Дуглас Коупленд

Поколение А

АРДЖ

Тринкомали, Шри-Ланка

Нельзя жить на свете и не думать обо всех историях, которыми мы связываем воедино это место, что зовется «наш мир». Без историй, созданных людьми, наша вселенная – всего лишь мертвые камни, облака, лава и мрак. Деревня, смытая теплыми водами, где не осталось уже ничего.

Представьте огромное жаркое небо тропиков, на десять миль ввысь и на тысячу лет вдаль до линии горизонта. Представьте воздух, который вы ощущаете кожей, как мед. Представьте воздух, который на выдохе прохладнее, чем на вдохе.

Представьте сухой ломкий шорох за окном вашей комнаты в офисном здании. Представьте, что вы подходите к окну, поднимаете жалюзи и видите такую картину: все содержимое мира, каким вы его знали, проплывает мимо в медленном, на удивление тихом потоке серой мути. Ослы, ветви пальм, джип местного бутилировщика фанты, велосипеды, дохлые собаки, пивные банки, лодки ловцов креветок, секции заборов из колючей проволоки, прогнивший мусор, цветы имбиря, канистры с маслом, туристические автобусы, фургоны для доставки жареных цыплят. …трупы

…листы фанеры

…дельфины

…мопед

…теннисная сетка

…бельевые корзины

…младенец

…бейсболки

…снова дохлые собаки

…оцинкованный шифер

Представьте, что прямо сейчас, когда вы читаете эти слова, рядом с вами стоит пришелец из далекой галактики. И что вы ему говорите? Ему или ей. «Что прежде было живым, ныне мертво». Но поймет ли пришелец разницу между живым и мертвым? Может быть, вместо жизни у пришельцев есть что-то другое – столь же непредсказуемое. Но что именно? Что они говорят друг другу, чтобы заделывать необъяснимые трещины в их повседневном существовании, не говоря уже о цунами? Какие мифы, какую ложь они принимают за правду? Какие истории рассказывают друг другу?

А теперь вновь посмотрите в окно – посмотрите на то, что боги извергли из вашего подсознания во внешний мир – на теплую мутную реку, где дохлые кошки, старухи, завернутые в мокрые сари, баллоны с пропаном, мертвый козел, и мухи, целые и невредимые – жужжат над серой водой.

.. .сумки-холодильники

…пучки травы

…скандинавский педераст, обгоревший на солнце

…раскладные стулья из белого пластика

…утонувшие солдаты, запутавшиеся в ремнях автоматов

А потом – что вы делаете? Может быть, молитесь? Что есть молитва, как не желание увязать все события нашей жизни в одну целостную историю, чтобы эти события наполнились смыслом, который – ты знаешь – обязательно должен быть.

И вот я молюсь.

ЗАК

Округ Махаска, Айова

Кукурузные поля – это страшная штука. На всей нашей мудацкой планете не сыщешь другой такой страсти и ужасти. Не в смысле «беднягу Джо Пеши забили до смерти бейсбольной битой», и не в смысле загадочных кругов на полях, которые оставляют инопланетяне, и не в смысле зверски убитых и расчлененных хичхайкеров, и даже не в смысле, что «после вскрытия останки инопланетных пришельцев были использованы в качестве удобрений». Я имею в виду «продукцию крупных агропромышленных, продовольственных и биотехнических корпораций типа «Big Corn»/«Archer Daniels Midland»/«Cargill»/«Monsanto» – генетически модифицированную сельскохозяйственную культуру с ультравысоким содержанием фруктозы». Кукуруза – кошмар наяву. Тысячу лет назад это был травянистый стебель с одним крошечным хилым початком; теперь это огромный лоснящийся дилдо длиной в добрый фут. Кстати, вы знаете, что длина молекулы кукурузного крахмала – одна миля? Так вот, в семидесятых годах пресловутая «Большая кукурузина», то есть компания «Big Corn», запатентовала какой-то новый фермент, превращающий эти мили и мили крахмала в триллионы молекул фруктозы. А спустя пару лет вся эта свежевыделенная фруктоза обрушилась на рынок и разнесла на хрен всю национальную пищевую цепь. Ба-бах! И вся нация дружно страдает ожирением. Человеческий организм не приспособлен к таким мощным вливаниям фруктозы. Получая убойную дозу, организм «зависает» и не может понять, как ему дальше работать. Э-э-э… и что с этим делать? Превращать это в какашку или все-таки в жир?Да, наверное, в жир!Кукуруза отключила систему, отвечающую за производство фекалий. И что на это ответили крупные агропромышленные корпорации? Кто ?! Мы ?! Мы способствуем эпидемии ожирения ? Нет, ребята. Не надо вешать на нас всех собак. Просто в восьмидесятых люди стали чаще «перекусывать». Так что заткнитесь, пожалуйста, и пейте свою «Колу – Новая формула».

Люди – кошмарные существа. Человечество – сборище мудаков. Все, что мы делаем сами с собой – мы это полностью заслужили.

Но кого, блин, ужалила пчела? Прямо в кабине компьютеризированного комбайна, посреди кукурузного поля в округе Махаска, штат Айова? Меня. Да, меня. Вот где полный капец.

Да, кстати. Добро пожаловать в Оскалусу. Приезжайте к нам – не пожалеете. Тут у нас столько всего интересного! Исторический центр города, площадь с летней эстрадой у старой ратуши, концертный зал Джорджа Дейли, городская публичная библиотека, университет имени Уильяма Пенна и три площадки для гольфа.

Последний параграф я почти дословно скопировал с интернет-страницы нашего славного города. Правда, там почему-то не упоминается папин метамфетаминовый заводик (мне не нравится слово «лаборатория», оно как-то скучно звучит), обанкротившийся несколько лет назад стараниями Управления по борьбе с наркотой. Они вообще плохо ладили – папа и Наркоконтроль.

Шесть лет назад папа изрядно нажрался и в остром приступе паранойи угнал книжный автофургон, принадлежавший городской публичной библиотеке. Он приехал на поле для гольфа в Эдмундсон-парк, бросил фургон посреди песчаной ямы у четырнадцатой лунки и – в полной уверенности, что это контрольная аппаратура Управления по борьбе с наркотиками – спалил его на хрен, лишившись в процессе бровей, водительских прав, свободы и права на посещение двух моих сводных сестер, проживающих в округе Виннебаго.

Выйдя из тюрьмы, папенька возобновил производство, и в скором времени на его метамфетаминовый заводик нагрянули люди из Наркоконтроля и отоварили папу по голове бидоном с кипящим толуолом. Полтора месяца папа провел на койке в тюремном лазарете. Потом стал потихоньку вставать и даже немного ходить. Мой дядя Джей, адвокат и фреоновый маклер из Пало-Альто, сумел добиться, чтобы папу освободили под залог, и отправил его в Калифорнию на консультацию с психиатром – специалистом по обсессивно-компульсивным расстройствам. В самолете папенька слушал музыку и подхватил стафилококк, особо устойчивый к лекарственным препаратам – как потом оказалось, от комплекта небрежно продезинфицированных наушников. Эти самые стафилококки попали на свежезаживший шрам, и к тому времени, когда самолет совершил посадку, сожрали родителю чуть ли не четверть мозга. После папиных похорон дядя Джей продал полфермы и купил мне самый продвинутый в мире комбайн для сбора кукурузы – «Кукурузную Мейзи» с компьютерным управлением.

С тех пор дядя Джей регулярно переводил на мой счет очень даже приличные суммы в обмен на соблюдение трех условий. Первое: я не связываюсь с производством метамфетамина (и не иду по стопам отца). Второе: я остаюсь на ферме и выращиваю кукурузу (наше фамильное наследие). И третье условие: раз в неделю я отливаю в колбу Эрленмейера в присутствии самого принципиального и неподкупного румынского лаборанта во всем штате Айова (на случай, если я вдруг забуду о двух первых пунктах нашего договора). Анализ мочи выполнялся на месте в течение трех минут – они проверяли, не пожал ли я руку кому-то, кто ел бублик с маком в какой-то из дней на прошедшей неделе, а именно с прошлого вторника. Вообще-то приятного в этом мало. Чувствуешь себя проколовшимся олимпийским спортсменом, который один раз уже попадался на допинге. Но дядя Джей выдвинул жесткое требование: никакой наркоты – иначе он отберет у меня «Кукурузную Мейзи». Я вот о чем: все до единого мои знакомые – блин, вся страна! – вовсю потребляют наркотики, отличаются патологической тупостью и страдают ожирением. И я бы пополнил их стройные ряды, но есть одно «но». Вернее, целых три. 1) Мне нельзя принимать наркоту, иначе дядюшка Джей перестанет давать мне денег. 2) Я не совсем идиот, и меня все-таки чуточку интересует, что происходит в мире. 3) Я искренне верю, что кукуруза – зло. Попробуйте разыскать рисовые или соевые продукты в бакалейных лавках округа Махаска. Флаг вам в руки. Вполне можно было бы упомянуть этот факт на интернет-страничке славного города Оскалуса: В городских магазинах представлен широкий ассортимент разнообразных продуктов питания, произведенных на основе молекул, извлеченных из натуральной кукурузы. Если вдруг ваш ребенок решит заделаться вегетарианцем или выберет какую-то другую сомнительную диету, наши продукты питания – это как раз то, что нужно.

Кстати, когда я рассказывал о том, как на папин заводик нагрянули люди из Наркоконтроля, я забыл упомянуть о том, что у папы нашли псевдовинтажную жестяную коробку из-под соленого печенья, в которой лежали два чьих-то отрезанных указательных пальца. Папа использовал их для успешной проверки на аутентичность в какой-то долгоиграющей афере с поддельными чеками. Но ребята из Наркоконтроля не знали, что был еще и третий палец, который я потом отдал девчонке по имени Карли из компьютерного отдела Управления по борьбе с наркотиками. Уж не знаю, зачем ей такая радость. Тоже, наверное, для какой-то аферы. В обмен на палец Карли заделала мне потрясающий минет и дала доступ к камерам геостационарного спутника слежения за земной поверхностью. У нас с Карли могли бы сложиться долгие и серьезные отношения, но она стала требовать, чтобы я отрезал свой хвост (я ношу длинные волосы) и пожертвовал его фонду «Локонам любви»*. Прощай, Карли. Вы спросите, для чего мне понадобился доступ к камерам спутника слежения, передающим картинку в реальном времени? Для моих арт-проектов, конечно. Подробности будут чуть позже.

* «Локоны любви» (Locks of Love) – благотворительная организация в помощь раковым больным. Из волос, которые люди передают в фонд, изготавливают парики для детей из США и Канады. – Здесь и далее примеч. пер.

Так вот, в тот знаменательный день, когда меня ужалила пчела, я был на поле, в кабине своей «Кукурузной Мейзи» – совершенно роскошной уборочной машины, которая могла бы посрамить даже шикарный океанский лайнер, на котором отправилась в круиз компания эстетствующих гомосеков Я сидел голышом – а почему нет?! В герметизированной эргономичной кабине работал кондиционер, звукопоглощающие материалы внешней и внутренней отделки сводили уровень шума практически до нуля. Полная круговая обзорность позволяла следить за всем, что происходит вокруг. И если бы на ферму нагрянули нежданные гости, я бы их заметил издалека и всяко успел натянуть штаны.

Я слушал какую-то модную группу из Люксембурга – или из Ватикана, или из Лихтенштейна, или с Фолклендских остров – в общем, какой-то из тех мелких стран, чей валовой внутренний продукт складывается в основном из продажи почтовых марок заядлым филателистам и продажи альбомов мегамодных инди-роковых групп.

Четыре плазменных экрана у меня в кабине были настроены на 1) матч Национальной футбольной лиги, 2) какое-то совершенно безумное корейское гейм-шоу, в котором люди, одетые в костюмы зверюшек, боролись за призы, похожие на огромные надувные буквы, 3) вид на мою ферму (в реальном времени) со спутника Управления по борьбе с наркотиками и 4) спутниковый канал двусторонней видеосвязи с одним тихим фриком по имени Чарльз, который работает в службе закупки рекламных средств сингапурского подразделения BBDO и страдает бессонницей. Чарльз платит мне сто баксов в час за удовольствие наблюдать, как я сижу голышом в кабине своей «Кукурузной Мейзи». А я разве не говорил? Рыночная экономика в действии. Лишние бабки – они никогда не лишние. И если какому-то педику из другого полушария не жалко платить сотню в час, чтобы подрочить на мое изображение на экране, то я только за. Давай, Чарли, расстегивай штаны. Штаны от Эрменеджильдо Зеньи. Я знаю об этом, потому что читал твой секретный онлайновый профиль: #mailto:lions-and-tigers-and-bears@labelwhore.org



. Тут тебе и медведи, и львы, и тигры, и нездоровая страсть к модным брендам. В общем, диагноз ясен.

Как бы там ни было, Чарльз, похоже, уже получил свою ежедневную порцию легкой эротики, и мы с ним просто болтали. В частности, Чарльз заявил, что Айова – прямоугольный штат. Я возразил в том смысле, что вовсе даже не прямоугольный. Прямоугольный – это Колорадо. Чарльз сказал:

– Да, по форме он прямоугольный, но ты посмотри на карту округов Колорадо. Похоже на аппликацию из обрывков бумаги, сделанную неумелым дошкольником. А вот Айова разделена на 113 прямоугольников-округов. Ровненько, как по линейке.

– Прекрати издеваться над геометрической конфигурацией моего штата.

– Какой еще геометрической конфигурацией? Ты там что, обдолбался, Корн-Дог*?

* Корн-дог – тот же хот-дог, только не в обычном пшеничном хлебе, а в хлебе из кукурузной муки.

Ладно, допустим – только допустим, – что я был малость под кайфом в тот день. (Вы когда-нибудь встречали румынского лаборанта, который не берет взятки?) Но у меня правило: я принимаю всякие замечательные препараты, только когда погода ставит новый рекорд. И, кстати, меня зовут не Корн-Дог. Меня зовут Зак. Может быть, я иногда подтормаживаю, но у меня нет никаких нарушений психики. Просто мои мама с папой – когда до них наконец дошло, что я уж точно не Стивен Хокинг – говорили знакомым, что у меня легкое дефицитарное расстройство внимания. Ну, чтобы никто не подумал, что я дебил.

Я слышу, как люди спрашивают: «А где мама Зака?» «Он что, сирота?» Нет, у Зака есть мама. И у него намечается отчим по имени Кайл, который разводит генетически дефективных джек-расселл-терьеров в Сент-Джордже, штат Юта.

А Чарльз все никак не унимался:

– Интересно, о чем они думали, когда делили твой штат на округа?

Я изменил масштаб изображения на экране, куда передавалась картинка со спутника Управления по борьбе с наркотой, запросил карту Айовы, наложил на нее разметку геополитических границ. Чарльз был прав. Айова действительно прямоугольный штат.

Вообще-то конкретно в тот день я использовал спутник для интерактивного слежения за процессом создания своего очередного шедевра: десятиакрового члена с яйцами, который я прорубал комбайнером в кукурузе – в качестве запоздалой благодарственной открытки Господу Богу за то, что он дал мне родиться в таком окружении, которое в смысле культуры эквивалентно колеровочному аппарату в магазине строительных материалов. В этом году мне все равно не пришлось бы порадовать дядюшку Джея впечатляющими показателями урожайности: вся кукуруза была загублена. В ней обнаружили какой-то дефектный ген, смертельно опасный – нет, не для пчел; пчелы исчезли уже давно, – а для ос и мотыльков. Проявив нехарактерную гражданскую сознательность, кукурузные магнаты решили забраковать весь урожай. Лично я не особенно расстроился по этому поводу. Во всем есть свои плюсы. Во-первых, субсидии1. А во-вторых, я мог спокойно заняться своим арт-проектом.

Судьбоносный момент настал вскоре после того, как Чарльз рассказал мне о приватной вечеринке по случаю открытия нового ночного клуба. Там были какие-то конкурсы, Чарльз победил и выиграл «призовую стриптизершу», которая разделась, сидя у него на коленях. Одно из окон «Кукурузной Мейзи» слегка дребезжало. Я приоткрыл его, снова закрыл поплотнее, и – Шазам!* – меня ужалила пчела.

* Шазам! (Shazam) – волшебное слово, которое превращает обыкновенного подростка Билли Батсона, героя комикса «Капитан Марвел», в непобедимого супергероя, борца со злом.

САМАНТА

Палмерстон-Норт, Вангануи, Новая Зеландия

Ну, значит, так. Когда меня ужалила пчела, я стояла в высокой траве рядом с цветущим кустарником, а высоко в небе парила стайка смеющихся горлиц. В смысле, они не смеялись. Они просто так называются – смеющиеся. У меня было чувство, как будто время повернулось вспять, и меня занесло в недалекое прошлое, когда цветы были повсюду и воспринимались как должное. Если нужно конкретнее: этот самый цветущий кустарник, возле которого я стояла, располагался у пересечения Вебер-Форк-роуд и шоссе № 52, в двадцати милях от восточного побережья, в восточной части провинции Вангануи.

Я достала из сумки ломтик белого хлеба для сандвичей и положила его на землю. Потом встала над ним и приготовилась сфотографировать на камеру мобильного телефона. Вы, наверное, спросите: «А зачем?». Это хороший вопрос. Я делала «сандвич с Землей». Теперь вы спросите: «А что такое сандвич с Землей?». Да, я бы тоже спросила. Это когда по онлайновым картам вы находите какое-то место на нашей планете, которое располагается более или менее точно «напротив» вашего дома, только с другой стороны земного шара, а потом ищете человека из сетевых знакомых, кто живет где-то поблизости от этого места. Потом вы вычисляете точные географические координаты двух точек с обеих сторон планеты, договариваетесь о времени, отправляетесь в эту точку (каждый на своей стороне), кладете на землю по куску хлеба, созваниваетесь с сотовых телефонов и одновременно делаете фотографии. У вас получается два куска хлеба, а между ними – планета Земля. Это такая интернетская игра. Вы с кем-то на пару делаете сандвич с Землей, а потом размещаете фотки на своих личных сайтах. Может быть, кто-нибудь их увидит. И как только их кто-то увидит, это будет уже искусство. Вот как-то так.

Человек на другой стороне планеты – девчонка по имени Симона Ферреро – положила свой хлеб в центре Мадрида на углу Калье-Гуттенберг и Калье-Поета-Эстебан-де-Вильегас, ровно в десять вечера, то есть в десять утра по новозеландскому времени. Я нашла ее по Интернету и вообще ничего про нее не знаю – кроме того, что она согласилась сделать со мной сандвич с Землей.

У жителей Новой Зеландии не такой большой выбор, с кем играть в сандвич. Но нам хотя бы есть с кем играть. Большая часть суши на нашей планете располагается выше экватора, так что у большинства населения Земли вообще нет сандвич-партнеров. Например, у жителей Северной Америки. Потому что с другой стороны Земли – сплошной Тихий океан. Жители Гонолулу еще «зацепляют» кусочек Зимбабве, а вот канадцам, янки и мексиканцам остается лишь молча завидовать. Ну или если совсем уж приспичит, ехать в ту же Гонолулу.

Но дело в том, что когда я фотографировала свой хлеб – и меня ужалила пчела, – я думала совсем о другом. Утром мне позвонила мама. Это был странный звонок. Кстати, в тот день у меня был единственный выходной на неделе, когда можно было как следует выспаться, но я что-то сглупила и забыла отключить мобильный. Во все остальные дни я встаю в пять утра и несусь на работу, потому что уже в шесть к нам приходят первые клиенты. Я работаю инструктором по фитнесу И вот в мой единственный выходной меня разбудил телефонный звонок. Я беру трубку, и…

– Доброе утро, Саманта.

– Мама.

– Я тебя разбудили? Ты спишь? Уже половина девятого. Я думала, ты давно встала.

– Мама, а что случилось? Погоди… вы же с папой поехали отдыхать…

– А мы отдыхаем. Вот час назад отплыли от Дарвина. Сейчас сидим у себя в каюте. Она, кстати, очень уютная. А на завтрак у нас были шоколадные булочки с молоком, и… прошу прощения, солнышко… я отвлеклась. Мы с папой хотели тебе сказать…

– Что сказать?

– Я… мы… мы с папой хотели тебе сообщить… Мысленно я приготовилась к самому худшему. Мозг потихонечку просыпался и требовал кофе.

– Мы с папой все обсудили и решили, что ты должна знать…

Рак?Банкротство?Я уже не знала, что и думать.

– Мы с твоим папой решили, что мы больше ни во что не верим.

– В каком смысле, не верите?

– В самом прямом.

– Господи, мама… ты звонишь мне в понедельник с утра, чтобы сообщить, что вы с папой ни во что не верите?!

– Да.

– Ни в бога, ни в церковь? Вообще ни во что?

– Вообще ни во что.

Я пошла в кухню и включила кофеварку. Мой попугайчик Тимбо, счастливый осколок разбитых вдребезги отношений, сидел на спинке шезлонга на веранде, твердил свою любимую фразу: «Самый поганый сортир в Шотландии», – и ждал, когда я его покормлю.

– Ага. А зачем ты мне это сказала?

– Ну, я подумала… ты ведь все еще веришь во всякое…

– Что значит «во всякое»?

– В бога. В жизнь после смерти. Ну, типа того.

– Типа того?! – Меньше всего мне хотелось обсуждать свои взгляды и убеждения, да еще в понедельник с утра, с недосыпу. У меня уже ум зашкаливал за разум. Я никак не могла понять смысла маминого звонка.

Я открыла окно на веранду и бросила Тимбо кусочек печенья.

– Слушай, мам, а вы во что-нибудь верили до того, как вообще перестали верить? – У меня за спиной зашипела кофеварка, и я тихо порадовалась про себя, что кофейные деревья не вымерли вместе с пчелами.

– Да почти ни во что и не верили. Но мы с папой подумали и решили сделать как бы официальное заявление.

– Как-то странно все это…

– А что тут странного? Помнишь, ты нам заявила, что будешь вегетарианкой? Это, по-твоему, не странно?

– Мама, мне тогда было тринадцать. И мне нужно было нормально питаться.

– Вера есть вера.

– Блин, мама, ты же сама говоришь, что вообще ни во что не веришь. Ты только не обижайся, но вы там, случайно, ничем не закинулись? В смысле, из наркотических препаратов?

– Сэм! Ты что?! Мы принимаем только солон. Но солон – не наркотик.

– Солон? Это тот самый, который пьют для того, чтобы быстрее проходило время?

– Нет, это очень хорошее успокоительное. Снимает нервозность.

– Всякое успокоительное – это так или иначе наркотик.

Мама вздохнула. Это был явный намек, что теперь я должна сказать что-нибудь проникновенное в поддержку родителей, как и положено послушной дочке и старшему ребенку в семье. И я сказала:

– Вы правильно сделали, что мне позвонили.

– Спасибо, милая. Я вот даже не знаю, как твои братья воспримут такую новость.

– Да никак не воспримут. Им это по барабану. У них другие интересы.

– Да, ты права.

Надо сказать, мои младшие братья – два беспросветных придурка – изрядно меня задолбали в последнее время: то дай им денег взаймы, то вытри им сопли после очередной неудачи на личном фронте. Причем вы бы видели их пассий. На какой только помойке мои братья находят такое сокровище?! Я налила себе кофе и разбавила его горячей водой из-под крана.

– И как это решение повлияет на вашу дальнейшую жизнь?

– Да, наверное, никак. Мы не собираемся никого агитировать. Если нашим знакомым хочется во что-то верить, мы не будем их разубеждать.

– Точно не будете?

– Точно не будем.

– Ну, тогда хорошо.

На этом наш разговор закончился. Я взглянула на часы на ноутбуке. Хорошо, что как раз на сегодня у меня запланирован сандвич с Землей. Есть чем отвлечься от мрачных мыслей. Я быстренько допила кофе, ополоснулась под душем, оделась, бросила в сумку свой ингалятор от астмы и поехала на место: 40° 4 Г южной широты, 176° 32’ восточной долготы.

Дорога была абсолютно пустой.

Разговор с мамой навел на мысли о вере, о родителях и о том, как они формируют нашу систему взглядов и убеждений. В смысле, что бы ни делали папа с мамой – и хорошее, и плохое, – это автоматически разрешает тебе поступать точно так же, не мучаясь чувством вины. Папа угоняет машины? Ладно, попробуем! Мама ходит на мессу по воскресеньям? Значит, я тоже буду ходить. Конечно, часто бывает, что дети идут наперекор родителям. Но когда родители говорят, что они вообще ни во что не верят – против чего бунтовать? Бунтовать можно против чего-то. А когда нет ничего, чему можно противиться, какой смысл затевать мятеж? С другой стороны, если ты, согласившись с родителями, тоже решишь ни во что не верить, ты все равно остаешься ни с чем. То есть без ничего, во что можно верить и с чем соглашаться. Те же яйца, вид сбоку.

Я призадумалась: а во что верю я? Мне двадцать шесть. У меня было немного мужчин, всего пять. И у каждого из моих бывших бойфрендов на багажнике автомобиля красовался какой-то из вариантов рыбы – одного из ранних символов христианства. Совпадение? Случайность?

Мой первый мужчина – его звали Кевин, и он вечно ходил с взъерошенными волосами – был манекенщиком для каталогов модной одежды. На багажнике его «хонды» была нарисована вполне себе традиционная христианская рыбина. У Кевина всегда находилась какая-то религиозная причина, чтобы избегать грубой реальности – например, один раз он не поехал встречать меня в аэропорт, потому что как раз в это время ему надо было играть в баскетбол с ребятами из молодежного христианского клуба. В общем, мы с ним расстались.

Потом был Майлз, воинствующий атеист. На его рыбе было написано: «ДАРВИН». После Майлза был Хэл, чья серебристая рыба сопровождалась словами «С ГАРНИРОМ». После Хэла был Рей, мудила, каких поискать. Мне до сих пор непонятно, зачем я вообще с ним связалась. Такой Рей бывает у каждой женщины. В его рыбе не было ничего остроумного и ироничного. Это была просто рыба, без всяких изысков. Ну, и последним был Рид. У него вместо рыбы был стильный рыбий скелет. Мне казалось, Рид станет тем самым «единственным и на всю жизнь», но он, как и все остальные, не стремился к серьезным и длительным отношениям и решительно избегал всяческих обязательств.

Господи, вот зачем я сейчас вспоминаю своих мужиков и вешаю на них ярлыки?! Вполне вероятно, что и меня они воспринимали как-то по-своему. Наверное, для них я была этакой куколкой из фитнес-клуба, с хорошей фигурой и полным отсутствием мозгов. Для развлечения вполне подойдет. Но о каких-то там чувствах речи нет вообще. И никто никому ничем не обязан.

В общем, когда я фотографировала свой хлеб на обочине шоссе, где отчетливо пахло овечьим пометом, у меня в голове теснились самые разные мысли. Мне было немного завидно, что я живу не в том полушарии, где Мадрид, а в этом своем полушарии неудачников. И мне было грустно, что пчелы исчезли с лица Земли, а вместе с ними – и многие полевые цветы: сушеница, губастик, котула, смолевка. И еще я размышляла о том, какая огромная наша планета, и я на ней – просто невидимая песчинка.

А потом у меня зазвонил мобильный, и, как я уже говорила, меня ужалила пчела.

Ура, ура!

ЖЮЛЬЕН

12-й округ, Париж, Франция

Я считаю, судьба – устаревшее понятие. Все в мире строится на причинах и следствиях, а судьба тут вообще ни при чем. Пчелиный укус? Как это сентиментально. Как старомодно… А потом, когда нас пятерых ужалили пчелы, к нам ко всем начали относиться как к «шоколадным детишкам» – ну, той пятерке счастливчиков, попавших на шоколадную фабрику Вилли Вонки. Пфе!

Когда меня ужалила пчела, я сидел на скамейке в Венсенском лесу рядом с двумя старыми грымзами, вроде как рьяными католичками, которые обсуждали участившиеся случаи хищения персональных данных для махинаций с кредитными картами и возмущались по поводу того, что теперь им приходится измельчать мусор, прежде чем вынести его на помойку. Нуда, румыны, русские и члены китайской «Триады» только и ждут, как бы им завладеть персональными данными этих старых кошелок: Теперь, когда мы наконец раздобыли счет за электроэнергию мадам Дюкло, мы поставим «Caisse d’Epargne»* на колени/Меня бесили их пронзительные голоса – но я злился не на старушенций. Я злился на само время, которое тянется, тянется и как будто не движется вовсе, и от этого жизнь кажется такой долгой. Меня подмывало сказать этим набожным бабулькам, что их религия – полный отстой. Ее придумали тысячи лет назад – для людей, которым посчастливилось (или не посчастливилось) прожить больше двадцати одного года – придумали, чтобы доходчиво объяснить этим людям, что жизнь коротка и быстротечна. А лично мне бы хотелось найти объяснение, почему жизнь такая кошмарно долгая.

* «Caisse d’Epargne» – крупный французский банк.

Ладно, оставим религию. Больше всего мне хотелось мутировать. Прямо здесь и сейчас. Я сидел на скамейке в Венсенском лесу и представлял, как мое тело меняется и превращается в нечто иное – в то, во что люди должны превратиться на следующем этапе своей эволюции. Может, у нас будут крылья? Или огромные глаза, как у дрозофил? Или хоботы, как у слонов? Я мечтал о том времени, когда мы все мутируем во что-то получше, чем самодовольные лысые шимпанзе, которые жрут свой химический суп из пакетиков «Кпоrr: Цветная капуста со сливками» и притворяются, будто не знают о том, что половина населения нашей планеты пребывает в хроническом состоянии войны, сражаясь… За что? За право жрать суп из пакетиков и не задумываться о том, какие мы, в сущности, злобные и убогие существа. Человечество – это огромное стадо задроченных обезьян. Садовник Вилли из «Симпсонов» назвал нас, французов, трусливыми мартышками, жрущими сыр не в себя. Я вообще-то согласен, но с одним небольшим уточнением: не только французы. Все человечество – это трусливые мартышки, жрущие сыр не в себя.

Вообще-то я не любитель сидеть на скамеечках в парках. На самом деле я редко бываю на улице. Когда меня так беспощадно и грубо вынесло из гейм-центра «Астролит» на рю Клод Декан, я даже не знал, какое сейчас время суток. Я был просто взбешен. Да и любой бы взбесился на моем месте. 114 дней подряд я рубился в «World of Warcraft», набрал экспы, прокачал своего персонажа практически до максимального уровня, и вдруг он исчез. В смысле, мой персонаж. Меня просто не стало. Меня, великого и ужасного Зкантроххаскка! Вот я был, а теперь меня нет. Я сделал все, что положено. Закрыл игру. Перегрузился. Перепроверил настройки. Опять вошел в WOW. И меня снова не было.

Би-бип!

Да, я не спорю: я действительно не самый приятный в общении человек. Потому что я очень требовательный и к себе, и к другим. У меня есть определенные стандарты, и если кто-то им не соответствует, я просто не буду общаться с таким человеком. И особенно это касается Люка, администратора в «Астролите», жирного недоумка, который вечно заходится кашлем и отхаркивает мокроту в синюю резиновую плевательницу.

В плевательницу!

Он считает, что это шикарно и стильно; а с моей точки зрения, это наглядный пример необратимого вырождения человечества. Но даже такой идиот, как Люк, все-таки должен врубаться, что если ты вдруг, непонятно с чего, исчезаешь из мира – пусть даже из мира компьютерной игрушки, – у тебя есть причины для злости. На самом деле было бы странно, если бы ты не взбесился в такой ситуации. Люк мог бы проявить побольше сочувствия, а я, со своей стороны, мог бы и не чморить Люка за его нездоровое пристрастие к японским комиксам, которые я обозвал буржуазно-эскапистским эко-туризмом для размягченных мозгов. Или, может быть, как-то еще. Я не помню.

В общем, я вышел на улицу, в реальный мир. Я не знал, сколько сейчас времени. На небе ярко светило солнце. Это могло быть и утро, и день. Наверное, все-таки ближе к полудню. Я посмотрел на машины, на вход в кофейню «Старбакс», на витрины многочисленных магазинов, на прохожих – людей средних лет, таких спокойных и благополучных с виду, – и подумал: «Ненавижу. Ненавижу весь мир». Ненавижу его вопиющую вещественность – его твердые и мягкие поверхности. Ненавижу все эти запахи – куры-гриль и цветущие каштаны.

Ненавижу, как наши тела движутся сквозь пространство топ юн, с ноги на ногу, – точно марионетки из мяса. Ненавижу, что мир превратился в один гигантский агрегат для жарки гамбургеров. Ненавижу, что мир теперь – лишь для людей. Типа мы, люди, венцы творения, и все остальные живые существа на нашей планете должны преклоняться перед нашим величием, потому что им ничего больше не остается. Когда вымерли пчелы, фундаменталисты чуть не усрались от счастья; для них это было очередным доказательством, что Бог создал землю исключительно для людей. Лично меня от таких рассуждений тянет блевать. А потом я подумал: «Жюльен, ты теперь у нас ярый защитник природы?» Потом вспомнил WOW уныло поплелся по бульвару Понятовского, свернул на авеню Женераль Доддс, прошелся до авеню Женераль Лаперрен (все эти генералы, все эти войны!), старательно обходя кучки собачьего дерьма и дебильных туристов с пространственным кретинизмом, и вошел в Венсенский лес – такой почтенный и скучный, такой весь застывший во времени и явно чрезмерный для моего воспаленного мозга. В голове царил полный раздрай. Я сел на скамейку рядом с двумя старыми грымзами, прибитыми страхом перед будущим, и стал смотреть на деревья. Какое сейчас время года? Лето? Осень? Теперь листья не опадают с деревьев, как было прежде. Теперь они крепко сидят на ветках, и время от времени кто-то из них потихонечку совершает самоубийство – где-то ближе к январю. Времена года остались в прошлом. В настоящем их нет. В них верят только законченные придурки.

Я разглядывал сухой мертвый лист, а пронзительные голоса старушенций били мне по ушам. Я скривился и произнес вслух:

– Блин, как же я ненавижу реальный мир!

А потом меня ужалила пчела. Как будто кожу проткнули иголкой. Однажды в клубе Ральф уколол меня булавкой и заявил, что у меня теперь СПИД – и вот как тут не взбеситься?! Ральф – полный придурок. И это была не булавка, а этикетка с бутылки колы, которую он свернул в тонкую трубочку с острым концом. Но все равно было больно. И когда жалит пчела – тоже больно.

Я испугался и хлопнул себя по руке, сбив насекомое на скамейку. Увидев пчелу, две старые вешалки бухнулись на колени и принялись громко молиться.

ДИАНА

Норт-Бей, Онтарио, Канада

Меня зовут Диана, и – да, вы угадали! – меня назвали в честь принцессы Дианы. Так же, как мою маму назвали в честь Жаклин Кеннеди. Plus са change*. Я самая старшая из «шоколадных детишек» (как нас называет Жюльен), и, наверное, поэтому все остальные из «счастливчиков Вонки» относились ко мне поначалу, скорее, как к старшей сестре. Я хорошо помню, как и когда меня ужалила пчела.

* Первая часть фразы «Plus са change, plus са reste la meme chose» (фр.) – Чем больше все меняется, тем больше все остается тем же самым.

Дело было в воскресенье. Я пекла пироги для благотворительной «сдобной ярмарки» в воскресной школе. Потом мыла формы для выпечки – мыла не торопясь, потому что от них шел такой восхитительный запах… лимон, миндаль, сахар… и мне было грустно, потому что «живого» натурального миндаля почти не осталось. Сразу вспомнились те фотографии миндальных рощ в Калифорнии: крупный план веток, на которых орехов не было и в помине. В среднем, может быть, по одному несчастному ореху на дерево. Запах искусственной миндальной эссенции навел на унылые мысли, что мне уже тридцать четыре, а я по-прежнему не замужем, и никаких перспектив не предвидится. Я домыла посуду и решила войти в Интернет. Может быть, мне повезет, и я найду что-то достойное на доске объявлений на каком-нибудь христианском сайте знакомств.

«Доска объявлений». Да, я знаю, что это анахронизм. Но я вообще женщина консервативная, и хотя мне отчаянно хочется, чтобы у меня кто-то был, в моем возрасте женщине сложно найти человека для серьезных и длительных отношений, и особенно, если ты не имеешь привычки давать всем и каждому, как моя дорогая сестрица. Но сейчас речь не о ней.

В этот раз, вместо того, чтобы сразу идти в раздел «Мужчины ищут женщин», я пошла в «Женщины ищут мужчин». Конкуренток надо знать в лицо!

Привет, меня зовут Рейчел, мне 23 года, и я ОБОЖАЮ Иисуса. Я вся горю при одной только мысли о Господе! Я люблю Его страстно и всей душой. Я родилась и выросла в Онтарио, но в настоящее время…

Привет! Немного о себе: меня зовут Мишель, мне 22 года, и самое главное – я христианка. Я не мыслю жизни без Иисуса и хочу, чтобы Он был рядом всегда. Я ищу человека, кто разделяет мои убеждения и верует так же истово и страстно…

Меня зовут Сара, мне 20 лет. Я ищу родственную душу, человека с серьезными намерениями для совместного служения Господу нашему в законном браке. Я ранимая, нежная и застенчивая. Я стараюсь любить своих ближних, как любил Он…

У меня упало сердце. И как мне соперничать с этими юными созданиями?! Для них верить в Бога – все равно что учить алфавит. Они еще слишком молоды и поэтому не знают сомнений.

Мне было горько и грустно. Похоже, что мне уже ничего не светит. Я сидела перед компьютером, тупо смотрела в экран и, наверное, в первый раз в жизни сознательно пыталась составить стратегический план, как жить в одиночестве до конца своих дней. Если по правде, я всю жизнь ощущаю внутри пустоту, как будто во мне есть какая-то дыра – и всю жизнь беспокоюсь, что люди увидят эту внутреннюю пустоту. И поэтому я вечно робею и прячусь. Хотя, может быть, надо наоборот: идти по жизни, не оглядываясь на окружающих, и гордо размахивать этой своей пустотой, словно знаменем – как бы противно это ни звучало.

Блядьнахуйговно.

Шокирует, правда? И особенно в первый раз. Да, у меня синдром Туретта. На полном серьезе. Но вы быстро привыкнете. Обычно после пятого «блядь нахуй» люди перестают замечать мои приступы сквернословия. Я и сама их давно уже не замечаю.

Тем более я же не матерюсь постоянно. Но я говорю все, что думаю. Такая живая машина нелицеприятной правды. У нас у всех периодически возникают нехорошие мысли об окружающих. А я просто высказываю их вслух:

…жирная задница

…свиное рыло

…задрот

…вертихвостка

…урод, который бьет жену

Какой ты есть, так я тебе и скажу. Без прикрас.

Ладно, вернемся в тот день, когда меня ужалила пчела.

Я сидела и думала о грустном. И вдруг услышала, как во дворе дома напротив скулит собака. Кейла, доберман-пинчер. Даже уже не скулит, а повизгивает, и в ее голосе явственно слышались боль и страх. Я выскочила из дома – снаружи было жарко и влажно после полуденной грозы – и увидела такую картину: Митч, хозяин Кейлы, бил собаку увесистой палкой.

На улице были и другие соседи. Они все наблюдали за Митчем, но никто не вмешался. Никто его не остановил. Так что я подлетела к этому уроду и сказала примерно следующее:

– Слушай, ты, пидор. Тебя все ненавидят. Прекрати бить собаку, мудила. Иди на хуй, урод, и вообще умри. Я тебя самолично прибью, скотина.

Бедная Кейла скулила от боли. Она постаралась отползти как можно дальше от Митча – насколько позволяла веревка. Из разбитой лапы шла кровь.

Митч опять замахнулся на Кейлу, но я встала между ним и несчастной собакой. Тогда Митч принялся размахивать палкой у меня перед носом, сыпать угрозами и обзывать меня всякими матерными словами. Но таких, как он, я не боюсь. Его дыхание пахло арахисовым маслом. Мне в глаз попала пылинка. Или какая-то мелкая мошка. Но я даже не сморщилась.

Именно в этот момент к нам подъехал старый полуразвалившийся «форд» пастора Бранде (Эрика). За рулем сидел сам Эрик, рядом с ним – его женушка Ева, а на заднем сиденье громоздились детские вещи, какие-то тюки и картонные коробки, и все было пропитано духом бедности, который ты явственно ощущаешь, обгоняя такую машину на трасе и думая мимоходом: «Эти люди так и будут всю жизнь колесить по дорогам в поисках места, которое им никогда не найти, и в заднем окне у них вечно будет торчать мятая упаковка памперсов, и россыпь дешевых брошюрок из серии «помоги себе сам», которые вообще невозможно читать, и стопка неумело сложенных старых футболок». Эрик с Евой приехали ко мне – обсудить программу мероприятий в воскресной школе на следующие выходные.

Признаюсь честно: я была влюблена в Эрика и две недели назад робко призналась ему в своих чувствах, слегка коснувшись его руки. Но из-за синдрома Туретта добавила в самом конце: «Пожалуйста, трахни меня». Мои чувства были не взаимны, и в результате я перешла из разряда хорошего, но неустроенного человека, нуждающегося в утешении и поддержке, в разряд досадной занозы в заднице. В тот день, когда меня ужалила пчела, Эрик заехал ко мне исключительно потому, что еще не придумал, как бы так покорректнее исключить меня из числа прихожан своей церкви, и не нашел никого, кто мог бы меня заменить на «сдобной ярмарке». Он притащил с собой Еву в качестве защиты, и это страшно меня разозлило, потому что больше всего на свете мне хотелось ее убить. Все считают меня бесхарактерной тряпкой, но я тоже умею злиться, и мне часто хочется кого-нибудь пришибить.

В общем, это была неприятная сцена. Все соседи, которые раньше трусливо стояли в сторонке, подошли поближе. Ну конечно: теперь они могли с полным правом ни во что не вмешиваться. Эрик задал Митчу подчеркнуто глупый вопрос: «Почему ты бьешь собаку?». Как будто у Митча могли быть какие-то оправдания! Как будто Кейла – неверная жена, которая изменяет Митчу направо и налево. Или как будто она заложила в ломбарде его коллекцию зажигалок времен войны во Вьетнаме и спустила все деньги на лотерейные билеты и метамфетамин. Вопрос прозвучал так, будто Эрик допускал мысль, что Кейла, может быть, заслужила, чтобы ее избили.

– Эрик, ты сам понимаешь, что задаешь идиотский вопрос?! Что могла сделать собака, чтобы ее избивали палкой?!

– Это моя собака, – набычился Митч. – И я могу делать с ней все, что хочу.

– Это же не газонокосилка! Это живое существо! – Я была в бешенстве.

Эрик сказал:

– Диана, это всего лишь животное. Митч ухмыльнулся.

– И что это значит? Что он может сколько угодно бить свою собаку, и ему ничего за это не будет?

– Послушай, Диана, я лично не одобряю, когда бьют собак, – сказал Эрик.

Митч сразу сник.

– Но у собак нет души. Что бы с ними ни происходило – в конечном итоге это не важно.

– Не важно?!

– Он, конечно, изрядный мерзавец, но он не грешит. Митч обернулся ко мне со злорадной усмешкой:

– Слышишь? Я не грешу. Так что давай убирайся с моей лужайки, набожная овца.

Я пропустила его оскорбление мимо ушей.

– Эрик, ты что, оправдываешь этого урода?!

– Мне не нравится то, что он делает. Но это не грех.

– Ты серьезно?

– Серьезно.

Взгляд Эрика был красноречивее всяких слов. Он говорил: «Ну и что ты ко мне привязалась? Отвянь!» Ева сказала:

– Диана, пойдем к тебе. Нам нужно еще обсудить нашу «сдобную ярмарку». Я вот думаю испечь фруктовый пирог.

– А если я с тобой не соглашаюсь, может быть, мне вообще перестать ходить в церковь? – Если бы взглядом можно было убить, Эрик уже бы лежал мертвый.

Он пожал плечами:

– Ну, да. Наверное.

Ну, вот… отлучение от церкви.

И вот тогда-то меня и ужалила пчела.

АРДЖ

В юности я помогал старшему брату сопровождать туристов – в основном молодых американцев, которые приезжали на остров, чтобы «найти себя». Сколько мне приходилось выслушивать всякого бреда, когда какой-нибудь Крис, или Макс, или Крейг горячо обсуждали, что значит «обрести подлинную свободу внутри своего сознания»! Мне хотелось их поубивать. А что такого?! Нормальное человеческое желание. Когда эти Крейги считали, что я их не слышу, они называли брата Апу, а меня – мини-Апу и отпускали дурацкие шуточки насчет магазинчика «На скорую руку»*. Ну, да. Откуда им было знать, что когда у меня на работе выдавалась свободная минутка, я тут же садился смотреть онлайн «Симпсонов» и «Гриффинов» и вообще лазил по нету в поисках всяких забавных и интересных штук, которыми до сих пор увлекаюсь. Например, серийной фотосъемкой и японскими гейм-шоу. Так что я знал их как облупленных, этих Крейгов обоего пола с татуировками на лодыжках – в основном с изображением Дьявола и птички Твити.

* Имеется в виду сеть небольших магазинов «На скорую руку» (Kwik-E-Mart) из мультсериала «Симпсоны». Управляющего спрингфилдским филиалом, американца индийского происхождения, зовут Апу Нахасапимапетилон.

Мне повезло дважды. Во-первых, мне дали хорошее образование, а во-вторых, у меня был отец, который работал в банке, в HSBC, пусть даже в такой глухомани, как наша. Логотип на входной двери был закрашен густым слоем краски кирпичного цвета, чтобы не дразнить местных политиков-психопатов. Окна в папином кабинете были закрыты листами фанеры, произведенной в штате Мэн. Логотипы деревообрабатывающей компании на обратной стороне листов никто не закрашивал. После школы я заходил к папе, ждал, когда он закончит работу, и от нечего делать рассматривал эти фанерные листы. Вот тогда-то, наверное, я и проникся Америкой, в частности – Новой Англией. Я представлял себе лес, где когда-то росли деревья, из которых потом сделали эту фанеру: огромные, высоченные деревья, закрывавшие небо. Я представлял, как богатые люди типа Джорджа Клуни мчатся верхом по бескрайним полям цветущего клевера и на скаку ловят языком снежинки. Эти богатые люди одеты в свитера (я не мог себе даже представить, как это бывает, когда ты надеваешь свитер). После конной прогулки они возвращаются в свои бревенчатые дома, и слуги подают им на обед жареную индейку.

Мне кажется, я по натуре – рабочая пчела. Одно время я почти каждый вечер ходил на пляж, смотрел на огромное небо над Тихим океаном и пытался понять, чего я хочу от жизни. Я уже понял, что меня не прельщает возить по острову богатеньких маменькиных сынков. В конечном итоге все закончится тем, что я по уши погрязну в индустрии неофициального секс-туризма, как это случилось с моим старшим братом. Теперь он водит по злачным местам европейских мужчин – и женщин тоже, хотя и реже, – которые сначала громко кричат о своем интересе к «богатой и разнообразной культуре» Демократической Социалистической Республики Шри-Ланка, но буквально на следующий день по приезде намертво зависают в порнокварталах, где и проводят весь отпуск. Такая работа меня совершенно не привлекала, но альтернативные варианты были нисколько не лучше: либо впахивать на плантациях, либо вступить в Народный фронт освобождения, либо заделаться воинствующим марксистом и податься в «Тигры освобождения Тамил-Илама». А что еще было делать молодому человеку в Шри-Ланке?

Однако папа устроил, чтобы меня взяли в банк – уборщиком на полставки. Я хорошо помню тот день, 26 декабря 2004 года. Я пришел на работу и принялся сосредоточенно делать вид, что полирую медную фурнитуру, которой там было в избытке и которой мой папа ужасно гордился. Мне нужны были деньги, и, если честно, мне совсем не хотелось идти на семейное торжество по случаю помолвки моей двоюродной сестры, умирать там со скуки, поглощать пирожки с морским окунем и кокосом на пляже в Навареднепуре и расхваливать жениха, Арнуда – толстого, вечно всем недовольного индуса, который коллекционировал елочные игрушки, купленные преимущественно на eBay. И вообще он какой-то весь педиковатый. Если не голубой, то уже близко к тому. Но моим дяде с тетей так не терпелось спихнуть дочку с рук, что они выдали бы ее замуж и за бенгальский фикус, если бы бенгальский фикус вдруг захотел на ней жениться.

Поднявшись на третий этаж, я обнаружил, что один из сотрудников банка забыл выключить свой компьютер и даже не вышел из Интернета. И все, я погиб. Прощайте, медные ручки! Здравствуй, Drudge Report!* Я просидел в Интернете весь день, мозги уже не вмещали всю поступающую информацию, а потом снаружи послышались крики людей и какой-то глухой наплывающий шум, который теперь ассоциируется у меня с вентиляционной системой в Центре профилактики и контроля болезней. Я подошел к окну, поднял жалюзи и выглянул на улицу. Серый поток цунами уже приближался к зданию банка. Но я был в безопасности. Здание было построено из бетона, и я находился на третьем этаже.

* Скандально известный интернет-портал политических сплетен и компроматов, созданный американцем Мэттью Драджем.

Уже тогда, в самые первые минуты, я искал взглядом знакомые лица в этом медленном мутном потоке. Уже тогда я знал, что праздник по случаю помолвки моей двоюродной сестры превратился в обручение со смертью и что теперь у меня нет семьи. Когда я вернулся домой, дома не было. Была только горка земли, облепленная размокшим мусором и увенчанная трупиком морского окуня, задохнувшегося без воды. На четвертые сутки после цунами стало уже окончательно ясно, что я остался совсем один. Это так странно: потерять все свои корни в стране, история которой простирается в глубь веков на десятки тысяч лет. Из банка меня уволили сразу – ведь мой отец больше там не работал. Мне пришлось пробиваться своими силами. Пару лет я проработал на стройках. Мы восстанавливали здания для разных общественных организаций типа ЮНИСЕФ и ЮНЕСКО. В отличие от многих моих ровесников я не соблазнился приглашением в Дубай. Но мне повезло: когда закончились строительно-восстановительные работы, я устроился уборщиком в отдел телефонных продаж корпорации «Abercrombie Fitch», располагавшийся в бывшем складском ангаре на территории аэропорта Бандаранаике. С самого начала я не сомневался, что недолго пробуду простым уборщиком. Я хотел стать полноправным сотрудником отдела телефонных продаж и знал, что поможет мне осуществить эту мечту: моя страсть к глобальной культуре «made in USA» и глубинное знание психологии Крейгов. И я не ошибся. Буквально через пару лет мое желание сбылось.

Я быстро продвинулся вверх по служебной лестнице. Меня назначили начальником подразделения продаж в центральных регионах США и Канады (часовой пояс UTC-6). Я так думаю, это произошло потому, что я очень удачно подсказывал своим сослуживцам, как нужно общаться с клиентами. Скажем, использовать не только готовые фразы из официального списка стандартных приветствий, но и слова из нормальной человеческой речи, начиная от очевидных «Потрясно!» или «Симпатично» и заканчивая более тонкими инструментами вербального воздействия типа: «Судя по вашему голосу, я могу сразу сказать, что вы – человек с тонким вкусом и умеете выбирать самое лучшее. Я ни капельки не сомневаюсь: все, что вы заказали, будет вам очень к лицу. И вы останетесь довольны. Кстати, у нас сейчас акция. Только на этой неделе: два джемпера с коротким рукавом – кашемир с шелком – по цене одного. И плюс подарок к заказу – пашминовая шаль – абсолютно бесплатно. Вы подумайте, это хорошее предложение. Вы достойны всего самого лучшего, а тут такой случай сделать себе подарок! Тем более что скоро осень. Надо подумать о теплых вещах, чтобы чувствовать себя свободно в любую погоду».

Поначалу мне действительно нравилось (цитирую памятку для сотрудников отдела телефонных продаж корпорации «Abercrombie Fitch») «осуществлять продажу товаров в рамках общей политики компании, всецело ориентированной на покупателя, и постоянно стремиться к улучшению культуры обслуживания клиентов с учетом их пожеланий, запросов и предпочтений».

Из меня получился отличный продавец. Но вообще-то я хотел рассказать, как меня ужалила пчела, так что не буду сейчас отвлекаться на «Abercrombie Fitch». Может быть, я еще расскажу о компании, но потом.

Очень скоро я понял, что презираю людей, с которыми беседую по телефону – людей на другой стороне земного шара, в двенадцати часовых поясах от меня. Наше подразделение работало с клиентами из Среднего Запада США, и единственное, что держало меня «на стезе добродетели» – это потенциальная возможность со временем перевестись в подразделение Новой Англии (куда входит штат Мэн). Это подразделение считалось у нас самым шикарным и располагалось в дальнем конце ангара, под гуавами в кадках. И еще один неоспоримый плюс: на работе стоял скоростной безлимитный Интернет, и его можно было использовать в личных целях по окончании рабочего дня (заметьте, двенадцатичасового рабочего дня). Ради такого роскошества я бы согласился работать задаром.

Однако мне не хотелось быть просто пользователем Интернета, так сказать, пассивным наблюдателем. Мне хотелось добавить свой голос в общий хор голосов, и я – просто так, ради прикола – создал вроде как коммерческий сайт по продаже «звуков из спален мировых знаменитостей». Это был очень красивый сайт, с хорошим, продуманным дизайном (который я слямзил с одного шведского сайта по продаже ножевых изделий) и убедительным содержанием.

Что такое «звуки из спален мировых знаменитостей»?

Совсем не то, что вы думаете.

Всего за 4 доллара 99 центов с моего сайта можно было скачать звуки тишины, записанной в домах знаменитостей. Какая-то часть этих денег шла на поддержку сайта, часть – знаменитостям, якобы участвовавшим в проекте. Причем знаменитости перечисляли свою часть денег в благотворительный фонд. Это были действительно культовые фигуры: Мик Джаггер (Лондон; шум большого города), Гарт Брукс (домик в деревне; гул реактивного самолета на заднем плане), Камерон Диас (Майами; игриво, солнечно, сексапильно) и т.д. Специально для поклонников андеграунда у меня были записи тишины из мансарды Лу Рида, одного из отцов основателей альтернативного рока, и из студии Лауры Андерсон, концептуального художника-инсталлятора.

Буквально через пару дней после открытия сайта потенциальные клиенты буквально завалили мой #mailto:HmHKwebmaster@ce-lebritvroomtones.org



жалобами на то, что у них не проходят платежи с кредитных карт.

А потом мне пришло электронное письмо из «New York Times». Мне предлагали написать небольшую статью для их сайта – для воскресного раздела, посвященного современному искусству. И вот я сидел за своим столом, обливался потом, то и дело тоскливо поглядывал на гуавы в кадках в дальнем конце помещения и беседовал по телефону с женщиной по имени Лесли, которая спрашивала, есть ли у меня готовый текст моего творческого кредо и мои фотографии в формате jpg, и просила прислать их как можно скорее. Я сказал очаровательной Лесли, что меня зовут Вернер, что я из Германии, из Касселя. Мне показалось, что это вполне подходящее место жительства для чересчур образованного человека, которому больше нечем заняться, кроме как изобретать всякие нетривиальные товары типа дизайнерской тишины. Я говорил с немецким акцентом и старательно изображал из себя самодовольного напыщенного индюка.

– Да, – сказал я, – фотографии вам точно понадобятся. Ваш раздел, как я вижу, почти целиком из них и состоит.

Прежде чем отвечать, Лесли помедлила пару секунд, и эта короткая заминка явно давала понять, что моя собеседница считает меня изрядным засранцем.

Я сказал:

– Я планирую запустить новую серию «звуков из спальни». Думаю приурочить их выпуск к публикации вашей статьи.

– Новую серию?

– Да. Назову ее «Маленькие ноктюрны: звуковые ландшафты для тихого вечера». С преобладанием звуков ночных насекомых и практически полным отсутствием шума автомобилей и прочей техники.

– То есть вы утверждаете, что ночная тишина отличается от дневной?

– Да, Лесли. Конечно, они отличаются. Представь: ты находишься в темной комнате. Сидишь с закрытыми глазами. Потом открываешь глаза. В комнате абсолютно темно. И все-таки это другая темнота. Не такая, какая была, когда ты сидела с закрытыми глазами. Правильно?

– Да, наверное.

Вот тут меня и ужалила пчела.

ЗАК

Когда меня ужалила пчела, я сначала подумал: «Какого хрена ?», – потом увидел пчелу у себя на бедре, а потом меня начало разносить. Я раздувался, как воздушный шар. Чарльз спросил, что происходит, и я передвинул веб-камеру, чтобы показать ему пчелиный трупик. Сперва он подумал, что я прикалываюсь – и его можно понять. Я бы тоже не поверил. Но потом меня раздуло уже всерьез, и я начал задыхаться, и если бы не Чарльз, бывший на связи по спутнику, я бы точно скопытился, и никто никогда не узнал бы, что я был первым. Первым за последние пять лет человеком на Земле, ужаленным пчелой.

Я упал на пол в кабине и закричал: «Чарльз, ты только сейчас не дрочи!». Да, вот такой я козел. Но Чарльз уже связался с ближайшей ко мне больницей, министерством сельского хозяйства США и Центром профилактики и контроля болезней. Спустя две-три минуты над полем уже грохотали вертолеты. Звук был похож на тарахтение допотопных молотилок. Всего было три вертолета. Они приземлились примерно в ста ярдах от меня, чтобы не попасть в «пчелиную зону». Спустя еще тридцать секунд какой-то мужик в белом скафандре просунул руку в окно кабины, деловито залез ко мне в рот, вытащил язык у меня из глотки, после чего воткнул мне в бедро здоровенный шприц. Все это время Чарльз меня успокаивал и говорил: «Держись». Когда мужик в белом скафандре сообразил, что происходит, он сбил веб-камеру кулаком, и Зак-шоу благополучно закончилось.

Я опять мог дышать и принялся извиняться за причиненные неудобства, но тут мужик в белом скафандре прыснул мне в лицо какой-то гадостью и ловко упаковал меня в плотный мешок, похожий на те мешки, куда укладывают трупы – только белый и с прозрачным пластиковым окошком для лица. Потом меня уложили на красные пластиковые носилки и погрузили в один из вертолетов. Когда мы поднялись в воздух, я глянул вниз и увидел свой монументальный рисунок – огромный член с яйцами, прорубленный комбайнером в кукурузе – и людей, которые разворачивали вокруг большого участка на поле ярко-розовую люминесцентную ленту. Еще одна группа вертолетов как раз приземлялась поблизости от моего дома, но на достаточно большом расстоянии и от самого здания, и от полосы тополей (наиболее вероятного места, где могло быть пчелиное гнездо). Мне было вяло и сонно. Слегка кружилась голова. Я думал о том, что вот раньше весной было столько цветов… Я хорошо помню: ястребинка, колокольчики, рудбекия, монарда, вербена. Теперь они все исчезли. От этой мысли мне стало грустно. Но грусть тут же сменилась надеждой – ведь пчелы вернулись. Они вернулись! Я вознес мысленную молитву своему личному святому, святому Тодду, покровителю жульнических игровых автоматов, «красных приливов», запутанных садовых шлангов и надгробных камней без надписей. А потом я отключился.

И очнулся в незнакомой комнате. Вернее, в больничной палате. Только это была отдельная палата. Дядя Джей никогда бы не разорился на отдельную палату, а значит, меня сюда определил кто-то другой. Осталось выяснить кто. Я встал с кровати и попытался открыть стеклянную дверь, но на ней не было ручки. Сразу за дверью располагалось что-то вроде тройного вестибюля с тремя рядами стеклянных дверей, сквозь которые был виден кусок коридора. Приложив ухо к двери в том месте, где она примыкала к стене, я услышал шипение вентиляционной системы, включенной на полную мощность. Этот звук почему-то наводил на мысли о разрыве пространственно-временного континуума.

Я постучал по стеклу и крикнул:

– Эй, есть кто живой?

Но с тем же успехом я мог бы кричать в безвоздушное пространство с Луны.

Я вернулся к кровати и осмотрелся в поисках телефона, стационарного или сотового. Ничего.

То есть вообще ничего. Ни телевизора, ни компьютера, ни кондиционера. Никакой медицинской аппаратуры, никаких выключателей света, никаких книг. Ощущение, надо сказать, жутковатое. Как будто ты одновременно находишься и в прошлом, и в будущем.

– Какого хрена?! Где я?! Тишина.

– Тут есть кто-нибудь? Тишина.

Да, это избитые выражения. Но, знаете… когда ты приходишь в себя в больничной палате после того, как тебя похитили какие-то дядьки в скафандрах, запихнули сначала в мешок, а потом в вертолет, и увезли хрен знает куда, ты не будешь задумываться о каких-то словесных изысках. Ты будешь орать первое, что придет в голову, а именно всякие махровые банальности типа «Где я?! Тут есть кто-нибудь?».

Махровые банальности. Тоже тот еще словесный изыск.

Даже если там кто-то был, в тот конкретный момент этот «кто-то» временно отсутствовал. Я принялся осматривать комнату на предмет замаскированных кнопок вызова медсестры, скрытых динамиков, невидимой проволоки взрывателя, черта лысого – хотя бы чего-нибудь. – но не нашел ничего. Зато заметил еще одну странность: полное отсутствие маркировки на чем бы то ни было. Никаких фирменных знаков, никакой металлической таблички на задней стенке кровати, обозначающей, что кровать была сделана в Жопе-Мира, штат Висконсин, на мебельной фабрике «Дубовые кружева» под контролем рабочего профсоюза – или в Шэньчжэне, посредством безжалостной эксплуатации детского труда. Я не нашел даже отверстий, оставшихся от гвоздей, которыми такая табличка могла быть прикручена. Выходит, табличку убрали, а отверстия зашпаклевали, зашкурили и аккуратно закрасили. Какая-то хрень получается, честное слово… Матрас? Однотонный, без всяких узоров и опознавательных знаков.

Я заглянул в туалет. Осмотрел унитаз, спустил воду. Слив был такой мощный, что мне сразу вспомнились фильмы, в которых какой-нибудь террорист взрывает бомбу в самолете на высоте в сколько-то там тысяч метров, причем взрыв непременно выносит входную дверь, и все вещи из пассажирского салона со свистом вылетают в образовавшуюся дыру. Так вот, унитаз. Тоже без опознавательных знаков. Я рассмотрел туалетную бумагу. Никаких логотипов, никаких яблочек-ромашек, выдавленных на бумаге. Никакого товарного знака на внутренней стороне картонной трубочки. Хотя, как знаток и ценитель, отмечу: это была очень хорошая бумага, ослепительно-белая, трехслойная, мягкая, с «простежкой». Теперь такая встречается только в арабских странах.

Сантехника, зубная щетка, одеяло, мебель – все абсолютно безличное, без каких-либо признаков корпоративной идентификации. Как будто я находился не в настоящей, реальной комнате, а в помещении, замаскированном под настоящую комнату.

Ужасно хотелось пить. Я выдул, не отрываясь, два полных стакана воды из-под крана. В животе аж забулькало… и заурчало. Кстати – да, я бы не отказался чего-нибудь съесть. Какой-нибудь обезличенной еды без всяких фирменных знаков.

Я сел на кровать. Ни телевизора, ни Интернета, ни книг. Поговорить не с кем. Дрочить настроения нет. От нечего делать я стал вспоминать, как меня ужалила пчела. Укус совсем не болел, опухоль спала. Осталось лишь небольшое красное пятно.

Пчела.

Ага.

Пчел я помню. За домом деда располагался большой пустырь, заросший сорняками, и там были пчелы. Они деловито жужжали среди лютиков, лапчаток и желтого козлобородника – довольные, работящие, немножко мохнатые и уже обреченные. А потом пчелы исчезли. Это случилось так быстро, что биологи даже не успели понять почему. Излучение сотовых телефонов? Генно-модифицированные сельскохозяйственные культуры? Химикалии? Какой-то вирус? Помню, я жутко расстроился. Все дети расстроились. Пчел было жалко. Вот, скажем, торнадо. Конечно, страшно. Но торнадо – естественное явление, и когда он случается, ты здесь вообще ни при чем. Но пчелы… На Земле не было ни одного человека, кто не испытывал бы чувства неловкости и стыда. Потому что мы знали: пчелы исчезли по нашей вине, а не по прихоти матери-природы.

В юности мать-природа представлялась мне сексапильной красоткой, очень похожей на актрису Гленн Клоуз, одетую в полупрозрачную бледно-голубую ночнушку. Когда никто не видел, она танцевала среди цветущих полей, гладила белок по спинкам и целовалась с бабочками взасос. Когда пчелы исчезли – а следом за ними исчезли и многие цветущие растения, – она превратилась в суровую тетку, как будто вернувшуюся из учебного лагеря «Моссад». Бритая наголо, с накачанным брюшным прессом, в тяжелых армейских ботинках – и злая, как черт. Если раньше кто-то и ждал милостей от природы, то теперь стало ясно, что никаких милостей больше не будет. И считайте, что вам повезло, что она не прибила вас сразу. Мы с папой часто катались в Де-Мойн, на встречу с папиным поставщиком псевдоэфедрина, и каждый раз, когда на дороге лежало какое-то мертвое животное, отец говорил: «Не смотри, Зак, не смотри. А если увидел – забудь. Выбрось из головы». Я видел столько животных, сбитых машинами, что в конце концов перестал их замечать. Для меня они как бы не существовали. То же самое случилось и с пчелами: когда они исчезли, мы их выбросили из головы. А теперь Большая Мама взыскует отмщения.

Погодите… кажется, там в вестибюле какое-то шевеление… Я вскочил с кровати и метнулся к стеклянной двери: ложная тревога. Может, попробовать шибануть по двери кроватью? Хрена с два. Кровать привинчена к полу. Блядь.

В животе опять заурчало. Я уже и вправду проголодался. Пару недель назад Чарльз говорил, что он хотел поучаствовать в торгах на «Сотбис». Там выставляли Юконский мед иван-чая сбора 2008 года. Банка объемом шесть унций. Начальная цена – пять тысяч долларов. В итоге банку купили за семнадцать тысяч австралийских долларов. [Голос Гомера Симпсона за кадром: Ммммммм… Мед.]

И тут до меня вдруг дошло, что скорее всего в этой палате стоят скрытые камеры и микрофоны. Я лег на кровать и сказал в потолок:

– Начальник… вы там скажите, чтобы мне притащили поесть.

Буквально в следующую секунду меня одолела сонливость, и я сразу же отрубился. И проспал где-то час (ну, наверное). А когда я проснулся, на столе стояла тарелка. Ага.

На тарелке лежали три прямоугольных кусочка желе: белое, розоватое и светло-зеленое. Я поднял глаза к потолку:

– А можно мне соль или перец?

Мне ответил механический женский голос, холодный и резкий:

– Зак, пожалуйста, ешьте. У нас еще много дел.

– А вы кто?

– Bon appetit.

САМАНТА

– Una abeja le ha picado ?

– Si! Да, Симона… то есть… что? Прости, пожалуйста, я… что?

– Samantha, usted esta fingiendo?

– Нет, я не придуряюсь. Меня действительно ужалила пчела.

Я смахнула пчелу с предплечья, и та упала точно по центру раскидистой юкки алоэлистной. Пчела была определенно мертва… убита. Но я не хотела ее убивать. Я просто хотела ее смахнуть, но случайно прибила. Кстати, потом меня за это отругали. Да мне и самой было не слишком приятно, что все так получилось. А на другой стороне земного шара, в центре Мадрида, на углу Калье-Гуттенберг и Калье-Поета-Эстебан-де-Вильегас, Симона нервно кричала в трубку:

– Llame a policial

– Вызвать полицию?! И что я им скажу? «Я тут случайно убила пчелу. Заберите меня в тюрьму»?

– Usted tendra que hacer algo.

– Ну, да, я сама знаю, что надо что-то делать. Но при чем тут полиция?

– Lastimo?

– Больно? Да нет, не больно. Не очень больно. Точно так же, как в детстве. Когда мне было шесть лет.

– Tome una fotografia de ella.

– Во, кстати. Хорошая мысль. – Я встала на колени и сфотографировала пчелу. У меня был новый «самсунг» с хорошей камерой. Снимок получился очень четким. Я отправила фотку Симоне.

– Caramba!

– Да, уж. Caramba, как она есть.

Кстати, уже потом выяснилось, что пока шел обмен репликами, Симона без моего ведома переслала эту фотографию всем контактам из ее списка друзей (который, как оказалось, был очень даже не маленьким). Причем к фотографии прилагались точные географические координаты.