Шекли Роберт
Зачем
Роберт Шекли
Зачем?
Я и пытаться не стану описывать вам эту боль. Скажу только, что и под наркозом она была нестерпимой, а я терпел разве потому, что у меня другого выхода не было. После она утихла, и я открыл глаза и взглянул в глаза браминов, стоявших надо мной. Их было трое, и одеты они были в обычные белые хирургические халаты и белые маски из марли.
Эта дрянь для наркоза у меня только что из ушей не текла, так меня ею напичкали, и память работала какими-то урывками.
- Сколько же это я был мертвый? - спросил я.
- Около десяти часов, - ответил один из браминов.
- Как я умер?
- А вы не помните? - спросил самый длинный брамин.
- Нет еще.
- Ну что ж, - сказал длинный, - вы со своим взводом находились в траншее 2645Б- 4. На рассвете вся ваша рота поднялась в атаку с задачей захватить следующую траншею. Номер 2645Б-5.
- И что? - спросил я.
- Вы остановили собой несколько автоматных пуль. Нового типа - с разрывными головками. Вспоминаете? Одна угодила вам в грудь и еще три в - ноги. Когда санитары вас подобрали, выбыли мертвы.
- А траншею эту самую мы заняли? - спросил я.
- Нет. На этот раз нет.
- Ясно. - По мере того как наркоз проходил, память быстро возвращалась. Я припомнил парней из моего взвода. Старушка 2645Б-4 была мне домом больше года, и для траншеи она была довольно уютной. Противник все пытался нас оттуда выбить, и наша утренняя атака по-настоящему была контратакой. Я вспомнил, как автоматные пули разрывали мне тело и то чудесное облегчение, которое я испытал, когда все кончилось. Припомнил я и еще кое-что...
Я поднялся и сел.
- Эй, ну-ка минуточку! - сказал я.
- В чем дело?
- Мне казалось, что верхней границей возвращения человека к жизни было восемь часов...
- Мы с тех пор усовершенствовали наше искусство, - сказал мне один из браминов. - Мы его постоянно совершенствуем. Теперь мы можем оживлять мертвецов уже после двенадцати часов после смерти, словом, пока не произошло серьезных нарушений работы мозга.
- Молодчаги какие, - сказал я. Теперь память ко мне окончательно вернулась, и я уразумел, что произошло. Только вот вы сделали серьезную ошибку, что меня оживили.
- Какого черта, рядовой? - спросил меня один из них голосом, который бывает только у офицеров.
- Посмотрите на мои нашивки, - сказал я.
Он посмотрел. Его лоб - а это было все, что мне было видно, - наморщился.
- Это в самом деле необычно, - сказал он.
- Необычно! - передразнил я его.
- Понимаете, - заявляет он мне, - вы были в траншее, полным-полнехонькой мертвецами. Нам сообщили, что все они по первому разу. Нам было приказано оживить всех.
- А на нашивки вы сперва не посмотрели?
- У нас было слишком много работы. Времени не было. Я и в самом деле сожалею, дружище. Если бы только я знал...
- Хватит. К черту! - отрезал я. - Хочу видеть Генерал-инспектора.
- Неужели вы в самом деле думаете, что...
- Думаю, - сказал я. - Я не такой, чтобы за закон зубами держаться, но на этот раз меня в самом деле обидели. Имею право повидать Генерал-инспектора.
Они зашептались, а я тем временем осмотрел себя. Брамины эти здорово надо мной потрудились. Хотя, конечно, не так хорошо, как это делалось в первые годы войны.
- Так вот, насчет Генерал-инспектора, - сказал один из них.
- Тут есть некоторые трудности. Понимаете...
Нечего и говорить, что Генерал-инспектора я не увидел. Они отвели меня к здоровенному жирнюге сержанту с этакой добряцкой рожей, немолодому.
- Ну, ну, дружище, - говорит мне этот добряк сержантище. - Я слышал, что ты шум поднимаешь насчет оживления?
- Правильно слышали, - ответил я ему. - Согласно \"Актам о войне\" даже рядовой солдат имеет свои права. По крайней мере меня так учили.
- Само собой, имеет, - говорит этот добряк.
- Я свой долг выполнил, - заявил я ему. - Семнадцать лет в армии, восемь лет на передовой. Три раза был убитым, три раза меня оживляли. Приказ такой, что после трех раз официально можно требовать, чтобы тебя оставили в мертвых. У меня так все и было, и на моих нашивках так обозначено. Но меня не оставили в мертвых. Проклятые коновалы снова меня оживили, а это нечестно. Я хочу остаться мертвым.
- В живых оставаться куда лучше, - говорит сержант. Когда остаешься в живых, то всегда есть возможность, что тебя уволят из армии на гражданку. Не то, чтобы это случалось сплошь и рядом, потому как людей на фронте не хватает. Но шанс-то все-таки есть.
- Хочу остаться в мертвых, - твердо заявил я. - После третьего раза по \"Актам о войне\" это моя привилегия.
- Но наши враги превосходят нас в людской силе, - говорит старший сержант. - Все эти миллионы и миллионы их солдат! Нам нужно было иметь больше боеспособных мужчин.
- Мне это все известно. Послушайте, сержант. Я хочу, чтобы мы победили. Я очень этого хочу. Я был хорошим солдатом, но меня уже три раза убивали, и...
- Вся беда в том, - говорит сержант, - что противник тоже оживляет своих убитых. Борьба за живую силу на передовой именно сейчас вступает в решающую фазу. Следующие несколько месяцев покажут, кому будет принадлежать победа. Так почему же не забыть о том, что случилось? Обещаю, что когда вас убьют в следующий раз, вас оставят в покое.
- Хочу повидать Генерал-инспектора, - сказал я.
- Ладно, дружище, - говорит мне этот добряк, старина сержант не очень дружеским тоном. - Пройдите в комнату триста три.
Я пошел в триста третью, которая оказалась приемной, и стал ждать. Мне было вроде немного не по себе из-за того, что я поднял всю эту шумиху. В конце концов страна воевала. Но уж больно меня рассердили. Солдат имеет права, даже во время войны. Эти проклятые брамины...
Забавно, как прилепилось к ним это прозвище. Они просто доктора, а не какие-нибудь там индуисты, или настоящие брамины, или еще что. Их прозвали так после одной газетной статейки, года два назад она появилась, когда все это было еще в новинку. Парень, который накатал эту самую статью, расписал там, как доктора теперь могут оживлять убитых и те снова годятся в бой. Этот парень процитировал по этому поводу поэму Эмерсона. Поэма эта называлась \"Брама\", стало быть, наших докторов стали звать браминами.
По первоначалу оживление было не такой уж плохой штукой. Хоть сперва и больно, а все равно - до чего ж хорошо остаться в живых! Но в конце концов наступает такой момент, когда уже невмоготу умирать и воскресать, умирать и воскресать.
Лезут всякие мысли, вроде того, что сколько же смертей ты должен отдать своей стране и не лучше, не спокойней ли некоторое время побыть в мертвых.
Начальство это поняло. От многократного оживления страдал дух армии. Поэтому пределом установили три оживления. После третьего раза ты мог выбирать - либо остаться в мертвых, либо воскреснуть и уйти на гражданку.
А меня обманули. Меня в четвертый раз оживили. Я патриот не хуже любого другого, но этого я потерпеть не могу.
В конце концов меня допустили к адъютанту Генерал-инспектора. Это был полковник, худощавый, седой, и я сразу понял, что он из породы тех, с которыми прав не покажешь. Его уже поставили в известность о моем деле, поэтому он сразу взял быка за рога.
- Рядовой, - заявляет он, - я сожалею о случившемся, но сейчас отданы новые приказы. Противник увеличил число оживлений своих солдат, а мы не должны уступать ему. Установлен порядок - шесть оживлений перед отставкой.
- Но ведь этот приказ отдали, когда я был мертвый.
- Приказ имеет обратную силу, - говорит он. - Вам предстоит пережить еще две смерти. До свидания, рядовой, желаю удачи.
Вот так. Мог бы и знать, что у начальства ничего не добьешься. Они же не испытали всего на своей шкуре. Чаще одного раза их редко убивают, так что им просто невдомек, что испытывает человек после четвертого раза. Словом, я отправился обратно в свою траншею.
Я шагал не спеша мимо отравленной колючей проволоки и думал изо всех сил. Прошел какую-то дуру, прикрытую зеленым брезентом, на которой по трафарету была выведена надпись: \"Секретное оружие\". Наш сектор прямо напичкан этим секретным оружием.
Но сейчас мне было на это наплевать. Я думал о строфе из поэмы Эмерсона. Он пишет вроде так:
Даль забвенья со мною
рядом,
Тень все равно
что солнечный свет,
Мне являются
исчезнувшие боги,
А стыд и слава мне
все одно.
Старина Эмерсон это очень здорово подметил, потому что после четвертой смерти все именно так и представляется. Все тебе безразлично, и все кажется более или менее одинаковым. Поймите меня правильно, я не циник. Я просто говорю, что после того как человек умрет четыре раза, его точка зрения на вещи обязательно изменяется.
В конце концов я добрался до старушки 2645Б-4 и поздоровался со всеми ребятами. Узнал, что на рассвете снова пойдем в атаку. Но все еще размышлял.
Я не дезертир, только, на мой взгляд, четыре смерти этого достаточно. Я решил, что уж в этой-то атаке я приму меры, чтобы остаться мертвым. На этот раз никакой ошибки не будет.
Мы выступили, когда чуть забрезжило, мимо колючей проволоки, мимо минных заграждений на ничейную землю между нашей траншеей и той, что числилась за номером 2645Б-5. Атака выполнялась силами батальона, и всем нам раздали самонаводящееся оружие.
Мы наступали. Вокруг меня стоял гром от разрывов, но меня даже не оцарапало. Я уж начал думать, что на этот раз мы одолеем.
И тут меня зацепило. Разрывной пулей в грудь. Безусловно, смертельно. Обычно, если что-нибудь в тебя такое угодит, ты валишься и лежишь. Но только не я. На этот раз я хотел на все сто быть уверенным, что останусь мертвым. Поэтому я поднялся и, шатаясь, пошел вперед, опираясь на винтовку, как на костыль. Под самым плотным перекрестным огнем, какой только можно себе представить, я прошел еще метров пятнадцать. И меня снова зацепило, да еще как!
Разрывная пуля просверлила мне лоб. В крохотную долю секунды, пока я еще жил, я почувствовал, как у меня вскипел мозг, и понял, что на этот раз - все. Брамины не смогут сладить с серьезным повреждением мозга, а у меня было серьезней некуда.
И я умер.
...Сознание вернулось ко мне, и я увидел браминов в белых халатах и марлевых масках.
- Сколько я был мертвым? - спросил я.
- Два часа.
И тут я вспомнил.
- Но ведь меня... в голову!
Марлевые повязки сморщились, и я понял, что брамины заулыбались.
- Секретный способ, - говорит мне один из них. - Его разрабатывали почти три года. И наконец нам вместе с инженерами удалось усовершенствовать антидеструктор. Величайшее изобретение!
- Да-а? - протянул я.
- Наконец-то медицинская наука может излечивать серьезные ранения в голову, - говорит мне брамин. - И любые другие ранения. Мы можем теперь оживлять всех, при условии, что можем собрать семьдесят процентов тела, чтобы ввести их в антидеструктор.
- Замечательно, - сказал я.
- Между прочим, - говорит мне этот брамин, - вам дали медаль за героическое продвижение вперед под огнем да еще со смертельной раной.
- Замечательно, - сказал я. - Взяли мы эту 2645Б-5?
- На этот раз взяли. Теперь копим силы, чтобы выбить их из траншеи 2645Б-6.
Я кивнул, а спустя некоторое время мне вернули обмундирование и послали обратно на фронт. Сейчас здесь стало немного потише, и я должен признать, что быть живым не так уж плохо. И все же я думаю, что от жизни я ничего больше уже не хочу.
Теперь мне осталась еще одна смерть до шестой, заветной.
Если только они не отдадут новый приказ.