ИСКАТЕЛЬ № 5 1963









Николай KОPOTEEB

ИСПАНИЯ В СЕРДЦЕ МОЕМ

А если, не будет победы, Не кончится и война… ПЕДРО ГАРФИАС, поэт, батальонный комиссар



Под редакцией генерал-лейтенанта танковых войск, Героя Советского Союза, участника национально-революционной войны в Испании С. М. КРИВОШЕИНА.




Рисунки А. ГУСЕВА



ГЛАВА ПЕРВАЯ

Они вышли на опушку рощи.

Педро никак не мог привыкнуть, что оливы не шумят, а шуршат под ветром, как бумага. И теперь, наблюдая позиции фашистов, он чувствовал: внимание его отвлекает необычный шелест листьев над головой.

Стволы олив были светлые, будто выгоревшие, и короткие.

Командир танкового батальона Хезус Педрогесо, высокий, в комбинезоне не по росту — руки вылезали из рукавов, а штанины были задраны выше лодыжек, — лег на землю и хлопнул ладонью рядом, приглашая Педро.

«Оливы… Их, оказывается, окапывают, как яблони…» — Советник устроился рядом с Хезусом.

Взрытая мотыгами почва пахла, как пахнет вся земля на свете, хорошо взрыхленная и еще не успевшая высохнуть под солнцем.

Теперь Педро увидел меж стволов пологий склон. Внизу, где он выполаживался, желтели брустверы республиканских окопов, вырытых наспех.

Дальше, за республиканскими окопами, у самого каньона, в котором текла невидимая отсюда река, виднелись другие траншеи — франкистские, сделанные тоже кое-как.

Речной каньон охватывал подножье холма, самого высокого на местности, с которого вчера внезапным ударом были выбиты республиканские части.

У дальнего склона холма можно было разглядеть мост и деревню рядом. Там левый фланг республиканцев. Его удерживал батальон анархистов.

Издали деревня выглядела ослепительно белой. И выше всех построек поднимался шпиль церкви.

Вчера фашисты не атаковали предмостные укрепления, а просто перерезали дорогу, ведущую из Тардьенты в Сариньену и дальше, на Лернду.

Рыжее плато, кое-где покрытое пятками виноградников и блеклыми рощами олив, горы вдали, будто всплывшие в дымке, синие ущелья и почти черные лесные склоны — все это очень напоминало Педро что-то удивительно знакомое, родное. Но сейчас он был занят другим. Батальону поставили задачу действовать здесь, на танкоопасном направлении. А танки противника не появлялись. Где же они?

«Вернее всего, за холмом… — думал Педро, разглядывая фашистские позиции перед каньоном. — Но позиции… Что случилось с немецкими или итальянскими советниками? Как они разрешили франкистам окопаться на этом берегу? Бездарно! Пустим танки на поддержку нашей пехоте, опрокинем фашистов и на их плечах форсируем реку — вырвемся на тот берег… Где же все-таки их танки?»

Педро еще и еще раз осмотрел местность. Да, они могут так тщательно укрыться только за холмом, если вообще здесь есть танки.

Советник вздохнул, повернулся к Хезусу.

Педрогесо лежал, подперев ладонью щеку, и смотрел поверх равнины, и холмов, и гор, словно там сосредоточилось самое главное для него, самое важное.

— Примавера! — сказал Хезус, заметив, что советник обернулся к нему.

«Да, весна…» — подумал Педро и кивнул.

— Хезус, как бы нам лучше уничтожить этих кабальеро де фортуна?

Педрогесо улыбнулся. Его частенько умилял испанский язык советника.

— Задавим танками, и все…

— А мне думается, пусть начинает пехота. Мы поддержим ее парой танков. Остальные оставим в резерве.

Едва он успел договорить, раздались орудийные залпы. Клубы земли и пыли поднялись у окопов республиканцев.

— Фашисты начали артподготовку, — сказал Хезус, поднимаясь. — Мы опоздали, контехеро![1]

— Живы будем — не помрем! — вскочил Педро. Он всегда становился собраннее и бодрее, когда обстановка усложнялась. — Мы спустимся к пехоте. Огнем поможем ей отразить атаку. Потом пойдем сами. Пехотинцы наши нас поддержат. Все будет отлично!

— Хорошо.

Коренастый, с буйной черной шевелюрой, Педро был ростом едва по грудь комбату и стоял, рассматривая петельку на его комбинезоне, куда была продета оливковая веточка — несколько глянцевитых листочков с серебристой изнанкой.

— Черт возьми, — сказал по-русски Педро, — попали с корабля на бал.

— Что? — спросил Хезус по-испански.

— Знает ли пехота, как взаимодействовать с танками?

— Здесь, в Арагоне, почти год не было настоящих боев, — ответил Хезус, — а мы не успели поговорить с пехотным командиром. По внешнему виду — боевой.

Хезус отряхнул землю с колен и, согнувшись чуть не пополам, пошел в глубь рощи.

Педро двинулся за ним, стараясь не потерять из виду долину. Но идти под деревьями было трудно — мешали нижние ветви.

Неожиданно он натолкнулся на Хезуса. Тот остановился.

— А вы не изменились, контехеро, — сказал комбат. — С тех пор как я учился у вас в Барселоне, вы не изменились. У вас по-прежнему всегда хорошее настроение.

— Идем, идем! Ведь это будет мой первый бой после инструкторской работы в Барселоне…

Хезус улыбнулся и, пригнувшись, побежал к стоявшим в глубине рощи танкам. Из-под ботинок командира, топтавшего взрыхленную землю, поднималась легкая пыль. Стояла весна, и еще не было жары.

Подойдя к своему танку, командир батальона вызвал к себе командиров рот. С помощью Педро Хезус объяснил задачу каждому.

Потом танки вышли на исходный рубеж, к опушке.

Машины советника и Хезуса стояли рядом.

Педро снова увидел и пологий склон и брустверы республиканских окопов, вырытые там, где склон выполаживался, в полукилометре от места их стоянки. Там рвались снаряды.

— Хезус, вы видите пыль? — Педро махнул рукой в сторону высот левого берега.

— Вижу. Что это?

— Там стоят батареи фашистов.

Моторы танков работали на малых оборотах, и приходилось кричать.

Хезус кивнул и крикнул:

— Я передам сейчас командирам машин!

Артиллерийский обстрел прекратился. Ветер медленно относил от окопов пыль и дым разрывов.

И тогда из каньона выплеснулась лава марокканской конницы: всадники в белых и красных бурнусах, в чалмах, намотанных на каски. Темные приземистые андалузские кони стлались наметом.

Республиканские траншеи молчали, подпуская конницу.

— Хорошо! Хорошо… — бормотал Педро.

Уже стали слышны визги всадников.

Из окопов республиканцев раздались первые залпы. Застучали пулеметы на флангах, ведя кинжальный огонь по лаве.

Три красные ракеты взвились и повисли над долиной.

Танки двинулись вперед, на помощь пехоте. Они быстро скатились к окопам, миновали их, устремились на конницу.

Лава смешалась и покатилась обратно, устилая поле убитыми.

Педро видел в оптический прицел только маленькую группу отступающих всадников. Видел: все ближе траншеи франкистов. Видел, что пехотинцы врага, не ожидавшие танковой атаки, бросают окопы и бегут…

И вдруг он заметил: крышка люка на танке Хезуса — он шел впереди — приподнялась. На секунду показалось лицо командира батальона. Мелькнул сигнальный флажок: «Все кругом!» Сигнал повторили командиры взводов.

«Пехота! Пехота не пошла!» — понял Педро и тоже приказал поворачивать.

Через секунду он уже видел брустверы республиканских окопов, на них стояли бойцы, размахивали винтовками и беретами, приветствуя танкистов.

Машины остановились, не доехав метров двадцати.

Педро открыл люк и увидел Хезуса, вылезшего на броню танка.

«Что он делает?» — удивился советник. И тоже вылез.

— Аделанте! Аделанте, камарадос! — вопил комбат.

А Педро, забыв, что его никто не понимает, закричал по-русски:

— Вперед! За танками!

— Аделанте! Аделанте, камарадос! Вива ла республика Еспаньола! — кричали все танкисты.

Танки опять развернулись, и пехота потянулась за ними.

Педро нырнул в башню; захлопывая за собой люк, он увидел, что Хезус сделал то же.

Машины двинулись вперед, к каньону.

Они с ходу форсировали неширокую реку вброд, гоня перед собой франкистскую пехоту, поднялись на левый берег и пошли к высоте.

Батарея била теперь по машинам прямой наводкой.

Педро выглянул из люка — пехота шла за танками.

Он открыл огонь.

Потом снова приподнял люк.

После танковой духоты, едкого и терпкого запаха пороховых газов, попадавших во внутренность машины во время перезаряжения орудия и стрельбы пулемета, он ощутил свежий запах воды и прохладу каньона и в мгновение огляделся. Шедшие за ним танки были рядом.

Но два танка остались на поле. Они горели.

И не похоже было, что они горят.

День стоял яркий. Пламя таяло в солнечном свете — таким оно было жарким и сильным. Только в нескольких метрах над машинами туго завивался клубами черный дым.

Захлопнув люк, Педро припал к окуляру прицела. Он увидел, что танк Хезуса вырвался далеко вперед, нырнул в лощинку.

«Куда он? Ведь там батарея! Там фашистская батарея!»

Педро приказал водителю двигаться за машиной командира.

Но едва танк продвинулся к лощине, сбоку ударил снаряд, потом другой. Водитель повел машину вперед крутыми зигзагами. Педро увидел танк Хезуса, который двигался по лощине, подкрадываясь к батарее с фланга.

— Правильно! Правильно, Хезус! — закричал Педро, ловя в окуляр прицела батарею. Выстрел, другой, третий… Танк Хезуса бил по батарее. Вражеские артиллеристы бросили орудия, побежали. А из-за взгорка уже показались республиканские бойцы.

Машины двинулись вниз с холма, на дорогу, — за ней теперь скапливалась франкистская пехота.

Но ей не удалось удержаться. Республиканские бойцы следовали за танками, уже не отрываясь от них. Фашисты были выбиты на свои прежние позиции, с которых день тому назад начали наступление на дорогу.

* * *

Танки снова стояли под оливами. Только эта рощица была моложе, деревья ниже, чем в той, где они укрывались утром.

Педро вылез из танка и опять увидел рыжеватую, чуть всхолмленную равнину перед собой, узкие полоски зелени, прятавшиеся в низинах, далекие горы, дымку и синеву ущелий.

И теперь он вспомнил, где видел картину похожую — похожую до радостного восторга. Под Севастополем, на дороге от Сапун-горы до Балаклавы. Только там земля была не рыжеватой, а белесой.

К машине подошел Хезус. Вылезающий из своего комбинезона не по росту, с измазанным пороховой гарью лицом, он был радостен — танкисты выиграли бой. Рядом с ним появился щуплый Антонио, комиссар батальона, тоже еще не умытый и тоже радостно возбужденный. Подошел командир взвода Висенте, стройный, подтянутый щеголь.

— Педро! Вен аки![2]

— Вива Русия! — закричал Висенте.

— Вива Педро! — подмигнул Хезус.

— Вива Испания! — И Педро поднял к виску сжатый кулак.

Танкисты ответили восторженным гулом.

«Здесь плохо, — подумал Педро, спрыгивая с танка. — С воздуха нас отлично видно».

Хезус протянул ему огромную кастрюлю вина. Он был в эту минуту торжествен, как Дон-Кихот, посвящавший Санчо Пансу в рыцари.

— Да я ж не пью!

— Это крещение, — выговорил торжественно Хезус.

Педро принял чашу под общий хохот, потому что лицо «крестника» стало таким грустным и несчастным, будто его угощали касторкой.

Висенте, высокий, как Хезус, только со свежим и полным юношеским лицом, сказал:

— Будь испанцем!

Педро выпил полную чашу.

Танкисты отправились к кухне, а крестник — за ближние деревья. Он вернулся бледный, но был весел — хмель все-таки остался…

— Ты, Педро, больше похож на мадридца, чем на русского, — сказал Хезус Педрогесо, — хоть совсем не умеешь пить.

— Я не только не умею пить. Я еще ни разу не видел боя быков! Какой же я после этого испанец?

— Ты не видел корриды дель торрос? — Висенте изумился так, будто услышал, что Педро никогда не видел солнца или травы.

— Да, Педро, — подтвердил Антонио, — конечно, ты очень похож на испанца, но ты не испанец, если не видел этого…

— А что нам стоит устроить корриду? — спросил Хезус. — Отправим людей в ближайшее селение, и они приведут быка.

— Это совсем не так просто, — ответил Антонио.

Антонио, комиссар танкового батальона, был астурийским горняком, но походил на веселого щуплого мальчишку с грустными глазами, который всегда оставался жизнерадостным и отзывчивым на шутку.

— Почему же не просто? — разгорячился Висенте. — Были бы быки, а корриду мы устроим!

— Быки не похожи на франкистов, которые звереют от одного слова «красный», — подмигнул Антонио. — Их придется злить до крови. Но и тогда они не станут как следует драться.

— Посмотрим, — сказал Висенте. — Я берусь их сделать настоящими боевыми быками.

Обед еще не был кончен, когда к расположению танкистов подъехал грузовик. Бойцы достали из кузова аккуратно скатанный брезент.

Никто не спрашивал, что там. Все знали — там то, что осталось от экипажей Мануэля и Хозе.

Брезент не стали разворачивать. Его подняли на плечи и понесли на опушку молодой оливковой рощи, совсем молодой, еще не давшей ни одного плода, еще не разу не цветшей.

Несли очень осторожно.

На опушке опустили ношу на землю. Стали рыть братскую могилу, но размером она была не больше, чем на одного человека. Под травой, сочной и яркой по-весеннему, открылась красноватая влажная земля, упругая, как тело.

Педро смотрел, как врезается лезвие его саперной лопатки в эту красноватую почву, и, выбрасывая наверх широкие пласты, думал о том, что здешняя земля плотнее и тяжелей той, которую ему приходилось рыть в детстве, совсем не похожа на ту, которую он и миллионы людей в России называют родной.

Потом Педро услышал, что в ветвях олив запела какая-то птица, которой он не знал, и пела долго. Люди молчали, слышалось лишь громкое дыхание тех, кто копал.

Подошел Антонио и, молча протянув руку, взял у Педро лопату. Педро вылез из ямы, стал поодаль в группе танкистов. Он все думал о родной земле. А ведь, пожалуй, раньше, перед отправкой в Испанию, эти слова — «родная земля» — могли показаться ему и громкими. Теперь они не казались такими. …Вчера, когда они с Хезусом проходили вдоль линии окопов, Педро, споткнувшись, негромко ругнулся по-украински. Из окопа, где находились пехотинцы, его тотчас окликнули на родном языке. И оттуда поднялся такой же коренастый, как Педро, парень, спросил его, откуда он знает язык. Педро сказал, что он с Украины. Михась — так звали пехотинца — заволновался, спросил:

— Давно?

— Нет, месяца два.

— А нет ли у вас родной земли?

Педро ответил, что не взял с собой.

— Ни горстки?

Михась был поражен. Потом он рассказал, что его отец покинул «Вкраину» перед революцией, уехал в Америку. Счастья он там не нашел, а горе проехало с ним без билета, транзитом. Теперь отец проводил сына в Испанию — помочь уберечь счастье других.

Михась, рассказывая, не сводил взгляда с ботинок Педро.

— Может, у вас на подметке где-нибудь осталась… Хоть кусочек… — И он нагнулся, стал осматривать ботинок и, найдя кусочек, не похожий на здешнюю землю, завернул его в чистую тряпицу…

Вспоминая об этом, Педро слушал звучную речь комиссара танкового батальона Антонио. Комиссар тоже говорил о родной земле, о свободе, за которую погибли испанские парни, и самые высокие слова, произносимые им, и клятвенно вскинутые к вискам кулаки — все это было и простым и торжественным.

Потом грянул салют.

Танкистов хоронили на склоне холма, который наверняка был виден из траншей франкистов.

Педро ждал, что они вот-вот откроют огонь.

«При современной войне похороны сразу после боя на виду у противника возможны, наверно, только в Испании! — подумал он. — А в тридцать шестом году, по рассказам, в затишьях между боями франкисты устраивали футбольные матчи с республиканцами… Но те времена прошли. Слишком много зверств совершили фашисты, чтобы испанцы могли вести войну, как во времена рыцарства! Стоит только вспомнить Теруэль. Беженцы рассказывали, как тысячи рабочих были убиты, замучены, расстреляны в своих домах, у домов и на площадях…»

Теперь испанцы знают, что такое война с фашистами. Ведь до этого Испания не воевала почти два столетия, если не считать партизанскую борьбу с Наполеоном. И вот люди, жившие представлениями о войне времен Очакова и покоренья Крыма, столкнулись лицом к лицу с фашизмом, с фашистскими танками и бомбардировщиками.

Они устояли. Выстояли. Одерживали победы и жили верой в победу. Хотя в Европе по ним звонят погребальные колокола. Официальные колокола.

Он прибыл в Испанию в дни последних боев за Теруэль.

Полуразбитый вокзал первого испанского городка, огромные плакаты на стенах, призывающие к борьбе, бдительности, живо напомнили Петру Тарасовичу полузабытое, виденное с детства — времена гражданской войны.

Солнечная Барселона встретила его, Педро Рауля — такова была испанская фамилия, которую уже по обычаю он себе выбрал, — скорбным известием: после жестокой четырехмесячной борьбы пал Теруэль. Испания была в трауре. Но в глазах бойцов, которых Педро стал учить танковому делу, были жесткая решимость и свет надежды.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Бык, белый в коричневых пятнах, равнодушно понюхал красную ткань импровизированной мулеты, шумно вздохнул и, опустив голову, стал прилежно щипать траву.

Педро не сдержал улыбки.

Танки поставили в круг, огородив ими «арену». Посредине нее стоял Висенте — особенно стройный сейчас, с развевающейся мулетой на шпаге.

Зрители, разместившиеся на танках, как на трибунах, заворчали, Висенте отошел на несколько шагов и снова издали подразнил быка мулетой. Бык перестал есть, настороженно, исподлобья посмотрел на трепещущую красную ткань, двинулся к ней. Но, подойдя вплотную, снова, как слепой, ткнулся носом в мулету и, фыркнув, принялся за траву.

Быка осыпали бранью. Кто-то из пехотинцев, пришедших на корриду, выхватил нож и ловко бросил его в спину быка.

— Правильно!

— Браво, бандерильеро!

Алая кровь текла по спине быка.

— Зачем это? — спросил Педро.

Но сидевший рядом с ним Хезус разделял всеобщую радость.

— Браво, бандерильеро!

Потом разгоряченно стал объяснять: бой идет не совсем по правилам, настоящих бандерилий нет, а настоящая бандерилья — копьецо, украшенное лентами, — непременно нужна в бое быков, и вонзает ее в холку пеший боец — бандерильеро. Они выходят на поле, чтобы разъярить быка, перед тем как торреро, показав свою храбрость, искусно убьет животное.

— Намочи мулету в крови! Намочи мулету в крови! — кричали с танков-трибун.

Висенте подошел к быку и намочил мулету в крови, стекающей по боку. Ткань стала тяжелой и не трепетала на ветру.





Едва Висенте отошел, как еще несколько ножей вонзилось в спину быка. Он будто сжался. А когда Висенте тряхнул перед его мордой тяжелой, пахнущей кровью мулетой, бык бросился вперед.

Зрители радостно закричали.

Висенте, держа мулету на шпаге в правой руке, не шелохнулся. У Педро замерло сердце.

Выставив рога, бык проскочил совсем рядом с Висенте, который ловко провел тяжелой от крови мулетой по кончикам рогов и сделал полуоборот, пропуская мимо тело животного. Бык тотчас обернулся и бросился на Висенте снова. И опять, не сходя с места, Висенте провел мулетой по морде и рогам быка и легко, улыбаясь, сделал, не сходя с места, еще полуоборот.

Зрители ликовали. Они уже не сидели, а стоя приплясывали на броне танков, подбадривая торреро криками.

Бык опять ринулся на Висеите.

И тогда сквозь крики зрителей Педро услышал гул моторов. Он обернулся. От дороги, со стороны позиций франкистов, шли три самолета. Они были видны, как три черточки на фоне очень ясного, безоблачного неба.

— Самолеты! — крикнул Педро, вскочив. Но его не слышали, на него не обратили внимание.

Педро затряс за плечо Хезуса Педрогесо.

— Самолеты!

Тот, наконец, обернулся и тоже крикнул:

— Самолеты!

Зрители не понимали, что произошло и кто посмел оторвать их от корриды, вступившей в самую интересную фазу. Несколько мгновений они удивленно озирались, потом бросились под танки.

Рев моторов нарастал неотвратимо.

Посредине арены стоял Висенте и перед ним бык. Педро и Хезус еще оставались на танке, когда самолеты на бреющем пронеслись над ними. Педро увидел, как фонтанчики земли брызнули недалеко, от круга, зацокало жестко по броне, снова запрыгали фонтанчики, теперь уже в центре круга. Полоса их двигалась прямо к быку, пробегавшему как раз под мулетой, пересекла его и торреро.

И сразу отодвинулся, почти оборвался рев моторов: самолеты опять были вдалеке, они разворачивались, чтобы вернуться.

Педро схватил брошенный кем-то из пехотинцев ручной пулемет. Он вскинул его на крыло танка для упора. Увидев самолет, взял упреждение на два корпуса и нажал спусковой крючок.

Рядом с ним бил по самолету из винтовки Антонио. И еще кто-то стрелял.





И когда самолет пронесся над ними, стали видны первые космы черного дыма, вырвавшиеся из мотора.

Два других истребителя успели отвернуть, ушли в разные стороны.

Подбитый самолет, надсадно воя, пролетел метров триста, врезался в землю. Удар был глухой.

Пехотинцы и танкисты бросились к Педро, обнимали, хлопали по плечам и спине.

— Не я сбил самолет, — повторял Педро.

— А кто? — спросил Хезус.

— Не знаю.

— Значит, ты.

— Совсем не значит. Стреляли все…

Перебивая смех, негромко от одного к другому перебросилось:

— Висенте убит…

Толпа около Педро распалась. В кругу, огороженном танками, он увидел тушу быка, придавившую Висенте, лужу крови и солнечный блик на ней. Потом разглядел на красной косынке, плотно облегавшей голову торреро, темное пятно у виска.

— Господи… — послышался детский голос.

И только тогда у гусеницы танка Педрогесо все увидели двух мальчишек лет по восьми, коротко стриженных. Один был в обтрепанных брюках, другой — в коротких штанишках. Темные глаза ребят казались огромными на худых лицах. Тот, который был в коротких штанах, крестился.

— Откуда вы? — спросил их Хезус.

Они ответили, что из деревни, пришли вместе с Висенте, хотели посмотреть корриду.

— Ваше счастье, ребята, что все обошлось. Вам нельзя сюда, — сказал Педро.

— Будто не видели, гады, что мы не воюем! — сквозь зубы проговорил Хезус.

— Наоборот. Видели… Мы предоставили им удобный случай.

Педро подошел к ребятам. Мальчики выжидательно смотрели на него снизу вверх.

— Русо? — спросил тот, что был в брюках.

— Русо.

— Мы видели, как вы сбили самолет.

— Его сбил не я.

Мальчишка потупил взгляд, словно хотел сказать, что знает, почему русский отказывается от заслуженной славы.

— Русо, разрешите нам посмотреть танк внутри?

Педро взял мальчика под мышки и, подняв, поставил на броню, а потом помог второму. Ребята степенно, словно они каждый день осматривали такие машины, спустились в люк.

Познакомились в танке. Того, который в брюках, звали Пепе, а второго, молчаливого, — Мигель.

Пепе быстро освоился и спрашивал, спрашивал обо всем… А Мигель только слушал. Потом неожиданно попросил:

— Подарите нам что-нибудь.

Педро растерянно огляделся. У него ничего не было. На стреляные гильзы ребята не смотрели, у них этого добра было достаточно. Наконец он вспомнил, что в кармане у него есть две пуговицы от советской военной формы, пуговицы со звездочками. Он достал их.

Ребята, очень довольные, без конца рассматривали и сравнивали обе пуговицы, хотя те были совсем одинаковые.

В танк спустился Антонио, сказал, что бойцы решили похоронить Висенте с большими почестями на сельском кладбище и сейчас все пойдут в деревню.

Мальчишки похвастались подарками. — Только вы никому не говорите, кто вам их подарил, — предупредил Антонио.

Потом Педро и Антонио стояли на броне у башни, смотрели ребятам вслед.

Солнце висело низко над далекими горами, похожими отсюда на гряду облаков, и слепило глаза. Комиссар из-под ладони вгляделся во что-то на дороге вдали, тронул Педро за плечо.

— Вон автобусы на дороге, видишь? Наши соседи слева. Развлекаться уехали. Воскресенье завтра!..

Их соседями слева был батальон анархистов, тот самый, что, прикрывая фланг, удерживал деревню.

Приложив руку к глазам, Педро тоже посмотрел на желтую среди зелени полей дорогу и сквозь золотистую дымку, пронизанную низким солнцем, увидел: шесть автобусов, отчаянно пыля, двигались в сторону Тардьенте.

— Весело, — сказал он по-русски.

— Что? — переспросил Антонио.

— Очень грустно, — сказал по-испански Педро.

Антонио спрыгнул наземь.

Заработал мотор одного танка, потом другого: водители разбирали «трибуны», отводя машины под прикрытие оливковой рощи.

«Ночью надо сменить позицию, — про себя решил Педро. — А то с утра их тяжелые орудия, не глядя ни на какие там воскресенья, раздолбают нас в пух и прах».

Вскоре моторы стихли. Тогда стал слышен звон колокола деревенской церкви. Он был приглушен, но чист и печален своей монотонной размеренностью.

В детстве Педро куда чаще слышал перезвон корабельных склянок, но странно — сейчас медлительные звуки колокола напомнили ему именно детство. И так живо, остро напомнили, что почти осязаемый встал перед ним белый город над глубокими бухтами, домики на Корабельной стороне, темное, четкое на закатном свете полукружие Константиновского равелина, а за ним — море, теплые краски его, а еще дальше дымка, смазывающая эти краски…

Влажный легкий ветер с моря крепко пах водорослями и был свеж удивительно.

Город в эти часы отдыхал от зноя.

Петро сам удивился, как отчетливо это воспоминание, и пожалел — в который раз, — что отца своего так хорошо не помнит. Лишь иногда смутно виделось: кто-то огромный, с лихо закрученными усами входит во двор домика, и движения его — медлительные и точные движения старого водолаза — придают ему еще большую громоздкость.

И еще Петро помнил, как однажды вечером, уложив на земляном полу хаты четырнадцать сыновей, отец ласково глядел на них.

А вернее всего, не помнил он этого, просто представлял себе не раз по рассказам матери, уже после того, как пришло известие о гибели матроса с «Трех святителей». Этот матрос, его отец, после того как опустил на дно Новороссийской бухты свой корабль, сложил голову при героическом переходе железного потока. И Петро не знал, как он погиб. То ли сразила отца казацкая пуля, то ли он был порубан шашками или, привыкший к морю, задохся от безводья в пыли степей.

Звон тек и тек, замирая и возрождаясь.

— Не грусти, Педро, — сказал Антонио. Они теперь шли рядом, замыкая длинную похоронную процессию.

Уже спустились с холма и двигались по долине перед подъемом к деревне. Бойцы шли вразброд, только условно соблюдая шеренги. От толпы тянулась длинная тень, длинная и густая.

— Не грусти, — повторил Антонио.

— Я не грущу. Я думаю, что ночью танки надо обязательно отвести из рощи. Только вот куда? Хорошего прикрытия нет. Можно, правда, поставить в ямы у подножья холма, будут как доты.

— Согласен, контехеро. Только ты все-таки грустил. И я тоже. И еще я знаю, о чем ты думаешь.

— Да?

— Ты думаешь? — странная война. И что за люди испанские коммунисты, так? Наша партия, Педро, не ставила перед собой задачи взять власть в свои руки. Да и не могла…

— Помню, на Украине… Правда, я мальчишкой был и ничего не понимал… Нет, кое-что понимал, конечно. Село, где мы тогда жили, находилось на перекрестке шляхов, самых бойких на Украине. Это неподалеку от Запорожья, называется Большой Токмак. В гражданскую войну оно несколько раз переходило из рук в руки. И немцы там были, и махновцы, и петлюровцы. Кого только не довелось повидать! Всякая сволочь изгалялась над нами. А победили мы!

— Ты отличный товарищ, Педро! Как называется это село?

— Большой Токмак.

— Да… Но ты отлично знаешь, что у нас в Испании не было двадцать пятого октября.

Педро это знал. В Испании не было 25 октября, не было взятия Зимнего, буржуазная революция не переросла в революцию социалистическую.

Оба шли молча, задумавшись. Педро заметил вдруг, что колокол уже не звонит.

Похоронная процессия вошла на сельское кладбище, обнесенное высокой, в рост человека, стеной из белого камня. Стена была очень толстая. В ней рядами располагались ячейки, куда вдвигали гробы. Ячейки прикрывались дверцами и запирались на ключ.

Остановившись у одной из таких ячеек, солдаты поставили гроб с телом Висенте на землю. К нему подошел Хезус. Он был выше всех на голову, и бойцы хорошо видели его сухое, со впалыми щеками лицо, видели, как сошлись и все не могли разойтись его брови у переносья, как жестко блестели глаза и двигался рот комбата. Он говорил о Висенте, рабочем завода «Испано-Сюиза» в Барселоне, о Висенте, верном сыне республики, о храбром танкисте Висенте. И закончил словами:

— Смерть обреченным! Смерть фашистам! Да здравствует республика!

И Педро видел, как дружно вскинулись к вискам кулаки.

Потом бойцы вдвинули гроб в ячейку в стене, служитель запер дверцу на ключ, висящий на черной траурной ленте, и передал его Хезусу.

Прогремел прощальный салют.

Когда вышли с кладбища, солнце уже скатывалось за отроги Пиренеев. Белые дома, расположенные на южном склоне, находились в тени, и стены их казались синими. Закат, мягкий, неяркий, предвещал хороший день.

Педро несколько раз оглянулся. Кладбище находилось на восточной окраине села, оттуда вернее всего было бы отразить возможную атаку фашистов со стороны дороги.

— Надо послать на кладбище взвод пехоты и пару танков, — сказал он.

— Зачем такой почетный караул? — удивился Хезус.

— Не караул. Мы обезопасим свой фланг. Кладбище — отличный опорный пункт. Здесь взвод, подкрепленный танками, сможет сдержать натиск хоть батальона.