальце сверкало по кольцу.
Из Вены по ее поводу пришла следующая телеграмма:
\"...куртизанка очень высокого класса, имела множество похождений во всех европейских столицах, но полиции ни разу не приходилось заниматься ею... Долгое время была любовницей германского принца...\"
- Кто из вас сел в поезд в Берлине? - спросил Мегрэ, оборачиваясь к остальным.
- Вы позволите? - произнес кто-то на прекрасном французском языке.
Это и в самом деле был француз, Адольф Бонвуазен из Лилля.
- Я смогу предоставить вам все нужные сведения, потому что еду с самой Варшавы... Вначале нас тут было двое... Я работаю на прядильной фабрике, которая имеет филиал в Польше, и сейчас возвращаюсь из Львова... В
Варшаве в поезд сели только я и эта госпожа...
Он указал на пожилую даму, еврейку, как и Отто Браун, толстую, смуглую, с распухшими ногами, одетую в каракулевое пальто.
- Мадам Ирвич из Вильно.
По-французски она не говорила, и с ней пришлось объясняться по-немецки. Мадам Ирвич, жена крупного торговца мехами, ехала в Париж на консультацию с известным медиком и выражала свой протест против...
- Сядьте на места, которые вы занимали!
Оставалось еще двое мужчин.
- Ваше имя? - спросил Мегрэ у первого, высокого, худого, очень породистого, который по внешнему виду походил на офицера.
- Томас Хауке, из Гамбурга...
О нем сведения из Берлина оказались более подробными:
\"...В 1924 г. приговорен к двум годам тюрьмы за торговлю крадеными драгоценностями... после освобождения находился под надзором... Посещал увеселительные заведения многих европейских столиц. Подозревается в подпольной торговле кокаином и морфином...\"
Наконец, последний: мужчина лет тридцати пяти, в очках, с бритым черепом и суровым лицом.
- Доктор Гельхорн, из Кельна... - представился он.
Тут случилось забавное недоразумение.
Мегрэ спросил, почему, когда обнаружили, что его попутчик не шевелится, он не оказал первую помощь.
- Потому что я - доктор археологии, а не медицины...
Теперь все расселись в купе точно так, как предыдущей ночью:
Отто Браун - Адольф Бонвуазен - мадам Ирвич Томас Хауке - доктор Гельхорн - Лена Лейнбах И разумеется, все, кроме Отто Брауна, который, к сожалению, свидетельствовать уже не мог, отрицали, что имеют какое-либо касательство к убийству. И каждый утверждал, что ему ничего не известно.
Мегрэ провел четверть часа с Джефом Бебельмансом, акробатом из Антверпена, который вылез из-под вагона в Олнуа, имея при себе акции на предъявителя общей стоимостью три миллиона.
Когда Бебельманса подвели к телу, он не изменился в лице и лишь осведомился:
- Кто это?
При обыске у него нашли билет третьего класса от Берлина до Парижа, что не помешало ему часть пути проделать под вагоном, с тем чтобы на границе не обнаружили акций.
Но Бебельманс оказался не из говорливых. Ничуть не унывая, он твердил:
- Ваше дело задавать вопросы. Мне же совершенно нечего вам сказать...
Сведения о нем оказались не слишком впечатляющими: раньше он был акробатом, потом работал официантом в ночных заведениях в Брюсселе, затем в Берлине...
- Итак, - начал Мегрэ, беспрерывно делая короткие затяжки, несмотря на присутствие двух дам, - вы, Бонвуазен, и мадам Ирвич сели в поезд в Варшаве. А кто сел в Берлине?
- Сначала эта госпожа... - заявил Бонвуазен, указывая на Лену Лейнбах.
- Где ваша кладь, мадам?
Она указала на полку, расположенную над мертвецом, где лежали три роскошных чемодана крокодиловой кожи в бежевых чехлах.
- Значит, вы положили ваш багаж сюда, а сами уселись в противоположном углу. По диагонали...
- Покойный... то есть, я хочу сказать, этот господин... вошел следом... - продолжал Бонвуазен, которому безумно хотелось поговорить.
- Без багажа?
- Он нес с собою только плед...
Мегрэ вышел посовещаться с племянником. Они вновь просмотрели содержимое бумажника убитого, где нашли багажную квитанцию. Вещи уже прибыли в Париж, и Мегрэ позвонил, чтобы чемоданы срочно открыли.
- Хорошо! Теперь... - он указал на Хауке, - этот господин?
- Он сел в Кельне...
- Это верно, господин Хауке?
- Точнее, в Кельне я перешел в другое купе... Раньше я ехал в купе для некурящих...
Доктор Гельхорн тоже сел в Кельне, где он жил. Пока Мегрэ, сунув руки в карманы, задавал вопросы, что-то бормотал себе под нос, внимательно всматривался в каждого, Поль Виншон, как хороший секретарь, на ходу делал записи. Вот что можно было в этих заметках прочесть:
\"Бонвуазен: До немецкой границы казалось, что только мы с мадам Ирвич знакомы между собой... после таможни мы все кое-как устроились, чтобы вздремнуть, и притушили лампу... В Льеже я увидел, что дама, сидящая напротив меня (Лена Лейнбах), хочет выйти в коридор. Господин, сидевший в другом углу (Отто Браун), тут же встал и спросил у нее по-немецки, куда это она собралась.
- Я на минутку, подышать воздухом, - ответила женщина.
И я совершенно уверен, что он сказал ей:
- Садись на место!\"
Дальше Бонвуазен рассказывал:
\"В Намюре она снова хотела выйти, но Отто Браун, который, казалось, спал, пошевелился, и она осталась.
В Шарлеруа они снова разговаривали, но я уже засыпал и помню смутно...\"
Значит, в Шарлеруа Отто Браун был еще жив! Был ли он еще жив в Эркелене? Этого никто не мог знать.
Таможенник лишь приоткрыл дверь и, увидев, что все спят, удалился.
Значит, именно между Шарлеруа и Жемоном, то есть в течение часа или полутора часов, кто-то из пассажиров должен был подняться, приблизиться к Отто Брауну и вонзить ему в сердце булавку.
Только Бонвуазену не было нужды подниматься. Стоило ему немного наклониться вправо - и он коснулся бы немца. У Хауке, сидевшего напротив, тоже была выгодная позиция, затем шел доктор Гельхорн и, наконец, обе женщины.
Несмотря на холод, на лбу у Мегрэ выступили капли пота. Лена Лейнбах пожирала его бешеным взглядом, а мадам Ирвич жаловалась на ревматизм и по-польски изливала душу Бонвуазену.
Томас Хауке вел себя с большим достоинством, крайне высокомерно, а Гельхорн утверждал, что у него срывается важная встреча в Лувре.
Вот еще записи Виншона:
\"Мегрэ Лене: Где вы живете в Берлине?
Лена: Я приехала туда всего на восемь дней. Остановилась, как всегда, в \"Кайзерхофе\"...
М.: Вы были знакомы с Отто Брауном?
Л. Л.: Нет! Может быть, мы встречались в холле или в лифте...
М.: Почему же после немецкой границы он заговорил с вами так, будто вы были знакомы?
Л. Л. (с иронией): Возможно, потому, что мы оказались на чужой территории, и он обнаглел... В Германии еврей не имеет права ухаживать за женщиной арийской крови...
М.: И поэтому он не позволил вам выйти в Льеже и в Намюре?
Л. Л.: Он просто сказал, что я могу простудиться...\"
Допрос еще продолжался, когда позвонили из Парижа. В восьми чемоданах Отто Брауна содержалось столько одежды, белья и других предметов личного обихода, что можно было предположить: бывший банкир уезжал надолго, если не навсегда.
Но денег - ни гроша! А в бумажнике - только четыреста марок! Что же до других пассажиров, то у них нашлось:
У Лены Лейнбах - 500 французских франков, 50 марок, 300 крон.
У доктора Гельхорна - 800 марок.
У Томаса Хауке - 40 марок и 20 французских франков.
У мадам Ирвич - 30 марок, 100 франков и кредитное письмо на имя польского банкира в Париже.
У Бонвуазена - 12 злотых, 10 марок, 5000 французских франков.
Оставалось осмотреть ручную кладь, которая находилась в купе. В саквояже Хауке лежали только запасной костюм, смокинг и белье. У Бонвуазена нашли две колоды крапленых карт. Но настоящее открытие было сделано при осмотре чемоданов Лены Лейнбах: под хрустальными и золотыми флаконами, под бельем и платьем обнаружилось искусно встроенное двойное дно.
Но тайник оказался пустым! На все вопросы Лена Лейнбах отвечала одно:
- Я перекупила эти чемоданы у одной дамы, которая занималась контрабандой. Представился прекрасный случай... Я лично никогда не пользовалась тайниками...
Так кто же убил Отто Брауна в синеватой полутьме, царившей в купе, между Шарлеруа и Жемоном?
В Париже начинали беспокоиться. Мегрэ то и дело требовали к телефону. История наделала изрядного шуму, возникли осложнения. Номера акций, найденных у Бебельманса, были переданы крупнейшим банкам, и оказалось, что акции кредитоспособны.
Мрачноватый следственный эксперимент в вагоне начался в одиннадцать утра. Его участники вышли оттуда только в два часа, и то потому, что мадам Ирвич упала в обморок, заявив по-польски, что не может больше выносить трупного запаха.
Поль Виншон побледнел: ему казалось, что дядюшка утратил свое обычное хладнокровие или, вернее, пребывает в нерешительности.
- Что-то не так, дядя? - спросил он вполголоса, пока они пересекали пути.
- Хотелось бы мне найти эту булавку! - вздохнул Мегрэ. - Подержи-ка их еще часок...
Мадам Ирвич больна!
- И что же я могу с этим поделать?
- Доктор Гельхорн утверждает, что...
- Пусть себе утверждает! - сухо отрезал комиссар.
И в одиночестве отправился завтракать в привокзальный буфет.
- Замолчи, говорю тебе! - ворчал Мегрэ, между тем как его племянник совершенно растерялся и не знал, что ему делать дальше. - От тебя одни неприятности...
Я скажу тебе все, что думаю по этому поводу... Потом, предупреждаю тебя, выпутывайся сам, а если не сможешь выпутаться, не вздумай звонить дядюшке... Дядюшка уже по горло сыт... - Потом добавил уже другим тоном: Вот! Я нашел единственно возможное логическое объяснение случившемуся. Тебе предстоит отыскать доказательства или добиться признания. Попытайся не потерять нить.
Первое: Отто Браун, известный богач, едет во Францию с восемью чемоданами и кучей костюмов, но в кошельке у него всего четыреста марок...
Второе: была какая-то причина тому, что, пока поезд следовал по Германии, он делал вид, будто не знаком с Леной Лейнбах, а переехав через бельгийскую границу, начал обращаться к ней на \"ты\"...
Третье: он не хотел, чтобы она вышла ни в Льеже, ни в Намюре, ни в Шарлеруа...
Четвертое: она предпринимала отчаянные, упорные попытки выйти, несмотря ни на что...
Пятое: некий Бебельманс, никогда не встречавший Брауна, - иначе он по крайней мере хоть как-то отреагировал бы, увидев его труп, - имел при себе акций на два или три миллиона...
Тут Мегрэ заворчал, разъярившись окончательно:
- Объясняю тебе! Отто Браун, будучи евреем, предпочитал вывезти из Германии свое состояние или его часть.
Зная, что его багаж будет тщательно досмотрен, он знакомится в Берлине с куртизанкой и заказывает для нее чемоданы с двойным дном: вряд ли таможенники станут копаться в женском белье.
Но у Лены Лейнбах, как у всякой уважающей себя куртизанки, есть сердечный друг, Томас Хауке. Томас Хауке, профессионал, еще в Берлине, может быть, даже в самом \"Кайзерхофе\", извлекает акции из тайника - и все это с ведома Лены.
Она садится в поезд первой и кладет вещи на место, которое Браун, несмотря ни на что, боящийся подвоха, указал ей заранее... Сама она занимает место в дальнем углу, потому что они якобы не знакомы...
В Кельне Хауке, чтобы следить за ходом событий, занимает место в том же купе, а статист, возможно профессиональный взломщик, едет в третьем классе с акциями: при переезде через каждую границу ему приходится прятаться под вагонами...
Когда граница остается позади, Отто Брауну, естественно, больше нечего бояться. С минуты на минуту он может открыть чемоданы своей спутницы, чтобы забрать оттуда акции... Вот почему Лена Лейнбах сначала в Льеже, а потом в Намюре и Шарлеруа пытается сойти с поезда и исчезнуть по-английски...
Он ей доверяет? Догадывается о чем-то? Попросту влюблен? Так или иначе, он неусыпно следит за женщиной, и это начинает выводить ее из себя, ведь в Париже он неизбежно обнаружит кражу...
А может быть, уже и на французской границе: здесь ему нет никакой причины прятать свои акции, и он поднимет двойное дно. Томас Хауке тоже осознает это...
- И убивает Брауна? - задал вопрос Виншон.
- Убежден, что нет. Если бы Хауке поднялся, кто-то из попутчиков обязательно заметил бы это. Мне кажется, что Брауна убили тогда, когда ты вошел в первый раз и объявил: \"Приготовьте, пожалуйста, паспорта...\"
Тут все повскакали с мест в темноте, с заспанными глазами... И только у Лены Лейнбах был предлог подойти к Брауну вплотную - она должна была открыть свои чемоданы; я убежден, что именно в этот момент...
- Но булавка?..
Ищи! - проворчал Мегрэ. - Может, это была брошь... Если бы эта женщина не наткнулась на такого типа, как ты, который велел раздеть покойника, то долгие часы все считали бы смерть естественной... Это ты накачал нам на шею все неприятности... Теперь выпутывайся, как знаешь... Убеди Лену в том, что Бебельманс заговорил, скажи Бебельмансу, что Хауке попался на крючок, используй, короче, все старые трюки...
Он пошел выпить кружку пива, и Виншон последовал указаниям дяди. Старые трюки не подвели. Не подвели они большей частью потому, что у Лены Лейнбах к шляпке была приколота огромная бриллиантовая брошь в форме стрелы, и Пополь, как называла его мадам Мегрэ, показал на нее пальцем и заявил:
- Теперь вы не сможете отпираться... Там, на булавке, - кровь...
Это была ложь! Но женщина впала в истерику и созналась.
1938г.