Настройки шрифта

| |

Фон

| | | |

 

Коваль Юрий Иосифович

Чистый Дор (Рассказы)

Юрий Иосифович Коваль

Чистый Дор

Рассказы

Для старшего дошкольного и младшего школьного возраста.

СОДЕРЖАНИЕ

По лесной дороге

Чистый Дор

Стожок

Весенний вечер

Фиолетовая птица

Под соснами

Около войны

Берёзовый пирожок

Лесовик

Железяка

Вишня

Колобок

Картофельный смысл

Кепка с карасями

Нюрка

Бунькины рога

Выстрел

Вода с закрытыми глазами

Клеёнка

По-чёрному

Подснежники

Последний лист

ПО ЛЕСНОЙ ДОРОГЕ

Солнце пекло уже которую неделю.

Лесная дорога высохла и побелела от пыли.

В колеях, где стояли когда-то глубокие лужи, земля лопнула, и трещины покрыли её густой сетью. Там, в колеях, прыгали маленькие, сухие лягушки.

Издалека я увидел: в придорожной канаве в кустах малины мелькает белый платочек. Небольшая старушка искала что-то в траве.

- Не иголку ли потеряли? - пошутил я, подойдя.

- Топор, батюшка. Вчера попрятала, да забыла, под каким кустом.

Я пошарил в малине. С коричневых мохнатых стеблей и с вялых листьев сыпалась пыль. Топор блеснул в тени под кустами, как глубинная рыба.

- Вот он! - обрадовалась старушка. - А я-то думаю: не лесовик ли унёс?

- Какой лесовик?

- А в лесу который живёт. Страшный-то эдакий - бычьи бельмищи.

- Ну?

- Борода синяя, - подтвердила старушка, - а по ней пятнышки.

- А вы что, видели лесовика?

- Видела, батюшка, видела. Он к нам в магазин ходит сахар покупать.

- Откуда ж он деньги берёт?

- Сам делает, - ответила старушка и пошла с дороги. Её платочек сразу пропал в высокой траве и выпорхнул только под ёлками.

\"Ну и ну!.. - думал я, шагая дальше. - Что же это за лесовик - бычьи бельмищи?\"

Несмотря на солнечный день, темно было под ёлками. Где-нибудь в этой темноте, подальше от дороги, и сидит, наверно, лесовик.

Вдруг лес кончился, и я увидел большое поле, подобное круглому озеру. В самом центре его, как остров, стояла деревня.

Голубые масленые волны бродили по полю. Это цвёл лён. Высокий небесный купол упирался в лесные верхушки, окружавшие поле со всех сторон.

Я глядел на деревню и не знал, как она называется, и, уж конечно, не думал, что стану жить здесь, снова увижу старушку в белом платочке и даже лесовика.

ЧИСТЫЙ ДОР

Лесная дорога пошла через поле - стала полевой. Дошла до деревни превратилась в деревенскую улицу.

По сторонам стояли высокие и крепкие дома. Их крыши были покрыты осиновой щепой. На одних домах щепа стала от ветра и времени серой, а на других была новой, золотилась под солнцем.

Пока я шёл к журавлю-колодцу, во все окошки смотрели на меня люди: что это, мол, за человек идёт?

Я споткнулся и думал, в окошках засмеются, но все оставались строгими за стеклом.

Напившись, я присел на бревно у колодца.

В доме напротив раскрылось окно. Какая-то женщина поглядела на меня и сказала внутрь комнаты:

- Напился и сидит.

И окно снова закрылось.

Подошли два гусака, хотели загоготать, но не осмелились: что это за человек чужой?

Вдруг на дороге я увидел старушку, ту самую, что искала в лесу топор. Теперь она тащила длинную берёзовую жердь.

- Давайте пособлю.

- Это ты мне топор-то нашёл?

- Я.

- А я-то думала: не лесовик ли унёс?

Я взял жердь и потащил её следом за старушкой.

В пятиоконном доме распахнулось окно, и мохнатая голова высунулась из-за горшка с лимоном.

- Пантелевна, - сказала голова, - это чей же парень?

- Мой, - ответила Пантелевна. - Он топор нашёл.

Мы прошли ещё немного. Все люди, которые встречались нам, удивлялись: с кем это идёт Пантелевна?

Какая-то женщина крикнула с огорода:

- Да это не племянник ли твой из Олюшина?

- Племянник! - крикнула в ответ Пантелевна. - Он топор мне нашёл.

Тут я сильно удивился, что стал племянником, но виду не подал и молча поспевал за Пантелевной.

Встретилась другая женщина, с девочкой на руках.

- Это кто берёзу-то везёт? - спросила она.

- Племянник мой, - ответила Пантелевна. - Он топор нашёл, а я думала: не лесовик ли унёс?

Так, пока мы шли по деревне, Пантелевна всем говорила, что я ей племянник, и рассказывала про топор.

- А теперь он берёзу мне везёт!

- А чего он молчит? - спросил кто-то.

- Как так молчу? - сказал я. - Я племянник ей. Она топор потеряла и думает, не лесовик ли унёс, а он в малине лежал. А я племянник ей.

- Давай сюда, батюшка племянник. Вот дом наш.

Когда выстраивается шеренга солдат, то впереди становятся самые рослые и бравые, а в конце всегда бывает маленький солдатик. Так дом Пантелевны стоял в конце и был самый маленький, в три оконца. Про такие дома говорят, что они пирогом подпёрты, блином покрыты.

Я бросил берёзу на землю и присел на лавочку перед домом.

- Как называется ваша деревня? - спросил я.

- Чистый Дор.

- Чего Чистый?

- Дор.

Дор... Такого слова я раньше не слыхал.

- А что это такое - Чистый Дор?

- Это, батюшка, деревня наша, - толковала Пантелевна.

- Понятно, понятно. А что такое дор?

- А дор - это вот он весь, дор-то. Всё, что вокруг деревни, - это всё и есть дор.

Я глядел и видел поле вокруг деревни, а за полем - лес.

- Какой же это дор? Это поле, а вовсе не дор никакой.

- Это и есть дор. Чистый весь, глянь-ка. Это всё дор, а уж там, где ёлочки, - это всё бор.

Так я и понял, что дор - это поле, но только не простое поле, а среди леса. Здесь тоже раньше был лес, а потом деревья порубили, пеньки повыдёргивали. Дёргали, дёргали - получился дор.

- Ну ладно, - сказал я, - дор так дор, а мне надо дальше идти.

- Куда ты, батюшка племянник? Вот я самовар поставлю.

Ну что ж, я подождал самовара. А потом приблизился вечер, и я остался ночевать.

- Куда ж ты? - говорила Пантелевна и на следующее утро. - Живи-ка тут. Места в избе хватит.

Я подумал-подумал, послал куда надо телеграмму и остался у Пантелевны. Уж не знаю, как получилось, но только прожил я у неё не день и не месяц, а целый год.

Жил и писал свою книжку. Не эту, а другую.

Эту-то я нишу в Москве.

Гляжу в окошко на пасмурную пожарную каланчу и вспоминаю Чистый Дор.

СТОЖОК

У излучины реки Ялмы в старой баньке жил, между прочим, дядя Зуй.

Жил он не один, а с внучкою Нюркой, и было у него всё, что надо, - и куры, и корова.

- Свиньи вот только нету, - говорил дядя Зуй. - А на что хорошему человеку свинья?

Ещё летом дядя Зуй накосил в лесу травы и сметал стожок сена, но не просто сметал - хитро: поставил стог не на землю, как все делают, а прямо на сани, чтоб сподручней было зимой сено из лесу вывезти.

А когда наступила зима, дядя Зуй про то сено забыл.

- Дед, - говорит Нюрка, - ты что ж сено-то из лесу не везёшь? Ай позабыл?

- Какое сено? - удивился дядя Зуй, а после хлопнул себя по лбу и побежал к председателю лошадь просить.

Лошадь председатель дал хорошую, крепкую. На ней дядя Зуй скоро до места добрался. Смотрит - стожок его снегом занесён.

Стал он снег вокруг саней ногой раскидывать, оглянулся потом - нет лошади: ушла, проклятая!

Побежал вдогонку - догнал, а лошадь не идёт к стогу, упирается.

\"С чего бы это она, - думает дядя Зуй, - упирается-то?\"

Накокец-таки запряг её дядя Зуй в сани.

- Но-о-о!..

Чмокает дядя Зуй губами, кричит, а лошадь ни с места - полозья к земле крепко примёрзли. Пришлось по ним топориком постукать - сани тронулись, а на них стожок. Так и едет, как в лесу стоял.

Дядя Зуй сбоку идёт, на лошадь губами чмокает.

К обеду добрались до дому, дядя Зуй стал распрягать.

- Ты чего, Зуюшко, привёз-то? - кричит ему Пантелевна.

- Сено, Пантелевна. Чего ж иное?

- А на возу у тебя что?

Глянул дядя Зуй и как стоял, так и сел в снег. Страшная какая-то, кривая да мохнатая морда выставилась с воза - медведь!

\"Р-ру-у-у!..\"

Медведь зашевелился на возу, наклонил стог набок и вывалился в снег. Тряхнул башкой, схватил в зубы снегу и в лес побежал.

- Стой! - закричал дядя Зуй. - Держи его, Пантелевна.

Рявкнул медведь и пропал в ёлочках.

Стал народ собираться.

Охотники пришли, и я, конечно, с ними. Толпимся мы, разглядываем медвежьи следы.

Паша-охотник говорит:

- Вон какую берлогу себе придумал - Зуев стожок.

А Пантелевна кричит-пугается:

- Как же он тебя, Зуюшко, не укусил?..

- Да-а, - сказал дядя Зуй, - будет теперь сено медвежатиной разить. Его, наверно, и корова-то в рот не возьмёт.

ВЕСЕННИЙ ВЕЧЕР

Солнце повисело в осиновых ветках и пропало за лесом. Закат расплылся в небе.

Низко, в половину берёзы, над просекой пролетел большой ястреб. Он летел бесшумно, совсем не шевеля синими крыльями.

Я стоял на поляне, снега на которой почти не было. Только под высокими деревьями ещё холодели сугробы.

Дрозды-дерябы трещали и голосили на ёлках. Казалось, это еловые шишки трутся друг о друга зазубренными боками.

Я почувствовал странный запах, который шёл с земли. Из старой травы, из прелых листьев торчали какие-то короткие стебли. На них распустились небольшие сиреневые цветочки. Я хотел сорвать несколько, но стебли не поддавались, гнулись в руках и наконец лопнули, переломившись. Они оказались полыми - пустыми внутри.

От цветов пахло так приятно, что даже закружилась голова, но стебли их будто зашевелились в руке. Показалось, они живые и ядовитые.

Стало неприятно, и я отложил цветы на пенёк.

\"Свис-с-с-с-с!..\" - пронеслись над поляной чирки. Еле заметен в тёмном небе их серебряный след.

Сумрак поднялся с земли, стемнело, и тогда послышался хриплый и ласковый голос за берёзами:

\"Хорх... хорх... хорх... хорх...\"

Длинноклювая, с косыми крыльями птица вылетела из-за леса и пошла над поляной - \"хорх... хорх...\", - то ныряя вниз, то вскидываясь, как бабочка.

Вальдшнеп! Вальдшнеп тянет!..

Совсем стемнело, и я пошёл к дому.

Холодом тянуло по земле, хрустела под ногами корка льда, схватившая лужи.

На опушке в лицо вдруг повеяло теплом. Земля оттаяла, согрелась за день, теперь воздух греется об неё.

Я шёл полем и вспоминал цветы, оставленные на пеньке. Снова показалось, что стебли их шевелятся, шевелятся в руке.

Я не знал, как называются эти цветы.

Потом только узнал - волчье лыко.

ФИОЛЕТОВАЯ ПТИЦА

Как-то в мае, когда снег уже потаял, я сидел на стуле, вынесенном из дому, и чистил ружьё.

Дядя Зуй сидел рядом на чурбаке и заворачивал махорочную самокрутку.

- Видишь ты, какие дела-то... - сказал он. - Куры у меня не ноские.

- Яиц не несут?

- Яйцо в неделю - разве ж это носкость?

Такого слова я вроде не слыхал. Чудное - сразу в нём и \"нос\" и \"кость\".

Сквозь ружейные стволы я глянул в небо. В них вспыхнули и нанизались одно на другое светлые оранжевые кольца, где-то в конце стволов слились в голубой пятачок - кусок неба.

- Я уж тут новую несушку купил, - толковал дядя Зуй. - У Витьки Белова. У него все куры ноские.

Дочистив ружьё, я пошёл поглядеть на новую несушку.

Три курицы бродили у Зуюшки во дворе. Две-то были знакомые пеструшки, а третья - необыкновенного фиолетового цвета. Но вела она себя нормально, говорила \"ко-ко-ко\" и клевала намятую варёную картошку.

- Что это за масть у неё?

- Она белая, - сказал дядя Зуй. - Но, видишь ты, белые куры в каждом дворе, так я её чернилами приметил, чтоб не спутать.

- Гляди, станет она фиолетовые яйца носить.

Тут курица вдруг подошла ко мне и - хлоп! - клюнула в сапог.

- Пошла! - сказал я и махнул ногой.

Курица отскочила, но потом снова подбежала и - хлоп! - клюнула в сапог.

- Цыпа-цыпа, - сказал дядя Зуй, - ты что, холера, делаешь?

Тут я догадался, в чём дело. Сапоги были все облеплены весенней грязью. С утра я ходил на конюшню, а там кто-то просыпал овёс. Потом белил яблони, обкапал сапоги извёсткой. Каждый сапог превратился теперь в глиняный пирог с овсом и с извёсткой.

Фиолетовой несушке так понравились мои сапоги, что, когда я пошёл домой, она двинула следом.

На крыльце я снял сапоги и отдал ей на растерзание. Из окошка я видел, что она обклевала весь овёс и всю извёстку. Извёстка ей нужна, чтоб скорлупа у яиц была прочнее.

Обклевав сапоги, курица опрокинула банку с червями, накопанными для налимов, и принялась за них.

Тут я не выдержал, выскочил на крыльцо и схватил полено.

Взмахнув чернильными крыльями, она перелетела со страху весь двор и уселась на берёзе.

На другой день, возвращаясь с охоты, я увидел на дороге фиолетовую птицу. Издалека она узнала меня и подбежала, чтоб клюнуть в сапог.

Пока была на дорогах грязь, курица встречала и провожала меня. Но вот весна кончилась, грязь на дорогах подсохла. Как-то я шёл из леса и снова увидел на дороге свою знакомую.

А она-то даже и не поглядела на меня, пошла прочь.

\"Что такое?\" - подумал я.

Глянул на свои сапоги и увидел - нету сапог. Иду я по траве босиком лето наступило.

ПОД СОСНАМИ

Апрель превратился в май. Снега в лесу совсем не осталось, а солнце грело и грело. Оно меня совсем разморило после бессонной ночи на глухарином току.

Я шёл по болоту и время от времени бухался на колени в моховую кочку собирал прошлогоднюю клюкву.

Перележав зиму под снегом, клюква стала синеватой и сладкой.

За болотом оказался бугор. Здесь росли десятка два сосен.

Я снял куртку, постелил её и прилёг под соснами.

Бугор сплошь был усыпан божьими коровками, как давешние болотные кочки клюквой. Мне это понравилось, но скоро я понял, что клюква лучше божьих коровок хотя бы потому, что она не двигается.

Напрасно я просил их улететь на небо и принести хлеба - божьи коровки ползали по лицу, забирались в волосы и за пазуху. Вначале я сощёлкивал их, а потом плюнул и, перевернувшись на спину, стал глядеть вверх.

Сосны уходили в небо.

Казалось, они растут прямо из меня, из моей груди.

Божьи коровки взлетали, и тогда было видно, как закручивается между стволов кирпичная и прозрачная точка.

Вверху дунул ветер. Сосна уронила шишку.

Шишка гулко ударилась о землю.

Я прикрыл глаза и задремал. Было слышно, как шумят сосновые ветки и далеко бубнят-бормочут тетерева.

Послышался приглушённый звук трубы.

\"Лось, что ли? - подумал я. - Да нет, гон у лосей осенью\".

Труба была еле слышна, но играла отчётливо, с переливами.

Звук её был медный, не лесной. Лось не умеет так трубить. У него голос - стон, глухой, хриплый, а этот будто неживой.

Очень тихо, незаметно за первой трубой вступила вторая. Её голос был ниже. Он помогал, подпевал первой.

\"Что это за трубы? - думал я. - Не лось это и не журавель\".

Солнце припекало, и я дремал, а потом и вовсе заснул и во сне уже сообразил, что звуки эти доносятся из земли, из бугра. А бугор похож на огромный кривой барабан. Он ухает и глухо гудит, а совсем-совсем глубоко в земле слышатся переливы, будто кто-то струны перебирает.

Мне снилось, что сосны - это и есть медные музыкальные трубы, только корявые, обросшие ветками. Они трубят, медленно раскачиваясь надо мною.

Когда я проснулся, солнце опускалось. Ни звуков трубы, ни струнных переборов не было теперь слышно. Только на нижних ветках сосны бил зяблик.

Я приложил ухо к сосновому стволу: слышался шум, далёкий, как в морской раковине.

Спустившись с бугра, я пошёл к дому, а сам всё думал, что же это за звуки доносились из земли. Может быть, в бугре был подземный ручей - играл, захлёбывался весенней водой?

В тот день я добрался к дому под вечер, сразу пошёл в баню и, конечно, думать забыл о звуках, которые доносились из бугра.

Я бы и не вспомнил о них, если б не услышал вот какую историю.

Во время войны здесь, неподалёку от Чистого Дора, был бой.

Наши солдаты шли через лес и через болота, а немцы обстреливали их из миномётов. Вместе со всеми шёл солдатский духовой оркестр.

Перед боем музыканты спрятали свои инструменты. На каком-то бугре среди леса они закопали в землю трубы и валторны, флейты, барабаны и медные тарелки. Чтоб не достались врагу.

Оркестр не достался врагу, но многие солдаты погибли в бою, а те, что остались живы, не смогли потом разыскать в лесу этот бугор.

А я-то теперь думаю, что как раз спал на том самом месте.

ОКОЛО ВОЙНЫ

До Чистого Дора немец не дошёл.

Но был он близко.

За лесом слышался рёв орудий и такой скрежет, будто танкетки грызлись между собой. В серых облаках, висящих над деревней, иногда вдруг вспыхивали ослепительные искры, а между вспышками сновали маленькие крестообразные самолёты.

Все дома Чистого Дора стояли тогда пустые. Мужчины были на фронте, женщины эвакуировались.

Только в одном доме жили люди: тётка Ксеня с двумя детьми и Пантелевна. Они собрались жить вместе, чтобы не было так страшно.

Ночами, когда дети спали, женщины глядели в окно на снежное поле и лес. Им казалось - немец подкрадывается, таясь за деревьями.

Как-то ночью в дверь им вдруг стукнул кто-то и крикнул:

- Открывай, что ли!

Женщины не стали открывать.

- Открывай! - снова крикнул человек с крыльца. - Я ведь замёрз.

Тётка Ксеня подошла к двери и спросила:

- Кто?

Это был Мохов-безрукий из соседней деревни, из Олюшина. Его не взяли на фронт.

- Что ж вы свечку не зажгёте? - сказал Мохов, входя в избу. - Темень у вас.

- Нету свечки, - сказала Пантелевна, - садись вот на сундук.

- Мохов, - сказала тётка Ксеня, - ты к нам жить перебирайся, страшно без мужика.

- Куда я из дому? У меня там тоже бабы с детьми. Вы к нам перебирайтесь.

- Нет, - сказала Ксеня, - тут наш дом.

Мохов достал из кармана горсть чернослива.

- Красноармейцы дали, - сказал он.

Тётка Ксеня повынимала из слив косточки и сунула спящим ребятам каждому в рот по сливине. Они дальше спали и сосали чернослив.

- Вот что, - сказал Мохов, - сидеть мне с вами некогда, надо идти, а завтра утром приходите ко мне. Я вам насыплю картошки. У меня ещё осталась.

Мохов ушёл, а женщины снова глядели в окно до самого свету.

Утром они подняли детей и пошли в Олюшино.

За лесом сегодня не скрежетало и не было слышно взрывов.

- Бой кончился, - сказала тётка Ксеня, - только не знаю, на чьей стороне победа. Ладно бы на нашей.

- А вдруг на его? - сказала Пантелевна.

- Он бы тогда сюда пришёл.

- Может быть, подкрадывается, - сказала Пантелевна.

Они поглядели за деревья, но никого не было видно - только снег лежал.

Просветлело.

Сизые перья протянулись по небу, и за лесом зажглась солнечная полоса.

И тут женщины увидели вдруг какой-то предмет. Он плыл над лесом медленно-медленно. Ветки заслоняли его, и нельзя было разобрать, что это.

- Бежим! - сказала Пантелевна.

Ей стало страшно: что это летит по небу?

Тёмный предмет выплывал из-за деревьев. Восходящее солнце вдруг осветило его, и они увидели, что это по небу летит человек. Только очень большой.

- Мужик! - крикнула Пантелевна.

А тётка Ксеня заплакала и села в снег. Она не могла понять, как летит человек, и плакала, и крепко держала детей.

Огромный человек плыл над лесом.

Огромный, больше деревьев, стоящих под ним.

Он плыл-летел, лёжа на боку и поджав ноги.

Он был в солдатской шапке и в шинели. Полы шинели развевались, и слышно было, как они трещат от ветра, дующего наверху.

Пантелевна побежала по снегу, чтобы спрятаться от этого страшного летящего мужика, а он молча плыл над лесом, над Чистым Дором.

Бежать было некуда, и Пантелевна остановилась.

Она глядела, как висит над ней огромный солдат, поджавший ноги к животу, и не могла понять, мёртвый он или живой. И почему он такой большой? И зачем по небу летит?

В шинели его были видны большие дыры. И ещё была видна красная звезда, только не на шапке, а на плече.

- Не бойся! - крикнула Пантелевна, увидев звезду. - Это наш!

Но тётка Ксеня боялась поднять голову и поглядела наверх, только когда огромный солдат отплыл в сторону.

- Его, наверно, ранили, - сказала Пантелевна.

Она теперь думала, что у нас есть такие большие солдаты, которые умеют летать.

Он отплывал в сторону, по-прежнему поджав колени и подложив под голову ладонь.