Дуглас Коупленд

Мисс Вайоминг

Глава первая

Сьюзен Колгейт сидела со своим агентом, Адамом Норвицем, во внутреннем открытом дворике ресторана «Плющ» на окраине Беверли-Хиллз. В воздухе веяло прохладой. Накинув на плечи бежевый кашемировый свитер, Сьюзен украдкой кидала хлебные крошки прыгавшим по полу птицам. Макияж ее был безупречен, волосы – стильно подстрижены. Она просто женщина с обложки, которая, не мигая, смотрит с улыбкой на покупателя у кассы, далекая от реального мира пронзительно вопящих младенцев, кредитных карточек и мелких магазинных воришек.

Время от времени Сьюзен и Адам бросали взгляды в сторону двоих мужчин, которые сидели на другом конце оживленного ресторана.

– Видишь того парня слева? – спросил Адам. – Это Роджер, он поставляет звездам наркоту. Унитаз несмытый.

– Адам!

– От правды не уйдешь, – Адам отрезал тоненький ломтик фокаччо. – О боже, Суз, они на нас смотрят.

– И у мыслей бывают крылья, Адам.

– Как бы то ни было, а оба на нас так и пялятся.

К их столику подошел официант и наполнил бокалы для воды.

– А другой, – продолжал Адам, – Джон Джонсон. Полугнилой продюсеришко. В начале года он на какое-то время исчез. Слышала об этом?

– Что-то припоминаю. Я давно перестала читать газеты. Ты же знаешь об этом, Адам.

– Короче, пропал – ни слуху, ни духу. Выяснилось, что у него была передозировка и ему что-то привиделось, а потом он все раздал: и дом, и машины, и права, словом, все – и отправился бродяжить. Таскался по Юго-Западу и жрал гамбургеры с макдоналдовских помоек.

– Правда?

– Да. Слушай… – понизив голос, зашептал Адам. – О господи, похоже, Джон Джонсон смотрит на тебя, Суз, прямо таращится. Улыбнись-ка ему пообворожительней. Ну пожалуйста. Он, может, и с придурью, но все еще человек влиятельный.

– Адам, не нужно мне говорить, что я должна, а чего не должна делать.

– О боже. Он встает. Он идет сюда, – сказал Адам. – Эй, Лана Тернер, будь хорошей девочкой и поправь свой свитер. Ух, ты. Джон Джонсон собственной персоной. Какая мразь.

Сьюзен вглянула на Джона и снова повернулась к Адаму:

– Не будь ханжой, Адам, можно подумать, ты сам такой уж чистенький. Знаешь, что я думаю? Я думаю, что в каждом из нас есть что-то гадкое.

Джон остановился рядом со Сьюзен. Он смотрел на нее, нерешительно улыбаясь, и выглядел как школьник на выпускном вечере, который, набравшись духу, собирался пригласить на танец девушку выше по рангу.

– Здравствуйте, – сказал он. – Меня зовут Джон Джонсон.

Он неожиданно для Сьюзен резко протянул правую руку, но она ответила на рукопожатие и вместе со стулом отодвинулась от стола, чтобы лучше видеть Джона. Перед ней стоял симпатичный печальный мужчина, одетый во все уже ношеное: джинсы, потертую голубую рубаху в клетку и разваливающиеся армейские ботинки со шнурками разного цвета.

– Я Сьюзен Колгейт.

– Привет.

– Взаимно.

– А я Адам Норвиц.

Адам неловко сунул свою руку между ними. Джон пожал ее, не сводя глаз со Сьюзен.

– Да, – сказал он, – Адам Норвиц. Я уже слышал это имя.

Адам покраснел, услышав такую сомнительную похвалу.

– Поздравляю с «Суперсилой», – сказал он.

Из-за принятого прошлой зимой радикального решения сейчас Джон не получал ни цента со своего блокбастера «Суперсила». В кармане у него лежало девяносто двадцатидолларовых банкнот, и это были все его деньги.

– Спасибо, – ответил Джон.

– Адам сказал мне, что ты – мразь, – вмешалась Сьюзен.

Джон, застигнутый врасплох, рассмеялся. Адам застыл в ужасе, а Сьюзен с улыбкой продолжала:

– Но ведь это твои слова, Адам.

– Сьюзен, как ты можешь…

– Он прав, – сказал Джон. – Стоит только посмотреть на мой послужной список. Ты кормила птиц. Это замечательно.

– Ты тоже кормил.

– Люблю птиц.

Зубы у Джона были большие и белые, как кукурузные зерна. Глаза – бледно-голубые, точно выцветшие на солнце талоны на парковку, кожа – загорелая и продубленная.

– Почему? – спросила Сьюзен.

– Они не суют нос в чужие дела. Ни одна птица не стащила у меня сценарий и не напакостила за моей спиной. Кроме того, птицы продолжают водить с тобой компанию, даже если твои фильмы полная дрянь.

– О, это чувство мне знакомо.

– Сьюзен! – вмешался Адам. – Твои проекты идут на ура.

– Мои фильмы – мусор, Адам.

На другом конце террасы Роджер, пытаясь привлечь внимание Джона, стонал, словно тонущая подводная лодка, но Джон и Сьюзен не обращали на него никакого внимания, они чувствовали себя так, словно кроме них в ресторане больше никого не было.

Адам лихорадочно пытался найти выход из сложившейся ситауции, которая представлялась ему крайне неловкой, и наконец сказал:

– Может быть, вы и ваш, хм, коллега присоединитесь к нам, мистер Джонсон?

До Джона только сейчас дошло, что он стоит у всех на виду, в ресторане, окруженный людьми, настроенными поесть и посплетничать. Джон вдруг понял, что место, в котором он сейчас находится, прямо противоположно тому, где бы ему хотелось оказаться.

– Я… – пробормотал он.

– И что? – Сьюзен участливо взглянула на него.

– Я действительно хотел бы уйти отсюда… Может, пойдешь вместе со мной… ну, не знаю… прогуляться? Как ты?

Сьюзен встала, поймав удивленный и растерянный взгляд Адама.

– Я тебе потом перезвоню, Адам.

Обслуживающий персонал суетился вокруг, затем несколько минут длился эпизод, который вполне можно было бы вырезать, и вот уже Джон и Сьюзен выбрались на Норт-Робертсон бульвар и очутились среди спящих «саабов» и «ауди», в слепящем солнечном свете, от которого в глазах у них запузырился имбирный эль.

– Тебе удобно в таких туфлях? – спросил Джон.

– В этих? Да я могла бы на Альпы взобраться в таких тапочках, – улыбнулась Сьюзен. – Ни один мужчина никогда у меня такого не спрашивал.

– Похожи на итальянские.

– Я купила их в Риме в 1988 году, и они ни разу меня не подвели.

– В Риме? А что ты делала в Риме?

– Снималась в телерекламе соуса для спагетти. Может, видел. Ее крутили тысячу лет. Они потратили кучу денег, чтобы отвезти всех в Рим, а снимали все равно в павильоне, да еще реквизит был весь дрянной итальянский, так что получилось, будто съемки проходили в Нью-Джерси.

– Вот вам киношная экономика.

– Это был не первый мой опыт, но, пожалуй, один из самых странных. А тебе никогда не приходилось заниматься рекламой?

– Нет, я начинал прямо с художественных.

– Реклама – вообще странная штука. Ты можешь годами довольно успешно сниматься в еженедельных телесериалах, и никто про тебя даже не вспомнит, но достаточно появиться в три часа дня в какой-нибудь жуткой рекламе соуса, как люди тут же начнут обрывать твой телефон и вопить: «Я только что видел вас по телевизору!»

Мимо прошел почтальон, и, когда он уже обогнал Джона и Сьюзен, они, не сговариваясь, попытались повторить его размашистую походку, после чего состроили друг другу гримасы.

– Надо отдать ему должное, – сказала Сьюзен, – несмотря на возраст, он неплохо справляется.

– А мне сколько бы ты дала? – спросил Джон.

Сьюзен посмотрела на него:

– Лет сорок. А почему ты спрашиваешь?

– Значит, я выгляжу на сорок?

– Но это же хорошо. Если тебе не сорок, то тогда ты накопил мудрости больше, чем, скажем, бывает в тридцать пять. Это красит мужчину.

– Мне тридцать семь.

– Ты так и не сказал мне, почему спросил.

– Потому что, – ответил Джон, – когда я думаю о том, сколько мне лет, я говорю себе: «Эй, Джон Джонсон, все чувства, какие только можно, ты испытал, и с этого момента будут лишь повторения». Это пугает меня до смерти. Тебе такое никогда не приходило в голову?

– Видишь ли, Джон, жизнь не раз подбрасывала мне такие сюрпризы, что подобные вопросы меня мало волнуют. Но я думаю об этом. Каждый день, правда. – Она посмотрела на него. – Ты можешь не поверить, но сегодня мне исполняется двадцать восемь.

Джон просиял:

– С днем рождения, Сьюзен!

Утрированно изображая дружеский сердечный порыв, Джон потряс руку Сьюзен и с наслаждением ощутил прохладу ее ладони, как будто на ожог, о котором он и не подозревал, наложили целебную мазь.

Непривычно и ново было идти пешком по городу, сквозь который до этого им приходилось только мчаться в металлических капсулах с кондиционированным воздухом, и новизна эта придавала прогулке нечто неземное. Они слышали, как переключаются скорости машин, стремящихся к центру Беверли. До них доносились голоса птиц и шуршание веток. Джон чувствовал себя молодым, как будто он снова стал школьником.

– Знаешь, на что похоже то, как мы ушли из ресторана? – спросила Сьюзен.

– На что? – откликнулся Джон.

– На то, как будто мы вместе сбежали из дома.

Они миновали раскаленный солнцем перекресток, на котором парнишка-латинос с золотой коронкой на переднем зубе продавал карты с адресами кинозвезд.

– Ты когда-нибудь попадала на такую штуку? – спросил Джон.

– На «звездную карту»? Да, как-то продержалась года два. При перепечатке меня вычеркнули. Проезжая мимо моего дома, машины сбавляли ход, почти останавливались, а потом снова набирали скорость – и так каждый день и каждую ночь. Просто жуть. В доме стояла хорошая сигнализация, но даже с ней меня несколько раз так напугали, что пришлось на какое-то время перебраться к одному другу. А ты?

– Я не звезда.

В этот момент мимо проехал грузовик с сосисками Оскара Мейера, и все машины кругом дружно загудели, как свадебный кортеж. Набравшись храбрости, Джон спросил:

– Сьюзен, Сью, ты говорила о сюрпризах, так позволь задать один простой вопрос: тебе не кажется, что мы уже встречались?

Сьюзен задумалась, как будто готовилась дать письменный ответ в конкурсном диктанте.

– Я читала о тебе в журналах и видела кое-что по телевизору. Мне жаль, что у тебя не сложилось… ну, тогда, когда ты сбежал и попытался измениться или что-то в этом роде. Правда, жаль. – Шум вокруг стих, и Сьюзен, остановившись перед Джоном, пристально на него посмотрела. Его глаза напоминали сейчас глаза человека, который крупно проигрался и решил уйти из казино. – Я хотела сказать, что тоже здорово устала быть собой. Так что я тебя понимаю.

Джон сделал движение, словно собирался поцеловать ее, но в этот момент сзади них две машины завизжали тормозами в приступе дорожной ярости. Джон и Сьюзен обернулись и пошли дальше.

– Ты была королевой красоты, верно? – спросил Джон. – «Мисс Вайоминг».

– О господи, да. Меня включили в эту гонку лет этак с четырех. Я также была детской звездой на телевидении, «бывшей», невестой рок-звезды, человеком, уцелевшим в авиакатастрофе, и загадкой для публики.

– И ты довольна, что перебывала во всех этих обличьях?

– Я как-то никогда не размышляла над этим, – ответила Сьюзен после минутного раздумья. – Не знаю. Ты хочешь сказать, что можно жить как-то по-другому?

– Не знаю, – ответил Джон.

Они пересекли бульвар Сан-Висент, минуя здания и дороги, с которыми для каждого из них были связаны какие-то истории. Все эти здания теперь казались маловажными и не имели отношения к их жизни. Места, мимо которых они сейчас проходили, о чем-то напоминали: здесь состоялась неприятная встреча, а здесь когда-то обналичивали чек или обедали…

– Ты откуда? – спросил Джон.

– Ты про мою семью? Мы деревенщины из горного района на юге страны. С гор из штата Орегон. Ничтожества. Если бы моя мамаша не сбежала, я бы, наверное, уже была беременна седьмым ребенком от своего братца, и кто-нибудь из домашних выкрал бы младенца, чтобы выменять его на кучу лотерейных билетов. А ты?

– Семейство Лодж из Делавера, «Лоджи – Короли пестицидов», – возвестил Джон низким голосом диктора телевидения. Затем продолжил обычным тоном: – Мой прадедушка с материнской стороны открыл химикат, позволяющий прерывать размножение клещей, от которых страдают кукурузные побеги.

Зажегся зеленый свет, движение на бульваре возобновилось, а они пошли дальше. На Сьюзен было светлое платье, прохладное и удобное, из того же материала, что и лента победительницы конкурса красоты. Джон в своих джинсах и плотной рубахе потел, как графин с лимонадом, а его черная шевелюра поглощала солнечные лучи так же, как поглощают их камни в пустыне. Джон не стал искать помещение с кондиционером и зеркалом, а просто на ходу выпустил рубаху из джинсов и продолжал идти, не отставая от Сьюзен.

– Глядя на то, с каким важным видом наша семья разъезжала по востоку США, можно было подумать, что они изобрели атомную бомбу. А потом они выкинули эту непонятную штуку.

– Какую? – спросила Сьюзен.

– Моя семья прошлась по нашему генеалогическому древу бензопилой. Абсолютно безжалостно. Все, кого находили социально неполноценными, отсекались. Словно они и не жили никогда. У меня есть десятки двоюродных дедушек и бабушек, двоюродных братьев и сестер, с которыми я никогда не встречался, а все потому, что единственная их провинность заключалась в том, что они вели слишком скромную, неприметную жизнь. Один из двоюродных дедов был тюремным надзирателем. Долой его. Другой женился на женщине, которая вместо «театр» говорила «тиятер». Долой. И не дай бог, если кто-то оскорбит своего сородича. Всех их в нашей семье не порицали и не наказывали. С ними просто рвали отношения, их стирали из памяти.

Теперь оба молчали. К этому моменту они прошли, должно быть, уже около мили. Джону казалось, что они со Сьюзен очень близки, словно стена и краска.

– Скажи мне еще что-нибудь, Сьюзен, – попросил он. – Что угодно. Мне так нравится твой голос.

– Мой голос? Любой человек на земле может услышать мой голос практически в любое время. Для этого нужна только антенна, которая ловит сигналы спутниковых станций, без конца передающих омерзительные телешоу начала восьмидесятых.

Они оказались у магазина пластинок. Мимо прошли двое ископаемых из 1977 года панков с индейскими гребнями.

– Сьюзен, – сказал Джон, посмотрев на нее, – тебе не случалось увидеть – ну, скажем, в журнале или по телевизору – человека, лицо которого произвело бы на тебя такое сильное впечатление, что ты бы втайне каждый день надеялась, когда-нибудь, по крайней мере однажды, встретиться с этим человеком?

Сьюзен рассмеялась:

– Я так понимаю, что с тобой такое уже случалось?

– Странный вопрос.

Джон рассказал ей о видении, которое посетило его в медицинском центре «Сидарз-Сайнай» год назад и заставило решительно изменить свою жизнь. Он рассказал Сьюзен о том, что это ее лицо и ее голос явились ему тогда.

– Но кончилось все тем, что через несколько месяцев после того, как я ушел и полностью порвал со своей прежней жизнью, я понял, что у меня не было этого великого, грандиозного мистического видения. Я понял, что это была всего лишь одна из серий старой телепостановки, в которой ты снималась и которую показывали по телевизору, стоявшему рядом с моей койкой. И какой-то эпизод, должно быть, просто проник в мой сон.

Сьюзен казалось вполне разумным, что этот человек с грустными, померкшими, словно пустой экран телевизора, глазами увидел в ней прибежище, а потом разыскал ее. Она уже давно перестала верить в судьбу. Судьба? Глупое, избитое понятие. Но с Джоном ей снова начало казаться, что это судьба.

Резко взвыло устройство для сдувания листьев с газона, и как раз в тот момент, когда Джон собирался заговорить громче, вдалеке показалось здание «Сидарз-Сайнай» – между колоннадой кипарисов и придорожным щитом, рекламировавшим океанские круизы для геев. Рубашка Джона насквозь промокла от пота, поэтому они зашли в магазин и купили белую легкую футболку с надписью «Я люблю Лос-Анджелес» и две бутылки воды. Джон переоделся на стоянке под восторженные вопли от души потешавшихся подростков: «Внимание, на подиуме мужчина-супермодель!».

– А ну их к черту, – сказал Джон, и они перешли бульвар Сансет. Полдень остался далеко позади, и теперь машины ползли очень медленно, движение на дороге сделалось склеротичным. Они вошли в жилой район. У Сьюзен кружилась голова, ее клонило в сон.

– Мне надо присесть, – сказала она, и они уселись на бордюр перед голубым французским сельским домиком, чем вызвали подозрительные взгляды какой-то азиатки со второго этажа.

– Это все солнце, – сказала Сьюзен. – Оно сегодня не такое, как обычно. Или просто я не могу переносить жару, как раньше.

Она легла на бермудскую траву.

Джону вдруг стало как-то неловко: получалось, что только он про себя и рассказывает, поэтому он обратился к Сьюзен с просьбой:

– Расскажи мне про катастрофу. В Сенеке. Наверняка ты никогда об этом не рассказываешь, верно?

– Не все.

– Так расскажи.

Сьюзен снова села, и Джон обнял ее за плечи. Опустив глаза, как принц Уильям перед гробом своей матери, и глядя на мостовую, она начала рассказывать Джону свою историю. Сьюзен могла бы проговорить весь вечер, но этому помешали два обстоятельства: во-первых, установленные на газонах спринклеры начали бешено разбрызгивать воду во все стороны, и во-вторых, патрульная полицейская машина бесшумно материализовалась рядом. Двое полицейских с суровыми лицами выбрались из нее, держа руки на кобуре. Разморенная жарой Сьюзен попыталась подняться, но усталые ноги подогнулись в коленях. Джон помог ей встать.

– Господи, – сказал он, – стоит людям ненадолго присесть, чтобы передохнуть, как откуда ни возьмись налетает бригада быстрого реагирования. Кто вам платит зарплату, вы, идиоты? Я плачу…

– Никаких сил быстрого реагирования, мистер Джонсон. Не волнуйтесь, – сказал один из полицейских. – Мэм, – он внимательно посмотрел на Сьюзен, – миссис Трейс? Чем мы можем вам помочь? Подвезти вас? Вы были неподражаемы в «Заливе „Динамит“».

«Залив „Динамит“» – малобюджетный фильм в стиле экшн, недавно запустили в широкий видеопрокат, и дела у фильма шли неплохо. Адам провозглашал его возрождением актерской карьеры Сьюзен.

– Привет, ребята, – Сьюзен перешла на профессиональный тон. – Да, буду рада, если подбросите. – Она повернулась к Джону и улыбнулась с сожалением. – Мне страшно нравятся длинные прогулки, но я не из тех, кто любит идти неизвестно куда.

Сьюзен забралась на заднее пассажирское сиденье, и полицейский захлопнул дверцу.

– В Бичвуд-каньон, ребята. – Она открыла окно, выглянула из машины и сказала, обращаясь к Джону:

– Понимаешь… я даже не знаю номера своего домашнего телефона. Позвони Адаму Норвицу.

Машина тронулась с места, Сьюзен скатала свой шелковый шарфик, вымоченный спринклерами, и передала его Джону.

– То, что случилось после катастрофы, – куда интереснее. Лучше бы я тебе про это рассказала. Звони.

С этими словами она уехала, а Джон все стоял, прижимая шелк к сердцу, в то время как спринклер орошал его ноги, словно семена.

Глава вторая

За два дня до своего двадцатипятилетия Сьюзен летела из Нью-Йорка. Она ездила туда, чтобы пробоваться на роль чудаковатой соседки в комедии положений. Не на главную, а всего лишь на роль чудаковатой соседки. Следующим этапом были роли матерей. Прослушивание прошло неважно. У продюсерского спаниеля Принца Чарльза был понос, из-за чего служащие отеля постоянно дергали продюсера телефонными звонками и стучали в дверь, в то время как Сьюзен пыталась спасти затасканные шутки, сочиненные выпускниками кинематографических колледжей, всю жизнь изучавших классику кино.

С позором отступая, она села на рейс 802 Нью-Йорк – Лос-Анджелес, устроившись во втором классе. Сьюзен ощущала, как от пассажиров, всегда готовых уловить, что знаменитость потерпела неудачу, исходили волны жалости. Спасибо хоть предвзлетной рутине, которая немного отвлекла ее: демонстрация спасательных жилетов и легкая внутренняя дрожь, когда самолет набирал скорость и отрывался от земли. Мониторы начали показывать диснеевские мультфильмы и рекламу. Снова начали крутить комедийный сериал «За ваше здоровье».

Надпись «Пристегнуть ремни» погасла, и стюардессы принялись уныло швырять в пассажиров пакетиками с жареным миндалем. «Теперь авиакомпании совершенно не интересуются пищей», – подумала Сьюзен. А когда-то между Восточным и Западным побережьем она летала как королева: тогда она играла в покер с Ником Нолтом, делала педикюр вместе с Эртой Китт и обменивалась сплетнями с Родди МакДауэллом. А сейчас ее спутники все одновременно принялись рвать пакеты и пожирать миндаль, точно саранча, и по всему салону распространился соленый запах поедаемых орехов. Эх, вот она, потеря популярности.

Сьюзен сидела у окна на месте номер 58-а и рассеянно смотрела в иллюминатор на раскинувшийся под ними пейзаж. Слева от нее расположилась пожилая чета – он какой-то инженер, и она – похожая на мышь жена образца пятидесятых. Мистер Инженер был убежден, что сейчас они пролетают прямо над Джеймстауном, «местом, где родилась Люсиль Болл», и, перегнувшись через Сьюзен, он тыкал пальцем в самый обычный с виду американский городок, где покупают «Тайд», едят «Суп Кэмпбелл» и где раз в десять лет происходит дикое, бессмысленное убийство. Позднее, разглядывая карту восточной части Соединенных Штатов, Сьюзен убедится, как глубоко ошибался мистер Инженер, но сейчас она глупо таращилась вниз в мистической надежде увидеть крохотное пятнышко огненно-рыжих волос.

Именно в тот момент и взорвался двигатель – левый, хорошо видный Сьюзен с ее места. «Пумп» – так лопается попкорн – звук был приглушен обшивкой фюзеляжа. Удар швырнул стюардесс и тележки с напитками прямо на сидевших пассажиров, а кислородные маски свесились с потолка, как языки ящериц. Самолет начал падать, и Сьюзен вместе с другими непристегнутыми пассажирами зависла над креслами, точно колибри. «Я могу парить, – подумала она. – Я – астронавт». Никто даже не успел испугаться, настолько быстро все произошло. Во время толчка послышался стон, кто-то выругался, но ни у кого не случилось истерики, и некоторое время не было слышно практически никаких других звуков.

Затем пилот снова взял самолет под контроль, и, когда он натянул невидимые поводья, возникло такое ощущение, будто машина всей своей тяжестью грохнулась о бетон. Кислородные шланги закачались, и на телеэкранах вновь замелькали кадры из сериала «За ваше здоровье».

Следующие две минуты полет протекал нормально. Сьюзен с некоторым облегчением слушала, как мистер Инженер во всех подробностях описывает миссис Инженер, почему самолет будет лететь и дальше.

Затем снова началось снижение, долгое, как песня, звучащая по радио, свободное ровное парение, спокойное и плавное. Сьюзен казалось, что остальные пассажиры, должно быть, сердятся на нее за то, что она сглазила их полет, что, оказавшись на борту, никудышная знаменитость навела порчу на самый обычный полет, прямо как пишут в бульварной газетенке. Сьюзен старалась не смотреть на окружавших ее людей. Она пристегнула ремень. «Вот как все это кончается, – подумала она, – в катастрофе над родным городом Люси, среди телевизоров, гоняющих старые фильмы, разлитых напитков и воющих двигателей. Как только самолет врежется в землю, я перестану быть собой. Превращусь во что-то новое».

К своему удивлению, она почувствовала необычное облегчение, оттого что скоро закончится пластиковая вереница неудавшихся личин, которые она нанизывала друг на друга всю свою жизнь. «Возможно, я всего лишь моргну и, открыв глаза, увижу, что вылупилась из яйца, перевоплотившись в птицу кардинала. Возможно, я встречу Христа. Но что бы ни произошло, я вырвусь из круга! Что бы ни произошло, я больше не буду неудачницей, или марионеткой, или бывшей знаменитостью, которую люди могут ненавидеть, любить или проклинать».

Самолет тряхнуло, он поехал брюхом по земле, подскочил и зарылся в грунт. Грохот был таким, что заглушил все остальные ощущения. Зрительные образы замелькали, как часто сменяющиеся кадры, – тела, земля и багаж посыпались на Сьюзен как из дробилки для щепы, – послышались, визг сминающегося металла и свист воздуха. Затем наступила тишина.

Ее съехавшее с места сиденье остановилось вместе с секцией фюзеляжа. Инженер, его жена и оба их кресла… исчезли. Осталось только одно ее кресло, прикрепленное к части фюзеляжа. Сьюзен какое-то время сидела не шевелясь и не сводила глаз с дыма, поднимавшегося вдалеке справа. Она почувствовала запах топлива. Осторожно отстегнув ремень кресла 58-а, она окинула взглядом оставленное под паром сорговое поле. Бегло оглядев себя, Сьюзен не обнаружила на своем теле ни единой царапины, в то время как искалеченные и обгоревшие останки других пассажиров вперемешку с обломками изуродованного самолета валялись на полосе длиной в полмили. Не прошло и нескольких минут после крушения, как окрестные жители начали стекаться к месту катастрофы. Но пока люди еще не подошли, Сьюзен была одна среди обломков и изувеченных тел, словно посетитель музея в дождливый вторник. Груда неразогретых, завернутых в фольгу обедов лежала на ногах стюардессы. Чемоданы полопались как хлопушки, и теперь всюду валялся багаж, перемешанный с грязью, вывороченными корнями и цветками одуванчиков. Сьюзен попыталась найти кого-нибудь еще, оставшегося в живых. Но повсюду валялись только оторванные руки, ноги и головы. Покрытый копотью фюзеляж был заполнен телами погибших пассажиров.

Сьюзен почувствовала себя призраком. Она пыталась найти свои собственные останки среди мертвых тел, но ей это не удавалось. Ее охватил страх: а вдруг связь между ее телом и душой прервана.

Первыми прикатили подростки на велосипедах и теперь, побросав их, сомнамбулически бродили вокруг места катастрофы. Они выглядели такими юными и живыми. Сьюзен подошла к ним, и один из парней крикнул: «Эй, леди, вы видели?! Видели, как грохнулась эта штука?» Сьюзен кивнула в ответ, поняв, что мальчишки ее не узнали и что им и в голову не могло прийти, что она – тоже пассажир.

Потом Сьюзен затерялась среди зевак, грузовиков, воющих сирен и машин скорой помощи. Она выбралась из толпы и вышла на недавно мощенную дорогу, по которой и побрела от места крушения к домам. Она выжила, и теперь ей нужно было уединение и тишина.

Сьюзен смотрела на названия улиц: Брин-Мор-Уэй, Аппалуза-стрит, Корнфлауэр-роуд. Пройдя немного по Корнфлауэр-роуд, мимо недавно возделанной земли и молоденьких деревьев, она увидела новый дом, на крыльце которого скопилась стопка газет. Сьюзен подошла к двери, позвонила и почувствовала, как плечи ее расслабились, когда стало ясно, что никто не ответит. Заглянув в дом, она увидела типичную для среднего класса комнату, прохладную и тихую, такую же тихую и манящую, какой наверняка показалась сокровищница Тутанхамона тем, кто ее открыл. Сьюзен ощутила покой, напомнивший ей о том, как однажды ребенком она ехала ночью на заднем сиденье семейного «корвера» и, посмотрев вверх, вдруг увидела сквозь открытый люк звезды – самое роскошное зрелище на свете.

Она попробовала открыть входную дверь, но та оказалась заперта. Дверь находившегося рядом с домом гаража тоже была на замке, тогда, обойдя дом, Сьюзен попробовала попасть в кухню. Снова неудача. Взяв камень размером с персик, она разбила стекло, отодвинула щеколду, открыла дверь и вошла в кухню. Оказавшись в доме, Сьюзен быстро проверила наличие сигнализации – голливудская жизнь сделала ее знатоком, – но сигнализации не было. Какое облегчение! И как тихо.

Сьюзен втянула носом воздух, налила стакан воды из-под крана и пробежалась взглядом по предметам, примагниченным к дверце холодильника: семейные фотографии, двое симпатичных детей, мальчик и девочка, и фото матери – одна из тех «футбольных мамаш», о которых она читала в женских журналах, – тип женщин, которые переносят роды с отважной улыбкой и просто не могут взять на пикник питательно несбалансированные продукты. Было здесь и фото отца, атлетически сложенного, в голубом нейлоновом спортивном костюме, с дочкой, которая по-индейски вскарабкалась ему на спину. Также на холодильнике висел календарь, ориентируясь на пометки в котором Сьюзен быстро разобралась, что «Гэлвины» пробудут в Орландо еще несколько дней. Заглянув в холодильник, она нашла немного забытых морковных палочек и, грызя их на ходу, прошла в гостиную. Послышалось слабое завывание сирен, и она включила телевизор. Принадлежавший местной службе новостей вертолет кружил над местом катастрофы. События, показываемые по телевизору, показались Сьюзен более реальными, чем то, что она пережила на самом деле. Как следовало из сообщений, спасатели все еще искали оставшихся в живых. Число жертв составляло 194 человека. Сьюзен выслушала все это. Она была не способна реагировать на катастрофу, и это ее путало. Сьюзен, естественно, знала, что такое шок, она знала также, что проявится он остро и самым необычным образом.

Позднее солнце пробивалось сквозь шторы гостиной. Сьюзен включила кондиционер и прошлась по тихому дому. На втором этаже в коридоре она ненадолго задержалась, постояв прижавшись щекой к прохладной оштукатуренной стене. В доме имелось три спальни и два туалета, их привычный вид казался таким нереальным, что Сьюзен почудилось, будто она волшебным образом перенеслась на пятьсот лет вперед и сейчас рассматривает диораму, восстанавливающую жизнь североамериканского среднего класса конца двадцатого века.

Ванная комната была большая и чистая. Сьюзен наполнила ванну водой, разделась, забралась в нее и с головой погрузилась в голубую, словно прозрачный драгоценный камень, хлорированную воду, а когда вынырнула, чтобы глотнуть воздуха, расплакалась. На ее теле не было ни малейших повреждений – ни порезов, ни синяков, – тело было свежо, как молодое яблоко. Сьюзен сидела в ванной, подтянув колени к подбородку, и думала о своей матери, Мэрилин, и о пристрастии Мэрилин к лотерейным билетам. С самого раннего детства Сьюзен крайне недоверчиво относилась к лотереям. Конечно, лотереи давали человеку возможность выиграть 3,7 миллиона долларов, но эти лотереи открывали также и другие двери – двери, которые человек, вероятно, и не хотел открывать, двери, которые уже не закроются. На человека могло катастрофически обрушиться и добро, и зло. Не является ли ее спасение наградой за то, что она никогда не стирала защитный слой с лотерейных билетов?

Сьюзен плеснула водой в лицо – смыть слезы. Зубы ее покрылись налетом, и, набрав воды в рот, она потерла их языком. Теперь она уже не казалась себе мертвецом или призраком.

Дыхание стало ровнее. Небо темнело. Сьюзен вылезла из ванны, вытерлась полотенцем и надела махровый халат Карен Гэлвин. После чего она снова пришла в кухню и разогрела банку грибного супа. Когда суп был готов, она взяла его и коробку крекеров и вернулась в гостиную к телевизору. А вдруг соседи заметят свет и заподозрят, что в дом кто-то забрался? Сьюзен отогнала эту мысль. Похоже, этот район перевезли сюда на грузовом самолете с голливудской съемочной площадки; его спроектировали специально для тех, кто не любит общество, и Сьюзен подумала, что, наверное, можно врубить альбом тяжелого металла на полную мощность, и никто и ухом не поведет.

Все местные журналисты были за работой, и Сьюзен не удивилась, когда на экране за спиной диктора увидела свою собственную фотографию из старых новостей. Она вспомнила день, когда позировала именно для этой фотографии. Ее муж Крис, рок-звезда, тогда тоже был с ней. Он стоял за спиной фотографа и крякал. Сьюзен была рада, что сейчас она далеко от Криса, прослушиваний и грязных статей бульварной прессы. Постойте – а где же я? В Огайо? В Кентукки? Она встала и отправилась проверить почту, лежавшую у входной двери. Сенека, Огайо. Хорошо.

Сьюзен вернулась на кушетку, чтобы послушать что-нибудь еще о своей предполагаемой смерти, гадая, сколько времени потребуется властям, чтобы собрать останки тел и фрагменты зубов и понять, что ее среди жертв нет. Интересно, не выдаст ли ее то, что ремень на кресле 58-а расстегнут.

Сьюзен уснула на кушетке и на следующее утро проснулась голодная и полная любопытства. Телевизор все еще работал, и, попереключав каналы, она убедилась, насколько верно утверждение о том, что мы совсем не знаем, что о нас думают другие. Настроение ее совсем испортилось, так как она точно определила свой ранг в этом аду индустрии развлечений.


«Прервала посредственную актерскую карьеру ради низкопробного рок-н-ролла».

«Девочка из маленького городка – вознесение и низвержение».

«Довольно хитрая, но опрометчивая».

«Многострадальная жена муженька рокера и кутилы».

«Последняя жалкая роль в жалком фильме».


Она увидела, как Си-Эн-Эн берет интервью у ее матери и отчима на лужайке перед их домом в Шайенне. Мэрилин держала фото Сьюзен в рамке, прижимая его к животу, словно хотела скрыть беременность. На фотографии Сьюзен была запечатлена совсем подростком. Молоденькая, совсем юная, она была сфотографирована за три минуты до того, как стала знаменитостью, перед тем как ее маленький мир вдруг расширился так резко, точно взрыв космического корабля в кино. Ее отчим, Дон, стоял скрестив руки, и вид у него был суровый. Оба говорили о смерти Сьюзен, оба бормотали: «Без комментариев» в ответ на вопрос, собираются ли они затевать тяжбу с авиакомпанией. Затем последовал десятисекундный отрывок из многосерийной постановки «Семейка Блумов», где Сьюзен сыграла свою самую памятную роль – «хорошую» дочь Кейти. После этого отрывка диктор торжественно и скорбно произнес: «Сьюзен Колгейт – королева красоты, жена известного рокера и преданная дочь. Ныне ее звезда светит в небесах». Услышав это, Сьюзен глубоко вздохнула.

Она сделала апельсиновый сок из замороженного концентрата, затем приготовила тарелку свежезамороженного гороха в растопленном маргарине, два хорошо прожаренных пирожка с соусом «Тысяча островов» и булочки с ломтиками плавленого сыра. Эта еда напомнила Сьюзен о том, как в детстве она лежала в больнице из-за аппендицита, и ей показалось, что она вернулась в то далекое прошлое.

Сегодня по Си-Эн-Эн не показали ничего нового. Сьюзен подумала, что уже завтра о ней не скажут ни слова, а еще через день рана в народной памяти окончательно затянется. Мир забудет о ней, и она забудет о мире. Какой бы след она ни оставила, память о ней исчезнет так же быстро, как порез от бумаги. Весь труд, время и душевные силы, которые она потратила на то, чтобы стать тем, кем стала, – все зря.

Выключив телевизор, она поднялась наверх и примерила кое-что из гардероба Карен Гэлвин. Размер ее, но только стиль спортивный. Несколько неплохих украшений – выбор мужа?

Как-то вечером Сьюзен увидела по телевизору отрывок из устроенной в ее память службы, с Крисом Трейсом, которого привезли из Германии специально для того, чтобы он шел во главе скорбящих в часовню на кладбище Вествуд под щемящие звуки рок-версии «Amazing Grace». Ей стало стыдно из-за того, каким жалким образом ей отдают последюю дань. И кто только такое устроил? Возможно, люди Криса, – но потом она поняла, что службу эту наверняка организовали рекламщики, которые думают только о том, как им разжалобить толпу и загнать ее в кинотеатры, чтобы обеспечить аншлаг третьи выходные подряд.

Ее мать и отчим, у которых после службы снова брали интервью, стали ключевыми фигурами в процессе, возбужденном против авиалинии. «Мы бы отдали все, что сможем выиграть в результате этого процесса, только бы вернуть нашу драгоценную Сьюзи в отчий дом». Сьюзи? Раньше Мэрилин называла Сьюзен по-всякому, но Сьюзи?.. Нет, такого еще не бывало.

В выпуске местных новостей сообщили, что авиакомпания заплатила фермеру за трехлетний урожай сорго и, взяв у шахтеров специальное оборудование, просеяла землю на месте катастрофы и собрала все части останков. Коронер признал, что многие тела так обгорели, что даже не поддаются идентификации. Все страхи Сьюзен, связанные с тем, что власти могут обратить внимание на ее отсутствие, вконец развеялись после интервью с дежурной сопровождающей, которая, едва сдерживая слезы, взволнованно рассказывала о том, как провожала Сьюзен к самолету («Я даже не поверила, что это Сьюзен Колгейт! Да еще во втором классе»). Пожалуй, из всего, что Сьюзен о себе услышала, лишь слова дежурной сопровождающей были по-настоящему теплыми и искренними.

Как бы то ни было, Сьюзен полагалась на то, что семья Гэлвинов, будучи экономной, из тех, что покупают продукты оптом, останется в Орландо до конца заранее оплаченного отпуска, несмотря на то что чуть ли не перед их домом произошла одна из крупнейших в Северной Америке гражданских авиакатастроф. Если верить календарю, Гэлвины возвращаются в Колумбус в шесть десять, а в Сенеку прибудут к восьми часам вечера.

Утром того дня, на который было запланировано возвращение хозяев, Сьюзен прошлась по всему дому с тряпкой и средством для мытья стекол и протерла все поверхности, на каких только могли остаться отпечатки пальцев. Выстирала постельное белье и полотенца и разложила их в прежнем порядке. Расставила продукты в буфете и морозильнике так, чтобы не было заметно, что их стало меньше.

Затем она выбрала кое-какие вещи из глубины шкафа Карен Гэлвин, из ящиков, где хранилась одежда, которую редко носили или не носили вообще. Там же, в глубине шкафа, под горой обуви и большой упаковкой энергетических батончиков Сьюзен нашла несколько париков пепельной блондинки, такого стиля, который ассоциировался у нее с женщинами, каким-то образом связанными со вторым и третьим поколениями денег индустрии развлечений. Сьюзен положила пару париков и отобранную одежду в явно ненужную спортивную сумку, сунула в нее несколько энергетических батончиков, кое-что из косметики и пару трогательно практичных туфель Карен. Сьюзен сымпровизировала наряд для грядущего дня, взглянула на себя в зеркало и кивнула.

Готово.

Оставалось сделать еще одно. Забравшись в бар мистера Гэлвина, Сьюзен выбрала то, что, как ей казалось, могло больше всего привлечь подростков – «Джек Дэниелз» – и вылила три четверти бутылки в раковину. Бутылку с остатками виски и несколько пустых банок из-под пива она расставила полукругом перед телевизором. После чего вооружилась фломастером и, подражая почерку подростка, коряво написала на телеэкране «Даешь „Металлику“». Кроме того, она выставила шесть бокалов, ополоснув их виски и оставив на двух из них следы губной помады. Затем навела беспорядок на кушетке и разбросала повсюду кое-какие безделушки. Вернувшись, семья найдет только свидетельства не слишком опасного вторжения компании подростков.

В парике и одежде Карен Сьюзен чувствовала себя вполне комфортно. Она вышла через незапертую дверь дворика на заднюю улицу и зашвырнула тяжелый пластиковый мешок с мусором, скопившимся за неделю, в помойный бачок соседей. Поразмышляв о том, куда ей направиться, Сьюзен выбрала Индиану.

Глава третья

Когда в больнице Джон наконец проснулся, то услышал, как врач сказал медсестре, что легкие Джона почти полностью забиты, затем последовало: «Боже, ну и видок у него. Просто ужасный. Лицо вроде знакомое. Киношник?»

– Джонсон. Он снял «Бюро частного сыска „Бель Эр“».

– Понятия не имею. Что еще?

– «Бель Эр-2».

– А, да, это одно из немногих продолжений, которое оказалось лучше первого фильма.

– А, ну да. А вы смотрели «Дикую землю»?

– Нет. Даже не слышал.

– Вы не одиноки. Ее даже на видео не выпускали. Я думаю, отправили прямиком в Малайзию.

– Постой-ка, это уж не он ли ставил «Обратную сторону ненависти»?

– Его рук дело. Ее разослали прямиком по внутренним авиалиниям.

– За эту стряпню он заслуживает кары небесной. Я летал через страну раз восемь в год, и этот фильм стал для меня сущим проклятием. Он преследовал меня независимо от того, каким рейсом и куда я летел.

Врач с сестрой очень осторожно осмотрели его тело, словно осыпающуюся рождественскую елку.

– Пора снова заняться его легкими. Парень просто нашпигован таблетками. Боже, ну и дела!

Сестра включила аппарат, но тут же выключила его, когда Джон что-то промычал.

– Оа ео ла яо вио.

– Он что-то говорит. Что он сказал?

– Оа ео ла яо вио.

– Бред какой-то. Постарайтесь разобрать.

– Мне кажется, он говорит: «Она не пошла прямо на видео».

– Что не пошло?

– «Диая зя».

– «Дикая земля».

– Ты жоа.

– Похоже, док, он назвал вас Дон Жуаном.

Что бы там ни говорила медицинская бригада, Джон считал, что его едва не убила какая-то инфекция, а вовсе не большая доза пяти различных выдаваемых только по рецепту лекарств, смешанных с коньяком и двумя земляничными коктейлями для похудения.



Ночь, когда он чуть не умер, ничем не должна была отличаться от обычной: в тот день он собирался отправиться на встречу с другом Айвана – парнем, который привез из Нью-Йорка на продажу пьесу, затем, возможно, ненадолго зайти вместе с ним к Мелоди, чтобы там с кем-нибудь быстренько пообниматься. Но Джон проснулся около полудня с болью во всем теле и тошнотой, мысли туманились, и он по ошибке принял это за реакцию на вчерашние таблетки серакса, метамфетамин и мазохистский секс. Ведь действительно кожаный капюшон тер ему кадык, он, кажется, припоминал, что слишком туго затянул какую-то веревку. Основание пениса болит – ой! – может, там на коже рана? Да и пепельница от Вазарели, дорогущая как автомобиль, расколота на три части.

Кей закончила прибираться на кухне и оставила ему на вечер поесть. Джон слышал, как отъезжает ее машина. К горлу подступила тошнота, было трудно дышать. Он дотащился до душа, там его вырвало, после чего он подобрал закатившуюся под раковину таблетку серакса и сжевал ее. Джон разделся, привалившись плечом к кафельной стене, включил горячую воду и почувствовал, что страшно голоден, потому что почти ничего не ел весь день. Споласкивая тело, он потерял сознание.

Когда Джон пришел в себя, за окном почти стемнело. Он закрыл кран. Его колотила дрожь, и он понял, что просто болен – болен! Он не болел уже давно, и сердце его екнуло, когда он вдруг понял, что вовсе не от наркотиков или от других излишеств челюсти его издают стук, словно дерево, полное птиц. Он протянул руку к телефону, что висел на стене рядом с унитазом, и ударил ладонью по кнопке громкой связи: раздавшийся гудок разрезал тишину, как бритва.

Кому же позвонить? Надо было соображать быстрее, потому что номера вылетали у него из головы. Кей уже, наверное, вернулась домой и спокойно попивает любимое вино. Мелоди сейчас в Ранчо Мираж, занимается организацией уик-энда в стиле фэнтези для банкиров. Айван в Швейцарии, куда он отправился на переговоры с инвесторами. Мать? Нет, он ни за что не позволит ей увидеть себя в таком состоянии. Его ассистентка Дженифер уволилась вчера, когда обнаружила микрокамеру, которую Лопес, его охранник, установил в туалете. («Джон, просто не могу поверить, что ты хочешь обвинить меня в том, что я ворую твой кокаин». – «Но, Дженифер, ты действительно воровала мой кокаин». – «Даже если и так, то как тебе только в голову могли прийти такие гнусные мысли?») Мосты сожжены.

Номера телефонов окончательно спутались в голове, так что Джон нажал аварийную кнопку с крестиком. Хрипя в трубку, он попросил подростка-диспетчера «прислать эту чертову „скорую“». К тому времени, когда «скорая» наконец появилась, Джон уже успел натянуть спортивные штаны, ссыпав в их просторные карманы целый мешок таблеток, которые одна за другой со стуком вываливались на пол, пока он полз вниз по лестнице к входной двери. Он добрался до двери как раз в тот момент, когда прибыли санитары, и снова лишился чувств.

Несколько часов спустя, после того как врачи разобрали по косточкам его творческий путь и прочистили его легкие, Джон лежал в прохладной, тихой палате медицинского центра «Сидарз-Сайнай». Рядом с кроватью стоял телевизор размером с пачку «марльборо». Джон прослушал юмористическую программу, несколько реклам, после чего, собрав все свои силы, повернул голову, чтобы посмотреть на изображение. Показывали какое-то дерьмовое шоу начала восьмидесятых. С целой кучей «бывших».

У него кружилась голова, его тошнило и бил озноб. Джон вспомнил, как в молодости, когда он жил с матерью в Кентукки, на их городок обрушился этот случайный торнадо. Джон шел по улице, дома по обе стороны от него лежали в развалинах. Рядом с крытым грузовиком валялась туша коровы, с которой содрало всю шкуру. Лошадь застряла в ветвях единственного уцелевшего дерева, листья с которого сорвало в разгар лета.

Внезапно Джон снова почувствовал себя шестнадцатилетним мальчишкой; его тело очистилось. Он почувствовал себя пружинистым, сильным, и ему захотелось кувыркаться на высоком школьном батуте. Ему захотелось кататься на горных лыжах. Захотелось карабкаться на присосках по окнам небоскреба. Он почувствовал, что может летать. И он взлетел над зданием медицинского центра, над Лос-Анджелесом – туда, к солнцу, в верхние слои атмосферы, и стал стучать кулаками по орбитальной станции «Мир». И тут он услышал женский голос.

– Нет, Джон, – произнесла обладательница голоса. – Пора возвращаться.

– Ты, наверное, шутишь.

Джон продолжал лететь навстречу солнцу.

– Нет, Джон Джонсон, я не шучу. Это не входит в мою должностную инструкцию.

Джон повернулся и увидел лицо Сьюзен, не так давно исчезнувшей с экранов. Это было милое, по-телевизионному пропорциональное, общеамериканское лицо, лицо ребенка, выращенного на тетрациклине и уроках кун-фу.

– Ты что, руководитель студии?

– Джон, мы здесь не о правах на распространение в Канаде и Мексике договариваемся. Мы здесь, чтобы тебе стало лучше.

– Лучше? Да мне никогда не было так хорошо. Черт, я только что постучал в орбитальную станцию «Мир».

Он почувствовал, что падает обратно на землю – сквозь ионосферу, и тропосферу, и голубую атмосферу.

– Прекрати! – крикнул Джон. – И кто ты вообще такая? Мы знакомы? Отправь меня обратно!

– Посмотри на меня, Джон.

– Я смотрю. Я и так смотрю.

– Нет. Ты не смотришь, а ищешь способ отделаться от меня и снова улететь в космос.

– Ладно, ладно, ничего против тебя не имею. Но ты что, меня обвиняешь? Я не хочу возвращаться вниз к своей ничтожной жалкой жизни.

– Ты считаешь свою жизнь жалкой?

Падение прекратилось, ноги Джона болтались в атмосфере, а голова была в открытом космосе.

– Это совсем не то, что бы мне хотелось.

– А чего бы тебе хотелось?

– У меня что, готовый список составлен?

– А что плохого в том, если у тебя будет такой список?

– Ничего, я думаю, – не сразу ответил Джон. Он посмотрел на восток, в сторону побережья.

– Эй, погляди на Нью-Йорк! Видишь огни? Там сейчас ночь.

Зрелище и вправду было изумительным.

– Разумеется, Джон, мир прекрасен. Но ты говорил мне о том, что хотел бы изменить свою жизнь. Что именно ты бы хотел изменить?

– Не знаю. Может, просто быть одним из тех парней, которые покупают рубашки для гольфа, одним из тех, кто отвозит своих ребятишек на занятия по дзю-до, а потом в кондитерскую.

– Правда?

– Ну, это было бы только начало. Я постоянно встречаю этих парней в субботу вечером на автостраде. Они женаты на «футбольных мамашах» и не имеют любовниц.

– Джон, давай поговорим серьезно. Мы попусту теряем время.

– Ладно, ладно. Подожди. Дай мне подумать.

– Эй, Джо-о-о-о-н! – снова позвало видение.

– Знаешь что? – сказал Джон. – Мне просто хотелось бы перестать быть собой. Хотелось бы стать никем. Очиститься и начать все сначала.

– Так давай – начни все сначала.

– Это слишком сложно.

– Это не сложно. Совсем наоборот. Что может быть проще?

– Кто ты такая?

– Речь не обо мне.

– Откуда-то я тебя все же знаю.

– Ты попусту теряешь время.

– И что теперь будет?

– Ты вернешься в больницу.

– Ох.

– Ты разочарован?

Джон молчал, как пустая комната. Потом сказал:

– Я хочу увидеться с тобой снова.

– Не знаю, Джон.

– Пожалуйста.

Тело Джона стало падать вниз, в Калифорнию.

– Мне звонят по другой линии, Джон.

Бум!

Джону показалось, что он упал на бетон.



Два дня спустя он, бодрствуя, лежал на больничной койке, а Мелоди сидела в другом конце темной палаты и смотрела по телевизору фильм «Доктор Куинн: женщина-врач».

– Ну что, проснулся? Привет! – громко сказала Мелоди. Она выключила звук и, быстро подойдя к Джону, поцеловала его в лоб.

– Мелоди, черт побери, какой сегодня день?