Лилиан Джексон Браун

Кот, который гулял по чуланам

Глава первая



Диктор радиостанции «Голос Пикакса» сидел в студии, склонившись над выключенным микрофоном, и в ожидании сигнала к выходу в эфир перебирал нервными пальцами листки с текстом. Предваряя сводку новостей, радиостанция передавала классическую музыку, однако веселые аккорды «Танца Анитры» не вполне соответствовали настроению текущего момента. Внезапно музыка прервалась, и диктор твердым, профессионально поставленным голосом, на звучание и интонации которого не влияло тревожное содержание новостей, проговорил:

— Мы прерываем передачу для того, чтобы сообщить вам сводку о лесных пожарах, которые, уничтожив леса на площади в сотни квадратных миль на юге и западе, быстро приближаются к Мускаунти. Усилившийся со вчерашнего дня ветер и необычайно жаркая погода лишь способствуют продвижению огня.

Из нашей студии, расположенной в бельведере здания суда в городе Пикаксе, мы можем наблюдать красное зарево и клубы черного дыма на горизонте. Занятия в школах отменены, все предприятия и учреждения закрыты, чтобы дать возможность горожанам обеспечить защиту своих семейств и жилищ. Температура воздуха необыкновенно высокая, а скорость ветра достигает сорока миль в час.

Мейн-стрит забита повозками, прибывшими из городков, лежавших на пути огня. Здесь, в здании суда, которое, кстати сказать, считается невозгораемым, оборудуется пункт по приему беженцев, многие из которых это фермеры, потерявшие скот, дома, надворные постройки — всё. Фермеры рассказывают об огненных шарах, летающих по воздуху и испепеляющих посевы на полях. Один старик на ступеньках здания суда возвещал о конце света и призывал прохожих падать на колени и молиться.

Диктор отёр пот со лба и глотнул воды из стакана, не отрывая при этом взгляда от текста, лежащего перед ним на столе.

— Сводки поступают из всех соседних с Пикаксом населенных пунктов. Час назад огонь дошел до центра города Драйривер, превратив его в золу в течение нескольких минут… От деревни Ньюперч также осталась лишь кучка пепла; как сообщают, тридцать два человека погибли… Прошу прощения.

Он зашёлся в приступе сильного кашля, а затем с усилием продолжал:

— Дым просачивается в студию.

Он снова закашлялся.

— Пайнтаун… полностью разрушен. Семнадцать человек пытались спастись бегством, но погибли, настигнутые пламенем… Добровольцы пожарные, выехавшие из Пикакса, вернулись назад. По их сообщениям… совладать с пожаром нет никакой возможности.

Голос его звучал приглушенно от того, что при дыхании он прикрывал рот ладонью.

— В студии темно, ничего не видно! Нестерпимо жарко! Вой ветра заглушает всё!.. Оставайтесь с нами!

Неожиданно диктор вскочил, опрокинув стул, и, тотчас нагнувшись к самому микрофону, закричал:

— Он достиг нас! Стена огня! Огненный шквал катится по Мейн-стрит! Пикакс охвачен пламенем!

Освещение студии померкло. Держась за стены и кашляя, диктор добрался до двери, нашарил ручку и, спотыкаясь, выбрался из студии.

Громкая музыка полилась из динамиков — раскатистые аккорды, достигающие мощного трагического звучания, но все, кто сидел сейчас в студии, оставались на местах, храня гробовое молчание до тех пор, пока несколько человек не нарушили его, начав аплодировать…

— Чёрт подери! — донеслось из переднего ряда, — будто всё происходило на самом деле. Я даже почувствовал эту жару!

— А я, разрази меня гром, до сих пор ощущаю запах дыма. Этот парень настоящий актёр, тут и спорить нечего. Говорят, и текст он написал сам.

Большинство зрителей, всё ещё находясь во власти эмоций, сидели молча, перечитывая в очередной раз программки.



Газета «Всякая всячина» приглашает на просмотр представления:



ГРАНДИОЗНЫЙ ПОЖАР,

СЛУЧИВШИЙСЯ В 1869 ГОДУ



Специально написанное и поставленное документально-драматическое действо, в основу которого положен исторический факт.

Сценарий и сценическое воплощение Джеймса Квиллера.

Постановка и режиссура Хикси Райс.



Просим присутствующих представить себе, что в 1869 году радио уже существовало, и мысленно перенестись в радиостудию тех лет, разместившуюся в бельведере здания городского суда.

События, о которых мы вам расскажем, происходили 17 и 18 октября 1869 года.

Это самое величайшее бедствие за всю историю Мускаунти.



Представление пойдёт с одним антрактом.



ПОСЛЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ

ЖДЁМ ВАС В БУФЕТЕ



Зрители, с трудом ощутившие себя вновь в реальном мире, зашумели, вспоминая только что услышанное.

— Помню, мой старый дядюшка частенько вспоминал о большом лесном пожаре, но я тогда был очень молод и мало интересовался прошлым.

— Откуда Квилл узнал, как все это происходило? Он, должно быть, прочитал и изучил массу документов.

— А моя мать рассказывала, что у её прапрабабушки по отцовской линии почти всю семью унёс этот пожар. Почти как в историческом романе.

Более ста самых почтенных граждан Мускаунти присутствовали на этом представлении, состоявшемся в бальном зале особняка, который Джим Квиллер снимал на зиму. Многим из них было известно практически все об этом уже немолодом журналисте с пышными вислыми усами и печальным лицом. Обладатель многочисленных литературных призов, полученных за произведения детективного жанра, наследник богатейшего состояния, он писал восхитительные заметки для местной ежедневной газеты «Всякая всячина», подписывая их одной буквой К. Он любил поесть, но никогда не прикладывался к рюмке. Он был разведен, однако женщины считали его на редкость привлекательным. Располагающие манеры и шутливое отношение к жизни делали его приятным для любого общества, он же предпочитал общество директора пикаксской библиотеки Полли Дункан. И наконец, живя один, он держал в компаньонах двух кошек.

О его замечательных кошках ходили легенды. Вот и теперь, ожидая начала второго действия, зрители увидели изящного сиамского кота, невозмутимо шествующего по центральному проходу. Кот прыгнул на сцену и с гордо поднятым хвостом подошел к двери, через которую только что из студии в панике выскочил диктор.

В зрительном зале послышались смешки и кто-то сказал:

— Это же Коко. Без него ничего не обходится.

Дверь оказалась заперта, и коту пришлось скрести её когтями до тех пор, пока она не приоткрылась настолько, чтобы он смог протиснуться внутрь. Правда, секунды через две он выскочил обратно на сцену, словно что-то вытолкнуло его назад к рампе. Смех снова пронесся по рядам. Коко без всякого смущения принялся лизать свою левую лопатку, затем почесал правое ухо и, спрыгнув в зал, важно удалился все по тому же центральному проходу.

Освещение стало ярче, и на сцене вновь появился диктор в свежей рубашке и с пачкой листов в руке.

— Вторник, восемнадцатое октября. После бессонной ночи Пикакс встречает новый день. Клубится дым, запах гари ощущается повсюду, и всё, на что падает взор, приводит в отчаяние. Только здание городского суда, где мы находимся, да ещё несколько стоящих особняком жилых построек чудом уцелели. Жара действует угнетающе — в студии сейчас сто десять градусов[1], а до оконных стекол невозможно дотронуться, настолько они горячие.

Повсеместно организовываются команды для захоронения трупов, которые невозможно опознать. Поскольку очень многие семьи жили в своих личных владениях, мы, наверное, никогда не подсчитаем точного числа погибших. Более четырехсот беженцев набилось в здание суда; перепуганные и изможденные, они лежат вповалку в коридорах, на лестницах, в зале судебных заседаний и в комнате для судей. Некоторые лишились ног, некоторые лишились глаз, некоторые лишились рассудка и беспрерывно что-то бормочут. Стенания обожженных людей сливаются с плачем младенцев. Облегчить людские страдания не представляется никакой возможности — нет лекарств. Кто-то привел в здание суда корову — для того чтобы дать молока малышам, а для остальных пищи нет…

До премьеры спектакля «Грандиозный пожар, случившийся в 1869 году» об этом страшном бедствии, ставшем уже историческим событием, практически никто не вспоминал, так как последующие поколения больше интересовались землеустройством, туризмом, новыми системами канализации и качеством телеприёма. Да и сам Квиллер, драматург и продюсер, впервые узнал о пожаре, когда снял на зиму особняк Гейджев и стал рыться в многочисленных подсобных помещениях.

Меблировка особняка оказалась скудной, зато чуланы и кладовые хранили несметные сокровища, никому теперь не принадлежавшие, но могущие удовлетворить любопытство не только опытного журналиста, но и такого выдающегося кота, как Коко: он теперь частенько, подняв хвост трубой, наведывался в какой-нибудь чуланчик и появлялся оттуда, зажав в зубах то пробку от шампанского, то блок бумажных спичек.



Вскоре после того как Квиллер обосновался в доме, он спросил его хозяина об этих чуланах.

Джуниор Гудвинтер, начинавший свою карьеру в качестве редактора «Всякой всячины», лишь недавно вступил во владение этим обветшалым зданием, подаренным ему бабушкой, находящейся в весьма преклонных летах, и был несказанно рад дополнительному доходу, который поступал к нему в виде арендной платы от хорошего приятеля, являвшегося к тому же ещё и коллегой по газете. Мужчины с чашками кофе в руках сидели, положив ноги на стол, в офисе Джуниора. До первого представления «Грандиозного пожара» оставалось три недели.

Чертами лица и фигурой Джуниор ещё сильно напоминал мальчишку, поэтому, чтобы выглядеть старше, он отпустил бороду, однако юношеская живость сводила на нет эффект, производимый бородой.

— Ну что скажешь о бабушкином доме, Квилл? Как печи? Уже опробовал? А холодильник? Он ведь слегка устаревшей модели.

— Да, включаясь, гудит, как лодочный мотор, — ответил Квиллер, — а выключаясь, рычит, словно больной тигр. Кошки от испуга готовы выпрыгнуть вон из шкурки.

— Вот уж действительно не пойму, какой бес попутал меня принять от бабушки в дар этого белого монстра?! — жалобно воскликнул Джуниор. — Она-то перестала платить налоги и страховку, зато я теперь только тем и занимаюсь, что плачу по счетам. Если бы мне посчастливилось найти покупателя, он получил бы дом практически даром, да кто согласится жить в замке? Люди сейчас предпочитают большие одноэтажные дома с пологими крышами, стеклянными задвижными дверями и противопожарными датчиками… Ещё кофе, Квилл?

— Скверно, что городской совет не желает взять особняк в свои руки и использовать его по-деловому. Я говорил об этом и раньше. В нем можно было бы разместить адвокатские конторы, врачебные кабинеты, частную клинику для состоятельных пациентов, элитные квартиры. Единственно, с чем могут возникнуть проблемы, так это с парковкой машин. Придётся заасфальтировать задний двор.

— Совет никогда не пойдёт на это, — сказал Джуниор. — По крайней мере до тех пор, пока семьи почетных жителей и городской управы живут на этой улице. Мне очень жаль, Квилл, что в доме мало мебели. Семейство Гейджев собрало невероятное количество антикварных вещей и картин, но бабушка, перед тем как перебраться во Флориду, все продала. Теперь она на особом положении живет в деревне для престарелых. Поигрывает в нарды, посещает собачьи бега, а уж сколько внимания уделяет своему макияжу! Видел бы ты её, когда она в последний раз приезжала сюда, — китайский болванчик со сморщенным личиком! Джоди уверяет, будто она подружилась с какой-то из раскрашенных девиц, разъезжающих в кабриолетах салатного цвета, и теперь подражает ей на свой лад.

— Возможно, она находит нечто романтическое в своём преклонном возрасте, — предположил Квиллер.

— Наверняка! Она выглядит намного моложе своих восьмидесяти восьми!

— Послушай, Джуниор, а почему в доме столько чуланов? Я насчитал пятьдесят. Признаться, я был уверен, что наши предки не строили чуланов, а предпочитали им шкафы для одежды, буфеты, горки, серванты…

— Всё очень просто, — начал объяснять редактор, — прадед мой занимался постройкой кораблей и полагал, что вся мебель, в том числе и в его доме, должна быть встроенной. Ну корабельные плотники и постарались. Ты обратил внимание, как она сделана? Лучшей мебели не сыщешь ни в одном доме на бульваре!

— Но сегодня всё это выглядит просто смехотворно! К примеру, вестибюль… точь-в-точь кают-компания на роскошном лайнере прошедшей эпохи. А известно тебе, что эти шкафы-чуланы забиты всяким хламом?

— Ещё бы! Гейджи никогда ничего не выбрасывали.

— Да… в том числе и пробки от шампанского, — согласно кивнул Квиллер.

Джуниор посмотрел на часы:

— Пора идти на совещание к Арчи. Проскочим через зал?

Арчи Райкер, издатель и главный редактор газеты «Всякая всячина», назначил заседание, пригласив на него редакторов, авторов, а также недавно выдвинутую на должность администратора Хикси Райс, которая ввиду этого пребывала в состоянии кипучей деловой активности. Заседание решено было провести в режиме мозгового штурма. Совещаний в редакции не любили, Квиллер в особенности, что и не преминул подчеркнуть, выбрав кресло, стоящее в дальнем углу кабинета Арчи. Ждали Хикси. Она влетела в комнату с горящими глазами и развевающимися волосами. Прежде Хикси работала в отделе рекламы одной из газет Центра и была склонна к преувеличениям, что, впрочем, присуще людям, занимающимся рекламным бизнесом.

Заседание открыл сам Райкер, краснолицый спокойный человек, отрастивший благодаря сидячей работе брюшко. Голос Арчи действовал на присутствующих как снотворное.

— Друзья мои, может быть, не все знают о том, что наступает зима… а зима в этом медвежьем углу не очень-то веселое время… если, конечно, вы не мечтаете о десятифутовых сугробах и улицах, превращающихся в катки… Поэтому… мне хотелось бы, чтобы наша газета взяла на себя труд подбросить людям какую-то тему для обсуждений… не всё же им говорить о снеге и гололеде… Вы ведь хорошо знаете местные условия. Итак, жду от вас предложений. — Он включил магнитофон.

Присутствующие застыли в молчании. Некоторые перебрасывались взглядами, полными отчаяния.

— Не нужно обдумывать, — увещевал Райкер, — просто предлагайте первое, что пришло вам в голову.

— Послушайте, — храбро начала одна редактрисса, — а что, если организовать конкурс увлечений, своего рода хобби-турнир, со сногсшибательным призом.

— Почему нет, — подхватил Джуниор. — А в качестве приза пусть будет двухнедельный, полностью оплачиваемый тур в Исландию.

— А как насчёт фестиваля кулинаров? Поесть любят все, — сказала Милдред Хенстейбл, внушительные размеры талии которой подтверждали справедливость этого утверждения. Милдред вела колонку кулинарных советов во «Всячине» и преподавала домоводство в школах Пикакса. — Устроим дегустацию блюд, — продолжала она, — конкурс выпечки, ярмарку полезных для здоровья продуктов, подготовим «Поваренную книгу Мускаунти», прочитаем лекции о питательности и калорийности продуктов.

— Я — за! — с обычным энтузиазмом перебила её Хикси. — Мы сможем организовать продажу всего этого в ресторанах, подобно тому, как проводится дегустация вин и сыров, можно устроить вечеринки с фуршетом, а также организовать в клубе гурманов продажу готовых обедов со скидкой. C\'est magnifique![2] — Она когда-то немного учила французский, надеясь пожить в Париже.

В кабинете воцарилось гробовое молчание. К чести присутствующих, они с неодобрением относились к коммерческим устремлениям Хикси. Кто-то даже негромко выругался по-французски.

Помощь подоспела от Джуниора, который подал мысль организовать рождественский фестиваль.

— Квилл, если прицепить ему белую бороду, засунуть пару подушек под брючный ремень, а усы посыпать чем-нибудь вроде муки или пудры, может изображать Санта-Клауса, — пояснил он.

Квиллер промычал что-то невнятное, а Хикси закричала:

— Здорово! Особенно если Квилл подъедет на эскимосских санях с упряжкой из пятнадцати собак. Езда на собаках — это чертовски экзотический вид зимнего спорта. Послушайте, мы же можем прославиться благодаря этому на всю страну! Газетчики в зимний период сами не свои до всяких новых выдумок.

— Так, уже теплее, — сказал Райкер, — или холоднее, как вам больше нравится. Снег в эту пору — наше богатство, так как бы нам воспользоваться им?

— Конкурс снеговых скульптур! — предложила Милдред Хенстейбл, преподававшая в школах Пикакса не только домоводство, но и основы искусствоведения.

— А как насчёт маленькой такой зимней олимпиады? — кинул идею редактор спортивного раздела. — Лыжный кросс по пересечённой местности, бег в снегоступах, парусные гонки по льду, подледный лов рыбы, гонки собачьих упряжек…

— Рыцарский турнир на снеговых лопатах, — дополнил Джуниор, — по крайней мере, это лучше и чище, чем женские бои в грязи.

Райкер повернулся на вертящемся кресле в сторону Квиллера.

— Квилл, а ты так и проспишь всё на свете в своём углу?

Прежде чем ответить, Квиллер пригладил усы.

— Кто из вас слышал о большом лесном пожаре, случившемся в тысяча восемьсот шестьдесят девятом году, от которого погибли сотни первых поселенцев Мускаунти? Огонь тогда уничтожил фермы, деревни, леса, диких зверей и птиц. В Пикаксе уцелело только здание городского суда, поскольку было сложено из кирпича.

Роджер Мак-Гилливрей, репортер отдела общих новостей, считавшийся в редакции историком-краеведом, сказал:

— Я слышал о пожаре, но не нашёл никакого упоминания о нем ни в одной из исторических книг. К тому же газет с репортажами о тех событиях не сохранилось.

— Ну а я, признаюсь вам, откопал залежи информации о тех днях, — сказал Квиллер, выпрямляясь в кресле. — Да, несмотря на то что от нас до ближайшего цивилизованного места четыре сотни миль, в нашей истории есть такое, от чего у любого волосы встанут дыбом! Поверьте, об этом стоит рассказать, и не только средствами печати, нужно, чтобы это увидели все — старые и молодые, весь округ.

— Как ты нашёл эти материалы? — спросил Роджер.

— Роясь в чуланах и шкафах… в поисках скелетов, — с лукавством ответил Квиллер.

— Предположим, нам удастся написать сценарий, — задумчиво проговорил Райкер, — но как всё это показать?

— Согласен, это будет нелегко, — подтвердил Квиллер, — никаких картин, фотографий или рисунков нет.

Издатель выключил магнитофон.

— Всё! Вы высказали семь или восемь хороших предложений. Предлагаю хорошенько их обдумать и встретиться снова дня через два… А сейчас за работу!

В дверях Хикси схватила Квиллера за руку и зашептала:

— У меня есть идея, Квилл, как придать повествованию об этом страшном бедствии ещё более драматическую окраску. C\'est vrai![3]

Он внутренне содрогнулся, припомнив другие её блистательные идеи и то, чем они заканчивались: соревнование «Кто более правдоподобно изобразит пьяного» перешло во всеобщую потасовку… во время демонстрации кулинарного искусства у Хикси вспыхнули волосы… Коко отказался есть те «замороженные продукты для привередливых кошек», которые, согласно её намерениям, должен был рекламировать с телеэкрана… не говоря уже о неудавшейся попытке перебраться во Францию. Однако, придав своему голосу галантность, он предложил:

— Может, поужинаем в «Луизе», там ты мне и расскажешь о своей идее?

— Идёт! — ответила она. — Плачу я. Потом включу это в перечень редакционных расходов.

Глава вторая



Обстановка закусочной «У Луизы» не отличалась оригинальностью, да и подавали там лишь традиционные блюда, но других закусочных или ресторанов в деловой части Пикакса не было, к тому же старомодный, хотя и несколько обшарпанный интерьер заведения располагал к дружескому общению и доверительной беседе. В витрине красовалось захватанное меню с замусоленными углами, перечислявшее подаваемые в этот день кушанья. По вторникам обычно готовились горячие сандвичи с индейкой и картофельное пюре под соусом — ничего особенного, зато ломти мяса отрезались здесь прямо от зажаренной тушки; хлеб выпекался прямо на кухне белокурой булочницей, которая ежедневно приступала к работе в пять часов утра; картофельное пюре делалось из настоящего картофеля, выращенного на хорошо удобренной почве Мускаунти.

Когда у Квиллера и Хикси приняли заказ, Хикси сказала:

— Я слышала, нынешней зимой ты не собираешься жить в своем амбаре. — Она имела в виду старинный амбар для хранения яблок, который Квиллер, перестроив, превратил в комфортабельное жилище.

— Зимой выпадает слишком много снега, — пояснил он, — у меня нет желания возиться с его расчисткой. Поэтому я снял дом Гейджев на Гудвинтер-бульваре. Там о расчистке снега заботятся городские власти.

Он не счёл нужным сообщать ей, что Полли Дункан, главная женщина в его жизни, обитает в каретном сарае во дворе дома Гейджев и что он греет свою душу мечтами о тихих совместных вечерах, частых ужинах или завтраках (а может быть, одно будет переходить в другое) с этой милой его сердцу особой.

— Ясно. Давай перейдём к делу, — сказала Хикси после того, как им подали тарелки, распространяющие аппетитный запах настоящего мясного соуса. — Так каким образом ты узнал об этом страшном пожаре? Если, конечно, это не профессиональная тайна.

Квиллер самодовольно разгладил усы.

— Суть дела в том, что один из предков Джуниора был историком-любителем и своего рода летописцем. Он вёл записи, в которых регистрировал несчастные случаи, происходившие при валке леса, рассказывал об эпидемиях, отмечал уровни весенних паводков и так далее, записывал воспоминания стариков. В его тетрадях, исписанных четким почерком, — он пользовался металлическим пером, которое редко оставляло на бумаге кляксы, — я и нашел описание лесного пожара тысяча восемьсот шестьдесят девятого года со всеми печальными подробностями. Он был очевидцем этих событий… Ну а что за блестящая мысль пришла тебе в голову, Хикси? — заключил свой рассказ Квиллер.

— Что, если по этим воспоминаниям сделать моноспектакль.

— По-твоему, лесной пожар, охвативший три округа, — пустяк, о котором можно поведать в театральном шоу одного актера?

— Mais non![4] Мы попросим зрителей представить себе, что в то время радио уже существовало, и покажем им на сцене радиостудию и диктора, читающего репортажи об этом стихийном бедствии.

Квиллер вдруг почувствовал к ней уважение, которого прежде никогда не испытывал:

— Неплохо придумано! Да… Очень неплохо! Я принимаю твою идею! С радостью напишу сценарий и сами репортажи. Если бы Ларри Ланспик выступил в роли диктора…

— Ни в коем случае! Если уж мы хотим сами организовать подобное представление, не нужно привлекать никого со стороны, — возразила она. — Честно говоря, Квилл, в этой роли я вижу только тебя. У тебя прекрасный голос, именно такой голос должен иметь диктор на радио… Не хмурься! Тебе не придется учить наизусть ни одной строчки. Ты будешь читать текст с листа в бутафорский микрофон, — строчила она скороговоркой. — Кроме того, ты ведь местная знаменитость. Все балдеют от твоей газетной колонки! Ты будешь отличной приманкой, sans doute.[5]

В ответ он только хмыкнул в усы. У неё, по крайней мере, хватило такта не упомянуть о том, что он ещё и мультимиллионер, и филантроп, и потенциальный жених.

— Сценическое оформление я беру на себя. Продажу билетов — тоже. Я согласна даже сцену подмести! — продолжала она со всё возрастающим энтузиазмом.

В колледже Квиллер участвовал в студенческих спектаклях, и ему нравилось выступать перед зрителями. Искушение согласиться на предложение Хикси было велико, к тому же и сюжет знаменательный… Чтобы развеять последние сомнения, он настороженно спросил:

— Сколько времени, по-твоему, продлится это представление?

— Думаю, минут сорок пять. Как школьный урок или пауза в клубном обеде.

Поразмыслив несколько секунд, он обречённо изрёк:

— Что ж, возможно, я буду сожалеть об этом, но я согласен.

— Отлично! — воскликнула Хикси.

Ни он, ни она не помнили, притронулись они к еде или нет, обсуждая за столиком оформление сцены, освещение, декорации, акустику зала, а также то, как упаковать весь театральный реквизит в багажник машины.

— Это шоу пройдёт по разряду репортажей с места события, а все затраты я спишу на свои темы, — сказала Хикси. — Единственно, чего нам не хватает, так это названия проекта — мне ведь надо ввести его в компьютер. Что, если назвать его «Студия \"Сундук\" представляет»?

— Звучит не слишком интеллектуально, — заметил Квиллер, хотя название ему понравилось.

Квиллера, вернувшегося домой с обернутым в фольгу пакетом, в котором лежали куски индейки, приветливо встретили на пороге две сиамские кошки, учуявшие запах любимого кушанья сквозь двухдюймовую дубовую дверь. Они нетерпеливо завывали, становясь на чёрно-коричневые задние лапы и не сводя ни на секунду гипнотического взгляда голубых глаз с вожделенного пакета до тех пор, пока его содержимое не переместилось на их тарелки, стоящие у кухонного стола.

С нескрываемым восхищением наблюдал Квиллер за тем, как они уплетают его угощение. Коко — официально Као Ко Кун — унаследовал величие своего высокородного тезки, жившего в тринадцатом веке, и плюс к этому обладал таким умом и способностью к правильному восприятию действительности, что приводил иногда в замешательство человека, имеющего всего лишь пять органов чувств да степень бакалавра в области журналистики. Юм-Юм, само изящество, владела иным набором талантов. Она знала бесчисленное множество чисто женских уловок, которыми беззастенчиво пользовалась, чтобы добиться своего. Когда же ничто из её арсенала не приводило к желаемому результату, она прибегала к последнему средству воздействия: кокетливо вытягивала переднюю бархатную лапку и трогала ею усы Квиллера, после чего он сдавался.

Когда сиамцы покончили с едой и тщательно умылись, он обратился к ним с речью:

— У меня, ребятки, в последующие две недели будет очень много работы, поэтому я не смогу пускать вас в библиотеку. Прошу вас, не думайте, что это из-за каких-то осложнений личного характера. — Он всегда обращался к кошкам так, словно они понимали человеческую речь, и всё больше и больше убеждался в том, что именно так оно и было.

В последующие дни кошки, чувствуя его озабоченность, не мешали ему; они подолгу дремали, подолгу ласкались друг к другу и смотрели на осенние листья, которые, плавно кружась, падали на землю, устилая её желто-рыжим ковром. И только в тех случаях, когда Квиллер, заработавшись, задерживался с кошачьим обедом, Коко и Юм-Юм прерывали его занятия: стоя за дверью библиотеки и теребя лапками ручку двери, они взывали к совести хозяина — Коко своим укоризненным баритоном аристократа: «Йа-а-у!», а Юм-Юм нетерпеливым сопрано: «Ня-я-у!»

Квиллеру ничего не стоило написать для газеты статью в тысячу слов, но сценарий документальной драмы был делом непривычным. Для того чтобы облегчить радиодиктору чтение сорокапятиминутного монолога, он решил вставить в него якобы записанные на пленку голоса очевидцев. Он изменял свой голос, придавая ему то официальный тон, свойственный, по его мнению, чиновнику правительственной службы, то ирландский акцент, с каким, как он полагал, должен был изъясняться трактирщик, то его голос становился скрипучим, словно у старого фермера. Составляя вопросы и вкрапляя ответы на них в дикторский текст, Квиллер как бы брал интервью у самого себя.

Когда сценарий был закончен, начались репетиции, которые проходили ночами по уплотненному графику в доме Гейджев. Хикси комбинировала голоса, записанные на пленку, с живой речью диктора, а это требовало исключительной точности таймирования. Между тем Полли Дункан, возвращаясь после работы к себе в каретный сарай, расположенный на заднем дворе особняка Гейджев, недоумевала, ежевечерне видя машину Хикси, припаркованную к тротуару возле особняка. Для Полли это было настоящим испытанием. Умная, умеющая владеть собой, она ревновала Квиллера (и он знал это) к любой женщине моложе и стройнее себя.

Однажды вечером на репетицию явился Арчи Райкер и был настолько поражен увиденным, что предложил организовать сперва отдельный прогон для наиболее именитых граждан. Немедленно разослали приглашения в мэрию, представителям бизнеса и системы образования. Приглашения посылались в конвертах с оплаченным ответом. К удивлению Райкера, откликнулись немногие, что побудило его созвать экстренное совещание для обсуждения сложившейся ситуации.

— Мне кажется, — отважилась высказать предположение Хикси, — они ждут, когда станет известно, что будут показывать по телевизору в понедельник вечером.

— Просто вы всё сделали не так, — заявил Джуниор Гудвинтер, уроженец здешних мест. — Наши важные персоны преисполнены провинциального чванства и не ответят на приглашение до тех пор, пока не узнают, кто ещё должен присутствовать. Необходимо вставить как бы невзначай несколько имен, и всё.

— А может, известить их о том, что будет хорошая выпивка? — изрёк Квиллер.

— И описать, как приятно чувствуешь себя после шампанского, — дополнила Хикси.

Джуниор покачал головой:

— Шампанское для этой публики не приманка. Бесплатная выпивка — вот что им больше по сердцу.

— Вам виднее, — сказал Райкер, — мы ведь все из Центра.

— Давайте я напишу что-то вроде рекламной зазывалки, и мы поместим её на первой полосе, — предложил молодой редактор. — Можно воспользоваться политической ситуацией — ведь в следующем месяце нас ждут перевыборы.

Возражений не последовало, и на первой полосе пятничного выпуска, в рубрике «Новости короткой строкой», было напечатано следующее:



МУСКАУНТИ УНИЧТОЖЕН ПОЖАРОМ…

В 1869 ГОДУ

В понедельник вечером история вновь оживет, когда городские власти и старейшие наши горожане увидят премьеру документальной драмы «Грандиозный пожар 1869 года». После первого представления, которое состоится в особняке Гейджев на Гудвинтер-бульваре, газета «Всякая всячина» предполагает осуществить бесплатные представления в школах, церквях и клубах.



Имя Джима Квиллера действовало на людей магически, поскольку он был не только популярным журналистом, но и очень богатым человеком. К тому же газета процитировала мэра, председателя совета, уполномоченных округа — все они сообщили о своём намерении посетить премьерное представление, воскрешающее важное историческое событие. Сразу же после выхода газеты в офисе Джуниора стали раздаваться многочисленные телефонные звонки граждан, почитавших себя важными городскими персонами и изъявлявших желание принять приглашение. Дальше — больше: самым часто употребляемым выражением в округе стало «прямая трансляция», причём использовалось оно даже в сочетании с показом слайдов или демонстрацией видеорепортажей. Хикси с головой окунулась в работу. Она одолжила складные кресла в Зале погребальных церемоний, раздобыла где-то вешалки для зрительского гардероба, договорилась об организации буфета.

И вот торжественный вечер наступил. Во всех окнах особняка Гейджев горел яркий свет, поэтому здание смотрелось как яркий фонарь среди унылых каменных замков, стоящих на бульваре. Следует заметить, что скрытые от глаз лампы зажглись в тот момент, когда отцы города подошли к лестнице, ведущей в дом. Издатель газеты приветствовал именитых граждан в вестибюле, исполнительный директор помог им снять верхнюю одежду; программки вручил заведующий отделом политики; заведующий отделом спорта проводил их по мраморной лестнице в бальный зал. Репортеры, помогающие на парковке, втащили по ступенькам парадной лестницы инвалидную коляску с сидящим в ней пожилым мужчиной и подкатили её к лифту, считавшемуся экзотической достопримечательностью особняка.

А в это время Квиллер, весь в холодной испарине в ожидании начала представления, сидел в глубине сцены в бальном зале. Огромный, заново декорированный зал украшали гобелены в стиле ар-деко и старинной работы светильники. Более сотни стульев окружали помост, на котором восседали сейчас оркестранты, успевшие уже сыграть вальс и джигу. На сцене стояли простой деревянный стол и кресло для диктора; на столе — телефон и рамочный микрофон, и тот и другой допотопного вида. У края сцены находился ещё один стол — для «студийного техника». Под помостом можно было рассмотреть змеящиеся провода, шедшие от динамиков и штативов с осветительными лампами к микшерскому пульту.

— Тебе не кажется, что эти провода создают впечатление беспорядка? — спросил Квиллер Хикси.

— Они создают впечатление высокотехнологичной системы, — ответила она.

— Что ж, тогда усилим это впечатление и добавим ещё проводов. — Он размотал удлинитель и пристроил его провод желтого цвета к куче проводов под помостом.

— Отлично! — воскликнула Хикси. — Это действительно впечатляет. Je ne sais quoi![6]

Зрительный зал постепенно заполнялся людьми, одетыми, все как один, в свитера. В зимнее время свитер являлся в Пикаксе повседневной одеждой, иные одежды надевались лишь на свадьбы или на похороны. Когда все расселись, свет в зале погас и зазвучала веселая мелодия «Танца Анитры», которая тотчас прервалась, когда через дверь, расположенную на заднем плане, на сцену ворвался диктор и произнес свои первые зловещие слова: «Мы прерываем передачу для того, чтобы сообщить вам сводку…»

Спустя сорок пять минут он прочитал последнее сообщение: «Никто и никогда не забудет того, что происходило здесь семнадцатого октября тысяча восемьсот шестьдесят девятого года».

Это было сверхиронией, ибо лишь несколько человек в округе когда-то что-то слышали об этом грандиозном пожаре.

Музыка, возвещающая конец представления, зазвучала из динамиков, и зрители разразились неистовыми аплодисментами; мэр Пикакса встал со стула со словами:

— Мы в неоплатном долгу перед этими талантливыми ребятами из Центра, которые сумели рассказать и показать нам эту незабываемую главу нашей истории.

Участники представления кланялись зрителям со сцены. Лицо Хикси озарялось обычной жизнерадостной улыбкой, лицо Квиллера имело привычное всем скорбное выражение. Когда последние зрители покинули зал, они упаковали реквизит и аппаратуру в чемоданы.

— Мы выполнили то, что наметили! — сказала Хикси с воодушевлением. — И всё получилось просто здорово!

— Да, всё прошло нормально, — скромно поддержал её Квиллер. — Хикси, ты всё отлично сделала. Поздравляю!

Вдруг мальчишка в больших очках и красном свитере, который, оказывается, стоял у них за спиной, наблюдая за упаковкой реквизита, спросил:

— А для чего этот жёлтый провод?

— Этот провод, мой юный друг, волею судьбы является питающей линией, при помощи которой наш инженер обеспечивает работу звуковой и осветительной систем, управляемых компьютером, — с нарочитой напыщенностью ответил ему Квиллер.

— Ооо!.. — протянул мальчишка, а затем после некоторого колебания спросил: — А почему же он ни к чему не присоединён?

— А почему бы тебе не подняться наверх и не попробовать там вкусных булочек? — ответил вопросом на вопрос Квиллер и пробурчал вполголоca, обращаясь к Хикси: — Дети… будь они неладны! Вечно донимают своими вопросами. Да и не только это, они наиболее вероятные разносчики простуды. Если мы отправимся с нашим представлением на гастроли, я ни в коем случае не хотел бы слечь.

— Кстати, о гастролях… У меня предчувствие, что мы намучаемся с продажей билетов, — сказала Хикси.

— Это точно. В Мускаунти могут клюнуть только на дармовщину.

— Как ты думаешь, стоит показать представление в Локмастере?

— Только в том случае, если они заплатят… Давай поднимемся наверх и ухватим что-нибудь из дарового угощения. — После того как улеглись волнения, вызванные премьерой, и после сорока пяти минут пребывания на сцене Квиллер чувствовал себя опустошенным.

На верхнем этаже гости кружили по просторному фойе, восхищаясь резными панелями высокого потолка и богато украшенными каминами. В руках у них были тарелки с закусками и стаканами янтарного пунша. Сиамские кошки также разгуливали по фойе, лавируя между гостями и подбирая оброненные ими крошки. Коко время от времени обнюхивал края брюк или лодыжки, обтянутые нейлоном, которые по известным только ему причинам привлекали его внимание.

Юм-Юм увертывалась от рук мальчишки в красном свитере.

— Лавируя между гостями, Квиллер добрался до буфетной, где стоял длинный, накрытый белой скатертью стол, манящий грибами, беконом, фаршированными маслинами, сырным маслом и другими вкусностями. Здесь же возвышались два кувшина с пуншем, который Милдред Хенстейбл разливала по бокалам.

— Это сидр? — спросил проголодавшийся актёр.

— Нет, это рыбацкий пунш: ром двух сортов плюс бренди двух сортов, — предостерегла его Милдред. — Я думаю, тебе лучше отведать другого пунша: клюквенный сок и китайский чай с лимоном.

— Звучит соблазнительно, — проворчал Квиллер, — только вот почему никто его не пьёт?

Сияющая Полли Дункан, в своём розовом мохеровом свитере, разливала пунш, не пользовавшийся популярностью у гостей.

— Квилл, милый, ты был великолепен! — произнесла она своим бархатным голосом, всегда вызывавшим у него сладостную дрожь. — Только теперь я поняла, почему ты был так занят последние две недели.

— Извини, что избегал твоего общества, Полли, — произнёс он виноватым голосом, — давай забудем об этом. Что, если нам заняться чем-нибудь необычным в эти выходные? К примеру, понаблюдать за птицами? — С его стороны это было верхом самопожертвования. Он терпеть не мог наблюдать за пернатыми.

— Боюсь, уже слишком поздно, — ответила Полли. — Птицы улетели на юг, и вот-вот выпадет снег. Но я собираюсь приготовить жаркое из говядины и йоркширский пудинг, а кроме того, у меня есть новая кассета с записями Баха.

— Не продолжай. Этого вполне достаточно, чтобы сделать меня твоим рабом на все выходные.

Внезапно их беседу прервала реплика «Отличная работа, мой мальчик!», произнесённая высоким визгливым голосом, казалось проникавшим всюду. Голос принадлежал Гомеру Тиббиту, штатному историку Мускаунти. Хотя Гомеру исполнилось уже девяносто, он производил впечатление вполне деятельного человека. Впереди себя он катил инвалидное кресло, в котором восседал Адам Динглберри, основатель компании погребальных услуг, предоставившей в прокат складные стулья для зрительного зала.

— Просто хотел поздравить вас с успехом, — обратился Гомер к Квиллеру, — перед тем как отбыть домой к своей юной прелестной невесте. Правнук Адама уже едет сюда, чтобы отвезти нас по домам.

— Он едет на катафалке, — сказал старый Динглберри. Зловещая улыбка при этом исказила его лицо.

Гомер игриво ткнул Квиллера кулаком под рёбра.

— А вы везунчик! Я почти тридцать лет копался где только можно, отыскивая хоть что-нибудь об этом распроклятом пожаре. А вы раз-два — и в дамки! Где вы все это откопали?

— В записках, которые вёл тесть Эвфонии Гейдж, — ответил Квиллер. Он не счёл нужным рассказывать о том, как Коко, проявляя большое любопытство к одному из чуланов, вытащил оттуда несколько пожелтевших бумаг, благодаря чему Квиллер и открыл тайник, где хранился этот документ вековой давности.

— Машина мистера Динглберри! Мистер Тиббит! — раздался голос из вестибюля.

Пара долгожителей направилась к дверям, и в это время к Квиллеру подошёл учтивый джентльмен в чёрном кашемировом свитере.

— Хороший спектакль, мистер К.! — произнёс он мягким, профессионально поставленным голосом.

— Благодарю.

— Меня зовут Пендер Вилмот. Я ваш сосед и поверенный миссис Гейдж.

— Жаль, что её не было на сегодняшнем представлении, — сказал Квиллер.

— Да, лично я убеждён, что стены этого дома не видели ничего столь впечатляющего с того дня, когда Хардинг победил на президентских выборах. А как вам нравится жить на бульваре?

— Я чувствую себя здесь несколько подавленно. Во время последней прогулки я насчитал семь объявлений о продаже домов.

— Я бы с удовольствием прибавил к этим семи ещё одно, — сказал поверенный, — но наша семья владеет домом на протяжении четырёх поколений, и тут уже чувства миссис Вилмот играют главную роль, хотя, думаю, стоящее предложение она приняла бы.

— На стоящее предложение нечего рассчитывать до тех пор, пока город не решит превратить бульвар в деловой центр.

— Раньше две тысячи тридцатого года город не сможет этого сделать, — сказал Вилмот. — Мистер К., это мой сын Тимми. — Мальчишка в красном свитере, которому так и не удалось поймать грациозную Юм-Юм, стоял вцепившись в отцовскую руку.

— Ну а вам, молодой человек, понравилось представление? — спросил Квиллер.

Тимми нахмурил брови.

— Когда все эти дома горели, а люди в них сгорали заживо, почему пожарные не поставили лестницы и не спасли их?

— Молодец, сынок, хороший вопрос, — подбодрил мальчишку отец, — давай-ка пойдем домой и обсудим его дома.

Они направились к выходу, и тут к Квиллеру подлетела Хикси, за которой следовал владелец кафе «Чёрный медведь» Гарри Пратт. При взгляде на его выпирающую во все стороны мускулатуру, неуклюжую походку и лохматые чёрные волосы становилось ясно, почему своему кафе он дал такое название. Хикси торжественно объявила:

— Гарри хочет, чтобы мы дали представление в «Чёрном медведе». — Ага, — подтвердил владелец кафе. — Туристический клуб ежемесячно устраивает у нас встречу своих членов: пьют пиво, едят гамбургеры и при этом что-нибудь смотрят или слушают. Обычно перед ними выступает егерь из заказника, или они смотрят видео. Настоящего представления не было ни разу.

— Сколько членов в клубе? — спросил Квиллер.

— Обычно собирается человек сорок, но я уверен, что придёт как минимум вдвое больше, когда узнают, что вы будете выступать.

— Насчёт меня не сомневайтесь. Ну что, Хикси, позаботься о распространении билетов!

Квиллер двинулся сквозь толпу, принимая поздравления.

Сьюзан Эксбридж, владелица антикварного магазина, со свойственной ей экспансивностью заключила его в крепкие объятия.

— Милый мой! Вы были неотразимы! Вам ни в коем случае нельзя бросать сцену! — восклицала она. — А как вам нравится этот дом, он великолепен! Эвфония провела меня по всем комнатам, перед тем как продать обстановку. Взгляните на эти панели! А паркетные полы! Канделябры… вам доводилось когда-либо видеть подобное? Может, вам требуется экономка с проживанием в доме, Квилл… я дорого не запрошу.

Следующими, кто обрушил на Квиллера комплименты, оказалась чета Комптонов.

— Ты был неподражаем, Квилл! — сказала Лайза, жизнерадостная дама средних лет, одетая в свитер, который обычно надевают на Хэллоуин. — Всё сделано в высшей степени профессионально!

— Тщательное таймирование — заслуга моего технического ассистента — придало представлению легкость и достоверность, — отметил Квиллер.

— Представление должны посмотреть все учащиеся с четвертого класса по двенадцатый, — сказал Лайл Комптон, который отвечал за школьное образование в округе. — Это пробудит в детях живой интерес к истории.

Квиллер содрогнулся, мысленно представив себя выступающим в зале, набитом юными переносчиками простудных заболеваний.

— Хочешь верь, хочешь нет, — сказала Лайза, — но я частенько бывала в этом доме — брала уроки танцев у Эвфонии. Мы порхали по бальному залу, как две Айседоры Дункан. Считалось, что мы отрабатываем грациозность и осанку, однако всё это навевало страшную скуку. Лично меня так и подмывало отбить чечетку.

— Тебе, Квилл, следовало бы поближе познакомиться с Эвфонией, — заметил Лайл. — Хотя ей сейчас под девяносто, спина у неё как у первоклассного барабанщика, так что, осмелюсь заметить, она заткнёт за пояс любого юнца.

— Я встречался с нею всего один раз, — сказал Квиллер. — Брал интервью, когда, помнишь, создавали звуковую историю Мускаунти. Изящная хрупкая дама в пурпурных колготках сидела на полу в позе лотоса. Припоминаю также, что её волосы были собраны назад с помощью пурпурной ленты.

Лайза согласно кивнула:

— Да, она часто повторяла, что пурпурный цвет излучает энергию. Джуниор рассказывал, что многое из её гардероба было такого цвета и что каждый день она стояла на голове.

— Когда она жила в Пикаксе, — продолжил Лайл, — она раскатывала на «мерседесе» со скоростью двадцать миль в час и сигналила изо всех сил на каждом перекрестке. Для полиции стало привычным делом штрафовать её за нарушение правил. Все Гейджи были немного со сдвигом, правда. У Джуниора на этот счёт, слава богу, кажется, всё в порядке.

Как раз в этот момент Джуниор Гудвинтер подошёл к ним, и Лайза переменила тему:

— Какой обильный листопад в эту осень!

— Согласно слухам, которые злонамеренно распускает господин мэр, — сказал Джуниор, — жители соседнего округа каждую ночь загружают опавшими листьями тяжёлые грузовики и под покровом ночи тайно перевозят в Пикакс, где разбрасывают по улицам.

— Может, вывезти им в отместку наши токсичные отходы? — в тон ему съязвил Лайл.

Затем поговорили о футбольном матче между первой командой Пикакса и её соперниками из Локмастера, состоявшемся две недели назад. После чего Комптоны откланялись, пожелав всем доброй ночи.

Джуниор обвёл печальным взглядом опустевший зал, выцветшую драпировку стен, с прямоугольниками и квадратами, указывающими места, где прежде висели картины.

— Да, у бабушки кое-что имелось! Сьюзан Эксбридж может порассказать тебе, что это были за вещи. И всё бабуля продала разом в частные руки. Я очень извиняюсь, Квилл, за то, что в доме нет ни одного телевизора. Может, пока не выпал снег, перевезешь из своего амбара?

— Лично мне телевизор не нужен. Кошкам, правда, он доставляет удовольствие, но и они спокойно переживут его отсутствие. Как ты думаешь, понравилось бы твоей бабушке сегодняшнее представление?

— Сомневаюсь. Ей никогда не нравилось то, что сделано не по её замыслу.

— В этом смысле она очень похожа на Коко. А это правда, что она давала уроки танцев?

— Да, только очень давно. Лет эдак сорок назад, — ответил Джуниор. — Но перед тем как переехать во Флориду, она попросила меня снять на видеопленку один из её танцев. Да, да! Это было потрясающе, Квилл! Женщина в восемьдесят лет под прозрачным покрывалом порхала по бальному залу, словно лесная нимфа! Лёгкая и даже грациозная… а я чувствовал себя как человек, склонный к вуайеризму.

— А где сейчас эта плёнка?

— Она взяла её с собой во Флориду. Полагаю, теперь она смотрит её и переживает былое вновь.

— А что, когда я доживу до её лет, я тоже буду получать удовольствие, просматривая то, что связано с моими успехами в бейсболе, — сказал Квиллер.

— Я видел, ты разговаривал с Пендером Вилмотом. Ему понравилось представление?

— Он был под сильным впечатлением. Послушай, Джуниор, а почему твоя бабушка не пользуется юридическими услугами компании Хасселрич, Беннет и Бартер»?

— Она считает их чрезмерно чопорными, к тому же бабушка всегда предпочитала иметь дело с молодыми, относя и себя к молодым. Поверь, она переживет всех нас… Что, все уже расходятся?… Успех сегодня был фантастический! Я до сих пор не могу поверить, Квилл, что ты один озвучил всех персонажей!

Только несколько человек из голодной и жаждущей пишущей братии оставались в зале, задавшись целью осушить до дна оба кувшина с пуншем. Они смешали оба напитка и после тщательной дегустации пришли к единодушному выводу, что смесь напоминает по вкусу политуру, но пьётся с удовольствием.

— Ты обратила внимание на типа в костюме и галстуке? — спросил Квиллер Хикси. — Он был с блондинкой… Они единственные, кто пришел не в свитерах.

— Дама была в парике, — уточнила Хикси, — кто они?

— Именно этот вопрос я хотел задать тебе.

— Думаю, они лазутчики, засланные «Локмастерским вестником», — предположила она — Они крадут все хорошие идеи. Бьюсь об заклад, под париком у дамы был спрятан магнитофон. Хорошо, что мы оформили авторские права на текст, так что в случае чего — сразу в суд.

Арчи Райкер и Милдред Хенстейбл уходили почти последними. Лицо издателя сияло радостью.

— Прекрасно сработано, дети мои! — похвалил он. — Лучшего публичного представления и быть не может; уверен, никто в округе не останется равнодушным.

— Спасибо, босс, — ответил Квиллер, — надеюсь на повышение.

— Пока что, мистер Квиллер, я могу лишь предупредить вас о том, что вам грозит увольнение, если ваша заметка не появится в ближайшем выпуске. Читатели достали меня тем, что жить не могут без вашей ясной и прозрачной прозы на второй полосе. Прошу учесть, что вы приступаете к работе после отпуска завтра — утром, — отпарировал Райкер.

— Отпуска?! Да я же работал как проклятый над сценарием и что-то не слышал даже малейшего намека на премию!

Старые приятели сохранили привычку подшучивать друг над другом ещё с тех давних времён, когда «Всякая всячина» обретала финансовую независимость благодаря Фонду Клингеншоенов, учрежденному Квиллером ради единственной цели: избавиться от своих постылых миллионов.

Райкер повёз домой Милдред, а Квиллер поведал Полли о том, что жаждет проводить её до каретного сарая на заднем дворе.

— Только провожу — и домой, — успокоил он сиамцев, нетерпеливо перебирающих лапками и время от времени бросающих на Квиллера вопросительные взгляды.

— Я так скучала по тебе, милый, — сказала Полли, когда они, взявшись за руки, торопливо шли под холодным октябрьским ветром. — Я уж решила, что между нами все кончено. Бутси тоже скучал.

— Ну уж! — с раздражением отозвался Квиллер. Он и сиамский кот Полли пребывали в состоянии холодной войны, возникшей ещё с тех времен, когда Бутси был совсем маленьким котёнком.

— Может, поднимешься ко мне перекусить по-настоящему и выпить кофе?

Квиллер ответил, что, пожалуй, зайдёт на несколько минут. Когда спустя два часа он медленно, не обращая внимания на холод, шел к себе, то весь светился неописуемым счастьем — самым большим счастьем, не идущим ни в какое сравнение с тем, каким он себе его представлял, будучи молодым. Прежде он верил, что счастливым можно быть только тогда, когда погоня за горячими новостями, ночное бдение над материалом для утреннего выпуска, скитание по городам в поисках сюжетов, торчание в пресс-клубах не связаны с необходимостью зарабатывать на кусок хлеба. Теперь же он довольствовался жизнью в маленьком городке, работой в маленькой газете, любовью умной женщины, своей ровесницы, и тем, что рядом с ним находятся два общительных существа сиамской породы. И был счастлив! А главное — он вновь на сцене! Ещё до того, как в студенческие годы он сыграл Тома в «Стеклянном зверинце», он получал огромное удовлетворение от того, что ему удавалось перевоплощаться в других людей.

У чёрного хода его встретили злобно мяукающие сиамцы. Всем своим видом, а особенно нервно размахивающими хвостами, они выражали неудовольствие тем, что их вечерняя трапеза так задержалась.

Тысяча извинений! — сказал Квиллер, накладывая кошкам еду. — Горячка кончилась, и теперь мы заживём нашей обычной жизнью. Вы очень хорошо поняли моё положение и этим сильно помогли мне. Как вы смотрите на то, чтобы немного почитать, я только выключу везде свет, не то счёт за электричество опустошит наш кошелёк.