Фолкнер Уильям

Роза для Эмили

Уильям ФОЛКНЕР

РОЗА ДЛЯ ЭМИЛИ

Глава 1

Когда умерла мисс Эмили Грирсон, на ее похороны собрался весь город: мужчины - из чувства почтительной симпатии к павшему идолу, женщины - в основном из любопытства, из желания посмотреть изнутри ее дом, в который уже по меньшей мере лет десять не входила ни одна живая душа, кроме ее старого слуги, садовника и повара в одном лице.

Это был большой квадратный дом со следами старой побелки, украшенный куполами, шпилями и балконами с завитушками в легкомысленном, но тяжеловатом стиле семидесятых годов. Располагался он на улице, где когда-то жили лишь избранные. Гаражи и хлонкопрядильни со временем вытеснили отсюда все благородные семейства, лишь уже начавший разрушаться дом мисс Эмили по-прежнему стоял на своем месте, упрямо и немного кокетливо возвышаясь над фургонами с хлопком и бензозаправочными станциями, неприятно удивляя глаз на фоне этих и без того унылых строений. И вот пришел черед мисс Эмили вновь встретиться с представителями благородных фамилий, но уже на заросшем кедровником кладбище, где покоились вместе известные и неизвестные солдаты федеральных войск и армии конфедератов, павшие в битве при Джефферсоне.

При жизни мисс Эмили была для города олицетворением долга, традиций и в то же время чего-то такого, чего следовало бы немного остерегаться. Дело в том, что у города имелось перед ней обязательство, датируемое тем днем 1894 года, когда мэр, полковник Сарторис, автор того самого указа, согласно которому ни одна негритянка не имела права появляться на улице без фартука, с момента смерти ее отца навечно освободил мисс Эмили от обязанности платить налоги. Этот указ не был милостыней, ее бы мисс Эмили просто не приняла. Полковник Сарторис изобрел целую, весьма запутанную историю, по которой выходило, что в свое время отец мисс Эмили ссудил городу некоторую сумму и что городу, дескать, было бы выгоднее вернуть долг подобным образом. Лишь человек такого склада ума, как полковник Сарторис, и его поколения мог бы додуматься до этого, и лишь женщина могла этому поверить.

У новых городских властей с более современными идеями подобное положение дел стало вызывать легкое недовольство. В первый же день следующего года они отправили мисс Эмили уведомление о необходимости выплатить все налоги. Наступил февраль, но ответа не было. Тоща они написали официальное письмо, в котором приглашали се зайти к шерифу в любое подходящее для нее время. Через неделю ей написал сам мэр, предлагая прислать за ней свою машину, и получил в ответ послание на бумаге устаревшего образца, написанное тонким, изящным почерком выцветшими чернилами, в котором говорилось, что она предпочитает вообще не выходить из дома. К письму без всяких комментариев была приложена налоговая декларация.

По этому поводу Совет олдерменов собрался на особое заседание. И вот к мисс Эмили отправилась депутация от совета. Ее глава постучал в дверь, порог которой не переступал ни один гость с тех пор, как она восемь или десять лет тому назад прекратила давать уроки росписи по фарфору. Дверь открыл старый негр, и депутаты вошли в темную прихожую, которая заканчивалась лестницей, ведущей наверх, где царил еще больший сумрак. Всюду пахло пылью и запустением, а воздух был спертым и влажным. Негр провел посетителей в гостиную, уставленную тяжелой, отделанной кожей мебелью. Когда негр открыл шторы на одном из окон, то они увидели, что кожа кое-где потрескалась, а когда сели, то навстречу им до самых бедер лениво поднялся столб вековой пыли, и было видно, как в единственном солнечном луче, проникшем в комнату, неторопливо кружились пылинки. У камина на потускневшем позолоченном мольберте красовался выполненный в карандаше портрет отца мисс Эмили.

Все встали, когда вошла она - маленькая, пухлая женщина, одетая во все черное, с золотой цепочкой, спускавшейся до талии и соединявшейся с поясом. Она опиралась на трость из черного дерева с потускневшим золотым набалдашником. Мисс Эмили была мелкого телосложения, с узкой костью, и поэтому казалась очень тучной, в то время как любую другую женщину на ее месте назвали бы просто полной\". Она выглядела даже обрюзгшей, как будто ее тело долгое время пролежало в воде, такой оно имело мертвенно-бледный оттенок. Ее глаза, затерянные в жирных складках, напоминали два кусочка угля, втиснутые в комок теста. Они беспрестанно перебегали с одного лица на другое, пока гости излагали цель своего визита.

Мисс Эмили не предложила им сесть, а лишь стояла на пороге и молчаливо слушала, пока говоривший не закончил свою речь и не наступила неловкая тишина, которую нарушало лишь тиканье невидимых часов на золотой цепочке. Когда она затворила, ее голос был сух и холоден.

- В Джефферсоне для меня не существует налогов. Мне объяснил это полковник Сарторис. Поройтесь в городских записях, и вы, возможно, удовлетворитесь.

- Но мы все проверили. Мисс Эмили мы представляем власть в городе. Разве вы не получили письма, подписанного шерифом?

- Я получила бумагу, да, - сказала мисс Эмили, - он, кажется, считает себя шерифом... В Джефферсоне для меня нет налогов.

- Но, понимаете, в книгах нет ничего, что бы доказывало это. Мы должны следовать...

- Спросите у полковника Сарториса. Я не плачу налогов в Джефферсоне.

- Но, мисс Эмили...

- Да, у полковника Сарториса. (Полковник Сарторис умер десять лет назад.) Я не плачу налогов в Джефферсоне. Тоб! - появился негр. - Проводи джентльменов.

Глава 2

Словом, в битве с ними она одержала безоговорочную победу, точно так же, как и тридцать лет назад, когда разгорелся спор из-за странного запаха, доносившегося из дома мисс Эмили. Тоща в роли поверженных оказались их отцы. Это произошло через два года после смерти ее отца и вскоре после того, как ее возлюбленный (человек, который, как мы думали, женится на ней) бросил ее. После того как умер ее отец, она редко выходила из дома; когда же ушел ее возлюбленный, она вообще перестала показываться на людях. Некоторые из женщин были настолько безрассудны, что пытались навестить ее, но приняты не были, а единственным свидетелем продолжавшейся в доме жизни был негр (тоща еще молодой человек), который часто входил в дом и выходил из него с корзиной для продуктов.

- Можно подумать, что мужчина (любой мужчина) способен как следует вести хозяйство, - говорили женщины, поэтому они не были удивлены, когда появился, а затем усилился странный запах. Этот запах был еще одним звеном, соединявшим огромный, многолюдный мир с высокомерными и могущественными Грирсонами.

Соседка мисс Эмили пожаловалась мэру, судье Стивенсу, восьмидесятилетнему старику.

- Но что вы хотите от меня, миссис? - спросил он.

- Я не знаю, пошлите ей письмо с требованием прекратить это, - сказала женщина. - Разве не существует закона?

- Я уверен, что это не понадобится, - ответил судья Стивене. - Скорее всего, ее черномазый прибил где-то во дворе змею или крысу. Я поговорю с ним насчет этого.

На следующий день судья получил еще две жалобы, одна из которых была от человека, позволившего себе выразить робкое недовольство.

- Мы должны что-то сделать с этим, судья. Упаси меня боже беспокоить мисс Эмили, но мы просто обязаны что-то предпринять.

В тот же вечер собрался Совет олдерменов: три седобородых старика и один человек помоложе - представитель подрастающего поколения.

- Все очень просто, - сказал он. - Передайте ей свое требование о необходимости навести порядок. Дайте ей на это время, и если она его не выполнит...

- Бросьте, сэр, - сказал Стивене. - Разве вы осмелитесь сказать леди в лицо, что от нее дурно пахнет?

Следующей ночью, где-то после двенадцати, четыре человека пересекли лужайку и, как воры, подкрались к дому мисс Эмили. Они усиленно обнюхивали кирпичный фундамент здания и заглядывали в подвальные оконца. У одного из них на плече висел мешок, куда он время от времени засовывал руку и делал ею движение, напоминавшее жест сеятеля. Они взломали дверь подвала и повсюду разбросали известь, то же они проделали и во всех флигелях. Когда они вновь пересекали лужайку, в темном окне загорелся свет, и в нем появилась мисс Эмили. Она сидела, не двигаясь, и прямая осанка делала ее похожей на идола. За спиной у нее горел свет. Они тихо переползли через лужайку и спрятались в тени акаций, которыми была обсажена улица. Через неделю или две запах исчез.

Как раз тоща люди и начали по-настоящему жалеть ее. Жители нашего города, помня о том, что старая леди Уайетт, ее дальняя родственница, окончательно сошла с ума, считали, что Грирсоны всегда ставили себя немного выше, чем они того заслуживали на самом деле. Ни один из молодых людей не устраивал до конца мисс Эмили и остальных членов этого семейства. У нас перед глазами всегда стояла яркая картина: на заднем плане стройная мисс Эмили, одетая в белое, а на переднем - силуэт ее отца с широко расставленными по-кавалерийски ногами, стоящего спиной к дочери и сжимающего в руке хлыст, причем оба на фоне распахнутой двери парадного входа. И когда ей исполнилось тридцать и она все еще не вышла замуж, мы были не то чтобы довольны, но чувствовали себя отмщенными. Хотя у них в семье и был случай помешательства, у мисс Эмили по-прежнему сохранялись шансы выйти замуж.

Когда умер ее отец, стало известно, что дом - это все, что он ей оставил, и люди были по-своему довольны. Наконец-то они получили возможность пожалеть мисс Эмили. Теперь, когда она осталась совсем одна и без денег, ее образ приобрел человеческие черты. Наконец и она, прикасаясь к пенни, познает такие старые чувства, как трепет и отчаяние.

На следующий день после смерти ее отца все люди приготовились нанести ей визиты и, по нашему обычаю, выразить соболезнования и предложить свою помощь. Мисс Эмили встретила их на пороге, одетая, как обычно. На лице у нее не было ни тени горя. Она сказала, что ее отец не умер, и твердила это в течение трех дней. К ней заходили священники, доктора, пытаясь убедить ее допустить их к телу покойного. Они уже собирались прибегнуть к силе закона, когда мисс Эмили сдалась, и ее отца быстро похоронили.

Тоща мы еще не говорили о ее безумии. Нам казалось, что она была вынуждена вести такую замкнутую жизнь. Мы помнили всех молодых людей, которых отвадил ее отец, и понимали, что теперь, потеряв его, она, наконец, обратит свое внимание на то, чего была полностью лишена раньше. Этого и ожидали жители города.

Глава 3

Долгое время она болела. Когда мы снова увидели ее, волосы у нее были коротко острижены, и это делало ее похожей на девочку. Ее печальное, безмятежное лицо смутно напоминало изображения ангелов, красовавшихся в цветных церковных оконцах.

К тому времени городские власти решили вымостить тротуары, и летом, почти сразу после смерти отца мисс Эмили в городе появились признаки строительства: мулы, оборудование, бригада негров и их начальник по имени Гомер Бэррон - высокий, загорелый, проворный человек, настоящий янки, с громким голосом и светлыми глазами, выделявшимися на его темном лице. Мальчишки стайками бегали за ним, чтобы послушать, как он ругает негров, и как те поют в такт ударам кирки. Очень скоро его знал весь город. Если где-нибудь рядом с площадью раздавался громкий смех, то в центре веселящейся компании можно было без труда найти Гомера Бэррона. А вскоре по воскресным вечерам он стал появляться в городе с мисс Эмили, и они катались в легкой коляске, запряженной гнедыми, специально подобранными на извозчичьем дворе.

Поначалу мы просто обрадовались тому, что мисс Эмили хотя бы к чему-то проявила интерес. Это знакомство не вызывало никаких пересудов, потому что женщины все как одна утверждали: \"Член семьи Грирсонов никогда, конечно, не выйдет замуж за северянина-поденщика\". Но были и другие, более старые люди, говорившие, что даже горе не может заставить настоящую леди забыть кодекс чести (последних двух слов, впрочем, не упоминая). Они говорили лишь: \"Бедняжка Эмили. Сейчас не мешало бы, чтобы ее навестили родственники\". У нее была какая-то родня в Алабаме, но много лет назад ее отец поссорился с ними из-за поместья старой леди Уайетт, сошедшей с ума, и между двумя семьями не поддерживалось никаких отношений. Они не приехали даже на похороны.

Однако, как только старики стали звать ее не иначе, как \"бедняжкой Эмили\", начались разговоры. \"Вы думаете, это правда?\" - спрашивали люди один у другого. \"Да, конечно. Что же еще могло...\" Все это говорилось за опасливо приставленными ладонями. Всякий раз, когда воскресными вечерами на улице раздавалось звучное быстрое цоканье копыт по мостовой, за закрытыми ставнями слышался шелест опускаемого шелка или атласа, и казалось, что копыта выстукивают: \"Бедняжка Эмили\".

Она по-прежнему высоко держала голову - даже когда мы стали считать ее падшей. Казалось, что сейчас ей, последней из Грирсонов, как никогда хотелось получить безоговорочное признание фамильного достоинства. Можно сказать, что ей требовался этот небольшой земной штрих, чтобы еще больше утвердить собственную неприступность. Это было явно заметно, когда она покупала яд для крыс - мышьяк. Это случилось через год после того, как ее стала называть \"бедняжкой Эмили\", и тогда у нее уже жили две кузины.

- Мне нужен яд, - сказала она аптекарю. Ей было уже за тридцать, но у нее по-прежнему была хрупкая фигурка, и выглядела она даже более тонкой, чем обычно. Взгляд ее холодных черных глаз был надменным, а на висках и у глаз на ее лице появились морщинки, отчего оно стало похожим на лицо какого-нибудь смотрителя маяка.

- Мне нужен яд, - сказала она.

- Да, мисс Эмили. Какой? Для крыс и тому подобного? Я бып сове...

- Мне нужен лучший. Мне все равно, как он называется. Аптекарь назвал несколько видов:

- Они убьют кого угодно, заканчивая слоном. Но то, что вам нужно...

- Мышьяк, - прервала мисс Эмили, - это хороший яд?

- Хороший.., мышьяк? Да, мэм. Но то, что вам нужно...

- Мне нужен мышьяк.

Аптекарь внимательно посмотрел на нее. Она ответила ему твердым взглядом, такая прямая, с лицом, похожим на полощущийся на ветру флаг.

- Да, да, конечно, - сказал аптекарь, - если это то, что вам нужно. Но закон требует указать, для чего вы покупаете яд.

Мисс Эмили задержала взгляд на лице аптекаря, откинув голову немного назад, чтобы удобнее было смотреть ему прямо в глаза. Он отвел взгляд, а потом пошел за ядом и запаковал его. Мальчик-негритенок принес ей пакет; сам же аптекарь к ней не вернулся. Когда мисс Эмили дома вскрыла пакет, то увидела, что на коробке под черепом и костями было написано:

\"Для крыс\".

Глава 4

На следующий день все мы сказали: \"Она покончит с собой\", - и добавили, что это будет лучшим для нее выходом. Когда мы впервые увидели ее с Гомером Бэрроном, мы сказали:

\"Она выйдет за него замуж\". Потом мы чуть-чуть изменили формулировку. \"Она все-таки склонит его к женитьбе\", потому что Гомер сам несколько раз замечал (а он любил мужское общество и часто выпивал в клубе \"Элкс\" со своими более молодыми приятелями), что жениться не собирается. Позже мы говорили уже: \"Бедняжка Эмили\", наблюдая за ними из-за закрытых ставень, когда по воскресеньям они проезжали мимо в пышной коляске: мисс Эмили с гордо поднятой головой и Гомер Бэррон в заломленной набекрень шляпе, с сигаретой в зубах, с поводьями и хлыстом в руке, на которой красовалась желтая перчатка.

Потом некоторые дамы стали поговаривать, что это позор для города и дурной пример для молодежи. Мужчинам во все это вмешиваться не хотелось, но женщины в конце концов вынудили баптистского священника (все родственники мисс Эмили принадлежали к епископальной церкви) нанести ей визит. Он никому не сказал, что произошло во время их встречи, но идти к мисс Эмили во второй раз наотрез отказался. В воскресенье Бэррон и мисс Эмили снова разъезжали по городу, на следующий день жена священника написала ее родственникам в Алабаму.

Вскоре она опять жила в доме не одна, а со своей кровной родней, а мы принялись ждать, что будет дальше. Поначалу ничего особенного не происходило. Потом у нас стала расти уверенность, что они все-таки намереваются пожениться. Мы узнали, что мисс Эмили была у ювелира и заказала мужской туалетный прибор из серебра с вензелем \"Г.Б.\" на каждом предмете. Еще через два дня стало известно, что она купила полный комплект мужской одежды, включая и ночную рубашку, и мы решили: \"Они поженились\". Мы были довольны. Мы были очень довольны еще и потому, что две кузины мисс Эмили были Грирсоны еще в большей степени, чем она сама.

Так что мы не удивились, когда Гомер Бэррон (работа по мощению улиц была закончена) уехал из города. Конечно, мы были немного разочарованы, что дело не получило огласки, но были уверены, что он уехал, чтобы подготовиться к приезду мисс Эмили, а может, дать ей возможность избавиться от кузин. (К тому времени против них был составлен целый заговор, и мы все были союзниками мисс Эмили в этом деле). Через две недели кузины уехали, а еще спустя три дня в городе, как и ожидалось, появился Гомер Бэррон. Один из соседей видел, как однажды вечером, при сгущавшихся сумерках, негр впустил его в дом через дверь кухни.

С тех пор никто больше не видел Гомера Бэррона, а также некоторое время и мисс Эмили. Парадная дверь дома оставалась закрытой, лишь негр со своей корзинкой выходил за продуктами. Время от времени мисс Эмили на мгновение показывалась в окне, как, например, в ту ночь, когда члены Совета разбрасывали известь, но почти в течение шести месяцев она не выходила на улицу. Тогда мы поняли, что в этом нет ничего странного: можно было предположить, что то качество отца мисс Эмили, которое загубило всю ее жизнь, было в ней так же сильно и непреодолимо, как и в нем самом.

Когда мы увидели мисс Эмили в следующий раз, она сильно пополнела, и в волосах у нее появилась седина. В течение нескольких последующих лет волосы мисс Эмили седели все больше и больше, пока ее голова полностью не покрылась сединой безупречного стального цвета. Вплоть до самого дня смерти (а умерла она в семьдесят четыре года) ее волосы сохраняли этот неистовый стальной цвет, свойственный энергичным людям.

С этого времени парадная дверь дома мисс Эмили закрылась навсегда, если не считать, что, когда ей было около сорока, она в течение шести или семи лет давала уроки росписи по фарфору. В одной из комнат нижнего этажа она устроила мастерскую, и ровесники полковника Сарториса посылали туда своих дочек и внучек с такой же регулярностью и назидательностью, с какой по воскресеньям они отправляли их в церковь, давая двадцатипятицентовую монету для пожертвований. Тогда-то мисс Эмили и освободили от налогов.

Потом всеми делами в городе стало заправлять новое поколение. Ученики мисс Эмили выросли, окрепли и не стали посылать к ней своих детей с красками, скучными кистями и картинками, вырезанными из журналов для женщин. Парадная дверь захлопнулась за последним из них и с тех пор не открывалась. Когда в городе ввели беспошлинную таможенную службу, одна мисс Эмили не позволила рабочим прикрепить над дверью ее дома металлическую табличку с цифрами и установить почтовый ящик. Она даже не соизволила их выслушать.

День за днем, месяц за месяцем, год за годом мы были свидетелями того, как негр, регулярно совершавший свои походы с корзинкой, становился все более и более седым и сгорбленным. Каждый декабрь мисс Эмили высылали бумагу о необходимости выплатить налоги, и каждый раз эта бумага возвращалась назад по почте. Раз за разом мы видели ее в одном из окон нижнего этажа (на верхнем она явно не жила), похожую на высеченного из камня идола в нише, по лицу которого нельзя было понять , смотрит он на вас или нет. Такой ее и воспринимали сменявшие друг друга поколения неприступной, молчаливой, неотвратимой и поэтому всеми любимой.

И вот она умерла. Заболела в доме, полном пыли и теней, с дряхлым слугой-негром. Мы даже не знали, что она была больна, петому что уже давно потеряли всякую надежду выпытать что-нибудь у негра. Он никогда ни с кем не разговаривал и, наверное, даже с ней самой. Голос его стал хриплым и неприятным, как будто заржавел от долго неупотребления.

Умерла она в постели, па массивной кровати из орехового дерева с занавеской в одной из комнат нижнего этажа. Ее седая голова покоилась на пожелтевшей и заплесневевшей от времени и недостатка света подушке.

Глава 5

Негр открыл парадную дверь, впустил в дом первых посетительниц с их приглушенными, шипящими голосами и быстрыми, любопытными взглядами и исчез. Он прошел через весь дом, вышел через заднюю дверь, и больше его никто не видел.

Незамедлительно приехали обе кузины. На второй день они организовали похороны, на которые собрался весь город, горя желанием посмотреть на мисс Эмили, лежавшую в гробу, убранном множеством цветов, с лицом, похожим на лицо ее отца на том карандашном рисунке и погруженным в раздумье. Вокруг стояли дамы со скорбным видом, разговаривая приглушенными голосами. Пришли и старики (некоторые в вычищенных армейских мундирах, в которых они воевали за Конфедерацию) Они стояли на крыльце, на лужайке и вспоминали мисс Эмили, причем по их рассказам выходило, что мисс Эмили была их ровесницей, и они были уверены, что танцевали с ней и, возможно, даже ухаживали, чудовищно нарушая временную последовательность событий, как это всегда происходит со стариками, для которых прошлое не узкая, убегающая вдаль дорога, а, наоборот, огромная поляна, на которую никогда не опускается зима и которая отделена от них лишь узким бутылочным горлышком последнего десятилетия.

Мы уже знали, что на верхнем этаже была комната, в которую никто не входил вот уже сорок лет и дверь которой придется выломать. Подождав, пока тело мисс Эмили со всеми полагающимися почестями опустят в землю, мы принялись за дело.

Взламывание двери нарушило покой этой комнаты, и ее наполнила поднявшаяся отовсюду пыль. Эта тонкая едкая пелена покрывала здесь все, что только было возможно, и от этого комната, которая была убрана и меблирована, как для новобрачных, казалась похожей на могилу. Пыль лежала на занавесках выцветшего розового балдахина, на розовых абажурах ламп, на туалетном столике, на наборе изящного хрусталя и на мужском туалетном приборе, отделанном серебром, настолько потускневшим, что на нем с трудом можно было разобрать монограмму. Там же лежали, будто их только что сняли, воротничок и галстук, и, после того как их кто-то поднял, они оставили на покрытом пылью столике бледное пятно в форме полумесяца. На стуле висел аккуратно сложенный костюм, под ним - пара туфель и небрежно разбросанные носки.

Сам человек лежал в постели.

Долгое время мы стояли, не двигаясь, глядя на проникновенную бесплотную усмешку, застывшую у него на лице. Положение его тела указывало на то, что он встретил смерть в чьих-то объятиях. Его останки, сгнившие под тем, что когда-то было ночной рубашкой, слились с постелью в одно целое. На мужчине и подушке рядом с ним лежало ровное покрывало многолетней умиротворяющей пыли.

Потом мы заметили, что на второй подушке остался след от головы. Один из нас протянул руку и что-то подобрал, и мы, наклонившись вперед и вдохнув эту сухую, невидимую, тошнотворную и щиплющую ноздри пыль, увидели длинную прядь седых волос стального цвета.