ИСКАТЕЛЬ № 1 1965
ДОРОГОЙ ЧИТАТЕЛЬ
«Искатель» вступает в пятый год существования. Каким ты увидишь издание в новом году?
Начиная с этого номера, мы приступаем к публикации очерков, рассказов, документальных записей, посвященных двадцатилетию победы над фашистской Германией.
В этом году ты будешь чаще встречаться со своим современником. Молодой герой наших дней предстанет со страниц и больших приключенческих повестей и коротких рассказов.
Среди писателей-фантастов ты найдешь и знакомые и новые имена.
Обычное место займут рубрики и разделы, которые стали уже традиционными.
Ждем твоих откликов о содержании «Искателя» и предложений новых тем.
РЕДАКЦИЯ
Николай ВИХИРЕВ
С «АЙМО» В БОЮ
Все четыре года Великой Отечественной войны кинооператор Николай Александрович Вихирев провел на фронте. Он снял множество боевых эпизодов, запечатлев на кинопленке тяжелый ратный труд, беспримерный героизм советских воинов.
Мы предлагаем читателям отрывки из книги воспоминаний, над которой сейчас работает кинооператор.
В ПЕРВЫЕ ДНИ
В первых же дней войны на московской студии кинохроники был образован штаб. Мы получили аппаратуру, пленку и сразу разъехались по фронтам. Я попал в кинобригаду Юго-Западного фронта.
Через день мы были в Киеве и, как только получили машину, отправились с оператором Женей Мухиным на передовую.
С шоссе свернули на проселок и, не проехав километра, застряли в песчаных дюнах.
Пока откапывали увязшие в песке колеса, к нам подошел офицер.
— Кто еще такие?
Я узнал своего попутчика по дороге из Москвы в Киев майора Смагина; Смагин тоже узнал меня, пожал руку.
— Ну вот, видишь, встретились!
— Товарищ майор, объясните нам обстановку.
Смагин сел на кочку, сорвал соломинку и, медленно ее покусывая, сказал:
— Я сем только прибыл сюда. Назначили командиром артдивизиона. А от него остались две пушки всего. Окопались тут недалеко, ждем. Связи с соседями нет.
Мы пошли вместе со Смагиным в расположение его дивизиона. Даже мы, люди далеко не военные, оценили, насколько удобную позицию выбрал старый воин. Впереди виднелись река и мост.
— Я его на всякий случай заминировал; взорву, если сунутся, — сказал Смагин.
Орудия были замаскированы в мелком кустарнике, и отделяли их от дороги два небольших, но довольно обрывистых оврага.
— Может быть, у нас остановитесь? — предложил Смагин.
— Да нет, пожалуй, еще вперед проскочим, — сказал я.
Артиллеристы Смагина помогли нам вытащить «эмку», и мы, проехав минированный мост, устремились дальше.
Километра через четыре мы выскочили на холмик, и тут шофер резко затормозил.
— Фашисты, — прошептал он.
Прямо на нас, поднимая пыль, мчалась колонна танков. На наши они не походили — высокие гусеницы, низкие башни, темная окраска. Шофер круто развернул. И в этот момент спустила шина.
— Гони!
Мотор взвыл, и наша «эмка», прыгая как подбитая птица, помчалась назад. Я оглянулся. Танкисты передней машины заметили нас.
С грохотом в облаке пыли танк приближался. Наша машина тряслась, как пневматический молоток, хлопала старенькими крыльями, гремела всеми своими железками…
Танк выстрелил. Разрыв снаряда швырнул задок «эмки» в сторону, но шофер круто вывернул руль и удержал машину на дороге. Уже окончательно рассыпаясь, «эмка» проскакала через мост и нырнула в кустарник. Мотор заглох сам. Пригибаясь, мы бросились к артиллеристам Смагина.
— Фашисты! Колонна! — крикнул на ходу Женя Мухин.
— Эва-а, вон они! — удивленно воскликнул солдат. На его лице не отразилось испуга, только любопытство.
— Мост не взрывать! Пропустим пяток танков вперед! — скомандовал Смагин.
Танки спустились с горы и ринулись к мосту.
— Один, два, пять, семь, — считал тог же боец, прильнув к стереотрубе. — Двенадцать, товарищ майор!
— На первый раз хватит, — спокойно произнес Смагин и не торопясь стал закуривать.
— Заряжай! — крикнул он, выпустив дым.
— Заряжай! — пробежала команда по реденькой цепочке солдат.
Глухо звякнули замки орудий. Танки въехали на мост. Теперь я четко видел кресты на их башнях, толстые, короткие стволы пушек, приоткрытые люки.
— По первому прямой наводкой!..
Танк съехал с настила моста и, заметно сбавив скорость, пополз на большак.
— Огонь!
Снаряд разорвался чуть дальше танка, но другой ударил прямо в башню. Густо взвился столб черного, коптящего дыма.
— По пятому прямой наводкой…
Смагин зачем-то снял фуражку, подставил лысеющую голову жаркому июльскому солнцу. Он подслеповато щурил глаза, командовал, как на ученье, — просто и спокойно. Это спокойствие, видимо, передавалось бойцам, и они деловито, сноровисто хлопотали у орудий, наводя на цель длинные, окрашенные в зеленый цвет стволы.
— Огонь!
Танк, распутывая гусеницу, закрутился на месте и затих. Из люков вынырнули танкисты и побежали назад. Артиллеристы, не ожидая команды, открыли огонь из винтовок по удирающим фашистам.
Смагин повернулся к бойцу у стереотрубы.
— Клименко, взрывай мост!
Боец выдернул из-за куста подрывное магнето и сильно крутнул рукоятку, но взрыва не было. Танки, обходя подбитую машину, лезли на мост, разворачивая пушки в нашу сторону.
— Я сейчас, разрешите? — Клименко выпрыгнул из окопчика и, прижимая к груди связку гранат, скрылся в ельнике.
Танки открыли огонь. Но они еще не нащупали наши пушки.
С тугим воем снаряды проносились над нашими головами и разрывались далеко за нами, в сосновом лесу.
Третий подорванный танк загородил дорогу окончательно. На мосту скопилось сразу пять машин.
И тут я сообразил, что надо снимать. Из «эмки» вытащил свой «Аймо» и прильнул к визиру.
Как внезапно исчез, так и появился Клименко. Ни слова не говоря, он снова крутнул ручку машинки. Раздался сильный взрыв. В воздух полетели бревна и доски. По накренившимся остаткам настила танки свалились в воду.
— Фашистов бить можно, — глухо сказал Смагин. — И будем бить. Будем!
Три танка дымили, четыре завалились в реку, остальные пять повернули назад.
Я, как ни волновался, заснял все-таки эпизоды этого скоротечного боя. Кадры вошли в боевой киносборник.
…Прошел день. Я был в Броварах — предместье Киева.
Выбрав минуту, сбегал к знакомому штабному офицеру и рассказал ему об артиллеристах Смагина. Офицер нашел на карте место, где вчера мы наблюдали бой.
— А Смагин ваш родственник? — спросил он.
— Нет, просто знакомый, хороший боевой командир.
— Фашисты обошли вот этой дорогой, севернее. Такова их тактика: встретят сопротивление — обходят стороной.
ПЕРВАЯ БОМБЕЖКА
После того как мы вернулись со съемок, Женя Мухин уехал в другую часть, а мне в напарники дали недавнего выпускника ВГИКа Борю Вакара, смелого, горячего, неунывающего парня. Боря часто повторял: «На нас сейчас смотрит весь мир, наш киноаппарат будет стрелять без промаха!»
Вместо «эмки» в нашем распоряжении оказался «пикап» с очень хозяйственным шофером Казиком Беднарским.
Хотя «пикап» был ободран, но мотор у него стоял новый, а в багажнике лежали новенькие шины с камерами, аккуратно завернутые в мешковину и пересыпанные тальком.
Поэтому ехали мы, нужды не зная. Дорога вела нас в городок Ичню, где базировался штаб дивизии бомбардировщиков полковника Богородецкого.
Вместе с Борей Вакаром я должен был заснять боевые будни летчиков этой дивизии, о которой уже шла слава по Юго-Западному фронту.
Неожиданно впереди себя мы увидели колонну автомашин. Заподозрив, что это прорвались гитлеровцы, мы свернули с дороги и приготовили гранаты и винтовки. Когда колонна приблизилась, Вакар воскликнул:
— Да ведь это наши!
Мы вышли на дорогу. Из остановившихся грузовиков выскочили запыленные, давно не бритые и не мытые шоферы. Один из них, пожилой усатый старшина, потребовал документы.
— Фашисты кругом шныряют. Думали, что вы тоже от них, — сказал старшина, возвращая нам документы.
— А в чем дело? — поинтересовался Вакар, Старшина не торопясь достал кисет и стал сворачивать козью ножку.
— Понимаете ли, едем, значит, большаком. Мы тут своим боеприпас возим. Останавливают нас трое лейтенантов с повязками. Из военных, значит, контроль-пропускников. «Куда следуете да зачем?» Говорю: туда-то. «Поворачивайте…» — и указывает на другой пункт. А у меня один землячок еще позавчера говорил, что туда фашисты прорвались. Тут, думаю, что-то неладно. Ребята мои, значит, окружили этих лейтенантов. Обратили внимание, что из трех говорит только один, а остальные молчат, только руки на кобурах держат. Я вроде бы невзначай к другому: как это, мол, так, товарищ лейтенант, у нас же приказ, да и мы уже не первый раз едем? Тот промычал что-то. И тут уж сомненья нет, диверсанты, язви их в душу! Не успели они и пистолеты вытащить, как мы их скрутили. Вот везем груз! Хотите посмотреть?
В кузове одного из грузовиков увидели мы этих «лейтенантов». Они посмотрели на нас и отвернулись.
Позже мы узнали, что это были агенты из дивизии «Бранденбург», Спустившись на парашютах в советской военной форме, они должны были сеять панику в нашем тылу, дезориентировать движение войск. Бдительность старшины-шофера помогла быстро обезвредить диверсантов.
Рано утром приехали в Ичню. В политотделе дивизии нас встретил полковой комиссар Брагин, старый партийный работник, серьезный, вдумчивый человек. Коротко и правдиво он изложил нам обстановку:
— В первые же дни войны гитлеровцы разгромили много наших аэродромов. Потери большие. Сотни самолетов сгорели, не успев взлететь в воздух. Это дало возможность фашистам заявить, что советские Военно-Воздушные Силы разгромлены. Вы сами видите, — Брагин развел короткими руками, — кто сейчас в этом районе в воздухе? «Мессершмитты», «хейнкели», «юнкерсы». Редко-редко увидишь в небе наш «ястребок». В строевых частях новой техники еще мало. В этом отношении полк Пушкарева исключение. Он укомплектован современными машинами. Вы увидите их в деле.
— Скажите, товарищ полковой комиссар, а что за летчики эти гитлеровцы? — спрашиваю.
— Летчики… — на мгновение Брагин задумался. — Хорошие летчики. В основном молодежь лет двадцати — двадцати трех. Со школьной скамьи им вдолбили мечту о подвигах, о военной славе. Но и кроме того, они успели накопить боевой опыт в Европе.
Из Ични мы выехали в деревню Малая Девица. Там, на околице, в березовой роще и на прилегающем поле, расположился полевой аэродром бомбардировочной авиации — полк «ПЕ-2».
Полковник Пушкарев — высокий, крепко сложенный мужчина с загорелым, обветренным лицом — оказался радушным хозяином. На его кителе блестели два ордена Красного Знамени за Халхин-Гол.
Нас зачислили на довольствие, оформили пропуска на аэродром, определили на квартиру.
Понравились летчики — хороший народ, добродушный, любящий острое словцо.
— Стало быть, летишь? — с завистью спросил Боря Вакар утром.
— Лечу.
По глазам вижу: ему очень хочется тоже лететь. Но командир полка разрешил взять в боевой вылет только одного кинооператора.
А Боря Вакар еще успеет навоеваться. Он будет летать на бомбардировщиках, с автоматом и киноаппаратом драться в битве на Волге, его наградят орденом боевого Красного Знамени и Государственной премией. Но погибнет этот хороший, добрый товарищ, талантливый оператор далеко в гитлеровском тылу, в знаменитом рейде Ковпака. Его жизнь оборвется, когда он вместе с передовым отрядом партизан будет отстреливаться от эсэсовцев, засевших в засаде…
На аэродроме я узнал, что полечу с летчиком Ереминым. Здесь же был полковой комиссар Брагин. Он сказал мне:
— Чтобы вы полетели, мы снимаем с самолета одну бомбу.
Значит, из-за меня одна стокилограммовая бомба не упадет на голову врага. Значит, летчик Еремин, штурман Заварихин и стрелок-радист Коков нанесут по гитлеровцам заведомо ослабленный удар. Смогу ли я в своей короткой ленте возместить этот ущерб?..
Кабина у «ПЕ-2» тесная, с трудом я умещаюсь между летчиком и стрелком-радистом над бомболюком, прижимаю к груди свой «Аймо». Механики сбросили с плоскостей березовые ветки, маскировавшие самолет с воздуха, убрали из-под колес колодки. Взревели моторы. Подскакивая, самолет побежал по неровному, кочковатому полю.
«Пешка» быстро набрала скорость, оторвалась и круто пошла вверх, пристраиваясь к ранее взлетевшим самолетам. Сразу стало прохладно. В кабину дуло.
Коков, девятнадцатилетний паренек, с острым носиком, стриженный наголо, взял надо мной шефство. Он обещал за пять секунд до начала бомбометания предупредить меня. Его я снимал вчера, когда полковой комиссар Брагин вручал ему красную книжку коммуниста.
На земле покоились предутренние сумерки, а нас уже освещало встающее солнце.
Штурман показал вниз. Я догадался — пролетаем линию фронта. И с той и с другой стороны желтеют прямоугольники полей, и там и здесь сбегаются и разбегаются островки садов. Слева — дым. Это горит Белая Церковь.
Рядом шли другие самолеты. Через плексиглас соседней машины я разглядел командира эскадрильи капитана Шабашова. У него было забинтовано лицо, и вчера, помню, он искал шлем побольше, чтобы не давил на повязку.
Неделю назад его машину атаковали «мессеры». Самолет Шабашова загорелся. С большим трудом летчик выбрался из пламени, но слишком рано раскрыл парашют. Гитлеровцы начали охоту за безоружным пилотом, Они били из пулеметов не по летчику, а по стропам парашюта, хотели позабавиться зрелищем, как русский летчик полетит вниз, когда они оборвут все стропы.
На нескольких уцелевших стропах, еле удерживающих купол, обгоревший, полуослепленный Шабашов спустился на передовую, добрался до наших солдат. Командир полка хотел немедленно отправить его в госпиталь, но он каким-то образом остался. В медпункте ему перебинтовали лицо и голову, и теперь Шабашов снова вел эскадрилью на врага.
Вдруг самолет резко тряхнуло. Я успел заметить черное облако, быстро уносившееся назад.
— Ничего, зенитки бьют! — наклонившись к уху, крикнул Коков.
То тут, то там, как чернильные пятна, всплескивались разрывы снарядов. Иногда они приближались к строю, и самолеты сильно качало от взрывных волн. Внизу по извилистой ленто дороги пылили танки. Сверху они походили на черные спичечные коробки. Наши самолеты рассредоточились и один за другим пошли в пике.
— Готовьтесь! — Коков сильно толкнул меня в плечо.
Я поймал в визир соседний пикировщик Шабашова, нажал на спуск. Шабашов склонил бомбардировщик к земле. Раскрылись створки бомболюка. Через секунду серия бомб оторвалась от самолета и, наращивая скорость, пошла к земле.
Следом за Шабашовым в пике ринулась наша машина. В кабине заметался ветер. Меня сильно прижало к стенке. В верхний люк видны разрывы зенитных снарядов. Как горох, стучат по фюзеляжу осколки.
Пробираюсь к верхнему люку. Струя воздуха бешено рвет из рук «Аймо». Я успеваю заснять разрывы и, ударяясь о жесткие стенки кабины, протискиваюсь к своему месту.
Раскрываются створки бомболюка. Между черными телами бомб ослепительно сверкает земля. Дорога где-то впереди. С шипением и скрежетом раскрываются замки. Освобожденные бомбы уходят вниз. Облегченный самолет подбрасывает кверху.
В какую-то долю секунды мелькают желтое полотно дороги, забитое танками, и огромные столбы разрывов.
Штурман Заварихин точно положил бомбы!
Уже выходя из пике, я заметил два загоревшихся танка.
— Дали жару! — восторженно крикнул стрелок.
Вдруг летчик Еремин тревожно закрутил головой.
— Стрелок, «мессеры»! — крикнул он.
Сверху, маскируясь в лучах солнца, шло несколько пар гитлеровских истребителей. Они атаковали наш строй. Рядом с плоскостью прошла дымная трасса. Еремин бросил самолет в сторону так сильно, что от перегрузки потемнело в глазах.
В кабине резко запахло порохом. Это стрелок открыл огонь. Я пытался пробраться к верхнему люку, чтобы заснять бой с истребителями, но Еремин сильно кидал самолет из стороны в сторону, и мне просто не хватало сил выбраться из своего тесного пристанища. Я видел только кусочек неба вверху и кусочек земли через штурманскую кабину.
Один «мессер» приблизился к соседнему пикировщику и короткой очередью поджег его. Самолет, перевернувшись через крыло, рухнул вниз. Никто из экипажа не выпрыгнул с парашютом — видно, не захотели ребята попадать в плен к гитлеровцам.
Нашу машину атаковали сразу два «мессера». Один за другим они пытались приблизиться к нам, и только отличная стрельба Кокова не давала им хорошо прицелиться.
— Коробку дай! — крикнул мне Коков.
Я нащупал коробку с патронами и, поднатужившись, бросил ее в руки стрелка.
Еремин, увертываясь от атак, рванул самолет вверх. Меня на какое-то мгновение прижало к тесному сиденью. Через верхний фонарь увидел «мессершмитт» с ярко-оранжевым капотом в крестах и драконах. Он стремительно приближался к строю бомбардировщиков. Моментально наши стрелки встретили его огнем. Пули, видимо, попали в боекомплект истребителя. «Мессер» взорвался, раскидывая обломки своего фюзеляжа, мотора, куски крыльев… Взрывом сильно качнуло нашу машину. Ведомый этого гитлеровца на крутом вираже пытался выйти из зоны нашего огня. Но не вышел. Чья-то точная очередь подожгла истребитель, и он, выпустив облако черного дыма, пошел к земле.
На аэродром из девятки пикировщиков возвратились только четыре.
Еремин зарулил к березняку и выключил мотор.
— А где остальные, товарищ старший лейтенант? — спросил подбежавший механик и смолк, поняв, что не вернутся остальные.
Только спрыгнув на землю, я ощутил страх. Ноги ослабли. Я опустился прямо на траву, так и не сняв парашюта.
— Ничего, пройдет! — пытался утешить меня Еремин, но махнул рукой и, пошатываясь, пошел к штабу, куда после полетов собирались все летчики.
За ужином я узнал, что утром в Москву летит транспортный самолет за запасными частями.
Полковник разрешил мне использовать эту возможность.
— Делайте поскорее фильм. Его покажем и нашим ребятам!
— Не знаю только, как быть с кадрами о тех, кто погиб. Может, вырезать?
— По-моему, вырезать нельзя. Делайте так, как было. Посмотрят летчики, вспомнят, злее будут. Надо нам злости! Надо!
На студии проявили негатив. Съемки удались. Прослышав о моем приезде, приехали сотрудники «Правды», «Известий», «Красной звезды». Я отпечатал для них несколько кадров. На следующее утро в газетах появились иллюстрации первой за войну бомбежки вражеских танков.
А киносюжет был принят на «отлично» и вошел в один из номеров кинохроники.
В этот же день меня пригласил председатель Комитета по делам кинематографии Иван Григорьевич Большаков. Он интересовался, как работают фронтовые кинооператоры, какие возникают трудности.
— Не забывайте основное качество нашей кинохроники — ее правдивость, строгая документальность, — сказал на прощание Иван Григорьевич. — Фашистская пропаганда всячески стремится использовать кино. Геббельс послал на Восточный фронт много операторов, и они из кожи вон лезут, чтобы сфабриковать «кинодокументы» разгрома нашей армии. Грубыми инсценировками, которые фашисты выдают за подлинные «документы», они обрабатывают и свое население и свою армию. Мы должны противопоставить им правдивые рассказы о нашей борьбе, о мужестве наших солдат, защищающих свое Отечество.
…Я вернулся в полк Пушкарева. Вечером прямо на улице установили мы кинопроектор, между деревьев натянули простыню. Молча смотрели летчики, как они садились в кабины самолетов, вылетали на боевое задание, отражали атаки «мессеров».
На экране словно ожили люди, погибшие в последние дни. В отсветах экрана я видел, как сдвигались брови, сжимались губы оставшихся в живых. Каждый из них, наверное, в этот момент думал о защите Родины, об отмщении за погибших товарищей, с которыми собирался дожить до победы.
Когда после сеанса я снова попросился в полет, комиссар сказал:
— Ваша работа — большая нам подмога, но я не хочу, чтобы вы рисковали.
— А кто сейчас не рискует? Я научусь управлять пулеметом и буду летать вместо стрелка.
Помолчав, комиссар согласился:
— Направляйтесь в эскадрилью капитана Рассказова. Там вам будет интереснее…
…Ночь. При свете «переносок» механики готовят самолеты к очередному вылету. Приглушенно работает помпа, перекачивая бензин из заправщика в объемистые баки самолетов. Оружейники осторожно подвешивают тяжелые бомбы, заряжают пулеметы. В темноте видны красные выхлопы работающих моторов.
На мгновение прожектор освещает взлетную полосу, и по ослепительно белой дороге наш самолет разгоняется, набирая скорость. Рассказов, малоразговорчивый, с сердитым лицом летчик, медленно тянет штурвал на себя. Мы в воздухе.
В войну ночная земля не похожа на мирную. Не светят огни уличных фонарей, не горят призывно окна. Только далеко на горизонте полыхает багровое зарево пожара да изредка взвиваются вверх ракеты, разливая мертвенно-голубоватый свет.
Ни луны, ни звезд. Летим под самыми облаками. В кабине теплятся зеленоватые фосфорические огоньки приборов, помигивают лампы радиостанции.
Мы летим на свободную охоту, то есть без специального задания. Будем бомбить или вражескую колонну на подходах к фронту, или штаб, если его обнаружим, или воинские эшелоны. По маршруту много всего.
Рассказов толкает меня в плечо и показывает вниз. Чуть впереди я замечаю несколько мигающих огоньков. Летчик, прибавив обороты, начал набирать высоту.
— Мы счастливые, попали прямо к фашистским асам в гости! — крикнул Рассказов.
Как он догадался, что мы наткнулись на аэродром врага, я не понял. Через минуту Рассказов убрал газ и стал планировать. Машина на разгоне с малой высоты выбросила две бомбы. Две яркие вспышки осветили большое поле и бомбардировщики, которые готовились к вылету. Одна из бомб угодила в бензоцистерну. Взрыв — и горящий, разлившийся по земле бензин осветил поле.
— Праздничная иллюминация!
Я до отказа накрутил пружину «Аймо», кинулся к нижней турели и включил аппарат. По аэродрому метались тени — гитлеровцы не ожидали нападения. Наш самолет снова зашел на цель и сбросил всю кассету бомб. Они угодили в распластанные на земле «юнкерсы», вызвав новые пожары.
Зенитчики открыли огонь. Трассы пунктирно светились и таяли во тьме.
Мы вернулись на свой аэродром.
— Скорей, братцы, скорей! — поторапливал Рассказов механиков.
Летчики других экипажей занимали места в своих кабинах. Теперь вылетели всей эскадрильей.
Издали мы увидели пожар. Гитлеровцы еще не успели потушить полыхающую цистерну. По небу шарили прожекторы. Прямо с курса летчики нацелились на аэродром и сбросили бомбы.
Возвращались мы уже на рассвете, навстречу огромной оранжевой заре. Самолеты быстро зарулили под маскировочные сети.
— Всем отдыхать, — скомандовал Рассказов, — а я посмотрю на работу.
Он побежал к связному самолету «ПО-2». Мягко стрекоча мотором, «кукурузник» на малой высоте прошел над аэродромом и скрылся.
К полудню Рассказов вернулся. Он заснял разбитый аэродром и отдал проявить пленку фотолаборантам.
— Ничего поработали, — не скрывая радости, сообщил он. — Штук десять сожгли, все поле исковеркали воронками. Собирают фашисты пожитки, перекочевывают на другой аэродром…
Так появился в «Союзкинохронике» сюжет о ночных бомбардировщиках.
ПОД МОСКВОЙ
К середине ноября фашистское командование сосредоточило на подступах к столице 13 танковых, 5 моторизованных и 33 пехотные дивизии, треть всех своих войск на Восточном фронте.
Для того чтобы оценить масштабы этих сил, можно привести такой пример: во время всей кампании во Франции немцы располагали лишь 12 танковыми дивизиями, которые разгромили всю французскую армию, дойдя до испанской границы.
Ноябрьское наступление на Москву развернулось на фронте от Клина до Тулы.
18 ноября бюро пропаганды фашистского радио сообщило: «Военные операции вступили в свою заключительную фазу. Падение Ленинграда и Москвы и занятие других объектов является в большей мере вопросом времени и метеорологических условий, нежели вопросом преодоления военного сопротивления».
Гитлеровские танки рванулись к Туле, городу оружейников. Фашисты умышленно не бомбили город с воздуха, рассчитывая захватить целыми его заводы. Полки фашистской армии остановились на тульских окраинах, встретив ожесточеннейшее сопротивление рабочего ополчения.
Тогда гитлеровцы обогнули Тулу с юго-востока и с севера, заняв Михайлов и Венев, прорываясь к Рязани и Кашире.
Они захватили Истру, Наро-Фоминск. Генералы через хороший бинокль уже рассматривали русскую столицу.
20 ноября 1941 года выпал снег, и сразу же задула метель. На нашем аэродроме снегу намело горы. Ветер дул с востока, и летчики говорили — «фашистам попутный». Я уже работал в полку Героя Советского Союза майора Артамонова.
Солдаты из батальона аэродромного обслуживания тяжелыми катками утрамбовали стартовую дорожку, а утром самолеты вылетели на боевое задание.
Я летел вместе с Артамоновым и штурманом — капитаном Чеченко. Чтобы во время съемки механизм не отказал, я закутал киноаппарат в меховую куртку.
Полк Артамонова летал в то время на машинах «СУ-2». Это были тихоходные, одномоторные бомбардировщики, но с хорошим обзором, особенно задней полусферы, где стояла круглая турель стрелка.
Под нами медленно плыла заснеженная земля со сгоревшими деревеньками, вырубленными рощами, черными оврагами. Земля казалась безлюдной, но на самом деле на каждом клочке этой зимней пустыни шла война. Внимательно приглядевшись, можно было заметить дымки выстрелов, черные точки бегущих в атаку солдат.
Артамонов резко положил машину на крыло, и я увидел бой: внизу расстилалось поле с маленькой высоткой. По высотке бежали кривые, реденькие ленточки окопов. Километрах в двух от высотки проходила дорога. По ней колонной шли танки. Передние, готовясь к атаке, развертывались веером и, оставляя глубокие следы в снегу, ползли на окопы.
Наверное, в окопах сейчас наши солдаты готовили бутылки с зажигательной смесью, связки гранат.
Артамонов ввел в пике свою машину, следом за ним нацелился на землю весь строй. Штурман уступил мне свое место в фонаре. Я быстро развернул аппарат и нацелил его на идущие рядом, как бы застывшие в воздухе от одинаковой скорости самолеты. Медленно раскрываются бомбовые люки.
Отсчитываю сорок секунд и начинаю снимать. Ветер в фонаре рвет аппарат из рук, от холода немеют пальцы. Земля все ближе и ближе. От самолетов отделяются черные капли бомб, быстро уходят вниз. Я провожаю их объективом аппарата и вижу столбы разрывов прямо среди танков врага.
Мы делаем круг и заходим вторично. Танки горят. Снова на них сыплются бомбы.
Один танк все же приблизился к окопам. Артамонов нацеливается на него. Меня сильно прижимает к сиденью. От стрельбы машину трясет, как трясет катерок в штормовую погоду. Хорошо вижу, как снаряды вонзаются в продолговатую коробку танка и он начинает дымить.
Отбомбившись и расстреляв весь боезапас, полк уходит на свой аэродром.
Одна из берлинских газет 9 декабря 1941 года писала:
«…если враг попытается отдельными рывками улучшить свое положение, он натолкнется на неприятные сюрпризы…»
Официальное коммюнике гитлеровской ставки прямо заявило об уверенности в том, что «возможность каких-либо действий со стороны Советов совершенно исключена».
А в это время наши войска уже наступали, вышибая гитлеровцев из Подмосковья.
Сюжет о бомбардировке фашистских танков приняли хорошо. Он сразу был включен в очередной «Союзкиножурнал» за 1942 год. Экземпляр позитива я привез для летчиков полка.
Неожиданно начальника нашей фронтовой кинобригады Александра Степановича Кузнецова и меня вызвали в штаб фронта, расположенный в Воронеже.
Машина остановилась около какого-то небольшого домика. У подъезда стояло несколько машин. Это был штаб командующего ВВС фронта генерала Фалалеева. Адъютант проводил нас в комнату, служившую кабинетом. В ней толпилось много военных, и среди них я увидел старого знакомого — полкового комиссара Брагина. Он подошел к нам, поздоровался и сказал:
— Сейчас генерал Фалалеев вручит вам ордена.
Я был награжден за боевые съемки в дивизии Богородецкого в июле 1941 года под Киевом.
Генерал Фалалеев поздравил меня и, вручая мне орден Красной Звезды, сказал:
— Я только что просмотрел вашу новую работу, товарищ Вихирев. Хорошо показан строй пикирующих бомбардировщиков, оторвавшиеся бомбы и поражение цели. Нашим бойцам надо побольше таких фильмов, чтобы виден был весь ход боя — с радостями и трудностями, такой, как он есть. Правда войны — наилучшее средство воспитания. А уж если вы специализируетесь на воздушных съемках, то ведь не только летчики и штурманы решают успех, но и механики, мотористы, техники — чернорабочие аэродрома, которые в мороз, буран готовят машины к полету. Так что в будущей своей работе постарайтесь и о них рассказать.
ВОЛЖСКАЯ ТВЕРДЫНЯ
В конце июля 1942 года я вместе с Сашей Кузнецовым был командирован на Волгу. Я еще не знал, что мне придется снимать эпизоды одной из крупнейших битв Великой Отечественной войны. Мы собирались лететь на грузовом «ЛИ-2», но он оказался перегруженным, и нас посадили на учебно-тренировочные истребители «УТ-2». Летчики, опасаясь встреч с «мессершмиттами», летели на бреющем. Невспаханные, неубранные поля цвели всеми красками. Почему-то в это лето было особенно много цветов.
Поскольку запас топлива у наших самолетиков был небольшим, мы прыгали от одного аэродрома к другому. Когда садились, нам приходилось очищать радиатор и крылья от пчел, бабочек, стрекоз, мух и прочей крылатой мелочи, обитавшей на высоте нашего полета.
Город на Волге жил обычной жизнью. По утрам оглашался гудками заводов; трамваи, автобусы, пригородные поезда заполнялись рабочим людом. На перекрестках торговали мороженым и газированной водой. В скверах играли дети. Мамаши заботливо катили перед собой коляски с малышами. Словом, здесь еще не чувствовалась близость фронта.
У киногруппы была своя полуторка, и вскоре я выехал в район Дона, где разгорелись особенно упорные бои. Гитлеровцы заняли железнодорожную станцию Абганерово — важный тактический пункт, через который нашим войскам подвозились подкрепления и боеприпасы. Единственный танковый дивизион командование решило бросить на поддержку пехоты и любой ценой взять станцию обратно.
Мне предоставили место в правофланговом танке. С него было удобно снимать всю картину атаки.
Фашисты не ожидали танкового удара. Они побросали свои минометы и пулеметы и пустились наутек.
Увлеченные преследованием, мы не заметили, как с фланга выкатились гитлеровские танки и с ходу открыли огонь.
Кто видел встречный танковый бой, тот никогда не забудет этих картин.
Дымя выхлопными газами, гремя гусеницами, качая стволом своей пушки, мчался на нас фашистский танк. Наш водитель тоже прибавил газ. Казалось, секунда — и оба танка столкнутся, превратятся в груду железного лома… Но стрелок опередил столкновение. Он успел выстрелить раньше фашиста. Я увидел, как снаряд рванул броню и внутренность черного чудовища озарилась вспышкой взрыва. Верхняя плита вместе с башней оторвалась, вверх вырвался черный столб дыма.
Другие танки, расстреляв боекомплект, таранили вражеские машины. Танки вспахивали гусеницами землю, почти поднимались на дыбы, быстро расходились и со страшным воем и скрежетом опять сталкивались своими стальными лбами, окутываясь дымом и искрами.
Наконец фашисты не выдержали. Оставив на поле боя около десяти своих машин, они откатились назад.
Последнее, что запомнилось в этом быстротечном бою, — картина, как из подбитого вражеского танка выскочили танкисты и прыгнули на броню другой машины. Поблизости находился наш танк. Я увидел раскрывшийся башенный люк. Из него показалась голова нашего паренька. Он метко швырнул одну за другой две гранаты и сбил с брони фашистов. Откуда у него взялись гранаты — не знаю, видно, хозяйственный был паренек.
Но фашисты наступали упорно, большими массами. К августу они были уже недалеко от Волги.
К вечеру 23 августа четвертый воздушный флот и восьмой авиационный корпус гитлеровцев приступили к планомерному уничтожению города, На заводы, жилые кварталы, улицы посыпались тысячи тонн бомб. Город горел со всех сторон. От многоэтажных каменных зданий оставались дымящиеся руины. Деревянные постройки — а их в городе было много — полыхали ярким многокилометровым костром…
В один из таких дней мы с фотокорреспондентом «Правды» Яшей Рюмкиным вырвались из города на передовую. Там немцы вели себя тихо, видимо положившись на действия своей авиации и ожидая результатов бомбежки. Снимать было нечего, и мы решили возвращаться в город.
Вдруг над дорогой увидели несколько «юнкерсов». Я стал их снимать. Один, сильно накренившись, пошел на нас.
— Колька, в кювет!
«Юнкерс» с ревом вышел из пике. Дрогнула земля, и нас засыпало.
— На этот раз живы, — сказал, поднимаясь и отряхиваясь, Яша и вдруг подскочил на месте. — Смотри! Машина!
В десяти шагах от нас дымилась воронка от фугаски, а за ней горела наша полуторка. Особенно густой дым валил из сиденья шофера, пробитого горячими осколками бомбы. Я сорвал с себя кожаную куртку и стал сбивать огонь. Горела вата. Запасной бензобак между кабиной и кузовом тоже пробило, бензин тек сильной струей, но каким-то чудом не вспыхивал. С трудом мы потушили пламя, совершенно забыв о «юнкерсах». А они пикировали, находя какие-то цели для своих бомб, а выше пикировщиков плыли двухмоторные «Ю-88», нацеливаясь на город.
Как только гитлеровские самолеты ушли, мы тотчас же двинулись дальше. Попадаем в район действий 62-й армии генерала Чуйкова. Бойцы держат оборону в окопах и подвалах домов. Неожиданно, словно из-под земли, вырастает перед нами фигура оператора Авенира Софьина. Потеряв свою группу, я уже несколько дней не виделся с ним.
— Слышал приказ из Москвы? — громко спрашивает Авенир, пытаясь перекричать грохот бомбежки.
— Какой?
— Все наши ребята на передовых. Снимать все подробнее. Все! Для большого фильма об обороне Волги!
В октябре фашистские войска прорвались к Волге, охватив город полукольцом. Они простреливали все переправы через реку — единственные дороги, связывавшие город с Заволжьем. Положение сложилось критическое. От дома к дому, от порога к порогу, несмотря на героическое сопротивление наших воинов, продвигались фашисты, с каждым днем стягивая, сжимая клещи. Они пускали в бой танки, применяли огнеметы, с других фронтов стянули специалистов-саперов, привезли из Германии даже полицейские части, обученные ведению уличных боев.
Однажды я попал в дивизию генерала Бирюкова, входившую в армию Чуйкова, Бирюков был старым солдатом. Свою военную службу он начал в 1920 году. Сражался в Испании.
Солдаты Бирюкова занимали оборону в районе одного из хуторов, прикрывавших выход к Волге, а фашисты стремились любой ценой прорвать оборону именно здесь.
Шел бой. С воем неслись на наши окопы снаряды и мины. В штабе, полуразрушенной землянке, толпилось много военных. Сам Бирюков в расстегнутой гимнастерке, потный, злой, кому-то кричал по телефону:
— Немедленно подтяните резервы! У нас их нет!
На мгновение он положил трубку, но телефон вновь зазуммерил. Голос говорившего звучал так громко, что я услышал его, хотя трубка от меня была далеко:
— Танки прорвали передний край обороны полка. Кошелев в контратаке понес большие потери и уже не может сдерживать натиск. Сам он погиб в рукопашной… Танки идут на вас!
Все выскочили из штаба. Каждому были приготовлены индивидуальные окопчики, в которых лежали противотанковые гранаты, бутылки с зажигательной смесью.
Бирюков крикнул начальнику артиллерии:
— Выдвиньте все оставшиеся пушки! Бейте прямой наводкой!
Начальник артиллерии спешно ушел, и я занял его окоп.
— Учебный батальон на правый фланг! Сколько у нас осталось танков? Пять? В засаду! Сообщите о положении в штаб армии.
Грохот танков приближался. Могуче и страшно ревели моторы, лязгали гусеницы. И вот из-за холмика показался первый, второй, третий… Откуда-то сбоку по ним ударила единственная «сорокапятка». Снаряды клевали броню, но танк все шел вперед. Вдруг из окопчика вылетела одна бутылка, другая. Танк вспыхнул и закрутил башней, отыскивая своего невидимого врага.
Соседний танк мчался прямо на окопчик Бирюкова, но кто-то впереди бросил ему под гусеницы связку противотанковых гранат. Взрывной волной меня швырнуло на дно окопчика и осыпало каменистой землей. Когда я выглянул, из люков танков выпрыгивали танкисты в черных комбинезонах и, стреляя на ходу из автоматов, бежали к нашим окопчикам. Я разглядел их потные, закопченные лица. Между нами было не более тридцати метров, когда поднялся во весь рост подоспевший начальник артиллерии и, держа автомат у груди, длинной очередью положил всех четверых фашистов.
— Сейчас пушки помогут, — успел сказать он генералу и опустился на землю. Он был смертельно ранен.
Откуда-то слева донеслось наше «ура». В бой вступили оставшиеся наши пять танков.
Атаку удалось отбить. Лишь на другой день мы узнали, что позади дивизии Бирюкова не было ни одного подразделения, способного остановить прорывавшиеся фашистские танки.
НОЧНОЙ УДАР
Подошел ноябрь. Иней накрыл землю, посеребрил колеса пушек, каски бойцов, груды железного хлама и осколков…
Гитлер назначил время «последнего, сокрушающего удара». В бой брошены все резервы, Солдаты получают добавочный паек, спирт, фрукты из Франции и Болгарии. В плотную цепь выстраиваются танки, самоходки, пушки…
В это время я попал в 138-ю дивизию полковника Людникова. В непрерывном бою фашистам удалось прорвать оборону дивизии. Гитлеровцы вышли к Волге еще на одном участке, отрезав остатки дивизии от главных сил армии. Расположение дивизии простреливалось огнем всех видов оружия. Измученные нечеловеческим напряжением боев солдаты валились с ног.
14 ноября в журнале боевых действий Людников записал:
«Дивизия полностью израсходовала все средства. В течение пяти суток напряженные бои ведутся в основном боеприпасами, захваченными у противника… Посылки, сбрасываемые с самолетов, частично попадают в воду, а иногда и в расположение противника…»
К вечеру этого дня у артиллеристов не осталось ни одного снаряда, ни одной мины, а противник в это время готовил очередную атаку.
Командующий артиллерией подполковник Тычинский переспрашивает по телефону: может быть, где-нибудь еще остались боеприпасы? Потом он кладет трубку и вдруг с силой срывает свою видавшую виды фуражку и швыряет на пол.
— Снарядов нет. На всех батареях «нуль»!
Обычно для самообороны на батареях оставляют по нескольку снарядов — «нулей».
Людников распоряжается:
— Фашисты вот-вот пойдут в атаку. Стреляйте «нулями»!
Выхожу из землянки к бойцам. Волга рядом. По воде идет шуга. С того берега помощи ждать нечего. Командование армии, правда, отдало приказ подвозить боеприпасы на лодках, но фашисты подтянули к берегу малокалиберные пушки и расстреляли почти всю нашу лодочную «флотилию».
Подлетает «ПО-2».
Летчик выключает мотор и кричит:
— Можно сбрасывать?
— Давай!