Анна Лунёва, Наталия Колмакова
Черная изба
Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.
© Анна Лунёва, Наталия Колмакова, 2024
© Оформление. ООО «Манн, Иванов и Фербер», 2024
* * *
Предисловие
Анну Лунёву и Наталию Колмакову впору сравнить с Бабой-ягой, пусть на первый взгляд это вовсе не похоже на комплимент. Однако авторы «Черной избы» одной ногой стоят в мире реальном, а другой – костяной – как раз-таки в потустороннем, и постоянно водят читателя по межпространственной границе. Это и определяет весь текст, колеблющийся между «тут» и «там», но никогда не пересекающий роковую черту до конца. Вся чертовщина, все хтонические элементы постепенно проникают в привычную действительность, однако не замещают ее. Реальное и сказочное здесь уравновешены, оттого «Черная изба» не становится ни сказкой, ни фэнтези, оставаясь в серой зоне магического реализма.
Путь потустороннему, волшебному (хоть и все волшебство тут исключительно мрачное) открывает главная героиня, Катя Чернова, которая оказывается проводницей между мирами – студенчеством со всеми его атрибутами: лекциями, пересдачами, жизнью в общежитии, спонтанной влюбленностью – и деревенской паранормальщиной – с темными лесами, таинственными обрядами и странными местными жителями. Авторы – бабы-яги берут героиню себе в подмастерья, так что роковую роль Катя начинает играть буквально с первых страниц: с того самого момента, как, приехав в Новосибирск поступать в консерваторию и провалив экзамен, садится на тринадцатый трамвай и едет в колледж – поступать уже на ветеринара. Там ее как бы в шутку предупреждают, что подписывать документы не вчитываясь – плохая затея: мало ли чем это может обернуться. Оборачивается это, с одной стороны, совершенно обычной учебой, а с другой – чередой странностей, которые связаны прежде всего с Леночкой, Катиной одногруппницей, приехавшей из глухой деревни Лебяжье. Действительно ли виной тому типовой контракт на «предоставление образовательных услуг» или дело в жутком черном пере, которое Катя подобрала в зимнем лесу, когда с соседкой отвозила болеющей Леночке конспекты? Найти это Лебяжье, кстати, оказалось не так уж просто. Существует ли вообще такая деревня или зря подруги мерзли и стирали ноги в кровь?
Иллюзии, миражи, отражения – авторы пускают синий туман сомнений – он, как известно, похож на обман – и мастерски водят читателя за нос, подтасовывают карты, до последнего не давая понять, где правда, а где выдумка, где бредни персонажей, а где – факты, которые не оспоришь. Каждый из героев «Черной избы» – это своего рода ненадежный рассказчик: поверишь одному так, что не останется сомнений в логичности происходящего, а уже через несколько страниц от другого услышишь совсем другое, мистическое, объяснение – и… тоже поверишь. Здесь приходится во всем сомневаться, ведь чье-то восприятие искажено стрессом, чье-то – внешними факторами, а кто-то, может, просто нагло врет ради собственной выгоды. Да и сама Катя в конце концов перестает понимать, что же творится вокруг. Она – козел отпущения: все сваливают на нее свои проблемы, и под их грузом уже тяжело разобраться и во внутреннем, и во внешнем мире. Оставаясь главной героиней романа, Катя Чернова становится и главной его жертвой.
Жертвенность в «Черной избе» тоже играет немаловажную роль. Авторы выворачивают наизнанку мифологемы священного брака и умирающего и воскресающего бога – оба этих, если угодно – этнических, сюжета традиционно связаны между собой, а уж в рамках «Черной избы» связь между ними только крепнет. Каждый из героев здесь умирает и воскресает – не буквально, конечно, лишь символически, – отбрасывая тяжелый груз прошлого: будь то неудачный ранний брак или травматичные отношения в семье. Студентки колледжа и их знакомые пытаются начать новую жизнь, приносят себя старых в жертву, чтобы возродиться. И только семья Кати не готова пройти этот «ритуал»: мать постепенно скатывается в безумие – вызванное не потусторонними, а вполне бытовыми причинами, – а несовершеннолетний брат чуть не оказывается за решеткой, разве что бабушка, подарившая героине на день рождения белое платье (стоит ли в этом искать символ? решать читателю) вырывается из порочного круга. И так уж происходит, что, распутывая историю таинственных жертвоприношений – которых, может, и не было вовсе, – Катя сама оказывается жертвой, но в «бытовом» смысле. Реальность скалится страшнее иных сказок, а черт может оказаться куда добрее родственников – особенно в мире, где, как верно подмечает Катя, все построено на горе. Так жить она не готова. Для этого ей тоже придется умереть, сбросить шкуру прошлой себя, слишком мягкой, позволяющей чужим управлять ее собственной жизнью. А вот кто поможет осознать это – чудные старухи, черные духи, мерзкие преподаватели или бывшие подруги, – уже не так важно.
Конечно, роман, существующий в тумане междумирья, на грани правды и лжи, собранный из миражей и отражений, нельзя сам не поставить перед зеркалом – только так удастся увидеть, что «Черная изба» напоминает читателю на уровне ощущений. Так уж повелось, что все вокруг соткано сплошь из референсов. В романе чувствуется постепенно нарастающая, гнетущая и сводящая с ума атмосфера Vita Nostra Марины и Сергея Дяченко, проникает сюда ритуальное студенческое безумие «Тайной истории» Донны Тартт, да и не лишним будет сказать, что «Черная изба» – словно одна из книг-страшилок Татьяны Мастрюковой, но для взрослых, а потому этот омут с чертями психологически глубже. Однако дебют Анны Лунёвой и Наталии Колмаковой – ни то, ни другое, ни третье. Это, пусть и полная мрачных чудес, все же очень заземленная в реальности история о социальных трагедиях нестоличных городов и микроскопических деревень и, конечно, о поиске точки опоры в мире, который с каждой минутой все упорнее работает против тебя. Нужна ли для этого помощь потусторонних сил? Каждый решает сам. И платит соответствующую цену.
Денис Лукьянов, писатель, книжный обозреватель, комьюнити-менеджер «Литрес»
1
Телефон противно зудел в кармане расстегнутой ветровки. Катя сидела сгорбившись на мокрой от недавнего дождя скамейке и тщетно пыталась игнорировать вибрацию на бедре. Когда мобильный после короткой паузы опять зажужжал, девушка, вздохнув, аккуратно подцепила его двумя пальцами за края – не принять бы случайно вызов! – и вытянула наружу. Конечно, опять мама… Четвертый раз за утро. Да сколько можно? Ну что она ей должна ответить?
Не поступила.
Да, этого можно было ожидать. Даже в родном Барнауле ее преподавательница по фортепиано, пожилая высохшая тетка, услышав, что Катя собирается покорять Новосибирск, презрительно скривила накрашенный рот.
– Консерватория? Да какая тебе консерватория, ты не с ума ли сошла? Ты что, не в курсе, что надо сначала в музучилище идти? А какое тебе музучилище, когда я тебе раз в минуту говорю не трясти запястьями?
– А я на вокал! – храбрилась Катя. – Там даже без музыкального образования принимают, не то что с дипломом музыкальной школы!
– Ага, конечно, – скептически отозвалась Мария Андреевна. – Всех берут, кто по утрам в душе поет. Кать, ты это брось! Если уж решила выбрать стезю музыканта (услышав такое, Катя еле удержалась от хрюкающего смешка), то подготовься хорошенько, потом сдай выпускной экзамен как следует, а там уже подавай документы в АГМК…
Катя не собиралась идти в АГМК. Серое унылое здание на соседней с домом улице ничем ее не привлекало. К тому же эдак придется еще несколько лет жить в опостылевшей двушке вместе с мамой и братом-девятиклассником, отжавшим себе хоть и проходную, но отдельную комнату. Катя и мама обитали в оставшейся: мама спала на диване, Катя – на раскладном кресле. Кате вечно было душно, маме – холодно. Макс часами занимал сортир, а на кухне было так мало места, что есть приходилось по очереди.
То ли дело консерватория! Даже звучит серьезно, впечатляюще. Екатерина Чернова – студентка консерватории! Катя вертелась перед зеркалом в узкой темной прихожей, так и сяк примеряя к себе этот статус. То убирала длинные каштановые волосы за спину и изгибалась в томной позе, то собирала хвост, перекидывала его на лоб и туманно смотрела на себя из-под импровизированной челки. Настоящую мама ей не разрешала. «Ой, Катюха, настрадаешься потом с этой челкой, девчонки стригут – а потом всю жизнь плачут, отрастить не могут». Катя не верила, но стричь сама не решалась, а денег на парикмахера мама не давала.
Мама и в Новосибирск ее долго не хотела отпускать. Это ж целых сто километров на поезде, а город-то какой большой – миллионник! Мало ли что? Когда стало понятно, что от своей мечты Катя не отступится, мама вздохнула и собралась сама везти ее на экзамены.
Но тут вмешался случай. Мама ушла в аптеку на ночную смену, Катя осталась ночевать у лучшей подруги Иры, с которой они взахлеб обсуждали блестящее будущее после окончания школы (Ира поступала на факультет туризма и была уверена, что теперь уж точно объездит весь свет и выйдет замуж за иностранца). А Макс не придумал ничего лучше, чем позвать одноклассников и закатить дома вечеринку. Курили на балконе, чтобы квартира не пропахла дымом, горящий пепел сыпался вниз, прямо на соседкины веревки с бельем…
Утром маму, только что пришедшую с работы, вызвали в отдел по делам несовершеннолетних. Вернулась она красная и злая, надавала напуганному Максу затрещин и голосом гремучей змеи пообещала, что теперь-то он без присмотра ни на полчасика не останется. Из школы его будет забирать бабушка – на смех всему классу, – и ночевать ему тоже придется у нее, а гулянки в выходные заменит чтение книг по школьной программе и давно задуманный мамой ремонт. В эти грандиозные планы поездка в Новосибирск не вписывалась, и мама скрепя сердце позволила Кате первое в ее жизни самостоятельное путешествие.
До вступительных экзаменов Катю допустили, в общежитие поселили, и сольфеджио она определенно сдала хорошо. Но уже в коридоре, у экзаменационного класса, слушая выступления других абитуриентов, она поняла, что затея с самого начала была провальной. Да, ее голос хвалили мама и бабушка, и Катя, самостоятельно освоившая гитару, даже срывала аплодисменты, исполняя радиохиты в кругу друзей, но… Здесь было нужно совсем другое. Стискивая потные ладошки в кулаки, она пропела любимый бабушкин романс, выполнила требуемые задания и выскочила из класса, даже не запомнив лиц экзаменаторов.
Закрывая за собой дверь, она услышала женский голос:
– Галина Евгеньевна, а справку от фониатра эта Чернова приносила? Где? Дайте-ка посмотрю… Ну какое «годна», что за коновалы там у них в Барнауле сидят? Ну связки же не смыкаются, какой тут может быть вокал? Зачем гоняли девушку за сто верст? Звукоизвлечение…
Наивная надежда на то, что ей все-таки дадут шанс, не оправдалась. Спустя несколько дней, ранним утром, Катя стояла перед вывешенными на двери списками поступивших и не находила своей фамилии. Буквы Ч вообще не было: после Харламовой О. Г. сразу шел Яшкин Л. С. Катя на всякий случай перечитала весь список. Дважды. Трижды. Нет.
Яркое солнце пробивалось сквозь покрытую мелкими капельками листву. На рассвете прошел дождь, и скамейка в парке была все еще мокрой, когда Катя, ватная от какой-то внезапной усталости, приземлилась на нее и ссутулилась, обняв голову руками. Образ студентки консерватории уплывал вдаль, таял в тумане. Оставалась растерянная и несчастная Катька-авантюристка – как дразнится бабушка.
«Авантюристка ты моя, – ласково скажет баба Зоя и взъерошит Катины волосы сухой морщинистой лапкой. – Все-то у тебя не как у людей». Мама только тяжело вздохнет и велит на будущий год поступать в медицинский, как до этого и планировалось. «И будет у нас династия», – невесело думала Катя, вертя в руках замолчавший ненадолго телефон. Фармацевт Екатерина Чернова. Тут стриги челку – не стриги, все равно полжизни проведешь в белом колпаке. Еще и Макса небось навялят – следи теперь за его уроками, друзей из подъезда гоняй, будто других забот нет! Знакомые смеяться будут. Певица из погорелого театра! Все небось поступили в институты, одна она как самая тупая…
Поток невеселых мыслей прервало появление компании подростков. Две девчонки и один парень, все года на два-три помладше Кати. Они уселись на соседнюю лавку, смахнув с нее капли, и синхронно достали сигаретные пачки. Послышались щелчки зажигалок, вонючий дым поплыл в Катину сторону. Она сморщилась и уже собиралась встать и уйти…
– Не поступила?
Катя вздрогнула, обернулась. Парень обращался не к ней.
– Не поступила, – спокойно кивнула одна из девчонок. – Ну, она не особо и надеялась, что поступит. У ней средний балл – четыре и два, а проходной – четыре и шесть.
– И че она?
– Да ниче, пошла в колледж.
– Ветеринарный?
– Ну да. А че?
– Да ниче. Хвосты коровам крутить?
Вторая девчонка рассмеялась. Катя жадно прислушивалась. Она почему-то никогда не думала, что можно стать кем-то, кроме певицы и фармацевта. Вот бабушка еще – она была учительницей, но учителям мало платят, и дети нынче пошли вредные…
– Сам ты корова! Знаешь, сколько сейчас ветеринары получают? И работа у них всегда есть! А ей и стипендию, и общагу дали, комната классная такая, я фотки видела! Там даже экзаменов нет, аттестат принеси, собеседование пройди – и готовый студент! Три года отучится – и иди работай! А в городе вон, все ветеринары на джипах ездят. Как думаешь почему? Да потому что тут народ над своими чихуями и мопсами аж трясется, бешеные деньги отваливают за… ну… за лечение прыщика на морде!
Катя, не в силах больше сдерживаться, придвинулась ближе к ним:
– Скажите, пожалуйста, а где находится этот колледж?
– А? – Все трое повернулись. На лицах было написано непонимание.
– Ну, ветеринарный, – пояснила Катя, немного покраснев. – Мне тоже надо.
– Э-э-э, ну, где-то там… за барахолкой, – неопределенно махнув рукой, пояснила одна из девчонок.
– Далеко?
– Далеко. Ты что, не местная?
– Нет, – призналась Катя.
– Ну, тогда вон… трамвайная остановка, там до барахолки, до конечной. От барахолки идет автобус, номер не скажу, потому что не помню. Там биатлон, потом кладбище… Или наоборот… Ну, короче, тоже конечная. И там эта шарага будет, сразу на пустыре.
– А номер трамвая не подскажете, случайно?
– Да он тут один, – фыркнул пацан. – Тринадцатый, счастливый.
– Спасибо большое!
Катя поднялась со скамейки, чувствуя спиной напряженное молчание. Когда она отошла шагов на пять, тишину снова взорвало гыгыканье. Но Катю это уже не волновало. Ее вообще мало что волновало, когда в голове складывался четкий план.
* * *
Путь от скамейки до ветеринарного колледжа занял два с лишним часа. Наверное, Катя могла бы управиться и быстрее, но заблудилась на огромном, размером с целый район, вещевом рынке, который ребята назвали барахолкой. Она просто хотела взглянуть хоть одним глазком на такое интересное и необычное место и не меньше сорока минут проблуждала в тесных проходах между палатками с джинсами и сумками, поддельными духами и горячей самсой, пока какая-то сердобольная тетка не вывела ее на остановку.
Катя несколько минут стояла на крыльце, пытаясь успокоиться и сообразить, что говорить приемной комиссии. Потом взялась за ручку, потянула тяжелую деревянную дверь и оказалась в совершенно пустом на первый взгляд здании.
Нагретую жарким полуденным солнцем улицу сменили холод и сырость. Голубые стены, видимо, были выкрашены совсем недавно: в воздухе еще чувствовался запах масляной краски. Гардероб прямо напротив входа был закрыт. Стул – наверное, предназначавшийся для вахтера – одиноко стоял в углу. Слышно было только жужжание мухи, бившейся в высокое окно где-то под потолком. И куда же идти?
В глаза бросился пришпиленный к закрытому окошку гардероба белый лист бумаги с красной стрелкой. Жирные черные буквы внутри стрелки складывались в надпись: «ПРИЕМНАЯ КОМИССИЯ ВТОРОЙ ЭТАЖ». Сбоку простой синей ручкой было добавлено: «Кабинет 206». Катя на цыпочках, стараясь не шуметь, прокралась к лестнице. Муха ненадолго смолкла, а потом зажужжала еще громче.
На втором этаже было светлее и теплее. Слышались звуки радио и невнятные голоса, ноздри щекотал запах кофе, где-то пискнула микроволновка…
– Девушка, вы к кому?
Катя чуть не подскочила от неожиданности. Из боковой двери внезапно появилась высокая худая блондинка в светлой юбке и накинутом на плечи черном кардигане. В руках она держала растрепанную папку, на картоне черным фломастером толсто написано: «В-21». Катя никогда не видела, чтобы прическа у живого человека была настолько идеальной: ни одна волосинка не торчит, не выбивается из тугого узла на затылке.
– Я… я поступать! – замялась Катя. – А куда мне?
– Кабинет двести шесть. – Голос у женщины был чуть хрипловатый, не вязался с ее идеальной, почти модельной внешностью.
– Да, с-спасибо… А где это?
Блондинка молча приподняла тонкие угольно-черные брови и взглядом указала в ту сторону, куда Катя как раз и направлялась. Чувствуя неловкость, Катя еще раз поблагодарила женщину и быстро пошла по коридору, уже не стараясь приглушать шаги.
Дверь кабинета номер двести шесть была открыта. Катя постучала по косяку и вошла. В просторной угловой комнате было даже жарко – солнце било прямо в незашторенное окно. Возле окна на офисном стуле стоял грузный пожилой мужчина в синей рубашке. Пыхтя и ругаясь себе под нос, он боролся с заевшими жалюзи.
– Здравствуйте, я…
– Сюда, пожалуйста!
Обернувшись на голос, Катя увидела в углу кабинета большой стол, а за ним – женщину чуть старше ее мамы, лет сорока пяти. Два места сбоку от нее были свободны.
– Здравствуйте, – затараторила Катя, – я хочу поступить в ветеринарный колледж!
– Здравствуйте, тут такого нет. – Женщина улыбнулась. В ее черных волосах пробивалась седина, вокруг темных глаз залегли морщинки. В красивом лице было что-то неуловимо чужое: черты тонкие и резкие, как у северной костяной статуэтки. Засмотревшись, Катя не сразу поняла смысл ответа.
– Как нет?
Женщина подняла глаза на лист бумаги над столом. «Новосибирский аграрный колледж. Приемная комиссия», – прочитала Катя, и ее лицо залило краской. Да как же так! Сразу облажалась, даже аттестат не успела достать. Кажется, собеседование провалено не начавшись…
– Садитесь, пожалуйста!
Катя снова посмотрела на женщину, и та внезапно ей подмигнула. Окончательно смутившись, Катя плюхнулась на стул, поставила сумку себе на колени и дрожащими руками принялась копаться в ней в поисках документов.
– На какую специальность собираетесь поступать?
Катя наконец нащупала тощую пластиковую папку с аттестатом, медицинской справкой и прочими важными штуками и потянула ее за корешок. Бесполезно. Судя по всему, папка зацепилась за подкладку – и вот сейчас придется, извиняясь и краснея, вывалить все содержимое сумки прямо на стол перед этой элегантной дамой.
– На ветеринара… ой, то есть на ветеринарного врача, – поправилась Катя, решив, что так будет выглядеть солиднее.
– У нас такого нет.
Катя, решив, что над ней издеваются, подняла глаза на собеседницу. Краешек папки выскользнул из вспотевших пальцев. Лицо женщины было совершенно серьезным, но Кате почему-то казалось, что она посмеивается – не обидно, не зло.
– У нас не готовят врачей-ветеринаров. Только фельдшеров.
«А в чем разница?» – хотела спросить Катя, но устыдилась своего невежества. Вот сейчас точно скажет, что незачем сюда поступать, если даже почитать о колледже и будущей специальности не удосужилась…
– Для ветеринарного врача, – тем временем продолжала женщина, – требуется высшее образование, а для ветеринарного фельдшера – среднее специальное. В городскую клинику с таким дипломом возьмут только медсестрой. Но наши выпускники обычно востребованы в сельской местности. В любой деревне, на любой ферме, в любом большом хозяйстве нужен ветеринар. И там работа фельдшера ничем не отличается от работы ветеринарного врача, только животные другие – не морские свинки, кошки и собаки, а коровы, свиньи, овцы, лошади… К нам и учиться-то приезжают чаще всего по направлению из села. Вы к нам откуда приехали?
– Из Барнаула. – Катя почувствовала себя еще глупее, чем на прослушивании в консерватории. Господи, ну почему все так сложно? Теперь оказалось, что нужно какое-то направление. Свиньи, овцы, лошади…
– Разве в Барнауле не готовят ветеринаров? – удивленно спросила дама.
– Я… я не… Я вообще в консерваторию хотела поступать! – вырвалось у Кати. Скрежет и пыхтение из другого угла стихли – мужчина в синей рубашке снова возник в поле зрения и, протиснувшись за стол, уселся справа от Катиной собеседницы.
– Консерватория? А при чем здесь ветеринары? – Мужчина положил огромные ручищи на столешницу и навалился на нее. Та жалобно скрипнула под его весом. – У нас тут из предметов хирургия, патанатомия, фармакология, – загудел он, перечисляя.
– Я… я просто узнала, что здесь учат на ветеринаров… Я люблю животных…
Катя смущенно опустила глаза. Больше всего на свете ей хотелось вскочить и убежать. Никогда еще она не чувствовала себя такой неуместной и странной. Она кожей ощущала недоумение членов приемной комиссии и вполне понимала его: не знает названия учебного заведения, не отличает врача от фельдшера, зачем-то приперлась на окраину соседнего города, чтобы поступить на специальность, которую наверняка можно получить и в родном Барнауле… Еще и папка эта дурацкая!
– Меня зовут Елена Алексеевна, я директор этого колледжа, – мягко представилась женщина, протягивая руку к Катиной сумке. – Это ваши документы, так? Могу я вам помочь?
Она перегнулась через стол, высвободила кончик папки из вялой Катиной руки и потянула на себя. Папка легко выскользнула из сумки. Катя сидела ни жива ни мертва.
– Екатерина Андреевна, верно?
Катя молча кивнула, глядя, как изящные пальцы с аккуратно подпиленными ненакрашенными ногтями перебирают содержимое папки.
– Диплом музыкальной школы… У нас в актовом зале есть пианино, конечно, мы его даже иногда настраиваем… Справка о здоровье… Сколиоз, ВСД – ну, это у всех, это нестрашно… Аттестат… Средний балл четыре и три – очень неплохо… Иногородних мы, конечно, селим в общежитие, если студент изъявляет такое желание. Оно у нас небольшое, двухэтажное. На первом этаже парни, на втором – девушки, вахта находится у входа на лестницу, разумеется. В комнатах живут по четверо, туалет и душ в конце коридора. В общежитии сухой закон, для курения нужно идти на улицу и отходить от здания не меньше чем на десять метров. В поселке имеется магазин с товарами первой необходимости, нет нужды постоянно выезжать в город, но если это по какой-то причине необходимо, то можно оформить студенческий проездной. Платного отделения у нас в колледже не предусмотрено – все студенты учатся бесплатно. При условии учебы на четыре и пять выплачивается стипендия, если будут одни пятерки – стипендию повысим. У вас, я так понимаю, неполная семья – значит, вам полагается еще и социальная стипендия. Раз в полгода можно писать заявку на материальную помощь, ее рассмотрит деканат. Для учебы потребуется купить белый халат, несколько пар перчаток, шапочку и защитные очки, но если в данный момент нет возможности, то разрешается пользоваться фондом клиники – у нас здесь есть собственная. А потом получите матпомощь – и купите! – весело закончила Елена Алексеевна, наконец подняв глаза от Катиных бумажек.
Катя не понимала.
– Какие-то вопросы? – Мужчина сменил позу, отчего хлипкий офисный стол снова отчаянно заскрипел.
– Н-н-нет… Я что, принята? – тупо спросила Катя у них обоих.
– Ну, если вы передумали… – начала женщина.
– Нет! Я не передумала! – Сердце бешено стучало, мозги отказывались переваривать полученную информацию, но реакция не подвела. – Я готова!
– Тогда берите и подписывайте, – усмехнувшись в курчавую черную бороду, сказал мужчина, протягивая Кате стопку распечаток.
Катя взяла листочки. На первом большими черными буквами было набрано: «Договор о предоставлении образовательных услуг».
– В верхней строчке – фамилия, имя, отчество в именительном падеже, серия и номер паспорта, кем выдан, дата выдачи, код подразделения. Потом на последней странице все то же самое в поле «реквизиты», дата прописью, подпись и расшифровка. Повторить дважды: один экземпляр нам – другой себе.
Катя, не читая, подписала оба экземпляра.
– Отлично! Согласие на передачу всей стипендии в фонд колледжа тоже есть, – ухмыльнулся мужчина, просматривая заверенные Катиной рукой бумаги.
– Что? – Катя побледнела.
– Да ничто! – Мужчина громко захохотал, не очень-то вежливо толкая в бок Елену Алексеевну. Та тоже рассмеялась, заметив Катину растерянность. – Вот вечно подписывают не глядя, ни о чем не задумываются. Вот молодежь, а? А если бы я тебе и правда такой документ подсунул? Читать надо, что подписываешь! Так и квартиру уведут, и деньги, и еще черт знает что! Ладно, молодец, все грамотно подписала. И почерк у тебя красивый, будешь стенгазету готовить!
Катя кивала и моргала. Это собеседование совершенно сбило ее с толку.
– Приказ о зачислении будет готов двадцать пятого августа, но это, конечно, формальность, – снова спокойно заговорила Елена Алексеевна. – Заселение в общежитие – с двадцать девятого. Если хочешь выбрать комнату, советую приехать двадцать девятого с утра, а если решишь задержаться на выходные дома – придется брать что дают. Посуду и постельное белье нужно будет взять с собой. Еще советую взять свои подушку и одеяло, у нас очень старый фонд. Желаю хорошо провести лето и в сентябре благополучно приступить к учебе! Все!
– Все? – Внутри у Кати рос и ширился какой-то необъятный ком.
– Все! Не заблудишься? Выход налево и вниз по лестнице.
Мужчина встал, задев животом стол. Тот покачнулся, бумаги посыпались на пол и с шорохом разлетелись от сквозняка. Он охнул и присел на корточки, пытаясь все собрать.
– Нет-нет, не надо помогать, я сам! Идите, идите! – замахал он свободной рукой на Катю, которая, наклонившись, уже тянулась к документам. – Хорошей дороги!
Катя посмотрела на него, потом на Елену Алексеевну. Директриса сосредоточенно читала что-то с экрана ноутбука, но, почувствовав Катин взгляд, подняла глаза и тепло улыбнулась ей.
– Не беспокойтесь, Игорь Николаевич справится. Счастливого пути и до встречи!
Катя как можно спокойнее вышла из кабинета, но по лестнице бежала так, что чуть не скатилась с нее кубарем, – перепрыгивая через три ступеньки сразу.
С топотом миновав холл, она выскочила на крыльцо и увидела, как на пустыре за воротами колледжа разворачивается автобус. Катя отчаянно замахала руками, сигнализируя водителю. Тот остановился и подождал, пока она, запыхавшаяся и растрепанная, добежит до задней двери и запрыгнет на сиденье. Мотор старенького пазика взревел, и автобус медленно покатил по пыльной деревенской дороге к выезду на трассу, мимо помойки, сельского магазина и козла с семейством, безмятежно ощипывавшего какой-то куст у его входа. Из двери выскочила толстая тетка с веником и с нецензурным криком огрела козла по хребту. Катя засмеялась, не в силах сдержаться, и, даже когда в кармане снова зажужжало, она не перестала хохотать. Смахнув вверх зеленый кружок, поднесла телефон к уху.
– Ма-а-ам, – давясь смехом, начала она. – Да-да, извини, но тут такое было! В общем, я поступила, но не совсем туда, куда думала…
2
Утром двадцать девятого августа Катя ехала в колледж на задней площадке переполненного автобуса, зажав огромный баул между трясущимися коленками. Сумка вышла не такая уж и тяжелая: одеяло, подушка и немного посуды, но к ней прилагался еще большой рюкзак, набитый одеждой по сезону. Тетради и постельное белье планировалось купить на месте.
«Зимнюю одежду заберешь как-нибудь на выходных, когда навестить приедешь, – как бы невзначай сказала мама, помогая Кате собирать вещи. – Тут недалеко, всего сто километров». Катя хотела спросить, как это за месяц с небольшим расстояние от Барнаула до Новосибирска сократилось от «дура ты набитая, Катька, в такую даль поперлась, это кошмар, немедленно едем забирать документы» до «всего каких-то там сто километров», но промолчала. Она догадывалась, что мама и так чувствует себя виноватой. Билеты на междугородний автобус взяли еще неделю назад, но вечером перед отъездом мама неловким, извиняющимся тоном сообщила, что сдала свой.
«Понимаешь, у меня работа в ночь… Выходной не дали… Я тебе денег на такси переведу! Выйдешь из автобуса – сразу иди на стойку информации, там закажешь машину. К бомбилам не подходи – они тебя облапошат. Поняла? Запомнила? На стойку информации!»
Катя слушала и кивала. Она знала, что дело не в выходном. Макс за лето окончательно отбился от рук. Поначалу матери удавалось держать его в узде угрозами («В сентябре будешь ходить в школу с бабушкой за ручку») и обещаниями («Хорошо закончишь девятый класс – купим тебе новый компьютер»), но уже к августу Максу все надоело. Он хамил маме и Кате, хлопал дверью, возвращался домой за полночь, воняя пивом и табаком. Говорить по телефону уходил на балкон, а за пару дней до Катиного отъезда мама, стирая одежду, нашла в его джинсах тугой сверток денег, перетянутых резинкой. Крик стоял на весь дом. Макс сначала отмазывался, говорил – не его, друзья просили передать, потом вызверился, выхватил деньги у мамы из рук и ушел. Всю ночь мама просидела на кухне с телефоном в руках, рыдая. «Позвонить в полицию, Катьк, – беспомощно спрашивала она, – или не надо? Ну ведь всю жизнь парень себе рушит… Катьк, позвонить?» Кате казалось, что она сходит с ума. В полпятого утра в замке повернулся ключ. Макс вошел, стащил кроссовки и бросился на диван, накрывшись одеялом с головой. Мама облегченно выдохнула и снова заплакала, теперь уже беззвучно. Катя пошла спать, малодушно бросив мать наедине с ее горем. Теперь она еще больше радовалась предстоящему отъезду.
На вокзале стало жалко денег на такси, тем более остановка была совсем недалеко. Самым сложным оказалось протащить разбухшую от ватного одеяла царь-сумку сквозь узкую автобусную дверь. Потом пришлось немножко поругаться с билетершей, яростно доказывая, что баул, хоть и занимает весь проход, на самом деле очень маленький и, если ужать его ногами, прекрасно впишется в параметры бесплатного провоза багажа. После демонстрации сжатия тетка презрительно фыркнула и убралась в начало салона. Катя, довольная победой, воткнула наушники в телефон и откинулась на спинку сиденья.
Почему-то она ожидала, что автобус будет пустым, как в июне. Но на каждой остановке заходили парни и девушки, у многих тоже были рюкзаки и баулы. На барахолке в салон набилось столько народу, что билетерша только беспомощно кричала со своего кресла: «Оплачиваем за проезд, передаем, показываем проездные!» – не имея возможности что-то по-настоящему проверить. Наконец автобус прибыл на конечную. Катя, с трудом разогнув ноги, вылезла последней, кое-как протолкнув в дверь сумку. Отошла от остановки и сбросила ее на пыльную пожухлую траву на обочине. Теперь нужно было закинуть рюкзак на плечи и как-нибудь дотащить все это до общежития – длинного двухэтажного здания слева от колледжа.
– Давай помогу!
Чья-то смуглая рука в россыпи темных родинок проворно скользнула мимо и ухватилась за клетчатую ручку. Катя вздрогнула и, тут же ухватившись за вторую, потянула сумку на себя.
– Да ты чего дергаешься? Не украду, не бойся! – захохотала неожиданная помощница. – Тебе ж тяжело, вон сколько набрала! Меня Вика зовут, а тебя?
– Катя…
Она подняла глаза от сумки. Вика оказалась полненькой невысокой девушкой примерно ее возраста. Гладкие черные волосы были заплетены в две толстые косы, небольшие карие глаза приветливо смотрели на Катю.
– Ну тогда пошли, Катя! Ох, ну и сумка! Что у тебя там?
– Посуда.
– Посуда – это правильно, посуда – это хорошо! Мы посуду на машине довезли, еще час назад приехали с мам-папой. Как раз проводила их, и тут автобус… А ты чего одна? Тебя не провожали?
– Не провожали… – Кате стало неловко, и она пыталась сообразить, как объяснить, почему так вышло, но Вика прервала ее размышления новым вопросом.
– А ты сразу хотела поступить сюда? Или были еще варианты?
– Ну… – Катя старалась звучать беспечно. – Я хотела поступить в консерваторию на вокал. Не поступила, вот и пошла сюда.
– Интересный выбор, – опять хохотнула Вика. – Ты у нас певица, значит? А я вот в нархоз поступала. Но у меня средний балл четыре и два, а там надо…
– …Четыре и шесть, – перебила ее Катя, вспомнив о подростках в парке.
– Точно! Так что я и не расстроилась особо, сразу сюда пошла! У моей тетки тут сын учился на тракториста, ну она мне и посоветовала. Не на тракториста, конечно, ха-ха! Я сначала хотела на бухгалтера, но потом подумала, что на ветеринара будет интереснее! Бухгалтеров вон сколько! А ветеринарам, говорят, платят хорошо! А ты на кого поступила?
– Я тоже на ветеринара. – Даже неплохо, что Катя не знала, что здесь учат еще на кого-то, кроме ветеринаров. А то окончательно запуталась бы в приемной комиссии.
– А ты тоже после одиннадцатого? Ну да, раз в консерваторию, это же вроде как институт для музыкантов. Значит, в одной группе будем!
За этими разговорами они успели дойти до общежития.
– Давай, ищи себя в списке! Вахтерше надо группу назвать, – деловито сообщила Вика, ставя сумку на землю и выпрямляясь.
Катя смотрела на список первокурсников, вывешенный на двери. По позвоночнику пробежал противный холодок. Ее фамилии на листе не было. Но почему? Она же подписала эти документы… Вдруг все-таки нужно было сдавать экзамен, а она чего-то не поняла? Пропустила? И теперь она с этой уродской сумкой поедет домой, в Барнаул. Или она не объяснила, что ей нужно общежитие, и теперь – что? Денег снимать ей квартиру в Новосибирске у мамы нет… Господи, ну как так-то, а?
– Ты чего? – Голос Вики донесся до нее как будто издалека.
– Меня тут нет… – растерянно сказала Катя, пробегая список вновь и вновь. – Не понимаю как…
– Так ты куда смотришь? – снова захохотала Вика. – На первый курс? Ты же после одиннадцатого, так? Значит, надо второй курс смотреть! Второкурсницы мы с тобой! Как твоя фамилия?
– Чернова…
– Чернова Екатерина! Вот она ты, сразу после Хорошиловой Елены! А я – вот, в серединке, Ермоленко Виктория! Кать, ну ты чего? Напугалась? Ну ты чего такая бледная? Вот она ты! Не знала, на какой курс поступила, ну ты даешь!
Катя уставилась на коротенький и толстый Викин палец. Он указывал прямо на ее фамилию. Список с заголовком «В-21» был недлинным.
– Да, в двадцать второй народу побольше. Ну, это те, которые в прошлом году после девятого поступили, не теряли два года в школе, – продолжала Вика, рывком открывая тяжелую деревянную дверь, выкрашенную синей краской. – У нас пятнадцать человек… Кать, ты сумку-то бери, не стой! В общежитии из наших всего десять будут жить, а пять – здешние. Всего пятнадцать, а там аж двадцать три! Ну это даже хорошо, да? Значит, преподаватели станут с нами возиться, будет время что-то спросить, если не поймешь.
– Фамилия, номер группы? – Крошечная седая бабушка в махровом халате с розами выскочила из темного коридора и подбежала к вахте.
– Чернова, вэ-двадцать-один! – Бодро отрапортовала за Катю Вика. – А она у нас еще и поет, представляете?
– Это хорошо, – усмехнулась бабушка, делая пометку в толстом растрепанном журнале, – пусть поет. А ты у нас активистка, Ермоленко? Поди, в старосты метишь? Вот здесь, девушка, распишитесь. За сохранность материальных ценностей, за распорядок и за комнату. – Она ткнула в журнал ярко-красным ногтем.
– Каких материальных ценностей? – догадалась поинтересоваться Катя, вспомнив о выговоре, устроенном ей в приемной комиссии.
– Одеяло, подушка, матрас… Ну что еще там… Что окна бить не будешь и на унитаз ногами вставать. – Бабушка поправила очки и недовольно уставилась на Катю. – Как положено!
– Так я одеяло и подушку с собой привезла! – Катя показала вниз, на многострадальную сумку. Та успела разъехаться по шву, и одеяло торчало из прорехи выцветшим голубым уголком.
– Вот и хорошо! Сначала распишешься, потом отнесешь мне на склад все, что не понадобилось, и снова распишешься – за сдачу имущества. Все понятно?
– Понятно, – пожала плечами Катя, ставя подпись в журнале там, где ноготь суровой бабушки выдавил отметину. Ей было непонятно, к чему такие сложности, но и ругаться в первый же день ни с кем не хотелось.
– Молодец! – Бабушка отошла в сторону, закрыв журнал. – Иди, ищи комнату, пока все хорошие места не заняли! А то вон за тобой уже очередь какая собралась.
Катя оглянулась. Несколько парней и девушек со скучающим видом стояли позади нее, сбросив рюкзаки и сумки на пол и ковыряясь в телефонах.
Уильям Фолкнер
– Пошли! – Вика снова схватила сумку, и Кате пришлось догонять новоиспеченную подругу, чтобы уцепиться за свою ручку. – Если хочешь, давай вместе жить! Комната правда классная, вид на закат будет! Я там на второй этаж кровати залезла сразу, мама говорила мне на первый ложиться, но я люблю второй, высоко сижу – далеко гляжу, так говорят! Фу-у-ух, наконец-то лестница кончилась, аж запыхалась, не люблю лестницы! Теперь направо. Кать, смотри, в конце коридора душ, а если в туалет – то это налево. Вот хорошо, что у нас направо, меньше будет канализацией вонять, так ведь? О, вот и наша дверь, номер двести восемнадцать!
Комната оказалась именно такой, как Катя себе и представляла. Две двухъярусные кровати по обе стороны от окна. Перед окном письменный стол и два стула, у стены, возле одной из кроватей, еще один стол и два стула. Под каждым столом угадывались по две маленькие тумбочки. Около двери прибита вешалка, напротив – раковина и что-то вроде мини-кухни: небольшой столик с электрическим чайником и настольной двухконфорочной плиткой.
Весло
– Снимай обувь, Кать, мама тут все помыла перед уходом. Смотри, как чисто! Мы спрашивали у баб Тани, это Татьяна Федоровна, вахтерша, в общем, плитку и чайник можно, если аккуратно и мы будем все прятать во время проверок. Она будет предупреждать когда. Парням не разрешают, они на кухне готовят. Кухня тут тоже есть, но сама же знаешь, общее – значит, ничье, значит, будет грязно и вечно занято! Скоро шкаф привезут. Кстати, шкаф вот здесь будет – отгораживать кровати от двери, чтобы если кто случайно зайдет… Он тут раньше был, но совсем сломался, а привезут новый. Правда здорово? Тебе какая кровать нравится?
Катя сняла босоножки, поставила их в угол и протопала к кроватям. Поразмыслив пару секунд, решительно закинула ветровку на незанятый верхний ярус.
I
– Вот эта! Тоже люблю высоко сидеть и далеко глядеть! – Катя радостно улыбнулась. Все страхи покинули ее. Она студентка аж второго курса, ей дали общежитие, скоро начнутся занятия!
По тропинке, там, где она вьется между рекой и. плотной стеной кипарисов, тростников, камедных деревьев и шиповника, шли двое. Первый, пожилой, нес в руках рюкзак из грубой мешковины, выстиранный и выглядевший так, словно его заодно и выгладили. Второй был молодой парень, лет двадцати, не более, судя по лицу. Река обмелела, и вода держалась на уровне середины лета.
Вика ответила на ее улыбку своей, не менее восторженной.
— Он, должно быть, рыбачит. В мелководье самый клев, — сказал молодой.
– Я тоже так счастлива, Кать! Ничего лучше не видела! Дома у меня никакой своей комнаты не было, да у меня даже кровати не было, спали с младшей сестрой на раскладном диване, а мама с папой на полу, на матрасе. Он учитель, ему все обещают дать жилье побольше, но что-то никак пока. Вот я уже уехала – теперь им, глядишь, полегче станет. А тут своя кровать, настоящая, без пружин, которые в спину впиваются, да еще и без Людки…
— Если ему вздумалось рыбачить, — отозвался второй, с рюкзаком. — Только они с Джо проверяют перемет, когда им захочется, а не когда рыба клюет.
Викин монолог прервала приоткрывшаяся за ее спиной дверь.
– Девочки, тут есть свободные места? – спросили из коридора.
— Так или иначе, но на крючке она будет, — заметил молодой. — Не думаю, чтобы Лонни очень беспокоился, когда она попадет к нему на обед.
– Конечно! – с готовностью откликнулась Вика, кидаясь к двери и открывая ее пошире. – Кать, ну ты чего вещи-то свои бросила? Вон, человеку пройти негде! Здравствуйте!
Катя метнулась к двери и подхватила свою разваливающуюся сумку. Вошедшая студентка явно была старше их с Викой, светловолосая, в очках, с большой спортивной торбой через плечо.
Вскоре тропинка вывела на маленький расчищенный участок, вдающийся в реку, словно мыс. Посреди него стояла коническая, с заостренной кверху крышей хибарка, построенная частью из прогнившего брезента и разнокалиберных досок, частью из выпрямленных жестяных бидонов из-под масла. Над крышей хибарки торчала, держась каким-то чудом, заржавелая труба, рядом на земле валялись тощая охапка дров и топор, а у стены была прислонена ивовая верша. Перед раскрытой дверью они увидели с дюжину поводков из корда, нарезанных прямо от мотка, валявшегося тут же, и порыжевшую от ржавчины консервную банку с рыболовными крючками. Часть крючков была уже привязана к кордовым поводкам. Но вокруг не было ни души.
– Вы ветеринары? Вэ-двадцать-один?
— А лодки-то нет на месте, — сказал тот, что постарше, с рюкзаком, — так что он не ушел в магазин.
– Да, – подтвердили Катя и Вика хором.
Увидев, что молодой продолжает шагать дальше, пожилой уже приготовился окликнуть его, как вдруг, словно выросши из-под земли, перед пожилым появился и замер, натолкнувшись на него, какой-то человек небольшого роста, но с могучими плечами и руками. Он что-то громко и жалобно хныкал. Это был уже взрослый парень, но, несмотря на это, в нем оставалось много детского: и в том, как он ходил — босой, в поношенном комбинезоне, и в упорном взгляде человека от рождения глухого и немого.
– Хорошо. Я тоже поступила. Меня зовут Надя. Какая кровать свободна?
— Эге, Джо, — сказал пожилой громким голосом, каким обычно говорят с теми, кто плохо слышит. — Где Лонни? — Он показал рукой в сторону реки: — Что, рыбу ловит?
– Обе нижние. – Катя махнула рукой в сторону кроватей.
Но немой только в упор смотрел на него и часто всхлипывал, потом повернулся и бросился бежать по тропинке, туда, где скрылся молодой парень, который в эту минуту закричал:
Такая взрослая – и поступила?
– Ничего себе, – усмехнулась Надя, стаскивая ногами кроссовки. – Вы, девочки, высоту любите? Это даже хорошо, мне после второго кесарева лазить тяжело стало: голова кружится.
— Эй, сюда, скорей! Взгляни-ка на этот перемет!
Она подошла к кровати, верхний ярус которой заняла Вика, и аккуратно присела на незаправленный матрас, поставив свою торбу на пол.
Пожилой заспешил на зов. Парень стоял, сильно наклонившись над водой, возле дерева, к которому был привязан конец туго натянутого тонкого хлопчатобумажного шнура, косо уходившего в воду. Прямо за спиной парня стоял глухонемой, все еще тихо всхлипывавший и быстро переступавший на месте ногами, словно в нетерпении. Однако не успел пожилой дойти до него, как он повернулся и бросился бежать обратно к хижине.
– У тебя… у вас есть дети? – удивленно спросила Катя. В ее картину мира это не укладывалось. Как так – дети и вдруг студентка, общежитие… Она что, будет жить с детьми? Но здесь всего две кровати осталось!
Обычно перемет, натянутый между двумя деревьями с одного берега на другой, уходил в реку так, что только средняя часть его с крючками на поводках погружалась в воду. На сей раз, однако, он с обеих сторон резко уходил под воду, сильно провиснув посредине, так что даже издали можно было заметить, как шнур дрожит от напряжения.
– Есть, – улыбнулась Надя. – Васе шесть, Наташе почти четыре. Я в этом колледже училась раньше, но даже второй курс не закончила. Вышла замуж, уехала на севера. А теперь развелась и вернулась. Дети у бабушки с дедушкой, тут, в области. Васька в школу пойдет первый год, Наташу уже в садик пристроили по знакомству. А мне надо доучиться, на ноги встать. Но вы меня не стесняйтесь, я еще не старая кляча. Мне только двадцать пять. Давайте на «ты»?
— Ох и большая, с человека будет! — закричал молодой.
– Да мы не стесняемся, – бойко вставила Вика, наливая в чайник воду из большой пластиковой бутылки. – Давай на «ты», конечно! Меня Вика зовут, а вот это Катя.
— А вон и лодка его, — сказал пожилой.
В дверь тихо постучали.
Второй также ее заметил. Она кружилась чуть ниже по реке, посреди маленького заливчика, защищенного поросшей тальником косой.
– Войдите! – громко крикнула Вика.
— Ну-ка, сплавай и приведи ее сюда. Посмотрим, что там за рыбина попалась.
Через несколько секунд дверь открылась. На пороге стояла темноволосая девушка в бледно-розовой майке и джинсовых шортах. Ростом она была с Вику, но из Вики при желании можно было сделать двух таких – худых, нескладных, зажатых. Вырез майки открывал тощие ключицы и угловатые плечи, жидкая косичка была перекинута через плечо и перетянута линялой зеленой резинкой. Большие и круглые голубые глаза растерянно оглядывали комнату, ни на чем особо не задерживаясь. У ног лежала сумка – очевидно, девушка уже какое-то время простояла перед дверью, собираясь с духом.
Юноша разулся, снял комбинезон и рубашку, зашел в воду по грудь и поплыл, держась так, чтобы течением его вынесло прямо к лодке. Забравшись в нее, он взял небольшое кормовое весло и стоя начал грести, нетерпеливо всматриваясь туда, где перемет сильно провис. Вода время от времени так и вскипала под напором какого-то подводного течения. Он подвел лодку к берегу. Пожилой в это время заметил у себя за спиной глухонемого, продолжавшего о чем-то горестно всхлипывать и старавшегося забраться в лодку.
— Пошел вон! — закричал на него пожилой, подталкивая его в спину рукой. — Пошел отсюда, Джо!
– Вэ-двадцать-один? – недоверчиво спросила Вика.
— Скорей! — торопил молодой, не спуская глаз с затонувшего перемета, где что-то огромное как бы нехотя выворачивалось на поверхность воды и снова уходило на дно. — Не я буду, если там не кит! Ух, какой большой, прямо с человека!
Пожилой влез в лодку. Держась за перемет, он начал перебирать бечевку руками от одного крючка к другому, вытягивая постепенно лодку на середину реки.
– Да! – Голос был на удивление высоким и звонким, и Катя в очередной раз поразилась: она ожидала услышать шепот или невнятное бормотание. А показалось, будто кто-то изо всех сил дернул перетянутую гитарную струну.
Внезапно на оставшемся позади берегу реки глухонемой завыл, громко и протяжно.
– Тогда добро пожаловать! – Вика, уже вжившись в роль хозяйки, гостеприимно пригласила девушку в комнату. – Меня зовут Вика, это Катя, а там Надя сидит. Твоя кровать прямо под Катиной. Устраивайся поудобнее и рассказывай, кто ты, откуда и зачем!
Девушка нерешительно переступила порог и принялась снимать кроссовки. Затем, вдруг спохватившись, выскочила из комнаты в одном носке и вернулась уже с сумкой. Вика и Катя смотрели на новую соседку, ожидая, что та назовет свое имя, но она, кажется, забыла или не поняла вопрос и все возилась с застежкой баула. Наконец она вытащила оттуда поношенные голубые тапочки с мехом и переобулась. Взяла раскрытую сумку и, шлепая по вытертому линолеуму, пошла к последней свободной кровати.
II
В открытую дверь постучали.
— Следствие? А по какому делу? — спросил Стивенс.
– Ну как, девочки, устроились?
Катя узнала директрису Елену Алексеевну, которая принимала у нее документы, и поздоровалась. То же самое сделали Надя, Вика и худенькая девушка, причем последняя как будто немножко смутилась.
— По делу Лонни Гриннапа, — ответил старый сельский врач, который был следователем по делам о насильственной смерти. — Тут два приятеля нашли сегодня его труп в реке. Он висел на собственном перемете.
— Этот слабоумный бедняга? Не может быть! Сейчас приеду, — бросил в трубку Стивенс.
– Ну что, Кузнецова, вернулись? – приветливо обратилась к Наде Елена Алексеевна. – Я очень рада! Вы талантливая студентка, у вас легкая рука. Надеюсь, в этот раз все получится.
Как прокурор округа, он мог бы не выезжать на место происшествия, даже если бы дело действительно касалось умышленного убийства. Он это знал. Ему захотелось съездить и взглянуть на лицо покойного из чисто сентиментальных побуждений. Дело в том, что ныне существующий округ Йокнапатофа был основан не одним пионером-переселенцем, а сразу тремя. Они приехали сюда из Каролины верхом на лошадях через Камберлендское ущелье в те времена, когда город Джефферсон был всего-навсего почтовым пунктом Чикасо, и купили у индейцев землю. Пустившие здесь корни семейства сначала разрослись, но потом постепенно их представители исчезли. Сейчас, сто лет спустя, в округе остался всего лишь один потомок этих трех семейств.
– Спасибо, Елена Алексеевна! Только я теперь Савельева. Забыла спросить, вы все так же фармакологию ведете?
Им был Стивенс, потому что последний из рода Холстонов умер в конце прошлого века, а Луи, на труп которого Стивенс отправился взглянуть за восемь миль по июльской жаре, был не в счет, поскольку он, когда был еще жив, даже не знал, что он из рода Гренье. Он даже не мог четко произнести имя Лонни Гриннап, которым нарек себя сам. Его знал весь округ. Сирота, как и Стивенс, он был среднего роста, возраста где-то между тридцатью и сорока, с лицом, если приглядеться повнимательнее, тонким, всегда приветливым и спокойным, с пушком мягких золотистых волос на нежном, не знавшем бритвы подбородке и с ясными, кроткими глазами. Говорили, что он слегка «чокнутый», хотя если он и был «чокнутым», то самую малость, и потерял от этого не очень много, а как раз то, что и следовало потерять. Он жил в лачуге (год — там, другой — где-нибудь еще), которую соорудил собственными руками из старого брезента, отходов досок и кусков жести из-под бидонов для масла. Жил он в ней вместе с глухонемым сиротой, которого лет десять назад подобрал где-то на улице, одевал его, кормил и поил, воспитывал, но так и не смог дотянуть в умственном развитии даже до собственного уровня.
– Конечно, куда ж я денусь! – весело ответила директриса. – Теперь еще и руководство колледжем прибавилось, но справляюсь помаленьку. Это чье? – Посуровев, она кивнула в сторону плитки и чайника. Вика густо покраснела.
Хибарка, перемет и ивовая верша, по существу, находились почти в центре тех тысячи с чем-то акров земли, которыми некогда владели его предки. Но он этого не знал.
– Это мое, Елена Алексеевна! Я буду очень аккуратно, мама поговорила уже…
Стивенс был уверен, что Лонни Гриннапу никогда не могла прийти в голову мысль о том, что один человек имеет право владеть таким количеством земли, которая принадлежит, как он говорил, «всем людям на радость и пользу». Сам он, например, на своих тридцати или сорока квадратных футах земли, где стояла его хибарка и проходил участок реки, куда он закидывал свой перемет, всегда держал дверь лачуги гостеприимно распахнутой для всех, в любое время дня и ночи, безразлично, находился ли он сам в это время дома или нет, и каждый мог пользоваться всей его утварью, питаться его продуктами, если они там были.
– Ну, раз уж мама поговорила… – усмехнулась директриса. – Ох, Ермоленко, еще поступить не успели, а уже свои порядки наводите! Татьяна Федоровна вас предупредила насчет проверок?
– Да, конечно! – Вика немного смутилась, но позиций не сдала. – Я все буду прятать в сумку, как только мне скажут! Уж очень не хочется на общей кухне возиться…
Иногда он мог, подперев дверь колом, чтобы в хижину ненароком не забрались в поисках пищи дикие звери, со своим глухонемым воспитанником внезапно, без всякого предупреждения или приглашения явиться в чей-нибудь дом и жить там неделями и месяцами, неприхотливый и непритязательный славный малый, всегда веселый и всем довольный, ни перед кем не заискивающий, готовый спать в любом месте, куда бы его ни положили, — в сарае, на сеновале, в доме на кровати или на полу; глухонемой же спал на веранде или прямо на земле во дворе, лишь бы ему было слышно дыхание того, кто был для него отцом и братом, — единственный звук, который он различал на расстоянии, причем безошибочно.
– Ладно, ладно. Чернова!
x x x
– Да? – Катя невольно выпрямилась.
Стоял ясный день. Дали затянулись синей дымкой. За широкой равниной, там, где шоссе сворачивало и шло вдоль русла реки, Стивенс увидел магазин. Обычно он пустовал, но сейчас возле него виднелись сбившиеся в кучу легковые автомобили с откидным верхом, оседланные лошади и мулы, фургоны, владельцев которых он знал по именам. Они тоже знали его, из года в год голосовали за него и называли просто по имени, несмотря на то, что совсем не понимали его, точно так же как не понимали смысла и значения висевшего на его часовой цепочке маленького золотого ключика с тремя вычеканенными на нем греческими буквами «пси», «каппа», «бета»— символа старейшей всемирной студенческой корпорации.
– Я вам в тот раз не дала заявление на общежитие подписать. Забыла. Вы уж простите меня. – Директриса опять улыбнулась и подмигнула. – Я его за вас подписала и сдала. Все правильно сделала?
Оказывается, покойник лежал не в магазине, а на расположенной неподалеку мельнице, перед распахнутой дверью которой чистые воскресные комбинезоны, белые рубашки, обнаженные головы и обожженные солнцем шеи, окантованные тонкой белой полосой бритые ради субботы затылки сгрудились молчаливой плотной массой. Они раздвинулись, чтобы пропустить его. Внутри стояли стол и три стула, на которых сидели два свидетеля и следователь.
– Да, конечно! Спасибо. – Катя набралась храбрости и спросила: – А мне точно на второй курс?
Стивенс обратил внимание на мужчину лет сорока, державшего в руке чистый рюкзак из грубой мешковины, сложенный так, что он походил на книгу, и юношу, на лице которого были заметны следы усталости и какого-то безграничного удивления.
– Прав был Игорь Николаич, – засмеялась Елена Алексеевна, – вы действительно не читаете, что подписываете. Да, все выпускники одиннадцатого класса идут сразу на второй курс. Так что не волнуйтесь, все хорошо! Сейчас всей комнатой получите учебники в библиотеке, а потом гуляйте, отдыхайте, можете съездить посмотреть город, кто не видел. А в понедельник приходите на занятия, у вас первой парой как раз моя фармакология. Потом анатомия, латынь и физкультура, у кого освобождение – можно будет сразу сдать преподавателю. Без освобождения девушки имеют право пропустить подряд два занятия в месяц, если кто-то не знает. А теперь быстренько доставайте тапочки, не ходите босиком! Линолеум тонкий, пол под ним бетонный.
Лонни Гриннап, укрытый стеганым одеялом, лежал на низенькой платформе, к которой была привернута болтами небольшая мельничная установка. Стивенс пересек комнату, поднял уголок одеяла, взглянул в лицо утопленника, опустил одеяло и повернулся, собираясь возвратиться назад в город, но вдруг передумал. Он двинулся сквозь толпу выстроившихся вдоль стены мужчин со шляпами в руках, слушавших внимательно показания свидетеля — молодого парня, рассказывавшего усталым, неуверенным голосом о том, как было дело. Стивенс понаблюдал, как следователь подписал свидетельство о смерти Лонни — случайной смерти, как он сунул авторучку в карман, и в эту минуту понял, что в город не поедет.
Студентки как по команде раскрыли свои сумки. Елена Алексеевна тем временем присела на кровать девушки, которая заселилась в комнату последней.
— Кажется, все, — сказал следователь и глянул на распахнутую дверь. — Все в порядке, Айк. Можете его забрать теперь.
– Ну как ты, Леночка? – тихо спросила она. – Осваиваешься?
Стивенс вместе с другими отодвинулся в сторону и подождал, пока четверо мужчин не подошли к мертвому телу.
Катя, продолжая копаться в вещах, напрягла слух.
— Айк, это вы будете его хоронить? — спросил он. Старший из четверых взглянул на Стивенса вопросительно.
– Все в порядке, – тем же натянутым тонким голосом ответила Леночка, доставая из сумки постельное белье.
— Да. Он держал у Митчела в лавке деньги на свои похороны.
– Я понимаю, это не то, о чем ты мечтала, – вздохнула Елена Алексеевна, – но…
— Значит, ты, Поусе, Метью и Джим Блейк? — спросил Стивенс.
– Все нормально, – повторила Леночка еще более напряженно, – это хороший вариант. Мне мама уже сто раз об этом сказала.
На этот раз еще один посмотрел на него с недоумением и некоторым нетерпением и заявил:
Елена Алексеевна грустно вздохнула.
— Да, мы добавим, если не хватит.
– В любом случае, если у тебя что-то не будет получаться или что-то будет непонятно – сразу иди ко мне. Куратор вашей группы – Светлана Геннадьевна, ты ее знаешь, можешь и к ней обращаться.
— Я тоже могу помочь, — сказал Стивенс.
Леночка промолчала, только еще ниже склонилась над сумкой.
— Спасибо, не надо, хватит своих, — отрезал тот. Тут подошел следователь и проговорил раздраженно:
Елена Алексеевна поднялась и снова заговорила громко:
— Ну, все в порядке, мальчики. Двигайте. Пропустите-ка их.
– Куратор вашей группы – Федорова Светлана Геннадьевна. Она ведет хирургию. Надя Савельева должна ее помнить, вы учились вместе.
Стивене вместе с другими снова вышел под палящие лучи солнца. Теперь у дверей мельницы стоял фургон, которого прежде не было. Задний борт откинут, внутри устроено ложе из соломы. Вместе с другими Стивенс стоял, сняв шляпу, и смотрел, как четверо мужчин вынесли из-под навеса завернутое в одеяло тело и потащили к фургону. Два-три человека из толпы двинулись им навстречу, чтобы помочь. Стивенс также пошел вперед и тронул за плечо молодого парня-очевидца, на лице которого все еще сохранялись следы усталости и недоумения.
– Ничего себе. – Надя отвлеклась от застилания постели и повернулась к директрисе. – Это что же, Светка-крыска теперь тут преподает? Я многое пропустила…
— Вы вплавь добрались до лодки, еще ничего плохого не подозревая? — спросил его Стивенс.