Человек вновь превратился из дерева в человека.
* ЧАСТЬ ВТОРАЯ *
69. И ВНОВЬ ПЕРЕРЫВ, МОИ ХРАБРЫЕ ДРУЗЬЯ
Суденышко скользило по чистой воде залива, управляемое искусным веслом старого даяка, который ловко подвел хрупкую посудину к бамбуковому причалу, единственному звену между деревней Омандрик и окружающим миром.
Белый человек, американец, одетый в брюки для верховой езды, пропотевшую белую рубашку, обутый в ботинки «москито», наблюдал за приближением лодки, сидя в сравнительной прохладе длинной веранды своего дома. Он неторопливо поднялся, проверил свой револьвер 38 калибра системы «Кросс и Блэкуэлд», который он по привычке носил в хорошо промасленной замшевой кобуре, подвешенной на ремнях под мышками, и неуклюжей походкой направился к причалу, спокойно шагая сквозь знойную духоту тропиков.
– Чего?
Первым, кто вступил на причал с древнего суденышка, был высокий араб в развевающемся белом одеянии с желто-голубой гаммой хандрамаутов. За ним проследовал невероятно толстый человек неопределенного возраста в красной феске, помятом костюме из белой шерсти и в сандалиях. Толстяка можно было бы принять за турка, но зоркий наблюдатель, отметив легкий разрез глаз, почти затерявшийся в складках жира, тут же определил бы, что это венгр из карпатских степей. За ним сошел невысокий, истощенный молодой человек, по виду английский провинциал, лет двадцати, по резким жестам которого можно было догадаться, что он постоянно употребляет амфетамин. Из-под его пиджака из грубой бумажной ткани выглядывала рифленая поверхность ручной гранаты. Последней с лодки сошла девушка, одетая в хлопчатобумажную блузку, с длинными черными волосами, которые струились по ее плечам, ее красота не давала никакого намека на эмоции.
– Боишься узнать, какой женщиной была твоя мать. Боишься, что она была уличной проституткой, наркоманкой или кем-то в этом роде.
Вновь прибывшие кивнули на причале американцу, но до тех пор, пока все они не собрались на веранде, не было произнесено ни единого слова.
– Иди к черту.
Они уселись в бамбуковые кресла, и мальчик-слуга в белой одежде разнес всем на подносе ледяные коктейли с джином. Толстяк поднял свой бокал в молчаливом приветствии и сказал:
– Прости. Ты права. Это не имеет значения. Ты – это ты. А не твоя мать. – Рик наклонился и взял Энди за руку, словно внезапная перемена его настроения – это самое лучшее, что с ней происходило в жизни. Словно она должна растаять в его объятиях, восхитившись его чуткостью. Словно Рик действительно верил, что важно только будущее. Энди просто отвернулась и задумалась…
– Кажется, дела у вас идут неплохо, Джемпсон.
– Эй, куколка. – Голос портье вернул Энди к реальности. Он покончил с тройкой и их девятнадцатилетней добычей. – Теперь твоя очередь.
– Это естественно, – ответил американец. – Вы же знаете, что я единственный торговец в этих местах. Я честно делаю свой бизнес с изумрудами. Кроме того, здесь есть редкие птицы и бабочки, а также немного золота в золотоносных песках островных ручьев, иногда из хомарских захоронений мне перепадают какие-нибудь безделушки. Ну и, разумеется, время от времени попадаются и другие стоящие вещи.
– Удивляет отсутствие у вас конкурентов, – произнес араб на чистейшем ланкаширском английском.
Энди не двигалась. Она смотрела, как мужчины снова обступили девушку. Теперь спор шел о том, кто будет первым.
Американец улыбнулся, но в улыбке его не было юмора.
– Так нужна тебе комната или нет? – спросил портье.
– Местные жители не допустят этого. Я, видите ли, для них своего рода бог.
Энди не ответила. Наблюдение за индеанкой всколыхнуло иррациональные страхи, вдолбленные ей приемной матерью. Страхи из-за того, кем – или чем – была ее биологическая мать. Ужас при мысли, что сама Энди стала бы такой же, если бы ее не удочерили.
– Я уже слышал кое-что об этом, – сказал толстяк. – Согласно слухам, вы прибыли сюда около шести лет назад, полумертвый, без всякого имущества, за исключением мешка с пятью тысячами ампул противочумной сыворотки.
– Я тоже слышал эту историю, – сказал араб. – А спустя неделю половина населения острова свалилась от бубонной чумы.
– Просто мне повезло, – ответил американец без улыбки. – Я был рад оказать помощь.
– Ну что ж, сэр, – сказал толстяк. – Пью за вас. Я просто восхищаюсь человеком, который сам творит свое везение.
– Что вы имеете в виду? – спросил Джемпсон.
Наступила зловещая тишина, которую вдруг разорвал смех девушки.
Мужчины уставились на нее. Джемпсон нахмурился, он собрался было узнать причину этого легкомыслия, которое явно было не к месту, но заметил, что рука англичанина потянулась к слоновой кости рукоятке длинного ножа, висевшего у него под рубашкой в белом кожаном чехле, между ключицами.
– Тебя что-то гложет, сынок? – хладнокровно спросил Джемпсон.
– Если это произойдет, я дам вам знать, – ответил парень, сверкая глазами. – И зовут меня не «сынок», а Билли Бантервиль. Вот кто я такой, и я буду таким, а если кто-нибудь думает иначе, я с удовольствием разорву его на куски… Разорву на куски… Разорву на куски… О боже, с меня просто кожа слазит, что же с ней происходит, кто сжег предохранители моих нервов, почему кипит мой мозг? У меня болит голова, мне нужно, мне нужно…
Толстяк взглянул на араба и незаметно кивнул. Араб вынул из плоской кожаной коробочки шприц, заполнил его бесцветной жидкостью из пластмассовой ампулы и ловко воткнул иглу в руку молодого человека. Билли Бантервиль улыбнулся и откинулся в кресле, как несгибающаяся кукла, зрачки его расширились так, что белка не было видно совершенно, на лице его было выражение неописуемого счастья. Через мгновение он исчез.
– Неплохой метод избавления, – заметил Джемпсон, который наблюдал за происходящим без каких-либо эмоций. – К чему вам такой тип?
– От него есть определенная польза, – ответил толстяк.
Девушка уже оправилась от шока.
– В том-то и дело, – сказала она. – Каждый из нас приносит определенную пользу, каждый обладает чем-то необходимым для других. Вы можете рассматривать нас, как единое целое.
– Ясно, – сказал Джемпсон, хотя он ничего не понял. – Выходит так, что каждый из вас незаменим.
– Отнюдь нет, – ответила девушка. – Как раз наоборот. Каждый из нас постоянно находится в страхе, что его заменят. Вот почему мы стараемся держаться вместе – чтобы избежать внезапной и преждевременной замены.
– Ничего я не пойму, – сказал Джемпсон, хотя сейчас он все прекрасно понимал. Он помолчал, но было ясно, что никто уже не собирается распространяться по этому поводу. Джемпсон пожал плечами, внезапно почувствовав себя неуютно в этой жуткой тишине. – Думаю, что пора уже переходить к делу? – спросил он.
– Если вас это не затруднит, – сказал высокий араб.
– Ну конечно же нет, – сказал Джемпсон. Присутствие араба настораживало его. Все они пугали его, за исключением девушки. Он уже имел кое-какое представление о ней – и кое-какие планы.
Через пятьдесят ярдов от дома Джемпсона тщательно расчищенный участок заканчивался, и тут же начинались джунгли – вертикальный зеленый лабиринт, в котором кажущиеся бесчисленными беспорядочно разбросанные плоскости бесконечно отступали к какому-то невидимому центру. Джунгли были непрерывным повторением, непрерывной регрессией, непрекращающимся отчаянием.
У самого края джунглей, невидимые для присутствующих на полянке, стояли двое мужчин. Один из них был местным жителем, малайцем, если судить по коричнево-зеленой повязке на голове. Он был небольшого роста, коренастый, и крепко сложен. Выражение его лица было задумчивым, меланхоличным и настороженным.
Его спутником был белый человек, высокий, сильно загорелый, лет тридцати, симпатичный в широком смысле этого слова, одетый в желтый балахон буддистского монаха. Несоответствие между его видом и одеждой терялось в фантастических диспропорциях окружавших его джунглей.
Белый уселся на землю, скрестив ноги и глядя в противоположную от поляны сторону. Он находился в состоянии предельного расслабления. Казалось, что его серые глаза смотрят в одну точку.
– Туан, этот человек, Джемпсон, вошел в дом, – произнес наконец туземец.
– Знаю, – ответил белый.
– Сейчас он возвращается. Он несет в руках какой-то предмет, завернутый в холстину. Этот предмет небольшого размера, возможно, одна шестая головы молодого слона.
Белый ничего не ответил.
– Сейчас он разворачивает холстину. Внутри находится какой-то металлический предмет сложной формы.
Белый кивнул.
– Они все сгрудились вокруг этого предмета, – продолжал туземец. – Они все довольны и улыбаются друг другу. Нет, не все. У араба какое-то странное выражение на лице. Это не выражение недовольства, это какое-то чувство, которое я не могу описать. Нет, могу! Араб знает о чем-то, чего не знают остальные. Этот человек считает, что у него есть какое-то неизвестное никому преимущество.
– Тем хуже для него, – ответил белый. – Остальных спасает их невежество. Опасность этого человека заключается именно в его знаниях.
– Ты предвидел это, туан?
– Я читаю то, что написано, – ответил белый. – Способность к прочтению – это мое проклятие.
Туземец вздрогнул, удивленный и неприятно пораженный. Какое-то странное чувство жалости возникло у него к этому человеку, обладающему удивительными талантами и в то же время такого уязвимого.
– Сейчас этот предмет держит в руках толстяк, – сказал белый. – Он отдает деньги Джемпсону.
– Туан, но ведь ты даже не смотришь на них!
– Тем не менее, я вижу.
Смятение кипело в ней. Хотелось что-то сделать. Пистолет пристегнут к лодыжке, но это было бы глупо. Она должна была думать как Кира Уайтхук, а не агент Хеннинг. Кира бы просто не вмешивалась. Нельзя спасти мир. Спаси себя. «Вали отсюда, Кира».
Туземец отряхнулся, как собака. Этот добрый белый человек, его друг, имел власть, но сам он находился в руках еще более властной силы. Да, так оно и было, но лучше не думать о подобных вещах, ведь судьба белого человека не была его судьбой, и он поблагодарил за это господа бога.
– Эй, козел, – сказала Энди.
– Сейчас они входят в дом Джемпсона, – сказал туземец. – Но ведь ты уже знаешь об этом, туан, да?
Мужчины застыли. Самый крупный бросил на нее взгляд:
– Да. Я не могу не знать об этом.
– Да с кем ты, по-твоему, говоришь?
– И ты знаешь о том, что они делают внутри дома?
– Очевидно, с козлом. Ты ответил.
– И это тоже, я не могу этого избежать.
Это его позабавило.
– Скажи мне лишь то, что я должен услышать, – внезапно сказал туземец.
– И кто это у нас там? Еще одна шлюха лезет на территорию сестрицы? Может, устроим конкурс? – Он засмеялся над собственной шуткой.
– Я тебе уже давно говорил об этом, – сказал белый. Затем, не глядя на туземца, он сказал: – Ты должен оставить меня, покинуть это место. Переезжай на другой остров, женись и займись делом.
– Убери от нее лапы.
– Нет, Туан. Мы связаны друг с другом, ты и я. Это неизбежно. И ты сам это знаешь.
– Да, знаю. Но иногда мне хочется сказать себе, что я ошибаюсь, что я не могу ошибиться хотя бы раз. Много я бы дал для того, чтобы ошибиться.
Его глаза сузились. Он вытащил руку из-под рубашки девушки.
– Это на тебя не похоже.
– Ну, и кто там заставит меня сделать это?
– Может быть и нет. Но все же я надеюсь. – Белый пожал плечами. – Сейчас толстяк укладывает металлический предмет в черную кожаную сумку. Они все улыбаются, Пожимают друг другу руки, но здесь явно пахнет убийством. Пойдем отсюда.
– И нет никакого шанса на то, что они скроются от нас?
– Это уже не имеет значения. Концовка уже ясна. Сейчас мы пойдем поужинаем и ляжем спать.
Энди так и подмывало врезать ему. Однако не успела она сказать и слова, как девушка шагнула вперед и презрительно уставилась на нее. Ее речь казалась невнятной из-за того, что она вдохнула две минуты назад.
– А потом?
– Вали отсюдова, с-сука. Эт-та мое дело.
– Тебе нет необходимости знать об этом, – белый устало покачал головой. – Пошли.
Энди застыла, не зная, что сказать. За конторкой раздался грохот. Портье держал в руках дробовик.
Они двинулись в глубину джунглей. Туземец двигался осторожно и грациозно, как тигр. Белый шел словно привидение.
– Убирайся, – сказал он, прицелившись в Энди. – Или от тебя мокрое место останется.
70
Хеннинг снова посмотрела на девушку-индеанку. Та едва могла стоять, но продолжала орать:
Менее чем в миле от дома Джемпсона, если спуститься вниз по крутой тропинке, протоптанной в джунглях, располагалось туземное селение Омандрик. На первый взгляд это была обычная тамильская деревушка, похожая на сотни других, беспорядочно разбросанных на берегу реки Семиль – заброшенного ручья с мутной коричневого цвета водой, у которого, казалось, едва хватало сил на то, чтобы течь по всепоглощающей, сожженной солнцем почве в воды далекого моря Восточная Ява, с его мелкой водой и бесчисленными рифами.
– Пшла вон, потаскуха!
Но наблюдательный глаз, осматривая деревню, мог бы заметить незначительные, но безошибочные признаки запущенности – сдутые ветром крыши у многих хижин, огородные участки с перезревшими таро, лодки с дырявыми днищами, разбросанные по берегу реки. Можно было заметить неясные тени, мелькающие среди деревьев – это инвазия крыс, обнаглевших до того, что они совершали набеги на заброшенные огороды средь бела дня. Именно это больше всего говорило об апатии жителей селения, их моральном упадке. Как гласит поговорка береговых жителей, «Присутствие крыс в дневное время означает, что землю забыли боги».
Портье взвел курок. Он говорил серьезно. Энди подняла вещевой мешок, повернулась и вышла. Дверь за ней захлопнулась.
– Обломись, с-сука!
В центре деревни, в хижине, которая размерами вдвое превышала все остальные хижины селения, его вождь, Амди, сидел, скрестив ноги, перед коротковолновым приемником с питанием от батарей. Из динамика приемника слышался статический шум эфира, а его зеленый глазок горел, как глаз пантеры при лунном свете. Это было все, на что был способен приемник, поскольку у него не было антенны, даже в то время, когда его приобрел Амди. Но шум из динамика и горящий зеленый глазок в достаточной мере удивляли старика. Радио стало его духовным советником. Он обращался к нему за советом раз в несколько дней, потом он говорил, что духи мертвых нашептали ему свои советы, о которых нельзя было говорить вслух.
Ночной воздух остудил лицо Энди. Вслед неслись вопли. Мужчины молчали. Только девушка продолжала поливать ее отборной бранью.
Энди продолжала идти. Визгливый голос затих, но узел в желудке стянулся сильнее.
Кира проиграла войну с проституцией. Энди нашла своих демонов.
Танин, шаман, так и не мог определить, действительно ли старый вождь верил в эту чепуху или же он использовал это «волшебное» радио для своих целей, чтобы избежать наиболее обременительных заповедей дома ножа. Стоя сейчас рядом с вождем, одетый в темную пегату, с черепом обезьяны, прикрепленным к голове, шаман решил, что хитрость вождя скорее всего была бессознательной: желание избежать ответственности власти и желание верить в это тесно переплетались. Но шаман не мог обвинять своего владыку, какими бы ни были его мотивы: годы были жестоки к Амди, и дом ножа не мог облегчить его страданий. Побуждения старика были понятны, но это не могло остановить шамана, он должен был сделать то, что необходимо, ведь у жреца, избавителя от змей, были свои обязанности, и их надо было выполнять, независимо от того, как это могло сказаться на его чувствах.
39
– Так что же, вождь? – спросил шаман.
ФБР установило «жучок» и прослушивало все телефонные разговоры в доме Уитли, поэтому Гас знал, что агенты сразу отреагируют на звонок, даже если это всего лишь три сигнала и отбой. Ему позвонил сотрудник ФБР, с которым Уитли никогда не встречался – некий Мел Хэйверс, – и сказал, что они отслеживают сигнал. Хэйверс также не мог сказать, где агент Хеннинг, и Гас не дождался звонка от Энди.
Старик украдкой взглянул на него. Он выключил приемник – ведь доставать батареи, эту пищу богов, было невероятно трудно, их покупали у жадного торговца, живущего в большой хижине у излучины реки. Кроме того, он уже услышал послание, слабый голос своего отца, почти затерявшегося среди тысяч голосов других духов, просящих, проклинающих, обещающих, ищущих связи с живыми, живущих в черном доме на краю мира.
По какой-то причине ФБР скрывало местонахождение агента Хеннинг. Гас поговорил об этом с Дексом, который предложил обратиться к кому-нибудь не из ФБР, вроде детектива Кесслера. Гасу совсем не хотелось общаться с Кесслером после первых столкновений. Было только логично предоставить заняться раскопками Дексу.
– Мой мудрый предок разговаривал со мной, – сказал амди. Он никогда не ссылался на своего отца, как на родственника по крови.
– И что же он сказал, о вождь? – спросил шаман тихо, стараясь скрыть в своем голосе иронию.
В восемь тридцать Декстер Брайант приехал с отчетом. Лишь при встрече лицом к лицу они могли быть уверены, что ФБР не подслушает разговор. Гас с сыщиком устроились за кухонным столом. Карла приготовила кофе – вежливый способ обеспечить присутствие при разговоре. С тех пор как Гас рассказал сестре о Ширли Бордж, она, похоже, автоматически считала себя в деле. Но Уитли казалось, что Карла служит источником информации для Морган, рассказывая девочке вещи, которые той не надо было знать. Поэтому сестре все же пришлось уйти.
– Он сказал мне, что мы должны сделать с незнакомцами.
Шаман удивленно кивнул: это было необычным для вождя. Вождь терпеть не мог принимать каких-либо решений, и голоса духов обычно советовали ему выбрать спасительный путь бездействия. Значило ли это, что старик почувствовал в себе уверенность? Или же его отец, легендарный воин… Нет, этого не могло быть, это было маловероятно.
– Что вы узнали? – спросил Гас.
Шаман ждал, что вождь скажет ему, что именно предки посоветовали ему сделать с незнакомцами. Но Амди, казалось, не решался говорить об этом. Он, вероятно, чувствовал, что достиг временного преимущества в соперничестве, которое, как считал шаман, давно уже закончилось. На лице старика ничего нельзя было прочитать, кроме обычного выражения жадности и хитрости.
71
Декс щедро плеснул себе молока в горячий кофе.
Человек с тысячью лиц беспокойно заворочался, почти проснулся, почти узнал все свои «Я».
– Он не знает, что стряслось с Хеннинг. И даже не желает думать об этом.
ВПЕРЕД, ПОПЛАВАЕМ В ОБЩЕСТВЕННОМ ПРУДУ БЕССОЗНАНИЯ
– Имя?
– А он знает о Ширли Бордж?
– Протей.
– Занятие?
– Изменяющий формы.
– Сомневаюсь. Мне пришлось довольно осторожно плясать вокруг этой темы. Если ФБР не ввело его в курс дела, то не хотелось бы оказаться тем, кто обо всем разболтал и все испортил.
– Пол?
– Любой.
– Я только хочу, чтобы кто-нибудь сказал мне: «Да, мы занимаемся этой подсказкой».
Стойкость обеспечивает грандиозный успех. Используйте ассоциации идей, несмотря на боль. Предварительное закрытие – это лишь видимость излечения. Не предвосхищайте событий.
Все движение – это поиск, все ожидание – это неудача, все поиски заканчиваются в самом зародыше. Вся форма неясна с самого первого шва, первый мазок кисти – это завершенная картина. Но это запрещенные знания, поскольку необходимо протанцевать весь танец.
Декс отхлебнул кофе, потом добавил еще молока.
Первое движение – это всегда начало.
Присутствие Мишкина подразумевается его отсутствием. Необходимая Мишкину деталь найдена. Остается лишь найти ее.
– Тут Кесслер вам не поможет.
Не резать вдоль этой линии!
– Не могу поверить, что они просто забили на это.
72
– Не думаю, – сказал Декс.
Порт Арахнис расположен на клочке земли, выступающем в залитые солнцем воды моря Восточная Ява. Это типичный южноазиатский город, полный хаоса, характерный нелогичностью правил поведения. Запах сотен смешанных и экзотических специй мешает восприятию путешественника, даже тогда, когда он еще находится далеко в море. Эти запахи, их непрерывно изменяющиеся комбинации затрагивают открытые чувства человека с запада, их влияние нельзя предугадать. Из памяти исчезают события, в которых никогда не участвовал, появляются абсурдные, совершенно непонятные чувства. Этот наплыв чувств не может не оказать воздействия на путешественника, привыкшего к теплому приему, который ласково предлагают города запада. Восток без каких-либо усилий проникает сквозь внешнюю, рациональную, прозаическую оболочку путешественника, изменяет ее, подвергает ее воздействию фрагментов видения, моментов ужаса и просветления, ни с чем не сравнимой вялости духа и внезапных проявлений чувств. Приближение к Арахнису – это первый шаг к сновидениям.
Разумеется, стойкий западный путешественник ничего не знает об этом. Этого, естественно, не знали мужчина и женщина, приплывшие на закате в крестообразную бухту Арахниса на утлом паровом суденышке. Их невежество было по-детски открытым и трогательным, но это не могло защитить их от поглотившего их немыслимого мира.
– Почему вы так считаете?
Они пристали в сгущающихся сумерках. Все уже было запланировано заранее, все рассчитано, кроме, разумеется, того, что нельзя было предугадать.
Араб и девушка остались на судне, охраняя предмет в холщовой сумке. Толстяк сошел на берег и направился в окруженный стеной город, он шел по улице Продавцов птиц, улице Собак, улице Забывчивости, улице Множества дверей. Названия улиц были странными, если, разумеется, вообще обращать на это внимание.
– Просто из-за того, как все идет. Кесслер ничего не знает. Вы ничего не знаете. По-моему, вполне возможно, что мы с вами тут разговариваем, а Хеннинг тем временем шпионит в Якиме.
Толстяк чувствовал себя плохо. Качка на судне вызвала в нем какую-то слабость, которая все еще не проходила. Весь его организм пронизывали токи, для него это было необычное чувство.
– Вы имеете в виду это… работу под прикрытием?
И все же работа была почти закончена. Странно было вспоминать, как все это начиналось. К нему пришел пожилой человек. Ему было необходимо, чтобы какой-то предмет – деталь двигателя – был доставлен некоему человеку, его родственнику, застрявшему на планете под названием Гармония, он не мог вернуться на землю без этой детали, необходимой для его беспомощного космического корабля. Проблемы, казалось бы, не было – всего лишь вопрос доставки. Но существовали непредвиденные осложнения, которые напластовывались одно на другое до тех пор, когда, как казалось, не было никакого способа доставить эту деталь – по крайней мере, до тех пор, пока молодой человек не состарится или не умрет. Именно поэтому пожилой человек, будучи джентльменом, решил воспользоваться другими каналами. Вот таким образом он и попал к толстяку.
По крайней мере, так он сам рассказывал. Эта версия была так же хороша, как и другие, и настолько же достоверна.
– ФБР всегда так действует. Никому ни черта не говорит. С вашей точки зрения, это свинство. Зато они очень редко теряют агентов.
И вот сейчас дело было почти сделано. Толстяк уже оставил позади все осложнения, с которыми ему пришлось столкнуться, когда он торговался с Джемпсоном, а также со старым вождем, его шаманом и загадочным белым человеком, живущим в джунглях. Все люди были загадочны, пока не становились известны их мотивы (каждая ситуация осложняется до тех пор, пока вы не выберетесь из рамок норм). Но люди не могли осознать того, что человек просто мог уйти, оставив позади неразгаданные загадки и сложные ситуации. Необходимо было иметь силу воли, чтобы решиться на это, кроме того, стоило больших усилий, чтобы не забивать себе мозги следующими непродуктивными вопросами: каким невероятным образом эта деталь попала в селение в Южной Азии? Кто этот белый человек в джунглях, и почему его интересовала судьба этой детали? Почему вождь пришел к решению именно сейчас, спустя годы бездействия? Почему Джемпсон, этот хитрец, отдал деталь за такую ничтожную цену? Почему никто не помешал толстяку и его спутникам при отправлении? И так далее, и так далее, до бесконечности.
Но толстяк сопротивлялся, он не попался на уловки с наживкой из любопытства. Он знал, что тайна является прежде всего результатом отсутствия информации, и что на все вопросы имелось лишь ограниченное число ответов, бесконечно повторяющихся и всегда банальных. Любопытство убивает. Необходимо лишь избавиться от всех соблазнительных проблем, привлекательных иррациональностей, и делать все в свое время – именно так он и сделал.
– Но это ведь просто ваша догадка, верно? И нет способа проверить, восприняли ли они подсказку Ширли всерьез.
Действительно, дела шли неплохо, и толстяк был доволен. Он хотел лишь одного – чтобы исчезла эта ворчащая пустота в его желудке и головокружение.
– Я не могу позвонить в штаб-квартиру ФБР и получить список всех, кто на этой неделе работает под прикрытием, если вы это имеете в виду.
Улица Обезьян, улица Сумерек, улица Памяти. Какие странные названия выбирали эти люди! Или же это изобретение бюро по туризму? Собственно, это не имело значения, ведь он давно заучил свой маршрут и точно знал, куда ему нужно идти. Он не спеша шел через базар мимо связок сабель, корзин с зелеными и оранжевыми орехами, куч сала, серебрящейся на солнце рыбы, мимо кип хлопчатобумажной ткани, выкрашенной во все цвета радуги, мимо групп ухмыляющихся негров, колотящих в барабаны, фокусников и пожирателей огня, мимо человека, неподвижно сидевшего на земле и держащего на поводке гориллу.
Жара была необычной даже для тропиков, как, впрочем, и запахи – специй, керосина, древесного угля, растительного масла, навоза, а также звуки – незнакомый говор, скрип водяного колеса, мычание скота, громкий собачий лай, перезвон медных украшений.
Гас со стоном потер лицо руками:
Были и другие звуки, которые нельзя было узнать, другие, совершенно непонятные сценки. Человек в черной чалме медленно делал глубокий надрез на бедре мальчика с помощью инкрустированного ножа в то время как наблюдавшая за этим толпа хихикала. Пять мужчин сосредоточенно колотили кулаками по полосе рифленого железа, по их рукам текла кровь. Здесь можно было увидеть человека с голубым камнем в тюрбане, медленно выпускавшего кольца белого дыма.
Но больше всего его пугало головокружение, оно заставляло все кружиться и падать влево, внутри образовалась пустота, как будто он потерял нечто важное и интимное. От бизнеса мало удовольствия, когда чувствуешь себя скверно: надо нанести визит доктору в Сингапуре на следующей неделе, а сейчас нужно идти по улице Воров, улице Смертей, улице Забывчивости – черт побери их претенциозность – вниз по улице Лабиринта, улице Желания, улице Рыбы, улицам Завершенности, Орехов, Двух демонов, лошадей, оставалось лишь несколько кварталов до дома Ахлида.
– Так что нам делать? Сидеть здесь и ждать?
Ему в рукав вдруг вцепился нищий.
– Самую маленькую монетку, о жалостливый, чтобы я мог прожить еще один день!
– Это тоже вариант, – сказал Декс. – Или я мог бы съездить в Якиму.
– Я никогда не подаю нищим, – сказал толстяк.
– Никогда?
Уитли встрепенулся:
– Да, это вопрос принципа.
– В таком случае возьми вот это, – и нищий сунул в руку толстяка сморщенный плод инжира.
– А может быть, лучше съездить мне?
– Зачем ты даешь мне это? – удивился толстяк.
– Это вопрос каприза. Я слишком беден, чтобы иметь принципы.
– Гас, вы же юрист. Корпоративный юрист.
Толстяк двинулся дальше, зажав в кулаке инжир, не решаясь выбросить его, пока нищий мог его видеть, голова у него кружилась, начали дрожать ноги.
Он проходил мимо будки предсказателей судьбы. Дорогу ему преградила древняя старуха.
Гас задумался, не слушая детектива.
– Узнай свою судьбу, о господин! Узнай, что с тобой будет!
– В этом есть смысл. Ширли так и сказала мне. Она сказала: «Проверьте. Проверьте сами». Она намекала, что надо ехать мне.
– Вы вкладываете в ее слова слишком много смысла.
– Я никогда не позволяю предсказывать свою судьбу, – сказал толстяк.
– Подумайте сами. Предположим, Энди Хеннинг сейчас в Якиме. Какого черта она там ищет? Если там есть что-то, связанное с Бет, только я смогу узнать это. А не агент ФБР, никогда не видевший мою жену.
– Это вопрос принципа. Но тут он вспомнил нищего. – Кроме того, я не могу себе это позволить.
Декс не спорил.
– Твоя цена в твоей руке! – сказала старуха. Она вынула инжир из руки толстяка и провела его в будку. Она встряхнула медный сосуд и высыпала его содержимое на прилавок. В сосуде было около тридцати монет разнообразной формы, цвета и размера. Она внимательно посмотрела на них, затем взглянула на толстяка.
– Я предвижу надвигающиеся перемены, – сказала она. – Я вижу сопротивление, затем уступку, потом поражение и победу. Я вижу завершение и вновь начало.
– Значит, решено, – сказал Гас. – Карла может присмотреть за Морган. А я еду в Якиму.
– Ты можешь говорить более понятно? – спросил толстяк. Лоб и щеки его горели. В горле пересохло, и было трудно глотать.
– Разумеется, могу, – ответила старуха. – Но я не стану этого делать, ведь жалость – это добродетель, а ты мне нравишься.
Она внезапно отвернулась от него. Толстяк взял с прилавка небольшую монету из кованого железа и вышел.
Улица Начал. Улица Слоновой кости…
Энди сняла комнату в мотеле «Тандербёрд», который обслуживал деловых людей, а не пьяную, похотливую толпу. Это превышало смету и явно не соответствовало роли, но ей было плевать. Надо было уйти от этой девушки и этого района хотя бы на одну ночь.
Его остановила женщина. Нельзя было сказать, была ли она молодая или старая. У нее были резкие черты лица, темные глаза обведены сурьмой, губы ярко накрашены охрой.
– Дорогой мой, – сказала она, – моя полная луна, моя пальма! Цена ничтожна, а удовольствие незабываемо.
– Я так не думаю, – ответил толстяк.
Из комнаты Энди позвонила своему связному, Мелу Хэйверсу. Мел был одним из агентов, включенных в группу, занимающуюся розыском Уитли. Пока Энди работала под прикрытием, ей надо было связываться с Хэйверсом. Это не были отношения начальник – подчиненный. Она просто давала ему знать, что с ней все в порядке, и сообщала новости. Точно так же Мэл информировал Энди о событиях, происходящих в остальном мире.
– Подумай об удовольствии, мой любимый, об удовольствии!
И действительно, как это ни было странно, толстяк подумал, что ему и вправду доставило бы удовольствие общение с этой грязной, болезненного вида женщиной с улицы, удовольствие большее, чем все заранее известные и стерильно чистые отношения прошлого. Вспышка романтических чувств! Но об этом не могло быть и речи, здесь процветал сифилис, и у него не было времени, ему нельзя было останавливаться.
– У Уитли сегодня вечером снова был таинственный звонок.
– Как нибудь в другой раз, – сказал он.
– Увы! другого раза может не быть.
– Что значит «таинственный»?
– Кто знает?
Она посмотрела ему в глаза.
Мел рассказал об одностороннем разговоре Гаса и трех длинных сигналах, потом добавил:
– Иногда можно знать. Этого никогда не будет.
– Возьми это, чтобы помнить обо мне, – сказал толстяк и сунул ей в руку монету.
– Ты поступил очень мудро, заплатив мне, – сказала она. – Ты сам скоро увидишь, что ты купил.
– Мы проследили звонок до южного Орегона. Еще один телефон-автомат на площадке. К северу от границы с Калифорнией.
Толстяк повернулся и пошел вниз по улице. Все его суставы болели, было ясно, что он заболел. Улица Лезвий, улица Конца и вот, наконец, дом купца Ахлида.
– Милостивый Боже, только не еще одно тело.
73
Толстяк постучал в огромную, обитую медью дверь дома Ахлида. Слуга впустил его и провел через внутренний дворик в прохладную затемненную комнату с высоким потолком. Толстяк почувствовал себя намного лучше, сидя на мягких парчовых подушках и потягивая ледяной шербет из охлажденной серебряной чашки. Но он все же чувствовал себя очень странно, головокружение так и не проходило. Его состояние раздражало толстяка, это было совсем не к месту.
В комнату вошел Ахлид, стройный, спокойного вида мужчина лет пятидесяти. Толстяк спас ему жизнь во время беспорядков в Мухтайле. Ахлид был благодарен ему за это, и, что было самым важным, был надежным человеком. Они имели общий бизнес в Адене, Порт-Судане и Карачи. Они не встречались с тех пор, как Ахлид несколько лет назад переехал в Арахнис.
– Пока ничего. Ищут.
Ахлид осведомился о здоровье толстяка и внимательно выслушал его жалобы на недомогание.
– Мне кажется, я просто не могу переносить этот климат, – сказал толстяк. – Но это не имеет отношения к делу. Как дела у тебя, друг мой, как твоя жена и ребенок?
– Думаешь, на проводе действительно была Бет Уитли?
– У меня все хорошо, – ответил Ахлид. – Несмотря на эти сомнительные времена, мне все же удалось достаточно заработать на жизнь. Моя жена умерла два года назад, когда ее на базаре укусила змея. Дочь моя здорова, ты увидишь ее позже.
Толстяк пробормотал свои сожаления. Ахлид поблагодарил его и сказал:
– В этом городе можно научиться, как жить со смертью. Смерть присутствует в мире повсюду, это неизбежно, и в свое время она приходит к каждому из нас, но в других местах это не так заметно. В других местах смерть совершает свои набеги на больницы, катается по дорогам, прогуливается по городу, чтобы навестить страждущих, и обычно ведет себя, как порядочная женщина. Конечно же, бывают и неожиданности, но в основном она действует там, где ее ждут, и она старается не нарушить разумных надежд и ожиданий честных и уважаемых граждан.
– Узнать наверняка невозможно, – ответил Хэйверс. – Отпечатков пальцев на этот раз не оставили, а в том, чтобы нажать кнопку три раза, нет никакого волшебства. Кто угодно мог сделать это в ответ на просьбу Гаса.
– Но здесь, в Арахнисе, смерть ведет себя совершенно по-другому. Возможно, причина кроется в палящем солнце и болотистой почве, может, именно это заставляет ее капризничать, зависеть от настроения и быть безжалостной. Какими бы ни были причины, смерть здесь вездесуща и появляется неожиданно, ей доставляют удовольствие неожиданные сюрпризы и перемены, она посещает все кварталы города, не брезгуя даже мечетями и дворцами, где человек может надеяться хотя бы на какую-то безопасность. Здесь смерть – это не порядочная женщина, а дешевый драматург.
– И я пропустила все это! Мне надо вернуться.
– Прости меня, – прервал его толстяк. – Мне кажется, я немного вздремнул, жарко. О чем мы с тобой говорили?
– Лундкуист хочет, чтобы ты оставалась на месте. И Айзек согласен.
– Ты спросил меня о дочери, – ответил Ахлид. – Ей сейчас семнадцать лет. Может, ты хочешь увидеть ее прямо сейчас?
– Когда убийца направляется в Калифорнию? Зачем оставаться здесь?
– С удовольствием, – сказал толстяк.
– Мы считаем, что ты сейчас находишься в нужном месте.
Ахлид провел его темными коридорами, вверх по широкой лестнице, затем через галерею, через узкие прорези окон которой пробивался свет во внутренний дворик с фонтаном. Они подошли к двери. Ахлид постучал и вошел.
– Не понимаю.
Комната была ярко освещена. Пол был сделан из черного мрамора с многочисленными белыми прожилками. Прожилки пересекались друг с другом через нерегулярные интервалы, как клубок ниток. В центре комнаты сидела серьезного вида темноглазая девушка, одетая в белые одежды, она вышивала что-то на натянутой на рамку материи.
– Звонок был очень уж ловкий, очень уж удобный. Никто не говорит, но линия остается открытой ровно столько, чтобы мы успели отследить. Потом – разрыв.
– Очаровательно, – сказал толстяк. Девушка не подняла глаз. Высунув кончик языка, она полностью отдалась вышивке. Узор ее вышивки был беден и хаотичен.
– И это означает?
– Она очень послушна, – сказал Ахлид.
– По словам Айзека, ты сама сказала об этом на последней встрече с Викторией Сантос. Есть устойчивый географический принцип – движение к югу от Сиэтла. Возможно, убийца просто отвлекает наше внимание от того, куда следует смотреть. Может быть, он заподозрил, что мы заинтересовались Якимой, и теперь пытается переключить наше внимание аж на Калифорнию.
Толстяк протер глаза и выпрямился в кресле. Он вновь сидел в гостиной ахлида на парчовых подушках. Ахлид писал что-то в своей расчетной книжке. Перед толстяком стояла чашка с недопитым шербетом.
– Откуда ему знать, что мы сосредоточились на Якиме?
– Возможно, эта заключенная во ВЖИЦ начала трепаться, хвалясь, что получит награду. Я не удивлюсь, если окажется, что наш убийца имеет доступ к информации из тюрьмы.
– Прости меня за обморок, – сказал толстяк. – Я очень плохо себя чувствую. Мне кажется, лучше всего перейти прямо к делу.
Энди на секунду задумалась:
– Как ты этого желаешь, – сказал Ахлид.
– Возможно.
– Я приехал сюда, – сказал толстяк, – чтобы кое-что организовать с твоей помощью, за взаимовыгодную цену. У меня имеется некоторый предмет, который не имеет никакой ценности ни для кого, кроме одного человека. Мне необходимо доставить определенную деталь двигателя в определенное место, и я уверен, что я, вернее, ты, Ахлид, сделаешь это. Мне очень трудно объяснить. Это вещь, которую я хочу…
– Мы считаем, что это более чем вероятно. Тебе приказано оставаться на месте. Играешь свою «сценку» полных три дня – и смотришь, что получится.
– Друг мой, – прервал его Ахлид, – не пора ли нам поговорить всерьез?
– Ладно, – сказала Энди. – У меня неплохие шансы в магазине одежды, поэтому если в подсказке Ширли Бордж что-то есть, я все выясню.
– Да? уверяю тебя, я…
– Хорошо. Созвонимся снова завтра утром.
– Не пора ли нам поговорить о том, что ты собираешься делать с тем небольшим сроком, который тебе остался? – спросил Ахлид.
– Хорошо.
Толстяку удалось улыбнуться.
– Ах да, еще одно. Только не пойми неправильно. Просто Айзек действительно считает, что ты сейчас находишься в нужном месте. Поэтому он хотел, чтобы я обязательно передал это.
– Признаюсь, я нездоров. Но кто может знать…
– Что это?
– Пожалуйста, – сказал Ахлид, – друг мой, мой благодетель. Мне очень жаль, но я должен сказать тебе, что ты заразился чумой.
– Он говорит: будь очень осторожна.
– Чумой? Не смеши меня. Да, я нездоров, мне необходимо обратиться к врачу.
– Я уже вызвал своего доктора, – сказал Ахлид. – Но я хорошо знаю признаки чумы. Все в Арахнисе знают это, ведь чума тесно переплетается с нашей жизнью.
Энди благодарно улыбнулась.
– Это кажется невероятным, – сказал толстяк.
– Скажи Айзеку, что он слишком беспокоится.
– К чему мне обманывать тебя? – сказал Ахлид. – Я говорю тебе это потому, что уверен в этом. Зачем тебе тратить драгоценное время на то, чтобы это отрицать?