Моэм Сомерсет
Друзья познаются в беде
СОМЕРСЕТ МОЭМ
Друзья познаются в беде
Перевод Н.Галь
Вот уже тридцать лет я изучаю моих ближних. Не так-то много я о них узнал. Наверно, я не решился бы нанять слугу, доверясь только его внешности, а между тем, мне кажется, в большинстве случаев мы как раз по внешнему виду судим о людях. Смотрим, какой формы у человека подбородок, какой у него взгляд, как очерчен рот, - и делаем выводы. Не уверен, что мы чаще бываем правы, чем ошибаемся. Романы и пьесы нередко фальшивы и нежизненны потому, что их авторы наделяют героев цельными, последовательными характерами, впрочем, пожалуй, они не могут иначе, ведь если сделать характер противоречивым, он станет непонятен. А между тем почти все мы полны противоречий. Каждый из нас - просто случайная мешанина несовместимых качеств. Учебник логики скажет вам, что абсурдно утверждать, будто желтый цвет имеет цилиндрическую форму, а благодарность тяжелее воздуха; но в той смеси абсурдов, которая составляет человеческое \"я\", желтый цвет вполне может оказаться лошадью с тележкой, а благодарность - серединой будущей недели. Когда люди уверяют меня, что первое впечатление от человека никогда их не обманывает, я только пожимаю плечами. По-моему, такие люди либо не слишком проницательны, либо чересчур самонадеянны. Что до меня - чем дольше я знаю человека, тем загадочней он мне кажется; и как раз про самых старых своих друзей я могу сказать, что не знаю о них ровным счетом ничего.
На эти размышления навела меня заметка, которую я прочитал сегодня в утренней газете: в Кобе скончался Эдвард Хайд Бартон. Он был коммерсант и долгие годы вел дела в Японии. Я мало знал его, но он занимал мои мысли, потому что однажды очень меня удивил. Если бы я не услышал эту историю от него самого, я никогда бы не поверил, что он способен на такой поступок. Это тем поразительней, что по внешности и манерам это был челозек вполне определенного склада. Вот уж поистш е цельная личность. Маленький, не выше пяти футов четырех дюймов ростом, щуплый, седые волосы, красное лицо все в морщинах и голубые глаза. В ту пору, когда мы познакомились, ему было лет шестьдесят. Одевался. он всегда очень тщательно, но отнюдь не крикливо, как и подобало его возрасту и положению.
Хотя его контора находилась в Кобе, Бартон часто наезжал в Иокогаму. Мне однажды пришлось провести там несколько дней в ожидании парохода, и нас познакомили в Британском клубе. Мы-оказались партнерами в бридже. Он был хороший игрок и притом не мелочный. Говорил мало - и за игрой, и после за вином, - но все, что он говорил, звучало вполне разумно. Не лишен был чувства юмора - шутил суховато, сдержанно, без улыбки. В клубе он, видимо, был своим человеком, и после его ухода все отзывались о нем наилучшим образом. Оказалось, что мы оба остановились в Гранд-отеле, и назавтра он пригласил меня обедать. Я познакомился с его женой - полной, немолодой женщиной, щедрой на улыбки, - и с двумя дочерьми. Семья, по-видимому, была дружная и любящая. Самой примечательной чертой Бартона мне показалась доброта. Удивительно располагал кроткий взгляд голубых глаз. Голос звучал мягко, нельзя было представить себе, что он может подняться до гневного крика; улыбка - самая благожелательная. Вас влекло к этому человеку, потому что в нем чувствовалась подлинная любовь к ближнему. В нем было обаяние. Но при этом никакой слащавости: он со вкусом играл в карты и пил коктейль, умел рассказать пикантный анекдот и в молодости даже был неплохим спортсменом. Человек состоятельный, он всем своим богатством был обязан только самому себе. Мне кажется, в нем привлекала еще и эта хрупкость и маленький рост: появлялось безотчетное желание защитить его и оберечь. Чувствовалось, что этот человек и мухи не обидит.
Однажды я сидел в гостиной Гранд-отеля. Это было еще до землетрясения, и там стояли кожаные кресла. Из окон открывался вид на просторную, оживленную гавань. Тут были огромные пассажирские пароходы, направляющиеся в Ванкувер и Сан-Франциско, либо через Шанхай, Гонконг и Сингапур - в Европу; грузовые суда под флагами всех стран, потрепанные бурями и непогодой; джонки с высокой кормой и большими разноцветными парусами и бесчисленные сампаны. Жизнь кипела ключом, и однако бог весть почему зрелище это успокаивало душу. Тут была романтика: казалось, стоит протянуть руку - и коснешься ее.
Скоро в гостиной появился Бартон. Заметив меня, он подошел и сел рядом.
- Не выпить ли нам по стаканчику?
Он хлопнул в ладоши, подзывая слугу, и спросил два коктейля. Когда слуга возвратился с подносом, по улице прошел один мой знакомый и, увидев меня в окно, помахал рукой. Я кивнул ему.
- Вы знакомы с Тернером? - спросил Бартон.
- Мы познакомились в клубе. Мне говорили, что он вынужден был покинуть Англию и живет на деньги, которые ему присылают из дому.
- Да, похоже на то. Здесь таких очень много.
- Он недурно играет в бридж.
- Как все они. Тут был один в прошлом году, как ни странно, мой однофамилец, - лучшего игрока я в жизни не встречал. В Лондоне вы вряд ли с ним сталкивались. Он называл себя Ленни Бартон. Вероятно, был раньше членом какого-нибудь аристократического клуба.
- Не припомню такого имени.
- Замечательный был игрок. Какое-то особое чутье на карты. Даже страшновато. Я часто с ним играл. Он некоторое время прожил в Кобе.
Бартон отпил глоток вина.
- Забавная история, - сказал он. - Этот мой однофамилец был неплохой малый. Мне он нравился. Всегда хорошо одет, настоящий франт. Даже красив на свой лад - такой белолицый, румяный, волосы вьются. Женщины на него заглядывались. Он был безвредный, знаете, просто повеса. Пил, конечно, больше, чем надо. Такие всегда сильно пьют. Раз в три месяца он получал немного денег да кое-что выигрывал в карты. У меня по крайней мере он выиграл немало.
Бартон добродушно усмехнулся. Я знал по опыту, что он умел проигрывать не поморщившись. Он погладил чисто выбритый подбородок худой, почти прозрачной рукой со вздувшимися венами.
- Наверно, поэтому он и пришел ко мне, когда остался без гроша, да еще может быть потому, что мы с ним были однофамильцы. В один прекрасный день приходит он ко мне в контору и просит взять его на службу. Я удивился. Он объяснил, что больше не получает денег из дому и ему нужна работа. Я спросил, сколько ему лет.
- Тридцать пять.
- А до сих пор чем вы занимались?
- Да ничем, в сущности. Я не удержался от смеха.
- Боюсь, - говорю, - что пока я ничем не могу вам помочь. Приходите еще через тридцать пять лет, тогда посмотрим.
Он не шелохнулся. Побледнел. Постоял в нерешительности и, наконец, объяснил, что последнее время ему очень не везло в карты. Вечно играть в один только бридж не хотелось, он перешел на покер и проигрался в пух и прах. У него не осталось ни гроша. Он заложил все, что имел. Нечем заплатить по счету в отеле, и в долг больше не верят. Он нищий. Если он не найдет какой-нибудь работы, ему останется только покончить с собой.
Минуту-другую я разглядывал его. И понял, что малому крышка. Видно, последнее время он пил больше обычного, и теперь ему можно было дать все пятьдесят. Женщины уже не восхищались бы им, если б видели его в эту минуту.
- А все-таки, - спросил я, - умеете вы делать еще что-нибудь, кроме как играть в карты?
- Я умею плавать.
Я едва верил своим ушам: экая глупость!
- В университете я был чемпионом по плаванью.
Тут я начал понимать, куда он клонит. Но я встречал слишком много людей, которые в студенческие годы были кумирами своих однокашников, и это не внушало мне особого почтения.
- Я и сам в молодости был недурным пловцом, - сказал я.
И вдруг меня осенило.
Прервав свой рассказ, Бартон неожиданно спросил:
- Вы хорошо знаете Кобе?
- Нет, - сказал я, - останавливался там как-то проездом, но только на одну ночь.
- Тогда вы не знаете Шиойя-клуб. В молодости я проплывал оттуда вокруг маяка до устья ручья Та-руми. Это свыше трех миль, и задача нелегкая, потому что я огибал маяк, а там очень сильное течение. Ну, я рассказал об этом своему тезке и обещал, что если он проплывет там - я возьму его на службу.
Вижу, он растерялся.
- Вы же сказали, что вы хороший пловец, - говорю.
- Но я сейчас немного не в форме.
Я ничего не.сказал, только пожал плечами. Он посмотрел, посмотрел на меня - и кивнул.
- Согласен, - говорит. - Когда мне плыть?
Я поглядел на часы. Было начало одиннадцатого.
- У вас уйдет на это примерно час с четвертью, может быть, чуть больше. Я подъеду к ручью в половине первого и встречу вас. Потом отвезу назад в клуб, вы переоденетесь, и вместе позавтракаем.
- Ладно.
Мы пожали друг другу руки, я пожелал ему успеха, и он ушел. В то утро у меня была куча работы, и я
еле поспел к половине первого к устью Таруми. Но напрасно я спешил: мой тезка так и не явился.
- Струсил в последнюю минуту? - спросил я.
- Нет, не струсил. Поплыть-то он поплыл. Но пьянством и беспутством он погубил свое здоровье. Он не мог справиться с течением у маяка. Тело нашли только на третий день.
Несколько минут я молчал. Я был несколько ошеломлен. Потом задал Бартону один вопрос:
- Скажите, когда вы предлагали ему плыть, вы знали,что он утонет?
Бартон тихонько хихикнул, посмотрел мне прямо в глаза кроткими, наивными голубыми глазйми и потер ладонью подбородок.
- Видите ли, - сказал он, - места-то свободного у меня в конторе все равно не было.