«Шелковый пруд»
Стив сидел в гостиной и ждал, когда позвонят в дверь. Глория поднялась наверх, чтобы перекрасить губы. Стив смотрел на свои пять книг в кожаных переплетах, которые заслужили массу положительных отзывов, но совершенно не продавались. Третья полка сверху в книжном шкафу орехового дерева, который подарили им на свадьбу родители Глории. Должность декана английского факультета в крупном учебном заведении его не утешала: никакой тебе славы, да и на работу нужно ходить каждый день. Стиву казалось странным, что можно одновременно добиться такого успеха и не добиться ровным счетом ничего.
Он поглядел на крышку пианино, где среди отмершей кожи и разлагающихся микроорганизмов блестела полоса лакировки.
Когда же придут гости?
Стив усиленно напрягал ту часть мозга, с помощью которой пытался взорвать самолеты, но звонок все не раздавался.
Тогда он подумал, как трудно работать деканом в большом, престижном университете. Приходится быть цербером на страже английского языка, охранять его от неудержимого натиска перемен. Родной язык казался Стиву очень благородным. Он никогда и ни за что на свете не должен был меняться. Будь на то воля Стива, английский застыл бы во временах Генри Джеймса. В 1898-м? Ну, где-то так. Стив весьма дерзко считал Генри Джеймса своим любимым писателем: его проза была присуща тому отрезку истории, после которого английскому языку нужно было запретить малейшие перемены. По этому поводу остальные преподаватели наверняка втайне подшучивали над деканом. Вероятно, Стиву было лучше выбрать Эдгара По: он умер в 1849-м, а Джеймс, погибший в начале двадцатого века, уже успел немного осовремениться.
Стив очень жалел По из-за одного разговора, подслушанного в огромном офисном супермаркете – воплощении ужаса и дурного вкуса, – где он покупал шариковые ручки. Совершенно незамеченный глухими, слепыми и немыми грубиянами-продавцами, он прошел уже с десяток рядов, наткнулся на сотню кричащих вывесок и рекламных стендов, после чего, наконец, выбрел на нужный отдел. Естественно, бумажки, на которых люди обычно проверяют новые ручки, были усыпаны отборной бранью и сатанистскими пентаграммами.
Вдруг он услышал голоса двух женщин, раскладывающих товар за соседним стендом.
– «Таинственные рассказы» понравятся разве что человеку, безнадежно застрявшему в девятнадцатом веке. Тогда простор для метафор был маленький. Все высокие писательские технологии сводились к лестницам. Ну, еще к окнам. Окна в 1849-м были такой же инновацией, как сегодня нанотехнологии.
– Бедный По.
– Ага. Подарить бы ему «Сони плейстейшн» и антиникотиновый пластырь.
А в дверь, между тем, все не звонили.
Стив напился и решил больше не трястись за английский. Чем раньше его уничтожат интернетчики, математики и продюсеры, тем лучше.
Английский язык ничего мне не дал, кроме пяти никому не нужных книг и жены, которую тянет к литературе так же, как всяких глубоководных тварей – к лампочке, болтающейся под носом у рыбы-удильщика.
Стив глотнул еще скотча, и в голове наконец перестало жужжать. Свербела только мысль, что его писанина ничем не примечательна. Такое запросто сочинили бы студенты любого творческого семинара. Да что там! Эти слова могла выдать даже компьютерная программа. Похвалы критиков ничего не стоят. Стив хотел, чтобы его книги раскупали живые люди. Бедная Глория – она отказывалась верить в плохие продажи. Ее сердило, что никто не засыпает их приглашениями в другие города. А ведь им так хотелось выбраться из этой ужасной, пусть и престижной, университетской глуши.
Бедная Глория. Неудачи мужа приковали ее к этой дыре, словно гиря с цепочкой на ноге узника.
Постойте… разве можно приковать кого-то к дыре? А, подумаешь…
Стив опять начал сверлить взглядом дверь.
Сверху раздался голос Глории:
– У нас что, звонок сломался?
Роджер
Я встретился с матерью Бетани, Ди-Ди, совершенно случайно. Это произошло в том году – всего несколько месяцев назад меня бросила Джоан, и всего десять минут назад я осознал, что она не вернется. Я торчал в отделе 5-Север и разбирал текстовые маркеры, когда подошла Ди-Ди и спросила, куда можно выбросить использованный картридж от принтера. Она даже не взглянула на меня – довольно обидная и более чем общепринятая манера разговора с продавцами. Я сразу узнал Ди-Ди Твейн из школы, поэтому не стал притворяться глухим (как обычно поступаю в таких случаях), а любезно предложил показать ей урну – за это пусть она погладит мои ягодицы. Видели бы вы ее взгляд! Потом Ди-Ди меня узнала и шлепнула сумочкой, и все это вышло так мило, словно мы вместе прогуливали уроки. Я воспользовался случаем и пригласил ее на ужин.
Свидание началось прекрасно – мы заказали выпивку и стали поочередно клясть работу. К середине вечера Ди-Ди напилась так, что прикурила сигарету не с того конца. Хотя надо отдать ей должное: когда официант сообщил, что у них не курят, ругаться она не стала.
Понятное дело, мы поговорили о переменах в наших жизнях и в мире. Особенно подробно мы обсудили уродливые дома, которые понастроили в городе, еще когда мы были детьми. В молодости я думал, что рано или поздно их уничтожат и заменят чем-нибудь поприличнее.
– Только представь: эти мерзкие, некрасивые домишки будут стоять здесь и после нашей смерти.
Немного пафоса еще никому не вредило.
– Ты вгоняешь меня в тоску, Роджер.
«Ты больше не сможешь смотреть кино. Этот сладкий и жирный попкорн, которым нас пичкают киностудии, иссушая последние остатки мозгов, лишая фантазии».
– Эти халупы лишь доказывают, как ограниченны наши взгляды, как низки цели.
Довольно амбициозное заявление.
– Я закажу еще выпить.
Ди-Ди сменила тему и рассказала, что товарищество жильцов подает на нее в суд за содержание кошки. Я спросил почему. Ди-Ди ответила, что дело не в самой кошке, а в счете на шестьсот долларов, пришедшем от водопроводчиков, которые полдня выскребали из труб комки туалетного наполнителя. Она призналась, что это уже не первый раз.
«Я проведу тебя по истории драмы. И ты поймешь, что не обязательно насиловать женщин и детей, убивать беззащитных, взрывать самолеты и здания, топить котят и щенков, чтобы вызвать СОПЕРЕЖИВАНИЕ. Ты узнаешь, как без лишних действий рассказать историю. Забегу вперед – ее можно рассказать без слов.
Если эта книга тебе не поможет, ты купишь мой курс, и я лично, своими нежными артистическими руками, вылеплю, как Микеланджело, из тебя лицедея. Или верну деньги. Но скорее всего, нет, потому что я знаю свое дело».
Не забывайте: два года назад мое свободное падение только началось. Теперь я к нему привык, но тогда оно было мне в новинку. Вот хронология событий:
А этот Медвог хорош. Мне захотелось на него посмотреть. Я нашел его сайт. Серьезно? Никаких соцсетей? Ладно. На сайте помимо пафосного шрифта его школы я нашел видео с выездных семинаров. В каком-то лесу люди в белых свободных одеждах пляшут у костра. Что это? Масленица? Никаких подписей. Только шаманская музыка и истерические танцы. Стало не по себе. Я представил себя пляшущим у костра. Нелепость. Стоит хоть одной искре коснуться меня, и я вспыхну, как новогодняя елка. Не та живая и ароматная, а синтетическая, какая всю жизнь была у нас в Архангельске. И каждый год я просил родителей купить новую, на что мама отвечала, что у нас и так самая лучшая елка, из Норвегии. Кто-то в Норвегии ее просто выбросил.
Торп, Роджер
• У его жены находят рак – 2003
• Она полностью излечивается – 2004
• Чтобы отвлечься, он устраивается работником сцены в местный театр-ресторан, где ставят пьесу Бернарда Слейда «Через год в тот же день» – 2004
• Теряет канцелярскую работу в страховой фирме – 2004
• Допускает глупую ошибку, за которую будет расплачиваться всю жизнь – 2004
• Его бросает разъяренная жена – 2004
• Узнает горькую правду жизни: все законное стоит очень дорого – 2004
• Старые друзья делают вид, что не замечают его – 2004
• Снимает комнату в подвале у заносчивых яппи – 2004
• У него появляется себорея – 2004
• Начинает работать в «Скрепках» – 2005
• Неловкие телефонные разговоры с Джоан – 2004, 2005, 2006
• В Хэллоуин ему не на что купить угощение, поэтому весь вечер он сидит дома без света, чтобы к нему не стучали дети – 2004, 2005, 2006
• Маленькие радости жизни: научился пользоваться функцией ксерокса «Разобрать по копиям» – 2005
На другом видео Медвог с учениками у реки. Заходят по пояс в воду и машут руками. Что это вообще? Не похоже на актерские курсы. На сайте были и музыкальные клипы. На одном некий нуоли Йор Миллион зачитывал что-то вроде рэпа. Ладно. Это был самый настоящий рэп. Я плохо разбираюсь, звучит неплохо. Но зачем ему темнокожие танцовщицы? Потому что нуоли не умеют танцевать? Кажется, это миф.
Сам я был поражен, с какой скоростью моя жизнь катилась под откос, но Ди-Ди нисколько меня не пожалела.
* * *
– Вы, мужики, забываете, что женщинам тоже надо как-то мириться с потерями. И эта необходимость встает перед нами куда раньше. Женщины гораздо быстрее осознают свою никчемность, поэтому не жди, что я стану лить слезы в твое пиво, Роджер. У тебя все только начинается, – сказала она.
Я забыл про Медвога и Йор Миллиона, когда позвонила Элина.
Я хотел погладить ее руку. Ди-Ди ее отдернула.
– Я скучала, – сказала Элина в камеру.
– Мне надо домой.
– Погоди…
– Я тоже, – соврал я.
– Роджер, я такая… старая!
– Сегодняшний вечер должен был вернуть тебе молодость. Хотя бы ненадолго.
– Я разговаривала с Москвой о повышении. У меня недостаточно опыта, поэтому мне предлагают возглавить один из региональных филиалов.
Она положила двадцатку под стакан с водой.
– Все, что связано с прошлым, только напоминает мне о старости.
– Здорово! Поздравляю. – Ну же, прояви немного энтузиазма. – Когда приступаешь? Это ж на Гагарина? Немного дальше, но…
В окно я видел, как Ди-Ди села в машину и уехала. Потом я вдрызг напился.
«Шелковый пруд»
– Это на Садовой. В Ростове.
Это могло быть где угодно, любой город, любой.
Глория сидела в своем будуаре, похожем на преувеличенно розовый бред голливудского режиссера 30-х годов. Ни одной твердой поверхности не было в этой комнате – всюду ковры, бархат и страусиные перья. Удушливо пахло фиалками и туберозой, словно под диваном или за шторами прятались груды гниющих цветов.
Глория никак не могла подобрать помаду. Тишина сводила ее с ума. Когда, черт возьми, позвонят в дверь?
Она прикоснулась к левому боку. Селезенка была распухшая и чувствительная. К счастью, в колледже Вассара им читали краткий курс анатомии, и Глория знала: селезенка не так уж необходима для жизни. Она выполняет защитную функцию – разрушает отжившие эритроциты и вообще чистит кровь от всякой дряни, но не имеет выводного протока.
Распухшая селезенка – что бы это значило?
Глория осмотрела свою артиллерию помад. Раньше мама то и дело выбрасывала всю ее косметику, и это страшно ее злило. Выйдя замуж, Глория вообще перестала что-либо выкидывать. Как-то раз Стив пошутил, что ее туалетный столик напоминает гримерную мюзикла «Кошки». В наказание Глория несколько месяцев не подпускала его к себе.
«Увядающая роза». Отлично.
Она поискала салфетки, чтобы вытереть старую помаду, но те закончились. В ящике комода с прошлой весны валялось несколько использованных. Сгодятся – за это время все микробы уже наверняка вымерли. Глория вытерла губы, глотнула джина и подумала о сегодняшних гостях, молодом ученом с женой. Этот юнец умудрился написать книгу, которая вышла огромным тиражом и получила множество чудесных отзывов. Привлекательный, умный; жена – красавица и богачка. Стив зверел при одной мысли о нем. Глория предвкушала дивный вечер.
Она посмотрела на пустую коробку «Клинекс». А как «Клинекс» будет во множественном числе? «Клинексы»?
Звонок все молчал.
Тишина не давала Глории покоя из-за одной радиопередачи. Оказывается, первое, что слышит новорожденный – это тишина. Все девять месяцев он прожил среди звуков: где-то рядом билось сердце матери, открывались клапаны, туда-сюда переливались жидкости. А тут – раз! – и ничего. Новый мир, лишенный всего привычного. Кто это придумал?!
Младенцы…
Дети…
Сейчас некогда об этом думать.
Глория посмотрела на себя в зеркало и поджала губы, покрытые «Увядающей розой». Я бы легко могла быть Элизабет Тейлор, родившейся примерно в 1972-м и три недели назад забросившей строгую диету.
Позвонили в дверь.
– Мне оплатят квартиру, тоже на Садовой. Я прилетаю в среду.
Бетани
– А как же мама?
Ладно, Роджер, слушай.
– Ей лучше. Тетя Катя за ней присмотрит, да и твои пока не уехали. Твоя мама иногда приходит.
Мою лучшую подругу звали Бекки Гарнет. Как-то раз она не пришла в школу, а через месяц умерла от жуткого рака желудка, который иногда случается у девочек. Умерла?! К тому времени я уже знала, что люди могут исчезнуть – выйти за сигаретами и не вернуться, – но умереть?! Бекки?
Я разглядывал ее размытый фон. Наверняка выцветшие обои в цветочек, кое-где поцарапанные кошкой, платяной шкаф с провисающей дверцей, огромное кресло, заваленное давно постиранным, но не поглаженным бельем. Из современного только компьютер, микрофон, лампа и компьютерное кресло. Это то, что Элине важно для работы. Остальная обстановка ее не заботит.
А потом в моей жизни было пять лет смерти. Погибли оба моих дедушки (авария; отказали почки), моя сводная сестра (раны, не совместимые с жизнью, нанес ей бывший парень, которого потом посадили на тридцать лет); бабушка (эмфизема); любимый учитель музыки мистер Ван Бурен (авария на 99-м шоссе); Курт Кобейн; обе мои кошки (Джинджер и Снежинка); два моих друга, Крис и Марк, которые обкурились ганджи вперемешку с «ангельской пылью» и утонули в отстойнике рядом с местным полем для мини-гольфа; мой сводный брат Девон (повесился); и, наконец, моя странная, веселая, чудаковатая тетя Полетт. У нее очень быстро развился рак груди, и те деньги, что мы заработали на мойке машин и отправили в онкологический центр, ее не спасли. Тетя ускользнула в небытие – никакой драмы, сплошная тишина.
– Ты мог бы жить у меня, – неуверенно сказала она. – И до работы будет ближе.
После всей этой смерти, смерти, смерти, смерти мне начали сниться сны о покойниках – и гораздо чаще, чем о живых. Сперва я испугалась, что столько времени провожу в компании мертвецов, а потом решила, что это уже снобизм чистой воды. Почему мы должны отдавать предпочтение живым? Мертвых никто не воспринимает всерьез. Представь, что снилось людям среднего возраста в прошлом веке. Сдается, там не было ни одного живого человека, сплошь покойники. Мы забываем, что старость – это такое же изобретение, как электричество или противозачаточные таблетки. Жить долго – против природы. Господь или Кто-бы-там-ни-было не хотел, чтобы всюду ошивались бессмертные девяностолетние старики, а если и хотел, то не придумал разумной причины: нельзя жить просто ради того, чтобы жить.
У меня нет причин отказываться от такого предложения. Нет причин. Реальных, объективных. Раз нашлась нуоли, готовая тебя к себе взять, нельзя отказываться. Какой шанс, что ты встретишь кого-то лучше? Один к ста тысячам? Если ты не Йор Миллион. Его шансы намного выше.
Мое мнение? Люди скоро умрут. В моем мире они только и делают, что умирают – я статистический урод. Большинство молодых вообще никогда не сталкивались со смертью, а я – сколько угодно.
Я плохо изобразил радость, сказал, что встречу в аэропорту. Зачем? Ехать полтора часа на маршрутке. Можно же в городе встретиться. Но я должен был предложить. Выиграть время.
На прошлой неделе Кайл спросил, почему я поклоняюсь дьяволу или как там это называется. Сперва я хотела послать его куда подальше, а потом подумала: вдруг он чем-то обеспокоен? Оказалось, у него умерла бабушка, и теперь он не знает, как с этим мириться. Ты говорил, что в беде люди редко обретают веру – что ж, вот тому доказательство. Я спросила, что он думает о жизни после смерти. Похоже, Кайл решил, будто смерть – это такой курорт, где все уже сделано за тебя, остается лишь лечь и подчиниться режиму.
Живот скрутило. Я ощущал запах скисшего молока. Еще немного, и я сползу по стенке, упаду. И тогда мне придется объясняться. Либо с Элиной, либо с Андреем и фельдшером. Я попрощался, тошнотворно улыбнулся резиновой улыбкой, закрыл ноутбук и бросился в ванную. Нужна вода, холодная. Как можно больше. Самая холодная вода. Ну почему в доме Андрея такая нормальная вода?
Я не согласна.
Я сказал, что в магазин, и вышел. Уже стемнело. Я шел по улицам, не особенно замечая куда. Нужен был холод. Почему я не переехал за полярный круг? Туда бы ее не перевели. Не такая она и умница, как говорила мама, раз для Москвы не хватило опыта.
Большую часть времени я хочу умереть. Было бы приятно знать, что все жизненные уроки, которые тебе предстояло выучить, закончились, и можно спокойно отдохнуть. Мне кажется, наши души для этого и предназначены.
Нужен холод. Может, раздеться и лечь на надгробную плиту какого-нибудь цыганского барона? Плохая идея, кладбище на ночь закрывают. Броситься в водохранилище или дойти до реки? Андрей не простит мокрых следов. У меня наконец появился повод, и я позвонил.
Расскажу тебе об одном случае. Как-то раз я гостила у Кэтти, что живет рядом с нами – после развода она отхватила у мужа дом и устроила во дворе небольшой прудик с рыбками. Эта Кэтти на первый взгляд дура дурой, но на самом деле она очень умная и сильная. Так вот, она сказала: «Пруд – экосистема и должен обойтись своими силами, если я вдруг улечу на недельку в отпуск». Для этого она посадила в него здоровенных улиток, которым полагалось чистить экосистему. Знаешь, я никогда так долго не наблюдала за улитками! Просто лежала на животе, глядя в воду – она была темная, но не слишком, будто кофе без кофеина, – и смотрела, как эти твари ползают по камням на закругленном бетонном дне пруда.
– Я скоро смогу забрать холодильник.
Потом мне пять ночей подряд снились улитки. Они ползали всюду. Только это было не противно, а естественно – ведь улитки и должны ползать.
– Нашел хату?
– Вроде того.
К чему я это говорю. Если сложить все время, что я провела у телевизора, получится лет пять, не меньше. И хоть бы раз мне приснился сон про телевизор! А тут я пять минут глядела на улиток и потом неделю видела про них сны.
– Где?
– На Садовой.
– Козырно.
Наверное, наш мозг устроен так, чтобы отвечать лишь на природные раздражители. Телесериалы в этом смысле проигрывают улиткам. А живые – покойникам.
– Там еще есть лед?
Поэтому я такая, какая есть. Поэтому я скрываюсь от солнца, крашу губы черной помадой и не парюсь, если мой вес превышает норму, установленную государством.
– Полно. Я пару кубиков взял для вискаря.
Знаешь, кого отчитали за пыль на полке с авторучками? Правильно, меня, хотя ее должна была протереть Шон.
Хотелось выть.
Сегодня я хриплю. Простудилась или грипп схватила. Мой голос звучит ущербно, но мне это даже нравится. Он похож на голос близняшек Пэтти и Сельмы из «Симпсонов».
– Хочешь прийти?
Я просто в восторге от «Шелкового пруда»!
Так что случилось с твоей семьей?
Толик не перестал меня понимать.
Роджер
Сижу в машине на стоянке. Погода быстро меняется: небо было сухим и бешено колотилось во всех направлениях, а теперь оно медленное и влажное. Глаза у меня тоже влажные. Почему?
– Лели нет.
Днем кто-то поцарапал мой «хундай». Вернее, я даже знаю кто. Номера его машины я не запомнил, потому что был занят другим: всю дорогу пытался его подрезать. Видимо, он доехал со мной до «Скрепок» и отомстил. За дело, в общем. Но все равно: если поймаю гаденыша – убью на месте. «Хундай» – единственная безупречная вещь в моей жизни. И теперь я скорее грущу, чем злюсь.
А что, я способен на убийство.
Я вызвал такси и назвал такой родной адрес. Я готов был приплатить таксисту, лишь бы скорее обнять Толика, упасть на колени, плакать, унижаться. Но я этого не сделал. Толик встретил меня в махровом халате с полным стаканом виски со льдом. Моим льдом. Я прошел на кухню, а он принес ведро со льдом. Мое ведро. Я молча опустил в него ноги и откинулся на подоконник. Мой подоконник. Толик сел напротив. На свое место. Отпил из стакана. Когда лед растаял, а стакан опустел, я надел маску и побрел домой. Нет. Из дома.
Смерть.
* * *
Жизнь в конце концов тебя убивает, только сперва не дает получить то, что ты хочешь. Я так устал от этого. Мои желания не сбывались ни разу – или сбывались, но с подвохом. В куче голливудских фильмов твердят, что желания надо загадывать осторожно. Знаменитостям легко говорить: они своего добились.
Постой, я просто изливаю душу.
Жить с девушкой сложно. А жить с девушкой-нуоли еще труднее. Вы перестаете носить маски. Это как перестать закрываться в туалете, когда собираешься посрать. Никаких больше секретов. Никакой тайны. Никакой загадки. Девушку-нуоли не придется разгадывать. Она снимет маску, и ты увидишь все, что она о тебе думает. Что ты не такой уж интересный, не такой добрый, не такой забавный, и шутки твои несмешные.
Последнее.
Я часто представляю, как сижу на опушке, а на моих руках и плечах мирно спит всякая лесная живность.
И еще одно.
Я начал жить с девушкой… (зал аплодирует) Я начал жить с девушкой-нуоли… (зал смеется).
Кому я пудрю мозги? Я жил, как все. Было бы неплохо ввести в школьный курс новую дисциплину: «Суровая действительность». Никаких фильмов о вождении в нетрезвом виде, никаких пластмассовых моделей матки. Тебя усаживают за парту и начинают подробно рассказывать все, что известно растущей армии мудрых девяностолетних стариков…
…Любовь кончается так же быстро, как начинается.
…Красивые люди с крепкими белыми зубами получают все на тарелочке с голубой каемкой.
…Твой питомец тебя не любит, просто ты его кормишь.
…Тот, кто в супермаркете уверенно идет с тележкой по рядам, всегда будет жить лучше того, кто торчит посреди прохода и читает список покупок.
Глава 6
…После тридцати время набирает чудовищную скорость.
– Мы все звери. Кто-то в большей, кто-то в меньшей степени. Кто-то безобидный мопс, а кто-то беспощадная анаконда. И мопсом, и анакондой движут инстинкты. И нет ничего более прекрасного и гармоничного в мире, чем зверь в естественной среде обитания. Мопс в платье и сапожках – это ужасно. И ничто и никто не убедит меня в обратном. Анаконда в террариуме – это ужасно. Анаконда, нападающая на человека, который посягнул на ее свободу, – вот истинная природа. А то, что естественно, – прекрасно. В каждом из вас есть зверь. И моя задача достать его наружу. За эти восемь недель я и мои кураторы сделают все, чтобы познакомить вас с вами. Я не знаю, зачем вы здесь. Хотите вы сниматься в говнокомедиях или корчить из себя Гамлета на сцене, мне все равно. Я здесь, чтобы сделать из вас вас. Научить вас не стесняться своих желаний, не зажимать свою природу.
Моя Теория дня: в ту минуту, когда наш мозг застывает в определенном состоянии – чик! – щелкает переключатель времени, и жизнь устремляется вперед, точно японский сверхскоростной экспресс. Или марафонец. Или «Боинг». Суть в том, что душа остается на месте в клубах пыли.
Я ожидал увидеть мужчину в черной водолазке и шарфе. Почему-то я так себе представляю театральных деятелей. Но Кирилл Медвог удивил. Он умеет удивлять. Невысокий, с пузиком и большим лбом, в льняной рубашке, расстегнутой до самого пупка, с мягкими кудрями почти до пояса. Он больше походил на учителя йоги или какого-нибудь гуру из Таиланда.
Мы представились по очереди. Нужно было назвать всех, кто представлялся до тебя, и назвать свое имя и что-то, что тебя больше всего определяет. Мне повезло, я был четвертым. Ангелина – методист школы раннего развития, Глеб – специалист по взысканию долгов, Матвей – бармен и диджей, что-то про пикап, и я, Йалка, – копирайтер, нуоли.
К разговору о мертвецах. Я очень часто вижу сны о Брендане, а при жизни он мне никогда не снился. Вообще ни разу. Помню, когда он был еще младенцем, я очень тревожился из-за этого. Если в твоей жизни есть что-то важное, оно обязательно тебе снится, верно? А если наоборот? Что это – предательство? Измена? Мой школьный шкафчик снится мне дважды в неделю. Примерно два раза в месяц я вижу во сне старого соседского пуделя, который умер лет двадцать назад. Не сомневаюсь: если бы я посмотрел на улиток, они бы тоже являлись мне по ночам.
– Ваше домашнее задание на сегодня – прийти домой, раздеться и не одеваться до завтрашнего утра или дня, в зависимости от того, сколько вы спите. Учтите, я узнаю, если вы не выполнили мое задание…
Покойники снятся нам потому, что подсознательно мы не верим в их смерть; мозг «забывает» об этом важном обстоятельстве. А потом ты просыпаешься, вспоминаешь и заново переживаешь потерю. И так каждый раз. Тебя словно выскабливают изнутри, ты чувствуешь себя опустошенным. Я чувствую. Прошло уже три года. Он катался на велосипеде, и его сбила машина. Все случилось молниеносно.
– У меня старенькие родители.
Джоан, наоборот, постоянно видела сны о Брендане, с того дня, как забеременела. Психолог посоветовал ей воспринимать их как сокровище, как чудесную память о сыне. Она тут же бросила ходить к психологу и на автопилоте стала заботиться о Зоуи. Потом у нее нашли рак селезенки, и пошло-поехало. Два года нас здорово измотали, и мы уже не смогли выкарабкаться. Вернее, я не смог – у Джоан вроде бы получилось. Как знать? Думаю, люди вообще редко выкарабкиваются – они просто привыкают.
– И что?
– Они не поймут.
– И что?
«Шелковый пруд»
– Мы живем в одной квартире.
– И что?
– Я не могу ходить голая перед отцом.
– Открой дверь.
– Сама открой.
Пока гости стояли на крыльце, скучая и дрожа под порывами ледяного ветра, Стив и Глория ссорились.
– Почему я?! – вспылила Глория. – Ты первым услышал звонок.
– Мы услышали его одновременно.
– Неправда! Я была наверху!
– Ну и что? – возразил Стив. – Звонок висит прямо под твоим туалетным столиком. Звук быстрее проходит через плотные материалы, стало быть, ты услышала его первой. И почему бы вам просто не открыть дверь, ваше высочество?
– Потому что у меня другая задача. Я должна изящно спуститься по лестнице и встретить гостей. Так я смогу поработать над новой ролью – леди Виндермир. Видишь ли, милый, я предана своему делу. И раз уж на то пошло, почему ты не хочешь открыть?
Стив невозмутимо ответил:
– Декану престижного факультета положено встречать гостей в кресле у камина, потягивая первоклассный бренди.
– Ну-ка, ну-ка! Ты что, ставишь свое тщеславие выше моей тяги к искусству?!
– Глория, скажи, леди Виндермир в спектакле хоть раз спускается по лестнице?
Шах и мат.
– Нет.
Стив уже предвкушал, как Глория откроет дверь. Но она его удивила:
– Стив, если я соглашусь поговорить о твоих книгах, ты встретишь гостей?
Они уже много лет не обсуждали его романы, столь ласково принятые критиками и совершенно не продающиеся.
– Может быть, – осторожно ответил Стив.
– Это значит да?
Он покусал указательный палец.
– Да.
Глория поднялась на второй этаж.
– Не так быстро, Мерил Стрип. Ты согласилась обсудить мои книги.
Она пожала плечами.
– Хорошо. В хронологическом порядке?
– Давай.
– Книга первая. «Бесконечная страсть».
На лице Стива отразилось нетерпение воспитателя в детском саду перед началом пасхальной охоты за яйцами.
– Ну?
– Сильная и в то же время беспомощная. Как сознательный рогоносец.
– Что ты несешь?! – разозлился Стив. – «Бесконечная страсть» сделала из меня писателя! Без нее мы бы не жили сейчас в шикарном доме с лестницей, по которой ты можешь спускаться, точно гостеприимная хозяйка из другой эры!
– Вторая книга. «Меньше, чем ничего». Натянутая. Занудная. Сухая и многословная.
– Чушь собачья! Критики сравнили ее с романами Генри Джеймса!
– Да, – согласилась Глория, – прекрасно помню. С «бальзамированным» Генри Джеймсом, если слова вообще можно забальзамировать.
– Боже, Глория! – вскричал Стив. – Почему ты такая язва?!
– Третья книга. «Цветы, конфеты и щипцы».
– Отличная книга!
– Ну, хорошо. Пусть так. Четвертая – «Орлы и чайки». История моей семьи, которую ты бесцеремонно стянул, словно воришка – жвачку с прилавка.
– Неправда. Если у героини кудрявые волосы с медным отливом, как у твоей матери, это еще не значит, что я препарировал твоих родственничков.
– Как тебе угодно. Номер пять, «Иммигрант в маленьком городе». С нее ты и начал создавать бессмысленные вонючие лужицы блевотины вместо книг.
Стив хотел было открыть дверь, но отдернул руку.
– Да как ты смеешь! «Таймс» назвала меня мастером микроскопического! Критики говорили, что я «выполнил пятилетку по миниатюризации»!
– А сейчас ты что пишешь, милый?
– О господи, неужели так важно, кто откроет гостям?!
– Чрезвычайно важно.
Снова раздался звонок.
Муж и жена поглядели на дверь, точно это был гроб, а за ним – живые души, которые им не терпелось сожрать.
– У меня уже несколько лет творческий кризис, и ты об этом знаешь.
– Открывай, Стив.
– Да, милая.
– Сколько ему лет?
– Семьдесят пять.
Ди-Ди
Не понимаю я человеческое сердце. Лишь боль делает его сильнее. Лишь печаль делает его добрее. От хорошей жизни оно чахнет, а радость будто строит вокруг него глухие стены. Сердце – извращенное и жестокое. Я ненавижу его, а оно, похоже, ненавидит меня.
– А тебе?
Роджер, держись подальше от моей дочери. Она сказала, вы переписываетесь или что-то в этом духе. Немедленно прекрати! Возможно, Бетани единственная, кого не постигло семейное проклятие неудачников, и я не позволю тебе вернуть ее на путь поражений! У нее было трудное детство (в основном по моей вине), но каким-то чудом она выдержала. Бетани живет со мной, и только благодаря этому я еще не свихнулась. Если она меня бросит, если уйдет из дома, я тоже уйду. Моя душа уйдет, а тело останется в дрянной квартире и будет удивляться, кто это только что ушел из дома вместе с Бетани.
– Тридцать.
Она была тихим ребенком, и я считала, что это признак большого ума, что ее прекрасные идеи просто нельзя выразить словами. Но теперь я понимаю: она молчала, потому что не хотела принимать участие в моей грязной жизни.
Если она уйдет, у меня будет слишком много свободного времени, и мне придется признать, что я уже никогда не влюблюсь. Впервые я осознала это несколько лет назад.
– Значит, он от силы проживет еще лет десять, прежде чем умрет или превратится в овощ. Ты готова отложить себя на десять лет?
Да, я хорошо помню тот день. Точнее, вечер «У Дэнни», наше с тобой свидание. Я будто увидела себя глазами человека за соседним столиком. Вот мне шестьдесят восемь, я завтракаю одна в дешевой забегаловке. Потом показываю дисконтную карточку, расплачиваюсь и иду домой, где жду следующего приема пищи.
– Что значит – отложить?
Словом, я не то чтобы забыла о тебе после той встречи. Просто вместе с мыслью о тебе я вспоминаю Пустоту. Поражение. Ты этого не заслужил, понимаю. Но ты очень похож на меня: того же возраста, с тем же списком неправильных решений. Повторяю, держись подальше от Бетани. У нее еще может быть здоровое будущее (Кайл?), не мешай ей. Живи по возрасту. Напейся, что ли. Но оставь мою дочку в покое.
ДД
– Забыть о себе, своих стремлениях, своих желаниях, своих удовольствиях?
«Шелковый пруд»
– Я бы не хотела так ставить вопрос.
– Тем не менее он стоит именно так.
– Кирилл Леонидович, я правда не могу.
– Тогда прошу на выход. – Он указал рукой на дверь из аудитории. – Лена, вычти подоходный и верни деньги…
Глория улыбнулась гостям.
– Кайл Фалконкрест! Какая честь видеть вас в нашем уютном, гостеприимном доме!
– Спасибо. Знакомьтесь, это моя жена Британи.
– Здравствуйте!
– Я рад, что вы нашли время посетить наш скромный университет, – проговорил Стив. – Принести вам выпить?
Молодые переглянулись. Британи спросила:
– А у вас найдется белое вино?
– Только скотч. Хотите? А, вспомнил! Есть еще джин.
Глория злобно вытаращила глаза на мужа: это был ее личный запас.
Стив опомнился:
– Нет, только скотч.
Кайл любезно ответил:
– С удовольствием выпью скотча. Со льдом, если можно.
– Лед у нас кончился.
– Ясно.
Стив ушел за выпивкой, а Глория пригласила Кайла и Британи в гостиную.
– Кайл, ваша книга великолепна.
– Спасибо.
– Я прочитала ее дважды. Она заслуживает самых лестных похвал, а солидный гонорар, полагаю, делает вашу жизнь еще прекрасней.
Кайл смутился. Британи ответила за него:
– Сегодня он подписал контракт на второй роман.
– Надо же, второй роман! – восхищенно взвизгнула Глория, отчасти для гостей, отчасти для мужа, который еще был на кухне. – Замечательно! А сколько денег вы за него получите – боюсь даже представить!
– Завтра об этом напишут в газетах, так что можно и рассказать. Десять миллионов долларов, – сообщила Британи.
Глория чуть в обморок не упала от удовольствия.
– Десять миллионов?! – Она обратилась к Стиву: – Юный Кайл получит за вторую книгу десять миллионов долларов!
– Правда? – Стиву оставалось только разбить стакан и перерезать себе горло. – За это и выпьем!
Он подал гостям скотч, и Глория тут же произнесла тост:
– За ваш десятимиллионный контракт с издательством!
Они чокнулись и выпили – Стив был вынужден присоединиться.
– Так о чем ваша новая книга? – спросила Глория.
– Ну, это современная история любви. Не совсем обычная.
– Необычная? Как интересно!
– Она про людей, которые работают в офисном супермаркете.
– В офисном супермаркете? – смутилась Глория.
Тоном, каким взрослые обычно дают молодняку понять, что знают современные рок-группы, Стив произнес:
– Я сегодня как раз был в таком. «Скрепки» называется.
– Ты не говорил… – Глория почувствовала себя преданной.
Британи вызвалась объяснить:
– Ну, это такие громадные магазины канцелярских товаров. Их обычно строят на шоссе. «Скрепки», «Офис-Депо». Слышали?
Глория выглядела так, словно только что пришла на вечеринку и пытается вспомнить имена гостей.
– Я…
– Ну что ты, Глория, все знают, что такое офисный супермаркет! – пристыдил ее муж.
– Я покупаю канцтовары в магазине неподалеку. Мне и в голову не приходило ехать за ними в офисный… супермаркет!
– Там можно здорово сэкономить, – сказала Британи. – Стикеры и простая белая бумага в два раза дешевле, чем в обычных магазинах. Проходы широкие. Можно делать покупки с удобством и достоинством. У них даже есть отдел, целиком посвященный шариковым ручкам.
Глории было не по себе.
– Завтра же съезжу в такой магазин!
Стив упивался своей маленькой победой, однако ухмылка на лице Кайла испортила ему удовольствие.
– Как вам скотч? – спросил он.
– Мне нельзя увлекаться спиртным, если хочу написать книгу в срок.
– Наверно, это чудесно – быть таким молодым, привлекательным, богатым и талантливым, – замурлыкала Глория. – У вас красавица-жена, перед вами открыты все дороги… Верно, Стив?
Вместо ответа он подлил себе еще скотча.
– А вы над чем работаете? – спросил его Кайл.
– Над новой книгой.
– Вот как?
– У нее пока нет названия.
Глория добавила:
– Да и самой книги пока нет.
– Неправда, – возразил Стив. – Я написал уже довольно много.
– И о чем же она?
– Как ни странно, ее действие тоже разворачивается в офисном супермаркете.
– Вот совпадение! – воскликнула Британи.
Глория хихикнула.
– Неужели? – смутился Кайл. – В супермаркете? И много вы написали?
– Ну, несколько глав.
– Я бы… – начал Кайл, но его перебила Глория:
– Милый, отчего ты не прочтешь нам немного?
– Не могу, она еще сырая. Ее рано показывать миру.
– Ясно.
Британи спросила:
– А вы часто ходите в офисные супермаркеты, Стив? Кстати, должна признать, я большая поклонница вашего творчества. Книга «Цветы, конфеты и щипцы» меня очень тронула. После нее я стала по-иному воспринимать литературу. – Она залилась румянцем. – Даже не верится, что я могу называть своего кумира просто Стив. Да еще и в его собственном доме!
– А я, между прочим, актриса! – выпалила Глория.
– О-о! – удивилась Британи.
– Скоро буду играть леди Виндермир в новой постановке «Веер леди Виндермир».
– Замечательно, – сказал Кайл.
– Видите ли, я очень люблю театр и свое дело. Играю, играю, играю…
Стив быстренько вернул беседу в прежнее русло:
– Я постоянно хожу в офисные супермаркеты. Мне там нравится большой выбор товаров и приемлемые цены. И это такое… популярное явление! Для меня очень важно не отставать от жизни.
Кайл глотнул скотча. Неужели Стив и правда пишет книгу об офисном супермаркете? Разве все прочие его романы не застыли в трех неделях от изобретения телефона?
Стив спросил:
– У меня столько дел в университете, что совсем нет времени на чтение. Как назывался ваш первый роман?
– «Двадцать лет впустую».
– Хорошее название.
– Спасибо.
– И о чем она? Я понимаю, что вопрос избитый, но ведь для литературы только это и имеет значение.
– Ну, раз уж вы спросили… Она об одном человеке. Ему за сорок, раньше у него была жена, двое детей, а потом его сына сбила машина. У жены нашли рак селезенки. Сначала болезнь очень их сблизила; увы – ненадолго. На целый год их жизнь окутал туман смерти. Потом жена поправилась, но они оба очень устали. К тому же, пока туман еще висел, главный герой сильно напортачил, и жена его бросила. Ребенка забрала с собой.
Герой вынес все эти несчастья, тем не менее нисколько не изменился, не стал лучше. Наоборот, опустился. Его тело уже не помещалось в старую одежду, а как найти новую, он не знал. Вот-вот у его жизни должна была появиться некая мораль, однако этого не случалось. Время шло, и впереди он видел лишь долгие годы никчемного существования. Зачем вообще жить? Ему нравились перемены, вот только как и что менять? Во всем, что предлагал ему мир, он искал подвох. Апокалипсиса не будет; беззаветно верить или подвергать все сомнениям – одинаково глупо; правители – жулики. Так он думал.
Пытался найти работу и понял, что слишком ленив. Подумывал стать бродягой и жить в ночлежках, однако не смог себя заставить (хотя был близок и к этому). Начал искать причины своих неурядиц в детстве, но нет, воспитывали его правильно – судя по всему, из него не должен был вырасти моральный урод и беспомощный неудачник. Семья у него была не слишком дружная, и он догадывался: когда изредка они собирались вместе, о нем говорили без малейшей ласки или сочувствия. Все купоны на доброту и любовь семейного департамента он израсходовал еще в юности. Пожалуй, не только семейного. Ему вообще никто не был рад. Он казался себе разбитым и никчемным, причем понимал, что падать до самого дна еще долго. Странно, мысль об этом его обнадеживала. Каждое утро он с любопытством ожидал, каким чудовищным нападкам подвергнет его жизнь, какую новую злую шутку с ним сыграет. Стоит ли ждать перемен?
После слов Кайла наступила многозначительная тишина. Стив воспользовался случаем, чтобы получше вспомнить сегодняшний магазин канцтоваров, нелепый ангар, доверху набитый китайским барахлом и маленькими детьми, продавцы которого любезны, как багажная лента в аэропорту. Стив, а ведь ты в самом деле можешь написать об этом книгу. Можешь. Возьми с собой блокнот. Притворись, будто ты антрополог – антропологи могут делать что угодно и при этом казаться умными. Как знать, а вдруг среди вороха уцененных дисков, виниловых папок и компьютерных программ тебе встретится прекрасная идея для книги.
Стив опомнился: уж очень долго они молчали (ах да, мы обсуждаем идиотский роман этого идиота), и украдкой посмотрел на жену: пальцы в бриллиантовых кольцах сцеплены на груди, глаза влажные от слез.
– Какая потрясающая… глубина! – воскликнула Глория, бросив на Стива насмешливый взгляд. – Так просто и одновременно так жизненно! Прямо чувствуешь, как в этой книге бьется кровь. И ведь проданы уже миллионы экземпляров, верно?
– Десять миллионов, – ответил Кайл и посмотрел на книжный шкаф. – Стив, это ведь ваши романы – те, что в кожаных переплетах?
– Ангелина Смирнова.
Бетани
– Ангелине Смирновой.
Я должна бы сердиться на мать за то, что она тебе написала, но я не сержусь – потому что именно такими удручающими глупостями она занимается всю жизнь. Не просто пишет обычные письма (в компьютерный-то век!), но и отправляет их по почте. С маркой.
Послушать мою маму, так жизнь ее уничтожена, словно родная планета Супермена. А ведь у нее есть друзья, работа, и даже если я начну жить одна, то все равно буду рядом.
Я смотрел, как Ангелина – методист школы раннего развития – покрывается красными пятнами, а Кирилл спокойно ждет, когда она выйдет из класса. В этот момент я возблагодарил Все Сущее за то, что Элина уехала на неделю в Москву на обучение.
Моя мечта – съездить в Европу. Не пойму, что в ней особенного? Почему люди едут туда и возвращаются обновленными? Все их проблемы решены, да в придачу сами они становятся изысканными и остроумными. Здравствуйте, я граф Чокула. Добро пожаловать в мой шато! Сначала мы поужинаем петушиной печенкой на поджаренном хлебе, нарезанном треугольничками. Затем я покажу вам фамильный дилдо, инкрустированный драгоценными камнями, а потом мы побеседуем о социальной пользе специализированных процедурных кабинетов для наркозависимых.
Прямо не терпится узнать, в чем же там дело.
– Кто-то еще хочет последовать за Ангелиной? – Кирилл держал дверь открытой, было в этом действе что-то театральное. – Мы вернем вам деньги за вычетом налогов, ибо я плачу налоги. Ну так что? Мы можем продолжать?
Ну да, на мою зарплату?! Ха!
Итак… Кайл. После нашего с ним разговора о смерти у меня внутри что-то щелкнуло. Да, он мне нравится. Пусть он тупой, как утюг, зато сегодня он подарил мне диск с песнями, в которых есть слово «луна». Кайл симпатичный и не считает меня уродкой, он не голубой – так почему бы не рискнуть? Мама, видно, решила, что мы будем вместе на веки вечные. Милый, пойдем в ресторан? Только сперва я захвачу свой чепчик, чтобы другие мужчины не заглядывались на меня против воли. Нет, он просто хороший парень, вот и все.
Все двадцать человек молча кивнули.
А ты…
Не знаю, как начать разговор о твоей жизни, Роджер, но меня заинтересовал образ Кайла Фалконкреста. Особенно то, что он не верит в Апокалипсис. Напрасно не верит. Как можно, живя на Земле, имея мозг, пару ушей и пару глаз, не замечать, что скоро всем нам придет конец? Это чувствуется даже во вкусе воды. Пульсирует в воздухе всякий раз, когда на сотовом Блэр звучит гнусный ретро-рингтон 80-х, «Холидэй» Мадонны.
– Я, конечно, не требую отчета, не прошу прислать селфи в общий чат, хотя было бы забавно. Это ваша ответственность перед собой. Но, поверьте моему опыту, на следующей встрече я пойму, кто не сделал домашнее задание. У меня плохая память на имена, но ваши лица я запомнил. И то, как вы сейчас стоите, как заполняете пространство, иначе говоря, ваши композиции я запомнил. Все свободны до среды.
Миру скоро конец.
Мастер вышел. Его помощница Лена поспешила за ним. Вениамин улыбнулся мне и похлопал по плечу. Он был одним из преподавателей по сценическому движению и бадди нашей группы.
Я постоянно думаю о том, как это случится. Все будет очень необычно. Вот так: стоит воскресный вечер, и я на барбекю у каких-нибудь знакомых. Меня достали солнце и толпа народу, поэтому я обхожу дом и сажусь на складной стул, мечтая, чтобы была ночь. Я наблюдаю за полетом мухи. Она меня не бесит, не достает, просто я слежу за траекторией ее полета, словно ей к лапке привязали нитку.
По дороге к выходу он рассказал, как сам когда-то выполнил это задание. Вениамин тогда жил с бабушкой. Она хоть и плохо видела, но, когда внук на пороге снял с себя всю одежду, покачала головой и сказала: «Весь в деда!»
Внезапно муха замирает в воздухе и падает.
Замолкает весь мир: больше не слышно ни голосов с заднего двора, ни ударов мяча – только жарятся на решетке булочки для гамбургеров. Соседская газонокосилка тоже стихла.
Я сразу понимаю, что случилось – каждое живое существо на нашей планете умерло. Люди, чайки, червяки, бактерии и растения. Я смотрю на деревья, кусты и думаю: «Они еще не гниют, потому что умерли секунду назад, но это больше не деревья и не кусты. Теперь они больше похожи на срезанные цветы в вазе. Через семь дней они сгниют, как и все остальное».
В нашей новой квартире, которую снимала школа для Элины, была всего одна изолированная комната. Туалет. Все остальное пространство было открытым и свободным от всяких нравов. Невозможно было заварить чай, не потревожив друг друга. Но мне нельзя жаловаться. Каких-то семь минут, и я на работе. Каких-то пятнадцать – и я на набережной. Каких-то сколько-то минут, и я в любой точке города. До тошноты удобно. Андрей хоть и был радушным хозяином, но вздохнул с облегчением, когда я собрал вещи. Больше никаких блесток в его черно-белой квартире.
Гости возле барбекю просто остановились. Замерли на месте. Это не омерзительно, не противно. У них открыты глаза.
Потом из города доносятся взрывы и глухие удары: бьются машины, падают самолеты, взрываются кремационные печи и горны. Затем наступает тишина, и я вижу, как в небо тут и там поднимаются шнурки дыма; они будто бы связывают планету со Вселенной, так их много.
Я разделся, как рекомендовал Вениамин, с порога. Ощущение неловкости тут же сковало меня. Я один. Что может пойти не так? Поужинать пиццей, которую не доели вчера, позалипать на видео и лечь спать как можно раньше, чтобы как можно раньше проснуться и одеться. Что может пойти не так?
Я опускаю глаза и вижу у ног мертвую ласточку. Весь внутренний двор усыпан дохлыми шмелями. Я иду в дом и поднимаю телефонную трубку – молчит. На столе замечаю вазу с георгинами. Это кажется мне забавным.
И тут мне становится дурно. Почему? Все организмы внутри меня тоже умерли: полезные бактерии, добрые вирусы и плохие, амебы всякие… Они сдохли. Наше тело ведь не просто тело, верно, а экосистема. И мой организм не выдерживает такого количества падали внутри.
Я принял душ, достал, что успел, из слива. Нанес несмываемый кондиционер. Иначе шерсть будет топорщиться через одежду, высушился феном Элины. У нее новая модель. Такие используют в крутых салонах для нуоли. Какие-то ионы делают шерсть гладкой и блестящей. У Элины хорошая шерсть.
Я выхожу во двор, сажусь на шезлонг и гляжу на солнце. Мне тепло, и я рада присоединиться ко всем остальным, куда бы они ни подевались. Никто не помнит о приятной стороне смерти, а ведь умирать вовсе не страшно, если знаешь, что скоро встретишься с друзьями!
После душа я лег в чистую постель, вернее, наш разложенный диван. Мне хотелось уложить свое тело на свежие простыни. Открыл выступление Билла Берра…
На чем я остановилась? Ах да. Сижу на шезлонге, смотрю на солнце и постепенно слабею. И хоть я терпеть не могу эту желтую хрень и ее бесконечный веселый свет, через несколько минут я в него вхожу.
В дверь позвонили. Я остался в постели. Позвонили снова и настойчивее. Я встал и подкрался к двери. Ну почему нет глазка?