Сомерсет Моэм

Автор просит прощения

Я должен попросить у читателей прощения за публикацию этого тома. В начале войны я выпустил сборник рассказов, назвал его «По тому же рецепту» и написал к нему коротенькое предисловие. В то время я с головой ушел в работу и попросил своего друга Эдварда Марша выправить гранки. Он написал мне, что был огорчен, узнав из моего предисловия, будто я решил не писать больше рассказов.

Я не понял, о чем идет речь, но выяснять это было недосуг. Я не видал ни рецензий на книгу, ни самого издания, пока через несколько месяцев не вернулся в Англию. И тут все прояснилось. У меня было написано: «Я… намерен написать больше рассказов», — а машинистка или наборщик (полагая, возможно, что я написал их предостаточно) заменили «а» на «е», так что получилось: «Я… намерен не писать больше рассказов». Я взглянул на новую рукопись — да, рассказов, как я и предвидел, стало больше.

У меня оставалось несколько рассказов, которые как-то не легли в сборник «По тому же рецепту», а замысел некоторых других я еще вынашивал и уже тогда знал, что в свое время выпущу еще один сборник. Так что пусть не думают читатели, что я сознательно их обманул. Да и сейчас я не обещаю, что не буду больше писать; разве писатель может зарекаться, что в один прекрасный день ему не придет в голову замысел, который его захватит настолько, что в конце концов он вынужден будет взяться за перо?

Некоторые из этих рассказов были написаны давным-давно, но я решил ничего не менять в них, так как полагал: если их осовременить, они не станут от этого более «читабельными»; не счел я и необходимым в одном из рассказов — «Зимнем круизе» — менять национальную принадлежность его многочисленных персонажей в угоду тем, кто убежден, что все представители страны, с которой мы воюем, равно ненавистны. Один из рассказов был написан в военное время, другие — позднее. Все они были опубликованы в журналах.

Знаю, что, сообщая это, я делаю себя мишенью для упреков критиков, ведь сказать о рассказе, что это «журнальный рассказ», значит навлечь на него позор. Но критики, придерживающиеся такой точки зрения, поступают на удивление недальновидно, да к тому же обнаруживают плохое знание истории литературы. Ведь с тех пор, как журналы получили широкое распространение, авторы считают их вполне подходящим средством ознакомления публики со своими творениями. Все великие новеллисты — Бальзак, Флобер, Мопассан, Чехов, Генри Джеймс, Редьярд Киплинг — публиковали свои рассказы в журналах. Рискну утверждать, что лишь те рассказы не публиковались в журналах, которые были ими отвергнуты. Так что предавать рассказ анафеме только на том основании, что он был опубликован в журнале, нелепо. Бесспорно, в журналах публикуется очень много плохих рассказов, но ведь плохих рассказов вообще гораздо больше, чем хороших; и редактор, иногда даже редактор журнала с определенными литературными претензиями, зачастую вынужден публиковать рассказ, от которого он отнюдь не в восторге, просто потому, что не может найти ничего лучшего. А некоторые редакторы массовых журналов полагают, что их читателям нужны лишь рассказы определенного жанра и они отвергнут все остальное. Такие редакторы находят авторов, выполняющих их заказ и подчас очень неплохо зарабатывающих на этом. Вот эти-то рассказы, написанные по шаблону, и принесли дурную славу журнальному рассказу. Но в конце концов никто не обязан их читать. А многим они доставляют удовольствие, так как позволяют ненадолго и хотя бы мысленно погрузиться в мир романтики и приключений, которых так недостает в их монотонной жизни.

Но я не могу согласиться с критиками (я сужу по тем многочисленным рецензиям на сборники рассказов, которые мне доводилось читать), когда они отвергают рассказ, называя его «журнальным» лишь на том основании, что он крепко сбит, остросюжетен и имеет неожиданную концовку. В неожиданной концовке нет ничего дурного, если это естественное завершение рассказа. Наоборот, она украшает рассказ. Плохо только, когда она, как в некоторых новеллах О.Генри, просто притянута за уши, чтобы поразить читателя. Равным образом нельзя утверждать, что рассказ проигрывает от того, что он хорошо выстроен — имеет зачин, развитие действия и концовку. Все настоящие новеллисты неизменно стремились к этому. Лишь теперь стало модным, под влиянием неверно понятого Чехова, начинать рассказ где попало и оставлять открытый конец. Считается, что достаточно создать настроение, или передать впечатление, или нарисовать портрет персонажа. Все это прекрасно, но это еще не рассказ, и не думаю, чтобы такое удовлетворило читателя. Читатель не любит недосказанности. Он хочет получить ответы на все вопросы.

А еще в наше время боятся драматических событий. В результате нас захлестнул поток скучнейших рассказов, в которых ничего не происходит. Полагаю, Чехов, быть может, и за это в ответе. Он писал: «Люди не отправляются к Северному полюсу, не срываются с айсбергов, они ходят в контору, ссорятся с женами, едят щи». Но люди отправляются к Северному полюсу, а если и не срываются с айсбергов, то сталкиваются с не менее опасными ситуациями; и нет причин, по которым писатель не может написать такой же хороший рассказ об этих людях, как о тех, кто ест щи. Совершенно очевидно, что недостаточно просто ходить на работу, ссориться с женой и есть щи. Да Чехов, разумеется, и не считал, что этого достаточно. Для того, чтобы рассказ вообще получился, эти люди должны украсть казенные деньги, убить жену или уйти от нее, а когда они едят щи, то делают это с определенным чувством и со значением. И щи становятся символом либо радостей домашнего очага, либо скуки несостоявшейся жизни. Поедание щей может быть столь же трагичным, как и падение с айсберга. И столь же необычным. Просто дело в том, что Чехов, как и большинство других писателей (ведь все они люди!), был склонен считать: то, что умеешь делать лучше всего, более всего достойно быть сделанным.

Недавно я прочел статью о том, как писать хорошие рассказы. Некоторые советы автора были полезны, но главный тезис, по моему убеждению, был ошибочен. В статье утверждалось, что «фокусом» рассказа является построение характера, а все события сочиняются лишь затем, чтобы «оживить» личность героя. Как ни странно, несколько ранее автор статьи заметила, что притчи — лучшие рассказы, какие когда-либо были написаны. Думаю, однако, будет непросто описать характеры блудного сына и его брата или доброго самаритянина и человека, которому он помог. Все они лишь условные типы — и нам остается только гадать, что это были за люди; ведь сообщены о них только самые необходимые факты, нужные для прояснения морали притчи. Примерно в таком же положении находится и новеллист. У него нет возможности обстоятельно описать характер и дать его в развитии; он может лишь наметить наиболее яркие черты характера, которые сделают его живым и придадут рассказу правдоподобие.

Испокон веков люди собирались вокруг костров или на базарной площади, чтобы послушать рассказчика. Желание слушать рассказы так же глубоко гнездится в природе человека, как и чувство собственности. Я всегда считал себя всего лишь рассказчиком. Рассказывание историй развлекало меня, и я рассказал их великое множество. Для меня большое несчастье, что рассказывание историй ради самих историй — занятие, которое не в чести у интеллигенции. Но я намерен мужественно перенести это несчастье.