Настройки шрифта

| |

Фон

| | | |

 

Сименон Жорж

Он приехал в день поминовения

Жорж Сименон

Он приехал в день поминовения

Роман

Перевод Ю. Корнеева

Часть первая

Безбилетный пассажир

I

Взгляд у Жиля Мовуазена был невидящий, глаза покраснели, кожа потрескалась, как у человека, который вдоволь наплакался. Однако не плакал Жиль ни разу.

Капитан Сулемдаль велел ему собрать вещи и ждать в той самой кают-компании, где его кормили в пути.

И Жиль ждал, кутаясь в длинное черное пальто с чужого плеча, нахлобучив на голову черную выдровую шапку; чемодан он поставил рядом, как в тамбуре вагона перед прибытием поезда, в руке держал носовой платок - его мучил насморк.

Судно уже вошло в рыболовную гавань, а он так и не обнаружил никаких примет Ла-Рошели. Может быть, через иллюминаторы этого борта города вообще не видно? Они прошли впритирку к черным красным буям, несомненно обозначавшим фарватер. Затем, почти рядом с корпусом корабля, потянулись тамариски; \"Флинт\" начал маневрировать, машинный телеграф зазвенел: \"Средний ход! Стоп! Задний ход! Стоп! Вперед!\"

Пока \"Флинт\" разворачивался на середине гавани, Жиль искал глазами город, но видел лишь рельсы, вагоны, словно забытые на путях, старое судно со швами, промазанными суриком, и чуть дальше, над голым откосом, шеренгу холодильников.

Смеркалось. Вернее, уже смеркалось. Над землей стоял желтоватый туман, еще окрашенный неясным отблеском заката. Опять показались рельсы, железнодорожная цистерна, прислоненный к ней велосипед и рядом с ним, в двух шагах, прямо напротив Жиля, обнявшаяся парочка.

Эта парочка и стала первым впечатлением Жиля от Ла-Рошели. Парень желтый плащ, непокрытая голова, густая каштановая шевелюра - стоял к нему спиной. Девушку Жиль не разглядел - ему были видны только ее волосы, тоже каштановые, и один широко раскрытый глаз, которым она смотрела на него, не отрываясь от губ своего дружка.

Во всем этом - и в нескончаемом поцелуе, и особенно во взгляде девушки, словно искавшем Жиля в глубине кают-компании, - было что-то странное.

Он вздрогнул. \"Флинт\" остановился, и в дверях вырос Сулемдаль. Как всегда перед выходом на берег, от его белокурых волос пахло одеколоном, он был идеально выбрит и затянут в новый китель с золочеными пуговицами.

- Пора! - объявил он.

Жиль не нашел слов. А ведь он был просто обязан , поблагодарить капитана. Его переполняло чувство признательности к этому жизнерадостному красавцу, который заботился о нем с почти женским вниманием. Жиль готов был броситься ему на шею, но Сулемдалю это, конечно, не понравилось бы. Поэтому он лишь неловко пожал норвежцу руку и чихнул. Проклятый насморк! Жиль не посмел вытащить платок, который машинально сунул в карман, и, подхватив чемодан, направился к трапу.

Туман рассеялся, и над портом висела лишь легкая голубая, местами лиловатая дымка. Высоко на столбах зажглись электрические светильники.

На палубе, со стороны, противоположной причалу, Жиля ждал матрос. Мовуазен перешагнул через поручни, спустился по штормтрапу в шлюпку и встал на корме, придерживая чемодан ногой.

Теперь он казался еще более высоким, тощим и узкоплечим. Слишком длинное пальто и траурные, черно-белого цвета, одежды лишь усугубляли это впечатление.

Под веслами заплескалась вода, на которую длинными полосами ложились отсветы ламп, и через несколько минут, выпрыгивая на берег, Жиль опять увидел прямо перед собой желтый плащ, спину влюбленного и глаз девушки. Казалось, их поцелуй так и не прерывался.

Теперь на плече у парня Жиль разглядел маленькую ручку, теребившую габардин плаща.

Жилю почудилось, что он ощущает тепло двух тел, влажный вкус нескончаемого поцелуя, прикосновение волос к щеке. Движение руки могло означать лишь одно: \"Пусти!..\"

Влюбленный, стоявший спиной к воде, не разжимал объятий, и девушка билась в них, как птица, которая пробует высвободиться из поймавшей ее руки.

Она, должно быть, вырывалась изо всех сил. Жиль уже почти целиком видел ее лицо, такое юное, что он смутился. Послышалось ему или нет, но он был уверен, что девушка шепнула:

- Ты что, ослеп?

Она имела в виду его, Жиля, и только сейчас он уразумел, как необычно выглядит и эта высадка тайком, и сам он, длинный, в выдровой шапке, с нелепым чемоданчиком в руке.

Оробев, он задел ногой за канаты, чуть не упал, с трудом добрался до края причала и там, в просвете между строениями, увидел наконец огни города и неяркий маяк, странно контрастирующий с домами на набережной Валлен.

У самого края причала, напротив Деревянного города, есть уютный маленький бар: высокая стойка красного дерева, несколько табуретов и столиков, полки с хрусталем.

Рауль Бабен сидел на своем обычном месте, массивный, как глыба: когда он плюхался на стул, тот, казалось, вот-вот рассыплется под его тяжестью.

Он ничего не делал. Каждый день он просиживал здесь долгие часы, куря одну за другой бесконечные сигары, от которых со временем на седине его бороды и усов отпечатался темно-желтый круг.

Посетители, входя, обязательно поворачивали голову в его сторону. Одни снимали шляпу, другие приподнимали ее, третьи протягивали руку. Бабен не вставал и довольствовался тем, что касался протянутой руки кончиками пальцев.

В Деревянном городе, дощатые строения которого тянутся вдоль причалов, имя Бабена можно было прочесть на добром десятке мастерских: кузницы, лесопильни, ремонт рыболовных сетей, установка моторов, а в гавани, только что покинутой Жилем, туз пик - фирменная марка Бабена красовался на трубах двадцати траулеров.

По меньшей мере каждый час мимо бара проходил грузовик с солью, льдом или углем, и грузовик этот принадлежал Бабену: склады у него были и возле вокзала, и в Ла-Паллисе.

Время от времени в \"Лотарингском баре\" звонил телефон: \"Передайте месье Бабену, что...\"

Бабен, не вставая с места и не вынимая сигары изо рта, отдавал распоряжения, потом, вздохнув, вновь устремлял взгляд в окно.

Увидев, как от черного корпуса \"Флинта\" отвалила шлюпка, Бабен нахмурил густые брови. А когда Жиль Мовуазен с чемоданчиком проходил мимо, Бабен чуточку раздвинул занавески, чтобы получше разглядеть незнакомца.

Он понимал, что ему не надо вставать с места. Он и без того всегда все знал. Каждая шестерня в механизме жизни города и порта была ему знакома, словно он сам пустил ее в ход. Действительно, минут через десять с \"Лотарингским баром\" поравнялся Сулемдаль, и Бабену пришлось сделать всего три шага до входной двери.

- Ба! Сулемдаль! Норвежец протянул руку.

- Вы к Плантелю? Раньше восьми не появится. Уехал в Руайан - на одном из его судов авария. Что будете пить? И кто этот парень, которого вы сюда доставили?

- Жиль Мовуазен, француз. Родители умерли в Тронхейме, и он застрял там без гроша.

- Гастон! - запросто окликнул Бабен хозяина бара: он привык видеть в нем одного из своих служащих.- Обзвоните гостиницы, выясните, где остановился некий Жиль Мовуазен.

За Большой часовой башней Жиля озарил жаркий свет витрин, и он с неожиданным волнением услышал голоса прохожих: люди здесь в самом деле говорили по-французски. Жиль понимал каждое слово и непроизвольно провожал их любопытным взглядом.

\"Французское кафе\" - за стеклами завсегдатаи, играющие в карты... Кожаная галантерея... А еще через несколько домов - скупо освещенный магазин, заваленный самыми разнообразными товарами - бухты канатов, фонари, якоря, тросы, бочки смолы, канистры с горючим, даже съестные припасы, словно в бакалейной лавке. И пахнет там-это угадывалось чем-то крепким и приятным.

На вывеске: \"Вдова Элуа. Товары для флота\".

Стоя на тротуаре, Жиль не сводил глаз с витрины. Слева в лавке-застекленная конторка. Сейчас в ней, должно быть, нестерпимо жарко-чугунная печка раскалена докрасна. В конторке крупная немолодая женщина, с несколько лошадиным лицом; это Жерардина Элуа, тетка Жиля по матери.

На ней было атласное платье с очень высоким воротником, украшенное камеей в золотой оправе. Она что-то говорила. Жиль не слышал слов, но следил за движением губ. Моряк, который сидел напротив нее, закинув ногу на ногу и положив на колено капитанскую фуражку, одобрительно кивал головой.

- Твоя тетка... Элуа...

Жиль то и дело сморкался, хотя глаза у него оставались сухими. Эта неотвязная простуда особенно живо напоминала ему о тронхеймской драме, воскрешая ее во всех подробностях, вплоть до запаха.

Отец тоже был насквозь простужен в тот вечер, когда они высадились в Тронхейме после гастролей на Лофотенах, где труппа распалась. Как всегда, Мовуазены тут же отправились искать гостиницу поменьше и подешевле.

Отец, мать и Жиль стояли на улице со своим громоздким багажом. Перед ними два скупо освещенных подъезда - две гостиницы. Выбирай любую. Никаких оснований предпочесть одну другой.

Увы! На вывеске одной из гостиниц красовался большой белый шар, и отец Жиля, взглянув на жену, тихо бросил:

- Это ничего тебе не напоминает?

Но разве любая гостиница не пробуждала в них каких-нибудь воспоминаний? С тех пор как Мовуазены, не успев даже обвенчаться, уехали из Ла-Рошели, они только и делали, что кочевали по гостиницам и меблированным комнатам.

Жиль не бывал в Ла-Рошели, но знал, что, попав туда, первым делом должен сходить на улицу Эскаль, старинную улицу с аркадами, где дома нависают над тротуаром и сквозь неровные камни мостовой пробивается трава. Там, на дверях дома No 17, висела когда-то медная дощечка: \"Месье и мадам Фошерон, первая премия консерватории\".

Во всех комнатах дома звучала музыка-старики Фошероны содержали частную музыкальную школу.

Каждый день из деревни Ниёль-сюр-Мер приходил Жерар Мовуазен, худощавый молодой человек со скрипичным футляром под мышкой.

А вечером Элиза, одна из дочерей Фошерона, ждала его под аркадами, и они, наверно, подолгу простаивали в темноте, прижавшись друг к другу, как та парочка, которую видел Жиль, высаживаясь на берег.

Они уехали в Париж. Жерар Мовуазен играл в оркестрах кинематографов, изредка выступал в концертах, а потом пошло - город за городом, гостиница за гостиницей.

Интересно, знал ли кто-нибудь в Ла-Рошели, что Мовуазены подвизаются в варьете и цирках как фокусники и что Элиза в розовом трико...

Именно такой, в розовом трико, облегающем широкие бедра, - мать до сих пор стояла перед глазами Жиля. Вот она во время номера подает затянутому во фрак отцу блестящие аксессуары...

Тронхейм... Белый шар на вывеске гостиницы...

- Послушай, Элиза, возьми себе отдельный номер. Я выпью грога, приму две таблетки аспирина и всю ночь буду потеть. Иначе с этой простудой не разделаешься.

Ну нет! Деньги нужно экономить.

- Мне лучше побыть с тобой.

В комнате, как во всех норвежских домах, высилась монументальная печь, облицованная сливочно-белым фаянсом.

- Велите хорошенько протопить, хозяин. И пусть принесут грогу погорячей.

Мовуазен носил усы - у фокусников это традиция. И красил их - не из кокетства, а потому, что фокуснику не полагается выглядеть старым.

Жиль, как сейчас, видит эти черные с синеватым отливом усы и красный нос отца на белизне подушки.

- ...койной ночи, папа! ...ночи, мама!

Утром мать нашли мертвой - она угорела от этой фаянсовой печи; отец еще боролся за жизнь, но недолго. Ровно столько, чтобы простонать:

- Твоя тетка... Элуа...

Жиль прошел по набережной чуть дальше, до пристани для судов, курсирующих между Ла-Рошелью и островом Ре, уселся на кнехт и стал издали смотреть на магазин, за витриной которого в аквамариновом свете конторки смутно угадывался силуэт его тетки.

Жиль знал здесь и многих других людей, хотя никогда их не видел: отец с матерью постоянно вспоминали родной город, называли улицы, фамилии, торговцев.

- Помнишь того булочника, который...

Жиль вздрогнул. Проходившая мимо девушка в коротенькой юбочке тоже вздрогнула, обернулась и окинула его любопытным взглядом. Это была та самая девушка, которая только что в гавани, у цистерны...

Она обернулась еще два раза и наконец скрылась под- ледяным сводом Большой часовой башни.

Жиль не подозревал, что в эту минуту фамилию его произносят во всех гостиницах города.

- Мовуазен?.. Как грузовики?.. Нет, такого у нас нет.

Кладовщик в серой блузе уже опускал жалюзи на заведении Элуа, но дверь оставалась приотворенной - капитан дальнего плавания еще не вышел. Кожаная галантерея, немного подальше, тоже закрывалась.

Мимо проехал большой зеленый грузовик, и Жиля словно ударило током на кузове он прочел свою фамилию: \"Грузоперевозки Мовуазена\".

Это, конечно, его дядя по отцу - у него транспортное агентство.

Жилю нужно было лишь перейти улицу... \"Это я, тетя, Жиль, ваш племянник. Папа с мамой...\"

Одна мысль об этом повергла его в панику. Ни один город - он столько перевидал их на своем веку! - никогда не нагонял на него страху. А вот Ла-Рошели он боялся.

\"Завтра!\" - дал он себе слово.

В кармане у него еще оставалось двести франков. Одеждой Жиля снабдил хозяин гостиницы в Тронхейме.

- Понимаете, когда мой сын носил траур по матери... Вещи как новенькие...

А капитан Сулемдаль бесплатно довез его до Ла-Рошели и тайком высадил в порту: брать пассажиров на \"Флинт\" не разрешалось.

Жиль пробыл на суше уже больше часа, но мало что увидел: кусок набережной, гавань и в глубине ее - две выступающие из мрака старинные башни; за ними начиналось море, по которому он приплыл сюда.

Он встал, поднял чемоданчик и дошел до Большой часовой башни; в этот час, когда закрываются магазины, из-под свода ее, продутого холодным сквозняком, толпой валили прохожие. Все они говорили по-французски, и Жиль поминутно вздрагивал: ему казалось, что обращаются к нему.

Еще несколько шагов, и он в городе. Впереди уже i заполыхали яркие витрины: \"Единые цены\", \"Новая галерея\"...

Жиль опять повернул к причалам. Он не привык к городам, где нет ни цирка, ни мюзик-холла. Куда бы Мовуазены ни приезжали, им заранее было известно, где остановиться. В каком-нибудь переулочке возле театра обязательно отыскивалась гостиница, в которой можно было встретить знакомых - китайских жонглеров и музыкальных клоунов, труппу марокканских акробатов и дрессировщицу голубей.

Впечатление было такое, что он никуда не уезжал. Повсюду одни и те же фотографии, развешанные по стенам или воткнутые за раму зеркала. Повсюду один и тот же дешевый ресторанчик, где можно оставить записку тем, кто приедет после тебя.

Жиль пересек более темную, обсаженную деревьями часть набережной и вышел на крошечную площадь, на середине которой высился писсуар, казавшийся огромным.

Площадь находилась у входа в порт, возле башен, неподалеку от рыбного рынка - Жиль не видел его, но догадался по запаху. Рядом оказалось кафе: несколько ступенек вверх, узкое окно, посыпанный опилками пол.

Жиль робко приотворил дверь:

- Извините, мадам, у вас не сдаются комнаты?

Толстуха Жажа, знаменитая участница всех рыбных распродаж, матрона в сабо из Сабль д\'Олонн и чулках, подвязанных ниже колена красной тесемкой, удивленно и растроганно уставилась на него.

- Да ты входи, паренек. Ну и чепчик у тебя! Жиль крутил в руках свою меховую шапку.

- Говоришь, комната нужна? На ночь или на месяц?

- На ночь. Может быть, на несколько дней. Жиль вспомнил про двести франков и мысленно отсрочил визит к тетке.

- Ну что ж, постараемся тебя устроить, мой ангелочек. Ты обедал?

Откуда Жиль мог знать, что Жажа называет на \"ты\" весь город, не исключая даже великого Бабена? Это было нечто вроде ее привилегии.

- Ты, наверно, издалека? Да ты весь продрог, малыш! Давай-ка нальем тебе стаканчик для согрева.

Жиль охотно отказался бы - он еще не пробовал спиртного. Но толстуха без разговоров нацедила ему большую стопку чего-то очень крепкого.

- Надеюсь, кормиться будешь здесь? Сегодня у нас селедка-сам увидишь, что это такое! Ты в трауре? Впрочем, не удивительно: завтра день поминовения.

Жиль подчинялся ей безропотно, как ребенок. И то сказать: ему было всего девятнадцать, да и жил он всегда не так, как живут его сверстники.

- Значит, у тебя в Ла-Рошели родня? Фамилию не спрашиваю. А ты предупредил о приезде?.. И холодно же, наверно, в этой твоей Норвегии!

Жилю-то, во всяком случае, еще никогда не было так тепло. Ресторанчик, по утрам ломившийся от посетителей, сейчас пустовал. Лишь изредка какой-нибудь рыбак забегал сюда пропустить стаканчик и перекинуться словцом с Жажа, которая обхаживала Жиля, как наседка однодневного цыпленка.

- Нет, нет, еще глоточек сидра. Я его выписываю из Бретани: здешние моряки большей частью бретонцы. Так что сам понимаешь...

И все-таки в глазах у нее читалось то же удивление, что у девушки, целовавшейся возле цистерны. Жиль был не такой, как другие,-слишком вежливый, слишком застенчивый. Одно это его пальто, длинное, узкое...

- Держу пари, ты всю жизнь держался за мамочкину юбку.

Толстуха угадала, хотя и не совсем. Когда-то - в поездах не реже, чем в гостиничных номерах,- колыбель Жилю заменяла плетеная корзинка, занавешенная по бокам кусками ткани, и грудным ребенком он не раз оставался под присмотром клоуна или дежурного пожарника.

- Ну, пора и на боковую. Пойдем покажу комнату.

Путь их по узким лесенкам и запутанным коридорам оказался на редкость сложным, и, засыпая, Жиль подумал, что в одиночку ни за что отсюда не выберется.

Дверь была заперта, но из-под нее пробивался свет. Бабен постучал он знал, что в это время вдова Элуа приводит в порядок счета и записи.

- Кто там?

- Бабен.

Она отперла. В магазине было темно. Свет горел лишь в стеклянной клетке конторки.

- Отправляете ночью судно, месье Бабен?

- Да нет. Проходил мимо, ну и говорю себе... В глазах мадам Элуа читалось: \"Что нужно этой старой обезьяне?\"

Зубы ее обнажились в улыбке.

- Всегда рада вас видеть.

- Как дела? Что нового?

Бабен подсел к раскаленной чугунной печурке. Же-рардина Элуа сняла очки: она избегала носить их при посторонних.

- Что вы имеете в виду?

- Ничего. Гм...

\"Какая нелегкая его принесла?\" - с тревогой подумала Жерардина.

Рауль Бабен, персона достаточно важная, чтобы позволить себе нигде не вынимать сигару изо рта, размышлял, следя за настороженной вдовой: \"Не у нее ли?..\"

Жиль Мовуазен не зарегистрирован ни в одной из гостиниц. У кого же он остановился? Что, если Жерардина, как в своем кругу называют ее они, судовладельцы, ломает комедию?

- У Боба все в порядке?

Боб - сын мадам Элуа, первый безобразник во всей Ла-Рошели: любил в пьяном виде гонять машину и неизменно наезжал на пешеходов.

- В полном порядке. Он на несколько дней уехал в Париж.

- Ну, так вот...

- Что \"вот\"?

- Да ничего. Просто зашел по пути поздороваться. А теперь желаю доброй ночи! Кстати, смола, которую вы поставили мне на прошлой неделе... Впрочем, не стоит об этом. Мой заведующий производством, наверное, уже написал вам.

Куда девался молодой Мовуазен, черт его побери?

Бабен, покусывая сигару, тяжело и медленно шагал по улице. Наступал неприятный момент, когда полагалось возвращаться к себе. Дом и семья давно ему опостылели. Усаживаясь за ужин, он всегда ворчал и окидывал домашних недоброжелательным взглядом.

На этот раз он не стал дожидаться десерта, прошел к себе в кабинет и снял телефонную трубку.

- Алло! Это вы, Армандина?.. Да, говорит Рауль. Если случайно увидите высокого тощего парня во всем черном, на голове выдровая шапка... Не могу объяснить- это не для телефона, но... Да-да, хотелось бы. Очень важно. Не возражаю, если... Вы поняли? Доброй ночи, крошка! Надеюсь, вы одна?

Последнюю фразу Бабен добавил из вежливости: он прекрасно знал, что делит благосклонность красавицы Армандины по меньшей мере еще с несколькими счастливцами.

- И ты не боишься, что Жажа увидит все твое хозяйство, мой мальчик?

Жиля словно подбросило: он разом проснулся и увидел, что лежит совершенно голый. У него не было чистой смены белья, и перед сном он разделся донага, а под утро сбросил с себя одеяло.

- Ишь ты, кожа-то, как у цыпленочка! - восхитилась кумушка, подбирая с полу носок и выворачивая его наизнанку.- Других у тебя нет? Тогда полежи еще чуть-чуть.

Когда она вернулась, носок был распялен у ней на кулаке; в другой руке она держала иглу с черной шерстяной ниткой.

- Ты что, стесняешься одеваться при мне? Даже теперь, когда я тебя нагишом видела? Ладно, ладно, ухожу. Когда будешь готов, приходи завтракать.

Она скормила Жилю дюжины две устриц, налила белого вина, и он не посмел отказаться - вдруг она обидится или рассердится. Пока он ел, она так внимательно наблюдала за ним, что молодой человек от смущения уставился в окно.

- В такой день не очень-то удобно представляться родне. К тому же сейчас все на кладбище... К полудню я сготовлю кроличье рагу. Любишь?

Повторятся ли когда-нибудь для него эти минуты? Хотя что в них особенного? Через окно Жиль видел крошечную площадь, приземистый писсуар из рифленого железа и за ним, сквозь сетку мелкого пронизывающего дождя, поднятые паруса рыбачьих баркасов. Дом Жажа пропах спиртным и жареным луком. Руки у нее были толстые и неправдоподобно розовые.

Обращаясь с ним как с ребенком, она настолько в этом преуспела, что когда Жиль, выйдя на улицу, машинально наподдал ногой камешек, он тут же испуганно обернулся - вдруг кто-нибудь видел?

Впрочем, улицы были пусты, лишь изредка вдали мелькала старуха в черном с хризантемой в горшке или с тощим букетиком. Жиль не стал никого расспрашивать и потратил целых полчаса на поиски улицы Эскаль, хотя до нее было рукой подать. Подойдя к дому No 17, он увидел большие сводчатые ворота, которые ему так часто описывали, только раньше они были выкрашены зеленой краской, а теперь - под дерево. Дверь в одной из воротных створок была приоткрыта, и Жиль посмотрел во двор: черный квадрат земли и несколько деревцев, с которых стекали капли дождя.

Машинально он подошел к одному из задернутых муслином окон. Попытался заглянуть сквозь занавеску и простоял так довольно долго. Внезапно он сообразил, что видит в оконном стекле не свое отражение, а чье-то чужое лицо, удивленно взирающее на него из комнаты. Это было лицо очень старого человека, оно показалось Жилю неестественно бледным, но, так и не успев решить, мужчина перед ним или женщина, он сконфуженно заторопился прочь.

В собор он пришел к середине обедни и пробыл там до конца ее. Потом долго стоял, глядя, как расходятся прихожане, и убеждая себя, что ищет глазами свою тетку, хотя на самом деле ему куда больше хотелось увидеть вчерашнюю девушку.

Город пугал его. Он не знал, куда направиться, чем заняться; зайти один в кафе он тоже не решался. На него оглядывались, и он засунул свою выдровую шапку в карман. Но разве его пальто не по росту не привлекает внимания и без нее?

В полдень или даже чуть раньше он с неподдельным облегчением вернулся к Жажа, уже накрывшей для него столик у самого окна.

- А где твоя меховушка? Потерял? Жиль вытащил шапку из кармана пальто, и толстуха задумчиво повертела ее в руках.

- Мех-то настоящий. Интересно, хватит тут на воротник или нет.

Почти на всех могилах горели свечи; при малейшем дуновении ветра маленькие язычки пламени как живые вытягивались в одну сторону, и казалось, вот-вот потухнут; но они, словно чудом, тут же выпрямлялись. Люди шли по мокрому гравию дорожек, стараясь ступать потише и разговаривать вполголоса.

Жиль читал имена, высеченные на камне; среди них попадались знакомые - он слышал их от родителей. Например, Виталина Басе. Мать часто вспоминала эту свою горбатенькую подружку.

\"...в бозе почившая 32 лет от роду. Молитесь за нее\".

На могиле маминой подруги не было ни букета, ни свеч, и Жиль решил, что ему следует принести цветов. Такие внезапные порывы были у него не редки. Но он тут же подумал: придется выйти с слсдбища, прицениться к хризантемам. Торговка посмотрит на него с удивлением. А потом, с цветами в руках, он будет выглядеть еще более неуклюжим. И не дай бог кто-нибудь заметит, как он кладет букет на могилу почти чужого ему человека!

Он остановился перед одним из самых больших памятников - огромным склепом, куда можно войти не наклоняясь. Камень еще не утратил первоначальной белизны, над входом высечено только имя; \"Октав Мовуазен\".

Это брат отца, владелец грузовиков; судя по надписи, дядя скончался четыре месяца назад

Мало-помалу Жиля охватывал безотчетный страх. Он кружил по кладбищу, как утром кружил по безлюдному городу, и число мертвецов все больше подавляло его. Отец с матерью умерли за морем, и никто не принесет цветы на их могилу. Умер его дядя Мовуазен, о котором Жилю всегда рассказывалось так, словно это могучий, несокрушимый медведь. Умерла горбунья Виталина Басе. А Леонтина Пупье, старая дева, чей портрет смотрит на него из-под венка, с фарфорового медальона,- не та ли это служанка, что вырастила его мать?

Жиль вздрогнул, спрятался за кипарис и замер: метрах в десяти от себя он заметил тетушку Элуа и двух девушек, несомненно его кузин. Одна из них, постарше, немного косила. Младшая, маленькая толстушка, явно высматривала кого-то. Может быть, своего возлюбленного?

Чувствовалось, что три эти женщины - важные особы. Садовник, пришедший вместе с ними, расставлял перед могилой горшки с цветами. Жерардина Элуа, не наклоняясь, давала ему распоряжения, словно у себя в магазине. Затем, когда могила была убрана, она небрежно осенила ее крестным знаменьем и пошла прочь; обе ее дочери, чуть поотстав, последовали за ней, и все, кто встречался им на дорожке, поворачивались и здоровались с ними.

Почему Жиль направился им вслед? Говорить с ними сейчас он не собирался. У него оставалось достаточно денег, чтобы еще раз, может быть, два переночевать у Жажа.

Выходя за ограду кладбища, Жиль поймал на себе чей-то взгляд - такой пристальный, что юноша залился краской. Не удивительно: на него смотрела очень красивая дама в меховом манто.

Он хотел пройти мимо, но она заговорила, и колени у Жиля подогнулись.

- Прошу прощения, месье. Извините, если ошибаюсь, но вы случайно не Мовуазен? Я хочу сказать - сын Жерара?

Он утвердительно кчвнул.

- Боже правый! Вот уже несколько минут я наблюдаю за вами. Я была приятельницей вашего дяди. Вам известно, что он умер? В свое время я немного знавала и вашего отца. Увидев вас... Такое сходство... Как вы оказались в Ла-Рошели?

- Мои родители умерли, - сказал Жиль, словно отвечая заученный урок.

Аромат духов, источаемый норковым манто, постепенно окутывал его.

- Вы, конечно, остановились у родных? У вашей тетушки Элуа?

- Пока нет. Я... Я переночевал в одной маленькой гостинице.

- Вы без шляпы? В такой холод? Жиль переступил с ноги на ногу, не решаясь признаться, что шапка у него в кармане.

- Не сердитесь на мою назойливость, но, может быть, вы заглянете ко мне выпить чашку чаю? Вон, кстати, и такси. Каких-нибудь две минуты...

В театральных ложах Жиль иногда видел женщин вроде этой, но говорить с ними ему не приходилось. Если она действительно знавала отца, ей, должно быть, под сорок. Однако с виду она совсем молода и красива утонченной, как бы чуть приглушенной красотой; а вот мать Жиля, примерно ее ровесница, еще задолго до смерти забыла, что такое кокетство.

- Значит, вы приехали в Ла-Рошель совсем-совсем один?

В такси уже пахло духами. Рукой в тонкой перчатке дама сочувственно коснулась плеча юноши.

- И никто не встретил вас на вокзале? Никто не приютил? Не будь я одинокой женщиной, я с радостью предложила бы вам свое гостеприимство. Конечно, как только ваша тетя узнает, что вы в городе... По-моему, я видела ее на кладбище. Это такая высокая сухая женщина с властным лицом?

- Да.

- Вы знакомы с ней? - заинтересовалась спутница.

И ему пришлось сознаться:

- Я видел ее через окно магазина.

- Нет-нет, обязательно! Вы непременно выпьете чашку чаю с пирожными. Устраивайтесь поудобней. Подумать только, я знавала вашего отца, когда он был вам ровесник! Он много путешествовал, не правда ли?

Дама сняла манто и осталась в платье из очень плотного шелка, облегавшем ее довольно пышные формы.

- Жанна! Чай подадите в маленькую гостиную.

В этой благоухающей квартире, полной шелка, бархата, безделушек и прочих хрупких вещиц, было тепло и уютно. Даже телефон прятал свои чересчур утилитарные контуры под кринолином маркизы с тонким фарфоровым личиком. Вдруг он зазвонил.

- Алло!.. Конечно, друг мой... Да, да... Довольно улыбаясь в трубку, она продолжала разглядывать Жиля Мовуазена.

- Конечно... Если хотите... До скорого! - И вновь окликнула горничную: - Еще прибор, Жанна.- Затем объяснила Жилю: - Это один мой приятель. И друг вашего дяди. Он зайдет на минутку. Нет-нет, я вас не отпущу. Он будет просто счастлив познакомиться с вами.

У подъезда уже послышался шум машины. Жиль не без удивления заметил, что приятель, о визите которого его предупредили, отпер дверь собственным ключом. Затем, как свой человек в доме, постучался в будуар.

- Входите, друг мой. У меня для вас сюрприз. Угадайте, кого я имею удовольствие вам представить.

Рауль Бабен посмотрел на Жиля и помотал головой.

- Это же Мовуазен. Племянник Октава Мовуазена, сына Жерара. Как видите, память на лица у меня лучше, чем у вас. Я ходила на кладбище, на могилу нашего бедного друга...

Бабен протянул руку, потом, нахмурившись, осведомился:

- Выходит, вы Жиль Мовуазен?

- Да, месье.

- Но тогда...

Бабен разыгрывал комедию по всей форме: повернулся лицом к женщине, обнял молодого человека за плечи.

- Постойте-ка, мой юный друг. Когда вы прибыли в Ла-Рошель?

- Вчера. Я приехал на норвежском судне \"Флинт\".

- Отлично знаю этот корабль. Сейчас с него разгружают тресковую икру, заказанную мной в Тронхейме. Сулемдаль - старый мой знакомый. Но меня интересует, откуда вы узнали... Вы еще не были у нотариуса?

- У какого нотариуса?

- Не станете же вы утверждать, что вам ничего не известно?

Больше всего, однако, пришлось в этот час удивляться Жажа, прикорнувшей у плиты с рыжим котом на коленях. Сквозь дрему она заметила, чго на площади остановилась большая машина, откуда вылезли двое. Она, естественно, не могла предположить, что это к ней, и прямо-таки выпучила глаза, узнав одного из приехавших, когда он взялся за ручку двери.

- А этому что здесь надо? - проворчала она, столкнув кота на пол и вставая.- Выходит, и вы, месье Плантель, не брезгуете пропустить стаканчик у мамаши Жажа?

Посетитель, сопровождаемый капитаном Сулемда-лем, в самом деле был не кто иной, как судовладелец Эдгар Плантель собственной персоной. Волосы у главы фирмы \"Басе и ПлангеЛь\" были седые, приглаженные на висках, лицо розовое, в руке трость с золотым набалдашником.

- Жажа, у вас остановился молодой человек, приехавший вчера в город?

- Возможно.

- Он здесь?

Плантель не сел, и вид у него в роскошной шубе был такой барственный, что комната казалась слишком для него тесной.

- А что вам от моего парня нужно?

- Он вышел? Не знаете, куда?

- Я в чужие дела не лезу. Он вам что, родня? Коли так, я не сказала бы, что он очень уж спешит увидеться с вами.

Плантель колебался. Может быть, присесть с Сулемдалем где-нибудь в уголке и подождать? Но с минуты на минуту сюда ввалятся рыбаки, матросы с его же судов... Он подал Сулемдалю знак, и оба опять сели в машину. Шофер обернулся, ожидая распоряжений.

- Постоим здесь.

Со вчерашнего вечера, когда Сулемдаль, обедая у Плантеля в его особняке, невзначай рассказал судовладельцу о своем пассажире, Жиля разыскивали по всей Ла-Рошели. Во всех гостиницах города опять зазвонили телефоны.

Совершенно случайно матрос с \"Флинта\" увидел Жиля в полдень у Жажа и сообщил об этом капитану.

- Интересно, не отправился ли он к Жерардине...

Армандина зажгла лампы, и атмосфера в будуаре стала еще более обволакивающей.

- Итак, мой юный друг... Вы позволите мне называть вас так? Я ведь гожусь вам в отцы. Итак, повторяю, вы не получали никаких известий, никакого уведомления? Вы даже не читали объявлений, помещенных в газетах почти всего мира? Интересно... Понимаете, я не вправе сказать вам больше. Не сердитесь, что невольно интригую вас. Скоро вы все поймете... Дорогая, прошу вас, позвоните мэтру Эрвино. Узнайте, дома ли он. Ответили? Передайте мне трубку. Алло! Это вы, Эрвино?.. Я не оторвал вас от дел?.. Подагра? Тем лучше... Да нет же, я говорю \"тем лучше\" лишь потому, что благодаря подагре застал вас дома в день поминовения. Угадайте, кто сейчас рядом со мной... Нет, я не из дому. Так вот, со мной молодой человек по имени Жиль Мовуазен... Исключено. Совершенно уверен... Именно об этом я и подумал. Будем у вас через несколько минут.

- Дайте ему хоть допить чай,- вмешалась Армандина, увидев, что Рауль Бабен уже натягивает свое тяжелое пальто.

- Эрвино ждет нас. Вы даже не представляете себе, какую новость услышит этот молодой человек из уст почтенного нотариуса! Идемте, друг мой. И не забудьте, что наша приятельница была первой, кто оказал вам гостеприимство в этом городе.

Бабен не подозревал, что Жиль тут же мысленно возразил ему: \"Неправда! Первой была Жажа!\"

И неизвестно почему молодой человек с нежностью вспомнил о носках, валявшихся у его постели и заштопанных толстухой.

- Моя машина у подъезда. Эрвино живет на улице Гаргулло.

Уже смеркалось. Дождь перестал, и по улицам медленно прогуливалась праздничная толпа. Бабен и Жиль вошли в темный двор, в глубине которого стоял старый особняк.

Посетителей ждали: слуга немедленно провел их в библиотеку, и сидевший там человек сделал слабую попытку подняться им навстречу.

- Не трудитесь, пожалуйста. Дайте ноге покой... Месье Мовуазен, рад представить вам мэтра Эрвино, нотариуса вашего покойного дяди.

Нотариус, неприметный старичок в халате неопределенного цвета, со вздохом водрузил левую ногу на табурет.

- Садитесь, месье Мовуазен. Мне стоило немалых трудов разыскать вас.

- Извините, это я его разыскал.

- Но как...

- Его родители умерли в Тронхейме. Несчастный случай. Молодой человек приехал сюда и...

- Вы ввели его в курс дела?

- Еще нет.

Жилю почудилось, что собеседники обменялись беглым взглядом. Эрвино нерешительно предложил:

- Не позвонить ли Плантелю?

- Как вам угодно. Теперь, когда этот здесь...

Нотариус придвинул к себе аппарат; то, что он услышал в ответ, явно его озадачило.

Тут они с Бабеном заговорили вполголоса. Жиль робко сидел .на краешке кресла. Он угадывал слова:

- Где?

- В маленьком кафе возле порта. С ним Сулемдаль.

Бабен чуть не прыснул со смеху.

- Что будем делать?

- Может быть, пошлете за ним?

Нотариус позвал лакея. Жилю стало жарко. У него немного кружилась голова. От сигары, предложенной Бабеном, он отказался.

- Благодарю вас, я не курю.

- Рюмку портвейна?

- Я не привык к вину.

Во всем происходящем чувствовалось нечто двусмысленное, но Жиль был слишком ошарашен, чтобы разбираться в своих впечатлениях. Конечно, все очень заняты им, но заняты и чем-то помимо него. Обращаются с ним уважительно, но так, словно его можно не принимать в расчет.

- Ввиду дня поминовения вскрытие завещания состоится не раньше чем послезавтра,- снова возвысил голос мэтр Эрвино.- Пока что, месье Мовуазен, могу сообщить вам одно: вы - единственный наследник вашего дяди. Вот уже четыре месяца, как мы вас повсюду разыскиваем.

Слова Жиль различал ясно, даже с какой-то неестественной отчетливостью, но смысл их улавливал с трудом, и собеседники, пристально следившие за его реакцией, только диву давались. Ни изумления, ни радости. Уж не дурачок ли он?

- Ваш дядя не только возглавлял \"Грузоперевозки Мовуазена\", но был держателем акций почти всех крупных предприятий Ла-Рошели и прилегающего района.

Лакей, посланный за Эдгаром Плантелем и капитаном Сулемдалем, привез их и ввел в библиотеку. Плантель был слегка бледен.

Он коснулся руки Бабена и негромко бросил:

- Поздравляю.

- Не с чем.

Сулемдаль удивленно и даже с известным почтением взирал на безбилетного пассажира, который не сегодня завтра станет одной из самых важных персон в Ла-Рошели.

- Месье Мовуазен, узнав, что вы в городе и находитесь в одном из припортовых ресторанов, я счел своим долгом... Поверьте, я счастлив познакомиться с вами...

Почему Жиль повернулся в сторону нотариуса, как и прежде, забившегося в кресло? Лица мэтра Эрвино было почти не видно, и, вероятно, поэтому Жилю показалось, что оно осклабилось в усмешке, от которой юноше стало не по себе.

- Присаживайтесь же, господа, прошу вас,- громко проскрипел нотариус.- Человеку, прикованному подагрой к креслу, не слишком приятно, когда вокруг стоят. Чем вас угостить? Виски? Портвейном? Ба-бен, кнопка рядом с вами. Позвоните, пожалуйста, метрдотелю.

III

В первую минуту он решил, что все еще находится на борту, и эта мысль на мгновение обрадовала его. Покачивание слева направо, медленный подъем и сразу за ним резкое падение вниз - все, вплоть до плеска текущей где-то воды, напоминало Жилю дни сильной качки, когда он, совершенно больной, валялся в своей узкой, выкрашенной эмалью каюте и добрый капитан Сулемдаль ухаживал за ним ласково и насмешливо, как нянька.

Да нет, чепуха! Он помнит, как сошел с \"Флинта\" на берег. И отлично знает, что лежит сейчас в особняке на улице Реомюра, самой аристократической улице Ла-Рошели. Вот который теперь час - этого он не может угадать: глухие шторы не пропускают света. Во всяком случае, внизу кто-то уже встал. Из крана течет вода. Женский голос переговаривается с мужским. Звуки отдавались в больной голове Жиля пушечными выстрелами, но были так неразборчивы, так невнятны, что вначале он различал только непрерывную канонаду: бум-бум-бум! Бум-бум-бум!