— Дерзко с твоей стороны так говорить, — сказал король. — Я отлично понимаю, кого ты имеешь в виду. Ты думаешь, что Стини употребил бы все свое влияние, чтобы склонить чашу весов правосудия. Но ты забываешь, Джорди, чья рука держит весы. И к тому же ты несправедлив к бедному Стини: он сам признался перед нами и нашим Тайным советом, что Дэлгарно пытался отделаться от девушки и навязать ее ему, Стини, непорочному простодушному малому, выдав ее за женщину легкого поведения. При этом мнении Стини остался даже тогда, когда покинул ее, хотя на месте Стини мне показалось бы странным, что эта особа могла устоять перед таким молодцом, какой.

— Леди Гермиона, — заметил Джордж Гериот, — всегда отдавала должное благородному поведению герцога, который, даже заблуждаясь на ее счет, почел ниже своего достоинства воспользоваться ее горем и, напротив, снабдил ее деньгами и помог выйти из затруднительного положения.

— Как это похоже на него, благослови бог его красивое лицо! — воскликнул король. — Я тем охотнее верю рассказу этой леди, что она не говорит ничего дурного про Стини. Чтобы скорее покончить с этим делом, милорд Хантинглен, скажу, что мнение нашего Совета и наше собственное, равно как мнение Чарлза и Стини, таково: ваш сын обязан исправить зло, женившись на этой леди, или же мы лишим его нашей милости и предадим всяческому посрамлению.

Тот, к кому король обращался, не мог вымолвить ни слова. Он стоял не двигаясь, глядя в одну точку застывшим взором, и даже веки его казались неподвижными; столь жесток был удар, нанесенный ему, что суровое лицо его с резкими чертами и крепкая фигура мгновенно окаменели, превратив его в старинное изваяние рыцарских времен. В следующую минуту, словно та же. статуя, пораженная молнией, он с тяжким стоном рухнул на пол. Король в страшной тревоге стал призывать на помощь Гериота и Максуэла и, так как присутствие духа не было его forte, note 168 он забегал по комнате, восклицая:

— Мой старый возлюбленный слуга, спасший нашу священную особу! Vae atque dolor! note 169 Мой лорд Хантинглен, открой глаза, послушай меня — пусть твой сын женится хоть на царице Савской!

Тем временем Максуэл и Гериот подняли старого графа и усадили его в кресло; увидев, что он начинает понемногу приходить в себя, король принялся утешать его уже более рассудительным тоном:

— Подними голову, любезный, подними голову и выслушай твоего милостивого законного государя. Если в этом браке есть бесчестье, то оно придет не с пустыми руками. Тут найдется довольно денег, чтобы позолотить его, хорошее приданое и недурная родословная. Если она и была потаскушкой, то в этом виноват твой сын, и в его власти сделать из нее снова честную женщину.

Как ни разумны были с обычной точки зрения рассуждения короля, они не приносили утешения лорду Хантинглену, который, возможно, даже не вполне понимал их. Однако всхлипывания мягкосердечного короля, сопровождавшие и прерывавшие его слова, оказали на старика более быстрое действие. Крупные скупые слезы выступили у него на глазах, он стал целовать сморщенные руки короля, которые тот, также плача, но с меньшим достоинством и сдержанностью, протягивал ему сперва по очереди, а потом обе вместе; наконец человеческие чувства окончательно одержали верх над сознанием монаршего величия, и король, сжав руки лорда Хантинглена, сочувственно потряс их, как равный, как близкий друг.

— Comporte lachrymas, note 170 — сказал король, — успокойся, любезный, успокойся. Совет, и наш сынок Чарлз, и Стини могут убираться ко всем чертям. Твой сын не женится на ней, если тебя это так огорчает.

— Нет, он женится на ней, клянусь богом! — произнес граф, выпрямляясь, смахивая слезы и пытаясь обрести хладнокровие. — Прошу прощения у вашего величества, но он женится на ней и возьмет в приданое ее позор, если даже она самая отъявленная распутница во всей Испании. Если он дал слово, то сдержит его, хотя б он дал его презреннейшей из уличных тварей. Он сдержит слово, или мой кинжал отнимет у него жизнь, которую я ему дал. Если он мог унизиться до столь гнусного обмана, то пусть он даже обманул само бесстыдство, он женится на бесстыдстве.

— Нет, нет, — успокаивал его король, — дела совсем не так плохи. Даже когда Стини думал о ней самое худшее, он не считал ее уличной девкой.

— Если это послужит в утешение лорду Хантинглену, — вставил горожанин, — то я могу поручиться за высокое происхождение этой леди и чистейшую, незапятнанную репутацию.

— Я могу только пожалеть об этом, — начал лорд Хантинглен и, спохватившись, добавил: — Да простит мне небо мою неблагодарность, но мне почти жаль, что она такова, какой вы ее описываете, ибо негодяй не заслуживает этого. Быть приговоренным жениться на женщине красивой, невинной, честной…

— И добавь — богатой, милорд, богатой, — перебил его король. — Вероломный отделается слишком мягким наказанием.

— Давно уже я видел, — сказал убитый горем отец, — что он себялюбив и жестокосерден, но чтобы он оказался еще и лжецом и клятвопреступником… Никогда я не думал, что такой позор постигнет наш род! Я не желаю больше видеть его.

— Полно, милорд, полно, — прервал его король. — Пробери его хорошенько. Я думаю, тебе надо воздействовать на него скорее в духе Демея, чем в духе Микиона — vi nempe et via pervulgata patrum. note 171 Но чтобы не пускать его к себе на глаза, твоего единственного сына, — это совершенно бессмысленно. Скажу тебе по секрету, любезный (хотя я ни за что не хотел бы, чтоб Чарлз меня слышал): мой сын мог бы лишить невинности половину всех лондонских девушек, прежде чем у меня повернулся бы язык вымолвить такие жестокие слова, какие ты сказал о твоем чертовом Дэлгарно.

— Прошу ваше величество позволить мне удалиться, — сказал лорд Хантинглен, — и пусть королевская справедливость подскажет вам, как решить это дело, ибо я не желаю никакого снисхождения для моего сына…

— Хорошо, милорд, пусть будет так. И если только есть что-нибудь в нашей власти, — Добавил государь, — что доставило бы вам утешение…

— Милостивое сочувствие вашего величества уже принесло мне все утешение, какое возможно на земле. Остальное мне дарует царь царей.

— Ему я препоручаю тебя, мой старый верный слуга, — растроганно произнес Иаков.

После того как граф удалился, король некоторое время стоял в задумчивости, а затем сказал Гериоту:

— Звонкий Джорди, вот уже целых тридцать лет ты знаешь все тайны нашего двора, хотя, как умный человек, и делаешь вид, что ничего не слышишь и не видишь. Мне очень хотелось бы из чисто философского интереса задать тебе один вопрос: не приходилось ли тебе слышать, чтобы покойная леди Хантинглен, жена нашего благородного графа, поскользнулась когда-нибудь на своем пути? Я хочу сказать: не оступилась ли она или, там, не потеряла ли поясок? Ну, ты понимаешь меня.

— Даю вам слово, как честный человек, — ответил Джордж Гериот, немало удивленный вопросом, — ее не коснулось никакое, даже самое ничтожное, подозрение. Она была достойной женщиной, весьма благоразумного поведения, и жили они с супругом в полном согласии; графиня имела только тот недостаток, что была склонна к пуританству и больше водила дружбу со священниками, чем то было по нраву лорду Хантинглену, который, как известно вашему величеству, человек старого закала, любящий пить и браниться.

— Ах, Джорди, — промолвил король, — все это слабости людей старого времени, и мы сами от них не совсем свободны. Но свет портится день ото дня, Джорди. Молодые люди нынешнего века могут с полным правом повторить вслед за поэтом:

Aetas parentum, pejor avis, tulit Nos nequiores. note 172

Этот Дэлгарно не пьет и не богохульствует, как его отец, но зато, Джорди, он распутничает, не держит слова и нарушает клятвы. А что касается графини и священников, Джорди, то духовные пастыри и короли — такие же грешные создания, как и прочие смертные. Кто знает, может быть, этим объясняется различие между Дэлгарно и его отцом? Граф — сама честность, он так же мало обращает внимания на земные блага, как благородная гончая на хорька. Но сын его держался с удивительным бесстыдством при нас, при Стини и Чарлзе и при всем Совете, пока не услышал о приданом, после чего он, клянусь королевским престолом, закланялся, точно петух над крыжовником. Как утверждают Баптиста Порта, Майкл Скотт в «De Secretis» note 173 и другие, бывают случаи несходства между отцом и сыном, для которых трудно найти естественное объяснение. Ах, Звонкий Джорди, если б гул котлов и бренчание горшков, кастрюль и прочей металлической посуды не вышибли у тебя из головы школьной премудрости, то я поговорил бы об этом предмете более подробно.

Гериот не был так лицемерен, чтобы сокрушаться о забытых школьных познаниях, поэтому, сдержанно заметив, что встречал на своем веку много людей, не имевших сходства со своими отцами, он спросил, согласен ли лорд Дэлгарно выполнить свой долг перед леди Гермионой.

— Право, любезный, я в этом нимало не сомневаюсь. Я отдал ему опись ее имущества, которую ты вручил нам на Совете, и предоставил ему полчаса на размышление. По-моему, от чтения этой описи он скорей всего образумится. Я поручил сынку нашему Чарлзу и Стини разъяснить Дэлгарно, в чем его долг, и если он не исполнит того, что они от него хотят, я попрошу его научить меня, как их не слушаться. Ох, Джорди, Звонкий Джорди, ты бы слышал, как сынок Чарлз рассуждал о порочности лицемерия, а Стини — о гнусности распутной жизни!

— Боюсь, — сказал Джордж Гериот, позабыв об осторожности, — что это напоминает мне старую пословицу о сатане, осуждающем грешника.

— Дьявол забери нашу душу, сосед, — сказал король, покраснев от досады, — ты, однако, не стесняешься. Я дал тебе позволение говорить со мной откровенно, и, по чести, ты не утратишь этого права non utendo, note 174 в твоих руках ему не грозит опасность потерять силу за давностью. Посуди сам: разве прилично Чарлзу при всем честном народе обнаруживать свои мысли? Нет, нет, мысли государей суть arcana imperil — qui nescit dissimulare nescit regnare. note 175 Каждый верноподданный обязан говорить королю всю правду, но обратного обязательства не существует. А что Стини иной раз уклоняется с прямой дороги, так не тебе, его золотых дел мастеру, которому он, кажется, задолжал неслыханную сумму, не тебе осуждать его.

Гериот не чувствовал призвания играть роль Зенона и пасть жертвой борьбы во славу истины. Он, однако, не изменил ей и не отрекся от своих слов, а просто выразил сожаление, что прогневил его величество, чем незлобивый король вполне удовлетворился.

— А теперь, Джорди, — сказал он, — мы вернемся в Тайный совет и послушаем, что скажет подсудимый в свое оправдание. Я хочу покончить с этим делом не позже чем сегодня. Тебе лучше пойти со мной, ибо твое свидетельство может понадобиться.

И король повел Гериота в просторную комнату, где принц, герцог Бакингем и несколько членов Тайного совета сидели за столом, перед которым стоял лорд Дэлгарно, сохраняя непринужденную и небрежную позу, насколько это было возможно при тогдашней стеснительной одежде и церемонных манерах той эпохи. Все поднялись с мест и склонились в почтительном поклоне, пока король вперевалку ковылял к креслу, или трону, сделав знак Гериоту стать позади себя.

— Мы надеемся, — сказал его величество, — что лорд Дэлгарно готов исполнить свой долг перед несчастной леди, а также перед своим именем и честью?

— Осмелюсь ли я покорнейше спросить, какое наказание угрожает мне, — спросил лорд Дэлгарно, — если, по несчастью, я найду невозможным покориться требованию вашего величества?

— Удаление от нашего двора, милорд, — ответил король, — удаление от двора и наша немилость.

— Как я буду страдать в изгнании! — воскликнул с едва уловимой иронией лорд Дэлгарно. — По крайней мере я возьму с собой портрет вашего величества, ибо мне больше никогда не увидеть второго такого короля.

— Вам также угрожает изгнание из наших владений, — сурово прибавил принц.

— Это должно быть облечено в законную форму, с дозволения вашего королевского высочества, — сказал Дэлгарно с преувеличенной почтительностью. — Признаюсь, мне не случалось слышать, что существует положение, вынуждающее под страхом изгнания из страны жениться на всякой женщине, с которой мы позабавились. Может быть, его светлость герцог Бакингем просветит меня на этот счет.

— Вы подлец, Дэлгарно, — не сдержавшись, сказал высокомерный фаворит.

— Фи, милорд, как вам не стыдно говорить подобные слова подсудимому, да еще в присутствии вашего любезного короля и куманька! — сказал лорд Дэлгарно. — Пора, однако, покончить с обсуждением этого дела. Я изучил опись имущества Эрминии Паулетти, дочери покойного благородного — если я не ошибаюсь, он назван здесь благородным — Джованни Паулетти из рода Сансовино в Генуе и не менее благородной леди Мод Олифант из рода Гленварлохов. Итак, я подтверждаю, что в Испании я был помолвлен с этой благородной леди, и мы даже успели prcelibatio matrimonii; note 176 а теперь — чего еще требует от меня сей торжественный синклит?

— Вы должны исправить тяжкое, постыдное оскорбление, какое вы нанесли этой леди, и вступить с ней в брак не позже чем через час, — сказал принц.

— Если ваше королевское высочество соблаговолит вспомнить, я состою в отдаленном родстве с одним старым графом, который называет себя моим отцом; у него может оказаться свое мнение в этом вопросе. Увы, не всякого сына бог благословляет послушным родителем! — При этом Дэлгарно метнул беглый взгляд в сторону трона, поясняя смысл сказанного.

— Мы сами говорили с лордом Хантингленом, — сказал король, — и уполномочены заявить о его согласии.

— Я никогда не мечтал об участии proxeneta, note 177 в переводе на простонародный язык — свата, столь высокой знатности, — промолвил Дэлгарно, уже не скрывая насмешки. — Так мой отец дал согласие? А когда-то, еще в Шотландии, он говаривал, что кровь Хантингленов не смешается с кровью Гленварлохов, хотя бы их слили в один сосуд. Может быть, ему захотелось произвести опыт?

— Милорд, — сказал Иаков, — мы не позволим долее насмехаться над нами. Намерены ли вы сию минуту, sine mora note 178 обвенчаться с этой леди в нашей церкви?

— Statim atque instanter, note 179 — ответил лорд Дэлгарно, — ибо, как я понимаю, своим поступком я окажу ценную услугу обществу: я буду обладателем богатства, которым предоставлю пользоваться вашему величеству, и красивой жены, которую предоставлю его светлости герцогу Бакингему.

Герцог встал со своего места и, подойдя к тому концу стола, где стоял Дэлгарно, прошептал ему на ухо:

— До сих пор вы предоставляли в мое распоряжение свою красивую сестру. Эта насмешка пробила броню напускного равнодушия Дэлгарно. Он вздрогнул, словно ужаленный змеей, но тут же овладел собой и, устремив на улыбающегося Бакингема взор, полный невыразимой ненависти, притронулся указательным пальцем левой руки к эфесу своей шпаги, но сделал это так, что никто, кроме Бакингема, не заметил его жеста. Герцог ответил ему уничтожающе презрительной улыбкой и вернулся на место, повинуясь королю, не перестававшему взывать:

— Садись, Стини, садись, я приказываю тебе, мы не потерпим глупых шуток!

— Ваше величество можете быть спокойны; у меня хватит терпения, — сказал Дэлгарно. — А чтобы мне было легче сохранять его, я больше не произнесу здесь ни одного слова, кроме тех, что предписывает мне то чудесное место в молитвеннике, которое начинается с «возлюбленная» и оканчивается — «изумление».

— Ты закоренелый негодяй, Дэлгарно, — сказал король. — Будь я на месте девушки, клянусь бессмертной душой моего отца, я лучше вынес бы бесчестье называться твоей наложницей, чем подвергаться опасности быть твоей женой. Но я беру ее под наше особое покровительство. Пойдемте, милорды, мы будем лично присутствовать на этой веселой свадьбе.

Он подал пример остальным, встав с места и направившись к двери. Лорд Дэлгарно присоединился к ним, но ни с кем не заговаривал, и никто не заговаривал с ним, что, впрочем, его нисколько не огорчало; он держался так свободно и уверенно, как будто и в самом деле был счастливым женихом.

Они прошли в дворцовую церковь потайным ходом, который вел туда прямо из королевских покоев. Епископ Уинчестерский в первосвященническом облачении стоял по одну сторону алтаря, по другую же, опираясь на руку монны Паулы, стояла бледная, истомленная, полуживая леди Гермиона, или Эрминия Паулетти. Лорд Дэлгарно низко поклонился ей, а принц, заметив, с каким ужасом взглянула она на Дэлгарно, подошел к ней и сказал со своим обычным достоинством:

— Мадам, прежде чем вы отдадитесь во власть этого человека, узнайте, что честь ваша в полной мере восстановлена. От вас зависит, отдадите ли вы свое богатство и судьбу в руки того, кто показал себя недостойным какого бы то ни было доверия.

В ответ леди Гермиона с трудом выговорила:

— Доброте его величества я обязана тем, что за мной сохранена часть моего состояния, чтобы я могла жить, ни в чем не нуждаясь. Лучшее применение для остальной части — послужить выкупом, при посредстве которого я восстановлю утраченное доброе имя и приобрету право окончить мои дни в тиши и уединении.

— Брачный договор составлен под нашим наблюдением, — сказал король, — и мы в нем специально оговорили, что potestas maritalis note 180 не подлежит выполнению и что супруги будут жить врозь. Итак, сочетайте их поскорее браком, милорд епископ, и пусть они опять разойдутся в разные стороны.

Епископ раскрыл молитвенник и в зловещей и необычной обстановке приступил к обряду венчании. Невеста отвечала только наклоном головы, тогда как жених говорил внятно и вызывающе, насмешливым, почти презрительным тоном. Когда церемония была закончена, лорд Дэлгарно наклонился, чтобы поцеловать новобрачную, но видя, что она отпрянула от него со страхом и отвращением, удовольствовался низким поклоном. Затем он снова выпрямился и слегка потянулся, как бы испытывая свободу своих движений, но сделал это весьма изящно, не меняя позы.

— Я еще могу танцевать, — сказал он, — хотя и скован цепями; цепи эти из золота и потому легки. Однако все смотрят на меня с неодобрением, и я чувствую, что мне пора удалиться. Солнце светит не в одной Англии. Но прежде я должен узнать, что будет с прелестной леди Дэлгарно. Мне кажется, приличия требуют, чтобы я интересовался этим. Будет ли она отослана в гарем милорда герцога? Или этот почтенный горожанин по-прежнему…

— Удержи свой подлый, грязный язык! — прервал его лорд Хантинглен, который во время бракосочетания держался в стороне; теперь он внезапно выступил вперед, взял под руку леди Дэлгарно и встал лицом к лицу с ее недостойным мужем.

— Леди Дэлгарно, — продолжал он, — останется в моем доме как вдова моего сына. Да, она для меня вдова, как будто над ее бесчестным мужем сомкнулась могила.

На миг лорд Дэлгарно испытал сильнейшее замешательство и смиренно сказал:

— Хотя, милорд, вы и желаете мне смерти, я, несмотря на то, что я ваш наследник, не могу пожелать вам того же. Не многие из первенцев Израиля, — добавил он, подавив единственное проявление искреннего чувства, — могут сказать то же и так же чистосердечно. Но прежде чем уехать отсюда, я докажу вам, что я достойный потомок рода, славящегося своей памятью на обиды.

— Я удивляюсь, что ваше величество так долго выслушиваете его, — сказал принц Чарлз. — Мне думается, с нас достаточно его дерзостей.

Однако Иаков, подобно истой кумушке с упоением следивший за разыгравшейся сценой, не имел никакого желания прекратить эту ссору и велел сыну замолчать.

— Подожди, сынок Чарлз, будь хорошим мальчиком, подожди, — сказал он, — я хочу слышать, что еще скажет этот бесстыдник.

— Я скажу, сэр, что не будь одной строки в брачном договоре, ничто не соблазнило бы меня взять в жены эту женщину.

— Должно быть, в той строке говорится о summa totalis? note 181 — спросил король.

— Вовсе нет, государь, — возразил Дэлгарно. — Конечно, общая сумма доходов еще совсем недавно могла бы заставить призадуматься даже короля Шотландии, но для меня она не послужила бы приманкой, не будь в договоре пункта, который дает мне возможность отомстить роду Гленварлохов: вложив мне в руку венчальную свечу, эта бледная девица дала мне средство, с помощью которого я превращу в пепел дом ее матери.

— Как это? — спросил король. — О чем он говорит, Звонкий Джорди?

— Сей добрый горожанин, мой государь, — ответил Дэлгарно, — истратил деньги, принадлежавшие миледи, а теперь, слава богу, принадлежащие мне, на приобретение закладной на поместья Гленварлохов; если закладная не будет выкуплена завтра до двенадцати часов дня, я вступаю во владение прекрасными землями наших былых соперников.

— Правда ли это? — спросил король.

— С позволения вашего величества, истинная правда, — ответил горожанин. — Так как леди Гермиона заплатила долг первоначальному кредитору, я должен был, по чести и совести, закрепить все права на закладную за ней, а теперь, вне всякого сомнения, они перешли к ее мужу.

— А приказ, выданный нами на имя казначейства? — сказал король. — Разве тех денег не хватит, чтобы выкупить поместье?

— К несчастью, мой государь, лорд Гленварлох потерял приказ или отдал его в другие руки. Так или иначе, мы не можем его найти. Бедняге поистине не везет.

— Вот так история! — проговорил король, в волнении ковыляя взад и вперед и крутя шнурки на своем камзоле. — Мы можем помочь ему, только уплатив наш долг дважды, а при теперешнем состоянии нашей казны у нас едва хватит средств, чтобы заплатить хотя бы один раз.

— Вы открыли для меня нечто новое, — сказал лорд Дэлгарно, — но я не воспользуюсь этим.

— Не пользуйся этим, — сказал граф Хантинглен. — Если уж ты не можешь не быть мерзавцем, будь хоть смел — мсти оружием дворянина, а не ростовщика.

— Простите, милорд, — возразил Дэлгарно, — но перо и чернила отныне будут вернейшими орудиями моей мести — стряпчий приобретет больше земель с помощью пергамента, чем воин с помощью шпаги. Однако, как я уже сказал, я не воспользуюсь преимуществом моего положения. Я буду ждать завтра в городе, около Ковент-Гардена. Если кто-нибудь захочет выкупить закладную у моего стряпчего, у которого находятся документы, тем лучше для лорда Гленварлоха. Если же нет, то послезавтра я отправляюсь с величайшей поспешностью на север, чтобы вступить в свои права.

— Возьми с собой проклятие отца, презренный! — воскликнул лорд Хантинглен.

— И проклятие короля, который есть pater patri? note 182 — сказал Иаков.

— Думаю, что ваши проклятия не слишком обременят меня в пути, — ответил лорд Дэлгарно и, поклонившись, вышел.

Все присутствующие, подавленные и даже устрашенные его бесстыдством, с облегчением вздохнули, когда он наконец избавил их от своего общества. Лорд Хантинглен, взявший на себя заботу о невестке, ушел вместе с ней, а король и члены Тайного совета снова вернулись в зал совещаний, несмотря на поздний час. Гериота тоже потребовали туда, хотя и не объяснили, какая в нем была надобность.

Глава XXXIII

Подслушаем, что в войске говорят. Шекспир, «Ричард III», акт V, сцена 3 note 183
Едва только Иаков занял свое место за столом совещаний, как тут же начал ерзать в кресле, покашливать, сморкаться — словом, проявлять все признаки того, что он намерен произнести длинную речь. Члены Совета обратились в слух. Чарлз, настолько же строго придерживавшийся внешних приличий, насколько его отец пренебрегал ими, принял позу сосредоточенного и почтительного внимания, тогда как высокомерный фаворит, сознавая свою власть над отцом и сыном, непринужденно расположился в кресле и, хотя делал вид, что слушает, скорее платил дань придворному этикету, чем выполнял свой долг.

— Я не сомневаюсь, милорды, — начал монарх, — что многие из вас думают с грустью о пропущенном обеде и вслед за невольником из комедии задают себе вопрос: «Quid de symbole?» note 184 И тем не менее, милорды, исполнение правосудия и вынесение приговоров должно заменить нам пищу и питье, а потому мы просим вас, людей, умудренных опытом, рассмотреть дело несчастного юноши, лорда Гленварлоха, и решить, можно ли что-нибудь сделать в его пользу, не поступившись нашей совестью.

— Я удивлен, как это ваше величество, чья мудрость всем известна, предлагает нам подобный вопрос, — сказал герцог. — Совершенно очевидно, что Дэлгарно — отъявленнейший негодяй, и если бы лорд Гленварлох заколол его насмерть, на свете стало бы одним подлецом меньше; и так земля носит его слишком долго. Я считаю, что лорд Гленварлох пострадал незаслуженно, и очень сожалею, что по наущению коварного Дэлгарно сам участвовал в гонениях на него.

— Ты рассуждаешь как ребенок, Стини, я хочу сказать — лорд Бакингем, — возразил король, — или как человек, не учившийся классической логике. Ведь действие может быть несущественным и даже похвальным quoad hominem, note 185 то есть по отношению к тому, над кем оно было осуществлено, но в то же время в высшей степени преступным quoad locum, note 186 то есть если принять во внимание место, где оно было совершено. Можно законно плясать в таверне, но нельзя танцевать inter parietes ecclesias. note 187 Пожалуй, и не худо было бы, если бы лорда Дэлгарно, каким он себя показал, проткнули где-нибудь в другом месте, но поступок этот подпадает под определенный закон, коль скоро попытка насилия была совершена в пределах дворца. Позвольте вам заметить, милорды, что мало было бы толку от указа, запрещающего вооруженное нападение, если б его можно было обойти на том основании, что нападению подвергался подлец. Как ни плачевно, но мы не знаем ни одного христианского государства, где при королевском дворе не было бы подлецов; и если б люди стали нарушать общественное спокойствие под предлогом истребления подлецов, то даже в нашей приемной нельзя было бы укрыться от посохов Джеддарта. note 188

— Слова вашего величества, — заметил принц Чарлз, — как всегда, исполнены мудрости. Дворцовые владения должны быть так же священны, как священна особа короля, которого даже самые варварские народы почитают и ставят лишь одной ступенью ниже божества. Но волею вашего величества может быть смягчен этот жестокий закон, как и любой другой, и в вашей власти, вникнув в дело, даровать неосторожному юноше полное прощение.

— Rem acu tetigisti, Carole, mi puerule, note 189 — ответил Иаков. — Знайте, милорды, что мы с помощью хитрой уловки собственного изобретения уже проникли в самую суть характера лорда Гленварлоха. Я думаю, среди вас многие помнят, как я справился с любопытным делом леди Лейк и как ловко разъяснил вопрос о подслушивании за драпировками. Это навело меня на размышления, и я вспомнил, что однажды прочел про Дионисия, сиракузского царя, которого историки называли Tvрavvoc, note 190 что по-гречески обозначает не жестокого деспота, как на нашем языке, а августейшего монарха, правящего разве что немного построже нас и других законных государей, именовавшихся у древних Вaoiлeic. note 191 Да, так этот Дионисий Сиракузский поручил искусным рабочим построить ему… что бы вы думали, милорд епископ?

— Кафедральный собор, вероятно, — ответил епископ.

— Какого черта, любезный… Прошу прощения у вашей светлости. Нет, не собор, а тайник, который называли «царским ухом», потому что Дионисий мог сидеть там, никем не видимый, и слушать разговоры заключенных в его тюрьме. И вот, милорды, в подражание Дионисию, которого я взял за образец, потому что он был ко всему прочему великий грамматик и знаток языков и после отречения с большим успехом учил в школе, — а может быть, это был его преемник, носивший то же имя, не помню… В подражание Дионисию я велел соорудить в Тауэре, тюрьме для государственных преступников, «ухо», больше похожее на кафедру, чем на кафедральный собор, милорд епископ, имеющее выход за шпалерами в комнате коменданта; сидя там, мы можем слушать разговоры заключенных, обвиняемых в государственных преступлениях, и таким образом проникать в сокровенные тайны наших врагов.

Принц бросил на герцога взгляд, выражавший крайнюю досаду и возмущение. Бакингем едва заметно пожал плечами.

— Итак, милорды, вы знаете, какой переполох произошел вчера на охоте; меня до сих пор пробирает дрожь. Вскоре после происшествия во дворец привели смазливого пажа, которого схватили в парке. Все вокруг, беспокоясь за нашу жизнь, предостерегали нас и умоляли, чтобы мы не допрашивали его сами; однако, привыкнув не щадить себя для блага государства, мы приказали всем оставить комнату, тем более что в мальчике мы заподозрили девушку. А что вы думаете, милорды? Я знаю, не многим из вас пришло бы в голову, что у меня наметанный глаз на такие вещи, но мы, благодаря богу, хоть и стары, а разбираемся в подобных проказах, насколько это к лицу человеку серьезному и почтенному. Мы сами расспросили девицу в мужском платье, милорды; не скрою от вас, разговор был очень приятный, и я его умело провел. Сначала, правда, она уверяла, что надела такой наряд для того, чтобы сопровождать женщину, вручившую нам просьбу леди Гермионы, к которой девушка питает глубокую привязанность. Но когда мы, заподозрив anguis in herba, note 192 учинили ей серьезный допрос, ей пришлось признаться в чистой и бескорыстной любви к Гленварлохиду; и она сделала это до того мило и так разжалобила нас своим робким и смущенным видом, что нам стоило большого труда не заплакать с ней за компанию. Она также раскрыла перед нами коварство Дэлгарно, завлекавшего Гленварлохида в дома плохой репутации и под личиной искренней дружбы дававшего ему дурные советы, в результате чего неопытный юноша наделал немало глупостей, вредных для себя и оскорбительных для нас. Но как ни мило она рассказала свою историю, мы не решились вполне верить ей и задумали испытать свое средство, которое мы изобрели для подобных случаев. Быстро добравшись от Гринвича до Тауэра, мы спрятались в тайнике, чтобы, как говорится, подслушать, что произойдет между Гленварлохидом и пажом, которого мы велели впустить в камеру, ибо справедливо рассудили, что если они в сговоре, то это как-нибудь выплывет наружу. И что же, вы думаете, мы услышали, милорды? Нечего тебе хихикать, Стини; ты бы, конечно, не смог вести себя так кротко и так по-христиански, как бедный Гленварлохид. Он по сравнению с тобой настоящий праведник. Чтобы еще больше испытать его терпение, мы напустили на него придворного и горожанина, то есть сэра Манго Мэлегроутера и нашего верного Джорджа Гериота, которые терзали беднягу и не пощадили при этом нашей королевской особы. Помнишь, Джорди, что ты сказал о женах и наложницах? Но я прощаю тебя, любезный, не надо становиться на колени, я прощаю тебя тем охотнее, что речь идет о таком человеческом качестве, которое не делало много чести Соломону, а отсутствие которого не умаляет нашей чести. И что же, милорды, несмотря ни на какие муки и дурные «примеры, бедный юноша не позволил себе ни разу отозваться о нас непочтительно. А это еще пуще склоняет нас к тому, чтобы, прислушиваясь к вашему мудрому совету, признать выходку в парке поступком, совершенным в запальчивости, под влиянием справедливого гнева, и даровать полное прощение лорду Гленварлоху.

— Я восхищен, что вы, ваше милостивейшее величество, пришли к такому заключению, — сказал герцог Бакингем, — хотя никогда не догадался бы, какой путь вы избрали для этого.

— Надеюсь, — добавил принц Чарлз, — ваше величество, помня о своем высоком достоинстве, не станете часто ходить этой дорогой.

— Последний раз в жизни делаю это, сынок Чарлз, даю тебе мое королевское слово. Говорят же, что кто подслушивает, всегда может услыхать о себе много дурного; по чести, у меня прямо в ушах звенит от желчных насмешек этой старой язвы, сэра Манго. Он назвал меня скупым, Стини; ты можешь подтвердить, что это не так. Но в увечном грешнике просто говорит зависть: ведь у него нет ни нобля, чтобы положить на ладонь, ни пальцев, чтобы зажать его, если бы он и был.

Здесь король, весьма довольный собственным остроумием, позабыл о непочтительности сэра Манго и ограничился лишь тем, что добавил:

— Придется подарить старому ворчуну bos in linguam, note 193 чтобы заткнуть ему рот, а то он будет поносить нас от Дана до Вирсавии. А теперь, милорды, немедленно пошлем в Тауэр приказ о помиловании лорда Гленварлоха, и пусть его выпускают на свободу. А так как земли могут уплыть у него из рук, то мы подумаем, как ему помочь. Милорды, желаю вам с аппетитом поужинать, ибо дела задержали нас и время ужина уже наступает. Чарлз и Стини, вы останетесь со мной, пока я не лягу спать. Милорд епископ, прошу вас благословить нашу трапезу. Джорди Гериот, мне надо сказать тебе два слова наедине.

Его величество отвел горожанина в угол, в то время как все члены Совета, кроме тех, кто получил распоряжение остаться, поклонились и вышли.

— Джорди, — сказал король, — мой добрый и верный слуга, — тут Иаков затеребил шнурки и ленты на своем платье, — ты видишь, что по собственному побуждению и по присущему нам чувству справедливости мы даровали то, чего долговязый детина — кажется, его зовут Мониплайз — хотел добиться от нас за большую взятку; мы от нее отказались, ибо мы венценосный король и не привыкли продавать наше правосудие и милость. Как ты думаешь, что из всего этого следует?

— Освобождение лорда Гленварлоха и возвращение ему благосклонности вашего величества, — ответил Гериот.

— Ну да, я это сам знаю, — с досадой проговорил король. — Ты сегодня ужасно непонятлив. Я хочу сказать: что подумает об этом Мониплайз?

— Он подумает, разумеется, что ваше величество — добрейший и милостивейший государь.

— Конечно, мы добры и милостивы, — еще более раздраженно сказал король, — если терпим около себя таких тупиц, которые не понимают намеков, пока им все не разжуешь и не положишь в рот. Найдите того детину Мониплайза, сэр, и расскажите ему, что мы сделали для лорда Гленварлоха, в котором он принимает такое участие, причем сделали по собственному милостивому побуждению, а не из каких либо личных выгод. А потом вверни, Джорди, как будто от себя, что он поступит не очень-то благородно, если будет торопить нас с уплатой несчастных двухсот — трехсот фунтов, за которые нам пришлось заложить наши драгоценности. Право же, многие сочтут тебя добрым подданным, если ты возьмешь на себя уговорить Мониплайза отказаться от этих денег; ведь желание его полностью удовлетворено, а по всему видно, что у него нет настоятельной потребности в деньгах, тогда как мы в них очень нуждаемся.

Джордж Гериот тихонько вздохнул.

«Ах, мой господин, мой дорогой господин, — подумал он, — неужели так назначено судьбой, чтобы каждое благородное и истинно королевское чувство, рождающееся в твоей душе, было запятнано каким-нибудь эгоистическим соображением?»

Король, нимало не обеспокоенный тем, что думает о нем Гериот, взял его за ворот и сказал:

— Ты понял меня, Звонкий Джорди, а теперь убирайся. Ты человек умный, действуй по своему усмотрению, но не забывай, что мы сейчас стеснены в средствах.

Горожанин поклонился и вышел.

— Ну, детки, — сказал король, — чего вы переглядываетесь? О чем вы хотите попросить вашего любезного родителя и куманька?

— О том, — ответил принц, — чтобы ваше величество соблаговолили приказать немедленно заложить тайник в Тауэре. Жалобы заключенного, исторгнутые страданиями, не должны служить свидетельством против него.

— Как? Заложить мое «ухо», сынок? А впрочем, лучше оглохнуть, чем слушать о себе гадости. Пускай его заделывают, не теряя времени: у меня всю спину свело, оттого что я просидел там битый час. А теперь, милые детки, посмотрим, что приготовили нам повара.

Глава XXXIV

К нему гордец идет с поклоном: Он грозным ведает законом; Сидит высоко, важен, сух. Точь-в-точь — в курятнике петух. И что ж? Клиенты за советы Несут — не яйца, а монеты. «Гудибрас»
Наши читатели, вероятно, помнят некоего сладкоречивого, прилизанного шотландского стряпчего в клеенчатом плаще, который появлялся в первой половине романа в роли протеже Джорджа Гериота. К нему мы и направляем наши стопы. Но теперь для него настали иные времена. Убогая каморка превратилась в солидную контору, клеенчатый плащ преобразился в костюм из черного бархата, и хотя обладатель их сохранил лицемерное смирение и рабскую угодливость в обращении со знатными клиентами, на прочих он взирал теперь уверенно и с наглостью, порождаемой преуспеванием. Перемены эти совершились не так давно, и тот, с кем они произошли, не совсем еще с ними освоился, однако с каждым днем он все больше привыкал к своему новому положению. К числу примет снизошедшего на него достатка относился стоявший на столе прекрасный хронометр Дэви Рэмзи; в этот день взгляд хозяина частенько обращался к его циферблату, и он то и дело посылал на улицу мальчишку, исполнявшего обязанности писца, сверить хронометр с часами на башне святого Дунстана. Казалось, стряпчий был изрядно взволнован. Он вынул из шкатулки связку пергаментов, внимательно прочитал некоторые из них и затем заговорил про себя:

«Закон не оставляет никакого выхода, никаких лазеек. Если земли Гленварлоха не будут выкуплены прежде, чем пробьет полдень, лорд Дэлгарно получает их задарма. Удивительно, что он решился наконец действовать наперекор могущественному Бакингему и присвоить себе прекрасное поместье, которое он давно сулил своему покровителю. А не может ли Эндрю Скарлиуитер так же ловко провести его самого? Он, правда, был моим благодетелем, но ведь и Бакингем был его благодетелем, а кроме того, он не может быть больше полезен мне, так как сегодня уезжает в Шотландию. Я рад, ибо ненавижу и боюсь его. Ему известно слишком много моих тайн, а мне — слишком много его тайн. Нет, нет, нечего и пытаться, я не вижу никаких способов перехитрить его…» Ну, Уилли, который час?

— Только что пробило одиннадцать, сэр.

— Пойди к своей конторке за перегородку, детка, — сказал стряпчий. — «Как быть? Я потеряю почтенного клиента, старого графа, и, что еще хуже, его бесчестного сына. Старый Гериот так хорошо разбирается в делах, что вряд ли мне удастся что-либо заработать сверх обычного грошового вознаграждения. Практика в Уайтфрайерсе была выгодной, но она стала небезопасной с той поры, как… Тьфу! С чего мне вздумалось как раз сейчас вспоминать об этом? Рука дрожит, я едва держу перо. Что, если меня застанут в таком состоянии?» Уилли! — крикнул он мальчику. — Принеси-ка мне очищенного джину! Уф, теперь я готов встретиться хоть с самим чертом.

Он произнес последние слова вслух, стоя подле входной двери, которая в ту же минуту распахнулась, и в комнату вошел Ричи Мониплайз в сопровождении двух джентльменов и двух носильщиков, нагруженных мешками с золотом.

— Если вы готовы встретиться с чертом, мейстер Скарлиуитер, — сказал Ричи, — вы, верно, не отвратите взора и от нескольких мешков с золотом, которые я взял на себя смелость вам принести. Сатана и Маммона сродни друг другу.

Тем временем носильщики сбросили на пол свою ношу.

— Я…, я… — заикаясь, пробормотал изумленный стряпчий, — я не могу взять в толк, о чем вы говорите, сэр.

— Я говорю, что принес вам от лорда Гленварлоха деньги для выкупа закладной на его родовое поместье. Вот, кстати, и мейстер Реджиналд Лоустоф и еще один почтенный джентльмен из Темпла; они будут свидетелями уплаты.

— Я… я думаю, что срок уже прошел, — сказал стряпчий.

— Прошу извинения, мейстер стряпчий, — возразил Лоустоф, — вам не удастся провести нас: на всех часах в городе недостает трех четвертей до двенадцати.

— Мне понадобится время, джентльмены, — заявил Эндрю, — чтобы проверить золото по счету и по весу.

— Сделайте одолжение, мейстер стряпчий, — ответил Лоустоф, — только что при нас пересчитали и взвесили содержимое каждого мешка, и мы сами их запечатали. Вот они стоят рядком, ровно двадцать штук, и в каждом из них по три сотни золотых монет. Мы свидетельствуем, что платеж произведен в соответствии с законом.

— Джентльмены, — сказал стряпчий, — закладная теперь принадлежит могущественному лорду. Прошу вас, не торопитесь и позвольте мне послать за лордом Дэлгарно. А лучше я сбегаю за ним сам.

С этими словами он схватил шляпу, но Лоустоф воскликнул:

— Дружище Мониплайз, держите дверь, не выпускайте его, он просто хочет оттянуть время! Поговорим начистоту, Эндрю; можете посылать хоть за чертом — самым могущественным владыкой из всех, с кем я знаком, — но отсюда вы не выйдете, пока не откажетесь от предложенного вам выкупа или честно не примете его. Вот деньги — берите их или нет, ваше дело. Я твердо знаю, что закон в Британии могущественнее любого лорда. Чему другому, а уж этому меня в Темпле научили. Не шутите с законом, мейстер Скарлиуитер, а не то он обкорнает ваши длинные уши.

— Ну, если вы мне угрожаете, джентльмены, — сказал стряпчий, — я, конечно, не могу сопротивляться.

— Угрожать? Кто вам угрожает, милейший Эндрю? — спросил Лоустоф. — Это просто дружеский совет — не больше. Не забывайте, честный Эндрю, что я видел вас в Эльзасе.

Не отвечая ни слова, стряпчий сел и быстро написал по всей форме расписку в получении денег.

— Я полагаюсь на ваши слова, мейстер Лоустоф, — сказал он. — Надеюсь, вы не забудете, что я не настаивал ни на пересчете, ни на взвешивании. Делаю это из уважения к вам, джентльмены. Если откроется недочет, я понесу убыток.

— Заткните ему рот золотым, Ричи! — воскликнул студент. — Забирайте документы! А теперь мы держим веселый путь туда, куда вы нас сведете пообедать.

— Если б выбор был предоставлен мне, — проворчал Ричи, — я бы во всяком случае не повел вас в ту мерзкую ресторацию. Но так как я исполняю сегодня ваши желания, то пиршество будет там, где вы пожелаете.

— В ресторации, — сказал один студент.

— У Боже, — подхватил другой. — Нигде в Лондоне не найдется таких тонких вин, проворных слуг, изысканных блюд и…

— Таких высоких цен, — докончил Ричи Мониплайз. — Но, как я уже сказал, джентльмены, сегодня вы вправе распоряжаться мною, ибо вы великодушно предложили свои услуги, не требуя иного вознаграждения, кроме легкого обеда.

Конец разговора происходил уже на улице, где они, не успев отойти от конторы, встретили лорда Дэлгарно, который, казалось, очень спешил. На его небрежный кивок мейстер Лоустоф ответил столь же небрежно и продолжал медленно идти дальше со своим приятелем, между тем как лорд Дэлгарно сделал Ричи Мониплайзу знак остановиться, чему тот хоть и с негодованием, но по привычке повиновался.

— За кем ты теперь ходишь, бездельник? — осведомился высокородный джентльмен.

— За тем, кто идет впереди меня, милорд, — ответил Мониплайз.

— Без дерзостей, мошенник. Я желаю знать, служишь ли ты еще Найджелу Олифанту.

— Я друг благородного лорда Гленварлоха, — важно ответил Ричи.

— Охотно верю, — сказал Дэлгарно, — благородный лорд опустился до того, что заводит друзей среди лакеев. Но все равно; слушай: если он настроен так же, как в нашу последнюю встречу, скажи ему, что завтра в четыре часа дня я буду проезжать Энфилдский лес по пути на север. Свита у меня будет небольшая, так как я отправляю своих людей через Барнет, Я намерен потихоньку ехать лесом, а потом отдохнуть у Кэмлитского рва. Он знает, где это, и если он не просто эльзасский драчун, то должен согласиться, что место это много удобнее для сведения счетов, чем королевский парк. Он, как я полагаю, уже на свободе или скоро будет освобожден. Если он не найдет меня в назначенном месте, пусть едет в Шотландию, где я к тому времени буду владельцем его родового поместья и угодий.

— Хм, — пробурчал себе под нос Ричи, — это еще бабушка надвое сказала. Он хотел было отпустить какую-нибудь шутку насчет того, что стоит ему

захотеть — и ожидания лорда Дэлгарно будут обмануты, но, заметив настороженный и недобрый взгляд молодого лорда, удержался и, укротив свое остроумие, ответил:

— Дай бог, чтобы новое приобретение пошло впрок вашей светлости… когда оно вам достанется. Я передам милорду ваше поручение… Иначе говоря, — добавил он про себя, — он от меня ни слова об этом не услышит. Я не такой человек, чтобы подвергать его опасности.

Лорд Дэлгарно устремил на Ричи пристальный взгляд, как бы желая проникнуть в значение сухого, насмешливого тона, от которого Ричи, несмотря на одолевавший его страх, не мог удержаться при ответе, но затем сделал знак, что отпускает его. Сам он медленно двинулся дальше, выжидая, пока трое приятелей не скроются из виду, после чего быстрыми шагами повернул назад к дому стряпчего, постучался и вошел.

Стряпчий все еще стоял перед мешками с золотом, и от проницательного взора Дэлгарно не укрылось, что Скарлиуитера смутил и даже испугал его приход.

— Ну как, любезный? — обратился к нему Дэлгарно. — Что с тобой? Неужто у тебя не найдется ни одного льстивого слова, чтобы поздравить меня со счастливым браком? Ни одного мудрого утешительного слова по поводу моей опалы при дворе? Или же мое лицо обманутого мужа и отставленного фаворита обладает свойствами головы Горгоны, turbalas Palladis arma, note 194 как выразился бы его величество?

— Милорд, я радуюсь, милорд, я сожалею, — пробормотал дрожащий стряпчий, который, зная вспыльчивый нрав лорда Дэлгарно, боялся предстоящего объяснения.

— Радуешься и сожалеешь! — повторил лорд Дэлгарно. — Вот уж поистине согласен на все. Слушай, ты, олицетворение плутовства, если ты сожалеешь, что я рогат, так помни, мошенник, что я сам наставил себе рога. Лицо моей жены так бледно, что никто больше не мог на нее польститься. Так и быть, я согласен носить свои новые украшения — приданое позолотит их, а мою оплату подсластит месть. Да, месть, вот пробил ее сладкий час.

Действительно, часы на башне святого Дунстана пробили полдень.

— Превосходно пробито, славные молоточки! — торжествующе воскликнул лорд Дэлгарно. — Владения Гленварлохов сокрушены этими звонкими ударами. А если моя шпага не подведет меня завтра, так же как не подвели сегодня железные молоточки, то нищему лорду не придется оплакивать то, чего лишил его этот звон. Давай мне бумаги, давай скорее, мошенник! Завтра я еду на север! В четыре часа дня я должен быть у Кэмлитского рва в Энфилдском лесу. Сегодня вечером я отправляю вперед большую часть моей свиты. Бумаги! Торопись!

— Милорд, закладная на поместье Гленварлоха… У меня ее нет.

— У тебя ее нет? Ты послал ее ко мне домой, болван? Разве я не сказал тебе, что приду сюда? Что ты указываешь на мешки? Какую еще гнусность ты совершил ради них? Честным путем ты не мог достать столько денег.

— Вашей светлости лучше знать, откуда они, — в величайшем смятении ответил стряпчий. — Золото это ваше. Это… это…

— Неужели деньги в уплату по закладной на поместье Гленварлоха?! — воскликнул Дэлгарно. — Посмей только сказать мне это, и я тут же вытрясу кляузную душу из твоего полудохлого тела!

С этими словами он схватил стряпчего за шиворот и встряхнул с такой яростью, что оторвал воротник.

— Милорд, я позову на помощь, — пролепетал, дрожа, презренный трус, объятый смертельным страхом. — Я не виноват, закон на их стороне. Что я мог поделать?

— Ты еще спрашиваешь? Ах ты проклятое сопливое ничтожество, неужели ты растратил все свои ложные клятвы, плутни и уловки? Или ты считаешь, что ради меня не стоит пускать их в ход? Ты должен был лгать, изворачиваться, клясться, наплевав на истину, но не вставать между мною и моей местью. Смотри, — продолжал Дэлгарно, — мне известны за тобой такие проделки, за которые тебя повесят сразу, лишь только я напишу одну строчку королевскому прокурору!

— Чего вы требуете от меня, милорд? — проговорил стряпчий. — Я пущу в ход все свое уменье и все законные средства.

— А-а, так ты образумился? Но если ты не исполнишь своего обещания, тебе несдобровать. И помни, что я никогда не отступаю от своих слов. Итак, пусть это проклятое золото хранится у тебя, — продолжал Дэлгарно. — Или нет, погоди, я тебе не доверяю; отошли сейчас же мешки ко мне домой. Я все равно еду, в Шотландию, и я не я буду, если не отобью замок Гленварлоха у его владельца с помощью средств, которые он сам мне предоставил. Готов ли ты служить мне?

Стряпчий поклялся в беспрекословном повиновении.

— В таком случае помни — уплата была произведена позже обусловленного часа… И позаботься, чтобы у тебя были надежные свидетели для подтверждения этого обстоятельства.

— Ни слова, милорд. Я сделаю больше, — сказал воспрянувший духом Эндрю. — Я докажу, что друзья лорда Гленварлоха шумели, угрожали мне и даже обнажили шпаги. Неужели ваша светлость думает, что я способен на неблагодарность и позволил бы им вредить вашей светлости, если б они не приставили мне к горлу обнаженное оружие?

— Достаточно, — сказал Дэлгарно, — ты само совершенство; продолжай в том же духе, если хочешь избегнуть моего гнева. Я оставляю за дверью пажа, достань носильщиков, и пусть они сейчас же несут золото ко мне.

С этими словами лорд Дэлгарно покинул жилище стряпчего.

Скарлиуитер, послав мальчика за носильщиками, которым можно было бы доверить деньги, остался один со своими унылыми мыслями и задумался над тем, как ему избавиться от мстительного и жестокого лорда, который слишком много знал о его грязных делишках и мог в любую минуту разоблачить в таких проделках, что разоблачение означало гибель. Он, правда, согласился с наскоро составленным планом лорда Дэлгарно, задумавшего завладеть выкупленным уже поместьем, но опыт подсказывал ему, что это неосуществимо; в то же время стряпчий, думая о возможных последствиях гнева лорда Дэлгарно, испытывал такой страх, что его подлая душа содрогалась. Быть во власти молодого расточительного лорда, уступать его прихотям и вымогательствам как раз теперь, когда Скарлиуитер благодаря своей изворотливости почти достиг богатства, — поистине это была самая злая шутка, какую могла сыграть судьба с начинающим ростовщиком.

В то время как стряпчий терзался тревожными предчувствиями, в дверь постучали, и на крик хозяина: «Войдите!» в комнату ввалился человек в грубом дорожном плаще из уилтширского сукна, подпоясанный широким кожаным ремнем с медной пряжкой— словом, одетый так, как в те времена повсеместно ходили деревенские жители и торговцы скотом. Скарлиуитер, подумав, что его посетитель — деревенский простак, из которого можно извлечь выгоду, открыл уже рот, чтобы попросить того сесть, как вдруг незнакомец откинул фризовый капюшон, закрывавший ему лицо, и глазам стряпчего предстали навеки запечатлевшиеся в его памяти черты, от одного вида которых ему становилось дурно.

— Это вы? — спросил он слабым голосом, когда незнакомец опять опустил капюшон на лицо.

— А кто же еще? — ответил посетитель. -

Червяк бумажный, что прижит портфелемС чернильницею, ты взамен рожкаСосал перо, чернилами ты вскормлен,Сургуч — твой брат, песочница — сестра,Позорный столб — твой родственник ближайший!Встань, трус, и трепещи передо мной!

— Вы еще не оставили города?! — воскликнул стряпчий. — Несмотря на все предостережения? Не надейтесь, что деревенский плащ спасет вас, капитан, нет, нет; и ваши актерские ужимки тоже вам не помогут.

— А что же прикажешь мне делать? — спросил капитан. — Подыхать с голоду? Если хочешь, чтоб я улетел, ты должен подбить мне крылья новыми перышками. Я уверен, что они у тебя найдутся.

— Ведь у вас были деньги, я дал вам десять золотых. Где они?

— Исчезли, — ответил капитан Колпеппер, — и куда они делись — неважно. Я хотел сплутовать, а попался сам — только и всего. Наверно, у меня затряслась рука, когда я вспомнил о той страшной ночи, вот я и оплошал, как ребенок, передергивая карты.

— И проиграл все? Хорошо, вот возьмите и ступайте.

— Как? Две жалкие полгинеи? Чтоб тебя черт побрал с твоей щедростью! Не забудь, что ты замешан в этом деле так же, как я.

— Нет, не так, клянусь небом! — отвечал стряпчий. — Я только хотел освободить старика от кое-каких бумаг да малой толики денег, а вы его убили.

— Будь он жив, — возразил Колпеппер, — он скорее расстался бы с жизнью, чем с золотом. Но дело не в этом, мейстер Скарлиуитер; зато вы сняли секретные засовы с окна, когда заходили к старику по каким-то делам накануне его смерти. Так что будьте уверены: если меня поймают, то не я один буду болтаться на виселице. Жаль, что Джек Хемпсфилд убит, это портит старую песенку:

Нас трое, друзья, нас трое, друзья!Веселые скрипки настроя,Под кленом втроем мы звонко поем,И вторит нам эхо тройное!

— Ради бога, потише, — остановил его стряпчий. — Разве здесь место распевать ваши разгульные песни? Скажите же, сколько вам надо? Имейте в виду, что я не при деньгах.

— Вранье! — воскликнул задира. — Наглое вранье! Сколько мне надо, говоришь? Для начала, пожалуй, хватит одного из этих мешков.

— Клянусь вам, что мешки принадлежат не мне.

— Ну, если они попали к тебе незаконным путем, меня это не смущает.

— Клянусь вам, — продолжал стряпчий, — я не могу распоряжаться ими, мне вручили их счетом. Я должен передать их лорду Дэлгарно, паж которого ждет за дверью. Если я утаю хоть один золотой, мне несдобровать.

— А нельзя ли их покамест не отдавать? — спросил убийца, кладя свою ручищу на один из мешков, как будто его пальцам не терпелось схватить добычу,

— Это невозможно, — ответил стряпчий, — завтра он едет в Шотландию.

— Так, — произнес капитан после минутного размышления, — он едет с этим грузом по северной дороге?

— Его будет сопровождать много народу, — сказал стряпчий, — но…

— Но что? — спросил убийца. — Ничего, я больше ничего не хотел сказать, — ответил стряпчий.

— Нет, ты хотел, ты учуял что-то лакомое, — возразил Колпеппер. — Я видел, как ты застыл на месте, точно легавая. Я знаю, что ты, как хорошо натасканная собака, молча приведешь меня к месту, где сидит дичь.

— Я только хотел прибавить, капитан, что слуги его едут через Барнет, а сам он с пажом — через Энфилдский лес; он упоминал еще, что поедет не торопясь.

— Ага, и это все?

— И что он задержится, — продолжал стряпчий, — задержится на некоторое время около Кэмлитского рва.

— Да это будет почище петушиного боя! — воскликнул капитан.

— Не знаю уж, какая вам от этого польза, капитан, — промолвил стряпчий, — но прибавлю еще от себя, что быстро скакать они не могут, так как паж поедет на вьючной лошади, груженной всеми этими мешками. Лорд Дэлгарно не спускает глаз со своего добра.

— Лошадь скажет спасибо тем, кто освободит ее от груза, — проговорил убийца. — Ей-богу, стоит встретиться с этим лордом. У него все тот же паж, Лутин? Чертенок не раз вспугивал для меня дичь, но у меня против него зуб за одно давнишнее дельце в ресторации. Постой-ка, если взять Черного Фелтема и Дика Тряхни Сумой… нам понадобится четвертый, я люблю действовать наверняка, да и добычи хватит на всех, пусть даже я урву кое-что из их доли. Итак, стряпчий, давай сюда твои полгинеи. Лихо сделано! Приятная новость! Прощай.

И, плотней закутавшись в плащ, капитан поспешил прочь.

Когда он вышел, стряпчий в отчаянии всплеснул руками.

— Опять кровь! — воскликнул он. — Опять кровь! Я думал, что навеки с этим покончил. Но на сей раз я не виноват, ни в чем не виноват, а между тем это будет мне только на руку. Если злодея убьют — конец его посягательствам на мой кошелек, а если погибнет Дэлгарно — что более вероятно, ибо трус Колпеппер, боящийся обнаженной стали, как должник назойливого кредитора, не промахнется, стреляя из-за угла, — тогда я тысячу раз спасен, спасен, спасен!

Мы с радостью опускаем занавес над ним и его размышлениями.

Глава XXXV

Беда всегда приходит к нам не сразу. Сперва струится тонким ручейком, - Играючи его ты остановишь; Потом мутнеет, ширится, — и вот Уж мудрость вместе с верою бессильны Направить вспять стремительный поток. Старинная пьеса
Ричи Мониплайз угощал студентов в отдельной комнате у Боже; никто теперь не смог бы счесть его общество зазорным, ибо он переменил лакейский плащ и куртку на отлично сшитую одежду модного, но строгого покроя, скорее подходившую, однако, для более пожилого человека. Он наотрез отказался появиться в игорном зале, хотя приятели весьма старательно подбивали его на это; легко себе представить, что молодые проказники не прочь были позабавиться на счет туповатого, педантичного шотландца и кстати избавить его от нескольких монет, которыми он, по-видимому, обзавелся в достаточном количестве. Однако даже вереница стаканов искрящегося хереса, в котором сверкающие пузырьки играли, словно пылинки в солнечных лучах, не возымели ни малейшего действия на благопристойного Ричи. Он сохранял важность и степенность судьи, несмотря на то, что пил как лошадь, пил потому отчасти, что имел прирожденную склонность к хорошей выпивке, отчасти же — как добрый хозяин, уважающий своих гостей. Когда вино несколько разгорячило головы молодых людей, мейстер Лоустоф, которому, вероятно, надоела возросшая под конец обеда упорная несговорчивость Ричи и его страсть к назиданиям, предложил своему приятелю положить конец пирушке и присоединиться к игрокам. Тотчас позвали лакея, и Ричи уплатил по счету, одарив слуг щедрыми чаевыми, которые были приняты с низкими поклонами и многократными заверениями в том, что «джентльмены будут всегда желанными гостями».

— Сожалею, джентльмены, что мы так скоро расстаемся, — сказал Ричи. — Мне хотелось бы, чтобы перед уходом вы распили еще одну кварту хереса или остались бы отужинать и выпить по стаканчику рейнвейна. Благодарю вас, однако, и за то, что не погнушались моим скромным угощением. Да будет благосклонна к вам фортуна на том пути, какой вы избираете; моей же стихией игра не была и никогда не будет.

— В таком случае до свиданья, рассудительнейший и всех поучающий мейстер Мониплайз, — сказал Лоустоф. — Желаю вам вскоре выкупить еще одно заложенное поместье и взять меня при этом в свидетели. Надеюсь, вы останетесь таким же славным малым, каким показали себя сегодня.

— Ну, что там, джентльмены, вы просто из учтивости так говорите. Вот если бы вы позволили мне сказать несколько слов, чтобы предостеречь вас от этой нечестивой ресторации…

— Отложите наставление до того раза, почтеннейший Ричи, когда я проиграю все свои деньги! — воскликнул Лоустоф, помахав туго набитым кошельком. — Тогда ваша нотация, может быть, и подействует.

— Приберегите и на мою долю, Ричи, — добавил другой студент, показывая свой тощий кошелек. — Когда он наполнится, тогда я, так и быть, обещаю терпеливо выслушать вас.

— Эх, молодые люди, — сказал Ричи, — вот так и бывает, что полный и пустой кошелек идут одной дорогой, а дорожка-то ухабистая; но наступит время…

— Оно уже наступило, — прервал его Лоустоф, — игорные столы расставлены. Итак, Ричи, если вы непреклонны в своем нежелании идти с нами, тогда прощайте.

— Прощайте, джентльмены! — И Ричи расстался со своими гостями.

Ричи не отошел от ресторации и на три шага, как на него налетел человек, которсго он, углубленный в размышления об азартных играх, ресторациях и современных нравах, не заметил и который, в свою очередь, проявил такую же невнимательность. Когда же Мониплайз осведомился, нарочно ли он толкнул его, незнакомец отпустил проклятие по адресу Шотландии и всей шотландской нации. Даже не столь наглое оскорбление, нанесенное его отчизне, вызвало бы гнев Ричи в любое время, а тем более сейчас, когда в голове у него шумело от выпитых двух кварт канарского. Он собрался было ответить очень резко и подкрепить слова действием, как вдруг, приглядевшись к оскорбителю, переменил намерение.

— А ведь вы именно тот, с кем я больше всего желал встретиться, — сказал он.

— А вы и ваши нищие сородичи как раз те, кого я вовсе не хотел бы видеть, — отозвался незнакомец. — Вы, шотландцы, вероломные льстецы; честному человеку и близко к вам подходить нельзя.

— Что касается нашей бедности, приятель, — возразил Ричи, — то так угодно богу; относительно же нашего вероломства вы ошибаетесь, и я докажу вам, что у шотландца в груди бьется верное и преданное сердце, какое не всегда найдешь под английским камзолом.

— Мне наплевать, какое у вас там сердце. Пустите меня! Чего вы держите мой плащ? Пустите, говорю вам, а не то я швырну вас в канаву.

— Пожалуй, я вам это простил бы, ибо некогда вы оказали мне большую услугу, вытащив меня оттуда.

— Будь прокляты мои руки, коли они это сделали! Я б хотел, чтобы все шотландцы валялись там вместе с вами, и пусть отсохнет рука у того, кто вздумал бы вас поднимать. Зачем вы загораживаете мне дорогу? — злобно добавил он.

— Затем, что дорога эта дурная, мейстер Дженкин. Не пугайтесь, любезный, вы узнаны. Ну не прискорбно ли видеть, как сын честного человека вздрагивает, услышав собственное имя!

Дженкин с яростью ударил себя кулаком по лбу.

— Полно, полно, — сказал Ричи, — ваш гнев ничему не поможет. Скажите лучше, куда вы держите путь?

— К дьяволу, — огрызнулся Джин Вин.

— Страшное это место, если слова ваши надо понимать буквально; но если вы употребляете их метафорически, то в этом большом городе найдутся места и похуже таверны Дьявола, так что я не прочь пойти с вами и распить вместе полгаллона горячего хереса — он предотвратит несварение желудка и послужит приятным вступлением к холодной цыплячьей ножке.

— По-хорошему прошу, отпустите меня, — взмолился Дженкин. — Я не хочу, чтоб вы пострадали от моей руки. Может, вы и впрямь желаете мне добра, но только на меня накатило такое, что я сейчас опасен даже для самого себя.

— Так и быть, я готов рискнуть, только пойдем со мною. Тут есть неподалеку подходящее местечко, до него ближе, чем до таверны Дьявола, — какое, к слову сказать, зловещее название, отобьет всякую охоту выпить. Я предлагаю пойти в таверну у церкви святого Андрея — тихое заведение, где я частенько промачивал горло, когда жил с лордом Гленварлохом по соседству с Темплом. Что за чертовщина с ним? Так рванулся, едва с ног не сбил.

— Не называйте при мне имени этого коварного шотландца, если не хотите свести меня с ума! — воскликнул Джин Вин. — Я был так счастлив, пока не знал его. Он виноват во всех бедах, которые на меня обрушились, по его милости я стал вором и сумасшедшим.

— Если вы вор, то перед вами судья, если вы безумец — перед вами лекарь, но судья милосердный, а лекарь терпеливый. Послушайте, мой друг, об этом лорде каких только слухов не ходило, но в них было не больше правды, чем в бреднях Магомета. Самое худшее, в чем его можно упрекнуть, — это то, что он не всегда любит внимать добрым советам, как следовало бы ему, и вам, и всякому молодому человеку. Идемте со мной, идемте же! Если небольшое денежное подспорье и множество превосходных советов способны помочь вашему горю, то могу сказать одно: вам повезло, что вы встретились с человеком, который в силах дать и деньги и совет и сделает это с превеликой охотой.

Настойчивость шотландца сломила упрямство Винсента, который был так взволнован, что лишился способности сам принимать решения, и потому с готовностью подчинился чужой воле. Он дал отвести себя в небольшую таверну, расхваленную Ричи Мониплайзом; там их усадили в уютном уголке и поставили перед ними полгаллона горячего хереса, от которого шел пар, и голову сахара. Им подали также табак и трубки, но курил один Ричи: он с недавних пор завел эту привычку, считая, что она придает ему больше степенности и важности и что табачный дым служит приятным, завораживающим собеседника сопровождением к мудрым сентенциям, струящимся из его уст. После того как наполненные стаканы были в молчании осушены, Ричи вторично спросил, куда направлялся его гость в ту минуту, когда им посчастливилось встретиться.

— Я же вам сказал, что шел к своей погибели, то есть в игорный дом. Я решил попытать счастья, рискнув этими последними монетами, — авось и выиграю столько, сколько нужно заплатить капитану Шаркеру, чей корабль стоит в Грейвсенде, готовый отплыть в Америку. Ну, а там — прости-прощай! По пути сюда мне уже встретился один дьявол, он хотел было отклонить меня от моего намерения, но я от него отделался. Кто вас знает, может вы из той же породы? Какие вечные муки вы уготовили для меня, — добавил он с диким видом, — какую цену вы за них предложите?

— Да будет вам известно, что я с таким товаром дела не имею ни как продавец, ни как покупатель. Если вы откровенно расскажете, в чем ваше горе, то я сделаю все возможное, чтобы вызволить вас из беды, однако не буду расточать заранее обещаний, пока не услышу вашей истории: и опытный врач не прописывает лекарства, пока не изучит всех признаков болезни.

— Кому какое дело до моих несчастий, — проворчал бедняга и, сложив на столе руки, опустил на них голову в полном отчаянии, с каким изнемогающая под непосильным грузом лама бросается на землю, чтобы умереть.

Подобно многим людям, придерживающимся о себе высокого мнения, Ричи Мониплайз очень любил утешать ближних, ибо, с одной стороны, это давало возможность проявить свое превосходство (утешитель неминуемо, хотя бы и на короткое время, получает преимущество перед страждущим), а с другой — потворствовало его страсти к разглагольствованиям. Он принялся безжалостно допекать кающегося грешника пространной речью, полной таких избитых истин, как «людская судьба переменчива», «бог терпел и нам велел», «слезами горю не поможешь», «вперед надо быть умнее»; к атому он добавил несколько укоризненных слов, осуждающих прошлое поведение Джина Вина, — он прибег к едким упрекам, видя в них средство для преодоления упрямства больного, подобно тому как Ганнибал воспользовался уксусом, чтобы проложить себе путь через горы. Однако сносить молча подобное извержение пошлостей свыше человеческих сил, и Джин Вин — то ли желая остановить поток слов, вливаемых ему в уши «рассудку вопреки», то ли вняв изъявлениям дружбы, которым, по словам Филдинга, люди в несчастье всегда столь охотно верят, то ли просто для того, чтобы излить в словах свои горести, — поднял наконец голову и сказал, обратив к Ричи красные, опухшие глаза:

— Побойся бога, приятель, придержи свой язык, и ты все от меня узнаешь. А затем сделай мне милость: простимся и разойдемся в разные стороны. Знаешь ли ты, что Маргарет Рэмзи… Да ты видел ли ее когда, дружище?

— Видел один раз в доме мейстера Джорджа Гериота на Ломбард-стрит. Я был там во время обеда.

— Да, помню, ты помогал тогда подавать кушанья. Так вот, эта пригожая девушка — а я продолжаю считать ее самой пригожей из девушек, живущих между собором святого Павла и Темпл-Баром, — выходит замуж за вашего лорда Гленварлоха, чума его возьми!

— Но это невозможно, любезный! Что за чушь ты городишь? Вы, лондонские ротозеи, попадаетесь на первоапрельскую шутку в любой месяц года. Чтобы лорд Гленварлох женился на дочери лондонского механика! Да я скорее поверил бы, что великий пресвитер Иоанн женился на дочери еврейского разносчика!

— Полегче, братец, — заметил Джин Вин, — я никому не позволю отзываться неуважительно о моем городе, даром что у меня своих забот по горло.

— Прошу прощения, любезный, я не хотел никого обидеть, но что до этой женитьбы, то она попросту невозможна.

— И все же она состоится, так как и герцог, и принц, да и все прочие ввязались в это дело, а уж пуще всех наш король; старый дуралей раскопал где-то, что Маргарет — важная дама у себя на родине; впрочем, все шотландцы выдают себя за важных особ.

— Мейстер Винсент, хотя вы, я знаю, и расстроены, — прервал его оскорбленный утешитель, — я не потерплю, чтобы порочили мою нацию.

Удрученный юноша, в свою очередь, извинился, но продолжал настаивать:

— Король взаправду утверждает, будто Пегги Рэмзи — девица древнего, благородного происхождения; потому он и принимает большое участие в ее замужестве и вообще носится с Пегги как курица с яйцом. Да это и не мудрено, — добавил бедняга Вин, тяжело вздыхая, — он видел ее в штанах и в камзоле.

— Все это может быть и правда, — заметил Ричи, — хотя кажется мне странным. Однако, любезный, не должно говорить худо о высокопоставленных лицах. Никогда не ругайте короля, Дженкин, даже в своей спальне: и каменные стены имеют уши, — никто не знает этого лучше, чем я.

— Да я не ругаю старого олуха, но не мешало бы ему сбавить тону. Если бы он увидел перед собою в чистом поле тридцать тысяч таких пик, какие мне довелось видеть в арсенале, то кто, хотел бы я знать, пришел бы к нему на выручку? Ручаюсь, что не его длинноволосые придворные щеголи. note 195

— Постыдитесь, приятель, — сказал Ричи, — вспомните, откуда происходят Стюарты. Неужели вы думаете, что в случае нужды у них не хватит копий или палашей? Но оставим, этот разговор — рассуждать о подобных вещах опасно. Еще раз спрашиваю вас: какое вам дело до всего этого?

— Какое дело? Да разве я не обратил на Пегги Рэмзи все свои помыслы с первого дня, как поступил в лавку ее отца? Не таскал ли за ней целых три года ее деревянные башмаки, не носил молитвенник, не чистил подушку, на которой она стоит в церкви на коленях? И разве она хоть раз сказала мне, чтобы я этого не делал?

— Если вы ограничивались лишь этими мелкими услугами, то чего ради ей было отвергать их? Эх, приятель, мало, очень мало найдется мужчин, хоть среди дураков, хоть среди умников, которые знают, как вести себя с женщинами.

— Да разве не рисковал я ради нее своей свободой и даже чуть ли не своей головой? Не она ли… Нет, это не она сама, а та проклятая ведьма, которую она на меня напустила, уговорила меня, как последнего дурака, переодеться лодочником и помочь этому лорду, черт бы его побрал, удрать в Шотландию, А он, вместо того чтобы тихо и мирно сесть на корабль в Грейвсенде, раскричался, разбушевался, стал грозить пистолетами и принудил меня высадить его в Гринвиче, где он так набедокурил, что сам в Тауэр угодил и меня за собой потащил.

— Ага, — сказал Ричи, придавая своей физиономии еще более глубокомысленное выражение, нежели обычно, — так это вы были тот лодочник в зеленой куртке, который вез лорда Гленварлоха вниз по реке?

— Да, я и есть тот болван, который не догадался утопить его в Темзе, тот самый парень, который нипочем не хотел сознаваться, кто он и откуда, хоть его и пугали объятиями дочки герцога Эксетерского.

— А кто она такая, любезный? Должно быть, порядочная уродина, раз вы так боитесь ее, несмотря на ее знатность?

— Я о дыбе, о дыбе говорю, приятель. Где вы жили, что никогда не слыхали о дочке герцога Эксетерского? note 196 Все герцоги и герцогини Англии ничего не добились бы от меня, но правда вышла наружу каким-то другим путем, и меня выпустили. Я бросился со всех ног домой, воображая себя умнейшим и счастливейшим малым во всей округе. А она… она вздумала заплатить мне деньгами за мою верную службу! И говорила со мною так ласково и так холодно в одно и то же время, что мне захотелось очутиться в самом мрачном подземелье Тауэра. Лучше бы меня замучили пытками до смерти, тогда я не узнал бы, что этот шотландец отбил у меня мою милую!

— Но точно ли вы уверены, что потеряли ее? — спросил Ричи. — Мне как-то не верится, что лорд Гленварлох женится на дочери торговца, хотя должен признать, что в Лондоне заключаются самые диковинные браки.

— Говорю вам, что едва лорда освободили, как он вместе с мейстером Джорджем Гериотом с соизволения короля отправился делать ей предложение, честь по чести. Ладно еще, что лорд пользуется милостью при дворе, а то у него и клочка земли не осталось бы.

— Ну, а что сказал на это старый часовщик? Не спятил с ума от радости, чего вполне можно было бы ждать от него?

— Он перемножил шесть чисел, объявил результат, а затем дал согласие.

— А вы что сделали?

— Бросился на улицу, сердце у меня горело и глаза кровью налились. И кто, вы думаете, попался мне первым навстречу? Старая ведьма, матушка Садлчоп. И что же она мне предложила? Выйти на большую дорогу.

— Выйти на дорогу, любезный? В каком это смысле?

— Ну, как подручный святого Николая, как разбойник вроде Пойнса и Пето и других молодцов из пьесы. А кто, по-вашему, должен был стать моим начальником? Она, верно, приняла молчание за согласие и думала, что я погиб безвозвратно и даже помышлять не могу о спасении, и потому выложила мне все, прежде чем я успел слово вымолвить. Кого она мне прочила в начальники, как не того мошенника, которого я отдубасил на ваших глазах в ресторации, когда вы служили лорду Гленварлоху, трусливого мерзавца, вора и буяна, известного в городе под именем Колпеппера.

— Колпеппер? Хм, я кое-что слыхал об этом негодяе, — пробормотал Ричи. — А не скажете ли, мейстер Дженкин, где его можно найти? Вы оказали бы мне этим важную услугу.

— Он где-то скрывается, — ответил подмастерье, — его подозревают в каком-то гнусном преступлении, наверно в том зверском убийстве, совершенном в Уайтфрайерсе, или еще в чем-нибудь подобном. Я мог все разузнать у миссис Садлчоп, так как она предлагала мне встретиться у Энфилдского леса с Колпеппером и другими молодцами, чтобы вместе ограбить какого-то путешественника, который едет на север с большой казной.

— И вы не согласились на столь заманчивое предложение?

— Я обругал ее старой каргой и пошел своей дорогой.

— А что же она сказала вам на это, приятель? Ваш отказ, должно быть, всполошил ее?