Жорж Сименон

«Друг детства Мегрэ»

Глава 1

Муха трижды описала круг над его головой и уселась в левом верхнем углу отчета, на полях которого он делал пометки.

Мегрэ перестал писать и с любопытством уставился на нее. Эта забавная игра длилась уже около получаса, муха была все та же. Он мог поклясться, что узнал ее. Впрочем, других мух в его кабинете не было.

Она кружила по комнате, особенно в той ее части, которую заливал солнечный свет, затем над головой комиссара и наконец пикировала на разложенные перед ним бумаги. После чего лениво потирала лапкой о лапку и, может статься, подтрунивала над сидящим перед ней человеком.

Трудно было сказать, смотрит ли она на него. Если да, то как он выглядел в ее глазах? Наверняка этакой тушей или махиной.

Он старался не вспугнуть ее. Застыв с карандашом в руке, ждал, что будет дальше, она же внезапно, словно ей надоело сидеть без дела, взмыла вверх и вылетела вон в открытое окно, пропав из виду в теплом городском воздухе.

Была середина июня. Время от времени в кабинет, где, сняв пиджак и мирно покуривая трубку, работал Мегрэ, врывался легкий ветерок. Всю вторую половину дня комиссар посвятил чтению отчетов и донесений своих инспекторов и занимался этим с должным терпением.

В девятый или десятый раз вернулась муха, всякий раз устраиваясь на одном и том же месте, словно в этом был какой-то сокровенный смысл.

Любопытное совпадение! Это солнце, эти свежие порывы ветра из раскрытого окна, эта заворожившая его муха — подобное уже было, в школьные годы, когда кружившая над партой муха приобретала порой большую важность, чем происходящее в классе.

Раздался негромкий стук в дверь, в кабинет вошел Жозеф, давно служивший привратником, и протянул Мегрэ визитную карточку с выгравированным на ней:

«ЛЕОН ФЛОРАНТЕН Антиквар».

— Какого возраста?

— Примерно ваших лет.

— Высокий и худощавый?

— Высокий такой, тощий и голова седая.

Да, это Флорантен, он самый, они вместе учились в лицее Банвиль в Мулене, где тот был заводилой всех шуток в классе.

— Пусть войдет.

Тотчас забытая муха, наверное, разобиделась и вылетела прочь. Когда Флорантен вошел, оба почувствовали себя неловко: со времен Мулена они виделись всего раз.

И было это лет двадцать назад. Мегрэ случайно встретилась на улице элегантная пара. Женщина, типичная парижанка, была очень миловидна.

— Мой давний лицейский приятель, служит в полиции, — представил ей Мегрэ ее спутник, затем обратился к нему: — Разрешите вам… тебе представить Монику, мою жену.

Тот день был солнечный. Говорить особенно было не о чем.

— Ну как дела? По-прежнему доволен жизнью?

— Доволен, — ответил Мегрэ. — А ты?

— Не жалуюсь.

— Живешь в Париже?

— Да. Бульвар Осман, 62. По делам много разъезжаю по свету. Только что из Стамбула. Заглянул бы как-нибудь к нам, разумеется, с госпожой Мегрэ, если ты женат.

Оба ощущали неловкость. Вскоре пара направилась к открытому спортивному автомобилю цвета зеленого миндаля, а комиссар зашагал дальше.

Стоявший сейчас на пороге его кабинета мужчина не столь элегантен, как тот, на площади Мадлен. Видавший виды серый костюм, в повадке не чувствуется былой уверенности.

— Очень любезно с вашей стороны не заставлять меня ждать. Как вы? Как ты?

Мегрэ тоже нелегко было говорить ему «ты»: прошло ведь столько лет.

— А как ты? Садись. Как твоя жена?

Светло-серые глаза Флорантена с минуту вглядывались в пустоту, как будто он что-то припоминал.

— Ты о той рыжей малышке, Монике? По правде сказать, мы прожили вместе некоторое время, но я так на ней и не женился. Хорошая девушка…

— Ты не женат?

— А зачем?

И Флорантен скорчил одну из тех гримас, что когда-то так забавляли его однокашников и обезоруживали учителей. Казалось, его вытянутая физиономия с очень четкими чертами была гуттаперчевой, настолько легко она растягивалась во все стороны.

Мегрэ не решался спросить гостя о цели визита. Он разглядывал его, с трудом веря тому, сколько воды утекло с тех пор, как они учились в одном классе.

— У тебя здесь очень мило. Надо же, я и не думал, что У вас в полиции такая неплохая мебель.

— Ты занялся антиквариатом?

— Если хочешь, да. Скупаю старую мебель, заново обиваю ее в небольшой мастерской, которую снимаю на бульваре Рошешуар. Знаешь, сейчас ведь все в той или иной мере антиквары.

— Значит, все хорошо?

— Жаловаться бы не стал, не свались мне только что на голову кирпич.

Он до того привык паясничать, что лицо его само по себе строило рожицу за рожицей. Однако цвет лица не становился от этого менее серым, а глаза менее беспокойными.

— Потому-то я к тебе и пришел. Подумал: ты, как никто другой, способен понять.

С этими словами он достал из кармана пачку сигарет, закурил; рука его с длинными и костлявыми пальцами подрагивала. Мегрэ чудился запах спиртного.

— Я, сказать по правде, попал в такой переплет…

— Говори.

— В том-то и дело: это трудно объяснить. Есть у меня подруга, мы вместе уже четыре года.

— На ней ты тоже не женат?

— И да и нет… Нет, не то… Она живет на улице Нотр-Дам-де-Лоретт, возле площади Сен-Жорж.

Мегрэ не узнавал Флорантена: всегда такой уверенный в себе и болтливый, сейчас он что-то мямлил, избегая смотреть собеседнику в глаза. В лицее Мегрэ завидовал его раскованности. Как и тому, что отец его был в городе лучшим кондитером, а кондитерская находилась прямо напротив собора. Его отец даже назвал своим именем ореховое пирожное, ставшее местной достопримечательностью.

У Флорантена всегда водились деньги на карманные расходы. Он мог безнаказанно откалывать в классе любые номера, словно пользовался каким-то особым правом неприкосновенности. А по вечерам ему случалось проводить время с девушками.

— Рассказывай.

— Зовут ее Жозе. Настоящее ее имя Жозефина Папе, но ей больше нравится Жозе. Мне тоже. Ей тридцать четыре года, но выглядит она много моложе.

Лицо Флорантена было столь подвижным, что казалось, его одолевает тик.

— Трудно объяснить, старина…

Он вставал, подходил к окну, его долговязое тело преломлялось в солнечных лучах.

— Душно у тебя, — вздыхал он, отирая пот со лба.

Муха больше не садилась на лежащий перед комиссаром лист бумаги. С моста Сен-Мишель доносился автомобильный гул, иногда воздух оглашался сиреной буксира, приспускающего свою трубу перед аркой моста.

Часы в корпусе из черного мрамора — такие были в каждом кабинете здания уголовной полиции, как и во многих других учреждениях, — показывали двадцать минут шестого.

— Я не единственный, — выдавил из себя наконец Флорантен.

— Что значит не единственный?

— Не единственный друг Жозе. В том-то и загвоздка.

Это лучшая девушка на земле, и я был одновременно ее любовником, другом и доверенным лицом.

Мегрэ вновь раскурил трубку, силясь не терять терпения. Его давний приятель вернулся на свое место напротив него.

— И много их у нее было? — прервав затянувшееся молчание, поинтересовался комиссар.

— Погоди, я сосчитаю. Паре — раз. Курсель — два. Затем Виктор — три. И еще один мальчишка, которого я ни разу не видел и окрестил про себя Рыжим. Итого четыре.

— Четыре любовника, регулярно навещавших ее?

— Одни — раз в неделю, другие — два раза.

— Они в курсе, что их несколько?

— Конечно нет.

— Так что каждый думает, что один ее содержит?

Такая постановка вопроса смутила Флорантена, и он принялся разминать между пальцами сигарету, так что табак просыпался на пол.

— Я тебя предупреждал, это непросто понять.

— А какова твоя роль во всем этом?

— Я ее друг. Прихожу, когда она одна.

— Ночуешь ты на Нотр-Дам-де-Лоретт?

— Кроме ночи с четверга на пятницу.

— Что, место занято? — без какой бы то ни было иронии предположил Мегрэ.

— Да, Курселем. Они знакомы уже десять лег. Живет он в Руане, а на бульваре Вольтера у него контора. Долго объяснять. Ты меня презираешь?

— Я никогда никого не презирал.

— Знаю, мое положение может показаться щекотливым, и большинство людей строго осудили бы меня. Клянусь тебе, мы с Жозе любим друг друга. — И тут же поправился: — Или скорее любили.

Поправка поразила комиссара, и лицо его сделалось совершенно бесстрастным.

— Вы разошлись?

— Нет.

— Она умерла?

— Да.

— Когда?

— Сегодня во второй половине дня.

С этими словами Флорантен трагически взглянул на Мегрэ; следующие его слова прозвучали довольно-таки театрально:

— Клянусь тебе, это не я. Ты меня знаешь. Потому я и пришел сюда: ты знаешь меня, а я тебя.

Они и впрямь знали друг друга, когда им было по двенадцать, пятнадцать, семнадцать, но с тех пор пути их разошлись.

— От чего она умерла?

— В нее выстрелили.

— Кто?

— Не знаю.

— Где это произошло?

— У нее дома. В спальне.

— Где в этот момент был ты?

Говорить друг другу «ты» становилось все труднее.

— В стенном шкафу.

— Ты хочешь сказать, что был в это время там же, в квартире?

— Да. Так уж бывало не раз. Когда кто-нибудь заявлялся, я… Я тебе противен? Поверь, это не то, что ты думаешь. Я зарабатываю себе на жизнь. У меня есть свое дело…

— Попытайся точно описать, как это произошло.

— С какого момента?

— Ну, скажем, с полудня.

— Мы вместе пообедали. Она великолепно готовит; мы сидели у окна. К ней, как обычно по средам, должны были прийти лишь в половине шестого или в шесть.

— Кто?

— Зовут его Франсуа Паре, мужчина лет пятидесяти, руководит одним из отделов в министерстве общественных работ. В его ведении судоходство. Живет в Версале.

— Он никогда не приходит раньше времени?

— Нет.

— Что было после обеда?

— Мы болтали о том о сем…

— Как она была одета?

— В халат. Дома она всегда носит халат, а когда куда-нибудь идет, переодевается. Примерно в половине четвертого в дверь позвонили, и я спрятался в стенном шкафу. Он открывается не в спальню, а в ванную комнату…

— Дальше, — нетерпеливо перебил Мегрэ.

— Примерно четверть часа спустя я услышал звук, похожий на выстрел.

— В четыре без четверти?

— Стало быть, так.

— Ты тут же вышел?

— Нет. Я не должен был там находиться. И кроме того, звук, который я принял за выстрел, мог быть просто донесшимся с улицы автомобильным или автобусным выхлопом.

Мегрэ с пристальным вниманием наблюдал за своим собеседником. На память ему приходили истории, рассказанные ему некогда Флорантеном; все они в той или иной степени были неправдоподобными. Порой казалось, что сам он не делает различия между вымыслом и реальностью.

— Чего вы ждали?

— Ты говоришь «вы»? Ну вот… — с огорченным и разочарованным видом протянул Флорантен.

— Ладно! Чего ты дожидался, сидя в шкафу?

— Это не просто шкаф, а довольно-таки просторное помещение… Я ждал, когда уйдет мужчина.

— Откуда тебе известно, что это мужчина, раз ты его не видел?

Флорантен оторопело уставился на Мегрэ:

— Об этом я не подумал.

— У этой Жозе были подруги?

— Нет.

— А родные?

— Она родом из Конкарно, я ни разу не видел никого из ее родных.

— Как ты узнал, что посетитель ушел?

— Я слышал шаги в гостиной, затем — как открылась и закрылась входная дверь.

— В котором часу?

— Около четырех.

— Следовательно, убийца с четверть часа провел возле жертвы?

— Надо думать.

— Где ты обнаружил тело любовницы, войдя в спальню?

— На полу, у кровати.

— Как она была одета?

— Все в том же желтом халате.

— Куда пришелся выстрел?

— В шею.

— Ты уверен, что она умерла?

— В этом нетрудно было убедиться.

— В комнате был беспорядок?

— Ничего такого я не заметил.

— Открытые ящики стола, раскиданные повсюду бумаги?

— Нет. Не думаю.

— Ты не уверен?

— Я был так потрясен!

— Доктору звонил?

— Нет. Раз уж она умерла…

— А в комиссариат по месту жительства?

— Тем более.

— Сюда ты явился в пять минут шестого. Чем ты был занят с четырех часов?

— Сперва, совершенно потеряв рассудок, я рухнул в кресло. Все не мог взять в толк, что произошло. Да и сейчас не понимаю. Затем мне пришло в голову, что во всем обвинят меня, тем более что зловредная привратница меня не переваривает.

— Ты так и просидел этот час в кресле?

— Нет. Какое-то время спустя, точно не скажу, я вышел и отправился в бистро «Гран-Сен-Жорж», где выпил три рюмки коньяку.

— А потом?

— Потом я вспомнил, что ты стал большим начальником в уголовной полиции.

— Как ты сюда добирался?

— На такси.

Мегрэ был вне себя, однако это никак не проявлялось, лишь лицо его посуровело. Открыв дверь в кабинет инспекторов и поколебавшись, кого из двух выбрать — Жанвье или Лапуэнта, он выбрал первого.

— Подойди-ка. Свяжись с лабораторией Мерса, пусть приезжают вслед за нами на Нотр-Дам-де-Лоретт. Какой номер дома?

— 17-бис.

Всякий раз, как Мегрэ обращал взор на своего старинного приятеля, на лице его появлялось все то же непроницаемо-суровое выражение. Пока Жанвье звонил, он посмотрел на часы: было половина шестого.

— Кого она там принимала по средам?

— Паре. Из министерства.

— Следовательно, в этот час он, как обычно, должен к ней явиться?

— Да, самое время.

— У него есть ключ?

— Ни у кого из них нет ключа.

— У тебя тоже?

— Я — другое дело. Понимаешь, старина…

— Я очень просил бы не называть меня стариной.

— Вот видишь! Даже ты…

— В путь.

Мегрэ двинулся к выходу, прихватив по дороге шляпу, и, уже спускаясь по широкой полутемной лестнице, набил трубку.

— Я вот думаю, почему ты медлил все это время: не шел ко мне, не звонил в полицию? Она была богата?

— Думаю, да. Три или четыре года назад она выгодно поместила деньги, купив дом на улице Мон-Сени на Монмартре.

— А в квартире имелись сбережения?

— Возможно. Но точно не скажу. Знаю только, что она не доверяла банкам.

Они направились к одному из стоявших рядком во дворе небольших черных автомобилей, Жанвье сел за руль.

— Ты хочешь убедить меня, что, живя с ней, не знал, где она хранит деньги?

— Это правда.

Мегрэ захотелось осадить его: «Брось паясничать», но он этого не сделал. Из жалости?

— Сколько комнат в квартире?

— Гостиная, столовая, спальня с прилегающей к ней ванной и кухонька.

— Не считая стенного шкафа?

— Не считая стенного шкафа.

Лавируя между другими автомобилями, Жанвье по отдельным фразам пытался вникнуть в суть дела.

— Клянусь тебе, Мегрэ…

Хорошо еще, что в лицее было принято обращаться друг к другу по фамилиям и потому он не назвал его Жюлем!

Когда они все втроем проходили мимо привратницкой, Мегрэ заметил, как колыхнулась тюлевая занавеска на застекленной двери, а за ней появилась огромная, массивная фигура привратницы. Лицо ее было под стать телу и совершенно неподвижно: она уставилась на них, как будто была не живым человеком, а портретом, сделанным в натуральную величину, или статуей.

Лифт был тесным: оказавшись прижатым к Флорантену и вынужденный смотреть ему в глаза, Мегрэ испытал большую неловкость. О чем в этот самый миг думал сын кондитера из Мулена? От страха ли постоянно искажалось его лицо, хоть он и пытался сохранить невозмутимость и даже улыбаться?

Был ли он убийцей Жозефины Папе? Чем он занимался в течение часа перед тем, как явиться на набережную Орфевр?

Они ступили на площадку четвертого этажа, и Флорантен как ни в чем не бывало вынул из кармана связку ключей. За крошечной прихожей шла гостиная; Мегрэ показалось, что время вернулось вспять лет на пятьдесят, если не больше.

Занавески из выцветшего розового шелка были задрапированы на старинный манер и заправлены в подхваты в виде кос из грубого шелка. Пол устилал ковер блеклых тонов.

Повсюду плюш, шелк, салфеточки, вышивные или кружевные накидки на креслах, имитирующих стиль Людовика XVI.

Возле окна обитый бархатом диван со множеством смятых подушек, словно кто-то еще недавно сидел на них. Круглый столик на одной ножке. Лампа под розовым абажуром на позолоченной ножке.

Наверняка излюбленный уголок хозяйки. Под рукой проигрыватель, конфеты, иллюстрированные журналы и несколько душещипательных романов. Прямо напротив, в противоположном конце комнаты, — телевизор.

На стенах, оклеенных обоями в цветочек, несколько прилежно выписанных пейзажей.

Флорантен, следивший за взглядом Мегрэ, подтвердил:

— Здесь она проводила большую часть времени.

— А ты?

Антиквар указал на старое кожаное кресло, контрастировавшее с остальной обстановкой.

— Это я его сюда принес.

Такой же старообразной, безликой и удушливой была и столовая с тяжелыми задрапированными бархатными занавесками и цветочными горшками на обоих подоконниках.

Дверь в спальню была приоткрыта. Флорантен не решался переступить ее порог. Мегрэ вошел первым и меньше чем в двух метрах от себя увидел распластанное на ковре тело.

Как это часто случается, рана на шее, казалось, не соответствовала отверстию, которое могла проделать пуля.

Жертва потеряла много крови, однако на лице ее не было написано ничего, кроме удивления.

Насколько можно было судить, женщина была невысокой, пышной и по натуре мягкой, одной из тех, что наводят на мысль о томящемся на огне блюде, о любовно сваренном и разложенном по горшочкам варенье.

Взгляд Мегрэ шарил вокруг.

— Оружия я не обнаружил, — сказал Флорантен, вновь догадавшись, что нужно Мегрэ. — Если только она не лежит на нем, что кажется маловероятным.

Телефон был в гостиной. Мегрэ предпочитал скорее покончить с неизбежными формальностями.

— Жанвье, свяжись с местным комиссаром. Пусть привезет с собой врача. Затем поставь в известность прокуратуру.

С минуты на минуту нагрянут эксперты Мерса; Мегрэ захотелось в течение оставшегося до их появления времени спокойно освоиться на месте преступления. В ванной висели розовые полотенца. Вообще в квартире было много розового. Открыв дверь стенного шкафа, представляющего собой никуда не ведущий коридор, он вновь наткнулся на розовое: леденцовую ночную кофту, ядовито-розовое летнее платье. Другие вещи также были выдержаны в пастельных тонах — приглушенно-зеленом, светло-голубом…

— Здесь нет твоих костюмов?

— Это было бы не очень удобно, — смущенно пробормотал Флорантен. — Для других-то она была одинокой.

Ну конечно! И это тоже было таким старомодным: все эти не подозревавшие друг о друге мужчины не первой молодости, каждый из которых раз или два в неделю навещал ее в полном убеждении, что она находится на его содержании.

Но все ли они пребывали в этом заблуждении?

Вернувшись в спальню, Мегрэ осмотрел ящики шкафов: счета, белье, шкатулка с безделушками.

Было шесть часов.

— Господин, приходивший по средам, уже должен был бы прийти, — заметил Мегрэ.

— Может быть, он и приходил, но ему не открыли и он ушел?

Жанвье доложил:

— Комиссар в пути. Помощник прокурора сейчас прибудет вместе с судебным следователем.

Приближался момент судебного следствия, который больше всего претил Мегрэ. Пять-шесть человек собираются вместе, переглядываются, осматривают тело, вокруг которого ползает врач.

Процедура эта — чистая формальность. Врач может лишь констатировать наступление смерти, необходимые сведения будут получены только после вскрытия. Помощник прокурора именем правительства тоже лишь констатирует факты.

Судебный следователь с вопрошающим видом посматривал на Мегрэ: что вы, мол, по поводу всего этого думаете? Мегрэ же ничего пока не думал. Комиссар из местного отделения полиции торопился поскорее вернуться к своим делам.

— Держите меня в курсе, — тихо попросил следователь.

На вид лет сорок, должно быть, недавно переведен в Париж. Звали его Паж. Наверняка начал карьеру с субпрефектуры и неуклонно шел в гору, получая назначения во все более крупные города.

Эксперты во главе с Мерсом дожидались в гостиной, где один из них уже снимал на всякий случай отпечатки пальцев.

Когда официальные лица разошлись, Мегрэ позвал их:

— Ваша очередь, ребята. Начните с фотографий убитой, пока ее не увезли.

Когда он направился к двери, Флорантен двинулся было за ним.

— Нет, останься. Жанвье, опроси соседей по лестничной клетке и, если надо, жильцов с верхнего этажа, не слышали ли они чего-нибудь.

Мегрэ пешком спустился по лестнице на первый этаж.

Дом тоже был старообразный, но все еще весьма представительный. Малиновый ковер, устилавший лестницу, закреплялся на каждой ступеньке медной штангой. Большинство звонков на дверях было надраено, как и дощечка с надписью: «М-ль Виаль, изготовление корсетов и поясов по фигуре».

Мегрэ застал глыбообразную привратницу у себя — она раздвинула скрюченными пальцами шторку на двери. Он изъявил желание войти, и она словно монолит всей своей массой подалась назад.

Она смотрела на него с таким безразличием, словно перед ней был не человек, а предмет, и глазом не моргнула, когда он предъявил ей комиссарский значок.

— Вы, видимо, не в курсе дела?

Она даже рта не раскрыла, только глаза словно вопрошали: «Какого дела?»

Мегрэ огляделся: круглый стол посередине, канарейки в клетке, прибрано. К комнате прилегала кухня.

— Мадемуазель Папе умерла.

Только тогда она заговорила. Оказывается, у нее был голос — глуховатый, столь же безразличный, как и взгляд. А может, это вовсе и не безразличие, а враждебность? Взирая на мир из своей клетушки, она ненавидела его весь целиком.

— Вот почему такой гвалт на лестнице. Их там еще человек десять, не меньше, так ведь?

— Как вас зовут?

— Не понимаю, к чему вам моя фамилия.

— Поскольку я намереваюсь задать вам ряд вопросов, мне придется упомянуть в отчете ваше имя.

— Госпожа Блан.

— Вдова?

— Нет.

— Ваш муж живет здесь?

— Нет.

— Он ушел от вас?

— Девятнадцать лет назад.

Она наконец опустилась в широкое кресло ей под стать, присел и Мегрэ.

— Кто-нибудь поднимался к мадемуазель Папе между пятью тридцатью и шестью?

— Да, без двадцати шесть.

— Кто?

— Тот, что приходит по средам. Я их именами не интересовалась. Высокий, лысоватый, всегда в темном.

— Долго ли он оставался наверху?

— Нет.

— Спустившись, он с вами ни о чем не разговаривал?