Владимир Кунин
Мой дед, мой отец и я сам
Очень ранним летним утром по спящей улице вели слона.
Вел его невыспавшийся человек в картузе и кургузом пиджачишке.
Шли они медленно: слон осторожно ставил свои огромные ноги на булыжную мостовую, а человек то и дело сонно спотыкался и погромыхивал подковами высоких русских сапог.
Шли они пустынной улицей мимо полицейского участка, мимо пожарной части с колоколом и низенькой деревянной вышкой, мимо купеческих лавочек и лабазов, мимо трактира с закрытыми ставнями, мимо увеселительного заведения «С иллюзионом и танцами „Орионъ“».
Ни одна живая душа не встретилась слону и его сонному поводырю. Только у белого господского дома, сидя на каменной тумбе у ворот, спал дворник. Спал, задрав бороду кверху, широко открыв рот.
Если бы мимо дворника шел только один слон, дворник никогда не проснулся бы. Но человек, который вел слона, споткнулся в очередной раз точно напротив господского дома и дворник открыл глаза.
Увидел человека в картузе и сапогах...
Веревку, уходящую из-за спины человека куда-то вверх...
И наконец, увидел слона!
Но это дворнику показалось невероятным и он снова заснул.
А человек и слон подошли на перекрестке к чугунной водопроводной колонке и остановились. Человек снял с головы картуз, нажал на рычаг и, когда вода полилась из крана, нагнулся и напился воды. Он вытер рот и лицо картузом, напялил его на голову, и даже не посмотрев на слона, просто пошел дальше.
А слон пошел за ним.
Мой дед
До берега было версты полторы.
Лодка неподвижно стояла в стеклянно-спокойном море. Старая серая лодка казалась розовой, и море тоже было розовым, потому что солнце должно было вот-вот уйти за синие горы и на прощанье перекрашивало все, что видело под собой.
В лодке сидели трое: два здоровенных мускулистых парня лет двадцати-двадцати двух и двенадцатилетний мальчишка.
Все трое сидели голышом, спинами друг к другу, и каждый из них ловил ставриду на свой «самодур». То один, то другой вытаскивал «самодур» из воды, молча и деловито снимал с крючка серебряных рыбешек, нанизывал на кукан пойманную рыбу и снова опускал его за борт.
Все трое работали слаженно и четко, видимо, уже не в первый раз, и поэтому им не было нужды разговаривать.
Мальчишка посадил очередную порцию пойманной рыбы на кукан, с трудом приподнял его и показал парням. Наверное, они решили, что рыбы достаточно, — кукан был положен на дно лодки, а парни начали аккуратно сматывать снасти.
Когда «самодуры» были намотаны на плоские дощечки, парни отдали их мальчишке. Тот, который был поздоровее, сел на весла, другой за руль, а мальчишка перебрался на нос лодки, где лежал увязанный мешок.
По розовой воде лодка поплыла к берегу.
Она плыла к синевато-серому берегу, в тень гор, оставляя за кормой короткую, искрящуюся, и тут же исчезающую дорожку.
Они вытащили лодку на берег, закрутили цепь вокруг ветхого деревянного столбика и вынули из мешка одежду.
Мальчишка натянул на себя штаны и старенькую ситцевую косовороточку.
Парни же неожиданно стали облачаться в очень элегантные костюмы по последней моде сезона тысяча девятьсот двенадцатого-тринадцатого года: узкие брюки со штрипками, манишки со стоячими воротничками, галстуки бантами, узкие, в талию, светлые сюртуки, котелки и даже тросточки! Все это было вынуто из того же дерюжного мешка, в котором еще недавно покоились невероятные мальчишеские штаны и старенькая выцветшая косовороточка.
Без всякого удивления мальчишка смотрел на превращение своих приятелей в важных господ. Мало того, он даже что-то строго сказал им и показал на заходящее солнце. И «господа» стали поспешно заканчивать свой туалет.
Потом мальчишка вложил один угол мешка в другой и надел его на голову, как капюшон. Он надел его так, как это делали все черноморские грузчики.
А потом перекинул через плечо тяжелый кукан с рыбой и первым направился к городу. Два щеголя последовали за ним.
* * *
По мере того, как город приближался к ним, мальчишка все больше и больше отходил от молодых господ в сторону. Не забегал вперед, не отставал, а просто держался так, чтобы никто не мог заподозрить их в знакомстве.
Только один раз мальчишка оглянулся по сторонам, остановился и подозвал молодых людей к себе.
Они подошли. Мальчишка вынул из кармана своих необъятных штанов увесистый шмат хлеба, осторожно разломил его на три равные части и две отдал молодым господам. А свою часть спрятал в карман и тут же отошел от господ в сторонку.
Молодые господа незамедлительно слопали свой хлеб и двинулись дальше.
И опять между этими тремя странными особами не было сказано ни единого слова. Не было даже слов благодарности, что само по себе уже удивительно!
Так они дошли до городской набережной: два молодых элегантных барина, небрежно помахивающих тросточками, и метрах в десяти сбоку от господ — мальчишка с куканом ставриды.
И никто на этой прекрасной набережной не смог бы догадаться, что все трое между собой очень даже знакомы.
А набережная была действительно прекрасна! Ну может ли быть быть в приморских южных городах место более замечательное, чем набережная! Так есть, было и будет всегда. И это вполне справедливо. Так было и тогда — совсем незадолго до Первой мировой войны.
На набережной стайками стояли столики кофеен, с набережной в море глазели витрины магазинов, магазинчиков и лавчонок, на набережной знакомились и заключали сделки, острили и ухаживали за женщинами, мужчины демонстрировали новые покрои жилетов — «всемирно известный парижский портной Луи Гершкович. Для господ офицеров семь процентов скидка», женщины кокетничали и дурно французили с очаровательным южно-русским акцентом.
Томные местные красавцы с удивительным достоинством топорщили усики, а приехавшие «на воды» москвичи и петербуржцы сонно и слегка небрежно, что вполне извинительно на юге, раскланивались со знакомыми.
Набережная перешептывалась, сплетничала и с нагловатым весельем смотрела вослед чуть ли не каждой смазливой бабенке.
У мангала с шашлыками молодой человек в лихом канотье обучал двух своих приятельниц зубами снимать кусочки горячего мяса с шампуров. И так как дамы с удовольствием делали все не так, как им показывал молодой человек, — всем троим было очень смешно. И молодой человек, и его дамы, отчаянно веселясь, все время поглядывали на гуляющих — с кем-то здоровались, кому-то помахивали ручкой, а кому-то даже и подмигивали. Это была «их» набережная и тех, с кем они здоровались.
Вдруг молодой человек засуетился, торопливо вытер платочком рот, перехватил шампур с шашлыком в левую руку и, держа его двумя пальцами — большим и указательным, словно дирижерскую палочку, правой рукой почтительно приподнял соломенное канотье.
— Мосье Жорж! Бонжур, мосье!
Молодой человек в восторге от того, что увидел какого-то мосье Жоржа дернулся и, взмахнув ручками, сделал этакое «антраша».
Застыли перепачканные мордашки двух дам. Они удивленно посмотрели на своего кавалера, а потом улыбнулись тому, с кем он здоровался.
А раскланивался их кавалер со знакомыми уже нам двумя молодыми щеголями, которые еще совсем недавно голыми ловили с лодки ставриду на «самодур».
Щеголи остановились.
В сторонке остановился и мальчишка с рыбой.
Тот, который был поменьше, смотрел на шашлык, пляшущий в руке у молодого человека, а его приятель, элегантный верзила, принюхался и откровенно проглотил слюну.
— Коман са ва? — великосветски спросил молодой человек, исчерпав половину своих познаний во французском языке.
Щеголь медленно перевел взгляд с шашлыка на лицо молодого человека, приподнял котелок, вежливо поклонился дамам и ответил:
— Са ва бьен.
Он еще раз поклонился и, взмахнув палочкой, собрался было продолжить свой путь, но молодой человек сделал к нему движение и, показывая на десятки шампуров, лежащих на мангале, сказал:
— Силь ву пле, мосье Жорж, силь ву пле, мосье Антуан! Как говорят у нас в России, не откажите составить компанию... Эх, забыл я как это по-вашему!
Мальчишка напряженно смотрел на своих приятелей из-за угла греческой кофейни.
Верзила снова проглотил слюну. Щеголь приподнял котелок и, благодарно улыбаясь, развел руками — дескать, с удовольствием бы, но... Тут уж и верзила поклонился. Оба они незаметно для всех глазами поискали мальчишку с рыбой и смешались с толпой гуляющих.
Мальчишка, ухмыляясь, посмотрел на молодого человека с шашлыками и, презрительно цыкнув сквозь редкие зубы, побежал за своими приятелями.
— Кто это? — спросила одна из дам, ловко стягивая зубами мясо с шампура.
— Это знаменитейшие французские циркачи, воздушные гимнасты Антуан и Жорж! — ответил молодой человек.
— Хочу в цирк! Хочу в цирк! Хочу посмотреть на французиков! — капризно надувая губки, затараторила вторая дама.
Их кавалер набил рот шашлыком, и с трудом, но очень галантно произнес:
— Мадам! Желание женщины — закон для джентельмена!
* * *
Теперь Антуан и Жорж шли у самой воды, а в стороне от них плелся мальчишка с рыбой.
— Васька, — сказал Антуан Жоржу. — Так больше жить нельзя. У меня голова с голодухи кружится.
— Ну потерпи еще немного, — ответил Жорж. — Потерпи, Феденька. Нажарят нам сейчас ставридки...
— Каждый день ставридка, ставридка, ставридка! — зло проговорил верзила Федя. — До каких пор?
— А я тебе сколько раз говорил, давай сорвемся из этого цирка к чертовой матери! — сказал Вася и негромко свистнул.
Мальчишка вопросительно посмотрел на него.
Вася сделал какой-то жест руками, понятный только одному мальчишке, и мальчишка умчался, размахивая куканом с рыбой.
— Куда ты сорвешься? Куда ты сорвешься? Ни денег, ни ангажемента... Трапеции, и те хозяйские! Попасть бы к Саламонскому, к Никитину, к Чинизелли. Показать бы им нашу работу, найти бы себе хорошего хозяина...
Вася нагнулся, поднял плоский голыш и с силой пустил его по воде «блинчиками».
— А нельзя ли вообще без хозяина? — спросил он, глядя как камень скачет по воде.
— Это как же? — испугался Федя.
— А очень просто, — ответил Вася и бросил второй голыш.
— А жить как же?
— Товарищество организовать, — задумчиво произнес Вася и пустил по воде третий голыш. — И начать жить по-новому...
— Какое товарищество? — спросил Федя. — Цирковое?
— Ну, мы с тобой цирковое, а другие — общее. Российское.
— Кто это такие «другие»? — подозрительно спросил Федя.
— Есть люди, — коротко ответил Вася.
— Знаю я этих людей, — зло сказал Федя. — Это те люди, к которым ты в Тамбове по ночам на сходки бегал, а мне врал, что на рандеву к барышне Кошкиной собираешься. Я, если хочешь, все про тебя понимаю! Я не дурак какой-нибудь! Ты лучше придумай, как у нашего хозяина хоть пятерочку выманить!
— Нет. Надо, чтобы эта сволочь отдала все наши деньги, которые мы заработали за последние полтора месяца! — решительно возразил Вася. — Часть на дорогу пойдет, а на остальные... Нам бы только до Тамбова добраться!
* * *
В глубине набережной стоял богатый провинциальный цирк. Он светился огнями и вход его, украшенный яркими и наивными афишами, был уже забит публикой, которая вливалась в три настежь открытые двери.
Афишы были прекрасны:
«Стой, прохожий! Один ты или с дамой, остановись перед рекламой, читай, не ленись, сегодня — бенефис!»
«Сегодня, в субботу, 18 июля 1913 года — граф Люксембург в волнах страстей! Дуэты из опереток!»
«В последний раз! Опасный жокейский трюк!»
«Чудо воздуха! Шедевр полетов! С новыми трюками исполняют г. г. Жорж и Антуан — Париж»
Такие же замечательные афиши украшали стены кабинета хозяина цирка. Здесь все было плюшевое и золотое. Висели гравюры из лошадиной жизни, у двери стоял манекен, одетый во фрак, и у резной ножки манекена — лакированные башмаки с «ушками». А рядом в углу — «шамбарьеры» и стэки разных сортов.
За столом сидел удивительно симпатичный, дородный господин лет сорока пяти и, мечтательно подняв к потолку глаза, ласково улыбаясь, изредка шевелил губами, будто повторял про себя чьи-то прекрасные строки.
Однако, если бы мы посмотрим на стол, то увидили бы руки господина. Господина директора цирка.
Его руки, вернее, пальцы — длинные, красивые с фантастической быстротой пересчитывали деньги. Пересчитывали так, как это мог сделать только профессиональный банковский кассир с тридцатилетним стажем.
Раздался стук в дверь. Хозяин цирка мгновенно сдернул с головы турецкую феску и прикрыл ею пачку денег. А затем, не изменяя выражения лица, повернулся и пророкотал:
— Антрэ!
В дверь просунулась чья-то испуганная усатая морда и прохрипела:
— Сергей Прокофьевич! К вам господин городской голова и господин полицмейстер идут-с!
— Очень мило с их стороны, — улыбнулся хозяин цирка и щелкнул пальцами.
Морда исчезла. Хозяин цирка приподнял феску, не торопясь снял с пачки несколько крупных бумажек и положил их в правый карман шелкового стеганого халата с кистями, а потом снял с пачки еще несколько бумажек и положил их в левый карман. Оставшуюся пачку он спрятал в ящик письменного стола и замкнул на ключ.
А феску снова надел на голову. И в эту секунду открылась дверь и в кабинет вошли городской голова и полицмейстер.
— Очень мило с вашей стороны, ваше превосходительство! И с вашей, ваше превосходительство! — хозяин цирка широко раскинул руки, встал навстречу важным гостям. — Прошу покорнейше, прошу покорнейше...
* * *
К «черной», служебной двери цирка подходили Васька-Жорж и Антуан-Фе-дя.
Слышно было, как оркестр настраивал свои инструменты.
На почтительном расстоянии от входа слонялись мальчишки, стараясь хоть краешком глаза проникнуть за таинственную дверь.
— Здрасьте, дяденька Жорж! — крикнули мальчишки.
— Привет, — ответил Вася и внимательно вгляделся в стайку мальчишек.
— Здеся я, здеся, — негромко проговорил мальчишеский голос за из спинами.
Вася и Федя обернулись и увидели своего приятеля. Он стоял у самой двери, в тени, и будто бы безразлично смотрел в сторону.
— Рыба пожарена хлеба я не достал куды ее девать? — спросил он без запятых.
— Подожди нас после представления на берегу. Там и поужинаем, — сказал Федя.
Мальчишка кивнул и повернулся к Васе.
— Проведите, дяденька Жорж.
Вася изобразил удивление и спросил:
— Куда?
— Не смешите меня, дяденька. Или вы не знаете!
— В цирк, что ли?
— А то вы не знаете!
— Ты же раз двадцать смотрел, — сказал Федя.
— Мне опять смерть как охота!
— Я пойду, — сказал Федя Васе. — Может быть, успею до представления у него хоть несколько рублей попросить.
Вася посмотрел на Федю, на мальчишку, и снова на Федю. Казалось, что в голове у него сейчас рождается какой-то план.
— Иди, — сказал он Феде. — Я мигом...
Федя ушел за кулисы, а Вася взял мальчишку за шиворот и отвел его в сторону. Приятели завистливо смотрели им вслед.
— Я вам завтра ставридки — мильен наловлю! А хочете во-от такенного краба? — и мальчишка развел руками на добрый метр.
— Да заткнись ты! Не нужен мне твой краб. Ты язык за зубами держать умеешь?
— Могила! — мрачно и твердо проговорил мальчишка.
— Ну так слушай, «могила»... Ты лошадь сможешь достать?
В кабинете хозяина шел приятный разговор.
— Ах, господа, артисты — это дети, — говорил хозяин, мягко улыбаясь и приветствуя гостей рюмочкой коньяка. — Милые, неразумные, требующие постоянного внимания и заботы. Каждый из них сохранил ребячью душу и, что иногда прискорбно, младенческое отношение к миру. Клянусь вам, господа, я несу этот крест исключительно из любви к искусству!
В дверь просунулась усатая морда.
— Сергей Прокофьич! На один моментик-с... — сладко прохрипела морда.
— Прошу прощения, господа, — улыбнулся хозяин цирка и вышел из кабинета.
* * *
В коридоре усатый громила одной рукой прижимал к стенке Федю и шептал хозяину:
— Скандал грозится устроить, гнида этакая!..
— Сергей Прокофьевич, ну хоть часть денег-то отдайте! Хоть сколько-нибудь! Мы же с Васькой с голоду дохнем!
— Тих-хо! — усатый поднес огромный кулак к носу Феди.
— Он правильно говорит «тихо», — ласково сказал хозяин. — Тихо. До конца сезона — ни копейки. Вон отсюда!
Хозяин цирка вернулся в кабинет, сел, как ни в чем ни бывало в кресло, и продолжил свой монолог:
— Поверьте мне, что сегодня управлять цирком с пользой для народа и просвещением для умов может только человек, обладающий мудростью Талейрана и нежным сердцем многодетной матери...
Их превосходительства молча выразили свое восхищение хозяину цирка, а одно из превосходительств правой рукой приподнял рюмку, левой же умильно приложил платок к глазам.
* * *
А потом их превосходительства сидели в ложе со своими чадами и домочадцами, аплодировали первому номеру — гротеск-наездницам на двух толстозадых битюгах, и все время незаметно, стараясь не привлечь внимания друг друга, пытались хоть краем глаза, хоть наощупь, определить количество денег, врученных каждому хозяином цирка.
Хозяин во фраке, с бутоньеркой в петлице стоял посреди арены с длинным шамбарьером в руке и улыбался их превосходительствам и всей почтенной публике.
* * *
Вася и Федя переодевались в крохотной гордеробной. Они натягивали трико с блестками, а вещи, снятые с себя, увязывали в свертки.
Федя достал моток шпагата. Он уже собирался перевязать узел, как Вася решительно отобрал у него моток и засунул его за вырез трико.
— Перетяни чем-нибудь другим, — сказал он Феде. — Шпагат может еще понадобиться.
А с манежа доносилась цирковая музыка, шум и аплодисменты.
— Пропадем, Васька, пропадем...
— Держи хвост морковкой!
Слышен был визг рыжего и хохот зала.
— Ты здесь? — спросил Вася в маленькое окошко.
— Интересно, где же мне быть? — обиженно ответил мальчишеский голос.
Вася поднял два свертка с афишами, обувью и «цивильными» костюмами и стал просовывать их в окошко.
Тоненькие мальчишеские руки приняли вещи и снова протянулись в окно.
— Давайте!
— Все.
— Все? — руки мальчишки легли на нижний край окна и презрительно забарабанили пальцами. — И это весь багаж? Вы меня уморите!
И мальчишка захихикал под окном.
— Антуан и Жорж! Антуан и Жорж! Приготовиться к выходу! — послышалось из-за двери.
Вася метнулся к окну и быстро спросил:
— Ты достал? То, что я просил, достал?
Руки мальчишки снова ухватились за нижний край окошка, он подтянулся и в окне показалась его голова.
— Слушайте, дяденька Жорж, — сказал он сдавленным от напряжения голосом. — Вы меня удивляете! Что я, нанялся здесь зря сидеть?
* * *
На арене рыжий ездил на свинье, пел куплеты про тещу и очень веселил знакомого нам молодого человека в соломенном канотье и его двух дам, тоже знакомых нам по приморской набережной.
— А когда будут французики? — обиженно надувая хорошенькие губки спрашивала одна из дам и кокетливо била щеголя веером по руке.
— Мон шерочка! — мгновенно прерывая хохот, томно отвечал кавалер. — Вы заставляете меня страдать! М-м-м!.. Боготворю вас!
Он прижимался губами к локтю своей дамы, незаметно поглаживал колено другой, которая молча и тупо набивала рот шоколадными конфетами.
— Когда будут французики?! — капризничала первая.
* * *
Со стороны кулис «французики» уже стояли у занавеса и ждали своего выхода.
Около них топтались двое громил — усатая морда и морда без усов — телохранители хозяина. Кроме всего, «морды» открывали занавес перед выпуском артистов на арену.
— Ежели что себе позволите... — сказал один Феде.
— Голову оторвем! — сказал другой Васе.
Слегка раздвинулся занавес и между «мордами» показалось ласковое, доброе и улыбающееся лицо хозяина цирка.
— Готовы? — мягко спросил он Васю и Федю.
Вася кивнул головой.
Хозяин скрылся за занавесом и тут же раздался его красивый голос:
— Чудо воздуха! Шедевр полетов! Всемирно известные воздушные гимнасты из Парижа — Жорж и Антуан!
Оркестрик грянул положенную музыку, морды распахнули занавес и «всемирно известные» вышли на арену.
Проходя мимо хозяина, они слегка поклонились ему, и хозяин сделал благодушный круглый приглашающий жест рукой.
Из-под купола уже свисали две веревочные лестницы. Вася и Федя вышли на середину арены и, улыбаясь, поклонились зрителям. Зрители зааплодировали.
Вася и Федя взялись за свои лестницы и быстро полезли наверх.
Они так красиво и ловко поднимались к куполу, что зрители продолжали аплодировать. И под аплодисменты, не прекращая движения, Вася сказал Феде:
— Все помнишь?
— Все...
— Левое слуховое окно. Не перепутай!
— Пропадем, Васька...
— Держи хвост морковкой!
Пятнадцать метров высоты. Узенькая дощечка — «мостик».
На этот мостик встал Вася. Напротив него в нескольких метрах — «ловиторка». В нее сел Федя и сразу стал раскачиваться.
Вася натер руки магнезией, взялся за трапецию и спрыгнул с мостика. Веревочные лестницы униформисты оттянули ко второму ярусу. Вася раскачивался на трапеции. Уже висел вниз головой в «ловиторке» Федя.
Внизу соломенное канотье поглаживает колено дамы, перепачканной в шоколадке, и страстно пожимает руку второй своей приятельницы. Все трое смотрят вверх, следя за раскачивающимися гимнастами.
— Алле... — негромко говорит Вася.
— Ап! — командует Федя.
И Вася перелетает с трапеции в руки Феди.
— Ах! — вскрикивают дамы и цирк разражается аплодисментами.
Трюк следует за трюком, сальто-мортале за сальто-мортале...
Все задрали головы к куполу, на «всемирно известных Жоржа и Антуана», и только их превосходительства, отделенные друг от друга собственными женами и детьми, получили, наконец, возможность пересчитать деньги, лежащие у них в карманах.
Одно превосходительство приятно удивлен суммой и, не в силах сдержать себя, бормочет:
— Великолепно! — и начинает аплодировать.
Другому превосходительству кажется, что денег могло быть и больше, и поэтому кисло соглашается:
— Ничего, — и дважды вяло хлопает в ладоши.
Усевшись в «ловиторке», Федя тоже делает «комплимент» публике.
У занавеса стоит «рыжий». Он единственный из артистов труппы, которому разрешено находиться на манеже во время исполнения чужого номера.
Вася улыбается публике и глазами показывает Феде на левое слуховое окно в куполе. Оно находится как раз на уровне мостика, ловиторки и трапеции.
Под куполом жарко. Окно открыто для притока свежего воздуха и в него видна южная черно-синяя ночь, усыпанная звездами.
Федя раскачивается в ловиторке, Вася на трапеции. Оба они не открывают глаз от окна. Оно то приближается к ним почти вплотную, то удаляется.
— Алле! — командует Вася.
Теперь они смотрят только друг на друга.
— Ап! — кричит Федя.
Вася отрывается от трапеции, делает два с половиной сальто-мортале, и Федя ловит его за ноги.
— Может быть не стоит, Васька? — задыхаясь от напряжения, шепчет Федя. — Может, потерпим, а?
— Швунгуй меня на курбет! Я тебя плохо слышу, — вися вниз головой, хрипит Вася.
На каче вперед Федя резко перебрасывает Васю и ловит его за кисти рук. Теперь их лица почти рядом.
Качается под ними арена...
Качаются под ними зрители...
Тревожно смотрит на них невеселый, измотанный «рыжий».
— Возьми себя в руки! — говорит Вася. — Алле!
И перелетает на трапецию, а с трапеции на мостик.
— Да, не могут у нас так, не могут! Не дано нашему мужику такое. Не дано! — сокрушенно говорит приличный господин своему соседу — пьяноватому офицеру.
Офицер осоловело смотрит наверх, поднимает воображаемое ружье и целится в раскачивающегося Васю.
— Жаканом его... Влет... И — нету.
Приличный господин добродушно замечает:
— Ну кто же влет бьет жаканом? Бекасинчиком. От силы четвертым-пятым номером. И кучность хорошая, а по такому расстоянию и сила убойная достаточная... А вы — «жаканом»!
— Внимание! — провозгласил хозяин цирка и поправил бутоньерку в петлице.
Цирк замер. Оркестрик смолк.
— Атансион! — повторил хозяин специально для «Жоржа» и «Антуана».
Вася поклонился. Дескать — «понял вас».
— Рекордное достижение! Гранд-пассаж из-под купола цирка! Единственные исполнители в мире Жорж и Антуан!
По тросам, удерживающим мостик, Вася забрался на «штамберт» — металлическую перекладину под самым куполом.
— Тишина! — крикнул хозяин цирка и повторил для «французов». — Сильянс!
Тихой тревожной дробью раскатился в оркестре барабан.
И тогда Вася, стоя под самым куполом, вдруг произнес:
— Господа!
У хозяина цирка от удивления сам по себе открылся рот.
Испуганно уставились вверх униформисты.
Прекратила жевать шоколадные конфеты одна из дам нашего знакомого. А другая удивленно посмотрела на своего обожателя.
— Господа! — повторил Вася.
Цирк был поражен.
«Рыжий» вскочил с барьера.
На какую-то секунду в оркестре сбился барабан, начал дробь снова и все никак не мог от волнения войти в нужный ритм.
Под его захлебывающиеся нервные удары Вася сказал:
— Господа! Вот уже полтора месяца мы работаем в этом цирке, а хозяин до сих пор не выплатил нам ни копейки...
«Рыжий» ахнул и вдруг одиноко зааплодировал. На мгновение занавес за ним распахнулся и четыре громадные руки втянули «рыжего» за кулисы.
— Мы голодаем. Мы работаем из последних сил. Я не знаю, слышат ли меня первые ряды и ложи — мы слишком далеки друг от друга...
Вася улыбнулся первым рядам и даже слегка поклонился. Потом посмотрел на галерку и последние ряды и продолжил:
— ... но вы, сидящие почти на одном уровне со мной, должны меня слышать!
Последние ряды и галерка были забиты мастеровыми, прислугой, солдатами и рыбаками.
— Я прошу хозяина здесь, в вашем присутствии, выплатить заработанные нами деньги, — обратился Вася к галерке.
Галерка закричала, затопала и засвистела:
— Деньги!
— Плати людям!
— Несите деньги!
— Заплатит французам!
— Давай расчет!
Его превосходительство господин полицмейстер уже отдавал какие-то распоряжения, а его превосходительство городской голова стучал кулачком по барьеру ложи и что-то кричал.
Капризная дамочка обиженно сказала своему кавалеру:
— Вы могли бы сегодня меня ему представить — он очень недурно говорит по-русски. Вы злой и нехороший ревнивец, вы это знали и поэтому...
— Ничего я не знал! Я его вообще не знаю! — истерически рявкнул ее кавалер и испуганно покосился на пробегающего мимо него городового.
Пьяный офицер говорил своему соседу — приличному господину:
— Жаканом его... Из обоих стволов. Бац! И нету.
Хозяин цирка метался по арене, стараясь успокоить публику.
— Господа! Милостивые государи! Я прошу господина Жоржа спуститься на арену и получить жалованье!