Вы поняли, какой страшный путь к счастью открыло ваше окружение?

Ваш приход и ваш уход сделал счастливым одного и того же человека…

Теперь ищите место, чтобы подумать.

Ваш сочувствующий вам.

* * *

Стань на моё место.

Сядь на моё место.

Ляг на моё место.

Попробуй пожить на моём месте.

Этим и занимается бюро обменов – наша фирма «То на то».

Один вдохнул, двое выдохнули.

Один из подъезда вышел, двое вошли.

Этим и занимается бюро обменов.

Бабушку вывезли, ребёнка привезли.

Аквариум вынесли, внесли кота.

Этим и занимается бюро обменов – наша фирма: 627-78-36 «То на то».

* * *

У нас из пенсии ты можешь заплатить либо за квартиру, либо за лекарства.

Либо ты болен и лежишь в своей квартире.

Либо ты здоров и лежишь на тротуаре.

* * *

В доме писателей коридор длиной в жизнь.

От буфета до ресторана.

От ста граммов и бутерброда до банкета в честь выхода книги.

* * *

Можно сделать какое-то изделие старым крепостным методом.

Посадить Машку, Лёньку и стоять над ними.

И они вручную сделают для выставки одну штуку.

Только отвернулся – сделали не то.

– Вы что?

– А вы так говорили.

– Как? Вот же эскиз.

– А он мне говорит, что вы так говорили.

– Кто говорит?

– Он.

– Что?

– Ну, что вы говорили.

– Зови его сюда…

– Я тебе говорил – вот так сделать?

– Не знаю. Я сам не слышал. Мне говорили, что вы так говорили, что так делать не надо, как на бумаге, а так, как вы говорили.

– Когда я говорил? Я никогда ничего не говорил.

– А она сказала.

– Кто?

– Маша.

– Зови… Маша… Я что, говорил делать не так, как в эскизе?

– Вы говорили. Мне сказали, делать вот так.

– Кто сказал?

– Не знаю я его. Лысый такой. Худой.

– Кто он такой?

– Не знаю я его.

– А чего ж вы его слушали?

– Так он сказал, что вы так говорили.

– Ничего я не говорил.

– А он сказал.

– Не говорил я.

– А он сказал, что вы говорили.

– Как можно! Кто сказал, кто говорил. А позвонить мне, перед тем как уродовать квартиру?

– А чего звонить? Он сказал, что только от вас.

– А позвонить мне?

– Чего звонить – время тратить?

– Ну, тогда переделывайте.

– Тогда, значит, переделаем.

– А вам всё равно?

– А нам не всё равно.

И я уволился.

* * *

Чиновница в мэрии спрашивает у посетителя:

– Я что, вам факс не послала?

– Я не получал.

– Это не ответ, я вам посылала или нет?

– Нет.

– Не может быть… Проверьте, – говорила она получателю, – идите домой и проверьте.

– А вы посылали?

– Вот я это хочу у вас узнать. Идите домой и проверьте.

И этот несчастный шёл проверять, чтобы потом опять записываться к ней на приём.

Оба одинаковы.

Порт

Одесский порт-200.

Я пришёл в порт, когда ему было 162 года.

Котов.

Калин.

Бендиченко.

Гринберг.

Пупенко.

Двоеглазов.

Иду снизу вверх.

Двоеглазов.

Пупенко.

Бендиченко.

Калин.

Котов.

А рядом Олег Чаленко, Володя Бибаев.

А совсем рядом Рита Дагис, Паша Бискис.

Я работал с 1956 по 1964-й.

Стройконтора.

Механизация 2-го района.

Апельсины.

Машиносчётная станция.

Хлопок, каучук.

Пожары.

Студебекеры.

Хенкин.

Ночи.

Уголь.

Письмо Карцева.

Уход.

Я пришёл в Одесский порт, когда ему было 162.

Господи!

С чего я только не начинал!

Я много раз начинал жизнь сначала.

Но первая моя встреча с жизнью произошла в Одесском порту.

Компрессор «Лерой», осень 1956 года.

Я механик ремстройконторы.

Бригада бетонщиков ушла на обед с одной просьбой – завести компрессор, он на тележке.

Я заводил весь обед.

Я пересосал его так, что выскочил откуда-то крановщик, сунул факел в карбюратор – такого мы не проходили – и завёл эту сволочь.

Но начальник стройконторы Росис пошёл ещё дальше.

Он предложил завести компрессор с буксира, хотя тот на тележке.

А первые апельсины в порту!

Я никогда не видел апельсинов.

И вдруг пошёл аромат.

Лежу ночью на скамейке в дежурке ночью. Отдыхаю.

Вокруг пахнет апельсинами и трудовым накалом, вдруг истеричный звонок.

Звонок в четыре утра всегда истеричный.

– Где механик по большому?

Это я.

Виктор Ильченко был механик по маленькому.

– Где по большому?! Мать…

– Я.

– Ты… Мать твою…

– Я… Мать твою…

– Сорок первый кран вырубило. Поворота нет. Если ты сейчас же… Мать… То мы… Мать…

– Еду… Мать…

Завожу бензовоз.

Как я не боялся – полный бензином.

Но ночью только на нём.

Еду на девятнадцатый причал к сорок первому «Каяру».

Там Паша Бискис, прекрасный парень из моей самодеятельности.

Он в «Каяре» разбирается в сто раз лучше меня.

– Паша, – кричу, – ты что? – Я же спал.

– Товарищ механик, давайте наверх, тут крупная авария.

Я лезу наверх.

– Посмотрите там, – говорит он. – В машинном отделении на плитке. Ножик там же.

Там лежало на плитке пять громадных штук и ножик.

1959 год, зима.

Мне двадцать пять лет, я впервые ем апельсины.

– Ну что? – орали грузчики.

– Всё! – закричал Пашка. – Есть поворот!

А для них поворот был главным.

Только поворотом можно было раскачать ящик, в подъёме он срывался и внизу взрывался, как шрапнель.

Все туалеты в порту пахли апельсинами.

Орешки-кешью пошли, запахло хуже – весь порт пробило поносом, хорошо, что туалеты пахли апельсинами.

Спирт из шведского танкера уже шёл под охраной.

У каждого фланца стоял часовой.

Но всё равно к концу дня под хоровое пение и танцы всех выносило через проходную.

Когда вышел приказ пьяных не выпускать, народ принимал перед самой проходной.

Через проходную – как стёклышко: как погода, как дети?

И за проходной хоровое пение и танцы.

Ночь. Я на смене.

В семь часов утра истерический звонок.

– Кто сменный механик по большому?.. Мать…

– Я… мать…

– Говорит начальник мех. порта.

– У… Слушаюсь…

– Вы знаете, что шторм?

– Знаю, как же не знать.

– Так вот у вас на Хлебной все краны заливает водой.

– Как?!

– Так! Все тележки залило. Немедленно принять меры.

– Слушаюсь.

Начинаю одеваться.

Какую-то плащ-палатку натянул.

Хорошо, что старый Борейко пришёл пораньше меня сменять.

– Ты куда?

– Да вот, звонил начальник… Там тележки кранов заливает, надо на Хлебную ехать… Меры принимать.

– И что ты – жопой волны будешь отбивать? – сказал мудрый Борейко.

Тут и я подумал: «А чего я еду… А чем я эти тележки прикрою, телом своим?»

А рано утром Бендиченко.

Желваки ходят, ключ вращается на пальце.

– Кто был ночью на смене?

– Я-я-я-а!

– Сам пойдёшь всё уберёшь лопатой или убытки деньгами покроешь?

– А что, а что?

– Тонн пять уже на причале валяется. А ну, бери лопату!

– Какую лопату?

– Что-что? Бери лопату!

– Я инженер.

– Бери лопату!

Сменный механик по маленькому Шиф удирал от Бенду, въехал на автопогрузчике на кучу угля высотой двадцать метров.

Снимали краном.

– Кольцов, где вы были с 8 до 11?

– Как это – где я был?! А где ж я мог быть в рабочее время?

– Вот я вас и спрашиваю, где вы были в рабочее время? Короче, откуда это полотенце?

– Что значит – откуда это полотенце?

– Вас видели на Австрийском пляже.

– В рабочее время?

– Да. В рабочее время.

– Кто?

– Неважно.

– А как он сам туда попал? А даже если он меня видел, я туда заехал по делам. Я ехал искать вот этого.

– Кого?

– Который меня там видел. Это я его видел на пляже. Он просто первый донёс. Я не такой быстрый.

– Кольцов, а что вы делали с зарядчицей в аккумуляторной?

– Как что – технику безопасности проходили.

– Всю ночь?!

– Ну почему? Я ушёл оттуда где-то в три часа.

И многострадальный начальник механизации 2-го района Пупенко, у которого вся эта компания работала:

– Детский сад развели. Кого проводить на горшок? За кем задницу подтирать? Когда будут предложения по битуму?

На причале стоял пароход, который с битумом прошёл через экватор.

И пришёл в Одессу в дикий мороз.

Это был остолбеневший, застекленевший, залитый расплавленным битумом до мозга костей и застывший на январском морозе.

Как выгрузить?

На него ходили совещаться все, кто хотел.

Минимум шестнадцать человек, свесив голову, смотрели внутрь.

И тридцать человек ходили по битуму.

Этот пароход был камнем преткновения.

Предлагали обратно на экватор.

На нём проверяли мозги всех выпускников.

Перегнали на судоремонтный им. Марти – до лета.

А какая была любовь в порту!

А сколько было красавиц!

А где мы только не любили!

На кранах, в зарядных, на тюках, на кипах.

Явка, шторм, хозработы, любовь.

А какие девушки на машиносчётной, мужчино-счётной станции!

Когда я мимо ни ехал, я ломал шлагбаум.

Потом вручную его делал и ставил.

Ну, можно когда-нибудь подумать, что я мог собственноручно сделать шлагбаум?!

Такие были там красавицы!

Под руководством Олега Чаленко устроили первую комсомольско-образцовую свадьбу.

В партклубе, с начальством, с парткомом, с вручением ключей от квартиры на спуске Кангуна.

Они развелись через полгода.

Они просто договорились ради квартиры.

И надули нас.

Я тогда этого не понял.

Время было такое.

Мы были молоды и веселы.

А время было такое, когда Пупенко с парторгом подняли меня ночью с постели…

А 11 часов утра для меня была ночь.

И повезли на заседание парткома, и постановили перевести старшим механиком в колхоз.

Как? Почему?

У меня мать без отца.

Как я уеду?

Вот такие дела, вдруг и навсегда.

Только Чаленко меня и спас.

А когда ночью в трюме с углём мы с машинистом натягивали гусеницу на С-153, выгребали уголь на просвет трюма, я вспомнил про письмо из Ленинграда от Ромы Карцева.

Оно показалось мне очень толстым.

Я распечатал и при жёлтом малярийном свете переноски: «Райкин включил в свою программу твой монолог, я посылаю программку».

И, сидя в угле, в грязи, грязными, пыльными глазами я увидел среди знаменитых писателей свою фамилию и уехал.

Я весь Одесский порт вывез с собой.

Я увёз тёмные портовые ночи.

Я увёз человеческие пароходные голоса.

Я увёз длинный свет фонарей и поворотные огни кранов.

Я увёз лязг грейфера и шум песка.

Я увёз рассказы Камышникова.

Я увёз живого Витю Ильченко.

И красавицу секретаршу начальника порта Милу Гвоздикову.

Из Одесского порта в театр.

У Райкина из одиннадцати человек нас было трое.

Я увёз всё это и всё это потратил на ребят, на себя, на великого шефа, на всю страну.

А привёз вам только благодарность за то время, за молодость, за интерес к жизни, за всё то, что называлось ордена Ленина Одесский морской торговый порт.

Ему 162 года.

* * *

Он соображал плохо и мало.

* * *

Жена хозяина не выдержала:

– Ну, поговорите о бабах, хватит о политике!

– А что там интересного? – спросил муж, и все замолчали.

* * *

Статья в «Ленинградской правде» от 7 апреля 1970 года.