Следом за ней появился маленький золотой крестик — единственный предмет, имевший хоть какую-то ценность…
Затем Мегрэ достал целую пачку почтовых открыток. На одной из них был изображен фасад большого отеля в Каннах. На обороте женским почерком, с множеством орфографических ошибок было написано:
«Лутче бы ты приехала чем тарчать в своей дыре где всегда дожж. Тут неплохо. Платят и есть дают чиво хочишь. Цалую тебя. Луиза».
Мегрэ передал открытку инспектору, а сам занялся снимком. Это была премия, из тех, что обычно выдают на ярмарках стрелку, угодившему в самое яблочко.
На снимке лицо стрелка было наполовину закрыто прикладом карабина и один глаз был прищурен. Однако вполне можно было разглядеть могучие плечи и морскую фуражку на его голове. Сияющая Эмма держала моряка за локоть обеими руками и улыбалась в объектив… Внизу была подпись «Кемпер».
Потом появилось засаленное, измятое письмо — видно, его не раз перечитывали:
«Дорогая моя!
Все сделано, все подписано. У меня своя шхуна. Я назову ее «Красавица Эмма». Кемперский кюре обещался освятить ее святой водой, зерном, солью и всем, чем положено. Поставлю настоящее шампанское, пускай помнят о моем празднике много лет.
Выплачивать спервоначалу будет тяжеловато: я должен вносить в банк по десять тысяч франков в год. Но подумай только: на шхуне сто квадратных брассов парусов, и делает она десять узлов в час. Можно отлично заработать, перевозя в Англию лук. А коли так, мы скоро поженимся. Я уже нашел фрахт для первого рейса, но меня хотят обжулить, потому что я новенький.
Твоя хозяйка должна была отпустить тебя на освящение шхуны не на один день, а на два, потому что все будут пьяные и ты все равно не смелеешь вернуться в Конкарно. Мне уже не раз пришлось раскошеливаться, все требуют, чтобы я обмывал шхуну, она стоит в гавани под новеньким флагом.
Я снимусь на капитанском мостике и карточку пришлю тебе.
Целую тебя и обнимаю. Я тебя люблю и не дождусь, когда ты станешь моей женой.
Леон».
Мегрэ сунул письмо в карман. Он задумчиво глядел на белье, сушившееся на другой стороне тупичка. В шкатулке не оставалось ничего, кроме костяной ручки без пера. В ручку была вделана стеклянная линза с видом усыпальницы Лурдской богоматери.
— Сейчас живет кто-нибудь в той комнате, которую раньше занимал доктор? — спросил Мегрэ.
— Кажется, нет. Газетчики живут на третьем этаже.
Для очистки совести комиссар еще раз осмотрел мансарду, но ничего заслуживавшего внимания не нашел. Он спустился на первый этаж и открыл дверь комнаты номер три. Небольшой балкончик выходил на набережную; порт и гавань были как на ладони.
Кровать была оправлена, пол натерт, кувшин на тумбочке накрыт чистой салфеткой.
Инспектор следил за своим шефом с несколько скептическим любопытством. Посвистывая, Мегрэ огляделся вокруг и направился к маленькому дубовому столику возле окна. На нем стояла пепельница и лежал бювар.
Мегрэ открыл бювар. В нем хранились почтовая бумага с маркой отеля и голубой конверт, тоже с маркой отеля. Кроме того, в папке было два больших листа промокательной бумаги: один — почти черный от пропитавших его чернил, другой — использованный, очевидно, один раз.
— Принесите-ка мне зеркало, старина!
— Зеркало? Большое?
— Какое хотите. Только чтобы я мог поставить его на стол.
Когда инспектор вернулся с зеркалом, Мегрэ был уже на балконе. Он заложил большие пальцы в проймы жилета и с наслаждением дымил трубкой.
— Такое подойдет?
Мегрэ вошел в комнату и прикрыл окно. Затем взял зеркало, поставил его на стол и при помощи двух подсвечников, снятых с камина, приладил против зеркала промокательную бумагу.
Теперь каракули отражались в зеркале, но разобрать их было отнюдь нелегко. Многие буквы и даже слова вообще не отпечатались на промокательной бумаге, другие расплылись, и прочесть их можно было лишь с большим трудом.
— Понятно! — с хитрым видом сказал Леруа.
— И отлично. Тогда пойдите к хозяину и попросите у него кассовую книгу Эммы… Или что-нибудь еще, написанное ее рукой… Все равно что.
Мегрэ карандашом перенес на чистый лист бумаги следующие слова:
«… видеть… часов… пустой… обязательно…».
Когда инспектор вернулся, комиссар был занят восстановлением недостающих слов в предполагаемом тексте записки.
«Мне необходимо тебя видеть. Приходи завтра в одиннадцать часов в пустой дом, что стоит на площади возле гостиницы. Мы обязательно должны встретиться. Постучи, и я открою».
— Вот книжка, куда Эмма записывала белье, которое отдавала в стирку! — торжественно объявил Леруа.
— Спасибо, уже не нужно… Записка подписана, видите — …мма. То есть: Эмма. И записка была написана здесь, в этой комнате!
— Где официантка встречалась с доктором?! — вытаращил глаза инспектор.
Мегрэ понял, что после сцены, которую они наблюдали накануне с крыши гостиницы, мысль о близости Эммы и доктора вызывала у него отвращение.
— Так, значит, она…
— Спокойнее, молодой человек, спокойнее!.. Не надо поспешных умозаключений. И особенно дедуктивных выводов! Когда приходит поезд, в котором везут Гойяра?
— В одиннадцать тридцать две.
— Вот им вы и займитесь, старина. Предложите коллегам, которые его сопровождают, отвести нашего приятеля в жандармерию… Он будет там около полудня, правильно? Затем вы сообщите по телефону господину мэру, что я очень прошу его прибыть туда же и в то же время… Подождите!.. Вы позвоните на виллу мадам Мишу и скажете ей то же самое, понятно? И, наконец, вполне возможно, что жандармы с минуты на минуту приведут к вам официантку Эмму и ее любовника… Позаботьтесь, чтобы и они были в жандармерии к полудню… Кажется, я никого не забыл? Да, еще одна важная просьба: пусть Эмму без меня не допрашивают… Не давайте ей даже рта раскрыть…
— А как же таможенник?
— Он мне не нужен.
— А мосье Мостагэн?..
— Хм… Хотя… Нет. Он тоже не нужен.
Мегрэ спустился в кафе и заказал рюмку местного коньяку. Он неторопливо и с удовольствием выпил его и, уходя, бросил журналистам:
— Дело идет к концу, господа! Сегодня вечером вы сможете вернуться в Париж…
От прогулки по извилистым улицам Старого города настроение Мегрэ стало еще лучше. Он подошел к дверям жандармерии, над которыми развевался французский флаг. Волшебство солнечного дня, яркие цвета национального флага, веселый блеск белых стен создавали ощущение радостной атмосферы праздника 14 июля…
За дверью на месте дежурного сидел жандарм с юмористическим журналом в руках. Тихий и пустынный дворик, между каменными плитами которого пробивался пушистый зеленый мох, очень напоминал монастырский.
— Где бригадир?
— На задании. Лейтенант, бригадир и почти все жандармы ушли ловить бродягу, вам, конечно, известно, какого…
— Доктор Мишу на месте?
Жандарм улыбнулся и глянул на зарешеченное окошечко камеры.
— Будьте покойны, господин комиссар! Никуда он не денется…
— А ну-ка, откройте камеру.
Звякнули засовы. Комиссар крикнул сердечно и весело:
— Добрый день, доктор! Надеюсь, вы хорошо спали?
На комиссара смотрело серое лицо, заострившееся, как лезвие ножа. Доктор лежал на койке, до подбородка укрывшись грубым солдатским одеялом. Глаза его ввалились и лихорадочно горели.
— Что случилось? Вам нездоровится?
— Мне очень плохо, комиссар, — еле слышно прошептал доктор Мишу и со вздохом приподнялся на койке. — Это моя почка…
— Надеюсь, вам дают все, что вам нужно?
— Да, конечно. Вы очень любезны, комиссар.
Доктор лежал одетый. Он спустил ноги с кровати, сел и провел рукой по лбу. Комиссар тут же уселся верхом на стул и оперся локтями о спинку. Его цветущее лицо сияло неподдельной юношеской радостью.
— Я вижу, вы заказывали бургундское!
— Эту бутылку принесла мне вчера мать… Откровенно говоря, я предпочел бы не видеть ее… Но она кое-что прослышала в Париже и примчалась сюда…
Черные круги под глазами доктора были чуть ли не в пол-лица, и от этого небритые щеки казались еще более впалыми. Отсутствие галстука и измятый костюм усиливали впечатление отчаяния и растерянности, которое производила его жалкая фигура.
Доктор замолчал, чтобы откашляться. Он сплюнул в носовой платок и долго рассматривал мокроту, как человек, боящийся туберкулеза. Лицо доктора было сосредоточенно и тревожно.
— Есть новости? — спросил он устало.
— Жандармы ничего не говорили вам о том, что случилось ночью?
— Нет… А что случилось?.. Кого…
Он прижался к стене, словно боялся, что его ударят.
— Чепуха! Просто одного прохожего ранили в икру.
— А поймали того… того, кто стрелял? Я больше не могу, комиссар, я сойду с ума… И, согласитесь, есть от чего… Вероятно, пострадал еще один клиент кафе «Адмирал»? Ведь преследуют только нас… Я ломаю себе голову, но никак не могу понять, почему? За что?.. Мостагэн… Ле-Поммерэ… Гойяр!.. И яд, который предназначался всем сразу!.. Вот увидите, даже здесь, в тюрьме, они доберутся до меня… Но за что, за что?
Теперь лицо доктора было не только бледным, оно приобрело зеленоватый оттенок. Вид доктора вызывал отвращение, он казался живым воплощением ужаса, причем самого жалкого, самого отталкивающего.
— Я не могу спать… Смотрите, ведь это окно совсем близко. Оно зарешечено, но выстрелить можно и через решетку… Особенно ночью. Дежурный жандарм может заснуть или просто задуматься… Нет, комиссар, я не рожден для такой жизни!.. Вчера вечером, рассчитывая заснуть, я выпил целую бутылку вина… И не мог сомкнуть глаз. Мне было очень плохо… Хоть бы пристрелили этого бродягу с его желтым псом… Кажется, пса видели опять? Неужели он продолжает бродить вокруг кафе?.. Неужели никто не догадается прикончить его?.. А заодно и хозяина…
— Хозяин сегодня ночью покинул Конкарно.
— Вот как!
Доктор, очевидно, не мог в это поверить.
— Значит, он скрылся тут же после… после нового преступления?
— Он скрылся до!
— То есть как?.. Это же невозможно… Значит…
— Вот именно! Так я и сказал мэру сегодня ночью. Кстати, между нами говоря, ваш мэр тоже порядочный чудак!.. Как вы полагаете?
— Я?.. Не знаю… Не знаю…
— Неужели? А ведь он продал вам земельный участок. То есть между вами были какие-то отношения. Больше того, вы даже были друзьями…
— Нет, у нас были чисто деловые… хотя и хорошие отношения… Знаете, в провинции…
Мегрэ отметил, что голос доктора окреп и взгляд стал не таким тусклым.
— Так что же вы сказали мэру, комиссар?
Мегрэ вытащил свою клеенчатую записную книжку.
— Я сказал ему, что серия преступлений, или, точнее, серия покушений на убийство не могла быть совершена ни одним из известных нам лиц. Я не стану перечислять эти преступления, а перейду прямо к выводам… Я вполне объективен, не правда ли?.. И безупречно логичен… Вы, например, физически не могли стрелять в таможенника сегодня ночью… Стало быть, вас надо исключить из списка возможных виновников… Не мог стрелять и Ле-Поммерэ, поскольку завтра утром состоятся его похороны… Не стрелял и Гойяр, которого обнаружили в Париже… Ни тот, ни другой не могли также оказаться за дверью нежилого дома в пятницу вечером, когда был ранен Мостагэн… Приходится также исключить и Эмму…
— Но бродяга?.. Бродяга с желтым псом?
— Я о нем думал! Но он не мог отравить Ле-Поммерэ… В ту ночь он был совсем в другом месте, очень далеко оттуда, где разыгралась трагедия… Поэтому я и заявил мэру, что мы имеем дело с незнакомцем, с таинственным Иксом… Только он мог совершить все эти преступления… Если только…
— Если только?
— Если только не предположить, что преступников несколько! И что перед нами не односторонние преступления, а настоящая схватка между двумя группами… Или между двумя индивидуумами…
— Но, господин комиссар, что тогда будет со мной? Ведь неизвестные преступники бродят вокруг, кольцо сужается…
Лицо доктора вновь стало тусклым. Он схватился за голову обеими руками.
— Подумать только, ведь я так болен! Врачи предписали мне полнейший покой. О, для меня не понадобятся ни пуля, ни яд… Все необходимое сделает моя почка…
— Так какого же вы мнения о мэре?
— Не знаю. Ничего не могу сказать… Он из очень богатой семьи… Пожил в свое удовольствие в Париже, когда был молодым… Держал скаковую конюшню… Потом образумился. Часть состояния удалось спасти, он вернулся в дом своего деда, который тоже был когда-то мэром Конкарно… Потом продал мне земли, которые ему были не нужны… Мне думается, он хочет быть избранным в Совет республики и кончить свои дни сенатором…
Доктор встал. Можно было поклясться, что за последние два дня он потерял килограммов десять. И если бы он забился сейчас в истерике, в этом не было бы ничего удивительного.
— Вы окончательно сбили меня с толку, комиссар… Значит, Гойяр в Париже, а все думали… Но что он там делает? И зачем…
— Все это мы скоро узнаем. Гойяр сейчас прибудет в Конкарно… Пожалуй, даже, он уже тут…
— Он арестован?
— Во всяком случае, его сопровождают два господина… Но это не то же самое…
— Что он говорит?
— Ничего. Правда, его ни о чем и не спрашивали. Резко повернувшись, доктор посмотрел в лицо комиссару На его скулах появились неровные красные пятна.
— Что вы имеете в виду?.. Мне кажется, один из нас сошел с ума!.. Вы почему-то говорите со мной о мэре и о Гойяре… А я чувствую — вы слышите? — я чувствую, что меня могут убить в любую минуту!.. Меня не спасут эти решетки!.. Не спасет толстый дурак-жандарм, разгуливающий во дворе!.. А я не хочу умирать. Не хочу!.. Пусть мне дадут револьвер, чтобы я мог защищаться!.. Или пусть арестуют тех, кто покушается на мою жизнь!.. Тех, кто убил Ле-Поммерэ и отравил перно…
Доктор дрожал всем телом.
— Я не герой! Рисковать жизнью не мое ремесло! Я просто человек, и наконец я тяжело болен!.. Я и так еле жив, еле нахожу силы бороться со смертью… А вы говорите… Говорите без конца!.. А что вы сделали, чтобы спасти мою жизнь?
В ярости он боднул стену.
— Все это очень похоже на заговор!.. Вы все сговорились свести меня с ума!.. Да! Вы хотите упрятать меня в дом для умалишенных!.. Может быть, все это происки матери?.. Я всегда мешал ей, потому что строго следил за своей долей в отцовском наследстве… Но я не сдамся без боя.
Мегрэ не шелохнулся. Он по-прежнему сидел посреди белой камеры, одна стена которой была залита солнцем, верхом на стуле, опершись локтями о спинку и зажав трубку в зубах.
Доктор возбужденно бегал по камере взад и вперед и, казалось, вот-вот забьется в истеричном припадке.
Внезапно в камере послышалось негромкое:
— Ку-ку!
Это произнес веселый, чуть насмешливый голос с чисто детскими модуляциями. Эрнест Мишу подскочил от неожиданности и осмотрел все углы. Лишь после этого он перевел взгляд на Мегрэ. Комиссар вынул трубку изо рта и посмеивался, искоса глядя на доктора.
Казалось, щелкнула соскочившая пружина.
Мишу замер, обмякший, растерянный. Он расплывался, таял, становился прозрачным, казалось, он вот-вот исчезнет.
— Неужели это вы…
Можно было подумать, что его голос доносится откуда-то издалека.
Так чревовещатели заставляют говорить неодушевленные предметы. Их голос раздается неизвестно откуда — с потолка или из фарфоровой вазы.
Глаза Мегрэ все еще смеялись, когда он неторопливо встал со стула и произнес серьезным, успокаивающим тоном, который совсем не вязался с выражением его лица:
— Не надо так волноваться!.. Я слышу шаги во дворе. Через несколько секунд убийца будет здесь, в этой камере…
Дежурный жандарм впустил в камеру мэра. Но во дворе снять раздались шаги и голоса людей.
Глава 10
«Красавица Эмма»
— Вы просили меня приехать, комиссар?
Мегрэ не успел ответить. Во дворе появились два полицейских инспектора, между ними шел Жан Гойяр. За воротами бурлила возбужденная толпа.
Рядом со своими телохранителями журналист казался еще меньше, еще толще и короче. Он нахлобучил шляпу до самых бровей и, без сомнения боясь фотографов, прикрыл низ лица носовым платком.
— Давайте его сюда! — сказал Мегрэ инспекторам. — А сами не откажите в любезности сходить за стульями, так как я уже слышу женские голоса.
Пронзительный женский голос кричал:
— Где он?.. Я хочу его видеть немедленно! И я вас сотру в порошок, инспектор! Вы слышите?.. Сотру в порошок!
Ворвалась мадам Мишу, накрашенная, напудренная, в шелковом платье цвета мов. Она была увешана драгоценностями и задыхалась от негодования.
— Ах!.. Вы здесь, дорогой друг!.. — зажеманничала она, увидев мэра. — Можете себе представить подобную наглость?.. Этот молодой человек является ко мне, когда я еще не одета!.. Моя прислуга в отпуске… Я говорю ему через дверь, что не могу его принять, а он настаивает, он требует, он заявляет, что получил приказ привести меня!.. Представляете? Он дожидался в гостиной, пока я заканчивала туалет!.. Это просто невероятно!.. А ведь мой покойный муле был депутатом, он был почти избран председателем Совета!.. И этот лоботряс… да, именно лоботряс…
Она была так возмущена, что вряд ли понимала, что происходит вокруг. И вдруг она увидела Гойяра, упорно отворачивавшегося к стене, и сына, который сидел на краю койки, сжав голову руками. В залитый солнцем дворик медленно въехала открытая машина. Синели мундиры жандармов, невидимая толпа орала и свистела.
— Что это?.. Что происходит?
Ворота пришлось закрыть на засов, иначе толпа ворвалась бы во двор. Из машины вытащили бродягу. Теперь он был не только в наручниках; щиколотки его ног были связаны толстой веревкой, поэтому его волочили, как плотно упакованный тюк.
Следом за ним появилась Эмма. Наручников на ней не было, но лицо ее застыло, точно во сне.
— Развяжите ему ноги! — сказал комиссар.
Жандармы были горды своей добычей и все еще не остыли после охоты. Судя по всему, охота была нелегкой. Их мундиры были измяты и порваны, а лицо бродяги было в крови, которая текла из рассеченной губы.
Мадам Мишу издала вопль ужаса и попятилась к стене, словно увидела нечто отвратительное. Бродяга молча позволил развязать себе ноги. Он поднял голову и очень медленно осмотрелся.
— Без глупостей, Леон!.. Понятно? — проворчал Мегрэ. Бродяга вздрогнул и стал взглядом искать того, кто произнес эти слова.
— Дайте ему стул и носовой платок, — сказал комиссар.
Он заметил, как Гойяр скользнул в глубину камеры и скрылся за спиной мадам Мишу. Доктор, не глядя ни на кого, громко стучал зубами. Лейтенант жандармерии растерянно оглядывал собравшихся, стараясь угадать свою роль в предстоящей сцене. По-видимому, его немало удивило это необычное сборище.
— Закройте дверь! — скомандовал комиссар. — И пусть все сядут… Лейтенант, ваш бригадир может вести протокол? Может? Очень хорошо. Пусть он сядет за столик… Попрошу сесть и вас, господин мэр…
Толпа на улице замолкла, но даже здесь, в камере, ощущался ее накал, ее нетерпеливое ожидание.
Мегрэ ходил по камере взад и вперед, неторопливо набивая трубку. Затем он повернулся к инспектору:
— Вы бы позвонили в Кемпер, Леруа, секретарю профсоюза моряков, и спросили его: что случилось пять или шесть, а может быть, и семь лет назад со шхуной «Красавица Эмма»…
Леруа направился к двери, но мэр кашлянул и сделал знак, что хочет говорить.
— Могу вас проинформировать, комиссар… Историю шхуны «Красавица Эмма» в наших краях знают решительно все…
— Говорите.
Бродяга в своем углу заворчал, как злая собака. Эмма, сидя на краешке стула, не сводила с него глаз. Случайно она оказалась рядом с мадам Мишу, приторный запах духов этой дамы постепенно заполнял камеру.
— Сам я этой шхуны не видел, — непринужденно, чуть-чуть позируя, начал мэр. — Но знаю, что принадлежала она некоему Ле-Глену, или Ле-Гэреку… Он слыл отличным моряком, но был отчаянный парень… Как и все местные шхуны, «Красавица Эмма» доставляла ранние овощи в Англию… Но однажды все узнали, что «Красавица Эмма» ушла в более дальнее плавание… Два месяца о ней ничего не было слышно… Потом пришло известие, что шхуна была задержана по прибытии в маленький порт неподалеку от Нью-Йорка и что весь экипаж ее арестован… На шхуне был найден и конфискован груз кокаина… Конфисковали, разумеется, и шхуну… В то время почти все торговые суда, совершавшие рейсы через Атлантику и на Новую Землю, занимались контрабандной торговлей наркотиками…
— Благодарю вас… Сидеть смирно, Леон!.. Отвечайте со своего места. И главное — отвечайте на вопросы и только на вопросы. Вы поняли? Итак, прежде всего: где вас арестовали сегодня?
Бродяга вытер кровь, продолжавшую струиться по его подбородку, и глухим голосом ответил:
— Нас арестовали в Роспордене, на товарной станции… Мы ждали темноты, чтобы забраться в какой-нибудь поезд…
— Сколько денег было у вас при себе?
За бродягу ответил лейтенант:
— Одиннадцать франков и несколько монет.
Мегрэ взглянул на Эмму. Слезы бежали по ее щекам. Бродяга сидел согнувшись, как зверь, готовящийся к прыжку. Комиссар посмотрел на доктора. Эрнест Мишу не двигался, но, казалось, был на грани нервного припадка. Комиссар сделал знак одному из жандармов, и тот пересел поближе к доктору, чтобы следить за каждым его движением.
Бригадир прилежно писал, перо с металлическими скрипом царапало бумагу.
— Расскажите подробно, Ле-Гэрек, как, когда и где на шхуну был погружен кокаин.
Бродяга поднял голову. Он пристальным, тяжелым взглядом смотрел на доктора. Искривив рот, стиснув огромные кулаки, он проворчал:
— Банк дал мне ссуду на постройку шхуны…
— Это я знаю. Дальше!
— Это был плохой год… Франк падал, Англия стала меньше покупать овощей и фруктов… Я ломал голову, как заплатить банку проценты… Мы с Эммой отложили свадьбу, хотели сначала погасить основную часть долга… Тут ко мне пришел один журналист… Я знал его раньше, он часто вертелся в порту…
К всеобщему удивлению, Эрнест Мишу вдруг отнял руки от лица. Оно было бледно, но гораздо спокойнее, чем можно было ожидать. Он вытащил карандаш, записную книжку и написал несколько слов.
— Значит, погрузить кокаин предложил вам Жан Сервьер?
— Не сразу! Сначала он говорил о выгодном деле, на котором можно заработать… И назначил мне свидание в Бресте, в одном кафе… Там с ним были еще двое…
— Доктор Мишу и Ле-Поммерэ?
— Они!
Доктор продолжал делать пометки. На его лице появилось пренебрежительное выражение, на губах заиграла ироническая улыбка.
— Кто же из них троих передал вам товар? - Доктор застыл с карандашом в руке.
— Никто! Они только говорили, что за месяц или два я смогу заработать кучу денег… А через час появился американец. Имени его я так и не узнал. Я и видел-то его всего раза два… Похоже, он разбирался в морском деле… Он расспросил меня обо всем, что касается шхуны: какой экипаж мне понадобится и сколько нужно времени, чтобы установить еще один мотор… Я подумал, что речь идет о контрабанде спиртным… Тогда этим занимались все, даже офицеры казенных пакетботов… Через неделю пришли механики и установили на «Красавице Эмме» полудизель нового типа..
Он говорил медленно, уставясь перед собой. Руки Ле-Гэрека судорожно шевелились, они были выразительнее его окаменевшего лица.
— Мне дали английскую мореходную карту… Там были все курсы для парусников, все направления ветров… Сами понимаете, через Атлантику я шел первый раз… Из осторожности я взял с собой всего двух человек… И о деле не говорил никому, кроме Эммы. Она была на молу в ночь, когда мы уходили… И те трое тоже были там, они стояли возле машины с потушенными фарами… Груз мы погрузили еще раньше, днем… И тут я сдрейфил… Не из-за контрабанды, нет. Но ведь в школе-то я не учился… Пока можно обходиться лотом и компасом, я ничего не боюсь. Но там, в океане… Один старый капитан учил меня пользоваться секстантом… Я купил логарифмические таблицы и все прочее… Но я знал, что непременно запутаюсь в расчетах!.. И все же при удаче я мог выплатить за шхуну все до гроша… и тысяч двадцать франков осталось бы у меня в кармане… Ветер в ту ночь был страшный… Сначала исчезла в темноте машина и те трое… А потом Эмма. Она стояла на самом конце мола… Два месяца мы были в море. - Доктор Мишу продолжал писать, не поднимая глаз на говорившего.
— Я получил точные инструкции насчет выгрузки… Господь его знает, как это вышло, но мы пришли как раз туда, куда было нужно, в маленький порт около Нью-Йорка… Мы далее не успели причалить… Три полицейских катера встретили нас в гавани… На катерах были установлены пулеметы, и полицейские были вооружены. Они окружили нас, взяли на прицел и забрались на мостик… Они орали что-то по-своему и лупили нас прикладами, пока мы не подняли руки кверху…
Мы даже не успели ничего понять, так быстро все это произошло. …Не знаю, кто привел шхуну в порт и как нас запихнули в грузовик. Через час мы оказались в тюрьме Синг-Синг, каждый — в отдельной клетушке…
Тут было от чего взбеситься… Никто из американцев не говорил по-французски. Тюремщики издевались над нами, как только могли…
В Америке не любят канителиться. Наутро нас привезли в суд… Какой-то парень изображал адвоката, но ни с кем из нас он говорить не стал… Когда все кончилось, мне объяснили, что я приговорен к двум годам каторжных работ и штрафу в сто тысяч долларов и что шхуна моя конфискована. Я ничего не понимал… Сто тысяч долларов! Я клялся, что денег у меня нет… И тогда, ввиду неуплаты штрафа, мне прибавили еще несколько лет.
Меня оставили в Синг-Синге, а товарищей отвезли в какую-то другую тюрьму… Во всяком случае, я никогда их больше не видел. Меня обрили наголо и каждый день выводили на работу — камни дробить. Тюремный капеллан стал читать мне Библию…
Нет, вы никогда не сможете этого понять… Заключенных побогаче чуть не каждый вечер отпускали в город… А те, что победнее, прислуживали им. Но это еще не главное: примерно через год, когда к одному из заключенных пришли на свидание, я увидел того самого американца, который говорил со мной в Бресте. Я сразу его узнал… Я окликнул его. Он довольно долго припоминал, кто я такой, а затем расхохотался. Он сказал сторожам, чтобы меня отвели в приемную.
Он был со мной очень прост, ни дать ни взять старый товарищ… Он сказал, что много лет был агентом службы наблюдения за торговлей наркотиками. Он работал за границей в Англии, Германии, Франции — и оттуда уведомлял американскую полицию о судах, выходивших с запрещенными грузами…
Иногда он не прочь был провернуть дельце и для себя… Так ему подвернулась партия кокаина, которая сулила не один миллион. Перевезти надо было десять тонн, а грамм кокаина стоил тогда несколько франков… Американец договорился с французами, чтобы они нашли шхуну и внесли часть денег… Эти французы и были те трое… И, разумеется, прибыль они поделили бы на четверых.
Но подождите!.. Самое главное еще впереди!.. В тот самый день, когда я грузил кокаин на «Красавицу Эмму», американец получил известие из Америки: в их отдел был назначен новый начальник. Новая метла чисто метет… Покупатели заколебались, могло случиться, что товар остался бы в трюме. А тут еще новый указ: тот, кто поможет захватить запретный груз, получает премию в размере третьей части его стоимости… Все это я узнал гораздо позже, уже в тюрьме.
Я понял, что, когда я выходил в море, не зная, доберемся ли мы до Америки, тут же на набережной начался торг… Трое французов и американец обсуждали вопрос: идти на риск или не идти? И я знаю, что доктор больше других настаивал на доносе. Он говорил, что лучше получить треть капитала без всякого риска, чем ждать неприятностей с властями… Американец его поддержал: он уже сговорился с одним своим коллегой, что часть конфискованного кокаина поступит в продажу немного позднее… Подумать только, на что они пускались.. А ведь тогда мне это и в голову не приходило!..
«Красавица Эмма» скользила по черной воде… Я глядел на свою невесту и думал, что скоро вернусь и женюсь на ней. А эти господа, которые смотрели нам вслед — уже знали, как нас встретят в Америке!.. Они рассчитывали, что мы будем обороняться, и надеялись, что нас убьют, как это часто тогда случалось с контрабандистами, пойманными в американских водах. Они прекрасно знали, что за шхуну еще не уплачено и что, если ее конфискуют, другой у меня не будет никогда в жизни. Они знали, что я мечтаю жениться, и прекрасно смотрели, как мы отплываем!.. Все это мне рассказали в Синг-Синге. Я стал там такой же скотиной, как и все прочие. Там я многому научился. Американец, который растолковал мне все это, хлопал себя по ляжкам, хохотал до упаду и приговаривал: «Ну и жулики же твои друзья!»
Внезапно наступила полная тишина. Было даже слышно, как скользит по бумаге карандаш доктора Мишу.
Мегрэ посмотрел на татуировку на кисти Ле-Гэрека и понял: СС означало Синг-Синг…
— Не знаю, кажется, мне еще оставалось лет десять… Там у них ничего не разберешь. Стоит нарушить самое ничтожное правило внутреннего распорядка, и тебе прибавляют еще несколько лет… И избивают дубинкой до полусмерти… Страшно сказать, сколько меня били, и не только полиция, но и заключенные!.. А потом в моем американце совесть заговорила… Я думаю, ему стало стыдно за этих мерзавцев, за моих «дружков», как он их называл… У меня не было никого, кроме пса, моего друга… он рос у меня на шхуне и однажды спас меня, когда я упал за борт… Несмотря на режим, мне его оставили… Там, в этом аду, на многое смотрят иначе, чем у нас. В воскресенье вам играют гимны на органе, а потом спускают с вас шкуру… Я уже просто не знал, жив я еще или умер… Я ревел чуть не каждую ночь… А потом, в одно прекрасное утро, передо мной распахнули двери и дали прикладом под зад, возвращая в цивилизованный мир… Я тогда лишился чувств здесь же, на тротуаре… Я разучился жить, и у меня ничего не было.. Впрочем, нет! Кое-что у меня осталось!..
Рассеченная губа все еще кровоточила, но Ле-Гэрек забывал вытирать кровь. Мадам Мишу спрятала нос в кружевной платок, одуряюще пахнувший духами. Мегрэ невозмутимо курил, не спуская глаз с доктора, который продолжал писать.
— У меня осталась воля к мести!.. Я дал себе клятву посчитаться с теми, кто мне подстроил эту подлость!.. Я не хотел их убивать, нет!.. Что такое смерть? Одно мгновение… Сидя в Синг-Синге, я мечтал о ней тысячи раз. Я объявлял голодовки, но мне искусственно вводили питание. За все это я решил отплатить им тюрьмой… Будь мы в Америке… Но это было невозможно. Я таскался по Бруклину и работал как лошадь, пока не набрал денег на билеты. Я взял два билета — для себя и для пса… Писем от Эммы я не получал и не знал, что с ней… В Кемпер я не поехал — боялся, что там меня узнают, несмотря на то, что я очень изменился… В Конкарно я узнал, что Эмма работает официанткой и путается с господином доктором Мишу… А может быть, и с другими… Чему же тут удивляться, если она служит в кафе… Я ломал себе голову, как засадить в тюрьму этих мерзавцев. Я должен был это сделать, это было моим единственным желанием… Вместе со своим псом я жил сначала в заброшенной барке, а потом в каменном домике на мысе Кабелу… Для начала я показался доктору Мишу, чтобы он увидел мою мерзкую, каторжную физиономию… Понимаете?.. Я знал, что он трус, и хотел испугать его… Я хотел довести его до такого состояния, чтобы он не выдержал и выстрелил в меня! Пусть даже он убил бы меня, но потом! Потом он попал бы на каторгу, и его били бы ногами и прикладами!.. А его товарищи по камере, пользуясь тем, что они сильнее его, заставляли бы его прислуживать. Я начал бродить вокруг его виллы, я нарочно попадался ему на глаза… раз, другой, третий… Он узнал меня и почти перестал выходить на улицу. За все это время их жизнь не изменилась… По-прежнему они играли в карты и пили аперитивы… И люди им кланялись… А я воровал еду с витрин и не мог ничего ускорить…
Его перебил почти неслышный голос:
— Простите, комиссар! По-вашему, этот допрос, происходящий в отсутствие следователя, имеет законную силу?
Говорил доктор Мишу. Он поднялся, бледный как полотно, с бесцветными губами и осунувшимся лицом. Однако слова он произносил с почти путающей четкостью.
Мегрэ взглядом приказал одному из полицейских занять место между доктором и бродягой. И как раз вовремя: Леон Ле-Гэрек медленно встал и двинулся на доктора, стиснув тяжелые, как дубины, кулаки.
— Сидеть!.. Садитесь, Леон!..
Хрипло дыша, Ле-Гэрек повиновался. Комиссар выколотил пепел из трубки и сказал:
— Теперь говорить буду я…
Глава 11
Страх
Низкий голос комиссара, его спокойная речь резко контрастировали с взволнованной скороговоркой моряка. Ле-Гэрек искоса посмотрел на Мегрэ и сел на свое место.
— Сначала, господа, два слова об Эмме… Она узнала, что жених ее арестован в Америке… Писем от него она больше не получала… Из-за какой-то ерундовой провинности ее выгоняют из магазинчика, в котором она работала. Она становится официанткой в кафе «Адмирал». Эта несчастная женщина потеряла все, что у нее было… Посетители кафе пристают к ней, полагая, что официантки для того и созданы. Проходит три года. Заметьте, она не знает о том, какую роль сыграл в ее судьбе доктор Мишу. Она иногда приходит по вечерам в его комнату. А время бежит, жизнь течет. У доктора есть другие женщины, но иногда он ночует в отеле, иногда, когда его мамаша в отъезде, он приглашает Эмму к себе домой. Это тусклая любовь без любви… И вся жизнь Эммы такая же тусклая. Она не героиня. Она хранит в шкатулке письмо и фото прежнего возлюбленного, но это лишь полузабытый сон, который с каждым днем становится бледнее. Ей и в голову не приходит, что Леон может вернуться. Она не узнала желтого пса, который бродит вокруг, ведь ему было четыре месяца, когда Леон уходил в море.
Однажды ночью Мишу диктует Эмме письмо, не говоря, кому оно будет послано. В письме назначается свидание на одиннадцать часов вечера в пустом доме. И она пишет, ничего не поняв… Она ведь только официантка. Леон Ле-Гэрек не ошибся: Мишу струсил! Он понимает, что его жизнь в опасности. И он хочет убрать врага, который бродит поблизости. Но Мишу трус! Он сам кричал мне недавно, что он трус. Он привязал письмо Эммы к ошейнику пса, а сам спрятался за дверью с пистолетом в руках.
Поверит Ле-Гэрек или не поверит? Захочет он, несмотря ни на что, увидеть свою прежнюю возлюбленную? Все очень просто: когда в дверь постучат, надо выстрелить в отверстие почтового ящика и сразу же убежать через тупичок. Никто не сможет опознать труп жертвы, и преступление останется нераскрытым. Однако Леон недоверчив. Быть может, он и появился в эту ночь на площади и уже готов был решиться пойти на свидание, но вмешался слепой случай. Как раз в это время из кафе выходит мосье Мостагэн. Он слегка навеселе и хочет закурить сигару. Он поднимается на крыльцо пустого дома, теряет равновесие, ударяется о дверь и немедленно получает пулю в живот…
Вот объяснение первой трагедии. Мишу выстрелил неудачно и убрался восвояси. Гойяр и Ле-Поммерэ в курсе дела, они тоже заинтересованы в исчезновении Ле-Гэрека, появление которого угрожает им троим, они тоже подавлены и запуганы.
Теперь Эмма поняла, в какой грязной игре ее заставили участвовать. Может быть, она увидела Леона? Или наконец узнала в желтом псе маленького щенка?
На следующий день приехал я. Увидев этих троих господ, я сразу понял, что они перепуганы насмерть, что они ожидают трагедий. И я решил узнать, откуда они ждут удара… Я неоднократно проверял свои расчеты, чтобы не ошибиться. Стрихнин в бутылку перно бросил я. Разумеется, я никому не позволил бы пригубить, но меня предупредил Мишу: он настороже, он никому не доверяет. Он следит за всеми, кто проходит мимо, проверяет все, что ест или пьет. Он боится даже выйти из гостиницы…
Эмма застыла в каменной неподвижности, как искусно изваянная статуя Изумления. Доктор Мишу поднял голову, посмотрел в глаза Мегрэ и опять принялся что-то лихорадочно записывать.
— Вот вам и вторая трагедия, господин мэр! А ваши три господина по-прежнему трясутся от страха. Гойяр — самый впечатлительный из них и самый порядочный… Отравленное перно вывело его из равновесия, он почувствовал, что дело принимает скверный оборот и что я напал на след… Он решил исчезнуть немедленно, исчезнуть, не оставив следов, чтобы его ни в чем нельзя было обвинить… Он инсценировал нападение и убийство, пусть думают, что тело брошено в воды гавани…
Сначала он вертится вокруг Мишу, быть может, в надежде увидеть Леона и предложить ему мировую. В доме Мишу он видит следы Ле-Гэрека и понимает, что рано или поздно я тоже их увижу. Он журналист и хорошо знает, как впечатлительна толпа. Он понимает, что пока жив Ле-Гэрек, он нигде не найдет покоя. И он делает гениальный ход: пишет левой рукой заметку и подкидывает ее в редакцию «Фар де Брест» В заметке говорится о желтом псе и большеногом бродяге… Каждая фраза рассчитана на то, чтобы посеять ужас среди жителей Конкарно. В этом есть определенный смысл: вполне возможно, что при встрече с бродягой кто-нибудь с перепугу влепит в него заряд свинца…
И это едва не произошло! Выстрелили в собаку, но могли ведь выстрелить и в человека!.. Перепуганный обыватель способен на все… В воскресенье страх горожан достигает апогея. Мишу не выходит из гостиницы, он болен. Он болен страхом. Но он полон решимости защищаться до конца и всеми возможными средствами.
Я оставляю его вдвоем с Ле-Поммерэ. Не знаю точно, что произошло между ними… Гойяр исчез. Ле-Поммерэ принадлежал к почтенному аристократическому семейству. Он неминуемо должен был обратиться в полицию и потребовать защиты. Лучше признаться во всем, чем жить в этом кошмаре… Да и что в конце концов ему грозило? Штраф? Кратковременное заключение? Вряд ли! Ведь основное преступление совершилось на территории Соединенных Штатов… Мишу чувствует, что Ле-Поммерэ сдает. На его совести — ранение Мостагэна, он решает любой ценой выйти из положения и не останавливается перед отравлением Ле-Поммерэ. Он надеется, что заподозрят Эмму… Ведь напитки подавала она!..
Мне хочется более подробно поговорить о страхе, потому что страх — пружина этого дела. Мишу страшно. И Мишу хочет победить свой страх, пожалуй, не меньше, чем он хочет победить своего противника. Он знает Леона Ле-Гэрека, знает, что тот не даст так просто засадить себя. Мишу надеется на пулю какого-нибудь нетерпеливого жандарма или перепуганного горожанина.
Доктор не выходит из гостиницы. Я нарочно привожу туда смертельно раненного пса… Мне нужно знать, придет ли за ним Ле-Гэрек, и Ле-Гэрек приходит… С тех пор пса никто не видел; вероятно, он подох…
В горле Леона что-то булькнуло.
— Да. Он сдох.
— И вы похоронили его?
— На мысе Кабелу. Я поставил над ним крестик из еловых ветвей…
— Ле-Гэрека находит полиция. Он вырывается и бежит, потому что твердо решил вынудить Мишу к активным действиям. Он сам сказал нам об этом: он хочет увидеть их в тюрьме… Вы понимаете, что я должен был предупредить новую трагедию. Я арестовываю Мишу, заверяя его, что это делается ради его же безопасности. И это не ложь. Но в то же время я хочу помешать ему совершить новые преступления. Он дошел до точки, чувствует себя затравленным и способен на все. Это, впрочем, не мешает ему играть комедию и рассказывать мне о своем слабом здоровье. Он пытается объяснить свой мерзкий страх мистическими причинами, каким-то давнишним предсказанием, которое он выдумал от начала до конца, а мечтает о том, что перепуганные горожане набросятся на его врага и прикончат его.
Доктор достаточно умен, чтобы понять: было бы логично предположить, что все происшедшее имеет какое-то отношение к нему. И здесь, в этой камере, он ломает голову, придумывая, как отвести от себя подозрения. А если новое преступление совершится, когда он под замком, не явится ли это превосходным алиби?.. Его навещает мать, которая все знает. Она должна спасти его, но сделать это так, чтобы ее не застигли на месте преступления и далее не заподозрили. Поэтому она обедает у мэра, ее отвозят домой на машине. Затем в доме зажигается лампа и горит весь вечер… Она пешком возвращается в город. Кажется, ночью все спят? Но нет. В кафе «Адмирал» еще сидят запоздалые посетители. Достаточно спрятаться и подождать, пока кто-нибудь выйдет. А чтобы жертва не убежала — стрелять надо в ногу.
Это бессмысленное преступление было бы весьма тяжким обвинением против Мишу, даже если бы у нас не было других. Когда я утром пришел сюда, Мишу с нетерпением ждал известий. Он не знал, что Гойяр арестован в Париже, что в момент выстрела, которым был ранен таможенник, я не спускал глаз с Ле-Гэрека… Ибо Ле-Гэрек, преследуемый полицией и жандармерией, решил укрыться в пустом доме, чтобы быть поближе к Мишу. Он спит на полу, и Эмма замечает его из окна. Ночью она приходит к нему и клянется в своей невиновности… Она рыдает и валяется у него в ногах. Он видит ее впервые за много лет и впервые за много лет слышит звук ее голоса… Он понимает, что она другая, совсем не та, что прежде… Но ведь и сам он пережил немало… Сердце его смягчается. Он грубо хватает ее, точно хочет убить, и… целует. Он простил, он уже не одинокий человек, одержимый навязчивой мыслью. Увидев слезы Эммы, он понял, что счастье возможно и жизнь можно начать сначала… и они бегут вдвоем в ночь и неизвестность, без гроша в кармане. Им все равно куда ехать. Они оставляют доктора Мишу на съедение страху. Они хотят попытать счастья где-нибудь в другом месте…
Комиссар Мегрэ медленно набил трубку и обвел взглядом всех сидящих в камере.
— Вы извините меня, господин мэр, что я не держал вас в курсе следствия… Когда я приехал сюда, мне было ясно, что драма еще только начинается. Чтобы обнаружить ее тайные пружины, надо было дать ей развернуться, по возможности избегая жертв. Ле-Поммерэ умер, отравленный своим сообщником, но это ничего не изменило: он непременно — я в этом не сомневаюсь, поскольку достаточно изучил его, — непременно покончил бы с собой при аресте… Затем таможенник был ранен в ногу. Рана пустяковая, через неделю он забудет о ней. Но я могу подписать ордер на арест доктора Эрнеста Мишу за покушение на убийство мосье Мостагэна и нанесение ему ранений, а также за предумышленное отравление мосье Ле-Поммерэ, являвшегося его другом. А вот второй ордер, на имя мадам Мишу. Она обвиняется в нападении на таможенника и нанесении ему ран. Что же касается Жана Гойяра, он же Сервьер, то ему вменяется в вину оскорбление властей комедией, которую он пытался разыграть.
Теперь настала очередь комического инцидента. Толстенький журналист глубоко и блаженно вздохнул. У него хватило наглости пробормотать:
— В таком случае, я полагаю, меня оставят на свободе?.. Могу дать подписку о невыезде и внести залог в пятьдесят тысяч франков…
— Это будет решать прокуратура, мосье Гойяр. - Мадам Мишу в полуобморочном состоянии откинулась на спинку стула, зато сын ее не утратил хладнокровия.
— Вы ничего не имеете добавить? — спросил его Мегрэ.
— Извините! Я буду отвечать только в присутствии своего адвоката… И буду настаивать на незаконности этой очной ставки!..
Доктор вытягивал свою длинную, как у тощего петуха, желтую шею с торчащим кадыком. Его нос казался еще более кривым, чем обычно. В его руках по-прежнему была зажата записная книжка.
— А что делать с ними?.. — вставая, прошептал мэр и указал глазами на Эмму и Ле-Гэрека.
— Против них нет решительно никаких обвинений. Леон Ле-Гэрек признался, что хотел вынудить доктора Мишу стрелять в себя. Он попадался ему на глаза — и только. Нет статьи, по которой можно было бы привлечь его за это к ответственности…
— А если привлечь за бродяжничество? — вмешался жандармский лейтенант.
Комиссар Мегрэ так выразительно пожал плечами, что жандарм покраснел.
Час завтрака давно наступил, но на улице все еще теснилась толпа любопытных, и мэр предложил комиссару свою машину, занавески в которой задергивались почти герметически.
Первыми в машину сели Эмма и Ле-Гэрек. За ними — Мегрэ. Он уселся рядом с Эммой на заднем сиденье, а моряк кое-как пристроился на откидном.
На полной скорости машина промчалась по улицам, заполненным толпой, и выехала на шocce, ведущее к Кемперу. Ле-Гэрек смущенно спросил, не глядя на комиссара:
— Зачем вы это сказали?
— Что?
— Будто перно отравили вы…
Эмма была бледна, как бумага. Она сидела выпрямившись, словно боялась откинуться на подушки. Вероятно, в лимузине она ехала впервые в жизни.
— Ерунда!.. — проворчал Мегрэ и крепче сжал зубами чубук трубки. И тогда Эмма в отчаянии крикнула:
— Клянусь вам, господин комиссар, я сама не знала, что я делаю!.. Мишу заставил меня написать записку… А потом я узнала пса… Утром в воскресенье я издалека увидела Леона и все поняла… Я хотела заговорить с ним, но он прошел мимо, даже не взглянув на меня, и плюнул в мою сторону… И я решила отомстить за него… Я хотела… Я сама не знаю, чего я хотела, я была как безумная… Я знала, что они хотят убить Леона… А я его любила по-прежнему и целыми днями думала, как бы им помешать. Днем, во время завтрака, я сбегала на виллу доктора, чтобы взять там яд… Я не знала, какой мне выбрать. Он не раз показывал мне пузырьки и говорил, что этим количеством можно отравить весь Конкарнр… Но я клянусь, что вам бы я не дала пить… По крайней мере, я не думала, что…
Она рыдала. Леон неуклюже гладил колени Эммы, успокаивая ее.
— Никогда, никогда в жизни я не смогу отблагодарить вас, комиссар! — захлебываясь в рыданиях, кричала она. — Вы спасли нас обоих, вы… вы… вы сотворили чудо!.. Я прямо не знаю…
Мегрэ молча переводил взгляд с лица мужчины на лицо женщины. Рассеченная губа Ле-Гэрека, его коротко остриженные волосы — облик зверя, стремящегося стать человеком… И бледная Эмма, увядшая в стеклянном аквариуме кафе «Адмирал»…
— Что вы теперь собираетесь делать?
— Мы еще не решили… Уедем куда-нибудь подальше… Не беда, прокормился же я в нью-йоркских доках!.. Возможно, удастся устроиться в Гавре…
— Кстати, ваши одиннадцать франков вам не вернули?
Леон покраснел и не ответил.
— А сколько стоит билет до Гавра?
— Не надо, комиссар!.. Мы и так не знаем, как нам вас… Нет, нет!
Машина бежала мимо маленькой железнодорожной станции. Мегрэ постучал в стекло, отделяющее шофера от пассажиров, и вытащил два стофранковых билета.
— Вот, возьмите… Я внесу их в расходы по делу…
Комиссар почти вытолкнул Ле-Гэрека и Эмму из машины и захлопнул дверцу, пока они пытались найти слова благодарности.
— В Конкарно… Только побыстрее!..
Теперь комиссар Мегрэ остался один, он несколько раз недоуменно пожал плечами, как человек, испытывающий очень сильное желание посмеяться над самим собой.
Процесс длился целый год. И на протяжении этого года доктор Мишу не менее пяти раз в неделю являлся к следователю со своим неизменным сафьяновым портфелем, набитым документами.
После каждого допроса обязательно следовал новый поток жалоб и протестов. Каждый документ досье подвергался сомнению и служил поводом для научных дискуссий и расследований.
Доктор Мишу похудел и осунулся еще больше, стал еще желтее. Но не сдавался.
— Разрешите человеку, которому осталось жить только три месяца.
Эта фраза стала его любимой. Доктор защищался с удивительным упорством. Он пускался в коварные маневры, проявлял неожиданную находчивость. Ему удалось найти адвоката, еще более язвительного и желчного, чем он сам, который с успехом заменял его во время процесса.
Суд присяжных департамента Финистер приговорил доктора Мишу к двадцати годам каторжных работ. Еще шесть месяцев доктор ждал, пока рассматривалось дело, посланное на кассацию.
В прошлом месяце во всех газетах появилась фотография: доктор Эрнест Мишу, все такой же худой и унылый, в арестантской шапочке, поднимается по трапу на корабль в гавани Иль-де-Франс. Это — «Мартиньера», которая отвезет в Кайенну сто восемьдесят преступников, приговоренных к каторге. За спиной у доктора вещевой мешок, а нос кажется окончательно свернутым в сторону.
Мадам Мишу проживает в Париже. Она давно отбыла трехмесячное тюремное заключение и деятельно интригует в политических кругах. Она пытается добиться пересмотра приговора, вынесенного ее сыну.
Ей удалось привлечь на свою сторону редакции двух газет.
Леон Ле-Гэрек на шхуне «Франсетта» ловит сельдь в Северном море, а его жена ожидает ребенка.