Жорж Сименон

Время Анаис

1

Сначала по шумным проспектам Парижа, заливаемым холодным дождем, потом по улицам предместий и, наконец, по шоссе мчался автомобиль. Кроме водителя, в машине никого не было. Он ощущал себя частицей вселенной, устремленной в бесконечность.

Мелькали черные силуэты домов с яркими квадратами окон, метеорами проносились огни встречных автомобилей. Когда автострада врезалась в плотный частокол высоких елей, все вокруг приобрело черты реальности. Перебежали дорогу зайцы. Картина получила еще большую законченность, каждая деталь увязывалась с другой: и шуршанье колес, катящихся по мокрому шоссе, и ровный рокот мотора, и неутомимое движение стеклоочистителей. Даже биение собственного сердца, которое водитель воспринимал как некий посторонний звук, головокружительным крещендо вливалось в единую симфонию.

У пересечения двух дорог, словно распятие, возник столб с указателями. Но по обеим сторонам шоссе все так же плотной стеной вставали деревья; то и дело темное пространство между ними пронзал сноп света, и одна за другой вспыхивали лужи; и все так же барабанил дождь, извилистыми струйками стекавший по стеклам, точно слезы.

Водитель не сразу почувствовал запах жженой резины, и в то мгновение, когда, казалось, симфония вот-вот достигнет апофеоза, она оборвалась. Воцарились мрак и тишина.

Мотор смолк. Фары погасли. Неяркое, настраивающее на безмятежность освещение приборного щитка и то померкло. Неуклюже уткнувшись в кювет, автомобиль замер бесполезной и нелепой грудой металла. О том, что жизнь продолжается, напоминал лишь унылый, монотонный стук дождя, барабанящего по крыше автомобиля.

Водитель продрог, окоченевшие руки не повиновались. Поискал на ощупь пальто; не найдя, вспомнил, где оставил его. Достал из кармана сигареты, кончиком языка провел по губам. Спичек не оказалось. Он не сразу сообразил, что и прикуриватель не действует.

Неподвижный, потерянный, он какое-то время сидел, не покидая машины. Потом, поглубже нахлобучив на глаза шляпу, поднял воротник и, не выпуская изо рта сигареты, отворил дверь и неуверенно ступил на грязную дорогу.



Шел он, стараясь не потерять из виду мелькавший среди деревьев огонек. Неожиданно взору его открылся луг, сбегавший по склону холма, к подножию которого жалась ферма. А вскоре появилась просторная поляна, кургузые дома, над которыми вились дымки, и кое-где в окнах горел свет.

Попался дорожный указатель, но в темноте нельзя было различить названия селения.

В доме на площади были освещены три окна. В двух витринах выставлены бакалейные товары.

Водитель толкнул остекленную дверь. Звякнул колокольчик. Подошла кошка, принялась тереться о ноги. Не заметив ступеньки, он едва не споткнулся. Под потолком, который поддерживали черные балки, светилась пыльная лампочка. Было так тихо, что он решил: в помещении никого нет.

Но в эту минуту из-за ваз с конфетами выглянула старуха с морщинистым лицом. Она молча уставилась на вошедшего, потом отвернулась. В глубине помещения за столом, уставленным бутылками и стаканами, на соломенных стульях сидели четверо мужчин. Все четверо принялись разглядывать незнакомца. Улегшиеся под столом две охотничьи собаки тоже подняли глаза. Трое гуляк были облачены в кожаные куртки и краги. На четвертом — он казался грузнее и старше остальных — был синий фартук, из-под которого выглядывали белая рубашка и брюки.

Над очагом, где догорало несколько поленьев, громко тикал будильник. Он показывал половину десятого.

Подойдя к стойке, водитель протянул руку и произнес первое, что пришло в голову: — Спички у вас есть?

Старуха даже бровью не повела. Из-за стола поднялся мужчина в фартуке, подошел к жене, словно хотел защитить ее своим массивным телом.

— Вам спички нужны?

Пришелец ответил утвердительно. Он робко улыбнулся и, швырнув на пол промокшую сигарету, полез в карман за пачкой.

— Прикуриватель не работает. Наверное, короткое замыкание, — произнес он, словно оправдываясь.

Взглянув на гостей, мужчина положил на прилавок большой коробок серных спичек, такими издавна пользуются в провинции. Прежде чем разгореться, они вспыхивают голубым пламенем.

— Хотелось бы чего-нибудь выпить, чтоб согреться.

Водитель с трудом чиркнул спичкой: озябшие пальцы не повиновались. Ответа он не дождался, но глаз с него по-прежнему не спускали.

— Ром у вас есть?

— Только водка.

— Налейте стаканчик.

На этот раз, выразительно посмотрев на сидящих за столом, трактирщик обратился к жене:

— Иди, сядь.

Накинув на плечи вязаный платок, женщина опустилась в плетеное кресло, стоявшее справа от камина.

Старик достал с полки стопку и начатую бутылку, заткнутую пробкой.

Пахучую, бесцветную, как вода, жидкость водитель выпил залпом и едва не поперхнулся. Виновато улыбнулся.

— Далеко ли я от Парижа?

Присутствующие переглянулись.

— Выходит, не знаете, куда приехали?

— У меня машина сломалась. Метрах в двухстах — трехстах от деревни.

— В лесу? — внушительно кашлянул один из посетителей. На нем были кожаные краги и егерская фуражка.

— Да, в лесу.

— И название села не знаете?

— Слишком темно, не смог разобрать.

— Неужели и церковь не заметили? Вы что, не здешний?

— Я из Парижа.

— Заблудились, что ли? — Пожалуй, что так.

— А ехали куда?

— Не знаю. Куда глаза глядят.

Присутствующие многозначительно замолчали. Один из них, налив себе вина, спросил:

— Что же вы намерены делать в такой поздний час?

— Нет ли у вас в деревне механика?

— Километрах в пятнадцати отсюда живет механик.

— Можно, я ему позвоню?

— Если телефон работает. Только сюда никто не поедет.

Машинальным жестом водитель показал на стопку. Кабатчик наклонил бутылку с оловянным горлышком.

Сделав глоток, пришелец задумчиво произнес:

— Надо все же позвонить. Но сначала я хочу выяснить, где я нахожусь.

— В Энгране.

— А где это?

— Как думаете, каким лесом вы ехали?

— Не знаю.

За столом раздался смех. Сидящие принялись подталкивать друг друга локтями.

— Это же Орлеанский лес! Вы почти на полпути между Парижем и Орлеаном. Ближайший город — Витри-о-Лож.

Пришелец оглядел вазы с конфетами, банки рыбных консервов, предметы для чистки посуды, бочку с керосином в углу.

— Хочу все-таки позвонить.

— Если механику, напрасно деньги потратите. Гараж у него сейчас закрыт, а дома он трубку снимать не станет.

Водителю хотелось выпить еще. Он робко попросил хозяина налить, пытаясь расположить к себе присутствующих. Выпил двумя-тремя глотками, улыбнулся.

— Хорошая водка.

Вместо того чтобы поставить стопку на покрытый бурой клеенкой прилавок, протянул ее старику.

— Еще плеснуть?

— Да.

Решив, что присутствующие удивлены тем, что он так легко одет, пояснил:

— Пальто в Париже забыл.

Фраза прозвучала нелепо. Теперь ему было нестерпимо жарко: обращенная к очагу половина тела будто пылала огнем.

— Так вы разрешите позвонить? — спросил пришелец в уверенности, что в лавке есть кабина. Выяснилось, однако, что допотопный настенный аппарат висит у него за спиной между вставленным в рамку патентом и афишей с рекламой пива.

— Покрутите за ручку. Может, и повезет.

Вращаясь, ручка аппарата издавала непривычный звук, вызывавший какие-то смутные ассоциации. Гладкая, словно отполированная трубка оттягивала руку. Наконец послышался искаженный голос:

— Витри на проводе.

— Алло, мадемуазель… Будьте любезны, соедините меня с Парижем… Номера я не знаю, но это легко установить. Мне необходимо связаться с уголовной полицией.

Водитель отвернулся, не смея даже подумать, какую реакцию вызвали у окружающих его слова. Три ружья, поставленных в угол, и брошенные на стул сумки и патронташи он еще не успел разглядеть.

В трубке послышались какие-то странные звуки, потом телефонистка произнесла:

— На линии неисправность.

— Не знаете, это надолго?

— Наверно, провода деревом оборвало, раньше завтрашнего утра едва ли восстановят.

Опасаясь, что телефонистка повесит трубку, незнакомец торопливо проговорил:

— Тогда свяжите меня с жандармерией.

Произнеся слово «жандармерия», он вдруг почувствовал, что язык у него стал заплетаться: видно, четыре стопки натощак дают себя знать.

— Какую жандармерию? Витри?

— Если вам угодно.

— Минутку. Сейчас соединю.

Ждать пришлось долго. Он слышал, как телефонистка разговаривает с какими-то людьми, о чем — было не разобрать. Веки стало пощипывать, мелкой дрожью начало дрожать все тело — знакомые симптомы. Чей-то голос, вроде бы уже слышанный, сухо произнес:

— Ты что, лишнего хлебнул?

Зачем он, спрашивается, пил? Но потребность промочить горло возникла вновь. Находившиеся в зале молчали, не двигаясь. Тишину нарушало лишь тиканье будильника да шумное дыхание собак.

— Что же вы? Говорите! Дежурный у аппарата!

Словно застигнутый на месте преступления, он растерялся.

— Алло! Жандармерия?

— Бригадир Рошен у телефона.

— Прошу прощения за беспокойство, бригадир. Я звоню из… — Пришлось оглянуться: он забыл название деревушки. — Минутку…

— Энгран! — прошептал лавочник. — Скажите, что звоните от Дюрье. Он знает.

Гость послушно повторил:

— Я в Энгране. Звоню от Дюрье.

— Кто со мной говорит?

— Видите ли… Вы меня не знаете. Я хотел бы, чтобы вы за мной приехали.

— За кем ехать? Я вас не слышу. Ничего не понимаю.

Слова, долетавшие издалека, звучали слишком громко, точно отражаясь от стен грота.

— За мной. Я Альбер Бош. Хочу добровольно сдаться. Совсем недавно в Париже я совершил убийство. Я не пытаюсь скрыться. У меня и в мыслях этого не было. Напротив…

— Подождите, пожалуйста, минуту.

Теперь он слышал разговор бригадира: «Послушай, что он мне сказал. Похоже, он кого-то пришил и теперь намерен явиться с повинной».

— Алло! Не повторите ли то, что сообщили бригадиру?

Словно школьник, тщательно выбирая слова, он повторил сказанное. Позади послышался шум. Бош не посмел оглянуться, чтобы узнать, в чем дело.

— А как вы очутились в Энгране?

— На машине приехал.

— Краденой?

— Нет, на своей.

— Рассчитывали, что успеете пересечь границу?

— Нет. Просто ехал, куда глаза глядят.

Бригадир Рошен подсказал коллеге: «Спроси, есть ли у него оружие».

— Вы вооружены?

— Я… — Пришлось напрячь память и вспомнить, Куда он подевал револьвер. — Нет.

— Вы уверены, что у вас нет оружия?

— Честное слово.

— Ну, хорошо. Оставайтесь там. Но почему бы вам не приехать к нам на своей машине?

— Она поломалась.

— Я позвоню в Орлеан, попрошу указаний. Не трогайтесь с места. Папаша Дюрье рядом?

— Вы имеете в виду хозяина? Он здесь.

— Передайте ему трубку.

Бош повернулся вполоборота, но и этого было достаточно, чтобы увидеть егеря, присевшего на край стола и державшего в руках ружье.

— Вас просят подойти к телефону, господин Дюрье.

Того, что произошло в следующее мгновение, Бош никак не ожидал: он протянул трубку лавочнику, но тот не сдвинулся с места. Сначала Альбер решил, что хозяин боится, и со слабой улыбкой произнес:

— Вы же слышали. Оружия у меня нет. Я хочу явиться с повинной.

Но тут был вовсе не страх, и когда Бош это понял, то поначалу удивился. В глазах крестьянина он прочел иное чувство, о его существовании он прежде и не подозревал. То был не испуг. Даже не отвращение. Нечто худшее.

Бош глядел в глаза присутствующих, по-прежнему сжимая в руке трубку, откуда доносился голос жандарма. Бош понял, вернее, почувствовал, что между ним и остальными внезапно возникла некая пустота, невидимая преграда, и ни сам он, ни другие не смогут ее преодолеть.

Старуха, чтобы не видеть преступника, неотрывно смотрела на угли очага.

— Не хотите с ним разговаривать?

Бош положил трубку на столик аппарата и, точно чумной, отошел в сторону, подальше от двери, чтобы не спровоцировать выстрел.

После некоторого колебания лавочник двумя пальцами взял трубку.

— Это Луи, бригадир.

Что говорил жандарм, было непонятно, слышно было лишь, как вибрирует мембрана.

— Да… Да… Ферман как раз у меня… С ним еще двое… Да… Что-что? Не знаю. Лет тридцать с небольшим… Да… Четыре стопки… Не знаю… Не думаю…

Бош, не спускавший со старика глаз, заметил: тот побледнел, будто внезапно заболел.

— Поднимайся наверх и ложись спать, — обратился к жене лавочник, вешая трубку.

Старуха жестом велела ему наклониться и что-то прошептала на ухо. Лавочник ответил едва слышным, но настойчивым голосом. Взяв на руки кошку, женщина открыла дверь, за ней были видны ступеньки лестницы. Старик отправился следом. Когда вернулся, лицо его было все так же бледно. Хотел было взять бутылку с водкой, но передумал и налил стакан вина. Пить ему, видно, не хотелось, что-то его угнетало. Постояв немного за стойкой, он подошел к сидевшим в глубине помещения охотникам.

Не двигаясь, Бош наблюдал за происходящим. Говорили о нем. Высоким, почти писклявым голосом егерь спросил:

— Что сказал Франсуа?

Послышалось какое-то шушуканье. Одна из собак направилась к Альберу, но хозяин, цыкнув на нее, приказал лечь.

Ноги гудели, но стула рядом не было, а сдвинуться с места Бош не решался. Захотелось снова смочить горло. А еще лучше — поесть. При виде сложенных пирамидой банок сардин чувство голода стало нестерпимым. Бош понимал: этих людей не следует просить ни о чем. Ни в коем случае. Им неприятно будет видеть, как он ест. Словно он не человек. Все сорок минут, которые пришлось ждать стоя, хотя метрах в двух находился стул, Бош испытывал еще одну, вполне естественную потребность. Но удовлетворить ее было еще труднее. Если бы он сел, то почувствовал бы облегчение.

Насторожились, подняв уши, собаки. Усилился поначалу едва слышный шум мотора. Взвизгнули тормоза, хлопнула дверь. В лавку вошли два жандарма в форменной одежде. Вместе с ними в натопленное помещение ворвались ночная сырость и холод.

— Это вы звонили?

Сцена, которая последовала, смахивала на хорошо отрепетированный номер фокусника. Один из жандармов провел руками по телу Боша. Видно, искал оружие. Второй, встав перед ним, глазами показал на запястья.

— Руки вытяни!

Щелкнули наручники.

Не было никакого перехода, все произошло мгновенно. Еще минуту назад с ним говорили на «вы». И вот это грубое, без тени фамильярности «ты».

Охотники поставили ружья в дальний угол, казалось, вернулись к обыденной своей жизни.

— Где твои документы?

— Во внутреннем кармане, в пиджаке, — с виноватым взглядом произнес Альбер: в наручниках самому ему бумаги было не достать.

Нацепив очки, бригадир сел и принялся изучать содержимое бумажника. Вынув удостоверение личности, повертел в руках, подошел к телефону и крутнул ручку.

— Попрошу Орлеан. Срочно. У аппарата бригадир Рошен.

Сверкнув стеклами очков, назвал номер.

— Алло! Орлеан? Летучий отряд? Говорит бригадир Рошен из Витри-о-Лож. Операция закончена. Сообщаю фамилию и местожительство задержанного… Да… В руках у меня его удостоверение личности. Похоже, подлинное… Записываете? Альбер Бош. Читаю по буквам: Бернар… Ольга… Шарль… Нет… Женат… Париж, набережная Отей, дом 67-бис…

Хотелось курить, но Альбер не смел попросить, чтобы достали из кармана сигареты. Прихлебывая вино, которым его угостили, второй жандарм вполголоса беседовал с лавочником и его клиентами.

— Одну секунду… Сейчас выясню.

Бригадир повернулся к Бошу.

— Кого ты убил? Где? Когда?

— Это Серж Николя… Недавно… Примерно в половине седьмого… Вернее, в шесть…

— Где?

— У него на квартире, улица Дарю… Недалеко от площади Звезды…

— Алло! Вот сведения, которые он мне сообщил…

Жандарм повторил имя убитого, адрес; помолчав, спросил:

— Каким образом?

— Выстрелил из револьвера.

Жандарм повторил и это, выслушал, что ему сказали по телефону.

— Свидетели имеются?

— Нет.

Бригадир передал в трубку:

— Свидетелей не было… Он мертв? — продолжал ту же игру жандарм.

— Думаю, что да… Да… Наверняка мертв.

— Алло! Он считает, что да. Говорит, наверняка умер. Что?… Хорошо! Машину сначала осмотреть? Понятно. Будьте спокойны… Не знаю… Во всяком случае, час с лишним. Тем более, что автомобиль остался на шоссе в лесу.

Бригадир переспросил:

— Машина в лесу?

— Да.

Обращаясь к невидимому собеседнику, жандарм тоже сказал «да» и повесил трубку. Неторопливым жестом снял очки и стал похож на завсегдатая деревенского трактира, а не на представителя органов правопорядка.

— Машину отыскать сумеешь?

— Думаю, да.

— Сможешь показать дорогу?

— Дорога поворачивает налево, к церкви. Машина поломалась неподалеку от фермы у подножия склона.

— Это ферма Шарассо, — вмешался егерь.

Трактирщик протянул бригадиру стакан вина. Решив не отказываться от угощения, жандарм залпом выпил содержимое.

— Ну, поехали!

Первым из помещения вышел задержанный, за ним оба жандарма. После того как дверь за ними закрылась, оставшиеся снова уселись за стол. Возможно, и старуха, не успевшая лечь в постель, спустится вниз с кошкой на руках, чтобы устроиться в плетеном кресле.

Направляясь к полицейскому автомобилю, Бош не посмел признаться, что испытывает острую естественную потребность. Сунув его на заднее сиденье, жандармы заняли передние места. По-прежнему шел дождь. И темнота была какая-то другая, и стеной встающие в свете фар деревья.

— Нас-то он дождется?

— Да. У него ночное дежурство. Пытается связаться с Парижем.

Когда Альбер бросил машину в лесу, он не обратил внимания на то, что она съехала в кювет, и теперь увидел ее на обочине — нелепую, бесполезную груду железа. Подойдя с какой-то забавной опаской к брошенному автомобилю, бригадир остановился, чтобы записать номерные знаки, затем открыл дверцу.

— Разрешите выйти на минутку? — обратился пленник к жандарму, оставшемуся с ним.

— Зачем?

— По нужде.

Сначала Бош был уверен, что хочет «по-маленькому», как говорили в детстве. Но оказавшись на обочине в двух шагах от жандарма, попыхивавшего трубкой, он униженно прибавил:

— Прошу прощения…

Вернулся бригадир. Сверху вниз, точно на животное, посмотрел на задержанного и сел за руль.

Бош продрог до костей. От высокой травы брюки промокли и прилипали к ногам.

— Прошу прощения, — повторил он.

Дверь за ним захлопнулась, жандарм сел рядом с бригадиром. Чтобы обогнуть неисправный автомобиль, пришлось съехать с дороги, затем, задев задним бампером деревья, закончить мудреный маневр.

Жандармы закурили. Оба были широкоплечи, от них пахло влажным сукном мундиров и винным перегаром.

— Через Витри поедешь?

— Через канал, так ближе. А что?

— Да я думал, к жене заскочу на минуту. — Потом добавил: — Хотя не обязательно.

2

На пленника жандармы не обращали внимания, им было безразлично, слушает он их или нет. Оба курили — один сигарету, второй трубку. Неспешно, по очереди обменивались фразами. Будто две свояченицы, которые встретились воскресным днем; упоминая кого-то, называли лишь имена.

— И что он ответил?

— Так, говорит, оно и было. Артура знает не настолько хорошо, как он. Все могло бы кончиться хуже, так что Жанне лучше помалкивать в тряпочку.

— А старик?

— Самое смешное, он даже не пошевелился. Это его доконало, ты понимаешь?

Персонажи путались. Одна история лениво переплеталась с другой. Чтобы понять, что к чему, нужен был какой-то ключ. В конце концов пленник перестал воспринимать слова, словно звуки незнакомого языка.

— А с шефом ты разговаривал?

— Поговорю, если потребуется.

— Кстати, о шефе. Тебе Борода рассказывал, что с ним на ярмарке произошло?

Жандармы обменивались новостями с каким-то удовлетворением, придавая значение каждой детали, иногда не без злорадства смаковали ту или иную подробность.

Альберу Бошу их болтовня надоела. Пожалуй, еще острее, чем при встрече с лавочником, он почувствовал свое одиночество.

Шоссе кончилось. Теперь они ехали по улице с трамвайными путями. Совсем рядом катил автобус. В освещенном салоне, как на групповом портрете, виднелись лица пассажиров. В одном из окон совсем молодая женщина — бледное лицо, голубая шляпка, на руках спящий ребенок.

Увидев жандармов, она нахмурилась и прижалась к стеклу, пытаясь разглядеть арестованного.

Внимание пленника привлек кинотеатр — освещенный яркими огнями рекламы квадрат, выделявшийся во мраке улицы. Из дверей толпой выходили зрители. Поднимали воротники пальто, раскрывали зонтики. На пестрой афише, высоко подняв юбку, обнажала ноги женщина.

Автомобиль повернул на пустынную улицу, потом на другую. За перекрестком у какого-то мрачного здания машина остановилась. В двух или трех окнах горел свет. Арестованного высадили, помогли подняться на тротуар. Лишь однажды, возможно, ненароком, его толкнул бригадир.

— Пошевеливайся!

Жандармы почему-то переглянулись, стиснув его с обеих сторон. Лестница была грязная, скудно освещенная. В нос ударил запах казенного дома. Поднявшись на второй этаж, Рошен толкнул дверь и, пройдя пустое помещение, постучал в дверь, из-под которой выбивался луч света. В следующую минуту Бош увидел женщину с сигаретой во рту; накрашенные губы, пышный бюст, стянутый шелковым корсажем. Она смахивала на красотку с киноафиши. Кроме нее в комнате находился только впустивший их пожилой мужчина — невзрачный, неухоженный, помятый, как все, кому приходится работать по ночам.

Помещение, в котором оказался Бош, напоминало контору не слишком процветающей фирмы. В углу пишущая машинка, тусклая лампочка в клубах табачного дыма. Женщина, вероятно, не удивилась при виде наручников. С легкой усмешкой смерив арестованного взглядом с ног до головы, выдохнула в его сторону струйку дыма.

Неужели и инспектор поглядел на него с таким же выражением? Да нет же. Просто изображает из себя человека, которому все это не в диковинку.

Попав с холода в натопленное помещение, арестованный почувствовал, как кровь ударила ему в голову. Ему вдруг показалось, что от него разит перегаром, а глаза блестят, как у пьяницы.

— Подойдите сюда.

Обращение было адресовано бригадиру. Инспектор увел жандарма в соседнюю комнату. Света там не было. Помедлив, следом ушел и второй жандарм. Поначалу дверь была приоткрыта, разговаривали вполголоса. Кто-то, видно, держался за ручку, дверь покачивалась из стороны в сторону, потом закрылась.

Положив ногу на ногу, женщина с веселым любопытством разглядывала арестанта, пуская при этом кольца дыма.

— Курить хочешь?

Этот знак внимания до такой степени поразил и растрогал Боша, что он не посмел ответить. На женщине было манто с меховым воротником. Тугие соски, казалось, вот — вот пронзят шелк корсета. Он ощущал запах рисовой пудры, очень крепких духов и тела, созданного для наслаждения. Перед ним была вульгарная, сильная самка.

— Что ж я, не понимаю? В такие минуты всегда курить охота, — произнесла она хриплым голосом. — Почему это они не предложили тебе сигарету? Ведь положено. Хотя, что с жандармов спросишь!

Достав из сумочки сигарету, женщина прикурила ее от своей со вздохом, словно это стоило ей немалых усилий, вложила ему в рот.

— Что ты там натворил? Держу пари, в сейфе своего банка пошарил.

Альберу было неприятно, что его принимают за клерка, но, опасаясь, что женщина изменит свое отношение к нему, он не ответил.

— Может, машину угнал?

Опершись полными бедрами о край стола, женщина снисходительно-приветливо изучала Боша. Проследив за ее взглядом, тот посмотрел на свои грязные брюки и перепачканные в глине туфли.

— Это я в лесу, — произнес он, словно оправдываясь.

— Удрать пытался?

— Да нет.

Не в силах оторвать взгляда от груди этой женщины, он покраснел. Грудь у нее такая же тяжелая, как у Анаис, пожалуй, и такая же тугая, и ноги такие же полные, и, верно, такие же непристойные телодвижения.

Чтобы прекратить эту пытку, Бош ответил:

— Я совершил убийство.

Ошеломленная на какое-то время, она наконец выдавила:

— Ах, вот оно что!

Больше женщина на него не смотрела. Погасила сигарету о край пепельницы и, стуча высокими каблуками, принялась ходить взад-вперед по комнате, лишь бы не глядеть в его сторону. Дойдя до дверей, она останавливалась, готовая позвать жандармов. Но вскоре дверь приоткрылась, послышались удаляющиеся голоса и шаги жандармов, спускавшихся по лестнице.

— Ты еще здесь? — войдя, спросил инспектор, с виду чем-то озабоченный. — Документ твой возвращаю. Но запомни, что я тебе сказал.

— Запомню, не беспокойся.

Сев на стул, инспектор что-то написал на форменном бланке. Порывшись в столе, рядом со своей подписью поставил печать. Похоже, между ними что-то было. Инспектору, видно, хотелось увести женщину в соседнюю комнату. Судя по улыбке, с какой женщина наблюдала за движениями полицейского чиновника, она этого ждала.

Взяв со стола документ и листок, инспектор протянул их женщине.

— А теперь что?

— Теперь можешь идти.

— И больше ничего?

— Больше ничего.

Но слова эти имели какой-то особый смысл, понятный лишь им двоим.

После того как дверь закрылась, инспектор взял карандаш, заточил. Повернувшись наконец к задержанному, некоторое время разглядывал его. В глубине зрачков вспыхивали огоньки холодного гнева.

Полицейскому было не больше пятидесяти, но нездоровое лицо его было помято, и оттого он выглядел старше своих лет.

— Выходит, ты все-таки решил сдаться?

— А я и не думал бежать.

— Не думал бежать, а оказался в Орлеанском лесу!

Все должно было произойти иначе. Точь-в-точь как актер, которому навязали чужую роль, Бош чувствовал себя сбитым с толку. Лоб горел, уши пылали. Он попробовал объяснить, что хотел сказать.

— Садись. Ты что, пьян?

Несомненно, инспектор заметил, что Бош покачивается, словно только что вышел из энгранского трактира.

— Нет.

— Ты понимаешь, о чем я тебя спрашиваю?

— Да. Пожалуй.

— Не станешь завтра утверждать, что признания у тебя вырваны под пыткой?

— Нет. Обещаю.

Инспектор тоже чувствовал себя не в своей тарелке: что-то тут было не так.

— Сколько ты ему нанес ударов?

— Не знаю. Не считал. Я видел, что он все еще шевелится.